Продолжение.
Начало в №49.
*****
«Здравствуй, милый мой дружок! Ты так интересно написала про Новый Год... Вспомнилось детство, школа, наши ребята. Здесь в Крыму, зимы почти нет. Хотя северные ветры очень неласковы. Никогда не думал, что служба во Флоте такая интересная. Это совсем другой мир. Нелегко, конечно. Но ничего страшного нет. Страшно, что не увижу тебя ещё три с лишним года. Если не придётся побывать в отпуске – будет совсем плохо. Правда, офицеры говорят, что без отпусков никто не остаётся, но кто знает, как всё сложиться может. Вижу тебя во сне каждую ночь. Почти всегда ты – Гриновская бегущая по волнам. Бежишь куда-то по морской глади вдаль, оглядываешься и зовёшь меня жестом за собой... Прости. Объявили тревогу. В другой раз напишу больше.
Целую крепко!
Навек твой – Антон».
Лида свернула листок вдвое, аккуратно уложила в почтовый конверт и оставила на столе.
«Вечером, перед сном прочту ещё разок, - подумала она, - пусть полежит...»
Под разгулявшимся февральским ветром поскрипывала во дворе берёза. Об оконную раму постукивали закрытые ставни. Отец сделал и повесил их сразу после приезда с Алтая. Читать не хотелось.
«Спать ещё рано, - подумала девушка, - пойду, пройдусь по улице. В метель гулять хорошо...»
В прихожей отец на маленьком столике чистил пистолет.
- Однако, погулять надумала? – глянул он на неё ласково. – Будь осторожна...
Лида снова повесила пальто на вешалку и присела к столику.
- Пап. Скажи, что происходит. Мы стали запирать на ночь ворота и входные двери, у нас на окнах, как в крепости, появились ставни, во дворе незаметно вырос до огромных размеров Туман. Он, конечно, очень милый и забавный, но ведь это настоящая овчарка и ты дрессируешь его на охрану... Вон пистолет стал приносить с работы домой. Нам что-то или кто-то угрожает? Нам чего-то надо бояться?
Илья глянул на дочь с любопытством.
- Зря ты, ладушка, в театр собралась.
- Это почему? – нахмурилась Лида.
- Тебе к нам надо. В розыск. Толковый из тебя опер получился бы...
- Ты опять отшучиваешься, папка! А я серьезно. Что такого произошло в нашем городе, пока мы были в гостях у Павловых? Против кого всё это?
Отец снова глянул на дочь. Улыбка исчезла с его лица.
- А ты у меня совсем взрослая стала. Нет, дочка. Никто и ничего нам не угрожает. Просто меняются времена и нам надо меняться... Мы всё активней воюем с преступностью. Не думаю, что благодарность её нам за это растёт.
Ветер на улице был не шуточным. Белые вихри со свистом мчались вдоль домов, поднимались, уносились в небо, возвращались и швыряли на землю вместе с охапками снега, что-то ещё, поднятое порывом с улиц города. Быть может, это были простые человеческие мечты, а может и судьбы людей, расслабившихся после войны...
Невдалеке маячила какая-то знакомая фигурка.
«Это же Танька в своём вечном пальто, доставшимся ей от старшей сестры для доноса, - сообразила Лида, вглядываясь в метельный сумрак».
- Эй! На бригантине! – крикнула со смехом девушка. – Убавьте парусов, а то мачты посносит.
Не смотря на свист и завывание ветра, голос её оказался услышанным.
- Ты у нас теперь настоящая морячка, - улыбнулась подруга, остановившись, - бригантина, мачты, паруса... Вот, что значит невеста моряка...
- Ох, и бестолочь же ты Танька! – продолжала смеяться подбежавшая преследовательница. - Парусники – это романтическая старина. А Антон служит на современном крейсере.
- Старина – это не корабли. Старина – это эпоха возрождения...
- Ты, однако, перестаралась сегодня с уроками, подруженька. Причём здесь ренессанс?
- Вот и я также подумала сегодня в библиотеке. Он же физик. Ему про Ньютона надо читать...
- Да, про кого ты?
- Ну, чего непонятного! Про нашего Пончика.
Выхожу я сегодня из библиотеки, а он мне навстречу. Ну, я вернулась, посмотреть, чего это наш умник ещё не знает и жаждет узнать. Так он набрал целую сетку энциклопедий и книг, вроде: «Итальянское искусство эпохи Данте…» Ну, вышла я впереди него и вдруг, слышу – сзади шум, хлопки... Оглядываюсь, а у него сетка с книгами порвалась. Ну, не выдержала тяжести эпохи возрождения. Ну, я, понятно, решила помочь. Экзамены-то не за горами. Глядишь – зачтётся. У меня всегда в кармане сетка. А на всякий случай. Ну, я три книжищи сложила туда, остальные он в руки взял. Пришлось провожать его домой. Руки-то у него заняты, и сетку держать нечем.
Ох, Лидка! Чего я насмотрелась! Живёт Пончик в пятиэтажке, на втором этаже. Хорошо, хоть не на пятом! В двухкомнатной квартире. Одна комната у него – музей. Он называет этот музей коллекцией. Там картины, статуэтки всякие ... И книги. Целый застеклённый шкаф... Толстые такие книжищи... Ну, я спросила, зачем ему этот музей и сколько же всё это стоит. А он засмеялся и говорит, что каждый по-своему с ума сходит. И ни чего это всё не стоит. Все эти произведения искусства - копии, а книги – старьё. Никому оно сегодня не нужно, кроме коллекционеров. Ну, и как тебе мой рассказ? Я тебя удивила?
- Рассказчик ты не плохой, - думая, явно, о чём-то своём произнесла Лида, - только вот слово – паразит совсем не украшает твою речь. У тебя «Ну», как у кучера на повозке...
-Ну, ты и зануда, Лидка! Я ей про Фому, а она мне про Ерёму...
Нет. Татьянин рассказ без внимания не остался. Просто не хотелось поощрять её наклонности к стремлению всегда и везде совать нос в чужие дела. А интерес Пончика к искусству, к старине... Действительно странновато. Вон Холодовы. Да, большая библиотека, да, старинные книги. Но он – историк, она – литератор. Всё понятно. А Красовский! Зачем в физики-то пошёл, если душа к искусству тянется?
Она закончила стелить постель и, наконец, взяла со стола конверт, подержала его, прижав к груди, и вынула письмо. Это была частичка её нового мира. Нового во всём. И по тому, что зародился этот мир вдалеке от дома, и потому, что такого с ней никогда не было. Тогда, в скверике, только увидев в первый раз этого парня, где-то по сердцу, по душе пробежал приятный холодок. Сразу захотелось, как у Киплинга, прошептать ему на ухо: «Мы с тобой одной крови – ты и я». И в первую же минуту этой встречи стало ясно – нечто похожее почувствовал и он. Это читалось в его взгляде. Удивление, нежность, и что-то ещё – приятно жгущее, засветилось тогда в глазах Антона.
Во сне ей снилась морская синь, армада кораблей с алыми парусами, и на переднем у штурвала - до боли знакомая фигура...
*****
- И-и-идиот! – Задыхаясь от злости, выдавил, наконец, Григорий. – Какие гранаты! Ты всё ещё в сорок первом? Тебя, зачем посылали? Отвечай, вошь лагерная, пока я не удавил тебя!
- Сколько терпеть-то можно? – Прошептал Иван, втягивая голову в плечи.
- Чего ты там бормочешь? Ты вопроса не слышал? Отвечай, старый дурак!
- Ну, посмотреть, где живёт, как добраться, какие подходы...
- И ты всё сделал, как тебе велели! Насторожил (теперь не подступиться), засветился... А записочку со своим адресочком оставить не забыл? Хотя зачем? Гэбешники и без этого уже поняли, что гранатка приехала на Алтай вместе с Ярцевым и его семейством из нашего города. Удивительно, как тебя ещё не вычислили и не представили на опознание...
-Что мне теперь, удавиться что ли?
-Не суетись. Тебя сокамерники удавят, после предъявления обвинения в расстрелах евреев и красноармейцев, в повешеньях партизан, и погромах... Там информация распространяется быстро. До суда и до расстрела тебе дожить не дадут. И эта твоя идиотская выходка с гранатой – будет детским пустячком...
- Хватит пугать... Чего делать-то теперь?
- В Белёв поедешь, - после размышления, тихо произнёс Григорий.
- К Дорофеевым-либо?
- А где ты ещё можешь скрыться?
- Да хоть где. В любом городе, в любой гостинице...
- Ой! Ну, до чего туп! Тебя сразу, в день поселения, опознают по фотографии в паспорте. Ты же, тварь, на брата своего похож, на батю моего. Его фотки у властей в архивах, и теперь уже разосланы по гостиницам и вокзалам.
- Так ехать то, как тогда?
- А на попутных поедешь. Где на машине, где на лошадке...
- Ага. Дорофеевы по мне соскучились. Да они нас ненавидели ещё до нашего с Алёшкой рождения. Папенька постарался! Умыкнул маменьку из отцовского гнёздышка и обвенчался в деревне у пьяного попа...
- Заткнись, придурок! Папаша твой был дворянин, а мамаша из купеческих и не из самых богатых. Он осчастливил и её, и всю дорофеевскую фамилию...
- Да не пустят они меня...
- Пустят. И любить будут. Деньжат им сунешь. Рублей пятьсот. Сразу станешь дорогим гостем...
По дороге домой, после разговора с племянником, Иван пристально вглядывался в ночной сумрак улиц и с большой осторожностью входил в подъезд дома: «Не ждут ли уже...»
*****
Уют и ощущение домашнего очага, на этот раз наполнили его щемящей тоской. Опять всё бросать и ехать куда-то. К почти, чужим людям. Но ведь прав этот сопливый мерзавец. Могут загрести. Ярцев случайно может на улице увидеть. Да. Гриня пошёл в папашу. Такой же головастый и такая же сволочь.
Он подошёл к комоду, достал из ящика большой старый альбом и перелистал.
«Всё пыль и тлен», - тихо произнёс он, а мысли понеслись туда – в прошлое.
Алексей был младше его на год, но с детства считался главным. После бегства из Киева в Тернополь, он уже открыто стал править в семье, и мать слушалась его, как когда-то отца. Заметив, что сосед частенько посматривает на мать, посоветовал, после получения известия о гибели отца, охмурить дяденьку и оформить с ним отношения. Он пояснил, что семье не помешает сменить фамилию и приобщиться к небедной жизни стареющего вдовца. И вскоре мать съехала к Петру Ивановичу, а они остались при тётушкином хозяйстве. Через три года умерли, чуть ли не в одночасье и старушка, и отчим. На его похороны, из Смоленска, приехала двадцатисемилетняя племянница Петра Ивановича. Она была не из красавиц, но крепко и красиво сложена. У себя на родине она год назад унаследовала большой дом отца и немаленькую коллекцию старинных картин. Работала девушка товароведом, на какой-то торговой базе. Младший пасынок покойного не отходил от неё ни на шаг. После девятидневных поминок они уехали вместе, как муж и жена. Через год он привёз матери маленького Гриню, сообщив, что его мамаша померла при родах. Сам он учится в институте и ему не до ребёнка. В сороковом не стало матери и Алексей, оставив денег на няньку, пристроил сына к Ивану. Появился папаша в сорок втором году, в форме полицая. Он приобщил брата к участию в погромах и карательных операциях. Всё, что удавалось выгрести у населения – становилось собственностью погромщиков. Без всякой брезгливости младший брат выдирал у покойников золотые зубные протезы и коронки, отрубал пальцы, если драгоценные кольца не снимались. В сорок четвёртом он стал поговаривать, что от немцев пора уходить. Сразу, как только будут готовы документы на первое время. Да, брат был образован, умён и ловок. Но гуси в башке у него пролетали. Вот, мол, раз у немцев не получилось свалить большевиков, сами свалим. Без всяких революций. Купим всю их душу с потрохами за деньги, а остальное сами доделают.
И вдруг – гибель. Добравшись до Смоленска, долго искали Елену Красовскую, но когда нашли – всё пошло, как по маслу. Будучи бездетной, она полюбила Гриню, как родного сына. После десятилетки пристроила его в пединститут.
Когда племянник перешёл на второй курс, неожиданно выяснилось, что тайник с драгоценностями – пуст. Коллекция картин, сохранённая Еленой, исчезла. На вопрос дядьки ответ последовал простой, понятный и жёсткий. Отныне распоряжаться семейным бюджетом, да и вообще всем, будет он – Григорий. Любая попытка, что-либо изменить, приведёт к тому, что придётся сдать любимого дядюшку властям.
«На мне нет ни убийств, ни грабежей. А тебе, милый родственничек, я даже передачку принести не успею, - нагло посмеялся студент».
*****
За окном кружила февральская канитель. Ночь, завывания ветра и тоска... Григорий прислонил горячий лоб к холодному стеклу. Мысли потекли спокойней, отчётливей.
«Дядька у Дорофеевых уже около восьми месяцев. В чём-то он прав. Сколько можно бояться и ждать. Можно, конечно и пожертвовать этим придурком. Ну, поймают. Ну, и что... Мы с ним на разных фамилиях... Только ведь он не из героев. Сдаст меня с потрохами за один лишний прожитый день. В таких делах безупречно действовала Елена», - при воспоминании об этом имени, мысль его прервалась и потекла в другом русле.
Тогда, в сорок четвёртом, она показалась ему богиней. Яркая, неземная красота и тепло, с которым она приняла их с Иваном, покорили его детскую душу, отвыкшую от женской ласки. Уже через месяц дядьке были выправлены все документы и куплен дом на окраине города. А он стался у неё, и вскоре она оформила всё на его усыновление.
Жили они в достатке. Ему не отказывалось ни в чём. У него, единственного в классе, был, сначала, подростковый, а затем и взрослый велосипед. Он замечал, что одет гораздо лучше своих сверстников. Единственными неприятностями того времени были неожиданные исчезновения Елены на ночь, а иногда и на следующий день. В огромном доме становилось пусто и жутко. Возвращалась она всегда весёлой и непременно с подарком для него.
Она любила гладить его по голове, целовать и тискать. Однажды вечером, ему тогда уже шёл четырнадцатый год, она, прижав его к груди, вдруг осторожно отстранила от себя и провела рукой по тому самому месту. Ощутив напряжение под брюками, она засмеялась, пошла в спальню и через минуту позвала его к себе. Блаженство и восторг, пережитые им в ту ночь, остались на всю жизнь неповторимым воспоминанием. Ей в ту пору было около сорока лет. Она всё ещё оставалась жгучей желанной красавицей. Однако, когда после института его распределили в этот городок, он был рад, что слишком затянувшаяся связь с приёмной мамашей, наконец-то закончится. Но радость его оказалась недолгой. Как только ему дали квартиру, Елена стала приезжать к нему, оставаясь на ночь. О том, что ложась с ней в постель, он раз от раза всё больше и больше, испытывает отвращение, ни сказать, ни намекнуть было нельзя. Вопрос о наследстве мог решиться в ту же минуту не в его пользу. Не однажды ему казалось, что рядом с их ложем, вдруг возникает тень, напоминающая его единственную, милую и бесконечно дорогую... В эти минуты преодолеть холодное, липкое омерзение к своей «мамочке» становилось всё трудней и трудней.
Решение проблемы виделось ему через чтение учебника токсикологии Д.П. Косоротова, об условиях действия ядов, их компонентах и обнаружении следов отравления. Не одна ночь была потрачена и на изучение рукописных и печатных источников, повествующих о ядах великих отравителей эпохи возрождения. Оказалось, что коллекционные книги могут иметь и другую ценность, кроме денежной.
Вскоре, после очередного приезда в гости к сыночку, Елена занемогла. Проболев неделю, она скончалась на больничной койке. Диагноз болезни, приведший не старую ещё женщину к смерти, врачи так и не смогли установить... По завещанию, покойная оставила всё своё состояние единственному сыну. Для Григория не было тайной, что его мамаша была не из бедных, но полученное наследство превзошло все мыслимые ожидания.
Тогда флакончик с ядом был, на всякий случай выброшен в Вопь. Но состав содержимого этого пузырька крепко хранился в памяти молодого учителя.
«Прошло почти два десятилетия, - прикидывал Григорий, - дядюшка, получивший в сорок четвёртом настоящие советские документы на совершенно другого человека, был теперь вне опасности. После его выходки на Алтае, никто его не разыскивал. Наверное, не успели увидеть «доблестного партизана». Пора кончать эту затянувшуюся вендетту».
План выполнения наказа отца, пока ещё не детальный, но в основе своей завершённый, состоял из двух этапов. Ярцев вывел их на Павлова и теперь, на первом – решался вопрос с ним, а на втором – с сибиряком, по месту жительства, на основе полученного опыта. К исполнению плана можно было привлечь двух корешков дядюшки. Они все освободились из мест отсидки в один год и поддерживали связь друг с другом. Григорий поощрял это лагерное братство и даже разрешил Ивану, помогать друзьям деньгами в трудные времена. По его мнению, такие отморозки, чтущие воровские законы, всегда могут пригодиться.
Он подошёл к столу, написал дядюшке о возможности возвращения из ссылки и запечатал конверт.
*****
Нет. Григорий оказался неправ. «Партизан» был увиден и опознан. Но изначально возникшее намерение, обратиться в милицию, рыбаки всё-таки не приняли. Слишком всё уж было невероятным. И атака с применением гранаты, и атакующий - восставший с того света полицай...
«Осмеют ведь нас с тобой, Сеня, - размышлял после взрыва вслух Илья. - Хватанули, мол, за встречу, фронтовики маленько лишку, ну и померещилось. Кого на войне контузии стороной обошли?»
Однако, это не означало, что история окончена. После отъезда Ярцевых, Семён напряжённо осмысливал ситуацию. А что сделал бы он, после провала покушения? Самым естественным шагом, было бы залечь где-нибудь в глубинке, в маленьком городишке. После того, как шум утихнет, можно и повторить попытку. Нет. Выходить на них с гранатами, как против танков, конечно больше не будут. Да и зачем? Есть десятки, если не сотни, не привлекающих внимания способов, отправить человека с этого света в другой мир. Надо ждать. Враг себя обязательно проявит. Любая нестандартная ситуация должна быть проанализирована. Сразу. Без промедлений. И решение должно быть мгновенным. Как в разведке.
«Посмотрим, ребятки, кто кого, - размышлял Семён, - посмотрим, какие вы герои...»
Чётко осознавал положение и Ярцев. То, что он навёл бывшего полицая на Павлова – сомневаться не приходилось. Где искать опера, сдавшего негодяя под суд – секретом не было. И вот теперь под прицелом оказался Семён. После покушения, его обязательно оставят на какое-то время в покое. Сейчас этот, «мертвец», вернувшийся с того света, залёг где-то за три – пять тысяч километров от места взрыва, да и вообще от Алтая.
« А вот меня-то, скорей всего, попытаются достать, - думал Илья, - раньше не трогали потому, что не знали, где искать Семёна. Теперь у них руки развязаны. Надо смотреть в оба, надо порыться в архивах, найти дело этого Порасюка, с семьёй разобраться и узнать, где она сейчас».
Однако, во время войны, архив сожгли немцы. Начать поиск по документам не пришлось.
*****
Почки постепенно начали превращаться в листочки. Тонкий аромат оживающей после зимы жизни проникал сквозь открытое окно и в класс. Думать о физических процессах, происходящих в электронной лампе, совсем не хотелось. У доски Пончик мучил Таньку.
- Так, как называются элементы двухэлектродной лампы, коллега? – он смотрел на неё с высоты своего почти двухметрового роста, хищно наклонив голову.
- Антод и диод, обречённо прошептала мученица.
- Вы, погромче, погромче. Не делайте из ваших открытий тайны для народа. Какие потенциалы-то на ваших электродах?
Танька удивлённо подняла голову. Было очевидно, что этот вопрос был для неё, как достреливающий выстрел.
- Какие, кто?
- Я спрашиваю, как они заряжены? - добродушно улыбался мучитель.
- Диод – это… положительно, а антод, стало быть, отрицательно,- победно подняла голову ученица.
- Я Вас понял, коллега. Поставим, пока в журнальчик ма-аленькую точечку. На большую пока не заработали. А завтра жду Вас у доски первой, – он склонился над журналом. – Ага! Вот кто! Ярцева нам расскажет в свете рампы МХАТ, про эту загадочную штуковину – двухэлектродную лампу.
Начертив схему диода, Лида отчётливо рассказала о его строении, термоэлектронной эмиссии, назначении и закончила, стерев аккуратно тряпкой, нижнюю часть синусоиды.
- В результате получается пульсирующий, но постоянный ток вот с таким графиком. Для сглаживания пульсаций...
- Достаточно, - улыбаясь и кивая головой, промурлыкал Пончик, - присаживайтесь...
- Я, конечно, присяду, а вот за СВЕТ РАМПЫ МХАТ надо бы извиниться, Григорий Алексеевич. Раньше за такие насмешки к барьеру выходили.
В классе воцарилась мёртвая тишина. Так с физиком, да и вообще с учителями не говорил никто.
«Буря… Скоро грянет буря!» - прошелестело ехидным шёпотом из глубины класса.
Но бури не последовало.
- Признаю! Вы правы! – он встал перед своей ученицей во весь свой рост, улыбка слетела с его лица, и оно показалось не таким уж круглым, как раньше.- Я вёл себя недостойно, и прошу прощения.
Он взял со стола журнал и вышел из класса. Зазвеневший звонок был заглушен, поднявшимся рёвом двадцати удивлённых голосов.
«Ай да, Гриня! Ай да, сукин сын! – улыбался Григорий, шагая по коридору. – Здорово сбацал комедию! Уже сегодня о моём благородстве будет тарабанить вся школа... Но когда? Когда она приблизится ко мне? Ведь задыхаюсь! Чуть сейчас на колени не грохнулся перед ней, прямо на глазах у этих недоумков...»
Он подошёл к раскрытому окну, прикрыл глаза и... И понеслось...
Вот он идёт по двору той самой школы, в которую направлен. В теле необыкновенная лёгкость, в душе – радость. Он – учитель! И вдруг...
- Я-я-ярцева? – В груди похолодело.
«Ярцева? Какая? Уж не из ТЕХ ли?» - он оборачивается и видит... Нет! Это не девочка – подросток, это существо из совершенно другого мира.
«Господи! Это или моя судьба, или моя смерть...»
- Ярцева! – продолжает появившаяся из-за угла подружка. Подожди. Вместе пойдём...
Да. Оказалось, из тех. Но это уже не имело значения. Никогда не думал, что так бывает. Сразу и навсегда! Иван узнал о ней чуть позже. Придавлю, мол, в тихом углу, как муху... Пришлось пригрозить...
Звонок. На урок. Эко призадумался. На всю перемену...»
*****
Она обрадовалась, что наконец-то дошла до дома. Поднявшаяся жара просто сводила с ума. На скамейке у забора, в тени ветвей берёз, отдыхал какой-то дядька. Уже во дворе Лида приостановилась.
Что-то не совсем обычное было в сидевшем у забора.
«А что? Ах, да. Обнажённая рубашкой с коротким рукавом рука, вся изрисована наколками», - она усмехнулась тому, что на скамейке у дома милиционера отдыхает, скорей всего, бывший уголовник и хотела уже забежать домой. Однако из беседки послышались голоса. Говорили отец и дядя Митя. Они оба были в отпусках и, как обычно, вели вечный свой бой за победу в шахматах.
- Ну, так, что? – рокотал торжествующий голос отца. – Как говорится, пора сдаваться, ввиду явного преимущества противника.
- Да. Пожалуй, дальнейшее сопротивление бессмысленно, - обречённо произнёс Лунёв, - пора сливать воду.
- Воду сливать рано, - хохотнул отец, - самое время удивлять...
- Ну, не в такую же жару, - взмолился дядя Митя, - вот вечером придём всей семьёй с подношениями победителю. Надеюсь, удивлю. Столичная и малиновый сироп в руках Елены – не просто удивление – чудо. Все тайны фокуса будут раскрыты на глазах удивлённой публики. Материальное обеспечение ингредиентами - лично на мне...
«Мне бы ваши заботы, отпускнички», - усмехнулась Лида...
*****
Лёгким, едва заметным колыханием воздуха, на город начала опускаться вечерняя прохлада. Дмитрий неторопливо шагал по дышащему ещё зноем дня асфальту. В авоське ласково позвякивали друг об друга две бутылочки. В одной – «Столичная», в другой – малиновый сироп. Дорогу преградил мужик, суетливо топтавшийся на дорожке. Вплотную к ней была приставлена лестница на дуб. Там на сучке жалобно пищал, совсем ещё маленький котёнок.
- Это что за цирк? – осведомился Дмитрий, останавливаясь.
- Так вон ента зараза напугала мальца , - указал, загипсованной по плечо рукой мужик, на спокойно наблюдающую в стороне за событиями, небольшую дворняжку, - а у меня рука вон – тово... Не совладаю на лестнице-то с малышом...
- Ну, у вас и проблемы! – засмеялся Лунёв. – Подержи-ка, авоську. Вот как это делается!
Мигом, поднявшись до сучка, новоявленный спасатель снял котёнка и так же мигом, спустился. Мужик на дорожке едва успел заменить бутылку в авоське, на такую же, из внутреннего кармана старенького пиджачка.
- Спасибо, товарищ! - радостно проговорил мужик. - Огромное спасибо! -
Вы великое дело сделали, даже не подозреваете, насколько великое...
- Да, уж куда там! – смеялся Дмитрий, удаляясь. – Я согласен на медаль...
*****
Елена вылила сироп из мерного стаканчика в кувшинчик с водкой и пару раз встряхнула.
- Вот и всё, засмеялась она, - закрывая крышкой низенький литровый сосуд из хрусталя, больше напоминавший чайничек, - десять минут в морозилке холодильника или на льду в погребке – и напиток готов к употреблению.
- Организуй, Лидок, - протянул ёмкость дочери Илья, - да не передерживай. Мы же тут в ожидании чуда...
Возвращаясь, Лида глянула в ростовое зеркало перед гостиной. Неожиданно, ярко вспыхнула и погасла, лампочка в светильнике под потолком, и из полумрака зеркальной рамы на неё глянула не она сама, а какая-то чужая тётка в монашеском одеянии. Девушка громко вскрикнула и выронила из рук хрусталь. Почти всё содержимое кувшинчика оказалось на полу. Подскочившая из гостиной Мария, подняла сосуд с остатками жидкости и вопросительно глянула на дочь.
- Мам... Мне показалось... В зеркале...
- Книжки поменьше читай ночами, - засмеялась мать, - ступай куда-нибудь от допроса.
- Вот, мужики, что осталось, - изобразив на лице горе, подняла Мария кувшинчик над головой.
- Да, не убивайся ты так! - засмеялся Илья. - Попробовать хватит, а остальное возместим наливкой.
*****
Вот уже не первый день Семён Павлов чувствовал, что за ним ведётся очень плотное наблюдение. Двое мужиков, сменяя друг друга, оказываются где-то рядом с ним почти сразу, как только он покидал двор. Отпуск только начался и, поначалу, забавы ради, он убедился, что ничего ему не кажется, и мозги у него на месте. Непрофессионализм его наблюдателей показывал, что это ребята не из конторы и не милицейские опера. Да и причин привлечения внимания этих структур не было. Кроме того, за его богатую событиями жизнь, он убедился в очевидном. Государство, в котором он живёт твёрдо стоит на защите своих граждан и по пустякам наружку не организует. Стало быть, ветерок подул со стороны «партизан» с гранатами. Укокошить его могли в первый же день. Он с утра был на рыбалке. В очень глухом месте. Там, кстати, и заметил соколиков. Значит им не нужно явное убийство, значит, не хотят привлекать внимание властей к его исчезновению. Ищут подходы, к какому-то, якобы, бытовому несчастному случаю. Особенно плотно опекали его, когда он ходил в магазин за папиросами, за четком к вечерним пельменям или утренней рыбалке. Однажды, один из «друзей» оказался в очереди у прилавка прямо за ним, и когда бутылёк был поставлен на прилавок, рядом, вдруг появился такой же. Тогда Семён быстренько сложил все свои покупки в сумку. Но потом пожалел. А пусть бы заменили. Может, и успокоились бы...
Кроме того, он понял, что его торопливость стала поводом для осторожности. Два дня наблюдения за ним не было. И когда оно появилось снова, Семён сыграл в прятки. Он просто исчез из поля их обозрения и стал за ними следить. Оказалось, что живут мужички в местной гостинице, на втором этаже в одиннадцатой комнате. Его племянница Наташка работала в гостинице горничной. Девушка она была не из болтливых и довольно смышленая. В следующую после разговора с ним смену, она пошла на работу с четком в своём редикюльчике. А утром, во время уборки номера, когда постояльцы вышли покурить от шума пылесоса, она спокойно заменила его на тот, что был у них в сумке.
Сутки Павлов вальяжничал дома. Готовил удочки, размахивая длинными удилищами, ходил копать червей в низинку от высохшего болотца. Вечерком он смотался в магазин и купил заветный четок. Утром следующего дня, Семён пешком отправился на рыбалку. Посидев с удочкой минут пятнадцать, он засуетился и вскоре отправился метров за пятьдесят в кустики. Из них он видел, как к его раскрытому вещмешку метнулась молнией фигура, уже вполне знакомого мужичка. Вот так просто и ненавязчиво, четок, добытый Наташкой, снова оказался у своих хозяев, а в мешке у рыбака, приобретённый им собственноручно. Старый разведчик, два дня не выходил из дома, а когда вышел, не обнаружил больше за собой никакого наблюдения.
Через пятидневку после этих событий в пассажирском поезде Барнаул – Москва, по прибытии на конечную станцию в купейном вагоне было обнаружено два трупа. Причину смерти двух здоровых мужчин, медики – криминалисты установить не смогли.
*****
«Здравствуй, Антоша!
Во-первых, скучаю, скучаю и скучаю. А во-вторых, случилась беда. Вдруг, неожиданно, почти сразу после моего выпускного, заболели и мама, и отец, и тетя Елена, и дядя Митя. Все в больнице, почти всегда в бессознании. Врачи ничего не могут понять, а не установив диагноз, и лечение не назначить. Собирали консилиум, приезжали два профессора из Москвы, но подвижек нет. Мне на голову свалились мои маленькие родственники Юра и Шура. Юрке четыре года, а Шурке – бандитке - шесть. Как Елена управляется с этими милыми чудовищами – наверное, не пойму никогда. О поступлении в «Щуку» и речи нет. Не тащить же их с собой в Москву. Спасибо, помогают соседи – Холодовы. Без них совсем бы было плохо. По ночам, после сказок на ночь, стирок и готовок, после того как, наконец-то в доме замирают все шорохи, закрываю глаза и вижу тебя. Такого близкого, желанного и родного. Иногда, кажется, что слышу вместе с тобой шелест волн, иногда свист ветра прямо врывается в дом. Антоша! Милый Антоша! Я жду тебя! Но служба... Служба, прежде всего. Ты служишь всем нам – и своим родителям, и моим бандерложкам, и нашим друзьям, и мне, и вообще всей нашей стране. Мы верим в тебя, Антошенька! Верим! И ждём! Ждём! Ждём! Крепко обнимаю и целую!
Твоя Лида».
Антон тряхнул головой, возвращаясь в реальность, в радиорубку. Приёмник изменил фон своего чуть слышного шипения и потрескивания. Это значит, где-то далеко, в радиоэфир на прослушиваемой частоте, вышел передатчик.
- Вставай, Олег! – он легонько ткнул локтём напарника. – Сейчас пойдёт работа. Поди, опять турки над нейтральными водами полетать решили...
И вот из приёмника понеслись тревожные серии точек и тире...
*****
Григорий Алексеевич начал впадать в беспокойство. Что-то не так шло в реализации его сценария.
«До Ярцевых была блестяще донесена бесценная бутылочка. Такой спектакль! Такое исполнение! А результат? Два месяца госпитализации и все живы - здоровы. Это, максимум при недельном сроке их пребывания на этом свете, после употребления зелья. Ошибки в приготовлении состава быть не может. Всё выверено и проверено веками. Что происходит? Не взяла граната, не сработал яд! Это знак судьбы? Дальше-то что? Пулю, что ли серебряную отливать? А тут ещё куда-то исчезли на Алтае кореша Ивана! Ни слуху, ни духу... Дядька, сволочь, не соглашается на поездку, чтобы всё разузнать. «Пристрели меня лучше здесь, чем погибнуть в лапищах этого сибирского чудища…». А вдруг! А вдруг они попались и их пламенные признания – только вопрос времени! Сдадут Ивана, а он сдаст меня. Может убрать его, да и состав заодно проверить... Впрочем, теперь бы уже взяли... Ну, хоть одно благое дело свершилось. Она не уехала в эту Москву. Молодец Холодова! Уговорила не терять год, поступить на заочный в пед. Но что делать дальше? Надо притихнуть. По городу поползли всякие слухи про неведомые болезни, прокуратура суетится. Поганое государство! За любого слизняка, за любую сволочь готово, пересадить кучу добропорядочных людей...
А ведь как всё продумано! Как всё организовано! Судьба оберегла обоих от войны. Но после войны не разрешил дядьке шарашиться – гребли так, что волосы вставали дыбом. Спасибо Елене, царство ей небесное, документы изладила настоящие. А то бы и нас... И вдруг удача! Пересеклись дорожки! Проследили за Ярцевым, выявили этого гада Павлова... И что? На роль Бога не сгодился? А может послать её подальше – эту месть? Бросить всё и уехать к морю. Купить хороший дом, денег хватит и на хороший катер... Только ведь засуетятся! Откуда, мол, дровишки? Так можно и не размахиваться... А ОНА! Как не видеть её? Не слышать? Нет! Это выше моих сил...»
*****
Антон ещё раз оглядел уложенный дембельский чемоданчик. «Всё. Завтра на гражданку…». Он взял в руки общую тетрадочку. Почти все листочки в ней были израсходованы на письма. За четыре года службы это была шестая. Неожиданно, откуда-то из середины выпал свёрнутый кусочек бумаги с бесконечно дорогими строчками. «Это последнее. Не успел убрать…» Он развернул и начал перечитывать.
«Здравствуй, Антошенька!
Очень надеюсь, что скоро будем обходиться без писем. Даже не верится, что, наконец-то увидимся. Очень беспокоюсь, как твои родители отнесутся к тому, что возвращаешься ты со службы ко мне, а не к ним. Порадовал их отпуском, а теперь вот огорчишь...
У меня скоро сессия. Теперь, когда я стала работать в школе, времени на учёбу остаётся совсем мало. Алексей Иванович болеет часто. Вести уроки в его классах непросто. Он – ходячая энциклопедия. Приходится и мне всё время себя подтягивать. И, знаешь, я уже не жалею, что не пошла в «Щуку». Сегодня мечты о сцене кажутся мне детской сказочкой, а история захватывает всё больше и больше.
Милый Аношенька! Ты, пожалуйста, извести меня, когда, у какого поезда тебя встречать. Не хочу ни минуты лишних ожиданий и, тем более, возможности моей отлучки куда-то из города в день твоего приезда.
Надеюсь!
Жду!
Люблю! Целую!
Твоя Лида».
Блаженная улыбка так и осталась на его лице. Он уснул, прижав к груди эту, дорогую ему весточку. Ей – двадцать, ему двадцать три. Впереди вся жизнь, полная любви и радости. Так ему казалось, так он думал, но судьба уже раскладывала свой пасьянс, где всё было не так...
*****
Константин Августович Лужайкин получил свою фамилию в детдоме за то, что нашли его в корзинке на лесной лужайке в августе грибники. Среди братвы погоняло, то есть кличка, у него была Кощей. Может он получил её за свою сухую жилистую стать, а может за то, что частенько без вреда для себя выходил из очень щекотливых ситуаций. Специальность у него была серьёзной и в известных кругах, уважаемой. Коша (так иногда его окликали подельники) был медвежатник. На своих медведей он выходил не с рогатиной и не с двустволкой, а с маленьким чемоданчиком со слесарным инструментом и отмычками. Считалось, что сейфа, который бы не смог открыть Кощей, не существует в природе вообще. Свои действа он, как правило, обставлял так, что концов или не оставалось совсем, или их было так много и так они были запутаны, что опера только руками разводили. Добытые деньги Лужайкин добросовестно прогуливал до последней копейки с многочисленными корешами и женщинами. Затем готовилась и исполнялась следующая операция и всё повторялось. Но, как говорится, и на старуху случалась поруха. В свои тридцать шесть лет он дважды погостил у хозяина, то есть, потоптал зону. Прятали страдальца от народа за хранение краденых денег или ценностей, которые удачливый мужичок находил на дороге. Ничего другого прокурорские доказать в судах не могли.
Свою воровскую судьбу Константин считал фартовой исключительно потому, что твёрдо и неуклонно придерживался принципов: не проливать чужой крови, не иметь при себе ни ножей, ни стволов и не гневить служителей церкви. Этот кодекс он придумал сам, исходя из собственных наблюдений за жизнью. Однако, совсем без оружия при его профессии и образе жизни, было некомфортно. Поэтому в кармане у него всегда находилась килограммовая гирька с небольшой цепочкой. Этот весовой инструмент был аккуратно зашит в фетровый мячик по самую «копеечку» для держания. Штуковиной этой можно было, и убить, но до таких крайностей Коша никогда не доходил.
И на этот раз судьба определённо решила ему улыбнуться. Именно так подумал Лужайкин, встретив в Крыму свою давнюю знакомую Верку, когда денежки после очередного «дела» были уже на исходе. Она работала кассиром в торговом порту второго стольного града страны – Питера. Поинтересовавшись, не изменил ли Коша своей профессии, приятельница поведала, что в дни зарплат, особенно при добавлении к ним квартальных премиальных, её сейф наполняется пачками денег, как трамвай народом в часы пик. В обеденный перерыв вся контора пустеет, а бухгалтерия, на ключ не закрывается. Массивная, обшитая железом, дверь в кассу, запирается накладкой, в палец толщиной, на огромный висячий замок. Ключ от него утерян уже давно, и он просто накидывается и захлопывается. Вроде, как рабочий. На поделку дубликата ключа от сейфа, (за малую толику от добытого, кассирша обещала этот ключ на образец) ума много не надо, и выходит, что денежки просто сами просятся в чью-нибудь сумку. По здравому умозаключению Коши, не воспользоваться этим мог бы только последний фраер. Себя он, конечно, таковым не считал.
Лужайкин сидел на террасе севастопольского ресторана «Приморский бульвар», поглядывал в морскую даль, потягивая из большого хрустального бокала молодое «Маджари» и обдумывал Веркину «наколку». Как-то незаметно, он понял, что внимание его постепенно переключилось с наблюдения за красивыми девушками за бесконечным мельканием военных морячков. Форма делала их одинаковыми, похожими друг на друга.
« А ведь это мысль, - встрепенулся Кощей, - в Питере их тоже тысячи. Попробуй, распознай, найди иголку в стоге сена... А иголки-то – тю-тю. Не существует в природе. Скачёк на кассу и исчезла! Ищите, легавые псы до полного одурения! А формочку у пьяного дембеля? Нет. Пьяный – это след. Без следа надо…».
*****
«Наконец-то! - вздыхал полной грудью Антон у вагонного окна. Вот она, гражданка! Но как, же медленно катится этот поезд! Лётом хочется лететь, а тут – остановка за остановкой! Разъезды, станции со странными названиями. Вот какая – то «Жабинка» . Поглядеть не на чего, а стоим!».
- Чего приуныл, Антоша? – поднял с подушки голову Константин Августович. - На волю! К милой невесте! Радоваться надо. Приляг, подремли. Ночь на дворе. Благо не мешает никто. Соседи посходили, других не подселяют.
- Да, не спится, - вздохнул Антон, - сейчас бы чемоданчик в руку – и впереди поезда! Ну, надоело! У каждого столба стоим...
- Прямо так, в этом спортивном костюмчике и прибежал бы в объятия к своей ненаглядной? Чего форму-то снял?
- Снял, чтобы не помять, чтобы не козырять на станциях у ларьков и магазинчиков. Форму одеть – и минуты не требуется.
Вот! Опять тормозим! Пойду, курну на воздухе.
Прокуренный тамбур, казалось, не проветривался никогда. Он открыл дверь, откинул площадку и спрыгнул на бетонку платформы. Ночь, тишина и безлюдье. Спрятав в ладонях огонёк спички, Антон чуть наклонился, прикуривая, и вдруг... Резкая боль в затылке... Стала наваливаться темнота, ослабли ноги. С трудом шагнув к фонарному столбу, парень начал медленно сползать по нему вниз. Он уже не видел, как тронулся поезд, как Константин Августович торопливо сунул в карман гирьку на цепочке, так же торопливо опустил площадку и закрыл дверь.
«Ну, как фортит! Как фортит! – улыбался сам себе Лужайкин, неспешно шагая по Смоленскому перрону. – Прямо, как по нотам! Чемоданчик дембеля – матросика на дне Днепра. Со всеми документами и нехитрыми пожитками. Формочка полёживает в моём объёмистом баульчике. Сейчас подойдёт поезд и, вперёд, Коша! К денежкам! К денежкам!»
За спиной уже грохотало колёсами по рельсам стальное чудовище, тянувшее за собой состав. А на встречу, как из-под земли, прямо перед ним появилась монахиня в чёрном одеянии, со смуглым, почти чёрным лицом. В ужасе, отпрыгнув в сторону, он приземлился мимо платформы на рельсы, прямо под колёса чудовища. Монахиня перекрестилась: « Прими, Господи, душу раба твоего! Прими и прости!»
Крикнуть Лужайкин ничего не успел, а монахиня, не оглядываясь, торопливо пошла дальше и исчезла за углом вокзала.
*****
Часть вторая.
Раритет царицы.
Сумерки постепенно стали переходить в ночь. Она наваливалась на мир всё плотней и плотней. В сплошном мраке свет фар вырывал лишь небольшой участок дороги. Казалось, что в этом светлом пятне сосредоточено всё – прошлое, настоящее и будущее. За его пределами никогда ничего не было, нет, и не может быть. Как-то так, вдруг, показалось Григорию Алексеевичу под едва слышный шорох шин «Тойоты», неспешно и мягко несущей его к дому.
Похороны Якова Моисеевича закончились поминальным банкетом в лучшем ресторане Руссийска. Устроители этого, не совсем скорбного мероприятия, ближние и дальние родственники антиквара и коллекционера не скупились на расходы. Содержание завещания покойного, непостижимым образом, было уже известно всем. Имущество, а главное наличность на банковских счетах, делилась между близкими убиенного по степени родства. В обиде никто не был. Каждый получал кругленькую суммочку, вполне достаточную для забвения старичка сразу, после оглашения завещания, и навсегда. Присутствие на этой поминальной тусовке подчёркивало причастность к элите коллекционеров и букинистов, известных не только в Руссийске. А быть своим, узнаваемым человеком в этой среде – дорогого стоило.
Ещё в студенческие годы, при попытке продать пару-тройку картин из коллекции отца, Григорий столкнулся с необходимостью, хотя бы приблизительно, знать цену того, что продаёшь. Тогда знающие люди и посоветовали Якова Моисеевича, как толкового эксперта. Немолодой уже в те годы коллекционер, увидел в бойком студенте деловую решимость перешагнуть через, что угодно, ради лишнего рубля. Это, довольно быстро сблизило их и позволило без излишних церемоний вести небольшие дела. Студенчество, как известно, всегда жило небогато, а нужда – мать поиска. Вот и появлялись иногда в этой среде довольно неплохие экземпляры антиквариата. При посредничестве Грини они стали проходить через руки специалиста, умеющего «вырастить» рубль на разнице покупной и продажной цены. Впоследствии, их сотрудничество обрело качество деловых отношений, а иногда и партнёрства. Неделю назад Яков Моисеевич пригласил его по телефону на чай – поболтать. Как правило, такие приглашения заканчивались или конкретным предложением или намёком на него с возможностью обдумывания этого намёка. На этот раз поговорили о том, о сём, о ценах на очень дорогие книги.
- Нет, Гриша, - вкрадчиво улыбался старый еврей, - по-настоящему дорого стоят не те экземпляры, что выставляются на аукционах. Самых сумасшедших денег стоят книги – призраки, книги – легенды. Вот, например, известно, что в пользовании царицы Елизаветы Алексеевны был томик с гаданиями и предсказаниями. Как он оказался в государевой библиотеке – неизвестно. А происхождение его и того туманней. В ту пору на Руси функционировало более шестидесяти типографий. Печатали, всё, на что был спрос. Ну, и конечно, переводную литературу. Видимо, из этой серии была и эта книжица. Впрочем, авторами её могли быть и богоотступники, ушедшие из русских монастырей. Но дело не в этом. С одной стороны, книга, принадлежавшая русской царице – уже ценность немалая. А с другой, по едва заметным следам, эта книга содержала в себе, какую-то информацию, не предназначенную для широкой публики.
Вот вроде бы и была такая книга, а куда делась – никто не знает. После Белёвской трагедии – все концы, как в воду. Книги нет, а желающие обладать этой легендой, готовы заплатить за неё миллионы долларов.
Эта информация прозвучала тогда, как бы, между прочим. Закончился разговор тем, что старичок предложил купить у него коллекцию холодного оружия. Шпаги, сабли, шашки, принадлежавшие знатным людям. Судя по всему, эта коллекция и стала мотивом бандитам, для убийства антиквара. Кроме неё из дома не взяли, вроде бы, ничего. Однако, интуитивно, Григорий чувствовал, что разговор о царициной книжице был не случаен. Не иначе, почуял старик, как опытный охотничий пёс, едва уловимый запах большой наживы. И встал в стойку, мордой в сторону его города, несмотря на расстояние в полторы сотни вёрст. Это значило, что ценная антикварная вещь или находится в городе, или кто-то из его жителей, что-то о ней знает. Обращение за разъяснениями - означало бы согласие на участие в проекте. Теперь дать эту дополнительную информацию было некому. А без неё надежда на положительный результат поиска была меньшей, чем при розыске иголки в стоге сена. В свои шестьдесят лет он знал, что существуют дела с очевидной мгновенной выгодой, но есть и операции с отложенным на неопределённое время завершением. Его приближение продвигает или упорство, или неожиданно появляющаяся случайность. А если старик рассказал эту легенду о раритете царицы кому-то ещё? Тайные конкуренты в таких делах не просто помеха, они очень часто становятся реальным фактором опасности. Из всего этого следовало, что необходимо сделать паузу и присмотреться к ситуации.
Сам по себе, факт убийства коллекционера ради ограбления, не настораживать не мог. Пойти на такое дело мог, кто угодно - и залётный профи, и любая из местных банд, взявшаяся за дополнительный промысел. Не брезговали лёгкой наживой и менты. То есть возможным объектом рецидива мог стать и он. А в доме даже и стрельнуть, в экстренном случае, не из чего.
« Приобретение оружия, хоть собственноручно, хоть через посредника – дело несложное – прикидывал Григорий Алексеевич. Но, если зам главы муниципальной администрации приобретает ствол - значит, есть, что охранять. Такая наколка для бандюков – ни к чему. А Иван, сволочь старая, так и не говорит, где у него тайник с оружием. Со времён войны арсеналец припрятан где-то. А ну, как отправится дядюшка на небеса! Оно ведь и пора бы уж давно... Пропадёт ведь добро ... Навещу-ка я его прямо сегодня...»
*****
У двери кабинета её негромко окликнули. Она обернулась и увидела молодого человека в светлом дорогом костюме, серой рубашке и, в цвет ей, галстуке. Чёрные волосы аккуратно прилажены причёской, под небольшим, горбатеньким от давнего перелома, носиком – ниточка усов, чуть продолговатое лицо – чисто выбрито.
- Здравствуйте, Лидия Ильинична! – с приветливой улыбкой обратился к ней молодой человек. Не узнали, однако... Веткин я. Серёга Веткин. Ну, к экзаменам меня в девятом не хотели допускать за двойки, а вы заступились...
- Ну, вот. Только сейчас вспомнила, - улыбнулась она, - вырос-то как! Не узнать!
- Так вы меня из девятого класса выпустили в восемьдесят третьем, а сейчас – девяносто шестой. Сколько годиков то минуло.
- Попроведоватать нас решил? Да, что это мы у закрытой двери! Заходи. Мы всегда рады нашим бывшим ученикам. Вот не узнала, а слышать – слышала, как об уважаемом в городе предпринимателе.
- Да, по делу я, Лидия Ильинична, - с некоторой торжественностью проговорил гость, усаживаясь на один из стульев, стоящих в ряд вдоль стенки.
- Ну, давай, выкладывай, - снова улыбнулась хозяйка кабинета. Я слушаю тебя, Сергей Николаевич.
- Ой. Что вы! К чему эти официозы! Я для вас навсегда - просто Серёга. А дельце у меня простое. Разрешеньице ваше требуется. Простая ваша подпись на бумажечке.
- Для чего разрешение-то? – удивилась директор.
- Да, вот в самом углу вашего школьного двора, что выходит на перекрёсток двух центровских улиц, неплохо бы магазинчик небольшой построить. Продуктовый. Под мелочи всякие ходкие. Ну, там – сигареты, пивуська...
- Я поняла, - усмехнулась Лидия Ильинична, - только это не ко мне. Отводом земли под строительство ведает городская архитектура и зам главы администрации...
- Да, понятно это всё, - нетерпеливо скривился бывший ученик, -
архитектура – она непротив. А вот Григорий Алексеевич к Вам послал. Мол, как решит директор школы, так и будет.
- Так чего здесь решать, уважаемый Сергей Николаевич? Пивной магазин в школьном дворе...
- Ну, что вы! Что вы! В каком дворе! И витрины, и двери – всё в улицу. В школьный двор только глухие стены...
- Нет, Сергей Николаевич. Я такого разрешения не дам.
- Так я же с понятием. Я же не просто так. Назовите любую цену, а я её удвою...
- Ты мне взятку, однако, предлагаешь, Серёжа? – засмеялась собеседница. Не стыдно?
- А какой стыд? Обыкновенный деловой разговор об обоюдной выгоде...
- Нет. Обоюдная выгода у нас с вами, Сергей Николаевич, не состоится...
- Да, вы не спешите,- усмехнулся гость, - слышал, что Муравьёв здесь ресторанчик хочет построить. А он не только у зама, у главы не сильно спрашивать будет. А это вам не магазинчик. Круглосуточно – пьяные дяди и тёти...
- Это бандюган Муравьёв у мэра города не спросит?
- Вы поосторожней, Лидия Ильинична. Бандюган – это прошлое, да ещё и не доказанное. А сегодня – крупный предприниматель, фактический хозяин города. В общем подумайте. Вот моя визитка...
После ухода визитёра, она ещё долго сидела в оцепенении.
«Никогда не думала, что такое возможно, - медленно, слово за словом, отстукивалось в голове, - в самом кошмарном сне не могло пригрезиться. Бывший двоечник, не сумевший получить среднего образования – уважаемый в городе предприниматель... А известный главарь бандитов – крупный финансовый воротила, с мэром может не посчитаться... Да он и мэр – то, говорят, пару лет назад, в соседнем Руссийске братками правил... Как? Как не сойти с ума от всего этого? Когда не встретила Антона, когда поняла, что потеряла его навсегда, когда мать не вынесла её горя и умерла, когда Красовский пытался взять её как крепость – то осадой из сплетен, то штурмом через устройство неприятностей от горкома партии – всё было страшно. Но сейчас, глядя, как воры, бандиты и просто подонки присосавшись к власти, цинично растаскивают нажитое, сохранённое отцами и послевоенным поколением – охватывал ужас. Неужели это моя страна? Когда, чтобы отбиться от Красовского и от сплетен, пришлось выйти замуж – первая ночь с нелюбимым человеком показалась пыткой. Сейчас такой же, нет, большей пытке, она подвергала себя ежедневно, перешагивая порог дома. Всё вокруг – порядки, люди, разговоры – всё было чужим, враждебным, омерзительным. Девичьи пристрастия к артистизму стали необходимой помощью в ежедневном сосуществовании с новым подвидом соотечественников, перешагнувших все допустимые нормы человечности, ради лишнего рубля, ради коттеджа за городом, ради иномарки... Нет. «Из грязи в князи» - это не про них. Князьями они не станут никогда, даже достигнув самых высоких вершин власти, даже награбив огромные состояния. Хамское бездушное барство на все времена останется сущностью этих нелюдей. А потому, что от добра рождается добрёнок, а от дерьма – дерьмёнок, то и их потомков. Да и не из грязи они произошли. Они оказались той самой жидкой грязью, без которой невозможно в природе. Вихрем обстоятельств они превратились в волну, нагло катящуюся по стране. Было страшно. Нет не за себя. За детей. За своего Антона. Пройти сквозь эту волну грязи и остаться человеком – было крайне сложно.
Господи! ВЕЛИКИЙ КОСМИЧЕСКИЙ РАЗУМ! Дайте мне силы пережить это безумие!» - она закрыла глаза, и перед её мысленным взором заколыхалось море, армада кораблей с мощными, готовыми к бою орудиями, а на флагмане на носовом мостике, вперёдсмотрящим – до боли знакомая фигура.
*****
- Слушай, Юрочка! Ну, переведи меня на оперативку. Ведь вы же с Антошкой захлебнулись в этих заказах. Ваши мужики с ног сбились. А я небольшой отдельчик организую. Больше сработаем – больше получим.
- У тебя, милая сестричка, зарплатка и так не плохая. Либо алчность обуяла?
- Да, не алчность. Надоели эти бумажки. Каждый день одно и то же – договоры, бухгалтерия, представительства в судах...
- А ты думаешь, у нас сильно большое разнообразие? Да девяносто процентов тобой же заключенных договоров – сбор компромата на бандитов. Настоящих и прошлых. И заказчики из тех же обойм. Наш хозяин – господин Багалий – очень дальновидным мужиком оказался, когда придумал наше сыскное агентство. Непонятно, как, но сумел ведь из Германии разглядеть перспективы.
- Из общения с его представителем, я поняла, что наша фирмочка – так, мелочь. Похоже, у него в России есть дела пообъёмней. И вообще – загадочная личность – этот наш заграничный шеф. Может, заняться, между прочим, его биографией?
- И получить за это гонорар – увольнение. Ты вот лучше присмотрись к одному интересному заказу... Ну, возможно, заказу. Встречался сегодня с одним дядькой. Очень не глупым. И не бедным, судя по всему. Предлагает заняться поиском прошлого одного человека. В случае успеха гонорар готов выплатить такой, что всё наше агентство зарабатывает за два года...
- Вот это клиент! Чего здесь думать-то? Договор, по рукам, да и за дело!
- Не горячись, сестричка. Ни имени, ни фамилии у, интересующего этого дядьку человека, нет. Известно лишь, что тридцать лет назад находился он на небольшой станции вблизи Минска ранним утром. Вся его последующая биография – не нужна. А вот всё, что было до...
- Этот дядька с ума тебя свёл своими посулами. Это же не поисковая инфа. Найди то – не знаю, что!
- А ты думала, такие деньжищи просто так дают? В общем присмотрись. Наведи справки у ментов о возможности просмотра архивов тридцатилетней давности по заявлениям на розыск пропавших людей. Можешь намекнуть этим государевым слугам на солидное вознаграждение за предоставление такой возможности. Они очень чувствительны к таким предложениям. В общем, через пару дней надо или отказывать, или заключать договор.
А насчёт перевода тебя на оперативку – я посоветуюсь с Антоном, ну, и конечно, с представителем шефа – Зикфридом. Если всё будет путём - и у тебя, и у меня – это будет твоё первое дело.
- Считай, что я уже рою землю копытами.
- Ты, Шурочка, рой да не забывай, что вечером у нас мероприятие.
- Какое ещё?
- Вот те раз! А Лидия? А юбилей?
- Нашёл о чём напоминать. И без тебя помню. А ты чего даришь?
- Меньше знаешь – лучше спишь...
*****
Отсвет алости парусов огромной, почти метровой модели бригантины, радовал глаз, нёс покой и ощущение избавления от усталости в душе.
- Что, Лидуся, подарком Антошки любуешься, - разулыбался Илья Андреевич, входя в комнату к дочери, - а Юркин – то подарок не хуже. Ну, глянь – точно Спасская башня. И куранты вроде настоящих – и ход и бой...
- Погоди, пап, неделя только прошла с именин. Ещё через неделю надоест тебе этот кремлёвский перезвон.
- Не надоест. Только и осталось от прошлого – этот бой курантов. Страна другая, мать похоронили, Семёна тоже, Лунёвы друг за другом покинули нас. Ну, они все хоть пожили. А твой Леонид исчез совсем молоденьким. Сколько ему было?
- Двадцать семь. Видно судьба такая у моих мужиков. Как ко мне – так исчезать.
- Да, ведь исчезают-то на век, навсегда. Может, кто из инопланетян тебя присмотрел, да и оберегает от земных женихов...
- Кто меня присмотрел – известно. От этой сволочи, что угодно ждать можно. Недавно, вон опять своё благородство демонстрировал. Отвод земли на школьном участке, мол, на моё усмотрение. Видимо, думает, что запамятовала его выходки...
- Надо было ещё тогда, когда Антон сгинул, свернуть ему башку...
-Не пойманный - не вор... Зря тогда розыск прекратили.
- Так ведь год калготились. С корабля убыл и, как в воду канул. Ни дома, ни у нас - не объявился. Да, ведь не родственники и поиск-то вести не могут.
- А ты, вроде, как зачем-то заходил?
- Зря ты, дочь, в опера не пошла. Не миновала бы тебя слава майора Пронина. Ведь и в самом деле я не так просто. На рыбалку послезавтра собираюсь. Составишь компанию?
- А почему нет? А куда поедем?
- Да, на Круглое.
- Мне уж давно охота на это лесное озеро. И не просто охота. Тянет прямо...
*****
Ещё на улице по светящемуся окну, Григорий понял, что дядька не спит. На звонок он долго не открывал, хотя площадка перед дверью ярко освещалась, и в глазок было хорошо видно, кто пришёл. В квартире - тепло, чисто и уютно. На экране телевизора Малинин надрывался про поручика Голицина.
- Что, Дядюшка, белогвардейцами любуешься? – вместо приветствия усмехнулся племянник.
- Чем и кем любоваться-то? На белогвардейца этот крикун так же похож, как ты на Алку Пугачёву.
- А ты, прям этих белогвардейцев, вот так, как меня видел, в атаку с ними ходил...
- В атаку не ходил, а с поручиком Константином Александровичем Голициным, про которого орёт этот хрипун, за одним столом сиживал. Вина мне тогда по малолетству ещё не наливали, а вот разговоры меж ним и твоим дедом, отцом моим, то есть, слышал и помню.
- Это ты у меня такая древность? Прямо антиквариат. И о чём же говорили наши предки?
- Тебе это не к чему. Зачем пришарашился на ночь глядя? Я уж спать собирался.
- Выспишься ещё, успеешь. Недолго ждать осталось. По делу я к тебе.
- Что, опять кого-то укокошить надо?
- Ты в зеркало на себя посмотри. Рухлядь. Киллер из тебя и в прежние-то годы никакой был. С Лёнькой сумел управиться, так с ним и ребёнок бы разобрался. Герой! Подкрался в глухом лесу на озере со спины и стрельнул в затылок. Как благодетели твои, немцы, научили...
- Если ты такой крутой, так чего сам-то его не приземлил?
- А не убийца я, дядюшка. Господь дозволил мне судить, а не убивать.
- Ты Господа-то оставь в покое. Ещё глянет на тебя ненароком. Тут же и сгоришь в огне праведном.
- Ладно, прорицатель хренов, примолкни. Мне оружие нужно.
- Так, пойди, да купи. Сейчас хоть танк, хоть пушку продадут...
- Мне не советы твои нужны. Скажи, где схрон...
- Не скажу. Говори, чего надо – принесу.
- Ну, и чёрт с тобой. Чахнешь над этими ржавыми железяками, как Кощей над златом. Тетешник мне принеси.
- Это не ржавые железяки, а оружие. Ларитетное. Чем оно ларитетней, тем дороже. Вон предку нашему по матушке за сраную старинную книгу целое состояние дали...
Иван турусил что-то ещё, но мозг Григория ослепило белой молнией:
« Стоп! Предки по бабке – Дорофеевы. Они в Белёве. Там теряется след от царициной книжицы...»
- Ну-ка, повтори про книжку! Откуда чего знаешь!
- Чего взъерошился? Когда в ссылке у Дорофеевых, по твоему указу, был – с ихним дедом портвейнчик частенько пригубляли. Вот по пьяни он мне и поведал, что когда-то в доме у них умерла царица. В суматохе, мол, умыкнул потихоньку какую-то книжицу Дорофеевский сынок, а потом, когда уже вырос и мужиком стал, продал её за столько, что дело открыть хватило.
- Чего же ты, старый пень молчал столько лет!
- Так разговору не было. Да и вообще, как в дом Дорофеевых могла царица попасть, да ещё там помереть... Мало ли, чего по пьяни наговорить можно...
- Ладно, балагурить! Кому книжку-то продали?
- А вот этого не помню. Может чего и говорилось про это, а не помню...
- Вспоминай! Приду за пистолетом, чтобы вспомнил...
Утром Иван выгнал из гаража свою верную старенькую «копейку» и не торопясь отправился на лесное озеро. Там – недалеко от бережка – могилка Лёньки, безвинно убиенного им по приказу Грини, только за то, что стал мужем Лидки. Там же в сотне метров от могилки, под корневищем сгнившего уже, выворотня, был и схрон. После появления могилки в этом глухом уголке леса его стало тянуть туда. Может всякий раз, вспоминалось, как над трупом парня, только, что бывшим человеком, его охватила тогда гордость за себя. А может... Впрочем, какие же потёмки - эта чужая душа…
*****
Кустарник закончился. У озера на небольшой полянке стояла «копейка». Хозяина нигде видно не было. Илья Андреевич пристроил свою шестёрку в тень двух рядом растущих берёз. Лидия начала снимать с верхнего багажника удочки, а Ярцев решил осмотреться. Что-то настораживающее было в этой утренней тишине, отсутствии хозяина машины и ощущения, что за ними наблюдают. Вскоре из ближних кустов появился высокий крепкий старик с гладко выбритым круглым лицом и совершенно белыми волосами на непокрытой голове. Он подошёл к машине, словно не замечая приехавших, сел в неё, завёл двигатель и снова вышел из машины. В правой руке у него поблескивал воронением пистолет.
- Ну, наконец-то, - хрипло проскрипел хозяин машины, не отходя от открытой дверцы, - однако, Ярцевы пожаловали. В комплекте. Но не полном. Ничего. И щеночка вашего черёд придёт.
Он оскалил зубы и поднял пистолет на уровне груди Лидии. Илья, каким-то неуловимым движением мгновенно переместил дочь себе за спину и медленно двинулся к старику. Тот остервенело, нажал курок, но выстрела не последовало. В то же мгновение стрелок проворно юркнул в открытую дверцу машины и, под надрывный рёв двигателя, пронёсся мимо несостоявшихся жертв.
- Папа! - чуть шевеля побелевшими губами, с трудом выговаривала дочь. – Папа, я узнала его. Это тот самый – с велосипедом на улице и на перроне в толпе тогда... Давно... Он хотел нас убить? За что?
- Я его тоже узнал. Поехали домой. Он может поменять обойму и вернуться. Ты номер машины не запомнила?
- Ты, о чём, папка? Какой номер?
- Вот и я прохлопал... А жаль. Ну, да есть марка машины, цвет... Зацепимся. Давай, быстренько удочки на место, и ходу. По дороге я тебе всё расскажу.
*****
Солнце медленно уходило за горизонт, всё больше и больше удлиняя тень от высокой спинки кресла. Вот она поползла по столу в сторону нагана. Мысли в голове двигались медленно, но упорно, как голодные змеи к гнезду птицы.
«Прошёл день. В город они вернулись, чуть позже меня. На формальности в ментуре – час, полтора. Стало быть, номер не засекли. У них сутки на вычисление его «подружки» среди других похожих машин. Можно успеть уйти из города. Куда? Скитания, голод... Но ведь всё равно найдут. Ну, почему не взял с собой наган! Эти пистолетишки - мужики в войну выбрасывали за капризность. А может просто патроны отсырели за столько-то лет... Или, хранит их – этих Ярцевых – какая-то сила? Ведь ушли тогда, в сорок четвёртом из Загробля живые и невредимые. Хотя немчуры там кишело, как муравьёв. И на сибирской речушке – непонятки. В самый последний момент, когда гранатку уже выпускала напружиненная броском рука, в плечё болью какой-то садануло. От того и мазнул. И отрава-то их, окаянных, не взяла, и пуля в них не полетела... Меня же ничто и никто не бережёт. Чтобы выжить – немцам пятки лизал, в невинных людей стрелял. Трижды документы менять пришлось. Уже и фамилию свою настоящую забывать стал. Перед этим Алёшкиным сопляком, всю жизнь пресмыкался, чтобы властям не сдал. Чего только не делал для него. Даже бобылём по его указке всю жизнь прожил... Да, чего там! Гринькина семья знать не знает, ведать не ведает, что живёт рядом с ними кровная родня. И ради чего теперь трепыхаться? Жизнь прожита. Кинуть последние остатки псам в зубы? Нары, допросы, баланда... Нет. Этого не будет! Но через меня могут и на Гриньку выйти. Надо бы и его, сволочь, приземлить. Всю жизнь помыкал мной, как крепостным. Но Танька дура. Петьку без него не доведёт до ума. А он последний в роде. Нельзя... Да, вспомнил. Купец московский заезжий книжку купил. Холодухин... Нет. Холодцов... Нет. Холодов...»
Он взял клочок бумаги, ручку и написал: «Книжку купил купец Холодов из Москвы»
Набрал номер телефона Грини.
- Приезжай немедленно. Я спалился. – он положил трубку, отключил телефон и глянул на тень. Она стала похожа на чёрную руку, тянущуюся к нагану. За спиной появился какой-то шорох. Старик оглянулся и увидел, как в кресле - качалке, ехидно улыбается тот самый немецкий офицер, а на коленях у него сидит еврейская девочка - подросток с прострелянной головой. Иван плотно зажмурил глаза, а когда вновь их открыл – и немец, и девочка исчезли. Облегчённо вздохнув, он повернулся к столу и вздрогнул. Вокруг стояли, покачиваясь и протягивая к нему руки, толи люди, толи тени. Впереди всех – его Мария. Яростный и, вместе с тем, презрительный взгляд устремлён прямо ему в глаза. А рядом какая-то неясная фигура в монашеской рясе с капюшоном, полностью скрывающим лицо. Фигура наклонилась над ним, и сразу стало понятно, что он весь в её воле. Повинуясь этой невидимой силе, Иван взял оружие в руку, и медленно поднёс к виску. Выстрела он не слышал. Просто вселенная взорвалась и распалась на клочки....
Дверь была открытой. Дядька сидел на стуле перед столом с прострелянной головой. Никаких луж крови, как это показывают в сериалах, вокруг не было. Осторожно подойдя ближе, он взял со стола обрывок бумажки, прочитал, положил в карман и ещё раз взглянул в лицо того, кто не дал ему сгинуть в лихие годы детства. На глаза навернулись слёзы, но подавив слабость, Григорий вернулся к машине, взял из багажника канистру с бензином и вернулся.
Когда к месту пожара прибыли огнеборцы и милиция, квартира уже выгорела полностью. Среди сгоревшей до головешек мебели, возле обгоревшего трупа валялся искорёженный наган. Другого оружия ни в квартире, ни в гараже найдено не было.
« Поджёг квартиру и застрелился». Илья в эту версию не поверил, как и в то, что родственников и близких знакомых не оказалось.
« Ну, как старый человек, проживший жизнь, вдруг оказался один одинёшенек. Да, бывает. Но вот так – без корней, без ветвей... Сомнительно. И если никто не объявился – значит, есть для этого причины...»
Однако, к доводам старого оперативника никто прислушиваться не стал. Да оно и понятно. Когда? В какие времена, кому были нужны лишние хлопоты, и уж тем более лишние «висяки»?
Окончание следует.
Начало в №49.
*****
«Здравствуй, милый мой дружок! Ты так интересно написала про Новый Год... Вспомнилось детство, школа, наши ребята. Здесь в Крыму, зимы почти нет. Хотя северные ветры очень неласковы. Никогда не думал, что служба во Флоте такая интересная. Это совсем другой мир. Нелегко, конечно. Но ничего страшного нет. Страшно, что не увижу тебя ещё три с лишним года. Если не придётся побывать в отпуске – будет совсем плохо. Правда, офицеры говорят, что без отпусков никто не остаётся, но кто знает, как всё сложиться может. Вижу тебя во сне каждую ночь. Почти всегда ты – Гриновская бегущая по волнам. Бежишь куда-то по морской глади вдаль, оглядываешься и зовёшь меня жестом за собой... Прости. Объявили тревогу. В другой раз напишу больше.
Целую крепко!
Навек твой – Антон».
Лида свернула листок вдвое, аккуратно уложила в почтовый конверт и оставила на столе.
«Вечером, перед сном прочту ещё разок, - подумала она, - пусть полежит...»
Под разгулявшимся февральским ветром поскрипывала во дворе берёза. Об оконную раму постукивали закрытые ставни. Отец сделал и повесил их сразу после приезда с Алтая. Читать не хотелось.
«Спать ещё рано, - подумала девушка, - пойду, пройдусь по улице. В метель гулять хорошо...»
В прихожей отец на маленьком столике чистил пистолет.
- Однако, погулять надумала? – глянул он на неё ласково. – Будь осторожна...
Лида снова повесила пальто на вешалку и присела к столику.
- Пап. Скажи, что происходит. Мы стали запирать на ночь ворота и входные двери, у нас на окнах, как в крепости, появились ставни, во дворе незаметно вырос до огромных размеров Туман. Он, конечно, очень милый и забавный, но ведь это настоящая овчарка и ты дрессируешь его на охрану... Вон пистолет стал приносить с работы домой. Нам что-то или кто-то угрожает? Нам чего-то надо бояться?
Илья глянул на дочь с любопытством.
- Зря ты, ладушка, в театр собралась.
- Это почему? – нахмурилась Лида.
- Тебе к нам надо. В розыск. Толковый из тебя опер получился бы...
- Ты опять отшучиваешься, папка! А я серьезно. Что такого произошло в нашем городе, пока мы были в гостях у Павловых? Против кого всё это?
Отец снова глянул на дочь. Улыбка исчезла с его лица.
- А ты у меня совсем взрослая стала. Нет, дочка. Никто и ничего нам не угрожает. Просто меняются времена и нам надо меняться... Мы всё активней воюем с преступностью. Не думаю, что благодарность её нам за это растёт.
Ветер на улице был не шуточным. Белые вихри со свистом мчались вдоль домов, поднимались, уносились в небо, возвращались и швыряли на землю вместе с охапками снега, что-то ещё, поднятое порывом с улиц города. Быть может, это были простые человеческие мечты, а может и судьбы людей, расслабившихся после войны...
Невдалеке маячила какая-то знакомая фигурка.
«Это же Танька в своём вечном пальто, доставшимся ей от старшей сестры для доноса, - сообразила Лида, вглядываясь в метельный сумрак».
- Эй! На бригантине! – крикнула со смехом девушка. – Убавьте парусов, а то мачты посносит.
Не смотря на свист и завывание ветра, голос её оказался услышанным.
- Ты у нас теперь настоящая морячка, - улыбнулась подруга, остановившись, - бригантина, мачты, паруса... Вот, что значит невеста моряка...
- Ох, и бестолочь же ты Танька! – продолжала смеяться подбежавшая преследовательница. - Парусники – это романтическая старина. А Антон служит на современном крейсере.
- Старина – это не корабли. Старина – это эпоха возрождения...
- Ты, однако, перестаралась сегодня с уроками, подруженька. Причём здесь ренессанс?
- Вот и я также подумала сегодня в библиотеке. Он же физик. Ему про Ньютона надо читать...
- Да, про кого ты?
- Ну, чего непонятного! Про нашего Пончика.
Выхожу я сегодня из библиотеки, а он мне навстречу. Ну, я вернулась, посмотреть, чего это наш умник ещё не знает и жаждет узнать. Так он набрал целую сетку энциклопедий и книг, вроде: «Итальянское искусство эпохи Данте…» Ну, вышла я впереди него и вдруг, слышу – сзади шум, хлопки... Оглядываюсь, а у него сетка с книгами порвалась. Ну, не выдержала тяжести эпохи возрождения. Ну, я, понятно, решила помочь. Экзамены-то не за горами. Глядишь – зачтётся. У меня всегда в кармане сетка. А на всякий случай. Ну, я три книжищи сложила туда, остальные он в руки взял. Пришлось провожать его домой. Руки-то у него заняты, и сетку держать нечем.
Ох, Лидка! Чего я насмотрелась! Живёт Пончик в пятиэтажке, на втором этаже. Хорошо, хоть не на пятом! В двухкомнатной квартире. Одна комната у него – музей. Он называет этот музей коллекцией. Там картины, статуэтки всякие ... И книги. Целый застеклённый шкаф... Толстые такие книжищи... Ну, я спросила, зачем ему этот музей и сколько же всё это стоит. А он засмеялся и говорит, что каждый по-своему с ума сходит. И ни чего это всё не стоит. Все эти произведения искусства - копии, а книги – старьё. Никому оно сегодня не нужно, кроме коллекционеров. Ну, и как тебе мой рассказ? Я тебя удивила?
- Рассказчик ты не плохой, - думая, явно, о чём-то своём произнесла Лида, - только вот слово – паразит совсем не украшает твою речь. У тебя «Ну», как у кучера на повозке...
-Ну, ты и зануда, Лидка! Я ей про Фому, а она мне про Ерёму...
Нет. Татьянин рассказ без внимания не остался. Просто не хотелось поощрять её наклонности к стремлению всегда и везде совать нос в чужие дела. А интерес Пончика к искусству, к старине... Действительно странновато. Вон Холодовы. Да, большая библиотека, да, старинные книги. Но он – историк, она – литератор. Всё понятно. А Красовский! Зачем в физики-то пошёл, если душа к искусству тянется?
Она закончила стелить постель и, наконец, взяла со стола конверт, подержала его, прижав к груди, и вынула письмо. Это была частичка её нового мира. Нового во всём. И по тому, что зародился этот мир вдалеке от дома, и потому, что такого с ней никогда не было. Тогда, в скверике, только увидев в первый раз этого парня, где-то по сердцу, по душе пробежал приятный холодок. Сразу захотелось, как у Киплинга, прошептать ему на ухо: «Мы с тобой одной крови – ты и я». И в первую же минуту этой встречи стало ясно – нечто похожее почувствовал и он. Это читалось в его взгляде. Удивление, нежность, и что-то ещё – приятно жгущее, засветилось тогда в глазах Антона.
Во сне ей снилась морская синь, армада кораблей с алыми парусами, и на переднем у штурвала - до боли знакомая фигура...
*****
- И-и-идиот! – Задыхаясь от злости, выдавил, наконец, Григорий. – Какие гранаты! Ты всё ещё в сорок первом? Тебя, зачем посылали? Отвечай, вошь лагерная, пока я не удавил тебя!
- Сколько терпеть-то можно? – Прошептал Иван, втягивая голову в плечи.
- Чего ты там бормочешь? Ты вопроса не слышал? Отвечай, старый дурак!
- Ну, посмотреть, где живёт, как добраться, какие подходы...
- И ты всё сделал, как тебе велели! Насторожил (теперь не подступиться), засветился... А записочку со своим адресочком оставить не забыл? Хотя зачем? Гэбешники и без этого уже поняли, что гранатка приехала на Алтай вместе с Ярцевым и его семейством из нашего города. Удивительно, как тебя ещё не вычислили и не представили на опознание...
-Что мне теперь, удавиться что ли?
-Не суетись. Тебя сокамерники удавят, после предъявления обвинения в расстрелах евреев и красноармейцев, в повешеньях партизан, и погромах... Там информация распространяется быстро. До суда и до расстрела тебе дожить не дадут. И эта твоя идиотская выходка с гранатой – будет детским пустячком...
- Хватит пугать... Чего делать-то теперь?
- В Белёв поедешь, - после размышления, тихо произнёс Григорий.
- К Дорофеевым-либо?
- А где ты ещё можешь скрыться?
- Да хоть где. В любом городе, в любой гостинице...
- Ой! Ну, до чего туп! Тебя сразу, в день поселения, опознают по фотографии в паспорте. Ты же, тварь, на брата своего похож, на батю моего. Его фотки у властей в архивах, и теперь уже разосланы по гостиницам и вокзалам.
- Так ехать то, как тогда?
- А на попутных поедешь. Где на машине, где на лошадке...
- Ага. Дорофеевы по мне соскучились. Да они нас ненавидели ещё до нашего с Алёшкой рождения. Папенька постарался! Умыкнул маменьку из отцовского гнёздышка и обвенчался в деревне у пьяного попа...
- Заткнись, придурок! Папаша твой был дворянин, а мамаша из купеческих и не из самых богатых. Он осчастливил и её, и всю дорофеевскую фамилию...
- Да не пустят они меня...
- Пустят. И любить будут. Деньжат им сунешь. Рублей пятьсот. Сразу станешь дорогим гостем...
По дороге домой, после разговора с племянником, Иван пристально вглядывался в ночной сумрак улиц и с большой осторожностью входил в подъезд дома: «Не ждут ли уже...»
*****
Уют и ощущение домашнего очага, на этот раз наполнили его щемящей тоской. Опять всё бросать и ехать куда-то. К почти, чужим людям. Но ведь прав этот сопливый мерзавец. Могут загрести. Ярцев случайно может на улице увидеть. Да. Гриня пошёл в папашу. Такой же головастый и такая же сволочь.
Он подошёл к комоду, достал из ящика большой старый альбом и перелистал.
«Всё пыль и тлен», - тихо произнёс он, а мысли понеслись туда – в прошлое.
Алексей был младше его на год, но с детства считался главным. После бегства из Киева в Тернополь, он уже открыто стал править в семье, и мать слушалась его, как когда-то отца. Заметив, что сосед частенько посматривает на мать, посоветовал, после получения известия о гибели отца, охмурить дяденьку и оформить с ним отношения. Он пояснил, что семье не помешает сменить фамилию и приобщиться к небедной жизни стареющего вдовца. И вскоре мать съехала к Петру Ивановичу, а они остались при тётушкином хозяйстве. Через три года умерли, чуть ли не в одночасье и старушка, и отчим. На его похороны, из Смоленска, приехала двадцатисемилетняя племянница Петра Ивановича. Она была не из красавиц, но крепко и красиво сложена. У себя на родине она год назад унаследовала большой дом отца и немаленькую коллекцию старинных картин. Работала девушка товароведом, на какой-то торговой базе. Младший пасынок покойного не отходил от неё ни на шаг. После девятидневных поминок они уехали вместе, как муж и жена. Через год он привёз матери маленького Гриню, сообщив, что его мамаша померла при родах. Сам он учится в институте и ему не до ребёнка. В сороковом не стало матери и Алексей, оставив денег на няньку, пристроил сына к Ивану. Появился папаша в сорок втором году, в форме полицая. Он приобщил брата к участию в погромах и карательных операциях. Всё, что удавалось выгрести у населения – становилось собственностью погромщиков. Без всякой брезгливости младший брат выдирал у покойников золотые зубные протезы и коронки, отрубал пальцы, если драгоценные кольца не снимались. В сорок четвёртом он стал поговаривать, что от немцев пора уходить. Сразу, как только будут готовы документы на первое время. Да, брат был образован, умён и ловок. Но гуси в башке у него пролетали. Вот, мол, раз у немцев не получилось свалить большевиков, сами свалим. Без всяких революций. Купим всю их душу с потрохами за деньги, а остальное сами доделают.
И вдруг – гибель. Добравшись до Смоленска, долго искали Елену Красовскую, но когда нашли – всё пошло, как по маслу. Будучи бездетной, она полюбила Гриню, как родного сына. После десятилетки пристроила его в пединститут.
Когда племянник перешёл на второй курс, неожиданно выяснилось, что тайник с драгоценностями – пуст. Коллекция картин, сохранённая Еленой, исчезла. На вопрос дядьки ответ последовал простой, понятный и жёсткий. Отныне распоряжаться семейным бюджетом, да и вообще всем, будет он – Григорий. Любая попытка, что-либо изменить, приведёт к тому, что придётся сдать любимого дядюшку властям.
«На мне нет ни убийств, ни грабежей. А тебе, милый родственничек, я даже передачку принести не успею, - нагло посмеялся студент».
*****
За окном кружила февральская канитель. Ночь, завывания ветра и тоска... Григорий прислонил горячий лоб к холодному стеклу. Мысли потекли спокойней, отчётливей.
«Дядька у Дорофеевых уже около восьми месяцев. В чём-то он прав. Сколько можно бояться и ждать. Можно, конечно и пожертвовать этим придурком. Ну, поймают. Ну, и что... Мы с ним на разных фамилиях... Только ведь он не из героев. Сдаст меня с потрохами за один лишний прожитый день. В таких делах безупречно действовала Елена», - при воспоминании об этом имени, мысль его прервалась и потекла в другом русле.
Тогда, в сорок четвёртом, она показалась ему богиней. Яркая, неземная красота и тепло, с которым она приняла их с Иваном, покорили его детскую душу, отвыкшую от женской ласки. Уже через месяц дядьке были выправлены все документы и куплен дом на окраине города. А он стался у неё, и вскоре она оформила всё на его усыновление.
Жили они в достатке. Ему не отказывалось ни в чём. У него, единственного в классе, был, сначала, подростковый, а затем и взрослый велосипед. Он замечал, что одет гораздо лучше своих сверстников. Единственными неприятностями того времени были неожиданные исчезновения Елены на ночь, а иногда и на следующий день. В огромном доме становилось пусто и жутко. Возвращалась она всегда весёлой и непременно с подарком для него.
Она любила гладить его по голове, целовать и тискать. Однажды вечером, ему тогда уже шёл четырнадцатый год, она, прижав его к груди, вдруг осторожно отстранила от себя и провела рукой по тому самому месту. Ощутив напряжение под брюками, она засмеялась, пошла в спальню и через минуту позвала его к себе. Блаженство и восторг, пережитые им в ту ночь, остались на всю жизнь неповторимым воспоминанием. Ей в ту пору было около сорока лет. Она всё ещё оставалась жгучей желанной красавицей. Однако, когда после института его распределили в этот городок, он был рад, что слишком затянувшаяся связь с приёмной мамашей, наконец-то закончится. Но радость его оказалась недолгой. Как только ему дали квартиру, Елена стала приезжать к нему, оставаясь на ночь. О том, что ложась с ней в постель, он раз от раза всё больше и больше, испытывает отвращение, ни сказать, ни намекнуть было нельзя. Вопрос о наследстве мог решиться в ту же минуту не в его пользу. Не однажды ему казалось, что рядом с их ложем, вдруг возникает тень, напоминающая его единственную, милую и бесконечно дорогую... В эти минуты преодолеть холодное, липкое омерзение к своей «мамочке» становилось всё трудней и трудней.
Решение проблемы виделось ему через чтение учебника токсикологии Д.П. Косоротова, об условиях действия ядов, их компонентах и обнаружении следов отравления. Не одна ночь была потрачена и на изучение рукописных и печатных источников, повествующих о ядах великих отравителей эпохи возрождения. Оказалось, что коллекционные книги могут иметь и другую ценность, кроме денежной.
Вскоре, после очередного приезда в гости к сыночку, Елена занемогла. Проболев неделю, она скончалась на больничной койке. Диагноз болезни, приведший не старую ещё женщину к смерти, врачи так и не смогли установить... По завещанию, покойная оставила всё своё состояние единственному сыну. Для Григория не было тайной, что его мамаша была не из бедных, но полученное наследство превзошло все мыслимые ожидания.
Тогда флакончик с ядом был, на всякий случай выброшен в Вопь. Но состав содержимого этого пузырька крепко хранился в памяти молодого учителя.
«Прошло почти два десятилетия, - прикидывал Григорий, - дядюшка, получивший в сорок четвёртом настоящие советские документы на совершенно другого человека, был теперь вне опасности. После его выходки на Алтае, никто его не разыскивал. Наверное, не успели увидеть «доблестного партизана». Пора кончать эту затянувшуюся вендетту».
План выполнения наказа отца, пока ещё не детальный, но в основе своей завершённый, состоял из двух этапов. Ярцев вывел их на Павлова и теперь, на первом – решался вопрос с ним, а на втором – с сибиряком, по месту жительства, на основе полученного опыта. К исполнению плана можно было привлечь двух корешков дядюшки. Они все освободились из мест отсидки в один год и поддерживали связь друг с другом. Григорий поощрял это лагерное братство и даже разрешил Ивану, помогать друзьям деньгами в трудные времена. По его мнению, такие отморозки, чтущие воровские законы, всегда могут пригодиться.
Он подошёл к столу, написал дядюшке о возможности возвращения из ссылки и запечатал конверт.
*****
Нет. Григорий оказался неправ. «Партизан» был увиден и опознан. Но изначально возникшее намерение, обратиться в милицию, рыбаки всё-таки не приняли. Слишком всё уж было невероятным. И атака с применением гранаты, и атакующий - восставший с того света полицай...
«Осмеют ведь нас с тобой, Сеня, - размышлял после взрыва вслух Илья. - Хватанули, мол, за встречу, фронтовики маленько лишку, ну и померещилось. Кого на войне контузии стороной обошли?»
Однако, это не означало, что история окончена. После отъезда Ярцевых, Семён напряжённо осмысливал ситуацию. А что сделал бы он, после провала покушения? Самым естественным шагом, было бы залечь где-нибудь в глубинке, в маленьком городишке. После того, как шум утихнет, можно и повторить попытку. Нет. Выходить на них с гранатами, как против танков, конечно больше не будут. Да и зачем? Есть десятки, если не сотни, не привлекающих внимания способов, отправить человека с этого света в другой мир. Надо ждать. Враг себя обязательно проявит. Любая нестандартная ситуация должна быть проанализирована. Сразу. Без промедлений. И решение должно быть мгновенным. Как в разведке.
«Посмотрим, ребятки, кто кого, - размышлял Семён, - посмотрим, какие вы герои...»
Чётко осознавал положение и Ярцев. То, что он навёл бывшего полицая на Павлова – сомневаться не приходилось. Где искать опера, сдавшего негодяя под суд – секретом не было. И вот теперь под прицелом оказался Семён. После покушения, его обязательно оставят на какое-то время в покое. Сейчас этот, «мертвец», вернувшийся с того света, залёг где-то за три – пять тысяч километров от места взрыва, да и вообще от Алтая.
« А вот меня-то, скорей всего, попытаются достать, - думал Илья, - раньше не трогали потому, что не знали, где искать Семёна. Теперь у них руки развязаны. Надо смотреть в оба, надо порыться в архивах, найти дело этого Порасюка, с семьёй разобраться и узнать, где она сейчас».
Однако, во время войны, архив сожгли немцы. Начать поиск по документам не пришлось.
*****
Почки постепенно начали превращаться в листочки. Тонкий аромат оживающей после зимы жизни проникал сквозь открытое окно и в класс. Думать о физических процессах, происходящих в электронной лампе, совсем не хотелось. У доски Пончик мучил Таньку.
- Так, как называются элементы двухэлектродной лампы, коллега? – он смотрел на неё с высоты своего почти двухметрового роста, хищно наклонив голову.
- Антод и диод, обречённо прошептала мученица.
- Вы, погромче, погромче. Не делайте из ваших открытий тайны для народа. Какие потенциалы-то на ваших электродах?
Танька удивлённо подняла голову. Было очевидно, что этот вопрос был для неё, как достреливающий выстрел.
- Какие, кто?
- Я спрашиваю, как они заряжены? - добродушно улыбался мучитель.
- Диод – это… положительно, а антод, стало быть, отрицательно,- победно подняла голову ученица.
- Я Вас понял, коллега. Поставим, пока в журнальчик ма-аленькую точечку. На большую пока не заработали. А завтра жду Вас у доски первой, – он склонился над журналом. – Ага! Вот кто! Ярцева нам расскажет в свете рампы МХАТ, про эту загадочную штуковину – двухэлектродную лампу.
Начертив схему диода, Лида отчётливо рассказала о его строении, термоэлектронной эмиссии, назначении и закончила, стерев аккуратно тряпкой, нижнюю часть синусоиды.
- В результате получается пульсирующий, но постоянный ток вот с таким графиком. Для сглаживания пульсаций...
- Достаточно, - улыбаясь и кивая головой, промурлыкал Пончик, - присаживайтесь...
- Я, конечно, присяду, а вот за СВЕТ РАМПЫ МХАТ надо бы извиниться, Григорий Алексеевич. Раньше за такие насмешки к барьеру выходили.
В классе воцарилась мёртвая тишина. Так с физиком, да и вообще с учителями не говорил никто.
«Буря… Скоро грянет буря!» - прошелестело ехидным шёпотом из глубины класса.
Но бури не последовало.
- Признаю! Вы правы! – он встал перед своей ученицей во весь свой рост, улыбка слетела с его лица, и оно показалось не таким уж круглым, как раньше.- Я вёл себя недостойно, и прошу прощения.
Он взял со стола журнал и вышел из класса. Зазвеневший звонок был заглушен, поднявшимся рёвом двадцати удивлённых голосов.
«Ай да, Гриня! Ай да, сукин сын! – улыбался Григорий, шагая по коридору. – Здорово сбацал комедию! Уже сегодня о моём благородстве будет тарабанить вся школа... Но когда? Когда она приблизится ко мне? Ведь задыхаюсь! Чуть сейчас на колени не грохнулся перед ней, прямо на глазах у этих недоумков...»
Он подошёл к раскрытому окну, прикрыл глаза и... И понеслось...
Вот он идёт по двору той самой школы, в которую направлен. В теле необыкновенная лёгкость, в душе – радость. Он – учитель! И вдруг...
- Я-я-ярцева? – В груди похолодело.
«Ярцева? Какая? Уж не из ТЕХ ли?» - он оборачивается и видит... Нет! Это не девочка – подросток, это существо из совершенно другого мира.
«Господи! Это или моя судьба, или моя смерть...»
- Ярцева! – продолжает появившаяся из-за угла подружка. Подожди. Вместе пойдём...
Да. Оказалось, из тех. Но это уже не имело значения. Никогда не думал, что так бывает. Сразу и навсегда! Иван узнал о ней чуть позже. Придавлю, мол, в тихом углу, как муху... Пришлось пригрозить...
Звонок. На урок. Эко призадумался. На всю перемену...»
*****
Она обрадовалась, что наконец-то дошла до дома. Поднявшаяся жара просто сводила с ума. На скамейке у забора, в тени ветвей берёз, отдыхал какой-то дядька. Уже во дворе Лида приостановилась.
Что-то не совсем обычное было в сидевшем у забора.
«А что? Ах, да. Обнажённая рубашкой с коротким рукавом рука, вся изрисована наколками», - она усмехнулась тому, что на скамейке у дома милиционера отдыхает, скорей всего, бывший уголовник и хотела уже забежать домой. Однако из беседки послышались голоса. Говорили отец и дядя Митя. Они оба были в отпусках и, как обычно, вели вечный свой бой за победу в шахматах.
- Ну, так, что? – рокотал торжествующий голос отца. – Как говорится, пора сдаваться, ввиду явного преимущества противника.
- Да. Пожалуй, дальнейшее сопротивление бессмысленно, - обречённо произнёс Лунёв, - пора сливать воду.
- Воду сливать рано, - хохотнул отец, - самое время удивлять...
- Ну, не в такую же жару, - взмолился дядя Митя, - вот вечером придём всей семьёй с подношениями победителю. Надеюсь, удивлю. Столичная и малиновый сироп в руках Елены – не просто удивление – чудо. Все тайны фокуса будут раскрыты на глазах удивлённой публики. Материальное обеспечение ингредиентами - лично на мне...
«Мне бы ваши заботы, отпускнички», - усмехнулась Лида...
*****
Лёгким, едва заметным колыханием воздуха, на город начала опускаться вечерняя прохлада. Дмитрий неторопливо шагал по дышащему ещё зноем дня асфальту. В авоське ласково позвякивали друг об друга две бутылочки. В одной – «Столичная», в другой – малиновый сироп. Дорогу преградил мужик, суетливо топтавшийся на дорожке. Вплотную к ней была приставлена лестница на дуб. Там на сучке жалобно пищал, совсем ещё маленький котёнок.
- Это что за цирк? – осведомился Дмитрий, останавливаясь.
- Так вон ента зараза напугала мальца , - указал, загипсованной по плечо рукой мужик, на спокойно наблюдающую в стороне за событиями, небольшую дворняжку, - а у меня рука вон – тово... Не совладаю на лестнице-то с малышом...
- Ну, у вас и проблемы! – засмеялся Лунёв. – Подержи-ка, авоську. Вот как это делается!
Мигом, поднявшись до сучка, новоявленный спасатель снял котёнка и так же мигом, спустился. Мужик на дорожке едва успел заменить бутылку в авоське, на такую же, из внутреннего кармана старенького пиджачка.
- Спасибо, товарищ! - радостно проговорил мужик. - Огромное спасибо! -
Вы великое дело сделали, даже не подозреваете, насколько великое...
- Да, уж куда там! – смеялся Дмитрий, удаляясь. – Я согласен на медаль...
*****
Елена вылила сироп из мерного стаканчика в кувшинчик с водкой и пару раз встряхнула.
- Вот и всё, засмеялась она, - закрывая крышкой низенький литровый сосуд из хрусталя, больше напоминавший чайничек, - десять минут в морозилке холодильника или на льду в погребке – и напиток готов к употреблению.
- Организуй, Лидок, - протянул ёмкость дочери Илья, - да не передерживай. Мы же тут в ожидании чуда...
Возвращаясь, Лида глянула в ростовое зеркало перед гостиной. Неожиданно, ярко вспыхнула и погасла, лампочка в светильнике под потолком, и из полумрака зеркальной рамы на неё глянула не она сама, а какая-то чужая тётка в монашеском одеянии. Девушка громко вскрикнула и выронила из рук хрусталь. Почти всё содержимое кувшинчика оказалось на полу. Подскочившая из гостиной Мария, подняла сосуд с остатками жидкости и вопросительно глянула на дочь.
- Мам... Мне показалось... В зеркале...
- Книжки поменьше читай ночами, - засмеялась мать, - ступай куда-нибудь от допроса.
- Вот, мужики, что осталось, - изобразив на лице горе, подняла Мария кувшинчик над головой.
- Да, не убивайся ты так! - засмеялся Илья. - Попробовать хватит, а остальное возместим наливкой.
*****
Вот уже не первый день Семён Павлов чувствовал, что за ним ведётся очень плотное наблюдение. Двое мужиков, сменяя друг друга, оказываются где-то рядом с ним почти сразу, как только он покидал двор. Отпуск только начался и, поначалу, забавы ради, он убедился, что ничего ему не кажется, и мозги у него на месте. Непрофессионализм его наблюдателей показывал, что это ребята не из конторы и не милицейские опера. Да и причин привлечения внимания этих структур не было. Кроме того, за его богатую событиями жизнь, он убедился в очевидном. Государство, в котором он живёт твёрдо стоит на защите своих граждан и по пустякам наружку не организует. Стало быть, ветерок подул со стороны «партизан» с гранатами. Укокошить его могли в первый же день. Он с утра был на рыбалке. В очень глухом месте. Там, кстати, и заметил соколиков. Значит им не нужно явное убийство, значит, не хотят привлекать внимание властей к его исчезновению. Ищут подходы, к какому-то, якобы, бытовому несчастному случаю. Особенно плотно опекали его, когда он ходил в магазин за папиросами, за четком к вечерним пельменям или утренней рыбалке. Однажды, один из «друзей» оказался в очереди у прилавка прямо за ним, и когда бутылёк был поставлен на прилавок, рядом, вдруг появился такой же. Тогда Семён быстренько сложил все свои покупки в сумку. Но потом пожалел. А пусть бы заменили. Может, и успокоились бы...
Кроме того, он понял, что его торопливость стала поводом для осторожности. Два дня наблюдения за ним не было. И когда оно появилось снова, Семён сыграл в прятки. Он просто исчез из поля их обозрения и стал за ними следить. Оказалось, что живут мужички в местной гостинице, на втором этаже в одиннадцатой комнате. Его племянница Наташка работала в гостинице горничной. Девушка она была не из болтливых и довольно смышленая. В следующую после разговора с ним смену, она пошла на работу с четком в своём редикюльчике. А утром, во время уборки номера, когда постояльцы вышли покурить от шума пылесоса, она спокойно заменила его на тот, что был у них в сумке.
Сутки Павлов вальяжничал дома. Готовил удочки, размахивая длинными удилищами, ходил копать червей в низинку от высохшего болотца. Вечерком он смотался в магазин и купил заветный четок. Утром следующего дня, Семён пешком отправился на рыбалку. Посидев с удочкой минут пятнадцать, он засуетился и вскоре отправился метров за пятьдесят в кустики. Из них он видел, как к его раскрытому вещмешку метнулась молнией фигура, уже вполне знакомого мужичка. Вот так просто и ненавязчиво, четок, добытый Наташкой, снова оказался у своих хозяев, а в мешке у рыбака, приобретённый им собственноручно. Старый разведчик, два дня не выходил из дома, а когда вышел, не обнаружил больше за собой никакого наблюдения.
Через пятидневку после этих событий в пассажирском поезде Барнаул – Москва, по прибытии на конечную станцию в купейном вагоне было обнаружено два трупа. Причину смерти двух здоровых мужчин, медики – криминалисты установить не смогли.
*****
«Здравствуй, Антоша!
Во-первых, скучаю, скучаю и скучаю. А во-вторых, случилась беда. Вдруг, неожиданно, почти сразу после моего выпускного, заболели и мама, и отец, и тетя Елена, и дядя Митя. Все в больнице, почти всегда в бессознании. Врачи ничего не могут понять, а не установив диагноз, и лечение не назначить. Собирали консилиум, приезжали два профессора из Москвы, но подвижек нет. Мне на голову свалились мои маленькие родственники Юра и Шура. Юрке четыре года, а Шурке – бандитке - шесть. Как Елена управляется с этими милыми чудовищами – наверное, не пойму никогда. О поступлении в «Щуку» и речи нет. Не тащить же их с собой в Москву. Спасибо, помогают соседи – Холодовы. Без них совсем бы было плохо. По ночам, после сказок на ночь, стирок и готовок, после того как, наконец-то в доме замирают все шорохи, закрываю глаза и вижу тебя. Такого близкого, желанного и родного. Иногда, кажется, что слышу вместе с тобой шелест волн, иногда свист ветра прямо врывается в дом. Антоша! Милый Антоша! Я жду тебя! Но служба... Служба, прежде всего. Ты служишь всем нам – и своим родителям, и моим бандерложкам, и нашим друзьям, и мне, и вообще всей нашей стране. Мы верим в тебя, Антошенька! Верим! И ждём! Ждём! Ждём! Крепко обнимаю и целую!
Твоя Лида».
Антон тряхнул головой, возвращаясь в реальность, в радиорубку. Приёмник изменил фон своего чуть слышного шипения и потрескивания. Это значит, где-то далеко, в радиоэфир на прослушиваемой частоте, вышел передатчик.
- Вставай, Олег! – он легонько ткнул локтём напарника. – Сейчас пойдёт работа. Поди, опять турки над нейтральными водами полетать решили...
И вот из приёмника понеслись тревожные серии точек и тире...
*****
Григорий Алексеевич начал впадать в беспокойство. Что-то не так шло в реализации его сценария.
«До Ярцевых была блестяще донесена бесценная бутылочка. Такой спектакль! Такое исполнение! А результат? Два месяца госпитализации и все живы - здоровы. Это, максимум при недельном сроке их пребывания на этом свете, после употребления зелья. Ошибки в приготовлении состава быть не может. Всё выверено и проверено веками. Что происходит? Не взяла граната, не сработал яд! Это знак судьбы? Дальше-то что? Пулю, что ли серебряную отливать? А тут ещё куда-то исчезли на Алтае кореша Ивана! Ни слуху, ни духу... Дядька, сволочь, не соглашается на поездку, чтобы всё разузнать. «Пристрели меня лучше здесь, чем погибнуть в лапищах этого сибирского чудища…». А вдруг! А вдруг они попались и их пламенные признания – только вопрос времени! Сдадут Ивана, а он сдаст меня. Может убрать его, да и состав заодно проверить... Впрочем, теперь бы уже взяли... Ну, хоть одно благое дело свершилось. Она не уехала в эту Москву. Молодец Холодова! Уговорила не терять год, поступить на заочный в пед. Но что делать дальше? Надо притихнуть. По городу поползли всякие слухи про неведомые болезни, прокуратура суетится. Поганое государство! За любого слизняка, за любую сволочь готово, пересадить кучу добропорядочных людей...
А ведь как всё продумано! Как всё организовано! Судьба оберегла обоих от войны. Но после войны не разрешил дядьке шарашиться – гребли так, что волосы вставали дыбом. Спасибо Елене, царство ей небесное, документы изладила настоящие. А то бы и нас... И вдруг удача! Пересеклись дорожки! Проследили за Ярцевым, выявили этого гада Павлова... И что? На роль Бога не сгодился? А может послать её подальше – эту месть? Бросить всё и уехать к морю. Купить хороший дом, денег хватит и на хороший катер... Только ведь засуетятся! Откуда, мол, дровишки? Так можно и не размахиваться... А ОНА! Как не видеть её? Не слышать? Нет! Это выше моих сил...»
*****
Антон ещё раз оглядел уложенный дембельский чемоданчик. «Всё. Завтра на гражданку…». Он взял в руки общую тетрадочку. Почти все листочки в ней были израсходованы на письма. За четыре года службы это была шестая. Неожиданно, откуда-то из середины выпал свёрнутый кусочек бумаги с бесконечно дорогими строчками. «Это последнее. Не успел убрать…» Он развернул и начал перечитывать.
«Здравствуй, Антошенька!
Очень надеюсь, что скоро будем обходиться без писем. Даже не верится, что, наконец-то увидимся. Очень беспокоюсь, как твои родители отнесутся к тому, что возвращаешься ты со службы ко мне, а не к ним. Порадовал их отпуском, а теперь вот огорчишь...
У меня скоро сессия. Теперь, когда я стала работать в школе, времени на учёбу остаётся совсем мало. Алексей Иванович болеет часто. Вести уроки в его классах непросто. Он – ходячая энциклопедия. Приходится и мне всё время себя подтягивать. И, знаешь, я уже не жалею, что не пошла в «Щуку». Сегодня мечты о сцене кажутся мне детской сказочкой, а история захватывает всё больше и больше.
Милый Аношенька! Ты, пожалуйста, извести меня, когда, у какого поезда тебя встречать. Не хочу ни минуты лишних ожиданий и, тем более, возможности моей отлучки куда-то из города в день твоего приезда.
Надеюсь!
Жду!
Люблю! Целую!
Твоя Лида».
Блаженная улыбка так и осталась на его лице. Он уснул, прижав к груди эту, дорогую ему весточку. Ей – двадцать, ему двадцать три. Впереди вся жизнь, полная любви и радости. Так ему казалось, так он думал, но судьба уже раскладывала свой пасьянс, где всё было не так...
*****
Константин Августович Лужайкин получил свою фамилию в детдоме за то, что нашли его в корзинке на лесной лужайке в августе грибники. Среди братвы погоняло, то есть кличка, у него была Кощей. Может он получил её за свою сухую жилистую стать, а может за то, что частенько без вреда для себя выходил из очень щекотливых ситуаций. Специальность у него была серьёзной и в известных кругах, уважаемой. Коша (так иногда его окликали подельники) был медвежатник. На своих медведей он выходил не с рогатиной и не с двустволкой, а с маленьким чемоданчиком со слесарным инструментом и отмычками. Считалось, что сейфа, который бы не смог открыть Кощей, не существует в природе вообще. Свои действа он, как правило, обставлял так, что концов или не оставалось совсем, или их было так много и так они были запутаны, что опера только руками разводили. Добытые деньги Лужайкин добросовестно прогуливал до последней копейки с многочисленными корешами и женщинами. Затем готовилась и исполнялась следующая операция и всё повторялось. Но, как говорится, и на старуху случалась поруха. В свои тридцать шесть лет он дважды погостил у хозяина, то есть, потоптал зону. Прятали страдальца от народа за хранение краденых денег или ценностей, которые удачливый мужичок находил на дороге. Ничего другого прокурорские доказать в судах не могли.
Свою воровскую судьбу Константин считал фартовой исключительно потому, что твёрдо и неуклонно придерживался принципов: не проливать чужой крови, не иметь при себе ни ножей, ни стволов и не гневить служителей церкви. Этот кодекс он придумал сам, исходя из собственных наблюдений за жизнью. Однако, совсем без оружия при его профессии и образе жизни, было некомфортно. Поэтому в кармане у него всегда находилась килограммовая гирька с небольшой цепочкой. Этот весовой инструмент был аккуратно зашит в фетровый мячик по самую «копеечку» для держания. Штуковиной этой можно было, и убить, но до таких крайностей Коша никогда не доходил.
И на этот раз судьба определённо решила ему улыбнуться. Именно так подумал Лужайкин, встретив в Крыму свою давнюю знакомую Верку, когда денежки после очередного «дела» были уже на исходе. Она работала кассиром в торговом порту второго стольного града страны – Питера. Поинтересовавшись, не изменил ли Коша своей профессии, приятельница поведала, что в дни зарплат, особенно при добавлении к ним квартальных премиальных, её сейф наполняется пачками денег, как трамвай народом в часы пик. В обеденный перерыв вся контора пустеет, а бухгалтерия, на ключ не закрывается. Массивная, обшитая железом, дверь в кассу, запирается накладкой, в палец толщиной, на огромный висячий замок. Ключ от него утерян уже давно, и он просто накидывается и захлопывается. Вроде, как рабочий. На поделку дубликата ключа от сейфа, (за малую толику от добытого, кассирша обещала этот ключ на образец) ума много не надо, и выходит, что денежки просто сами просятся в чью-нибудь сумку. По здравому умозаключению Коши, не воспользоваться этим мог бы только последний фраер. Себя он, конечно, таковым не считал.
Лужайкин сидел на террасе севастопольского ресторана «Приморский бульвар», поглядывал в морскую даль, потягивая из большого хрустального бокала молодое «Маджари» и обдумывал Веркину «наколку». Как-то незаметно, он понял, что внимание его постепенно переключилось с наблюдения за красивыми девушками за бесконечным мельканием военных морячков. Форма делала их одинаковыми, похожими друг на друга.
« А ведь это мысль, - встрепенулся Кощей, - в Питере их тоже тысячи. Попробуй, распознай, найди иголку в стоге сена... А иголки-то – тю-тю. Не существует в природе. Скачёк на кассу и исчезла! Ищите, легавые псы до полного одурения! А формочку у пьяного дембеля? Нет. Пьяный – это след. Без следа надо…».
*****
«Наконец-то! - вздыхал полной грудью Антон у вагонного окна. Вот она, гражданка! Но как, же медленно катится этот поезд! Лётом хочется лететь, а тут – остановка за остановкой! Разъезды, станции со странными названиями. Вот какая – то «Жабинка» . Поглядеть не на чего, а стоим!».
- Чего приуныл, Антоша? – поднял с подушки голову Константин Августович. - На волю! К милой невесте! Радоваться надо. Приляг, подремли. Ночь на дворе. Благо не мешает никто. Соседи посходили, других не подселяют.
- Да, не спится, - вздохнул Антон, - сейчас бы чемоданчик в руку – и впереди поезда! Ну, надоело! У каждого столба стоим...
- Прямо так, в этом спортивном костюмчике и прибежал бы в объятия к своей ненаглядной? Чего форму-то снял?
- Снял, чтобы не помять, чтобы не козырять на станциях у ларьков и магазинчиков. Форму одеть – и минуты не требуется.
Вот! Опять тормозим! Пойду, курну на воздухе.
Прокуренный тамбур, казалось, не проветривался никогда. Он открыл дверь, откинул площадку и спрыгнул на бетонку платформы. Ночь, тишина и безлюдье. Спрятав в ладонях огонёк спички, Антон чуть наклонился, прикуривая, и вдруг... Резкая боль в затылке... Стала наваливаться темнота, ослабли ноги. С трудом шагнув к фонарному столбу, парень начал медленно сползать по нему вниз. Он уже не видел, как тронулся поезд, как Константин Августович торопливо сунул в карман гирьку на цепочке, так же торопливо опустил площадку и закрыл дверь.
«Ну, как фортит! Как фортит! – улыбался сам себе Лужайкин, неспешно шагая по Смоленскому перрону. – Прямо, как по нотам! Чемоданчик дембеля – матросика на дне Днепра. Со всеми документами и нехитрыми пожитками. Формочка полёживает в моём объёмистом баульчике. Сейчас подойдёт поезд и, вперёд, Коша! К денежкам! К денежкам!»
За спиной уже грохотало колёсами по рельсам стальное чудовище, тянувшее за собой состав. А на встречу, как из-под земли, прямо перед ним появилась монахиня в чёрном одеянии, со смуглым, почти чёрным лицом. В ужасе, отпрыгнув в сторону, он приземлился мимо платформы на рельсы, прямо под колёса чудовища. Монахиня перекрестилась: « Прими, Господи, душу раба твоего! Прими и прости!»
Крикнуть Лужайкин ничего не успел, а монахиня, не оглядываясь, торопливо пошла дальше и исчезла за углом вокзала.
*****
Часть вторая.
Раритет царицы.
Сумерки постепенно стали переходить в ночь. Она наваливалась на мир всё плотней и плотней. В сплошном мраке свет фар вырывал лишь небольшой участок дороги. Казалось, что в этом светлом пятне сосредоточено всё – прошлое, настоящее и будущее. За его пределами никогда ничего не было, нет, и не может быть. Как-то так, вдруг, показалось Григорию Алексеевичу под едва слышный шорох шин «Тойоты», неспешно и мягко несущей его к дому.
Похороны Якова Моисеевича закончились поминальным банкетом в лучшем ресторане Руссийска. Устроители этого, не совсем скорбного мероприятия, ближние и дальние родственники антиквара и коллекционера не скупились на расходы. Содержание завещания покойного, непостижимым образом, было уже известно всем. Имущество, а главное наличность на банковских счетах, делилась между близкими убиенного по степени родства. В обиде никто не был. Каждый получал кругленькую суммочку, вполне достаточную для забвения старичка сразу, после оглашения завещания, и навсегда. Присутствие на этой поминальной тусовке подчёркивало причастность к элите коллекционеров и букинистов, известных не только в Руссийске. А быть своим, узнаваемым человеком в этой среде – дорогого стоило.
Ещё в студенческие годы, при попытке продать пару-тройку картин из коллекции отца, Григорий столкнулся с необходимостью, хотя бы приблизительно, знать цену того, что продаёшь. Тогда знающие люди и посоветовали Якова Моисеевича, как толкового эксперта. Немолодой уже в те годы коллекционер, увидел в бойком студенте деловую решимость перешагнуть через, что угодно, ради лишнего рубля. Это, довольно быстро сблизило их и позволило без излишних церемоний вести небольшие дела. Студенчество, как известно, всегда жило небогато, а нужда – мать поиска. Вот и появлялись иногда в этой среде довольно неплохие экземпляры антиквариата. При посредничестве Грини они стали проходить через руки специалиста, умеющего «вырастить» рубль на разнице покупной и продажной цены. Впоследствии, их сотрудничество обрело качество деловых отношений, а иногда и партнёрства. Неделю назад Яков Моисеевич пригласил его по телефону на чай – поболтать. Как правило, такие приглашения заканчивались или конкретным предложением или намёком на него с возможностью обдумывания этого намёка. На этот раз поговорили о том, о сём, о ценах на очень дорогие книги.
- Нет, Гриша, - вкрадчиво улыбался старый еврей, - по-настоящему дорого стоят не те экземпляры, что выставляются на аукционах. Самых сумасшедших денег стоят книги – призраки, книги – легенды. Вот, например, известно, что в пользовании царицы Елизаветы Алексеевны был томик с гаданиями и предсказаниями. Как он оказался в государевой библиотеке – неизвестно. А происхождение его и того туманней. В ту пору на Руси функционировало более шестидесяти типографий. Печатали, всё, на что был спрос. Ну, и конечно, переводную литературу. Видимо, из этой серии была и эта книжица. Впрочем, авторами её могли быть и богоотступники, ушедшие из русских монастырей. Но дело не в этом. С одной стороны, книга, принадлежавшая русской царице – уже ценность немалая. А с другой, по едва заметным следам, эта книга содержала в себе, какую-то информацию, не предназначенную для широкой публики.
Вот вроде бы и была такая книга, а куда делась – никто не знает. После Белёвской трагедии – все концы, как в воду. Книги нет, а желающие обладать этой легендой, готовы заплатить за неё миллионы долларов.
Эта информация прозвучала тогда, как бы, между прочим. Закончился разговор тем, что старичок предложил купить у него коллекцию холодного оружия. Шпаги, сабли, шашки, принадлежавшие знатным людям. Судя по всему, эта коллекция и стала мотивом бандитам, для убийства антиквара. Кроме неё из дома не взяли, вроде бы, ничего. Однако, интуитивно, Григорий чувствовал, что разговор о царициной книжице был не случаен. Не иначе, почуял старик, как опытный охотничий пёс, едва уловимый запах большой наживы. И встал в стойку, мордой в сторону его города, несмотря на расстояние в полторы сотни вёрст. Это значило, что ценная антикварная вещь или находится в городе, или кто-то из его жителей, что-то о ней знает. Обращение за разъяснениями - означало бы согласие на участие в проекте. Теперь дать эту дополнительную информацию было некому. А без неё надежда на положительный результат поиска была меньшей, чем при розыске иголки в стоге сена. В свои шестьдесят лет он знал, что существуют дела с очевидной мгновенной выгодой, но есть и операции с отложенным на неопределённое время завершением. Его приближение продвигает или упорство, или неожиданно появляющаяся случайность. А если старик рассказал эту легенду о раритете царицы кому-то ещё? Тайные конкуренты в таких делах не просто помеха, они очень часто становятся реальным фактором опасности. Из всего этого следовало, что необходимо сделать паузу и присмотреться к ситуации.
Сам по себе, факт убийства коллекционера ради ограбления, не настораживать не мог. Пойти на такое дело мог, кто угодно - и залётный профи, и любая из местных банд, взявшаяся за дополнительный промысел. Не брезговали лёгкой наживой и менты. То есть возможным объектом рецидива мог стать и он. А в доме даже и стрельнуть, в экстренном случае, не из чего.
« Приобретение оружия, хоть собственноручно, хоть через посредника – дело несложное – прикидывал Григорий Алексеевич. Но, если зам главы муниципальной администрации приобретает ствол - значит, есть, что охранять. Такая наколка для бандюков – ни к чему. А Иван, сволочь старая, так и не говорит, где у него тайник с оружием. Со времён войны арсеналец припрятан где-то. А ну, как отправится дядюшка на небеса! Оно ведь и пора бы уж давно... Пропадёт ведь добро ... Навещу-ка я его прямо сегодня...»
*****
У двери кабинета её негромко окликнули. Она обернулась и увидела молодого человека в светлом дорогом костюме, серой рубашке и, в цвет ей, галстуке. Чёрные волосы аккуратно прилажены причёской, под небольшим, горбатеньким от давнего перелома, носиком – ниточка усов, чуть продолговатое лицо – чисто выбрито.
- Здравствуйте, Лидия Ильинична! – с приветливой улыбкой обратился к ней молодой человек. Не узнали, однако... Веткин я. Серёга Веткин. Ну, к экзаменам меня в девятом не хотели допускать за двойки, а вы заступились...
- Ну, вот. Только сейчас вспомнила, - улыбнулась она, - вырос-то как! Не узнать!
- Так вы меня из девятого класса выпустили в восемьдесят третьем, а сейчас – девяносто шестой. Сколько годиков то минуло.
- Попроведоватать нас решил? Да, что это мы у закрытой двери! Заходи. Мы всегда рады нашим бывшим ученикам. Вот не узнала, а слышать – слышала, как об уважаемом в городе предпринимателе.
- Да, по делу я, Лидия Ильинична, - с некоторой торжественностью проговорил гость, усаживаясь на один из стульев, стоящих в ряд вдоль стенки.
- Ну, давай, выкладывай, - снова улыбнулась хозяйка кабинета. Я слушаю тебя, Сергей Николаевич.
- Ой. Что вы! К чему эти официозы! Я для вас навсегда - просто Серёга. А дельце у меня простое. Разрешеньице ваше требуется. Простая ваша подпись на бумажечке.
- Для чего разрешение-то? – удивилась директор.
- Да, вот в самом углу вашего школьного двора, что выходит на перекрёсток двух центровских улиц, неплохо бы магазинчик небольшой построить. Продуктовый. Под мелочи всякие ходкие. Ну, там – сигареты, пивуська...
- Я поняла, - усмехнулась Лидия Ильинична, - только это не ко мне. Отводом земли под строительство ведает городская архитектура и зам главы администрации...
- Да, понятно это всё, - нетерпеливо скривился бывший ученик, -
архитектура – она непротив. А вот Григорий Алексеевич к Вам послал. Мол, как решит директор школы, так и будет.
- Так чего здесь решать, уважаемый Сергей Николаевич? Пивной магазин в школьном дворе...
- Ну, что вы! Что вы! В каком дворе! И витрины, и двери – всё в улицу. В школьный двор только глухие стены...
- Нет, Сергей Николаевич. Я такого разрешения не дам.
- Так я же с понятием. Я же не просто так. Назовите любую цену, а я её удвою...
- Ты мне взятку, однако, предлагаешь, Серёжа? – засмеялась собеседница. Не стыдно?
- А какой стыд? Обыкновенный деловой разговор об обоюдной выгоде...
- Нет. Обоюдная выгода у нас с вами, Сергей Николаевич, не состоится...
- Да, вы не спешите,- усмехнулся гость, - слышал, что Муравьёв здесь ресторанчик хочет построить. А он не только у зама, у главы не сильно спрашивать будет. А это вам не магазинчик. Круглосуточно – пьяные дяди и тёти...
- Это бандюган Муравьёв у мэра города не спросит?
- Вы поосторожней, Лидия Ильинична. Бандюган – это прошлое, да ещё и не доказанное. А сегодня – крупный предприниматель, фактический хозяин города. В общем подумайте. Вот моя визитка...
После ухода визитёра, она ещё долго сидела в оцепенении.
«Никогда не думала, что такое возможно, - медленно, слово за словом, отстукивалось в голове, - в самом кошмарном сне не могло пригрезиться. Бывший двоечник, не сумевший получить среднего образования – уважаемый в городе предприниматель... А известный главарь бандитов – крупный финансовый воротила, с мэром может не посчитаться... Да он и мэр – то, говорят, пару лет назад, в соседнем Руссийске братками правил... Как? Как не сойти с ума от всего этого? Когда не встретила Антона, когда поняла, что потеряла его навсегда, когда мать не вынесла её горя и умерла, когда Красовский пытался взять её как крепость – то осадой из сплетен, то штурмом через устройство неприятностей от горкома партии – всё было страшно. Но сейчас, глядя, как воры, бандиты и просто подонки присосавшись к власти, цинично растаскивают нажитое, сохранённое отцами и послевоенным поколением – охватывал ужас. Неужели это моя страна? Когда, чтобы отбиться от Красовского и от сплетен, пришлось выйти замуж – первая ночь с нелюбимым человеком показалась пыткой. Сейчас такой же, нет, большей пытке, она подвергала себя ежедневно, перешагивая порог дома. Всё вокруг – порядки, люди, разговоры – всё было чужим, враждебным, омерзительным. Девичьи пристрастия к артистизму стали необходимой помощью в ежедневном сосуществовании с новым подвидом соотечественников, перешагнувших все допустимые нормы человечности, ради лишнего рубля, ради коттеджа за городом, ради иномарки... Нет. «Из грязи в князи» - это не про них. Князьями они не станут никогда, даже достигнув самых высоких вершин власти, даже награбив огромные состояния. Хамское бездушное барство на все времена останется сущностью этих нелюдей. А потому, что от добра рождается добрёнок, а от дерьма – дерьмёнок, то и их потомков. Да и не из грязи они произошли. Они оказались той самой жидкой грязью, без которой невозможно в природе. Вихрем обстоятельств они превратились в волну, нагло катящуюся по стране. Было страшно. Нет не за себя. За детей. За своего Антона. Пройти сквозь эту волну грязи и остаться человеком – было крайне сложно.
Господи! ВЕЛИКИЙ КОСМИЧЕСКИЙ РАЗУМ! Дайте мне силы пережить это безумие!» - она закрыла глаза, и перед её мысленным взором заколыхалось море, армада кораблей с мощными, готовыми к бою орудиями, а на флагмане на носовом мостике, вперёдсмотрящим – до боли знакомая фигура.
*****
- Слушай, Юрочка! Ну, переведи меня на оперативку. Ведь вы же с Антошкой захлебнулись в этих заказах. Ваши мужики с ног сбились. А я небольшой отдельчик организую. Больше сработаем – больше получим.
- У тебя, милая сестричка, зарплатка и так не плохая. Либо алчность обуяла?
- Да, не алчность. Надоели эти бумажки. Каждый день одно и то же – договоры, бухгалтерия, представительства в судах...
- А ты думаешь, у нас сильно большое разнообразие? Да девяносто процентов тобой же заключенных договоров – сбор компромата на бандитов. Настоящих и прошлых. И заказчики из тех же обойм. Наш хозяин – господин Багалий – очень дальновидным мужиком оказался, когда придумал наше сыскное агентство. Непонятно, как, но сумел ведь из Германии разглядеть перспективы.
- Из общения с его представителем, я поняла, что наша фирмочка – так, мелочь. Похоже, у него в России есть дела пообъёмней. И вообще – загадочная личность – этот наш заграничный шеф. Может, заняться, между прочим, его биографией?
- И получить за это гонорар – увольнение. Ты вот лучше присмотрись к одному интересному заказу... Ну, возможно, заказу. Встречался сегодня с одним дядькой. Очень не глупым. И не бедным, судя по всему. Предлагает заняться поиском прошлого одного человека. В случае успеха гонорар готов выплатить такой, что всё наше агентство зарабатывает за два года...
- Вот это клиент! Чего здесь думать-то? Договор, по рукам, да и за дело!
- Не горячись, сестричка. Ни имени, ни фамилии у, интересующего этого дядьку человека, нет. Известно лишь, что тридцать лет назад находился он на небольшой станции вблизи Минска ранним утром. Вся его последующая биография – не нужна. А вот всё, что было до...
- Этот дядька с ума тебя свёл своими посулами. Это же не поисковая инфа. Найди то – не знаю, что!
- А ты думала, такие деньжищи просто так дают? В общем присмотрись. Наведи справки у ментов о возможности просмотра архивов тридцатилетней давности по заявлениям на розыск пропавших людей. Можешь намекнуть этим государевым слугам на солидное вознаграждение за предоставление такой возможности. Они очень чувствительны к таким предложениям. В общем, через пару дней надо или отказывать, или заключать договор.
А насчёт перевода тебя на оперативку – я посоветуюсь с Антоном, ну, и конечно, с представителем шефа – Зикфридом. Если всё будет путём - и у тебя, и у меня – это будет твоё первое дело.
- Считай, что я уже рою землю копытами.
- Ты, Шурочка, рой да не забывай, что вечером у нас мероприятие.
- Какое ещё?
- Вот те раз! А Лидия? А юбилей?
- Нашёл о чём напоминать. И без тебя помню. А ты чего даришь?
- Меньше знаешь – лучше спишь...
*****
Отсвет алости парусов огромной, почти метровой модели бригантины, радовал глаз, нёс покой и ощущение избавления от усталости в душе.
- Что, Лидуся, подарком Антошки любуешься, - разулыбался Илья Андреевич, входя в комнату к дочери, - а Юркин – то подарок не хуже. Ну, глянь – точно Спасская башня. И куранты вроде настоящих – и ход и бой...
- Погоди, пап, неделя только прошла с именин. Ещё через неделю надоест тебе этот кремлёвский перезвон.
- Не надоест. Только и осталось от прошлого – этот бой курантов. Страна другая, мать похоронили, Семёна тоже, Лунёвы друг за другом покинули нас. Ну, они все хоть пожили. А твой Леонид исчез совсем молоденьким. Сколько ему было?
- Двадцать семь. Видно судьба такая у моих мужиков. Как ко мне – так исчезать.
- Да, ведь исчезают-то на век, навсегда. Может, кто из инопланетян тебя присмотрел, да и оберегает от земных женихов...
- Кто меня присмотрел – известно. От этой сволочи, что угодно ждать можно. Недавно, вон опять своё благородство демонстрировал. Отвод земли на школьном участке, мол, на моё усмотрение. Видимо, думает, что запамятовала его выходки...
- Надо было ещё тогда, когда Антон сгинул, свернуть ему башку...
-Не пойманный - не вор... Зря тогда розыск прекратили.
- Так ведь год калготились. С корабля убыл и, как в воду канул. Ни дома, ни у нас - не объявился. Да, ведь не родственники и поиск-то вести не могут.
- А ты, вроде, как зачем-то заходил?
- Зря ты, дочь, в опера не пошла. Не миновала бы тебя слава майора Пронина. Ведь и в самом деле я не так просто. На рыбалку послезавтра собираюсь. Составишь компанию?
- А почему нет? А куда поедем?
- Да, на Круглое.
- Мне уж давно охота на это лесное озеро. И не просто охота. Тянет прямо...
*****
Ещё на улице по светящемуся окну, Григорий понял, что дядька не спит. На звонок он долго не открывал, хотя площадка перед дверью ярко освещалась, и в глазок было хорошо видно, кто пришёл. В квартире - тепло, чисто и уютно. На экране телевизора Малинин надрывался про поручика Голицина.
- Что, Дядюшка, белогвардейцами любуешься? – вместо приветствия усмехнулся племянник.
- Чем и кем любоваться-то? На белогвардейца этот крикун так же похож, как ты на Алку Пугачёву.
- А ты, прям этих белогвардейцев, вот так, как меня видел, в атаку с ними ходил...
- В атаку не ходил, а с поручиком Константином Александровичем Голициным, про которого орёт этот хрипун, за одним столом сиживал. Вина мне тогда по малолетству ещё не наливали, а вот разговоры меж ним и твоим дедом, отцом моим, то есть, слышал и помню.
- Это ты у меня такая древность? Прямо антиквариат. И о чём же говорили наши предки?
- Тебе это не к чему. Зачем пришарашился на ночь глядя? Я уж спать собирался.
- Выспишься ещё, успеешь. Недолго ждать осталось. По делу я к тебе.
- Что, опять кого-то укокошить надо?
- Ты в зеркало на себя посмотри. Рухлядь. Киллер из тебя и в прежние-то годы никакой был. С Лёнькой сумел управиться, так с ним и ребёнок бы разобрался. Герой! Подкрался в глухом лесу на озере со спины и стрельнул в затылок. Как благодетели твои, немцы, научили...
- Если ты такой крутой, так чего сам-то его не приземлил?
- А не убийца я, дядюшка. Господь дозволил мне судить, а не убивать.
- Ты Господа-то оставь в покое. Ещё глянет на тебя ненароком. Тут же и сгоришь в огне праведном.
- Ладно, прорицатель хренов, примолкни. Мне оружие нужно.
- Так, пойди, да купи. Сейчас хоть танк, хоть пушку продадут...
- Мне не советы твои нужны. Скажи, где схрон...
- Не скажу. Говори, чего надо – принесу.
- Ну, и чёрт с тобой. Чахнешь над этими ржавыми железяками, как Кощей над златом. Тетешник мне принеси.
- Это не ржавые железяки, а оружие. Ларитетное. Чем оно ларитетней, тем дороже. Вон предку нашему по матушке за сраную старинную книгу целое состояние дали...
Иван турусил что-то ещё, но мозг Григория ослепило белой молнией:
« Стоп! Предки по бабке – Дорофеевы. Они в Белёве. Там теряется след от царициной книжицы...»
- Ну-ка, повтори про книжку! Откуда чего знаешь!
- Чего взъерошился? Когда в ссылке у Дорофеевых, по твоему указу, был – с ихним дедом портвейнчик частенько пригубляли. Вот по пьяни он мне и поведал, что когда-то в доме у них умерла царица. В суматохе, мол, умыкнул потихоньку какую-то книжицу Дорофеевский сынок, а потом, когда уже вырос и мужиком стал, продал её за столько, что дело открыть хватило.
- Чего же ты, старый пень молчал столько лет!
- Так разговору не было. Да и вообще, как в дом Дорофеевых могла царица попасть, да ещё там помереть... Мало ли, чего по пьяни наговорить можно...
- Ладно, балагурить! Кому книжку-то продали?
- А вот этого не помню. Может чего и говорилось про это, а не помню...
- Вспоминай! Приду за пистолетом, чтобы вспомнил...
Утром Иван выгнал из гаража свою верную старенькую «копейку» и не торопясь отправился на лесное озеро. Там – недалеко от бережка – могилка Лёньки, безвинно убиенного им по приказу Грини, только за то, что стал мужем Лидки. Там же в сотне метров от могилки, под корневищем сгнившего уже, выворотня, был и схрон. После появления могилки в этом глухом уголке леса его стало тянуть туда. Может всякий раз, вспоминалось, как над трупом парня, только, что бывшим человеком, его охватила тогда гордость за себя. А может... Впрочем, какие же потёмки - эта чужая душа…
*****
Кустарник закончился. У озера на небольшой полянке стояла «копейка». Хозяина нигде видно не было. Илья Андреевич пристроил свою шестёрку в тень двух рядом растущих берёз. Лидия начала снимать с верхнего багажника удочки, а Ярцев решил осмотреться. Что-то настораживающее было в этой утренней тишине, отсутствии хозяина машины и ощущения, что за ними наблюдают. Вскоре из ближних кустов появился высокий крепкий старик с гладко выбритым круглым лицом и совершенно белыми волосами на непокрытой голове. Он подошёл к машине, словно не замечая приехавших, сел в неё, завёл двигатель и снова вышел из машины. В правой руке у него поблескивал воронением пистолет.
- Ну, наконец-то, - хрипло проскрипел хозяин машины, не отходя от открытой дверцы, - однако, Ярцевы пожаловали. В комплекте. Но не полном. Ничего. И щеночка вашего черёд придёт.
Он оскалил зубы и поднял пистолет на уровне груди Лидии. Илья, каким-то неуловимым движением мгновенно переместил дочь себе за спину и медленно двинулся к старику. Тот остервенело, нажал курок, но выстрела не последовало. В то же мгновение стрелок проворно юркнул в открытую дверцу машины и, под надрывный рёв двигателя, пронёсся мимо несостоявшихся жертв.
- Папа! - чуть шевеля побелевшими губами, с трудом выговаривала дочь. – Папа, я узнала его. Это тот самый – с велосипедом на улице и на перроне в толпе тогда... Давно... Он хотел нас убить? За что?
- Я его тоже узнал. Поехали домой. Он может поменять обойму и вернуться. Ты номер машины не запомнила?
- Ты, о чём, папка? Какой номер?
- Вот и я прохлопал... А жаль. Ну, да есть марка машины, цвет... Зацепимся. Давай, быстренько удочки на место, и ходу. По дороге я тебе всё расскажу.
*****
Солнце медленно уходило за горизонт, всё больше и больше удлиняя тень от высокой спинки кресла. Вот она поползла по столу в сторону нагана. Мысли в голове двигались медленно, но упорно, как голодные змеи к гнезду птицы.
«Прошёл день. В город они вернулись, чуть позже меня. На формальности в ментуре – час, полтора. Стало быть, номер не засекли. У них сутки на вычисление его «подружки» среди других похожих машин. Можно успеть уйти из города. Куда? Скитания, голод... Но ведь всё равно найдут. Ну, почему не взял с собой наган! Эти пистолетишки - мужики в войну выбрасывали за капризность. А может просто патроны отсырели за столько-то лет... Или, хранит их – этих Ярцевых – какая-то сила? Ведь ушли тогда, в сорок четвёртом из Загробля живые и невредимые. Хотя немчуры там кишело, как муравьёв. И на сибирской речушке – непонятки. В самый последний момент, когда гранатку уже выпускала напружиненная броском рука, в плечё болью какой-то садануло. От того и мазнул. И отрава-то их, окаянных, не взяла, и пуля в них не полетела... Меня же ничто и никто не бережёт. Чтобы выжить – немцам пятки лизал, в невинных людей стрелял. Трижды документы менять пришлось. Уже и фамилию свою настоящую забывать стал. Перед этим Алёшкиным сопляком, всю жизнь пресмыкался, чтобы властям не сдал. Чего только не делал для него. Даже бобылём по его указке всю жизнь прожил... Да, чего там! Гринькина семья знать не знает, ведать не ведает, что живёт рядом с ними кровная родня. И ради чего теперь трепыхаться? Жизнь прожита. Кинуть последние остатки псам в зубы? Нары, допросы, баланда... Нет. Этого не будет! Но через меня могут и на Гриньку выйти. Надо бы и его, сволочь, приземлить. Всю жизнь помыкал мной, как крепостным. Но Танька дура. Петьку без него не доведёт до ума. А он последний в роде. Нельзя... Да, вспомнил. Купец московский заезжий книжку купил. Холодухин... Нет. Холодцов... Нет. Холодов...»
Он взял клочок бумаги, ручку и написал: «Книжку купил купец Холодов из Москвы»
Набрал номер телефона Грини.
- Приезжай немедленно. Я спалился. – он положил трубку, отключил телефон и глянул на тень. Она стала похожа на чёрную руку, тянущуюся к нагану. За спиной появился какой-то шорох. Старик оглянулся и увидел, как в кресле - качалке, ехидно улыбается тот самый немецкий офицер, а на коленях у него сидит еврейская девочка - подросток с прострелянной головой. Иван плотно зажмурил глаза, а когда вновь их открыл – и немец, и девочка исчезли. Облегчённо вздохнув, он повернулся к столу и вздрогнул. Вокруг стояли, покачиваясь и протягивая к нему руки, толи люди, толи тени. Впереди всех – его Мария. Яростный и, вместе с тем, презрительный взгляд устремлён прямо ему в глаза. А рядом какая-то неясная фигура в монашеской рясе с капюшоном, полностью скрывающим лицо. Фигура наклонилась над ним, и сразу стало понятно, что он весь в её воле. Повинуясь этой невидимой силе, Иван взял оружие в руку, и медленно поднёс к виску. Выстрела он не слышал. Просто вселенная взорвалась и распалась на клочки....
Дверь была открытой. Дядька сидел на стуле перед столом с прострелянной головой. Никаких луж крови, как это показывают в сериалах, вокруг не было. Осторожно подойдя ближе, он взял со стола обрывок бумажки, прочитал, положил в карман и ещё раз взглянул в лицо того, кто не дал ему сгинуть в лихие годы детства. На глаза навернулись слёзы, но подавив слабость, Григорий вернулся к машине, взял из багажника канистру с бензином и вернулся.
Когда к месту пожара прибыли огнеборцы и милиция, квартира уже выгорела полностью. Среди сгоревшей до головешек мебели, возле обгоревшего трупа валялся искорёженный наган. Другого оружия ни в квартире, ни в гараже найдено не было.
« Поджёг квартиру и застрелился». Илья в эту версию не поверил, как и в то, что родственников и близких знакомых не оказалось.
« Ну, как старый человек, проживший жизнь, вдруг оказался один одинёшенек. Да, бывает. Но вот так – без корней, без ветвей... Сомнительно. И если никто не объявился – значит, есть для этого причины...»
Однако, к доводам старого оперативника никто прислушиваться не стал. Да оно и понятно. Когда? В какие времена, кому были нужны лишние хлопоты, и уж тем более лишние «висяки»?
Окончание следует.