Это преступление я раскрыл совершенно случайно. Случайно познакомился со старшей сестрой убитого в психушке ребёнка, случайно закувыркался с ней по койке... Чувашка из Ишимбая – совершенно исключительный экземпляр, точёные черты лица, белая кожа и чёрные волосы, изящные тонкие кости, хрупкие плечи… Умница, художница и бисексуалка. В то время ей было восемнадцать лет, и она была на первом курсе Уфимской академии искусств. Пальчики оближешь. Вот она мне в одной из переменок меж сладких утех под красное вино с сыром и холодным мясом, любимое блюдо древних викингов, и сболтнула насчёт насмерть замученного в психушке братишки. Ну а я уж, по-нашему, по-журналистски, теме с крючка сорваться уже не дал. Вот таким вот странным образом роковая тайна, навечно, казалось бы, похороненная за семью печатями Башкирской республиканской психиатрической больницы, вырвалась на простор. Как тут не процитировать моего дорогого собрата по классу короля Артура: «Воля Господа осуществляется разными путями»
Князь Расуль Ягудин
Курс лечения – убийство
Каждый из нас не остров, а полустров.
Когда море поглощает мыс, становится меньше Европа.
Когда умирает человек, становится беднее человечество.
Ты умираешь с каждым из людей.
И не спрашивай никогда, по ком звонит колокол: он звонит по тебе.
Д. Донн.
Убийство. Сколько страшной леденящей силы, словно во взгляде кобры, заключается в этом слове. Каким ужасом и мраком заволакивает человеческую душу при одном лишь звучании этого слова. Мы слышим слово “убийство” – и окружающий мир словно смещается, ломая плоскости и искажая перспективы, превращая привычную тёплую землю в жуткую чёрную дыру посреди беспощадного неживого космоса, обжигающего сердце своим ледяным дыханием, искалывающего мозг пронзительными жёсткими иглами чужих равнодушных звёзд. Даже убийство на войне, даже убийство в честном бою, даже убийство, совершённое убийцей, за которым после, как ни крути, а всё-таки начнётся охота, даже убийство убийцы, стократно заслужившего свою судьбу, любое убийство вызывает в нас, людях, ужас и отвращение.
Но сегодня пойдёт речь не об убийстве на войне, не об убийстве в честном бою, не об убийстве, совершённом убийцей, за которым после, как ни крути, а всё-таки начнётся охота, не об убийстве убийцы, стократно заслужившем свою судьбу… Сегдодня мы вспомним об обычном молодом человеке, которого когда-то, когда он был жив, звали Тимур Рифович Галеев, и которого убили официальные лица, официальные государственные служащие Российской Федерации, той самой Российской Федерации, что сейчас под чутким руководством некоего бывшего писателя Толяна Приставкина, верещит на весь мир об отмене смертной казни, – сотрудники 21-го отделения Башкирской республиканской психиатрической больницы, именной той, на Владивостокской в Уфе, до которой от Дома печати – тридцать минут ходьбы пешком.
Вернее, нет – не будем уподобляться убийцам-госслужащим в белых халатах, мы не должны передёргивать факты в угоду готовому приговору или диагнозу, нам следует строго следовать действительному ходу событий – Тимура в Уфе на Владивостокской добили. А убивать – убивать преднамеренно, методично, хладнокровно и беспощадно его начали ещё в психушках в его родном городе Ишимбае, затем продолжили в самых разных местах, включая психушки в Москве, Ново-Александровке и Благовещенске.
Его впервые взяли, когда ему было лет двенадцать – за что? хрен его знает, подрался, наверное, пацан, может, и не один раз, какая разница, что бы он ни сделал, смерти своей, да ещё такой, изуверской и методичной, растянувшейся на восемь лет, он не заслужил. Каким-то чудом он, ребёнок, уже тогда, в родном Ишимбае, понял, что его ждёт, он отчаянно пытался вырваться из рук убивавших его взрослых дядей и тётей, он не раз и не два умудрялся сбежать из психушки. Словно по наитию, повинуясь звериному инстинкту самосохранения, он, как крохотный затравленный котёнок, сторонился людей, избегал людных мест и человеческого жилища, где его ждала неминуемая смерть, он скрывался по каким-то подвалам (сейчас ведь в домах даже нет чердаков, которые могли бы укрыть человеческую душу), он никогда не приходил к папе, маме и сестрёнке домой, он отчаянно пытался спасти свою жизнь. Но ему не давали уйти, вся мощь российского государства преследовала маленького человечка, вся чудовищная сила сразу двух министерств – министерства внутренних дел и министерства здравоохранения, выдавливала его из жизни, загоняла его в ад. Врачи и милиционеры – они рвали ребёнка в клочья, словно стая волков, убивая, убивая, убивая, убивая… и не давая ему уйти.
Вот так Тимур Галеев и рос, не играя ни в футбол, ни в войну, каждое мгновение цепляясь за уходящую жизнь, в ежесекундной войне со страшной, загадочной, предельно засекреченной, абсолютно закрытой, непонятно кому нужной психиатрической системой российского государства, взрослея, мужая и одновременно умирая в этой войне, становясь потихоньку настоящим солдатом-смертником, которому, как он сам раньше всех понял, не суждено вернуться назад – он и погиб в подходящем, чисто солдатском возрасте, в двадцать лет, в тёплом солнечном мае, когда его сверстники как раз уходили на дембель.
В принципе, я знаю людей, которые и в психушках устраивались не хило. А чего – кормят, поят, моют, обстирывают, работать не заставляют, и всё, что требуют взамен – быть хорошим и послушным. Мне, к примеру, знаком некий гражданин, который, убив человека, попал в психушку, а через полгода я его случайно встретил на улице Ленина, была прекрасная солнечная весення погода и мы даже прогулялись пару кварталов вместе, болтая о том о сём. В психушке ведь, в принципе, как и везде, главное – вовремя подставить зад, особенно в наши печальные времена, когда не пожелавшего встать раком размазывают в пыль, так что психушка – эдакая маленькая модель общества, где всё – как у больших, где есть свои хозяева, свои кумы, свои шестёрки, свои рабы. И где тоже периодически и неизбежно появляются свои мученики – люди, погибающие в борьбе за человеческое достоинство и свободу, погибающие в борьбе, даже зная, что борьба безнадёжна. Далеко не всегда они говорливы и речисты, далеко не всегда они могут выдвигать грамотные лозунги (тот же Тимур Галеев – он ведь так и не получил никакого образования), далеко не всегда они плечисты и бравы, далеко не всегда они могут преодолеть отчаяние и удержаться от слёз. Но самое главное они всё-же делают – самим фактом своего существования они сокрушают установившийся ублюдочный порядок вещей, выбивают почву из-под ног своих убийц-госслужащих, лишая их уверенности в своём всемогуществе, нарушая размеренное течение рабской жизни. Даже плача и крича, они до последнего долбят систему – сопротивляясь, сопротивляясь, сопротивляясь, сопротивляясь… И тогда перед «врачами» встаёт неизбежность – этого нужно убить.
Его сестрёнка уже выросла и стала студенткой-первокурсницей в Уфе, когда их родителям в Ишимбай официально сообщили, что Тимур якобы подхватил туберкулёз у себя в Благовещенском дурильнике. Правда, в то время врачи ещё не решили под каким соусом… то бишь, пардон, диагнозом Тимура убить, и на всякий случай стали намекать что-то насчёт возможности опухоли где-то там в мозгу. Родители были далеко, в Ишимбае. Естественно, печальная необходимость навестить брата в дурдоме легла на несовершеннолетние плечи его сестрёнки. Благовещенск – не близко, если идти пешком, особенно в мрачную хмурую погоду декабря 1999-го года, перед самым Happy New Year. К счастью, возле неё в нужный момент оказался некий Друг-С-Машиной, он её и повёз. Искать брата. Это оказалось делом непростым. В регистратуре какая-то откормленная тварь в белом халате с неописуемо похабным выражением лица на блудливой харе, всем своим видом выказывая пренебрежение, нарочито медленными издевательскими движениями начала листать какие-то бумажки. (Интересно, к чему был весь этот цирк? – может, она надеялась, что её попросят действовать побыстрее, и тогда она сможет быстренько вызвать санитаров, записать “возбуждена”, упаковать девочку в психушку и таким образом избавить себя от необходимости рыться в бумажках?) Наконец, вроде бы нашла. Оказалось, что Тимур Галеев вообще не здесь, а… в Ново-Александровке, его туда, оказывается, перевели, что для всего мира было полнейшей новостью – оказывается, пациентов дурдомов перекидывают туда-сюда беспрестанно, при этом никого даже не информируя, так что в один прекрасный день человека можно вообще не найти – исчез, мол, как в воду канул, у нас, дескать, нет, а где? – ищите, хе-хе!!! Однако в этот раз нашли, ладно. И Друг-С-Машиной повёз девочку туда, в Ново-Александровку. Теперь Тимура начали искать там. Нашли, как будто. И привели… совершенно постороннего человека. Объяснили это господа врачи и санитары так: “У нас Галеевых много”. Прелестно. Похоже на кучу детских игрушек, где нужную игрушку не сразу и найдёшь. По причине полного беспорядка.
Поехали обратно, в Благовещенск – если бы не Друг-С-Машиной, таскаться на десятки километров при крайне скудном в тех местах обеспечении населения общественным транспортом было бы настоящей пыткой, интересно, родственники пациентов, не имеющие возможность обратиться к Другу-С-Машиной, они что, так и бродят меж городами и психушками, где разжиревшие “слуги Гиппократа” небрежно перепинывают их из дурдома в дурдом?
В Благовещенске за время их отсутствия ничего не изменилось – всё так же воняло какой-то мерзостью и всё та же откормленная тварь в белом халате всё с тем же неописуемо похабным выражением лица на блудливой харе, всё так же всем своим видом выказывая пренебрежение, всё теми же нарочито издевательскими движениями продолжала своё служение Российскому государству.
Тимур же Галеев, как в конце концов выяснилось, уже был на последнем рубеже – в 21-м отделении БРПБ – как зайдёшь, налево, наискосок через территорию – здание, напоминающее нечто среднее между современным хлевом и пыточными казематами времён Екатерины Второй. Это и есть 21-е отделение – место, откуда Тимур Галеев уже не вышел живым.
Тем временем Друг-С-Машиной, потрясённый и ошеломлённый всем увиденным, завёз девочку в супермаркет и мрачно сказал: “Покупай всё, что хочешь, я заплачу”. Она мне потом говорила, с трудом удерживая слёзы: “Я ведь в тот момент ещё не знала, что меня ждёт, я думала, что иду в обычную больницу, куда нужно принести что-нибудь вкусненькое – вот и накупила – всякие дурацкие чипсы, фрукты, сладости…”.
Когда она, наконец, увидела брата, сцена воспоследовала настолько страшная, что её невозможно описать иначе как в предельно эмоциональной стилистике какого-нибудь французского романтизма – Тимур, увидев сестру, протянул к ней руки и душераздирающе закричал: “Мариночка!!! о боже!!! ты пришла!!! я знал, что ты придёшь!!! господи, я знал, что ты меня не бросишь!!!, я ждал, ждал, ждал, ждал!!!” Он бросился к ней и, уткнувшись ей в плечо, разразился рыданиями.
“Боже мой, – продолжала девочка свой рассказ, – раньше он был вполне крепким рослым молодым человеком – в тот раз же в комнату вошёл страшно измождённый, исхудавший, трясущийся то ли от холода в своей белой рубашонке, то ли от слабости и голода маленький человек. Он набросился на принесённые мной дурацкие покупки и начал судорожно запихивать их в рот, давясь и спеша, словно боясь, что их у него отнимут, чипсы падали на пол, и Тимур, бросившись на колени, торопливо подбирал их с пола и ел, апельсины он пытался съесть вместе с кожурой, так что мне пришлось их вырывать и чистить… я никогда бы не подумала, что увижу нечто подобное в своей жизни…“
На его запястьях были страшные глубокие шрамы и синяки от верёвок… как будто…
Как будто его распинали на кресте.
Потом его силой оторвали от сестры и уводили обратно в темноту, и он кричал, пока она могла его слышать: “Марина!!! Забери меня отсюда!!! Не оставляй меня здесь, не оставляй!!!” – крик становился всё тише, исчезая во мгле, откуда не было возврата…
“Где же все те тёплые вещи, что мы ему присылали? – спрашивала почему-то меня его сестра. – Почему он в этой больничной рубашке?” (Я, кстати, могу ответить – в психушках при переводе из отделения в отделение, а уж тем более при переводе из больницы в больницу пациента – я не шучу!!! – раздевают догола на входе в новый дурдом, отбирают всё, что у него было, и выдают всё другое, а именно – рубашку и штаны, при этом заново обрив голову и заново взяв мазок из прямой кишки, для чего штырь с ваткой засовывают глубоко в задний проход – помните, что я писал несколькими абзацами выше об умении вовремя подставить зад? Так что тёплые вещи нужно приносить заново, если вы, конечно, сумели вовремя узнать, что вашего ребёнка перевели.)
Тимур, вероятно, знал, что выйти из БРПБ живым ему не позволят – он знал, что он слишком много знал, и врачам теперь нельзя такого свидетеля выпускать на волю. Крик “забери меня отсюда” вырвался из самой глубины его истерзанной души в минуту безумной надежды… надежды, которой не суждено было осуществиться. К следующему визиту Марины он, старший брат, постарался взять себя в руки и не причинять маленькой сестрёнке излишних страданий – ей незачем было знать заранее, как мало ему оставалось жить. Поэтому следующая встреча прошла спокойней – и был, в принципе, ни к чему лоснящийся откормленный санитар, возвышавшийся за спиной и бдящий, чтобы Тимур не сболтнул лишнего. Тимур вновь был в своей тоненькой больничной рубашке и он снова мёрз. “Где же те вещи, что я приносила в прошлый раз?” – спросила сестра. И Тимур ответил: “Их отобрали у меня. Избили и отобрали.” И тогда несовершеннолетняя девочка нашла в себе силы поднять взор и взглянуть санитару прямо в глаза, как взрослая, жёстко и прямо. Санитар, которому выдалась в жизни нелёгкая доля пытаться сломать Тимура, о галеевском характере уже весьма не понаслышке знал, так что он отвёл глаза и, глядя на Тимура, с идиотским ржанием выдал: “Дык, Тимур, ты же сам вёл себя плохо, вот и пришлось отобрать, гы-гы-гы.” Вот так. Такое наказание, кроме всего прочего, существует в Башкирской республиканской психиатрической больнице – если пациент себя плохо ведёт, – например, не хочет добровольно подставлять задницу под сульфазин (серный укол. Р.Я.), – у него отбирают все личные вещи и пищу, оставляя умирать от голода, холода и туберкулёза. При этом изуверский сульфазиновый укол ему всё равно делают. Насильно.
После тирады санитара девочке пришлось сказать: “Тимур, если ты будешь себя плохо вести, я больше не приду.” Тимур был неглупый парень, он, разумеется, понял, что хотела сказать ему сестра – чтобы он прогнулся, чтобы он сдался, чтобы научился кланяться палачам, господи, все же так живут, вся страна такая, весь мир, уступи им, Тимур, будь послушными, тогда тебя, может быть, пощадят. Тимур понял. Но не смог.
Он лишь сказал, уходя: “Я хочу, чтобы все знали – меня здесь бьют и у меня здесь всё отбирают”.
Когда-то, так же осторожно, столь же тщательно подбирая слова, нечто подобное Понтий Пилат говорил Иисусу. Иисус тоже понял. И тоже не смог. Хотя тоже плакал и молил господа, чтобы минула его чаша сия.
Девочка, разумеется не собиралась бросать Тимура в беде, она была намерена приходить ещё, но так получилось, что она не смогла навестить брата достаточно скоро. Когда она, наконец, пришла в следующий раз, уже было – всё. Тимур уже стоял у грани, за которой открывался ослепительный свет , он уже покидал своё полное страданий земное прошлое. Говорить и плакать он уже не мог, так что теперь не было ни слёз, ни жалоб. Есть он уже тоже не мог, и сестра осторожно и нежно кормила его с ложечки, как когда-то, много-много лет назад он, старший братик, кормил с ложечки её, свою любимую маленькую сестрёнку… когда-то… много-много-много-много лет назад… в другом, безвозвратно потерянном, прекрасном, солнечном забытом мире, когда перед ними открывалась целая, огромная, дарованная господом жизнь…
И тут мать решила его забрать. Потрясённая рассказом дочери, столь сильно отличавшимся от сладких песенок психиатров, она решила попытаться его спасти, вытащить, вывезти в деревню, в тишину и покой, на парное молоко. И теперь уже все обычные ухищрения врачей не оказывали на неё никакого воздействия, всё это дерьмо типа: “он психически болен”, “мы хотим вам помочь”, “вам следует спасать ту семью, которая осталась” (как тооооооооненько сформулирована эта угроза, ага. Р.Я.), “у вас есть ещё ребёнок, подумайте о нём”, “как бы ни было тяжело, откажитесь от сына – он не сможет жить среди людей”… Она внимательно и терпеливо выслушала весь этот доброжелательный бред, вываленный перед ней всеми этими вежливыми, обходительными, обаятельными, внимательными, культурными, глубоча-а-а-а-а-ашим образом интеллигентными государственными служащими в белых халатах и сказала в ответ лишь одно: “Летом я его заберу”. Это был вновь галеевский характер, психиатры его узнали, и он привёл психиатров в ужас – теперь им надлежало действовать быстро, иначе – конец, всю же галеевскую породу невозможно было угробить в психушке, они с одним Тимуром-то провозились безрезультатно восемь лет – и это был подвиг солдата, о котором ещё вспомнят люди – Тимур выдержал всё, не сдался, погиб на войне, как настоящий солдат, и тем самым прикрыл и спас свою семью и свой род, заставив всесильных врачей опасаться Галеевых. Всех. Даже детей, каким был и Тимур, когда его восемь лет назад впервые взяли, уверенные, что этот сопляк будет для них лёгкой добычей.
Да, теперь врачам надлежало действовать быстро, и они стали спешить, и они… успели, когда счёт уже пошёл на часы. Мать собиралась его забрать, как только установится летняя погода, лето падало на врачей, как нож гильотины, они спешили, спешил, спешили, спешили, они убивали, убивали, убивали, убивали и убивали его, а он всё держался, он всё оставался в живых. Казалось, Тимур еле жив, он плачет, он слаб – ещё чуть-чуть, ещё одно усилие, и он наконец-то сдохнет, этот проклятый, упрямый, неумирающий, словно внезапно обретший бессмертие, словно внезапно ставший неуязвимым, как грозный ангел мщения, этот хренов, этот чёртов Галеев Тимур. А он, прямо по Морису Дрюону, “плакал, но не умирал”, он всё жил, он всё не испускал дух, он всё лежал там на кровати, с бешеным упорством цепляясь за жизнь, он как будто смеялся над всей безграничной мощью государственной российской психиатрии, он сопротивлялся, сопротивлялся, сопротивлялся, сопротивлялся… Словно о нём сказал многими десятилетиями раньше один из самых необычных американских писателей Бруно Травен: “Только теперь и начинается настоящее веселье. Сначала мы сражались ради бумаг, затем – за крысий корм, затем – с проклятыми решётками. Теперь, наконец, дело идёт о последнем вздохе.”
Мать собиралась забрать его летом 2000-го года. Он умер в мае, не дожив до лета нескольких дней.
Заведующий отделением в этот момент (какая удача!) оказался в отпуске. В очередном. Будь я на его месте, я постарался бы обеспечить себе алиби именно так – уйдя в отпуск. В очередной – это очень важно, чтобы алиби было более надёжным. Дождаться, когда он умрёт сам, врачам так и не удалось – так что вернуть его родителям пришлось со вскрытой черепной коробкой, насквозь пропиленной пилой. Они объяснили, что было, дескать, вскрытие, чтобы проверить, нет ли опухоли. (Помните, сообщив о туберкулёзе, на всякий случай, намекнули и насчёт опухоли? – вот и пригодилось – всегда надо иметь запасной вариант.) Насчёт вскрытия не знаю, но шрамы такого рода на голове остаются вообще-то после так называемой префронтальной лоботомии – пересечения нервных волокон в лобной доле головного мозга – сугубо психиатрическая операция, во всех остальных сферах медицины негласно считающаяся изуверской и бессмысленной, и, главное, чрезвычайно удобной, чтобы пациент случайно сдох.
Десяткам людей была рассказана эта история. В убийстве не усомнился никто, только версии выдвигались разные, самая мягкая версия, кстати, была высказана мамой Тимура – дескать, избили его так, что покалечили, скрыть это было уже невозможно, вот и грохнули окончательно, чтобы замести следы. Я не очень верю в такой вариант, мне больше кажется правдоподобным другое – над ним, вероятно, производились какие-то незаконные эксперименты, которые, разумеется, окончились полным крахом, но бесследно не прошли, всё могло открыться, вот и… – чтобы тоже замести следы. Есть версия ещё круче – у Тимура, когда-то молодого и здорового парня, украли на продажу какие-то внутренние органы, ну и… – чтобы опять замести следы, причём, эта версия при всей своей жуткости косвенно подтверждается тем физическим состоянием, в котором Тимур находился незадолго до смерти – помните? он уже не мог даже есть. Фантастично? Не очень. Зато по-настоящему фантастической выглядит официальная версия, предлагаемая врачами – дескать, находясь в медицинском учреждении, молодой человек сгорел от чахотки дотла за несколько месяцев, господи, даже в тюрьмах и на зонах туберкулёзники живут годами. Насчёт опухоли, кстати, по словам Марины, в медицинском заключении нет ни слова – слишком уж явная была бы лапша, зато там есть что-то вроде “усиления психических процессов”, хе-хе-хе. Оставим в стороне то, что любой психиатрический диагноз вообще, в принципе, всегда субъективен, что любое психическое заболевание вообще, в принципе, никогда не факт, упомянем лишь азбучную психиатрическую истину – от психических заболеваний как таковых ещё никто не умирал, люди умирают от посторонних причин, возникших в связи с психическим заболеванием – например, от неспособности себя прокормить или в результате акции суицида, или – голым и спящим гуляя по крыше в лунную ночь и – сорвавшись с крыши вниз… Даже кататоники умирают не от кататонии, а от пролежней и отсутствия должного ухода. Психика – это ведь не орган, психика не может простудиться или воспалиться, она не пальпируется, не рентгеноскопируется и не экстрагируется, её невозможно хирургически удалить и унести, психики, как субстанции физической просто нет, и убить она не может. Даже если психическое заболевание развивается как результат чисто физического заболевания (например, при опухоли мозга), умирает-то человек от опухоли мозга, а не от связанного с этой опухолью бзика. Даже больной зуб может убить своего хозяина, а психика сама по себе – нет. Так при чём тут “усиление психических процессов” в посмертном медицинском умозаключении? Уж не для красного ли словца, чтобы показать, какие они там, в психушке, все умные? Или, может, – чтобы напустить туману? Зачем??? Не говоря уж о том, что официально считается, что Тимура в психушках на протяжении восьми лет вроде как бы “лечили”, а тут на тебе – усиление, понимаешь, психических процессов, – выходит, в результате восьмилетнего лечения человеку только хуже стало, да настолько хуже, что он прямо от психического заболевания сдох – вот так лечение, мать вашу так! И это тоже косвенное доказательство факта убийства – врачам было важно не засветиться в качестве убийц, а признание в собственной профессиональной некомпетентности при таком раскладе – весьма небольшая жертва с их стороны.
Тем временем история продолжалась. Во-первых, мама Тимура поинтересовалась, а куда, на хрен, подевалась пенсия по третьей группе инвалидности, которую Тимуру должны были выплачивать все эти годы. За этот вопрос ретиво взялась некая Валентина Андреевна Шабалина, которая сказала, хе-хе-хе, что она главврач. Да неужели? Это – что, по Высоцкому: “Вот – главврачиха, женщина, пусть тихо, но – помешана”? А я почему-то всегда думал, что главврачом этой самой печально знаменитой БРПБ, которую без всяких натяжек можно назвать самым страшным местом в Уфе, а, может, и во всей Башкирии, и заодно главным психиатром Республики Башкортостан является некий гражданин Валинуров Р.Г., занявший данный пост десяток лет назад, после того как бывшего главврача Пурика (так, по-моему, пишется это фамилиё) мой учитель и коллега, опытнейший журналист Витя Шмаков сумел сломать в Верховном Суде Республики Башкортостан, после чего вся психиатрическая династия Пуриков, наворотившая в Уфе чрезмерных делов, в полном составе отвалила в Белебей (бедные белебейчайники) с прозрачной целью наворотить делов там. Так вот ента самая, хе-хе, “главврачиха-женщина” Валентина Андреевна Шабалина произнесла совершенно удивительную фразу, достойную того, чтобы быть навечно записанной в каких-нибудь психиатрических скрижалях: “Я попробую договориться, чтобы вам выплатили, потому что вы такая интеллигентная женщина”. А если бы договориться не удалось? А если бы мама Тимура была менее интеллигентной женщиной? Они там что, в психушке, распоряжаются пенсиями как хотят? – захотят –выплатят, а захотят – пропьют, что ли?
Во-вторых, на сцене появился некий чрезвычайно обаятельный Константин Шаркаевич, который… тоже главврач. Это, кстати, достаточно обычная в психушках практика – когда измученный пациент требует адвоката, прокурора, следователя или главврача, местная докторня наряжает кого-либо из своих и подводит ряженого к человеку. Ряженый внимательно выслушивает все жалобы и затем в истории болезни пишут что-нибудь типа “усиление психических процессов… считает, что его бьют…считает, что у него всё отбирают… полагает, что хавка плохая…думает, что он голоден… галлюцинирует, считая, что ему холодно в замечательной больничной рубашке … показано: электрошоковая терапия, сульфазинотерапия, ледяные ванны, вязать, бить, подвешивать на дыбу, показана префронтальная лоботомия, показано – убийство, показано – распять на кресте!” Раньше такая методика использовалась только в отношении пациентов, чтобы всякие там психи не беспокоили его сиятельство господина главврача, но теперь, как видим, психиатры проявляют творческий подход и заряжают ту же самую лабуду в отношении кого угодно, недалёк, я думаю, тот день, когда и журналистам, и прокурорам будут предъявлять санитара или дворника под видом главврача или другого прокурора.
Так вот ентот самый “главврач” Константин Шаркаевич на сестру Тимура вроде как бы положил глаз. Предложил ей встретиться, провести вместе вечерок… ну и… так далее. Они встретились и, гм, провели вместе вечерок. Я спросил Марину: “Как ты думаешь, зачем он с тобой, гм, провёл вечерок?” И она ответила: “Я красивая девушка, он, наверное, хотел со мной переспать”. Хмм-да, это, конечно, была бы чрезвычайно изысканная гнусность – убив брата, трахнуть его сестру, тем более что несчастный, подавленный горем ребёнок не мог не купиться на обходительные манеры седовласого“главврача”, всем своим видом выражавшего сострадание и сочувствие, но я всё-таки думаю, что Марина, как всякая красивая девушка, склонна к некоторому бреду величия, изрядно переоценивая свою неотразимость. Вряд ли Константину Шаркаевичу она была нужна, у него в дурдоме хватает девочек уже готовеньких – привязанных к кроватям, да не привязанные тоже ради смягчения режима или иллюзорной надежды на освобождение не отказываются подставить врачишке любую полость своих, скажем, организмов… данное юридически любопытное явленьице – что мужской персонал психушек имеет неограниченный физический доступ к женскому контингенту пациенток – вообще, тема для отдельного пикантного разговора. Я думаю, дело было в другом – Константину Шаркаевичу необходимо было удостовериться, что по факту убийства Тимура Галеева у него в дальнейшем не будет проблем, что сестра Тимура и мама Тимура никуда не заявят. К счастью, он убедился в том, что проблем действительно не будет, а если бы он заподозрил, что проблемы будут… страшно даже представить, каким образом развивались бы события дальше – им ведь надо было замести следы любой ценой. Но проблем у них не возникло. Ни мама, ни, что особенно печально, сестра Тимура не потребовали расследования и независимой патологоанатомической экспертизы – и это главная причина, почему я здесь стараюсь как можно реже упоминать имя сестры Тимура Галеева, она просто не заслужила, она пока что в отличие от своего брата ничего не сделала в жизни, она даже не погибла в войне, и лучшее, что можно о ней сказать, так это то, что она – сестра Тимура. Сестра солдата, за всех нас погибшего на войне.
Однако срок давности ещё не прошёл. Так не пора ли? Не пришло ли время государственным служащим, убившим человека именем Российского государства, ответить хотя бы за этот непреложный факт. Они, конечно же, будут отпираться до конца, они будут объяснять, втолковывать, ссылаться на врачебную тайну, вворачивать непонятные слова и поражать латынью, они будут мудрствовать лукаво, залезать в дебри, мутить воду и наводить тень на плетень, настойчиво занавешивая нам уши своей безграмотной галиматьёй наподобие “усиления психических процессов”. А когда их припрут к стене, они будут каяться, валить всё друг на друга, валить всё на свою неопытность и ссылаться на свою некомпетентность, на трагическую случайность, на преступную халатность, на недосмотр. И, возможно, непосредственно по обвинению в убийстве их так не удастся привлечь. Но никакие ухищренияи и никакие психические технологии уже не помогут им устранить из мира, из реальности, из окружающей нас объективности, как минимум, один упрямый, железный, непреложный, неустранимый, неумолимый факт – факт, что они забрали человека живым, а вернули обратно – мёртвым! С пропиленной насквозь головой.
Князь Расуль Ягудин
Курс лечения – убийство
Каждый из нас не остров, а полустров.
Когда море поглощает мыс, становится меньше Европа.
Когда умирает человек, становится беднее человечество.
Ты умираешь с каждым из людей.
И не спрашивай никогда, по ком звонит колокол: он звонит по тебе.
Д. Донн.
Убийство. Сколько страшной леденящей силы, словно во взгляде кобры, заключается в этом слове. Каким ужасом и мраком заволакивает человеческую душу при одном лишь звучании этого слова. Мы слышим слово “убийство” – и окружающий мир словно смещается, ломая плоскости и искажая перспективы, превращая привычную тёплую землю в жуткую чёрную дыру посреди беспощадного неживого космоса, обжигающего сердце своим ледяным дыханием, искалывающего мозг пронзительными жёсткими иглами чужих равнодушных звёзд. Даже убийство на войне, даже убийство в честном бою, даже убийство, совершённое убийцей, за которым после, как ни крути, а всё-таки начнётся охота, даже убийство убийцы, стократно заслужившего свою судьбу, любое убийство вызывает в нас, людях, ужас и отвращение.
Но сегодня пойдёт речь не об убийстве на войне, не об убийстве в честном бою, не об убийстве, совершённом убийцей, за которым после, как ни крути, а всё-таки начнётся охота, не об убийстве убийцы, стократно заслужившем свою судьбу… Сегдодня мы вспомним об обычном молодом человеке, которого когда-то, когда он был жив, звали Тимур Рифович Галеев, и которого убили официальные лица, официальные государственные служащие Российской Федерации, той самой Российской Федерации, что сейчас под чутким руководством некоего бывшего писателя Толяна Приставкина, верещит на весь мир об отмене смертной казни, – сотрудники 21-го отделения Башкирской республиканской психиатрической больницы, именной той, на Владивостокской в Уфе, до которой от Дома печати – тридцать минут ходьбы пешком.
Вернее, нет – не будем уподобляться убийцам-госслужащим в белых халатах, мы не должны передёргивать факты в угоду готовому приговору или диагнозу, нам следует строго следовать действительному ходу событий – Тимура в Уфе на Владивостокской добили. А убивать – убивать преднамеренно, методично, хладнокровно и беспощадно его начали ещё в психушках в его родном городе Ишимбае, затем продолжили в самых разных местах, включая психушки в Москве, Ново-Александровке и Благовещенске.
Его впервые взяли, когда ему было лет двенадцать – за что? хрен его знает, подрался, наверное, пацан, может, и не один раз, какая разница, что бы он ни сделал, смерти своей, да ещё такой, изуверской и методичной, растянувшейся на восемь лет, он не заслужил. Каким-то чудом он, ребёнок, уже тогда, в родном Ишимбае, понял, что его ждёт, он отчаянно пытался вырваться из рук убивавших его взрослых дядей и тётей, он не раз и не два умудрялся сбежать из психушки. Словно по наитию, повинуясь звериному инстинкту самосохранения, он, как крохотный затравленный котёнок, сторонился людей, избегал людных мест и человеческого жилища, где его ждала неминуемая смерть, он скрывался по каким-то подвалам (сейчас ведь в домах даже нет чердаков, которые могли бы укрыть человеческую душу), он никогда не приходил к папе, маме и сестрёнке домой, он отчаянно пытался спасти свою жизнь. Но ему не давали уйти, вся мощь российского государства преследовала маленького человечка, вся чудовищная сила сразу двух министерств – министерства внутренних дел и министерства здравоохранения, выдавливала его из жизни, загоняла его в ад. Врачи и милиционеры – они рвали ребёнка в клочья, словно стая волков, убивая, убивая, убивая, убивая… и не давая ему уйти.
Вот так Тимур Галеев и рос, не играя ни в футбол, ни в войну, каждое мгновение цепляясь за уходящую жизнь, в ежесекундной войне со страшной, загадочной, предельно засекреченной, абсолютно закрытой, непонятно кому нужной психиатрической системой российского государства, взрослея, мужая и одновременно умирая в этой войне, становясь потихоньку настоящим солдатом-смертником, которому, как он сам раньше всех понял, не суждено вернуться назад – он и погиб в подходящем, чисто солдатском возрасте, в двадцать лет, в тёплом солнечном мае, когда его сверстники как раз уходили на дембель.
В принципе, я знаю людей, которые и в психушках устраивались не хило. А чего – кормят, поят, моют, обстирывают, работать не заставляют, и всё, что требуют взамен – быть хорошим и послушным. Мне, к примеру, знаком некий гражданин, который, убив человека, попал в психушку, а через полгода я его случайно встретил на улице Ленина, была прекрасная солнечная весення погода и мы даже прогулялись пару кварталов вместе, болтая о том о сём. В психушке ведь, в принципе, как и везде, главное – вовремя подставить зад, особенно в наши печальные времена, когда не пожелавшего встать раком размазывают в пыль, так что психушка – эдакая маленькая модель общества, где всё – как у больших, где есть свои хозяева, свои кумы, свои шестёрки, свои рабы. И где тоже периодически и неизбежно появляются свои мученики – люди, погибающие в борьбе за человеческое достоинство и свободу, погибающие в борьбе, даже зная, что борьба безнадёжна. Далеко не всегда они говорливы и речисты, далеко не всегда они могут выдвигать грамотные лозунги (тот же Тимур Галеев – он ведь так и не получил никакого образования), далеко не всегда они плечисты и бравы, далеко не всегда они могут преодолеть отчаяние и удержаться от слёз. Но самое главное они всё-же делают – самим фактом своего существования они сокрушают установившийся ублюдочный порядок вещей, выбивают почву из-под ног своих убийц-госслужащих, лишая их уверенности в своём всемогуществе, нарушая размеренное течение рабской жизни. Даже плача и крича, они до последнего долбят систему – сопротивляясь, сопротивляясь, сопротивляясь, сопротивляясь… И тогда перед «врачами» встаёт неизбежность – этого нужно убить.
Его сестрёнка уже выросла и стала студенткой-первокурсницей в Уфе, когда их родителям в Ишимбай официально сообщили, что Тимур якобы подхватил туберкулёз у себя в Благовещенском дурильнике. Правда, в то время врачи ещё не решили под каким соусом… то бишь, пардон, диагнозом Тимура убить, и на всякий случай стали намекать что-то насчёт возможности опухоли где-то там в мозгу. Родители были далеко, в Ишимбае. Естественно, печальная необходимость навестить брата в дурдоме легла на несовершеннолетние плечи его сестрёнки. Благовещенск – не близко, если идти пешком, особенно в мрачную хмурую погоду декабря 1999-го года, перед самым Happy New Year. К счастью, возле неё в нужный момент оказался некий Друг-С-Машиной, он её и повёз. Искать брата. Это оказалось делом непростым. В регистратуре какая-то откормленная тварь в белом халате с неописуемо похабным выражением лица на блудливой харе, всем своим видом выказывая пренебрежение, нарочито медленными издевательскими движениями начала листать какие-то бумажки. (Интересно, к чему был весь этот цирк? – может, она надеялась, что её попросят действовать побыстрее, и тогда она сможет быстренько вызвать санитаров, записать “возбуждена”, упаковать девочку в психушку и таким образом избавить себя от необходимости рыться в бумажках?) Наконец, вроде бы нашла. Оказалось, что Тимур Галеев вообще не здесь, а… в Ново-Александровке, его туда, оказывается, перевели, что для всего мира было полнейшей новостью – оказывается, пациентов дурдомов перекидывают туда-сюда беспрестанно, при этом никого даже не информируя, так что в один прекрасный день человека можно вообще не найти – исчез, мол, как в воду канул, у нас, дескать, нет, а где? – ищите, хе-хе!!! Однако в этот раз нашли, ладно. И Друг-С-Машиной повёз девочку туда, в Ново-Александровку. Теперь Тимура начали искать там. Нашли, как будто. И привели… совершенно постороннего человека. Объяснили это господа врачи и санитары так: “У нас Галеевых много”. Прелестно. Похоже на кучу детских игрушек, где нужную игрушку не сразу и найдёшь. По причине полного беспорядка.
Поехали обратно, в Благовещенск – если бы не Друг-С-Машиной, таскаться на десятки километров при крайне скудном в тех местах обеспечении населения общественным транспортом было бы настоящей пыткой, интересно, родственники пациентов, не имеющие возможность обратиться к Другу-С-Машиной, они что, так и бродят меж городами и психушками, где разжиревшие “слуги Гиппократа” небрежно перепинывают их из дурдома в дурдом?
В Благовещенске за время их отсутствия ничего не изменилось – всё так же воняло какой-то мерзостью и всё та же откормленная тварь в белом халате всё с тем же неописуемо похабным выражением лица на блудливой харе, всё так же всем своим видом выказывая пренебрежение, всё теми же нарочито издевательскими движениями продолжала своё служение Российскому государству.
Тимур же Галеев, как в конце концов выяснилось, уже был на последнем рубеже – в 21-м отделении БРПБ – как зайдёшь, налево, наискосок через территорию – здание, напоминающее нечто среднее между современным хлевом и пыточными казематами времён Екатерины Второй. Это и есть 21-е отделение – место, откуда Тимур Галеев уже не вышел живым.
Тем временем Друг-С-Машиной, потрясённый и ошеломлённый всем увиденным, завёз девочку в супермаркет и мрачно сказал: “Покупай всё, что хочешь, я заплачу”. Она мне потом говорила, с трудом удерживая слёзы: “Я ведь в тот момент ещё не знала, что меня ждёт, я думала, что иду в обычную больницу, куда нужно принести что-нибудь вкусненькое – вот и накупила – всякие дурацкие чипсы, фрукты, сладости…”.
Когда она, наконец, увидела брата, сцена воспоследовала настолько страшная, что её невозможно описать иначе как в предельно эмоциональной стилистике какого-нибудь французского романтизма – Тимур, увидев сестру, протянул к ней руки и душераздирающе закричал: “Мариночка!!! о боже!!! ты пришла!!! я знал, что ты придёшь!!! господи, я знал, что ты меня не бросишь!!!, я ждал, ждал, ждал, ждал!!!” Он бросился к ней и, уткнувшись ей в плечо, разразился рыданиями.
“Боже мой, – продолжала девочка свой рассказ, – раньше он был вполне крепким рослым молодым человеком – в тот раз же в комнату вошёл страшно измождённый, исхудавший, трясущийся то ли от холода в своей белой рубашонке, то ли от слабости и голода маленький человек. Он набросился на принесённые мной дурацкие покупки и начал судорожно запихивать их в рот, давясь и спеша, словно боясь, что их у него отнимут, чипсы падали на пол, и Тимур, бросившись на колени, торопливо подбирал их с пола и ел, апельсины он пытался съесть вместе с кожурой, так что мне пришлось их вырывать и чистить… я никогда бы не подумала, что увижу нечто подобное в своей жизни…“
На его запястьях были страшные глубокие шрамы и синяки от верёвок… как будто…
Как будто его распинали на кресте.
Потом его силой оторвали от сестры и уводили обратно в темноту, и он кричал, пока она могла его слышать: “Марина!!! Забери меня отсюда!!! Не оставляй меня здесь, не оставляй!!!” – крик становился всё тише, исчезая во мгле, откуда не было возврата…
“Где же все те тёплые вещи, что мы ему присылали? – спрашивала почему-то меня его сестра. – Почему он в этой больничной рубашке?” (Я, кстати, могу ответить – в психушках при переводе из отделения в отделение, а уж тем более при переводе из больницы в больницу пациента – я не шучу!!! – раздевают догола на входе в новый дурдом, отбирают всё, что у него было, и выдают всё другое, а именно – рубашку и штаны, при этом заново обрив голову и заново взяв мазок из прямой кишки, для чего штырь с ваткой засовывают глубоко в задний проход – помните, что я писал несколькими абзацами выше об умении вовремя подставить зад? Так что тёплые вещи нужно приносить заново, если вы, конечно, сумели вовремя узнать, что вашего ребёнка перевели.)
Тимур, вероятно, знал, что выйти из БРПБ живым ему не позволят – он знал, что он слишком много знал, и врачам теперь нельзя такого свидетеля выпускать на волю. Крик “забери меня отсюда” вырвался из самой глубины его истерзанной души в минуту безумной надежды… надежды, которой не суждено было осуществиться. К следующему визиту Марины он, старший брат, постарался взять себя в руки и не причинять маленькой сестрёнке излишних страданий – ей незачем было знать заранее, как мало ему оставалось жить. Поэтому следующая встреча прошла спокойней – и был, в принципе, ни к чему лоснящийся откормленный санитар, возвышавшийся за спиной и бдящий, чтобы Тимур не сболтнул лишнего. Тимур вновь был в своей тоненькой больничной рубашке и он снова мёрз. “Где же те вещи, что я приносила в прошлый раз?” – спросила сестра. И Тимур ответил: “Их отобрали у меня. Избили и отобрали.” И тогда несовершеннолетняя девочка нашла в себе силы поднять взор и взглянуть санитару прямо в глаза, как взрослая, жёстко и прямо. Санитар, которому выдалась в жизни нелёгкая доля пытаться сломать Тимура, о галеевском характере уже весьма не понаслышке знал, так что он отвёл глаза и, глядя на Тимура, с идиотским ржанием выдал: “Дык, Тимур, ты же сам вёл себя плохо, вот и пришлось отобрать, гы-гы-гы.” Вот так. Такое наказание, кроме всего прочего, существует в Башкирской республиканской психиатрической больнице – если пациент себя плохо ведёт, – например, не хочет добровольно подставлять задницу под сульфазин (серный укол. Р.Я.), – у него отбирают все личные вещи и пищу, оставляя умирать от голода, холода и туберкулёза. При этом изуверский сульфазиновый укол ему всё равно делают. Насильно.
После тирады санитара девочке пришлось сказать: “Тимур, если ты будешь себя плохо вести, я больше не приду.” Тимур был неглупый парень, он, разумеется, понял, что хотела сказать ему сестра – чтобы он прогнулся, чтобы он сдался, чтобы научился кланяться палачам, господи, все же так живут, вся страна такая, весь мир, уступи им, Тимур, будь послушными, тогда тебя, может быть, пощадят. Тимур понял. Но не смог.
Он лишь сказал, уходя: “Я хочу, чтобы все знали – меня здесь бьют и у меня здесь всё отбирают”.
Когда-то, так же осторожно, столь же тщательно подбирая слова, нечто подобное Понтий Пилат говорил Иисусу. Иисус тоже понял. И тоже не смог. Хотя тоже плакал и молил господа, чтобы минула его чаша сия.
Девочка, разумеется не собиралась бросать Тимура в беде, она была намерена приходить ещё, но так получилось, что она не смогла навестить брата достаточно скоро. Когда она, наконец, пришла в следующий раз, уже было – всё. Тимур уже стоял у грани, за которой открывался ослепительный свет , он уже покидал своё полное страданий земное прошлое. Говорить и плакать он уже не мог, так что теперь не было ни слёз, ни жалоб. Есть он уже тоже не мог, и сестра осторожно и нежно кормила его с ложечки, как когда-то, много-много лет назад он, старший братик, кормил с ложечки её, свою любимую маленькую сестрёнку… когда-то… много-много-много-много лет назад… в другом, безвозвратно потерянном, прекрасном, солнечном забытом мире, когда перед ними открывалась целая, огромная, дарованная господом жизнь…
И тут мать решила его забрать. Потрясённая рассказом дочери, столь сильно отличавшимся от сладких песенок психиатров, она решила попытаться его спасти, вытащить, вывезти в деревню, в тишину и покой, на парное молоко. И теперь уже все обычные ухищрения врачей не оказывали на неё никакого воздействия, всё это дерьмо типа: “он психически болен”, “мы хотим вам помочь”, “вам следует спасать ту семью, которая осталась” (как тооооооооненько сформулирована эта угроза, ага. Р.Я.), “у вас есть ещё ребёнок, подумайте о нём”, “как бы ни было тяжело, откажитесь от сына – он не сможет жить среди людей”… Она внимательно и терпеливо выслушала весь этот доброжелательный бред, вываленный перед ней всеми этими вежливыми, обходительными, обаятельными, внимательными, культурными, глубоча-а-а-а-а-ашим образом интеллигентными государственными служащими в белых халатах и сказала в ответ лишь одно: “Летом я его заберу”. Это был вновь галеевский характер, психиатры его узнали, и он привёл психиатров в ужас – теперь им надлежало действовать быстро, иначе – конец, всю же галеевскую породу невозможно было угробить в психушке, они с одним Тимуром-то провозились безрезультатно восемь лет – и это был подвиг солдата, о котором ещё вспомнят люди – Тимур выдержал всё, не сдался, погиб на войне, как настоящий солдат, и тем самым прикрыл и спас свою семью и свой род, заставив всесильных врачей опасаться Галеевых. Всех. Даже детей, каким был и Тимур, когда его восемь лет назад впервые взяли, уверенные, что этот сопляк будет для них лёгкой добычей.
Да, теперь врачам надлежало действовать быстро, и они стали спешить, и они… успели, когда счёт уже пошёл на часы. Мать собиралась его забрать, как только установится летняя погода, лето падало на врачей, как нож гильотины, они спешили, спешил, спешили, спешили, они убивали, убивали, убивали, убивали и убивали его, а он всё держался, он всё оставался в живых. Казалось, Тимур еле жив, он плачет, он слаб – ещё чуть-чуть, ещё одно усилие, и он наконец-то сдохнет, этот проклятый, упрямый, неумирающий, словно внезапно обретший бессмертие, словно внезапно ставший неуязвимым, как грозный ангел мщения, этот хренов, этот чёртов Галеев Тимур. А он, прямо по Морису Дрюону, “плакал, но не умирал”, он всё жил, он всё не испускал дух, он всё лежал там на кровати, с бешеным упорством цепляясь за жизнь, он как будто смеялся над всей безграничной мощью государственной российской психиатрии, он сопротивлялся, сопротивлялся, сопротивлялся, сопротивлялся… Словно о нём сказал многими десятилетиями раньше один из самых необычных американских писателей Бруно Травен: “Только теперь и начинается настоящее веселье. Сначала мы сражались ради бумаг, затем – за крысий корм, затем – с проклятыми решётками. Теперь, наконец, дело идёт о последнем вздохе.”
Мать собиралась забрать его летом 2000-го года. Он умер в мае, не дожив до лета нескольких дней.
Заведующий отделением в этот момент (какая удача!) оказался в отпуске. В очередном. Будь я на его месте, я постарался бы обеспечить себе алиби именно так – уйдя в отпуск. В очередной – это очень важно, чтобы алиби было более надёжным. Дождаться, когда он умрёт сам, врачам так и не удалось – так что вернуть его родителям пришлось со вскрытой черепной коробкой, насквозь пропиленной пилой. Они объяснили, что было, дескать, вскрытие, чтобы проверить, нет ли опухоли. (Помните, сообщив о туберкулёзе, на всякий случай, намекнули и насчёт опухоли? – вот и пригодилось – всегда надо иметь запасной вариант.) Насчёт вскрытия не знаю, но шрамы такого рода на голове остаются вообще-то после так называемой префронтальной лоботомии – пересечения нервных волокон в лобной доле головного мозга – сугубо психиатрическая операция, во всех остальных сферах медицины негласно считающаяся изуверской и бессмысленной, и, главное, чрезвычайно удобной, чтобы пациент случайно сдох.
Десяткам людей была рассказана эта история. В убийстве не усомнился никто, только версии выдвигались разные, самая мягкая версия, кстати, была высказана мамой Тимура – дескать, избили его так, что покалечили, скрыть это было уже невозможно, вот и грохнули окончательно, чтобы замести следы. Я не очень верю в такой вариант, мне больше кажется правдоподобным другое – над ним, вероятно, производились какие-то незаконные эксперименты, которые, разумеется, окончились полным крахом, но бесследно не прошли, всё могло открыться, вот и… – чтобы тоже замести следы. Есть версия ещё круче – у Тимура, когда-то молодого и здорового парня, украли на продажу какие-то внутренние органы, ну и… – чтобы опять замести следы, причём, эта версия при всей своей жуткости косвенно подтверждается тем физическим состоянием, в котором Тимур находился незадолго до смерти – помните? он уже не мог даже есть. Фантастично? Не очень. Зато по-настоящему фантастической выглядит официальная версия, предлагаемая врачами – дескать, находясь в медицинском учреждении, молодой человек сгорел от чахотки дотла за несколько месяцев, господи, даже в тюрьмах и на зонах туберкулёзники живут годами. Насчёт опухоли, кстати, по словам Марины, в медицинском заключении нет ни слова – слишком уж явная была бы лапша, зато там есть что-то вроде “усиления психических процессов”, хе-хе-хе. Оставим в стороне то, что любой психиатрический диагноз вообще, в принципе, всегда субъективен, что любое психическое заболевание вообще, в принципе, никогда не факт, упомянем лишь азбучную психиатрическую истину – от психических заболеваний как таковых ещё никто не умирал, люди умирают от посторонних причин, возникших в связи с психическим заболеванием – например, от неспособности себя прокормить или в результате акции суицида, или – голым и спящим гуляя по крыше в лунную ночь и – сорвавшись с крыши вниз… Даже кататоники умирают не от кататонии, а от пролежней и отсутствия должного ухода. Психика – это ведь не орган, психика не может простудиться или воспалиться, она не пальпируется, не рентгеноскопируется и не экстрагируется, её невозможно хирургически удалить и унести, психики, как субстанции физической просто нет, и убить она не может. Даже если психическое заболевание развивается как результат чисто физического заболевания (например, при опухоли мозга), умирает-то человек от опухоли мозга, а не от связанного с этой опухолью бзика. Даже больной зуб может убить своего хозяина, а психика сама по себе – нет. Так при чём тут “усиление психических процессов” в посмертном медицинском умозаключении? Уж не для красного ли словца, чтобы показать, какие они там, в психушке, все умные? Или, может, – чтобы напустить туману? Зачем??? Не говоря уж о том, что официально считается, что Тимура в психушках на протяжении восьми лет вроде как бы “лечили”, а тут на тебе – усиление, понимаешь, психических процессов, – выходит, в результате восьмилетнего лечения человеку только хуже стало, да настолько хуже, что он прямо от психического заболевания сдох – вот так лечение, мать вашу так! И это тоже косвенное доказательство факта убийства – врачам было важно не засветиться в качестве убийц, а признание в собственной профессиональной некомпетентности при таком раскладе – весьма небольшая жертва с их стороны.
Тем временем история продолжалась. Во-первых, мама Тимура поинтересовалась, а куда, на хрен, подевалась пенсия по третьей группе инвалидности, которую Тимуру должны были выплачивать все эти годы. За этот вопрос ретиво взялась некая Валентина Андреевна Шабалина, которая сказала, хе-хе-хе, что она главврач. Да неужели? Это – что, по Высоцкому: “Вот – главврачиха, женщина, пусть тихо, но – помешана”? А я почему-то всегда думал, что главврачом этой самой печально знаменитой БРПБ, которую без всяких натяжек можно назвать самым страшным местом в Уфе, а, может, и во всей Башкирии, и заодно главным психиатром Республики Башкортостан является некий гражданин Валинуров Р.Г., занявший данный пост десяток лет назад, после того как бывшего главврача Пурика (так, по-моему, пишется это фамилиё) мой учитель и коллега, опытнейший журналист Витя Шмаков сумел сломать в Верховном Суде Республики Башкортостан, после чего вся психиатрическая династия Пуриков, наворотившая в Уфе чрезмерных делов, в полном составе отвалила в Белебей (бедные белебейчайники) с прозрачной целью наворотить делов там. Так вот ента самая, хе-хе, “главврачиха-женщина” Валентина Андреевна Шабалина произнесла совершенно удивительную фразу, достойную того, чтобы быть навечно записанной в каких-нибудь психиатрических скрижалях: “Я попробую договориться, чтобы вам выплатили, потому что вы такая интеллигентная женщина”. А если бы договориться не удалось? А если бы мама Тимура была менее интеллигентной женщиной? Они там что, в психушке, распоряжаются пенсиями как хотят? – захотят –выплатят, а захотят – пропьют, что ли?
Во-вторых, на сцене появился некий чрезвычайно обаятельный Константин Шаркаевич, который… тоже главврач. Это, кстати, достаточно обычная в психушках практика – когда измученный пациент требует адвоката, прокурора, следователя или главврача, местная докторня наряжает кого-либо из своих и подводит ряженого к человеку. Ряженый внимательно выслушивает все жалобы и затем в истории болезни пишут что-нибудь типа “усиление психических процессов… считает, что его бьют…считает, что у него всё отбирают… полагает, что хавка плохая…думает, что он голоден… галлюцинирует, считая, что ему холодно в замечательной больничной рубашке … показано: электрошоковая терапия, сульфазинотерапия, ледяные ванны, вязать, бить, подвешивать на дыбу, показана префронтальная лоботомия, показано – убийство, показано – распять на кресте!” Раньше такая методика использовалась только в отношении пациентов, чтобы всякие там психи не беспокоили его сиятельство господина главврача, но теперь, как видим, психиатры проявляют творческий подход и заряжают ту же самую лабуду в отношении кого угодно, недалёк, я думаю, тот день, когда и журналистам, и прокурорам будут предъявлять санитара или дворника под видом главврача или другого прокурора.
Так вот ентот самый “главврач” Константин Шаркаевич на сестру Тимура вроде как бы положил глаз. Предложил ей встретиться, провести вместе вечерок… ну и… так далее. Они встретились и, гм, провели вместе вечерок. Я спросил Марину: “Как ты думаешь, зачем он с тобой, гм, провёл вечерок?” И она ответила: “Я красивая девушка, он, наверное, хотел со мной переспать”. Хмм-да, это, конечно, была бы чрезвычайно изысканная гнусность – убив брата, трахнуть его сестру, тем более что несчастный, подавленный горем ребёнок не мог не купиться на обходительные манеры седовласого“главврача”, всем своим видом выражавшего сострадание и сочувствие, но я всё-таки думаю, что Марина, как всякая красивая девушка, склонна к некоторому бреду величия, изрядно переоценивая свою неотразимость. Вряд ли Константину Шаркаевичу она была нужна, у него в дурдоме хватает девочек уже готовеньких – привязанных к кроватям, да не привязанные тоже ради смягчения режима или иллюзорной надежды на освобождение не отказываются подставить врачишке любую полость своих, скажем, организмов… данное юридически любопытное явленьице – что мужской персонал психушек имеет неограниченный физический доступ к женскому контингенту пациенток – вообще, тема для отдельного пикантного разговора. Я думаю, дело было в другом – Константину Шаркаевичу необходимо было удостовериться, что по факту убийства Тимура Галеева у него в дальнейшем не будет проблем, что сестра Тимура и мама Тимура никуда не заявят. К счастью, он убедился в том, что проблем действительно не будет, а если бы он заподозрил, что проблемы будут… страшно даже представить, каким образом развивались бы события дальше – им ведь надо было замести следы любой ценой. Но проблем у них не возникло. Ни мама, ни, что особенно печально, сестра Тимура не потребовали расследования и независимой патологоанатомической экспертизы – и это главная причина, почему я здесь стараюсь как можно реже упоминать имя сестры Тимура Галеева, она просто не заслужила, она пока что в отличие от своего брата ничего не сделала в жизни, она даже не погибла в войне, и лучшее, что можно о ней сказать, так это то, что она – сестра Тимура. Сестра солдата, за всех нас погибшего на войне.
Однако срок давности ещё не прошёл. Так не пора ли? Не пришло ли время государственным служащим, убившим человека именем Российского государства, ответить хотя бы за этот непреложный факт. Они, конечно же, будут отпираться до конца, они будут объяснять, втолковывать, ссылаться на врачебную тайну, вворачивать непонятные слова и поражать латынью, они будут мудрствовать лукаво, залезать в дебри, мутить воду и наводить тень на плетень, настойчиво занавешивая нам уши своей безграмотной галиматьёй наподобие “усиления психических процессов”. А когда их припрут к стене, они будут каяться, валить всё друг на друга, валить всё на свою неопытность и ссылаться на свою некомпетентность, на трагическую случайность, на преступную халатность, на недосмотр. И, возможно, непосредственно по обвинению в убийстве их так не удастся привлечь. Но никакие ухищренияи и никакие психические технологии уже не помогут им устранить из мира, из реальности, из окружающей нас объективности, как минимум, один упрямый, железный, непреложный, неустранимый, неумолимый факт – факт, что они забрали человека живым, а вернули обратно – мёртвым! С пропиленной насквозь головой.
