Новеллы Юрия Арбекова о Лермонтове и его окружении
Пришёл август. Ставрополь утопал в садах и виноградниках. Знаменитую крепость на вершине горы со всех сторон окружали зелёные, жёлтые, красные пропахшие ягодами станицы.
Но мать и дочь, проезжая в открытой коляске, словно не замечали всей этой красоты.
— Кавказ! О, как мне не хотелось отпускать сюда сына! — сказала Елизавета Михайловна, смахнув со щеки слезинку. — Чувствовала, что не к добру…
— Твой сын в тюрьме, но жив, маман. А мой жених — в могиле! — возразила дочь.
— Ах, Натали, милая моя, ну зачем ты выдумываешь? Лермонтов не был твоим женихом! И этот твой траур… он выглядит нелепо…
Дочь вскипела.
— Был, мама, был! И с бабушкой его, Елизаветой Алексеевной, мы виделись последний раз по-родственному. Она меня уже считала невестой своего внука!
Елизавета Михайловна вздохнула.
— Пусть даже так, дочка… Но смерть всему кладёт предел и прежних чувств не возвращает. Возьми хоть ту же бабушку его… Я её тоже знаю. Достойная седая дама, знатный род, тебя любила… А нынче? Мы для неё враги до гроба! Мартыновы там прокляты навек!
Наталья Соломоновна горестно усмехнулась.
— Боюсь я, мама, что не только там. Подруги пишут из столиц, что Лермонтов у всех сегодня на устах, его читают стар и мал, во всех театрах ставят пьесы… А именем Мартынова детей пугают! Он для всех — как Каин, убивший своего брата!
Мать по-французски велела дочери замолчать, боялась, что услышит кучер, а по-русски добавила:
— Опомнись, Натали! Я мать его, не забывай об этом! А ты — родная сестра!
Наталья отвернулась и сказала в сторону:
— И хочется забыть, да вот никак.
В штабе Кавказской линии их встретили почтительно и отчасти с любопытством: они составляли контраст. Дама средних лет была в дорожном, но светлом костюме под стать погоде, а юная красавица и, судя по всему, её дочь, — в чёрном трауре.
Дежурный офицер отправился доложить и вскоре вышел из кабинета с приятной улыбкой:
— Командующий войсками на Кавказской линии и в Черноморье генерал-адъютант Граббе ждёт вас.
Они вошли. Павел Христофорович встал с кресла и пошёл навстречу.
— Мадам? Мадмуазель? Прошу садиться… У Вас, я вижу, траур? — спросил он Наталью нежно, почти по отцовски.
— Да, ваше превосходительство. Убит жених мой — ваш бывший офицер.
Генерал выразил лицом искреннее сочувствие.
— Простите, ежели обижу, но имя жениха — возможно ли узнать?..
— Да, генерал. Оно известно. Это поручик Лермонтов.
Командующий поднял бровь.
— Ах, вот что?! Так у него была невеста?!. Простите, я не знал. — Он горестно вздохнул. — Ещё одна капля в источник всеобщей печали!
В эту минуту вошёл полковник Голицын.
— Вы меня звали, ваше превосходительство?
— Да, полковник. Мадам, мадмуазель, разрешите представить: князь Голицын Владимир Сергеевич, командующий кавалерией Кавказской линии. Поручик Лермонтов служил в его команде и пользовался общей любовью. А вам, полковник, представляю: невеста поручика…
— Наталья Соломоновна, — представилась она.
— Моё сочувствие, мадмуазель! Сказать по совести, у вас мог быть чудесный муж! О творчестве его могу сказать особо, поскольку сам рисую, играю… Но он и в сражениях был удачлив и храбр, водил за собою сотню самых отважных рубак — охотников, как мы их называем. Опыт хладнокровного мужества — вот что приобрёл он в боях и со временем мог стать нам, старикам, достойной сменой.
— Мерси, полковник, — сказала Натали, с трудом сдерживая слёзы.
Генерал обернулся к старшей.
— А вы, я полагаю, мама?.. Ваша дочь вправе гордиться тем, что называла такого человека женихом. Мы все ещё не до конца понимаем, какой величины был этот гений. И смелый, мудрый офицер к тому же!
— Мерси, Ваше превосходительство, — кивнула Елизавета Михайловна. — Но у нас к вам просьба …
— Любая ваша просьба — закон для нас! — любезно улыбнулся командующий.
— Скажите, генерал: могли бы мы наведать офицера, который помещён в вашей гауптвахту?
Граббе обернулся к своему заместителю.
— А кто у нас там сегодня?..
Князь пожал плечами.
— Один Мартынов, больше никого.
— С Мартыновым я и прошу свиданья, — сказала дама.
— С Мартыновым?!.. А что вам до него?
Елизавета Михайловна глубоко вздохнула.
— Он сын мой, господа…
Воцарилась мёртвая тишина.
— Сын?!! — удивился полковник
— Убитый — зять, а сам убийца — сын?! — пытался сообразить генерал.
— Не сразу сочинишь подобные сюжеты! — усмехнулся князь.
Мать развела руками.
— Что делать, господа? Увы, так вертит нами жизнь. Они с детства были друзьями — тот и этот, учились вместе, воевали тоже… И были, в общем то, не против породниться…— Мать покосилась на дочь. — Что случилось в тот чёрный июльский день — хоть убей, никто из нас понять не может! Скажу одно: для нас, Мартыновых, эта дуэль всегда будет чёрным пятном. А дочь моя? Кто из русских кавалеров женится на сестре убийцы Лермонтова?!*
Наступила неловкая тишина. Генерал вправе был отказать, но — он же слово дал! И Граббе решительно махнул рукой.
— Ну что ж… Майор Мартынов нынче под судом, и каждого к нему не допускают, но… я обещал, а обещанья держит русский генерал!
Елизавета Михайловна горделиво поклонилась и пошла к выходу.
— А вы, мадмуазель?.. Пойдёте тоже?.. — спросил полковник Наталию.
— Увы, господа. Это брат мой…
— Ну хорошо. Дежурный офицер отведёт вас…
Дамы вышли, а Граббе с Голицыным обменялись удивлёнными взглядами: ужели вымысел Шекспира возможен и в реальной жизни?!
В караульное помещение вывели Николая — слегка похудевшего и обросшего.
— Николя! — Мать крепко обняла его, осыпала поцелуями. — Милый мой! Как ты похудел за лето! Тебя здесь не кормят?
— Какая еда, маман? — невесело усмехнулся Николай Соломонович. — В горло ничего не лезет.
Елизавета Михайловна обернулась к дочери.
— Натали! Поздоровайся с братом!
Наталья Соломоновна демонстративно отвернулась.
— Не надо, мама, — сказал он. — Она видеть меня не желает. Я тоже…
— Что?!. — возмутилась сестра.
— Я тоже не хотел бы себя видеть, Натали. Я сам себе противен! — Мартынов встряхнул головой и отвернулся, глядя в зарешёченное окно. — Весь этот месяц, сразу после дуэли, я встречался с самыми разными людьми: конвоирами, следователями, со своими секундантами на очных ставках… И в каждом взоре, в каждом! — я видел одно и то же: «Как ты нам противен!»…
Мать всхлипнула.
— Ну будет, будет, сынок. Сейчас ты среди самых близких, мы любим тебя…
— Не говорите так, маман! — вскричал он. — Я знаю, что вам пришлось пережить в этот месяц. Вы входили в салоны и все голоса мгновенно умолкали. Все головы поворачивались к вам. Все, кто прежде встречал вас с улыбкой, теперь смотрели с едким любопытством: «То мать убийцы! — думал каждый. — На нём, проклятом, кровь поэта, но и она виновна — тем, что родила злодея!».
— Не надо, сын!
— Нет, надо, мама, надо!!! За этот месяц я пережил и передумал столько, сколько за двадцать лет не передумал. Я понял, как была глупа и ничтожна вся прежняя пустая жизнь моя. Завидовал — кому? Такому другу, которым должен был гордиться!
Наталья удивлённо подняла бровь:
— Ты правду говоришь?
— Как на духу, Наташа! Ведь я его любил, ты помнишь? Я говорил…
— Помню, да.
— Как я обрадовался, увидев его в Пятигорске! Мы жили рядом: я вместе с Глебовым, а Лермонтов с Монго. Бывало, утром выглянешь наружу, а Лермонтов сидит в своём распахнутом окне и что-то пишет, пишет, пишет… В саду всё зелено, свистят пичуги, и смотрит с высоты Эльбрус…
— Как это всё прелестно, брат! — восторженно вскричала Наталья. — Я вижу словно наяву… Но отчего же ссора?!
Он взялся за виски, принялся тереть их, как делают пьяницы по утрам, вспоминая.
— До нынешнего дня я и сам не пойму. Какая кошка пробежала между нами?!.. Я прежде говорил, и на суде скажу, что к ссоре не было серьёзных причин. На следующий день уж я готов был к примиренью…
— И что же?!.. — спросила сестра.
— Какое то виденье было мне… Не помню точно, выпил я изрядно. Но знаю хорошо, что друга я простил и сам себе дал слово — стрелять в воздух!
— Так и надо было, — одобрила мать. — У вашего отца в полку стрелялись тоже. Но пуля в небо — и опять друзья!
— И я так хотел, матушка! Но… решено было стреляться до трёх раз…
— О, господи, какая кровожадность!
—…и я сказал себе: пущу-ка Мишке пулю в ногу! Из армии он всё одно хотел уйти, а для всего иного хромота не помеха. И великий Байрон, с которым он хотел сравняться, хромал тоже… Но к вечеру заволокло всё небо, гроза гремела, ливень, видно было плохо… Похоже, промахнулся я…
Наступила общая пауза. Натали смотрела на брата во все глаза: врёт или нет? Елизавета Михайловна думала о другом.
— О, Господи! Когда бы вам, мужчинам, хоть раз родить — оставили б навеки вы эту глупую привычку убивать!
Дверь со скрипом отворилась, заглянул надзиратель:
— Свидание окончено!
Пришла пора прощаться.
— Я слушала тебя со вниманьем, Николя, и поняла одно: в те роковые дни ты обо мне ни разу не подумал! — с горечью сказала Натали и вышла вон.
— Крепись, сынок! Храни тебя Господь! — сказала мать, поцеловала и ушла, утирая слезы.
Николай хитровато смотрел им вслед.
«Разжалобил я вас?.. Надеюсь, что и суд разжалобить удастся».
За ним закрыли тяжёлую дверь, шаги конвоира удалились.
Вскоре состоялся суд. Мартынов отделался тремя месяцами гауптвахты в Киевской крепости и церковным покаянием.
*Наталья вышла замуж за иностранца и взяла его фамилию: де-ла Турдонне.
Пришёл август. Ставрополь утопал в садах и виноградниках. Знаменитую крепость на вершине горы со всех сторон окружали зелёные, жёлтые, красные пропахшие ягодами станицы.
Но мать и дочь, проезжая в открытой коляске, словно не замечали всей этой красоты.
— Кавказ! О, как мне не хотелось отпускать сюда сына! — сказала Елизавета Михайловна, смахнув со щеки слезинку. — Чувствовала, что не к добру…
— Твой сын в тюрьме, но жив, маман. А мой жених — в могиле! — возразила дочь.
— Ах, Натали, милая моя, ну зачем ты выдумываешь? Лермонтов не был твоим женихом! И этот твой траур… он выглядит нелепо…
Дочь вскипела.
— Был, мама, был! И с бабушкой его, Елизаветой Алексеевной, мы виделись последний раз по-родственному. Она меня уже считала невестой своего внука!
Елизавета Михайловна вздохнула.
— Пусть даже так, дочка… Но смерть всему кладёт предел и прежних чувств не возвращает. Возьми хоть ту же бабушку его… Я её тоже знаю. Достойная седая дама, знатный род, тебя любила… А нынче? Мы для неё враги до гроба! Мартыновы там прокляты навек!
Наталья Соломоновна горестно усмехнулась.
— Боюсь я, мама, что не только там. Подруги пишут из столиц, что Лермонтов у всех сегодня на устах, его читают стар и мал, во всех театрах ставят пьесы… А именем Мартынова детей пугают! Он для всех — как Каин, убивший своего брата!
Мать по-французски велела дочери замолчать, боялась, что услышит кучер, а по-русски добавила:
— Опомнись, Натали! Я мать его, не забывай об этом! А ты — родная сестра!
Наталья отвернулась и сказала в сторону:
— И хочется забыть, да вот никак.
В штабе Кавказской линии их встретили почтительно и отчасти с любопытством: они составляли контраст. Дама средних лет была в дорожном, но светлом костюме под стать погоде, а юная красавица и, судя по всему, её дочь, — в чёрном трауре.
Дежурный офицер отправился доложить и вскоре вышел из кабинета с приятной улыбкой:
— Командующий войсками на Кавказской линии и в Черноморье генерал-адъютант Граббе ждёт вас.
Они вошли. Павел Христофорович встал с кресла и пошёл навстречу.
— Мадам? Мадмуазель? Прошу садиться… У Вас, я вижу, траур? — спросил он Наталью нежно, почти по отцовски.
— Да, ваше превосходительство. Убит жених мой — ваш бывший офицер.
Генерал выразил лицом искреннее сочувствие.
— Простите, ежели обижу, но имя жениха — возможно ли узнать?..
— Да, генерал. Оно известно. Это поручик Лермонтов.
Командующий поднял бровь.
— Ах, вот что?! Так у него была невеста?!. Простите, я не знал. — Он горестно вздохнул. — Ещё одна капля в источник всеобщей печали!
В эту минуту вошёл полковник Голицын.
— Вы меня звали, ваше превосходительство?
— Да, полковник. Мадам, мадмуазель, разрешите представить: князь Голицын Владимир Сергеевич, командующий кавалерией Кавказской линии. Поручик Лермонтов служил в его команде и пользовался общей любовью. А вам, полковник, представляю: невеста поручика…
— Наталья Соломоновна, — представилась она.
— Моё сочувствие, мадмуазель! Сказать по совести, у вас мог быть чудесный муж! О творчестве его могу сказать особо, поскольку сам рисую, играю… Но он и в сражениях был удачлив и храбр, водил за собою сотню самых отважных рубак — охотников, как мы их называем. Опыт хладнокровного мужества — вот что приобрёл он в боях и со временем мог стать нам, старикам, достойной сменой.
— Мерси, полковник, — сказала Натали, с трудом сдерживая слёзы.
Генерал обернулся к старшей.
— А вы, я полагаю, мама?.. Ваша дочь вправе гордиться тем, что называла такого человека женихом. Мы все ещё не до конца понимаем, какой величины был этот гений. И смелый, мудрый офицер к тому же!
— Мерси, Ваше превосходительство, — кивнула Елизавета Михайловна. — Но у нас к вам просьба …
— Любая ваша просьба — закон для нас! — любезно улыбнулся командующий.
— Скажите, генерал: могли бы мы наведать офицера, который помещён в вашей гауптвахту?
Граббе обернулся к своему заместителю.
— А кто у нас там сегодня?..
Князь пожал плечами.
— Один Мартынов, больше никого.
— С Мартыновым я и прошу свиданья, — сказала дама.
— С Мартыновым?!.. А что вам до него?
Елизавета Михайловна глубоко вздохнула.
— Он сын мой, господа…
Воцарилась мёртвая тишина.
— Сын?!! — удивился полковник
— Убитый — зять, а сам убийца — сын?! — пытался сообразить генерал.
— Не сразу сочинишь подобные сюжеты! — усмехнулся князь.
Мать развела руками.
— Что делать, господа? Увы, так вертит нами жизнь. Они с детства были друзьями — тот и этот, учились вместе, воевали тоже… И были, в общем то, не против породниться…— Мать покосилась на дочь. — Что случилось в тот чёрный июльский день — хоть убей, никто из нас понять не может! Скажу одно: для нас, Мартыновых, эта дуэль всегда будет чёрным пятном. А дочь моя? Кто из русских кавалеров женится на сестре убийцы Лермонтова?!*
Наступила неловкая тишина. Генерал вправе был отказать, но — он же слово дал! И Граббе решительно махнул рукой.
— Ну что ж… Майор Мартынов нынче под судом, и каждого к нему не допускают, но… я обещал, а обещанья держит русский генерал!
Елизавета Михайловна горделиво поклонилась и пошла к выходу.
— А вы, мадмуазель?.. Пойдёте тоже?.. — спросил полковник Наталию.
— Увы, господа. Это брат мой…
— Ну хорошо. Дежурный офицер отведёт вас…
Дамы вышли, а Граббе с Голицыным обменялись удивлёнными взглядами: ужели вымысел Шекспира возможен и в реальной жизни?!
В караульное помещение вывели Николая — слегка похудевшего и обросшего.
— Николя! — Мать крепко обняла его, осыпала поцелуями. — Милый мой! Как ты похудел за лето! Тебя здесь не кормят?
— Какая еда, маман? — невесело усмехнулся Николай Соломонович. — В горло ничего не лезет.
Елизавета Михайловна обернулась к дочери.
— Натали! Поздоровайся с братом!
Наталья Соломоновна демонстративно отвернулась.
— Не надо, мама, — сказал он. — Она видеть меня не желает. Я тоже…
— Что?!. — возмутилась сестра.
— Я тоже не хотел бы себя видеть, Натали. Я сам себе противен! — Мартынов встряхнул головой и отвернулся, глядя в зарешёченное окно. — Весь этот месяц, сразу после дуэли, я встречался с самыми разными людьми: конвоирами, следователями, со своими секундантами на очных ставках… И в каждом взоре, в каждом! — я видел одно и то же: «Как ты нам противен!»…
Мать всхлипнула.
— Ну будет, будет, сынок. Сейчас ты среди самых близких, мы любим тебя…
— Не говорите так, маман! — вскричал он. — Я знаю, что вам пришлось пережить в этот месяц. Вы входили в салоны и все голоса мгновенно умолкали. Все головы поворачивались к вам. Все, кто прежде встречал вас с улыбкой, теперь смотрели с едким любопытством: «То мать убийцы! — думал каждый. — На нём, проклятом, кровь поэта, но и она виновна — тем, что родила злодея!».
— Не надо, сын!
— Нет, надо, мама, надо!!! За этот месяц я пережил и передумал столько, сколько за двадцать лет не передумал. Я понял, как была глупа и ничтожна вся прежняя пустая жизнь моя. Завидовал — кому? Такому другу, которым должен был гордиться!
Наталья удивлённо подняла бровь:
— Ты правду говоришь?
— Как на духу, Наташа! Ведь я его любил, ты помнишь? Я говорил…
— Помню, да.
— Как я обрадовался, увидев его в Пятигорске! Мы жили рядом: я вместе с Глебовым, а Лермонтов с Монго. Бывало, утром выглянешь наружу, а Лермонтов сидит в своём распахнутом окне и что-то пишет, пишет, пишет… В саду всё зелено, свистят пичуги, и смотрит с высоты Эльбрус…
— Как это всё прелестно, брат! — восторженно вскричала Наталья. — Я вижу словно наяву… Но отчего же ссора?!
Он взялся за виски, принялся тереть их, как делают пьяницы по утрам, вспоминая.
— До нынешнего дня я и сам не пойму. Какая кошка пробежала между нами?!.. Я прежде говорил, и на суде скажу, что к ссоре не было серьёзных причин. На следующий день уж я готов был к примиренью…
— И что же?!.. — спросила сестра.
— Какое то виденье было мне… Не помню точно, выпил я изрядно. Но знаю хорошо, что друга я простил и сам себе дал слово — стрелять в воздух!
— Так и надо было, — одобрила мать. — У вашего отца в полку стрелялись тоже. Но пуля в небо — и опять друзья!
— И я так хотел, матушка! Но… решено было стреляться до трёх раз…
— О, господи, какая кровожадность!
—…и я сказал себе: пущу-ка Мишке пулю в ногу! Из армии он всё одно хотел уйти, а для всего иного хромота не помеха. И великий Байрон, с которым он хотел сравняться, хромал тоже… Но к вечеру заволокло всё небо, гроза гремела, ливень, видно было плохо… Похоже, промахнулся я…
Наступила общая пауза. Натали смотрела на брата во все глаза: врёт или нет? Елизавета Михайловна думала о другом.
— О, Господи! Когда бы вам, мужчинам, хоть раз родить — оставили б навеки вы эту глупую привычку убивать!
Дверь со скрипом отворилась, заглянул надзиратель:
— Свидание окончено!
Пришла пора прощаться.
— Я слушала тебя со вниманьем, Николя, и поняла одно: в те роковые дни ты обо мне ни разу не подумал! — с горечью сказала Натали и вышла вон.
— Крепись, сынок! Храни тебя Господь! — сказала мать, поцеловала и ушла, утирая слезы.
Николай хитровато смотрел им вслед.
«Разжалобил я вас?.. Надеюсь, что и суд разжалобить удастся».
За ним закрыли тяжёлую дверь, шаги конвоира удалились.
Вскоре состоялся суд. Мартынов отделался тремя месяцами гауптвахты в Киевской крепости и церковным покаянием.
*Наталья вышла замуж за иностранца и взяла его фамилию: де-ла Турдонне.