Генка вышел из магазина, огляделся и направился к Уфимке. Преодолев дамбу, вошел в тенистый прибрежный лесочек. Остановился, подумал и свернул с дорожки вглубь зарослей. Несмотря на раннее утро в парке в любой момент могли появиться люди, страждущие получить свою дозу алкоголя. Сюда приходили кто со своим как Генка, а кто и поживиться чужим, но все отсюда уходили, если и не счастливыми, то пьяными наверняка. И это все несмотря на появлявшийся здесь патруль ДПС с какой-то своей, известной только им периодичностью.
Генка вышел на небольшую поляну. Огляделся и достал из кармана бутылку в четверть литра. Небольшая бутылочка аккуратно легла в мозолистую руку мужчины. Он намеревался выпить, пока не налетела орда вчерашних… да что тут скрывать, и позавчерашних собутыльников. Чего-чего, а дефицита компании в микрорайоне Сипайлово не наблюдалось. Гена здесь жил с самого основания района и наблюдал, как говорится, воочию «разбухание какашки в проруби» , как выразился Генкин сосед. Умнейший человек, поэт, а туда же: «какашка в проруби». Тьфу, ты! Это он про их родной микрорайон.
Может быть, Сипайлово и задумывался как микрорайон, но получилось нечто большее. Микрорайон с численностью в сто пятьдесят тысяч жителей с легкостью мог бы сойти за отдельный город, ну или хотя бы за мегарайон.
Иногда Гена задумывался на счет какашки. Возможно, поэт и прав. Взять хотя бы Дмитрича. Говно говном. Лежит сука в их подъезде и воняет. Генка еще ни разу не прошел мимо без каких-либо реплик. А то и пинка даст. Ну, не уважал он «чертей». Порой даже подумывал выйти среди ночи и садануть этому отбросу по башке топором. Кто будет искать убийцу бомжа? А ведь когда-то Генка выпивал с Дмитричем. Тогда он говном не был, носил нормальное имя и одежду, имел жилье и жену. Пока Генка в очередной раз мотал срок, стало что-то с Анатолием Дмитриевичем. Что-то поломалось в его счастливой жизни. Когда Гена вернулся в дом двадцать девять дробь один по улице академика Королева, застал бывшего собутыльника в неприглядном виде под лестницей. Да и черт с ним! Каждому свое.
Гена еще раз посмотрел по сторонам. Оглядел каждый куст, деревья вокруг себя, в поисках стаканчика. Мусора хоть КамАЗ с прицепом подгоняй, а стаканчика ни одного. Засрали берег. Если на дамбе с ее пыльной дорогой еще чисто, то тут, где ежедневные сборища, как и всякое органическое существо, человек оставляет после себя отходы. И с каждым днем все больше и больше. Насчет уборки и речи идти не может. Люди, собирающиеся здесь, собственную задницу вымыть забывают, а мусор… Геннадий фыркнул и открыл бутылку.
Ладно, можно и без стакана обойтись.
Мужчина выдохнул и поднес бутылку к губам. Замер. Губы шевельнулись в безмолвных проклятиях. Он переложил чекушку в левую руку. Задумался. Перекрестился (вот так в роде, как и по-человечески) и в четыре глотка осушил бутылочку. Глаза наполнили слезы. Он отбросил бутылку в кучу мусора. Подошел к дереву, оторвал лист и кинул в рот. Начал жевать. Зеленая кашица потекла из уголка рта мужчины. Он причмокнул, облизнулся и пошел в сторону озера.
Через десять минут к реке потянулась первая смена алкоголиков. На лицах читалась усталость и безразличие к занимающемуся дню, к нестабильному положению на Востоке и вообще ко всему, что может разрешиться без них. Кто-то уже выпил свою чекушку, а кто-то взял с собой. Новый день нес им новое испытание. Испытание для печени и вообще здоровья. Жители Сипайлово (независимо от пола) ежедневно доказывали, что все-таки какая-то цикличность в природе есть, а именно, цикл из трех составляющих: опохмелился — напился — забылся (в простонародье называемый — запой) имел место у большинства сипайловцев. А ведь еще и работают, в основном, водителями маршруток! Но этот парадокс можно оставить для изучения специалистам в области паранормальных явлений.
Новый день не нес ничего. Он просто начался.
Гена уже спустился к воде, когда обо что-то споткнулся. Он осмотрел предмет у своих ног. Слезящиеся глаза не могли в полной мере передать картинку. Гена вытер глаза рукавом и всмотрелся. Жмурик. Точно жмурик. Чертова молодежь! А кто еще, если не они?
Генка начал судорожно вспоминать вчерашний день. Они пили вот здесь, прямо под жопой мертвеца. Тьфу ты!
Генку замутило и он, едва сдерживая содержимое желудка, оперся о дерево. Надо же так повезти! Уже третий за месяц! На одного он даже наступил, когда ходил отлить. Гена боялся жмуров. Хмель начинавший окутывать его разум, улетучился.
Ну, вот где этот патруль ДПС?! Черт, черт! На хрена мне эта каруселя! Тут за свои дела нет охоты чалиться, а за чужого жмура срок тянуть вообще не резон.
От выпитого даже вкуса не осталось. Генка, обогнув кусты, потрусил к выходу из парка. У главной аллеи огляделся. Люди по-простому (о намордниках и поводках тут слыхом не слыхивали) выгуливали собак по редким, как в космосе, чахлым газонам, две молоденькие мамочки – каждая с бутылочкой пива в одной руке и сигаретой в другой – сидели на скамейке напротив своих колясок, чуть поодаль, на полянке, там, где Генка полчаса назад выпил чекушку, собирались братья по разуму. Он было уж рванул к ним, но тут же передумал – сейчас если начнут шерстить, то этим тоже достанется.
Нет, домой. На Королева 29 дробь 1.
На углу Гагарина и Королева купил бутылку водки и дворами побрел домой. Войдя в подъезд Генка сплюнул – Дмитрич сидел под лестницей в коробке от телевизора, смятой с одной стороны для удобства. Гена, не сказав ни слова, пошел к себе, на пятый этаж. Сегодня все шло не так, даже бомж под лестницей остался без пинка. Генка в глубине души осознавал, что отличает его от Дмитрича только материал, из которого сделаны окружающие его стены.
Старушка лет семидесяти громко пукнула и, улыбаясь беззубым ртом, пошла на кухню. Засаленный халат, накинутый на выцветшую ночную рубаху, пропах потом и кошачьей мочой. Но женщина не замечала ни запаха, ни беспорядка вокруг уже лет десять. С тех пор как умер муж.
Все во дворе считали бабку Клаву странной.
На улицу она выходила редко. Соцработники ей приносили продукты и пенсию. Все бы хорошо, но… Но тот, кто единожды попадал в квартиру к бабке, возвращаться туда не хотел ни за какие коврижки. Так что единственной связью с внешним миром бабка Клава считала дверной глазок, от которого она только что отлепила свой слезящийся глаз. Старушка услышала шум и решила взглянуть что там, да как. Увидела пьяного Генку, громко хмыкнула. Не любила бабка Клава людей вообще, а Генку в частности.
Женщина вошла в кухню. Под ногами, громко урча, крутились кошки.
– Что, мои хорошие? Что, мои пушистики? Щас мамочка вас покормит.
Старушка прошла к холодильнику, открыла. Достала маленькую кастрюлю, покрытую жиром и грязью.
– Сейчас, мои кошечки. Давай, давай Матильдочка, давай, детка. – Бабка Клава взяла большую белую с черным пятном на спине кошку и посадила ее на стол. Села сама. Открыла кастрюлю, подцепила пальцем что-то серое и слизнула.
– Ммм, вкуууснооо! На-ка, попробуй. – Она зачерпнула серой гущи всей пятерней и сунула под нос кошке. Та понюхала, лизнула и, фыркнув, спрыгнула со стола. Как только Матильда коснулась грязного линолеума, остальные – рыжие, полосатые и черные – прыгнули на стол. Но тоже нюхали, лизали и следовали примеру Матильды.
– Плохие кошки. Не нравится, что мамочка приготовила? Ну, ничего сегодня эти бездельники поесть принесут. – Женщина облизала руку, а остатки вытерла о халат. – Поедим сегодня вкуснятинки.
Баба Клава встала и снова пукнула. Чертовы газы. Улыбнулась. Она всегда улыбалась, когда пускала голубков. Уж очень ей нравились звуки, издаваемые собственным организмом.
Взяв со стола кастрюльку, она вышла из кухни. Кошки путались под ногами.
– А ну-ка, дайте мамочке пройти.
Кошки громко мяукали в ответ.
– Ну что вы, кошечки мои? Сейчас этот оболтус из Собеса придет. – Женщина подошла к телевизору и грязным пальцем надавила кнопку "пуск". Экран засветился, и старуха направилась к дивану у противоположной стены. Откинулась на спинку и начала поглощать серое варево рукой из кастрюли. Что не попадало в рот, стекало по подбородку и капало на заляпанную ночную рубашку.
На канале "Спорт" показывали боксерский бой. Два чернокожих боксера прыгали, обмениваясь ударами. Вдруг один из них отправил в нокаут другого. Бабка Клава подскочила с дивана.
– Так ему! Давай! Добей его! – орала старушка. Из набитого рта полетели куски серой слизи.
– Ты видела, Матильдочка? – обратилась женщина к большой кошке, по-хозяйски развалившейся на диване. Кошка подняла голову и посмотрела на хозяйку. Мяукнула и снова положила морду на лапы.
– Надо же, как он его?! – Бабка попыталась повторить апперкот, но, снова пукнув, уселась рядом с Матильдой.
– Матильдочка, ты видела? – Бой сменили новости. Диктор говорил о достижениях спортсменов, но баба Клава не слушала его. Она смотрела на серого кота, который с недвусмысленными намерениями устраивался у покосившегося шкафа.
– Патрик, что ты там собрался делать?!
Кот, словно в оправдание, поднял глаза на старуху и помочился на газету, брошенную хозяйкой.
– Вот, паршивец! Если вы, – женщина обратилась ко всем своим питомцам, – будете ссать, где вам приспичит, то наш дом превратится в помойку.
Она взяла кастрюлю, зачерпнула остатки и засунула себе в рот. Облизала пятерню, отрыгнула и бросила кастрюлю в угол за диваном. Посудина громко звякнула о скопившиеся там жестяные банки.
На лавке перед подъездом сидели две старушки и что-то громко обсуждали. Одна в красном берете, а вторая в цветастом платке. Увидев Генку, замолчали. Дождались, когда он войдет в подъезд, бабуля в красном берете шепотом спросила:
– Это не Генка, случаем?
– Он, паразит. – Закивала вторая и запихнула седую прядь волос под платок.
– Петровна, давно он из тюрьмы-то? – уже громче спросила Красная шапочка.
– А кто его знает?
– Ага. Главное, что ненадолго.
Возникла небольшая пауза – старушки будто взвешивали слова, прежде чем сказать.
– Туда ему и дорога, – прошептала Петровна.
– Да, – согласилась Красная шапочка. – А он не Клавкин сосед?
– Клавкин, – ответила вторая, явно обрадовавшись новому витку в их разговоре.
– Чокнутая она, – произнесла Красная шапочка.
– Ага. Тебе, Сергевна пенсию на дом приносят? – спросила Петровна.
– Да что ты! Бог с тобой Петровна, когда парализует и то они еще подумают принести или нет. Сама хожу.
– А ей вон и пенсию домой носят, и поесть. А она все равно все этим отродьям скармливает.
– Каким отродьям? – не поняла Сергевна.
– У нее же кошек, наверное, штук двадцать, – объяснила Петровна и коснулась платка.
– Ага. Развела вонь на весь подъезд, – закивала Сергевна.
– Лучше б они еду кому другому отдавали.
– Ага. Тебе что ли? – Засмеялась Сергевна.
– А хоть бы и мне. У меня вон пенсия не больше ее.
– Здрасте, понаехали. А у меня что больше?
– И то верно. – Петровна решила прекратить бесполезный спор – пенсия ведь все равно не увеличится.
– А слыхала, на Набережной мальчишку убили? – после небольшой паузы спросила Сергевна.
– Нет. – На лице Петровны появился неподдельный интерес.
– Дня три уж назад. Бутылкой по голове ударили.
– Че пьют от того и мрут. – Петровна хохотнула – уж очень ей понравилась собственная фраза. Она повторила ее еще раз, но уже с серьезным выражением лица. Ну ни дать, ни взять Аристотель.
– Наркоманы, наверное. – У Петровны была своя версия происходящего.
– Ну почему сразу наркоманы? Мальчишка хороший был. К нему хулиганы пристали.
– Все одно наркоманы, – стояла на своем Петровна. – Если не он, так те.
Сергевна кивнула. Она не то чтобы была не согласна с подругой, даже наоборот, но еще со школьной скамьи женщина помнила: в споре рождается истина. Пусть на лавочке у подъезда не самого образцового дома, да и роды тяжелые, но все-таки рождается.
– Сергевна, а ты слыхала, в 29/2 дверь подъезда подожгли?
– А что тут слыхать? Я своими глазами видела. Хорошо пылало…
– Мать! Ма-а-ать!
Сергевна затравленно посмотрела на дверь подъезда.
– Твой очнулся? – ехидно спросила Петровна.
– Я же ему…
– Где тебя носит, старая б…дь? Ты же знаешь, у меня трубы горят!
– Ты же говорила, что он закодировался, – добивала Петровна подругу.
– Я здесь, сынок? Иду Сашенька, – как можно нежнее прокричала Сергевна, взяла пакет – бутылка предательски звякнула об урну, и пошла к подъезду.
– Ты ему еще соску на нее одень, – крикнула ей в след Петровна.
Дмитрич дернулся, зашелестел коробками и открыл глаза. Он проснулся от рева этого полоумного. Не то Славка, не то Сашка – он никак не мог запомнить. Единственное кого он хорошо помнил так это Генку. Тот не давал о себе забыть.
Анатолий Дмитриевич встал и, пошатываясь, пошел к выходу из подъезда. Пригнулся и украдкой выглянул наружу. Еще одним опаснейшим врагом бомжа были подростки. Никого не увидев, Дмитрич вышел из дома.
Он направлялся к Уфимке. Наравне с подростками и людьми подобными Генке там, на берегу озера можно встретить и таких же как Дмитрич, бывших рабочих, бухгалтеров и учителей. Когда-то, давным-давно Анатолий Иванович был учителем физики в 38-й, "ново-александровской"*, школе, а теперь он каждый день сам себе доказывал закон всемирного тяготения. Между любыми двумя материальными частицами действует сила притяжения… Так оно и было. Всегда. С утра его тянуло выпить, а после выпитого к земле. Изо дня в день.
Водка еще никого не сделала лучше, наоборот, она из людей делала животных, из учителей физики – бомжей. Эти мысли пока еще приходили в его голову, но это пока. Через некоторое время это пройдет. В ходе эволюции мысли уйдут за ненадобностью, а вместе с ними и осмысление морального значения собственных деяний, то есть совесть.
Но пока бывший учитель, едва волоча ноги, шел к парку культуры и отдыха.
Дом двадцать девять дробь один по улице Королева жил своей жизнью.
Генка, сидя за столом перед початой бутылкой водки, судорожно соображал, откуда взялся труп именно там, где они вчера проводили досуг. После третьей рюмки ему вдруг стало интересно, какого пола жмурик, а после пятой он плюнул и решил, что как только допьет бутылку, пойдет в парк к корешам.
Сергеевна, закрывшись в комнате, плакала навзрыд. Не себя ей было жалко, она, избитая собственным сыном, жалела его, обормота. А Сашка тем временем на кухне поправлял здоровье.
Петровна, как только услышала, что на углу Гагарина и Королева загорелся грузовик, посеменила к месту действия. Она редко пропускала такие спецэффекты. Зато, вечером будет, о чем рассказать.
Под лестницей, в коробке из-под телевизора было пусто. Только дух Дмитрича – запах мочи, пота и перегара, не хотел уходить.
Бабка Клава сидела перед телевизором, пускала «голубков», улыбалась своим питомцам и ненавидела людей. Матильда запрыгнула к ней на колени и громко заурчала.
– Скоро, Матильдочка, скоро, – успокаивала старуха кошку. – Сейчас придут эти тунеядцы, и мы поедим чего-нибудь вкусненького.
Костя Морозов шел по тротуару, что-то напевая себе под нос. В руках он нес четыре пакета с консервами, овощами и фруктами. Руки ныли от тяжести, но мальчишка не обращал внимания на боль. Он был счастлив – ему доверили такую работу.
Ему едва исполнилось пятнадцать лет, и он не пошел работать, как его сверстники, на заправку или в "Макдоналдс". Хотя там и зарплата значительно больше. Вернее, здесь она настолько мала, что за лето он едва на ролики бы насобирал. Не говоря уже о скутере. Ну да ладно. У него была другая цель – помочь одиноким старикам.
Его дедушка, живший в Красноярске, умер в одиночестве! При живых детях! Костя не лез в дела родителей. Они не могли (или не хотели) ездить к старику при жизни, а вот после смерти деда отец постоянно там. С дядей Славой квартиру делят. Да ну их! У взрослых свои причуды.
В общем, Костя решил помогать одиноким старикам. Вчера, например, он был у одного старичка. Так он ему столько рассказал о войне с немцами. Медали показывал. Интересные они – эти старики. Столько всего знают. Если б в школе такой учитель по истории был, как Илья Семенович – вчерашний ветеран, Костя обязательно стал бы отличником.
Но вот про бабу Клаву почему-то Тамара Федоровна сказала, чтобы он оставил сумки и ноги в руки. Почему? Они ведь такие милые. Они же одиноки. Такие, как баба Клава или дед Илья, ждут не дождутся, когда придет какой-нибудь Костя либо кто другой, чтобы поговорить, попить чаю в чьей-нибудь компании.
Костя шел в дом двадцать девять дробь один по улице Академика Королева.
Женщина в строгом деловом костюме посмотрела на часы.
– Во сколько Костик ушел? – обратилась она к молоденькой девушке, просматривающей какие-то документы за соседним столом. Та подняла голову и пожала плечами.
– Да не волнуйтесь вы так, Тамара Федоровна. Ну что с ним может случиться? Старушка – божий одуванчик. Кошек полный дом. Ну, отдаст он ей сумки и домой.
– Звонила я ему домой. Мать говорит, что не пришел еще.
– Бегает где-нибудь с мальчишками. Вы же знаете этих тинейджеров. Раскурят где-нибудь косячок, да «ягуаром» запьют.
– Он не такой, – сказала Тамара Федоровна и ударила ладонью по столу. Потом поняв, что слишком резко ответила, сбавила обороты. – Понимаешь, Светочка…
Девушка, в изумлении открыв рот – никогда она не слышала от начальницы такого, – смотрела на Тамару Федоровну.
– …я же знаю его с рождения. И знаешь, о чем он мечтал? – Женщина ждала ответа. Света боялась реакции Тамары Федоровны и поэтому робко пожала плечами.
– Он мечтал о скутере. Он мог пойти работать куда угодно, но только не сюда. Здесь ему и за год не заработать на свою мечту. А он все равно пошел. И самое главное: ему здесь нравится.
Женщина замолчала. На губах играла мечтательная улыбка. Потом она, вдруг посерьезнев, произнесла:
– Мы с тобой, Света, допустили одну непростительную ошибку.
Девушка вопросительно подняла брови.
– Я боюсь, после визита в этот дом… к этой старухе мальчишка будет по-другому смотреть на жизнь.
*38-я школа укомплектована, в основном, учащимися из семей, переехавших в Сипайлово из Ново-Александровки и известных своей "шизанутостью", чрезмерной даже по сипайловским мерам.