Бегущие фигурки одетые модно
 
И почему я всегда что-нибудь забываю?
Иду в университет – ручку забуду, на репетицию – медиатор, к девушке – побриться. Мама постоянно твердит: «Как ты голову не забываешь?!»
Вот и сегодня, пошёл в театр с девушкой, а одеться подобающе культурному мероприятию забыл. Оделся, не задумываясь, как всегда, по принципу «чтобы удобнее было». В маршрутке ехал – опомнился. Подумал: «Да ладно! Поздняк метаться: времена не те…»
…
«O tempora! O mores!» – воскликнул поэт, и я ответил: «Да-да-да! Были люди в ваше время… как денди лондонские одеты… Смокинги, бабочки, воротнички под подбородок. Ну, положим, так сейчас не носят, но в костюмчик цвета сливочного мороженого прикинуться можно было бы. Хотя это тоже не носят».
…
Я вспомнил театр. Такой торжественный. Огромные люстры под потолком, мириады огней. Улыбающиеся лица в ожидании действа. Отделанные мрамором стены. Дорогие и модные или просто красивые платья на дамах. Даже в туалете так чисто, что отпадает охота плевать на пол, ссать мимо очка и писать на стенах многоумные фразы типа: «Здесь был Вася».
А я! Армейские ботинки, чёрные джинсы, заляпанные пылью, вареньем, майонезом и уже не помню чем – последний раз год назад стирал, толстовка «Metallica» с орущим Джеймсом на груди и скелетом с бензопилой на спине. Ладно, хоть голову помыл. Но более ничем прикид мой не соответствовал прикиду человека, идущего в культурное заведение.
Перед театром встретил свою ненаглядную Евгению.
Медленным шагом, как на убой, я проследовал с ней до дверей театра, стараясь улыбаться её милому щебетанию.
Собравшись с силами, я вошёл в фойе и снял куртку.
Сказать, что это было ужасно – не сказать ничего. Лучше бы я голову дома забыл. Если Женечка и сделала вид, что всё в порядке, то остальные этого не сделали. Все постоянно искоса на меня поглядывали будто я прокажённый, будто у меня на лбу написано «антиобщественный элемент» или «посмотри на меня ещё раз». Одни презрительно фыркали, другие хихикали и перешёптывались, третьи оглядывали с ног до головы и более не удостаивали вниманием. Жаль, но третьих было очень мало.
Как я дотянул до начала спектакля, не знаю. Но дотянул. Все расселись, погас свет, и представление началось.
Если бы я был критиком, я бы написал, что спектакль «рулеззз». Так что, когда случился антракт, было неприятно вспоминать, что меня ожидает в фойе. И я сбежал… ушёл в туалет и заперся там в кабинке.
«Нехорошо получается! Оставил девушку одну, – подумал я, выводя ключом на стене заветное «Metallica Forever». – И похавать бы не мешало».
Мы как раз договорились встретиться в буфете, и когда я подошёл, Женя покупала себе кучу пирожных. Я долго присматривался, приценивался и, в конце концов, взял себе пару пирожков с картошкой и кофе. Мы сели за столик. В буфете, как всегда, было много народу. Рядом с нами сидели папаша с дочкой лет пяти. Он ел то же, что и я.
Я набросился на пирожки, а нахальная девчушка за соседним столиком требовала у отца ещё пирожных.
Я подошёл к середине второго пирожка, когда почувствовал что-то неладное. Что-то мягкое, резиновое и склизкое. Зажав это нечто зубами, я вытянул его из пирожка. Нечто оказалось длинным и свисало ниже подбородка. У девушки, проходившей мимо к своему столику, при взгляде на меня округлились глаза, она поднесла руку ко рту, вскрикнула и стремглав выбежала из буфета. Кто-то из очереди нервно хохотнул и сказал: «А пирожок-то с сюрпризом!»
Вдруг девочка из-за соседнего столика, указывая на меня, закричала:
– Папа! Папа! Смотри!.. Воздушный шарик!
– Да уж… Помнишь, милая, как в мультике… тот, который и входит, и выходит… причём замечательно выходит, – ответил ей отец и, посмотрев на пирожок  в своей руке, отложил его недоеденным.
– Ага, – подытожила Женя. – Использованный воздушный шарик.
Ужасная догадка пришла мне в голову. Я медленно двумя пальцами взял нечто, свисающее из моего рта, и вытянул его оттуда. К этому моменту на меня смотрели все, кто не убегал в панике из буфета, держась руками за рот. Я посмотрел. Точно. Так и есть. Презерватив.
Я огляделся по сторонам. Большинство из оставшихся еле удерживали себя от того, чтобы пуститься наперегонки в туалет.
«Ну и кто из нас не соответствует культурному уровню данного заведения?» – подумал я и стал нарочито медленно дожёвывать пирожок. А, дожевав и проглотив, откусил ещё. Это было выше их сил, и остатки толпы пустились в свой рвотный путь.
В буфете, кроме меня и Женьки, остались только отец с дочкой за соседним столиком да ещё несколько человек. Посмотрев на меня, отец взял свой отложенный пирожок и доел. А, уходя, похлопал меня по плечу и сказал:
– Я тоже в молодости панковал.
На следующем антракте я был спокоен, так как уже знал, что мой внешний вид вполне годится для этого места. А кому не нравится – не смотрите. И они не смотрели. Возможно, боялись вновь отправиться откровенничать с унитазом.
И всё же нашлась одна смелая. Надменно, сквозь линзы очков в роговой оправе, на меня смотрела дама лет эдак сорока. Я лишь смачно облизнулся, сглотнул слюну, и последний протест культуры бескультурию был вскоре высказан не мне, а там же, где и все остальные – в комнатах с фигурками модно одетых людей у входа. Там им и место.
…
  Через некоторое время после этого инцидента настал мой день рождения, и мама решила подарить мне костюм.
– Не надо. Лучше упаковку  презервативов, – ответил я, и Женька рассмеялась.
 
 
 
Кот.
Посвящается другу Тёме.
 
– Вот так мы с ней и расстались, – сказал Дима. Молодой человек среднего роста, шатен с серой внешностью и поведением, призванным к смешению с толпой.
– М-д-а-а-а... Грустно, – Саня смотрел куда-то за плечо Диме, и вид его вполне соответствовал только что сказанной фразе.
– Скорее обидно!
– Что обидно?
– То, что не я кинул, а меня кинули! – Дима залил в себя ещё пива.
Воцарилось молчание. Они стояли у скамьи, но не садились, оттого что оная была мокрой от прошедшего днём дождя. Время было позднее и заметно похолодало, возможно, даже ниже нуля. Так что, кроме перспективы промочить, была перспектива отморозить то самое место.
"Хоть слякоти наутро не будет", – подумал Саня.
В чёрное пространство неба от них подымались клубы сигаретного дыма и пара.
Оба уже давненько ёжились от холода, но продолжали глушить холодное пиво.
– Поражаюсь тебе! – сказал Саня. – Ты не засекал, за сколько выпиваешь поллитра?
– А что такое? – Дима, опустив пустую бутылку в урну, в непонятках уставился на друга.
– Да так, проехали, – Саня многозначительно посмотрел на свою бутылку. Та была пуста лишь наполовину.
– Надо закурить, – сказал Дима, чтобы хоть как-то прервать затянувшееся молчание.
– Да, надо, – отозвался Саня.
Вдруг в кустах послышалось какое-то шевеление, а затем оттуда донёсся протяжный вой. Друзья стали вглядываться, но света от уличного фонаря не хватало, чтобы разглядеть что там, точнее, кто там.
Прошло немного времени. Шевеление и вой продолжались. И вот в полоску света попала мордашка. Вся избитая, исцарапанная. Глаз почти не видно. Уши порваны.
– Это кошка? – Дима был явно удивлён увиденным.
– Ага. Только, по-моему, это кот.
– А то, что мы слышим, это мяуканье?
– Видимо.
Звук, издаваемый котом, действительно не был похож на мяуканье. Вместо привычного "мяу", кот издавал нечто похожее на "м-а-а". Оттого что выл он часто, звуки сливались в непрерывный вой.
– Словно маму зовёт, – сказал Дима.
– Ни разу не слышал, чтобы кошки так выли, – сказал Саня. Оба продолжали смотреть на животное.
Кот тем временем уже полностью вышел на свет. Продолжая выть, но теперь уже потише и пореже, он подходил всё ближе. Прихрамывая. Хвост сломан.
Жалкое зрелище.
Подойдя к ногам Сани, кот поставил передние лапы ему на ботинок. Постоял так, задрав голову вверх, затем повернулся и прижался к ноге истерзанным боком. Теперь он смотрел на Диму.
– Знаешь, – Дима перевёл взгляд с кота на друга, – если бы я был со своей девушкой... со своей бывшей девушкой, – помолчав, поправился он, – я отнёс бы его домой и накормил. Правда, шла бы она от меня на расстоянии метра три, – Дима хохотнул.
– Ага. Но зато думала бы: "Какое у него доброе сердце!"
Друзья засмеялись и вновь посмотрели на кота. Тот уже подошёл к Диме и, старательно обнюхав его ноги, стал тереться о них. Дима сделал шаг назад:
– Чего тебе? - сказал он, обращаясь к коту. Тот же задрал морду и, посмотрев ему прямо в глаза, завыл громче и жалобнее.
– Демон, похоже, ты ему понравился! – Саня смотрел на кота, который вновь принялся тереться о ноги Димы. Дима опять отстранился и что-то невнятно пробубнил.
– А вот если бы я был с девушкой, – Саня с интересом наблюдал манёвры друга, – и у меня были деньги...
– Ну, наверное, у тебя были бы деньги, если бы ты гулял с девушкой, – перебил его Дима и рассмеялся.
– Ну да. Конечно. Так вот, если бы я был с девушкой, то сходил бы и купил ему "Вискас", – сказал Саня, прикуривая сигарету.
– Хм... Тоже выход, – сказал Дима, помолчал, посмотрел на друга. – Точно!.. Закурить надо!
В молчании Дима прикурил и уставился на дверь подъезда. Потом перевёл взгляд на кота, который примостился на ботинке Сани. Лишь его стоны, теперь уже совсем редкие, нарушали тишину двора.
Начался дождь. Мерзкий, теперь ещё и со снегом.
– Ну что? Домой или ещё по пиву? – Дима выстрелил бычком в урну, но промазал.
– Не знаю. Может, домой?
И они не спеша двинулись по домам, всё больше удаляясь от сырой скамьи, от темных зарослей клёна у подъезда, от этого воющего кота.
– Ты смотри, он идёт за нами! – воскликнул Саня, вглядевшись в причудливую игру света и тени в кустах. Дима тоже обернулся. Лишь скользнув там взглядом и сказав:
– Где?.. Не вижу, – он быстро отвернулся.
– Да вон же! Вон!
– Ладно. Идём домой, – не оборачиваясь, сказал Дима и зашагал прочь. Саня последовал за другом.
Их силуэты становились всё менее различимы во мраке ночи, пока совсем не растворились в нем.
Кот застыл у бордюра дороги и смотрел в спины уходящих людей. Вой его стал почти не слышим. Нет, он не прекратился совсем, лишь стих. Тихо, почти про себя, кот продолжал звать свою маму.
 
 
 
Старик.
 
На улице бесновался ветер. Он мёл по сугробам рои снежинок, искрящихся в искусственном свете фонарей. Напевая, задирал полы шуб и пальто прохожих – проказничал. Дурак.
Идти было недалеко, и скоро уже, захлопываясь, дверь подъезда защитила деда Колю от пурги, пытавшейся ворваться за ним следом. Четыре лестничных пролёта, не без труда, но были покорены. Отдышавшись, старик сунул руку во внутренний карман новенького пальто, чтобы проверить, не забыл ли пилюли. Забывчив стал. Убедившись, что пилюли на месте, он подошёл к старенькой обшарпанной двери и постучал. Послышалось шарканье тапок.
– Ты, Николай?!
– Да я, я!.. Открывай уже!
– Здоров! Заходи, ворчун старый!
– Да не кричи ты! Сам оглох, так и меня покалечишь! – они стояли и, сердито насупившись, мерили друг взглядами. Пётр был чуть пониже и благодаря взгляду исподлобья выглядел грознее. Вдруг оба они засмеялись и обнялись.
– Не забыл, значит, какой сегодня день?!
– Ага. С тобой забудешь – ты ведь полгода потом обижаться будешь.
– Да ладно тебе. Полгода, полгода. Раздевайся, проходи. Тоня!!! Гостей встречать будешь?
– Иду, Петруша, иду! – из кухни, шаркая сношенными тапками и на ходу вытирая руки о передник, показалась баба Тоня. – Здравствуй, Никола! Проходи, садись... Почти готово всё. Только рыбный пирог осталось вынуть.
Салаты. Маринованные грибочки – опята и грузди. Соления. В центре стола пустая доска под пирог. Пол-литра беленькой и банка компота из антоновки. Трёхлитровая.
– Вот, Коля, чем Бог послал. Так что не серчай, что не богато.
– Да ну, что ты! – отмахнулся старик. – Бог с тобой.
– Ну... Тогда давай по одной до пирога. За встречу!
– Мне в общем-то нельзя алкогольного. – сказал дед Коля, ставя стопочку, однако же, пустой. – Но в виде исключения...
– Рассказывай. Как твои? Настя? Володя? Витька?.. Ты как?
– Настя хворает. Плохо ей, я идти к тебе не хотел, оставлять её одну, так она настояла. Ты же знаешь, какая она упрямая. У Володи хорошо всё. Работает. Люда хвалит его, говорит, больше зарабатывать стал. Витя в этом году в школу пойдёт. Так вот. А я... Хуже мне всё и хуже. С каждым днём. Может, последний раз видимся...
– Да что ты, Коля! Не смей её звать! Поживём ещё!!!
– Нет. До своего восьмидесятилетия я, чувствую, не доживу, – дед Коля кашлянул и коснулся пальцами носа, как бы смахивая что-то. – Знаешь, человек – это мозаика, которая состоит из воспоминаний – разноцветных стёклышек и камешков. А держится всё это в целостности благодаря цементу, который со временем всё больше затвердевает. Цемент – это наши мечты. Молодой человек – картина скупая, вследствие малого количества воспоминаний, мутная и темная из-за обилия влажного цемента. И не картина вовсе. Состоявшийся человек – камешки и стёклышки перебраны, подогнаны друг к дружке, и цемент почти высох. На мозаике образ. Какой человек, такой и образ. А у нас, стариков, цемент держит плохо, кусочки нас постепенно отваливаются и падают на дно реки времени, возвращая ей когда-то взятые у неё взаймы камешки: воспоминания, жизнь. Так и уходим потихоньку-помаленьку обратно, в её прохладные струи.    Так вот я почти весь уже в ней. А одну мечту я далеко загадал, видать, и уголок моей мозаики ещё не высох даже. И не высохнет, пока не сбудется.
– И что это за мечта у тебя такая?
– Простая мечта. Настюшу свою хочу пережить. Не хочу, чтоб она на похоронах моих плакала, горевала. Лишь этого одного хочу. Всё остальное сбылось уже. Ладно. Пустое... Будет, как будет, как должно быть. Твои как?
– Да как всегда. Толик своего старшего, Анатолия Анатольевича, тоже в школу в этом году поведёт.
– А Василий как?
– Ой, не спрашивай. Пьёт всё. Своих довёл уже. Не надо лучше о нём. А то всё настроение испорчу.
– Хорошо, Пётр. Не будем. Вот и Тоня уж пирог несёт.
– О! Какой большой получился. Не осилим! – улыбаясь, сказал Пётр.
– Сейчас не осилим – завтра доедим. И мне готовить меньше, – баба Тоня повесила полотенце, которым держала поддон, на спинку стула и села. – Ага! Без меня уже почали бутылочку-то. Ни на минуту нельзя оставить.
– Ладно, не ворчи. День рождения у меня.
Пётр взял нож, срезал корочку с пирога и, осторожно взявшись за край, отогнул. Из-под неё повалил пар, что наполняет всё вокруг пряным ароматом, а людей вокруг заставляет нетерпеливо сглатывать. Корочку поделили поровну на три части. Ели молча.
Дед Коля, откусывая от пирога, по старой привычке подносил ладонь к подбородку, чтобы ни одна крошка не упала. А когда заметил, что так делают и Пётр с Тоней, невольно улыбнулся: "Крохоборы." Голодное время, пережитое однажды в молодости, сделало их экономными на всю жизнь.
– Ты не бойся, Коля, – нарушил молчание Пётр. – Раз давно загадал, так тому и быть. И вообще тебе побольше многих повезло. Нас с Тоней, например. Наш-то Васька вон пьёт беспробудно, а ты своего Володю на славу воспитал. Уж это одно чего стоит.
– Да, ты, конечно, прав... Надеюсь, что прав.
– Ты ещё сомневаешься?!
– Да я не в Володе своём сомневаюсь. Я в людях сомневаюсь. Понять я их, теперешних людей, не могу. Ведь помнишь, как в наши времена было?! Человек человеку брат. Если попал кто в беду какую, знает – люди не бросят, помогут. Такие добродетели были! Честность. Порядочность. Готовность помочь ближнему. А в средние века, например, гордость и вера. А сейчас?!
– А, – отмахнулся Пётр. – Всегда было хамло, которое ни в какие рамки не лезет!
– Так то – хамло, а я тебе про добродетели толкую! Те черты характера, того самого образа на мозаике, по которым и отличают хамло от добропорядочных граждан! А знаешь, какая сейчас главная добродетель?! Безучастность!!!
– Ну, это ты уж загнул!
– Ничуть. Ты посмотри на людей, Пётр. Они же все живут по принципу: сиди тихо и не высовывайся! У кого-то что-то плохое случилось? Пусть. У тебя же всё в порядке...
– Не все, Коля, не все...
Так они спорили ещё долго. Баба Тоня пыталась их утихомирить, но тщетно. Так случалось каждый раз, когда они встречались. И в конце концов, смирившись, она тихо сидела и слушала их, переводя взгляд с одного на другого.
Минутная стрелка на часах в который раз пересчитала все деления своего замкнутого одномерного мирка. Ветер за окном начал завывать. Видимо, оттого, что прохожих на улицах не осталось, и не с кем было поиграть, попроказничать.
– Ох, как я засиделся, – сказал дед Коля, посмотрев на часы. – Пора до дому идти.
– Что ты! Что ты! – запричитала баба Тоня. – Поздно уж. Пять утра. Подожди часик хоть и иди потом. Да и слышишь, как ветер за окном воет?
– Нет. Настя одна. Не могу я.
Старик прошёл в прихожую и встал в замешательстве.
– Это как их уже два стало? – спросил он, показывая на два одинаковых новых пальто, висящих на вешалке.
– Так моё одно! – сказал Пётр. – Мне давеча Толик подарил ко дню рождения.
– А мне Володя, – улыбнулся Коля.
– Видишь, может, и не все такие безучастные и равнодушные, как ты это себе представляешь.
Дед Коля только хотел что-то ответить, как баба Тоня его опередила:
– Молчи лучше, старый, а то опять сейчас спорить начнёте!
Пётр промолчал. Только посмотрел изничтожающе.
 Дед Коля разглядывал вешалку:
– Вот это, вроде, моё.
Он оделся. Затем присел на дорожку.
– Спасибо за угощение. Ещё раз с днём рождения, Пётр, – пожал руку, обнял. – Не болейте.
С этими словами вышел и стал потихонечку спускаться по лестнице.
На улице на него налетел обрадованный ветер и стал с ним заигрывать. Не обращая на него внимания, дед Коля брёл домой. Город спал. Скоро все пойдут на работу, учёбу, а он думал, как он придёт домой, в тёплую постель, к своей Настюше и уснёт рядом с ней... долгим замечательным сном, как...
...вдруг старик почувствовал, как бешено, словно в агонии колотится сердце. Он остановился, но сердце продолжало молотить, словно птица, рвущаяся на свободу. Старик лихорадочно стал расстёгивать пальто, но во внутреннем кармане его таблеток не оказалось. Он посмотрел во внешних карманах. Нет. Птица стала колоть его клювом. Он понял, что одел не своё пальто, но что уж теперь поделаешь? Птица метнулась и с силой ударила его изнутри. Он повалился боком на снег возле фонарного столба. Ветер отчаянно кружил вокруг. Метался во все стороны, ища кого-нибудь, кто смог бы помочь. Но вокруг не было ни души. Старик пытался двигаться, говорить – ничего не получалось. Боль постепенно отступила. Паралич остался.
"Скоро люди должны пойти на работу, – подумал дед Коля. – Они помогут".
В конце улицы появилась одинокая фигура с лопатой. Дворник. Точнее, дворничиха. Она постепенно приближалась, вглядываясь в тёмное пятно на снегу. Подойдя ближе, женщина остановилась. Дед Коля лежал половиной лица в снегу, а вторую половину закрывала шапка ушанка, съехавшая набок во время падения. Лица его не было видно.
– Тьфу, пьянь, – процедила она и двинулась дальше. Сначала он отчаянно старался что-то сказать, затем хотя бы промычать, но ничего не выходило.
По улице заходили люди. Сквозь узкую щёлочку между снегом и ухом шапки он мог видеть лишь их ноги, сновавшие мимо. Он слышал, как скрипит снег. Слышал, как недалеко дворничиха орудует лопатой.
Ветер метался меж прохожими. Толкал то одного, то другого, но, как и старик, не мог ничего сказать.
– Папа, смотри! Дяденьке плохо! – услышал вдруг старик.
Отец вёл сына в садик. Не хотел опаздывать на работу, а потому даже не остановился, лишь бросил:
– Нет. Дяденька просто пьяный, сынок.
Но мальчик тянул отца за руку, а подоспевший ветер ударил ему в лицо холодным потоком, мешая идти.
– Нет ему плохо!!!
Мужчина остановился и посмотрел на тёмную фигуру на снегу.
– Не капризничай, а то мы опоздаем.
– Дяденьке плохо! – не унимался мальчик.
Дед Коля не видел их лиц. Только ноги.
"Всё будет хорошо", – подумал он. – "Всё будет так, как должно быть".
До сих пор не горевший фонарь, под которым он лежал, вдруг зажёгся и осветил его и отца с сыном. И даже дворничиху, неподалёку орудующую лопатой.
 
                                                                
 
Экскурсия в прошлое.
 
Суббота. Утро. Блики солнца на стекле окон. Лёгкий ветерок по небу гонит стадо облаков.
В такой день у большинства одно желание – отдохнуть. Каждый отдыхает по-своему. Кто-то заваливается под вечер в бар, весь день просидев перед телевизором, кто-то идёт в кино, кто-то идёт на какое-либо торжество. Короче, каждый отдыхает по-своему.
И вот, составив план  действий и соответственно экипировавшись, все выходят из своих домов, садятся в свои авто и... создают огромные пробки на дорогах.
Крал и его сын,  Улли, выехали из дома в одинадцать часов. Шёл уже первый час, а они ещё не добрались до места назначения.
Отец  нервничал. Но не по поводу пробок, хотя и по их вине. "Хорошо было бы успеть до обеда", – думал Крал. Неделю назад он обещал показать сыну нечто необыкновенное – то, чего нигде не увидишь.  Любопытство держало сына в напряжении всю неделю, и теперь Улли просто волчком вертелся от нетерпения.
– Посмотри, сынок, там, где-то в моей сумке должны быть конфеты, – сказал Крал.
– Сейчас, – Улли достал сумку и, пошарив в ней, извлёк разноцветную упаковку.
Улли было шесть лет. Он уже проучился два года из восьми положенных, а сейчас был на каникулах.
– Ну, пап, куда мы едем? – прожевав очередную конфету, спросил Улли. – А то я сейчас просто лопну.
– Успокойся, мы почти приехали, – ответил отец.
Спустя пару минут их авто заехало в подземный гараж какого-то не известного Улли большого здания. На здании красовались вывески. Одна из них, та, на которую указал отец, гласила "Крупица нашего прошлого".
– У-у-у, да это музей, – разочарованно провыл Улли.
– Не ворчи, – спокойно сказал отец. – Раз я сказал – интересно , значит так оно и есть.
Они вышли из машины и направились к лифту. Улли шёл впереди. Поднявшись на третий этаж, Крал повёл Улли витиеватыми коридорами. Медленно, будто специально растягивая удовольствие предвкушения.
– Крупица нашего прошлого, – в раздумье проговорил Улли.
– Крупица прошлого венерианцев, – сказал Крал.
– Венерианцев... – повторил сын, – а, правда, что раньше мы были другие.
"Блистает школьными знаниями", – подумал Крал и улыбнулся.
– Да, правда, – сказал он.
Наконец, они остановились перед одной из дверей.
– Ну что? Ты готов? – спросил отец.
– Всегда готов!!! – выпалил Улли.
  Тогда Крал открыл дверь и пропустил сына вперёд.
Улли очутился в огромной комнате с очень высокими потолками. Три стены из шести и потолок были  прозрачны. В углу располагалась какая-то аппаратура. В центре же комнаты располагалось нечто. Никак  по-другому Улли назвать это не мог. Ни на что не похожее, несколько метров в высоту, оно состояло из  каркаса  и множества маленьких пластинок. Каркас был почти чёрного цвета и весь в каких-то морщинках,  а пластинки – зелёные и какой-то непонятной, странной формы. Это нечто имело коническую форму и стояло острием  вверх. Под ним же была чёрная аморфная субстанция непонятного назначения.
– Пап, что это??? – Улли смотрел во все глаза.
Крал задумался.
 – Если бы мы знали, как это называется, я бы не стал тебя мучить, говоря "нечто". Хотя есть одна версия, но названия она не даёт.
– Какая? – Улли говорил, не отводя глаз от конусообразной "крупицы нашего прошлого".
Отец повернулся к сыну и усадил его на диванчик, предусмотрительно расположенный возле двери.
– Ну, хорошо. Тогда с самого начала и по порядку. Только ты не перебивай. Хорошо?
– Хорошо.
Крал тоже присел.
– Некоторое время назад мы нашли подобие этих пластинок, только высохшее. Его долго исследовали и в конце концов заявили, что пластинка имеет  клеточное  строение. Понимаешь? Как  у нас с тобой. Как у всех венерианцев, с разницей лишь в несколько хромосом. Ну, а раз так – клеточное строение, хромосомы – значит, есть ДНК! Эту ДНК смогли скопировать. А геноинженеры смогли клонировать это и взрастить.  Конечно, многие были против. Говорили, будто это зараза какая-то, которая погубит всех нас. Но их, слава  Капитану, не послушали. Была ещё одна проблема – не могли достать нужные этому нечто минералы.  Как  ни странно, оказалось, что все они содержатся в вон в той  чёрной  массе. Её нашли на астероидах первого астероидного кольца – по счёту от Солнца. И вот перед нами ЭТО.
Крал ещё раз глянул на него.
– А где вы нашли эту пластинку? – спросил Улли.
– Что? Пластинку? В одной из Святых Книг. А в другой было сказано, что это нечто было чем-то обыкновенным в мире, из которого пришли наши предки. Даже в Дневниках Капитана Переселенцев про что-то подобное написано.
Вдруг в комнату вошёл венерианец. Он увидел их и подошёл.
– Ллат, – представился он, пожав руку сначала Кралу, затем Улли. – Смотритель.
Отец и сын также представились. Крал посмотрел на нечто.
– Вы знаете, как это называется?
– Да, то есть скорее всего знаю. Учёным, похоже, удалось разобраться в терминологии Святых Книг Переселенцев. И оттуда стало понятно, что это нечто называется дерево, а точнее – дуб, это один из видов деревьев.
– Спасибо вам большое за информацию, – сказал Крал и глянул на часы. Время тикало к обеду. – Извините, нам пора. До свидания.
– До свидания,  – сказал Ллат и направился к аппаратам.
– Ну что, сынок, насмотрелся? – Крал положил свою трехпалую серую руку сыну на плечо.
– Ага.
– Тогда пойдём, а то опоздаем, мама ругаться будет.
– Пойдём! – весело сказал Улли и бодро зашагал вперёд.