– Мам, меня в Чечню забирают, – начал еле слышно репетировать Василий, чуть отойдя от остановки. Старый автобус запыхтел и покатил обратно в районный центр. 
Утром призывник ездил в военкомат и узнал, куда его отправляют служить. Возвращаться домой и сообщать эту неприятную новость не хотелось. Больше всего он боялся огорчить маму и чувствовал виноватым именно себя. Как будто он сказал что-то не то капитану Козинцеву, нагрубил тому, или неправильно заполнил тест, или на медкомиссии показал себя не так, как все остальные. Кого определили в соседнюю Воронежскую область, кого на Урал, кого аж в Питер, а троих ребят – в Чечню. 
«Да не бойтесь вы! – по-дружески успокаивал военком. Достав сигареты, он предложил закурить, но все трое в один голос отказались. – Сейчас в Чечне уже давно тихо-мирно, уютно-комфортно, евроремонт и все блага! Полгода побудете в Ставрополе, на учебке, притеретесь, а из Чечни и деньжат привезете, там дюже хорошо платят. Я бы сам подался на годик-другой, да жена, дочки... – махнул он рукой и закурил». 
Василий не боялся за себя – но он знал, как это воспримет мать. Ей нелегко далась мысль о разлуке с сыном, но решимость свекра, главы семьи, была непробиваема, и она смирилась. Хотя намного легче было каждый день, в обед, таскать бидоны молока с пастбища, управляться с дюжиной овец, следить за сотней кудахчущей, гогочущей и крякающей птицы... «Два года быстро пролетят, ты и не заметишь», – убеждали соседские бабки, сыновья которых давно уже отслужили. 
– Меня забирают в Чечню, мам, – бормотал по дороге Василий, пытаясь подобрать самые легкие слова. Он крутил их и так, и эдак, говорил то мягче, то громче – а ничего не нравилось, все было не то. 
Увидев мать в огороде, около вагонетки, юноша воровато прошел мимо родной калитки, которую он с тремя родными сестрами красил в прошлом году. Василий хотел открыть засов и войти, но ноги сами понесли его дальше. Обогнув забор, он подступил к главным воротам, напротив которых красовался новенький трактор. На седьмой год «семейного бизнеса», как ядовито судачили в округе, Подольским удалось приобрести механического «коня», с которым умело обращался будущий хозяин. Семья Подольских была самой трудолюбивой в Беликовой Балке; они первые в деревне взяли кредит, арендовали землю, обзавелись многочисленной скотиной, занялись пчеловодством. Почти вся деревня завидовала им. 
Трактор стоял возле забора, укрытый от жаркого полуденного солнца раскидистым абрикосом. Дед Василий посадил саженец восемнадцать лет назад в день рождения внука, названного в его честь. Дед гордился будущим солдатом, окрепшим, широкоплечим, выносливым и сильным, без единой болячки. «Настоящий у нас боец, не чета этим хлюпикам! – хвалился он». 
Призывник долго переминался с ноги на ногу, топтал горячий песок, легонько пинал тракторное колесо, сорвал три еще неспелые абрикосины, одну из которых зачем-то разжевал и жутко скривился, выплевывая. Потом он прошел вдоль забора до сенника, в теплом углублении которого, под полом, окатилась их кошка пятью рыженькими мяукающими комочками. Проверил, что все на месте, и только тогда зашел во двор. Никого не увидев, постоял возле каменного колодца, наслаждаясь выходящей из него прохладой, пересчитал банки, опрокинутые вверх дном на колья внутреннего заборчика, огораживающего от птицы, и все что можно еще раз внимательно оглядел, прежде чем пойти к маме и сообщить ей безрадостную весть. Та до сих пор копалась в огороде. 
– Меня в... – запнулся он, увидев уставшие материны глаза, и опустил голову. – Мам, забирают меня... в Чечню забирают. 
Получасовую репетицию фразы будто вмиг изъела тля. Буквы рассыпались цветочной пыльцой, не желая соединяться в слова. Слова, в свою очередь, разваливались по швам и трещали. Василий только сейчас понял, что у него до боли першит горло. Да еще сильно кислило от зеленого абрикоса. 
– Как в Чечню? – не поверила мама и уронила тяпку на молодой и еще неокрепший куст помидора. – Говорили же, что больше не будут забирать в Чечню, а только по контракту? 
Она встала, вытирая руки о халат. Василий неуклюже ковырнул влажный чернозем носком ботинка, отогнал рукой подлетевшую бабочку, медленно поднял тяпку. 
– Не знаю, – наконец уныло промямлил он, тяпкой очищая грязь с ботинка. – Сегодня этот, как его, ну кто там главный, Козинцев, сказал, что меня в Чечню, уже точно. Троих нас таких... 
Дед Василий считал, что каждый человек должен отдать долг стране, а мужчины отдают этот долг за своих женщин: матерей, сестер, жен и дочерей. Только армия сделает из пацана настоящего мужика, способного стать крепкой опорой для своей семьи. Спорить с ним было бесполезно, и родители в итоге смирились. Не помогли слезы матери, рассказывающей о «дедовщине» и трагических случаях в современной армии, о которых ярко живописалось в газетах. Отец призывника, Петр Васильевич, всегда молчаливый и угрюмый, никогда ни с кем не спорил и не высказывал своего мнения. Он всегда чувствовал себя «срединным», между двух Василиев: сначала был сыном Василия Подольского, главного бухгалтера совхоза-миллионера «Красный Октябрь», потом сразу стал отцом Васьки. 
Главой семьи Подольских вот уже десять лет, после смерти жены Галины Николаевны, был дед Василий. И он уверенно и авторитетно стоял на своем – внук отдаст долг Родине! 
Вечером того дня, как стало известно, где будет служить отпрыск, все собрались на семейный совет. Мать плакала, ее обнимали и утешали дочери, девятилетняя Катюша тоже тихо рыдала, уткнувшись в мамин живот. Призывник, чья судьба сейчас и решалась, понуро, как бы отстраненно, откинулся на диване и закрыл глаза. Он знал, что от него ничего не зависит и лучше молчать – последнее слово все равно останется за дедом. 
– Наш сын не будет служить! – привстав, уверенно произнесла мать. Шесть нежных рук дочерей потянулись к ней и вновь обняли, прижали, трепетно окутали теплым одеялом, укрывая от непонимающего и тревожного дедова взгляда. 
Следующие секунды прошли в гробовом молчании. 
– Отец, – не выдержав, впервые повысил голос Петр и встал из-за стола. Он хотел как можно быстрее произнести следующие заученные слова, но его неуверенность чувствовала даже скатерть, которую он невольно теребил. – Пойми же наконец: это тебе не твоя армия, и не моя армия! Сейчас – совсем другое время, другая страна, все изменилось! Мы согласились с тобой, пусть Васька служит, но это же Чечня, отец! 
Дед Василий потупил взгляд в пол, разглядывая давнюю трещину меж деревянных складок, и нервно мял пышную седую бороду. В который уже раз заметил нехватку пуговицы на рукаве и вспомнил о жене: будь та жива, пуговицу давно бы пришила. Он знал, что Галина не отпустила бы Ваську в Чечню, она любила внука, нянчилась с ним, баловала. Первый же! «Что же ты так рано ушла, Галочка моя, ласточка...» 
Все затихли, включая Катю, и уставились на старика, в котором сейчас бурлил котел противоречий, подогреваемый огнем приятных воспоминаний. Он боялся поднять лицо и увидеть плачущих внучек и невестку. Боялся показать слабину, пошатнуть собственное никогда не рушимое Слово. Лампочки на люстре, казалось, чувствовали напряжение и моргали, свет прерывисто дергался, то чуть ярче, то чуть слабее. Но никто в большом зале этого не замечал, потому что такое «светопреставление» повторялось каждый вечер по всей деревне. 
– Ладно, – вымолвил глава семьи голосом медведя Топтыгина из любимого Катиного мультика и точно так же встал, как тот медведь. Даже лампочки перестали моргать, ожидая, что последует дальше. – Завтра поеду в военкомат сам, все узнаю. Не будет он в Чечне служить, обещаю, Светлана, не будет он в Чечне... 
И поехал, и узнал. Он выполнит свое обещание. Ведь он произнес свое слово. 
...Дед Василий выяснил, что нужно всего двадцать тысяч рублей, чтобы солдат попал не в Чечню, а служил где-то недалеко, в области. Двадцать зеленовато-салатных бумажек, на которых красовалось культурное наследие Ярославля – не так это и много, ведь правда? Или две сотни бумажек поменьше, цвета зрелой пузатой тыквы, поблекшей от летнего солнца. Дед мысленно распрощался с этой суммой, раздумывая, какой скотиной придется жертвовать... Но все оказалось гораздо сложнее: эту сумму нужно было «уплатить» немного раньше, а сейчас уже было поздно. Выход представился перед Василием Подольским только один – в таком случае, его внук, полный тезка, вообще не будет служить. Современная армия не достойна получить в свои ряды такого красного молодца! 
«Белый билет» съел последние успешные годы «семейного бизнеса». Пришлось продать всю скотину, опустошить оба погреба и зернохранилище, расстаться с молодняком... – в хозяйстве осталось только двенадцать кур, петух, рыжая кошка с пятью котятами, две собаки, трактор и арендованная земля. И долги. Но Подольские – они же работящие, любят землю, восстановят, все у них еще будет. Главное, сын, кормилец будущий, надежа и опора, будет работать вместе с ними, пахать землю, косить сено, собирать урожай... Трактор ведь остался, земля тоже... Все будет еще, ведь сынок, родной, единственный, кровиночка, дома остался, будет помогать... 
Июнь забирал последних призывников. Беликова Балка провожала своих защитников. По деревне дружно разливалось эхо солдатских проводов, перекатывалось из одного дома в следующий, по улицам и проселкам, через огороды и сады. 
– Ма, можно я к Петьке пойду? Его на Урал забирают. 
– Ой, Вася, может не надо? Все же знают, что тебя откупили, и так все против нас. Будешь как бельмо на глазу маячить там, – заволновалась мама, разливающая по банкам парное молоко. В этот раз ночная дойка принесла молока больше, чем вчера. 
– Ну, Петька – друг же, да все нормалек буде, ма. Дед лишь бы не узнал. 
– Он сегодня на поле ночует, с отцом, – зачем-то напомнила сыну женщина, давая этим самым пропуск на гулянье. 
– Ну и классно, я пойду, ма, ладно? – У Василия заблестели от радости глаза. 
– Иди, горе луковое мое, – улыбнулась мать. – Принеси мне еще две банки. 
– Ага, Катьке не говори, а то сболтнет... 
Короткая июньская ночь. Очень душно и жарко. На небе крапинками, нелепо, рассыпаны сияющие звезды. Сверчки трещат, заполняя тишину своей песней. 
Незаметно подступало утро, потревоженное чьим-то пьяным ревом: 
– Заводись, зараза! 
Это двое уже почти солдат, Петр и Михаил, со своим другом Василием захотели под утро, после проводов, искупаться в пруду, напоследок. А то ведь два года ждать, где там, на холодном Урале, искупаешься вот так? Пьяная нога соскакивала с педали, мотоцикл не поддавался, но в конце концов задребезжал, и веселая троица с воплем покатила из деревни по проселочной неровной дороге. 
Петька управлял своим любимцем, и его вдруг осенило: марка мотоцикла – «Урал», и его отправляют служить тоже на Урал. Вот же счастливая случайность, это непременно к удаче! От этой внезапной мысли юноша пришел в такой восторг, что совсем забыл о мотоцикле, а повернулся к друзьям, чтобы сообщить им эту новость... 
До пруда они не доехали. Мотоцикл мчал на полной скорости и врезался в железобетонный столб. 
Синий трактор одиноко стоял возле забора, за двором, под старым абрикосом, и ждал хозяина. 
– Ку-ка-ре-ку!!! – Петух будил округу. Он не знал и никогда не узнает, что этот день запомнит вся Беликова Балка. Не знал, что вся Беликова Балка будет оплакивать погибших ребят и что их похоронят рядом. Не знал, что осенью старый абрикос иссохнет и не даст больше ни одного плода. Не знал, что Светлана Подольская не сдастся и что через полтора года у Катеньки появится родной братик, которого назовут Василием. Он совсем ничего не знал и привычно кукарекал. Для него... 
...Жизнь продолжалась.