Пьеро
Луна призрачно освещает миниатюрную фигуру Куклы, сидящей на книжной полке. По щекам Пьеро медленно текут слёзы, стирая мел. А рядом Часы: «Тик-так, тик-так, тик-так…» механически отсчитывают его время. Пьеро оживает в момент, когда темнота, скрывая тени, поглощает окружение.
Звуки тишины погружают Лолу в мир собственных иллюзий. Она представляет себя белой Чайкой, которая свободно парит над чёрным морем, а потом растворяется в белизне неба, сливаясь с порывами ветра. Переживания настоящего постепенно притупляются и отстраняются. Теперь они – принадлежавшее и непонятное. Однако дневные видения тугими узлами привязаны к мыслям Лолы. По стрелке циферблата продолжают ходить воспоминания о первой встрече со смертью, оторвавшей близкого Человека.
Круг размыкает сон. В этот миг сердце Пьеро начинает неслышно биться. Забравшись на канат, Танцовщик осторожно ступает по тонкой нити Лолиной жизни, нечаянно разгадывая её раны, случайно прочитывая её путь. И шёпотом проговаривает слова из сна:
белость комнаты
теплом овеян Силуэт
пламя сгорает во льду
истлевает безумие о воскрешении
смиряется сознание с Человекосмертью
В том измерении, где темнота обретает ночь, Лола находит одиночество-принятие. Но каждое утро наступает рассвет. Ноги деревянной Марионетки неподвижно свисают вниз. Пьеро с прежней печалью склоняет голову над книгой стихов Альбера Жиро, так и не засмеявшись.
Одной темнотою, тишиной
(непридуманная фантазия)
Французская писательница Анири была увлечена сочинением необычных рассказов. Долгие часы у камина… Она не замечала «песочного» течения реки-жизни. Тогда казалось, и не существует того, что называют временем, − оно превращается в миг, а миг в бесконечность. В единый клубок вечности сплетаются точки, линии...
Анири любила фантазировать, глядя на ярко пылающее пламя и разгадывая его тени. Свет этой необыкновенной картины, меняющей лики у неё на глазах, истаивал, но продолжал изливать мерцающие лучи искорок на ненаписанные страницы её загадочной души, дотрагиваясь и обжигая белые листы бумаги.
Зима. Сумерки… Анири подходит к окну, окидывая взглядом столик с газетными вырезками, и сознание возвращается к потоку мелькающих мыслей. Перо неспешно выводит мелкие буквы длинных строк, а чувства пытаются скрыться где-то между слов. Они не хотят отрываться от сердца и лишь желают соприкоснуться, найти отклик в живом сердце её героини. Но ответом оказываются звуки − звуки гениальной музыки той, чьё имя оставалось неизвестным многие годы. Анири начинает своё повествование…
Это сейчас она − композитор, знаменитый во всём мире, а тогда во дворе дома пятилетняя девочка как завороженная слушала игру на баяне молодого человека лет семнадцати − юродивого. И начинала танцевать под звуки его музыки. Впоследствии, вспоминая о годах, прожитых в Казани, композитор скажет, что потребность сочинять музыку дала о себе знать уже в том инстинктивном танце у карусели. Именно благодаря неосознанной, неведомо кем внушённой импровизации на крохотную Сонечку обратили внимание её будущие педагоги музыкальной школы. Эти впечатления явятся некой аллюзией в одной из детских пьес − «Волшебная карусель» − письма далёкого прошлого. А пока…
Приближается ночь. Деревья, снег и воздух становятся одной темнотою, тишиной. Ни звука…
«Ни звука» − означает полное молчание, пишет Анири, − а для творца музыки − «сонорное» море, увлекающее за собою в бездну космического пространства. Это как то «море» маленькой Марины − мечта, оставшаяся с нею навсегда. Только потом, по прошествии лет, в стихах и прозе поэтессы высокие ноты зазвучат восклицающим тоном:
В перестрелку − скиф
В христопляску − хлыст,
− Море! − небом в тебя отваживаюсь.
Как на каждый стих −
Что на тайный свист
Останавливаюсь,
Настораживаюсь.
***
Целому морю − нужно всё небо,
Целому сердцу − нужен весь Бог.
«К морю могло быть только на листке бумаги − и внутри».
А с первой встречи, которую безумно ждала, Марина не полюбила голубое солёное море. Сонино же море оказалось всей жизнью − здесь, на Земле.
Звучание − не просто впечатление, но голос души, таинственной и исповедующейся в каждом со-творении. Звук − это то, что слышится, но для композитора в одном-единственном звуке заключена Вселенная безграничных оттенков Света, Цвета, Сферы.
Впервые в жизни Анири так смотрит на восход, и впервые находит таким рассвет. Это её рассвет − наполовину, наполовину музыки-души.
Анири не решается поставить точку. На долю секунды взор пробегает заголовки статей: «Осенняя звезда», «Прекрасная дама…».
Последнее переживание, и вот уже заключительная − самая сокровенная фраза. Холодный ветер врывается в окно, бесшумно роняя чистый лист. Анири касается прозрачного стекла, но рука вдруг останавливается в движении. Глаза устремляются вдаль − на белый лист, уста, будто завороженные терпким морозным воздухом, произносят слова. Анири читает стихотворение Геннадия Айги. И понимается, как глубоко близки личности, судьбы, миры художников:
была как лужайка страна
мир − как лужайка
там были берёзы-цветы
и сердце-дитя.
Непрочтённые слова
Написав стихи
Слезой на стекле
Мой голос в тиши достигает Тебя,
Смерть не дыши в необличьи меня,
Раною кровь утолив,
Не спеши быть!
Белый стих…
Белый снег…
Белый свет…
Темнота мне милее
В ней Души.
Скрежат муки по нервам,
Но ответам нет места
В линиях лабиринта сердца.
Апофатик. Свет.
Белый стих летит к устам,
Слёзы в них,
Печаль души окаменелой
Души живой.
Не станет прозы,
Стих слеза.
Жажда жизни в смерти тела,
Жажда смерти в жизни души.
Бог во мне. Слёзы сожги!
Чисты буквы-полулисты.
Я шептала слова,
За окошком слеза,
Не хотела признаться: «моя»,
Не хотела!.. остаться.
Мне надо видеть души,
Смотреть не в оболочку,
В точку их Сиянья, Затуханья,
Воскрешения. Погребение.
Луна призрачно освещает миниатюрную фигуру Куклы, сидящей на книжной полке. По щекам Пьеро медленно текут слёзы, стирая мел. А рядом Часы: «Тик-так, тик-так, тик-так…» механически отсчитывают его время. Пьеро оживает в момент, когда темнота, скрывая тени, поглощает окружение.
Звуки тишины погружают Лолу в мир собственных иллюзий. Она представляет себя белой Чайкой, которая свободно парит над чёрным морем, а потом растворяется в белизне неба, сливаясь с порывами ветра. Переживания настоящего постепенно притупляются и отстраняются. Теперь они – принадлежавшее и непонятное. Однако дневные видения тугими узлами привязаны к мыслям Лолы. По стрелке циферблата продолжают ходить воспоминания о первой встрече со смертью, оторвавшей близкого Человека.
Круг размыкает сон. В этот миг сердце Пьеро начинает неслышно биться. Забравшись на канат, Танцовщик осторожно ступает по тонкой нити Лолиной жизни, нечаянно разгадывая её раны, случайно прочитывая её путь. И шёпотом проговаривает слова из сна:
белость комнаты
теплом овеян Силуэт
пламя сгорает во льду
истлевает безумие о воскрешении
смиряется сознание с Человекосмертью
В том измерении, где темнота обретает ночь, Лола находит одиночество-принятие. Но каждое утро наступает рассвет. Ноги деревянной Марионетки неподвижно свисают вниз. Пьеро с прежней печалью склоняет голову над книгой стихов Альбера Жиро, так и не засмеявшись.
Одной темнотою, тишиной
(непридуманная фантазия)
Французская писательница Анири была увлечена сочинением необычных рассказов. Долгие часы у камина… Она не замечала «песочного» течения реки-жизни. Тогда казалось, и не существует того, что называют временем, − оно превращается в миг, а миг в бесконечность. В единый клубок вечности сплетаются точки, линии...
Анири любила фантазировать, глядя на ярко пылающее пламя и разгадывая его тени. Свет этой необыкновенной картины, меняющей лики у неё на глазах, истаивал, но продолжал изливать мерцающие лучи искорок на ненаписанные страницы её загадочной души, дотрагиваясь и обжигая белые листы бумаги.
Зима. Сумерки… Анири подходит к окну, окидывая взглядом столик с газетными вырезками, и сознание возвращается к потоку мелькающих мыслей. Перо неспешно выводит мелкие буквы длинных строк, а чувства пытаются скрыться где-то между слов. Они не хотят отрываться от сердца и лишь желают соприкоснуться, найти отклик в живом сердце её героини. Но ответом оказываются звуки − звуки гениальной музыки той, чьё имя оставалось неизвестным многие годы. Анири начинает своё повествование…
Это сейчас она − композитор, знаменитый во всём мире, а тогда во дворе дома пятилетняя девочка как завороженная слушала игру на баяне молодого человека лет семнадцати − юродивого. И начинала танцевать под звуки его музыки. Впоследствии, вспоминая о годах, прожитых в Казани, композитор скажет, что потребность сочинять музыку дала о себе знать уже в том инстинктивном танце у карусели. Именно благодаря неосознанной, неведомо кем внушённой импровизации на крохотную Сонечку обратили внимание её будущие педагоги музыкальной школы. Эти впечатления явятся некой аллюзией в одной из детских пьес − «Волшебная карусель» − письма далёкого прошлого. А пока…
Приближается ночь. Деревья, снег и воздух становятся одной темнотою, тишиной. Ни звука…
«Ни звука» − означает полное молчание, пишет Анири, − а для творца музыки − «сонорное» море, увлекающее за собою в бездну космического пространства. Это как то «море» маленькой Марины − мечта, оставшаяся с нею навсегда. Только потом, по прошествии лет, в стихах и прозе поэтессы высокие ноты зазвучат восклицающим тоном:
В перестрелку − скиф
В христопляску − хлыст,
− Море! − небом в тебя отваживаюсь.
Как на каждый стих −
Что на тайный свист
Останавливаюсь,
Настораживаюсь.
***
Целому морю − нужно всё небо,
Целому сердцу − нужен весь Бог.
«К морю могло быть только на листке бумаги − и внутри».
А с первой встречи, которую безумно ждала, Марина не полюбила голубое солёное море. Сонино же море оказалось всей жизнью − здесь, на Земле.
Звучание − не просто впечатление, но голос души, таинственной и исповедующейся в каждом со-творении. Звук − это то, что слышится, но для композитора в одном-единственном звуке заключена Вселенная безграничных оттенков Света, Цвета, Сферы.
Впервые в жизни Анири так смотрит на восход, и впервые находит таким рассвет. Это её рассвет − наполовину, наполовину музыки-души.
Анири не решается поставить точку. На долю секунды взор пробегает заголовки статей: «Осенняя звезда», «Прекрасная дама…».
Последнее переживание, и вот уже заключительная − самая сокровенная фраза. Холодный ветер врывается в окно, бесшумно роняя чистый лист. Анири касается прозрачного стекла, но рука вдруг останавливается в движении. Глаза устремляются вдаль − на белый лист, уста, будто завороженные терпким морозным воздухом, произносят слова. Анири читает стихотворение Геннадия Айги. И понимается, как глубоко близки личности, судьбы, миры художников:
была как лужайка страна
мир − как лужайка
там были берёзы-цветы
и сердце-дитя.
Непрочтённые слова
Написав стихи
Слезой на стекле
Мой голос в тиши достигает Тебя,
Смерть не дыши в необличьи меня,
Раною кровь утолив,
Не спеши быть!
Белый стих…
Белый снег…
Белый свет…
Темнота мне милее
В ней Души.
Скрежат муки по нервам,
Но ответам нет места
В линиях лабиринта сердца.
Апофатик. Свет.
Белый стих летит к устам,
Слёзы в них,
Печаль души окаменелой
Души живой.
Не станет прозы,
Стих слеза.
Жажда жизни в смерти тела,
Жажда смерти в жизни души.
Бог во мне. Слёзы сожги!
Чисты буквы-полулисты.
Я шептала слова,
За окошком слеза,
Не хотела признаться: «моя»,
Не хотела!.. остаться.
Мне надо видеть души,
Смотреть не в оболочку,
В точку их Сиянья, Затуханья,
Воскрешения. Погребение.