Продолжение.
Начало в №№ 90-92.
* * *
Суд был суровым и скорым: вся его процедура за-
няла не более часа. Обвинитель запросил семь лет.
«Этого срока, – сказал он, – будет достаточно,
чтобы подсудимый исправился и стал равноправ-
ным членом общества». Интересно, какой Бог на-
градил прокурора таким даром, определять, кто
исправится за год, а кто за десять?
Перед приговором я загадал: «Если пронесёт,
обещаю завязать с нечестной беспутной жизнью.
Женюсь. Буду трепетно относиться к закону...»
Но не пронесло. За побег к пятерику добавили
ещё год. Строгого.
Строгий режим это ничего, даже хорошо. Я уже
убедился, что чем строже и страшнее режим, тем
спокойнее сидеть. Чем больше у людей отсижен-
ного срока – тем более они приспособлены к на-
хождению среди подобных себе.
В этом конечно же нет заслуги пенитенциарной
системы.
Просто долгое сосуществование среди одних
и тех же людей, в условиях ограниченного про-
странства рано или поздно приводит к каким-то
конфликтным ситуациям.
Опытные сидельцы, прошедшие через ад совет-
ских и российских тюрем, уже давно поняли, что
тюрьма это не арена для гладиаторских боёв, а
их родной дом, где им предстоит провести мно-
го-много лет, а возможно, что и всю жизнь. Там
надо будет жить, работать, отдыхать, и потому
во избежание нежелательного геморроя в виде
последствий и карательных мер со стороны Ад-
министрации волей-неволей приходилось стано-
виться настоящими мастерами компромиссов.
Зная, что одно необдуманное слово может при-
вести к заточке в бок, опытные зэки приучали
себя «фильтровать базар», контролировать свои
действия и умело просчитывать их последствия.
На общем же режиме преобладала руготня –
бессмысленная, изощрённая, страшная, затевае-
мая даже не во время ссоры, а просто в процессе
общения. Она до сих пор вспоминается мне с не-
которой оторопью.
* * *
В осуждёнке у всех один разговор – скорей бы
на зону. На зоне хорошо. Там можно ходить по
земле, дышать воздухом, смотреть телевизор. Там
кино, баня, куча впечатлений, множество разных
людей. А ещё постель с простынёю и наволочкой.
На электроплитке можно пожарить картошечку.
Там настоящая жизнь, не то, что в тесной, про-
вонявшей табачным дымом камере следственно-
го изолятора. Почти воля. Красота!
Женьку Кипеша с суда нагнали домой. Он по-
лучил три года условно. Спрашивается, зачем бе-
жал? Романтики захотелось, что ли?
* * *
Странно устроен человек. Я ждал этапа, как
манны небесной, но когда ранним утром кори-
дорный постучал ключами в дверь, назвал мою
фамилию и приказал собираться на этап, я, заки-
нув за спину баул, собранный мне приятелями,
всё же остановился в дверях, чтобы оглянуться
на бетонные стены и серые лица людей, с кото-
рыми успел подружиться за многие месяцы. На
какую-то долю секунды мне стало жаль расста-
ваться с этим местом.
* * *
Спецавтомобиль для перевозки заключённых,
автозак, или по-старому – «ворон» – гудел, слов-
но пчелиный рой. Разделённый внутри на узкие
секции – «боксы» – он и в самом деле походил на
огромный потревоженный улей.
Вместимость «воронка» составляла до двадца-
ти человек, включая трёх человек из конвоя. Ещё
двое сидели в кабине водителя.
Но бывало, что в автозак набивали человек под
сорок. Последних с дичайшим матом забивали в
машину уже пинками. Очень часто, когда фур-
гон был уже полон и зэки орали: «Начальник! Ты
рамс попутал! Тут уже места нету!», начальник
конвоя пускал вперёд служебную собаку – «Фас!»
2016 год № 4 (93) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА 39
После этого на вопрос конвоя зэки дружно кри-
чали:
– Начальник! Да места полно. Можешь ещё
столько же затолкать!
После того, как зэков утрамбовали, машина,
скрипя перегруженными рессорами, рванулась
вперёд.
Я уже обратил внимание, что стоит только не-
скольким зэкам собраться вместе, как все они
тут же считают обязательным закурить. Одно-
временно. В тесных боксах стоял дым. Надсадно
кашляли тубики. Периодически машину подбра-
сывало на ухабах.
Один из зэков, клацая золотыми зубами, весело
и зло кричал:
– Дрова везёшь, сука!?
Он был худ, костистые скулы обтягивала жел-
товатая нездоровая кожа, голова острижена под
машинку. В темноте мерцали тёмные, злые глаза.
Тускло блестели зубы.
Двое молодых зэков негромко переговарива-
лись:
– Слышал, что на больничку вор заезжал.
– Ну да! Вадик Резаный. На больничке он недол-
го пробыл. Кумовья его сразу же после операции
на этап отправили. Им геморрой не нужен. Толь-
ко не вор он. Раскоронован. На крытой по ушам
дали. По этапу уже фраеришкой шёл.
Примерно через час автозак дёрнулся и оста-
новился. Заскрипели железные ворота. Взревел
двигатель, машина дёрнулась и проехала ещё не-
сколько метров. Закрылись первые ворота, от-
крылись ещё одни. Шлюз!
Автозак въехал во двор колонии, остановился,
но мотор продолжал работать.
Внезапно все резко изменилось: интонации го-
лосов конвоя, лай овчарок, запахи. Тот, что с зо-
лотыми зубами, перекрестился.
– Ну слава Богу, вот мы и дома. Господи, спа-
си меня, грешного, от порядка здешнего, от этапа
дальнего и от шмона капитального...
Жёсткий хриплый голос с раздражением крик-
нул: «Выходи!»
Зэки cпрыгивали на грязный асфальт. Закиды-
вали на спины баулы и клетчатые сумки со свои-
ми пожитками, затравленно озирались.
Сержант-водитель заглушил двигатель, захлоп-
нул дверцу и облокотился на решётку радиатора.
Последним из машины спрыгнул золотозубый.
Поёживаясь от холода, он закинул на плечо то-
щий сидор и присел на корточки.
Зона… конвой, собаки. Чуть вдалеке грязнова-
то-серые здания бараков, штаба, бани. На фасаде
штаба покоробившийся фанерный щит.
По серому небу лениво плыли кучевые облака,
они почти цеплялись за сторожевые вышки и за
крыши бараков.
Конвой был равнодушно спокоен, овчарки на-
против – злобно-недоверчивы. Матово блестели
чёрные сапоги. Пахло табаком, сапожной ваксой
и почему-то креозотом, будто бы мы стояли на
шпалах.
Начальник караула с грязной засаленной повяз-
кой на рукаве, перебирал папки с личными дела-
ми и выкрикивал фамилии:
– Кондрашин!
– Осужденный Кондрашин Анатолий Михай-
лович, 1958 года рождения, статья 102 пункт «б»,
12 лет.
– Бекбулатов!
– Бекбулатов Наиль Шамильевич, 1968 года
рождения, статья 117, часть 3, срок 6 лет.
– Перевалов!
Внезапно золотозубый клацнул зубами у пса
перед носом, словно хотел откусить ему ухо.
Раздался хлёсткий звук удара дубинкой. Вспых-
нувший собачий лай заглушил вопль:
– Ты что сука, собаке зубы кажешь! Они у тебя
лишние?
Я на миг забылся. И вздрогнул, услышав соб-
ственный голос:
– Солдатов Алексей Иванович, статья 188 часть
2, 93 УК РСФСР, срок...
Мороз под сорок,
И скрипит на мне кирза,
Опять сегодня нормы не одюжим!
Собаки злобно смотрят
Прямо мне в глаза,
Они меня бы схавали на ужин!
* * *
После этапа нас повели в баню. Главной проце-
дурой было не мытьё, а стрижка.
Маленький, сморщенный, лет под пятьдесят,
парикмахер снимал машинкой для стрижки во-
лосы на головах, усы, бороды.
Я предусмотрительно обрил голову ещё за две
недели до этапа. Поэтому курил, прикидывая
свои шансы без потерь пронести в зону баул с
вольными шмотками.
Все привезённые с собой вещи нужно было
сдать в каптерку, а взамен получить зэковскую
робу. Мозги мои усиленно работали в этом на-
правлении. Внезапно в конце коридора я увидел
молодого парня, препирающегося с банщиком. Я
мотнул головой. Парень подошёл ко мне.
– Ну?.. Говори.
40 С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 4 (93) 2016 год
– Сидор с вещами пронесёшь в отряд? А я после
карантина зайду. Сочтёмся.
– Запретное в бауле есть?
– Нет.
– Ну тогда давай, потом зайдёшь в инвалидный.
Спросишь Виталика.
Пока я наводил движения, мои коллеги со све-
жеобритыми головами сидели на корточках и то-
скливо плевали на землю.
Безволосые головы и унылые взгляды делали их
похожими на древних мыслителей.
После бани, получив робу, мы направились в
карантин, где предстояло в течение недели при-
выкать к местным условиям. Потом должно было
состояться распределение в отряды.
* * *
Двор лагеря на первый взгляд похож на унылый
больничный двор.
Тянутся одноэтажные длинные бараки, окру-
жённые решётками локалок. Отсвечивают покра-
шенные известью стены.
Ни деревьев, ни зелени, ни цветов. Лишь зака-
танная в асфальт земля.
Двор почти всегда абсолютно пуст. После утрен-
него просчёта все локалки закрываются на замок.
Лишь каждые два часа на вахту несутся красно-
полосники. За опоздание на отметку вполне мож-
но попасть в кандей.
Идут в столовую бригады работяг. Походкой
старшего офицера важно шагает по своим козля-
чьим делам какой-нибудь заключённый из числа
«вставших на путь исправления».
– Сука СВПешная! – шипят ему в след зэки. –
Блядина мусорская!
Вязаные не обращают на них никакого внима-
ния. Горделиво несут на рукаве повязку цвета ре-
волюционного красного знамени.
* * *
Во всём постсоветском арестантском сообще-
стве существовало деление на касты – «масти».
Словечко «масть» закрепилось в жаргоне во
время «сучьей войны», когда «воры» и бывшие
штрафники резали друг друга.
Война закончилась, а масти остались.
Французы Франсуа Гизо и Огустен Тьери ещё в
XVII–XIX веках пришли к выводу, что каждое об-
щество делится на социальные классы или общ-
ности, которые по своей сути являются антаго-
нистическими, то есть постоянно враждующими
между собой по причине противоположности их
интересов. Эти же французы предсказали неиз-
бежность вооружённого столкновения.
Впоследствии Карл Маркс, размышляя об этом
в библиотеке Британского музея, понял всю пер-
спективность этой темы и на основании уже име-
ющегося исследования быстренько слепил «Ма-
нифест коммунистической партии» и «Капитал».
Бородатый мыслитель дал в руки антагонистам
всего мира бессмертное классовое учение, соглас-
но которому антагонистические классы до сих
пор не симпатизируют друг другу.
В лагере были две социальные общности: блат-
ные и козлы. Все остальные считались прослой-
кой: фраера, мужики, обиженные.
В нашей зоне правящий класс – козлы. Это до-
бровольные помощники администрации из чис-
ла осуждённых. Нередко их по-старому кличут
«суками» или «вязаными». Никто точно не знал,
откуда пошло это слово.
Может быть оттого, что они носили на рукавах
повязки. А может быть делался намёк на то, что
весь актив был повязан с администрацией лагеря.
Блат же, наоборот, это оппозиция режиму, жёст-
кая и непримиримая. Чёрная масть, признающая
и чтящая только тюремный закон! Не сотруд-
ничающая с властью, не работающая в зоне и не
прогибающаяся под администрацию.
Призвание блатных было в том, чтобы страдать
и защищать интересы братвы.
Для этого большую часть своего срока долж-
ны были проводить не на шконке, а в штрафном
изоляторе, БУРе, на крытой. Но это в теории. На
практике всё было иначе.
Блатных было немного. В каждом отряде чело-
век по десять-пятнадцать, не более.
Как правило, большинство из них были самой
обычной средней комплекции.
Но они чувствовали за собой право на приме-
нение силы, право на собственное «я». И этим
правом охотно пользовались, выбивая своё. По-
ложенное! Воровское! Блатные не только брали
на горло, но и охотно пускали в ход кулаки, а то и
подручные материалы – куски железа, табуретки,
заточенные ложки.
И везде они жили, стараясь занять лучший угол
в бараке. Вырвать лучший кусок. Кидаясь в дра-
ку друг за друга, если что-то случалось. Их сила
была в том, что они были коллективом в отличие
от серой разрозненной мужичьей массы, где каж-
дый был сам за себя.
Были среди них и люди по-настоящему инте-
ресные, сильные, умеющие спокойно и расчётли-
во рисковать. Относящиеся к жизни с каким-то
особым цинизмом. Таких было немного, но они
были.
2016 год № 4 (93) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА 41
Основная же масса состояла из приспособлен-
цев. Декларировала одно, совершала другое.
Козлы своих намерений, по крайней мере, не
скрывали. Как правило, это были бывшие блат-
ные, перековавшиеся в активистов. Или спор-
тсмены, переквалифицировавшиеся в рекетиров
и бандитов.
Эти не фарисействовали. Жили по принципу
«ты умри сегодня, а я умру завтра». Соответ-
ственно и поступали – открыто сотрудничали с
администрацией, всячески щемили и притесняли
мужиков.
Но несмотря на предсказания великого Маркса,
лагерные общности по отношению друг к другу
никакого антагонизма не ощущали. Жили, прав-
да, без особой любви, но и на баррикадах не во-
евали. Может быть, это происходило оттого, что
в силу постоянной озабоченности хлебом насущ-
ным зэкам было не до чтения революционных
учений.
* * *
В лагере было десять отрядов. Первый – козля-
чий.
Там собрали всех главных козлов зоны: пова-
ров, учётчиков, нарядчиков, банщиков и прочую
нечисть.
Перековавшиеся активисты ничем не отлича-
лись от неперековавшихся.
Также потребляли водку, ханку и анашу. Мечта-
ли ограбить Центробанк России и изнасиловать в
извращённой форме Наташу Королёву.
Причиной трансформации было совсем не осоз-
нание неправедности своей жизни.
Просто зачисление в актив давало послабления
в режиме и, помимо относительно лёгкого житья,
гарантировало условно-досрочное освобождение.
По этой причине приспособленцы из бывших
отрицал, не говоря уж о бывших спортсменах,
плюнув на понятия, принимали сучью веру и
вставали на «козью тропу». Руководствовались
они при этом сугубо меркантильными интереса-
ми. Лучше уж быть шнырём при штабе или в сан-
части, заведующим баней, столовой или завхозом
отряда, чем таскать на промке железо.
Десятый отряд был инвалидным, там жили пен-
сионеры, либо инвалиды: безрукие, безногие, су-
масшедшие и косящие под таковых.
В остальных жили мужики.
«Мужик» – основная каста в запроволочном
царстве-государстве. Так называли тех, кто ста-
рался спокойно отбыть срок, вкалывал, избегал
конфликтов с начальством, но в то же время и не
стремился стать вязаным.
Конечно, «мужики» тоже были разными. Были
«воровские», тяготеющие к блатному сообществу,
в основном, с большими отсиженными сроками
и не скурвившиеся. Они чтили лагерные законы,
поддерживали блатной мир, хотя сами в состав
отрицаловки не входили. Таких мужиков уважа-
ли значительно больше, чем приблатнённую пер-
хоть. Отсюда и поговорка – авторитетный мужик
бывает блатнее жулика.
Блатной мир в лице таких мужиков всегда на-
ходил союзников, и потому в правильных зонах
мужика не щемили, а наоборот, стремились за-
щитить его от беспредела.
Но были и «мерины», не желающие иметь с «от-
рицаловкой» ничего общего. «Некрасовские му-
жички» – которые метались от одной группиров-
ки к другой, по пословице «рыба ищет где глубже,
а человек, где лучше».
После революции преступный мир сохранил в
своём лексиконе такое понятие, как «фраер», ко-
торое характеризовало простака, лопуха, жертву.
Это слово понравилось сидельцам. Во времена
товарища Сталина такого понятия, как «мужик»,
ещё не было. Поэтому фраерами стали называть
тех, кто не имел отношения к профессионально-
му преступному миру: работяг, бытовиков и «по-
литиков».
Фраера не считались среди уркаганов за людей.
Как правило, это были люди, далёкие от уголов-
ного мира, не знающие законов тюрьмы. Попа-
дая в места лишения свободы, они больше всего
боялись потерять свой сидор с барахлом. Они не
желали ни с кем делиться, страдать за кого-то и
считали, что, освободившись, уже больше никог-
да не попадут в эти стены.
Преступный мир чутко уловил такое поведение
фраеров и потому отвечал им стойкой неприяз-
нью. Тех же из фраеров, которые не жадничали,
находили общий язык с братвой и готовы были
переть на ножи и милицейские дубинки, отста-
ивая своё, называли «битыми» или «порчеными
фраерами».
Они знали уголовные и арестантские законы,
чтили их. Умели за себя постоять, не давали себя
в обиду, имели неплохие связи и репутацию сре-
ди уркаганов. Таких блатари уважали, а порой
даже побаивались.
Основная же часть «мужицкого» населения зоны
состояла из людей, наталкивающих на мысли, что
они не преступники, а несчастные. Эти люди по-
ражали воображение своим ничтожеством, убо-
гостью и темнотой.
* * *
После комиссии меня отправили в седьмой от-
ряд. Профиль работы – сеточное производство.
Большинство бригадиров в отряде было из ту-
поголовой поросли спортивных мерзавцев, гото-
вых бить зэков ради того, чтобы они давали план.
В первый же день шнырь вызвал меня к началь-
нику отряда. У зоновских мусоров тоже были
свои масти. Если кумовья формировали всю по-
литику в лагере, то отрядники среди сотрудников
колонии считались неприхотливыми рабочими
лошадками и особой погоды не делали.
На эту должность ссылали офицеров за систе-
матические нарушения дисциплины и пьянство,
а также туда набирали тех, кто только пришёл
служить в колонию на офицерскую должность.
Там сотрудник набирался опыта, и если руко-
водство колонии видело, что офицер хитёр, умён,
не страдает излишними комплексами в виде чрез-
мерной доброты или жалости, то продвигало его
на повышение, например на оперативную работу.
Ну, а там он со временем вполне мог дослужить-
ся до должности «хозяина» зоны или его замести-
теля.
За письменным столом меня встретил моло-
денький лейтенант, с манерами избалованного
мальчика из хорошей семьи.
Первым признаком мужественности и показа-
теля своего могущества такие мальчики считали
хамство по отношению к тем, кто стоял ниже их
на социальной лестнице.
На столе стоял стакан чая в мельхиоровом под-
стаканнике.
Некоторое время мы молча разглядывали друг
друга.
– Жалуйся! – сказал молоденький начальник и
сделал глоток чёрной, как дёготь, жидкости.
Я подумал и пожал плечами:
– Да, вроде, всё в порядке. Вот только за судьбу
перестройки переживаю. Чего-то пробуксовыва-
ет.
Лейтенант хмыкнул:
– В школу ходить будешь?
Я удивился:
– Зачем? У меня же, вроде, высшее...
Отрядник уткнулся в моё личное дело. Проли-
стал. Снова хмыкнул:
– Инженер?
– Да.
– Учётчиком пойдёшь?.. Или нет, лучше предсе-
дателем СВП?
– А чего я?
– Нуууу! Ты человек культурный, образован-
ный...
Податься в обслугу – шнырём или, тем более,
завхозом санчасти, бани, кухни, стать нарядчи-
ком, учётчиком – для многих это было невероят-
ным везением.
Я имел твёрдые предубеждения против вяза-
ных, поэтому твёрдо сказал:
– Нет!
– Подумай, помогу полосу снять.
– Нет!
Избалованный мальчик, от которого в значи-
тельной степени зависел комфорт моего прожи-
вания в отряде, поморщился:
– Тогда свалил отсюда!
Лейтенант высунул голову в коридор, крикнул:
– Дневальный! Мудак! Я кого тебе приказал ко
мне прислать? Тех, кому в школу ходить надо. А
ты мне кого привёл, дебил!? Давай следующего!
* * *
Козлов в зоне немеряно. Прямо какой-то козля-
чий питомник. Зверинец.
Кроме завхозов и дневальных отрядов, есть
дневальные в штабе. Там работают особо прове-
ренные и надёжные осужденные. Козлы из коз-
лов. На месте министра я бы им всем присваивал
звания начальствующего состава МВД, как Наф-
талию Френкелю, умудрившемуся из зэков дора-
сти до генерал-лейтенанта НКВД, став при этом
ещё и трижды кавалером ордена Ленина.
Штабные шныри видят всех, кто из зэков ходит
к куму. Как часто. Что пишут.
Им доверяют убираться в кабинетах в отсут-
ствие ментов, и они потенциально являются носи-
телями «Государственной тайны». Потому их об-
щение с другими зэками было ограничено. Жили
они при штабе, там же в отдельной комнатке го-
товили себе еду.
Делалось это для того, чтобы в общем бараке их
не перевербовали.
В бане тоже были дневальные. Они же отвечали
и за прачечную. Эта должность сулила немалые
блага и тоже приносила доход. За пачку сигарет с
фильтром они могли постирать твои вещи. Пости-
рать твоё постельное бельё отдельно от отрядного.
Могли пустить в баню не в свой день.
Курево – главная валюта в зоне. Его можно по-
менять на деньги, продукты, хорошие шмотки.
Цены на сигареты выше, чем на свободе.
Дневальные были также в ШИЗО и в помеще-
ниях камерного типа. Жили они там же. В зону
заходили только за продуктами. Иначе блатные
могли попросить или заставить передать в каме-
ры запретное: шмаль, сигареты, чай...
Категорически отказаться от проноса «запрет-
ного» завхоз не мог. Блатные не дремали. Если
кандей не будет «греться», смотрящий получит
42 С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 4 (93) 2016 год
2016 год № 4 (93) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА 43
по ушам. Вот и смотрят блатные, на какой крюк
можно насадить шныря, чтобы загарпунить его,
как рыбину. Могли запустить шнягу, что завхоз
«шкворной», от него никто пищу не возьмет. Тог-
да тоже с должности снимут.
Могли наехать. Или прессануть. Или, в самом
крайнем случае, попросить братву на воле подъ-
ехать к жене, к матери... С просьбой, чтобы пояс-
нили родственнику, что нужно быть сговорчивее.
Но если завхоз или шнырь спалится, его ждут
дубинал, соседняя камера в ШИЗО и отставка без
права пенсии.
Вот и крутятся козлы. Выживают только самые
башковитые.
* * *
Каждый отряд жил в отдельном помещении, ко-
торое больше было похоже на казарму или конюш-
ню. По привычке их называли бараками. Каждый
барак представлял из себя длинный, вытянутый
коридор-спальню, уставленный двухъярусными
кроватями-шконками, и всякие закуточки, в ко-
торых располагались кабинет начальника отряда,
каптёрка, сушилка, помещение для варки чифира
и ещё куча всевозможных тёмных углов и всяче-
ских загогулин.
Стены барака были выкрашены в хорошо зна-
комый всем постсоветским гражданам цвет ядо-
витого ультрамарина.
Так же выглядели стены в казармах, домах пре-
старелых и тюрьмах.
День и ночь в бараке кипела жизнь: кто-то чи-
фирил, кто-то читал книгу или писал письмо. Где-
то выясняли отношения, кто-то молча валялся на
шконке, уставив глаза в потолок.
В проходах между шконками принимали го-
стей, которые заходили из других отрядов, вели
разговоры о доме, пели песни.
В репертуаре не бывало патриотических пе-
сен, в основном, лирическо-жалостливые: Миша
Круг, Гулько, Шуфутинский. Кое-кто исполнял
своё. Но в этом ширпотребе редко попадалось
что-либо хорошее и искреннее. В основном это
была смесь блата с душещипательным романсом.
Иногда по ночам в бараках случались разборки
и драки.
В общем, всё, как у большинства нормальных
людей, дружба и ссора зачастую неразличимы по
виду.
Иногда у зэков вдруг периодически начинали
пропадать вещи: часы, деньги... Или чай, сигаре-
ты.
Все мгновенно начинали подозревать друг дру-
га, становились раздражёнными, подозритель-
ными, злыми.
«Крысятничество», считалось самым тяжким
грехом, тягчайшим преступлением. С соответ-
ствующим наказанием в виде изнасилования. Это
был и есть самый верный путь в петушиный угол.
Пойманную крысу всегда били с наслаждением.
Могли забить до смерти или опустить.
Крысы очень хорошо знали, что с ними будет
при поимке, но ничего с собой поделать не могли.
Зачем они это делали? Ради чего?
Часто они не могли этого объяснить даже са-
мим себе.
* * *
Плотная кишкообразная очередь тянулась к две-
рям столовой.
На крыльце, широко расставив ноги в начищен-
ных хромовых сапогах, стоял прапорщик Башей
или Вася Мент.
Кто-то в строю рассказывает, что раз в месяц, в
день чекиста, когда выдают зарплату, Вася Мент
покупает бутылку водки и, выпив, шмонает жену
и свою пятнадцатилетнюю дочь. Собака, чуя не-
доброе, заползала под диван и там тихо выла. По-
сле шмона он запирал жену и дочь в кандей, кото-
рый находится в ванной, а сам садился на кухне и
пел жалобные лагерные песни. В нетрезвом состо-
янии пытался конвоировать собаку. Потом он за-
сыпал, а жена и дочь перетаскивали его на диван.
Вокруг крыльца вьют петли шерстяные. Лагер-
ная «шерсть» – это приблатнёная молодежь, ше-
стёрки жуликов, блатных, смотрящих. Стоять с
мужиками в строю им не по понятиям, западло.
Вася хлёстко бьёт кого-то резиновой дубиной.
Пока он таким образом наводит порядок, несколь-
ко человек из молодой блатной поросли прорыва-
ются в столовую.
В столовой прогорклый запах лука, капусты, не-
мытых тел. Баландер вышвыривает из раздаточ-
ного окна миски с тёмной жижей. На столах исхо-
дит паром жидкая баланда с плохо почищенной
и разваренной картошкой. В некоторых мисках
попадались даже куски шкуры, содранной со сви-
ных голов.
Прямо передо мной на столе лежит брошенный
кем-то кусочек свиного эпидермиса, к которому
прилипло несколько коротких, твёрдых чёрных
волосинок. От этой картины становится не по себе.
По донышкам мисок продолжают напряжённо
стучать ложки. Поверх этого стука стоит равно-
мерный гомон.
Я сую хлебную тюху в карман телогрейки, выхо-
жу из столовой.
Продолжение следует.
Начало в №№ 90-92.
* * *
Суд был суровым и скорым: вся его процедура за-
няла не более часа. Обвинитель запросил семь лет.
«Этого срока, – сказал он, – будет достаточно,
чтобы подсудимый исправился и стал равноправ-
ным членом общества». Интересно, какой Бог на-
градил прокурора таким даром, определять, кто
исправится за год, а кто за десять?
Перед приговором я загадал: «Если пронесёт,
обещаю завязать с нечестной беспутной жизнью.
Женюсь. Буду трепетно относиться к закону...»
Но не пронесло. За побег к пятерику добавили
ещё год. Строгого.
Строгий режим это ничего, даже хорошо. Я уже
убедился, что чем строже и страшнее режим, тем
спокойнее сидеть. Чем больше у людей отсижен-
ного срока – тем более они приспособлены к на-
хождению среди подобных себе.
В этом конечно же нет заслуги пенитенциарной
системы.
Просто долгое сосуществование среди одних
и тех же людей, в условиях ограниченного про-
странства рано или поздно приводит к каким-то
конфликтным ситуациям.
Опытные сидельцы, прошедшие через ад совет-
ских и российских тюрем, уже давно поняли, что
тюрьма это не арена для гладиаторских боёв, а
их родной дом, где им предстоит провести мно-
го-много лет, а возможно, что и всю жизнь. Там
надо будет жить, работать, отдыхать, и потому
во избежание нежелательного геморроя в виде
последствий и карательных мер со стороны Ад-
министрации волей-неволей приходилось стано-
виться настоящими мастерами компромиссов.
Зная, что одно необдуманное слово может при-
вести к заточке в бок, опытные зэки приучали
себя «фильтровать базар», контролировать свои
действия и умело просчитывать их последствия.
На общем же режиме преобладала руготня –
бессмысленная, изощрённая, страшная, затевае-
мая даже не во время ссоры, а просто в процессе
общения. Она до сих пор вспоминается мне с не-
которой оторопью.
* * *
В осуждёнке у всех один разговор – скорей бы
на зону. На зоне хорошо. Там можно ходить по
земле, дышать воздухом, смотреть телевизор. Там
кино, баня, куча впечатлений, множество разных
людей. А ещё постель с простынёю и наволочкой.
На электроплитке можно пожарить картошечку.
Там настоящая жизнь, не то, что в тесной, про-
вонявшей табачным дымом камере следственно-
го изолятора. Почти воля. Красота!
Женьку Кипеша с суда нагнали домой. Он по-
лучил три года условно. Спрашивается, зачем бе-
жал? Романтики захотелось, что ли?
* * *
Странно устроен человек. Я ждал этапа, как
манны небесной, но когда ранним утром кори-
дорный постучал ключами в дверь, назвал мою
фамилию и приказал собираться на этап, я, заки-
нув за спину баул, собранный мне приятелями,
всё же остановился в дверях, чтобы оглянуться
на бетонные стены и серые лица людей, с кото-
рыми успел подружиться за многие месяцы. На
какую-то долю секунды мне стало жаль расста-
ваться с этим местом.
* * *
Спецавтомобиль для перевозки заключённых,
автозак, или по-старому – «ворон» – гудел, слов-
но пчелиный рой. Разделённый внутри на узкие
секции – «боксы» – он и в самом деле походил на
огромный потревоженный улей.
Вместимость «воронка» составляла до двадца-
ти человек, включая трёх человек из конвоя. Ещё
двое сидели в кабине водителя.
Но бывало, что в автозак набивали человек под
сорок. Последних с дичайшим матом забивали в
машину уже пинками. Очень часто, когда фур-
гон был уже полон и зэки орали: «Начальник! Ты
рамс попутал! Тут уже места нету!», начальник
конвоя пускал вперёд служебную собаку – «Фас!»
2016 год № 4 (93) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА 39
После этого на вопрос конвоя зэки дружно кри-
чали:
– Начальник! Да места полно. Можешь ещё
столько же затолкать!
После того, как зэков утрамбовали, машина,
скрипя перегруженными рессорами, рванулась
вперёд.
Я уже обратил внимание, что стоит только не-
скольким зэкам собраться вместе, как все они
тут же считают обязательным закурить. Одно-
временно. В тесных боксах стоял дым. Надсадно
кашляли тубики. Периодически машину подбра-
сывало на ухабах.
Один из зэков, клацая золотыми зубами, весело
и зло кричал:
– Дрова везёшь, сука!?
Он был худ, костистые скулы обтягивала жел-
товатая нездоровая кожа, голова острижена под
машинку. В темноте мерцали тёмные, злые глаза.
Тускло блестели зубы.
Двое молодых зэков негромко переговарива-
лись:
– Слышал, что на больничку вор заезжал.
– Ну да! Вадик Резаный. На больничке он недол-
го пробыл. Кумовья его сразу же после операции
на этап отправили. Им геморрой не нужен. Толь-
ко не вор он. Раскоронован. На крытой по ушам
дали. По этапу уже фраеришкой шёл.
Примерно через час автозак дёрнулся и оста-
новился. Заскрипели железные ворота. Взревел
двигатель, машина дёрнулась и проехала ещё не-
сколько метров. Закрылись первые ворота, от-
крылись ещё одни. Шлюз!
Автозак въехал во двор колонии, остановился,
но мотор продолжал работать.
Внезапно все резко изменилось: интонации го-
лосов конвоя, лай овчарок, запахи. Тот, что с зо-
лотыми зубами, перекрестился.
– Ну слава Богу, вот мы и дома. Господи, спа-
си меня, грешного, от порядка здешнего, от этапа
дальнего и от шмона капитального...
Жёсткий хриплый голос с раздражением крик-
нул: «Выходи!»
Зэки cпрыгивали на грязный асфальт. Закиды-
вали на спины баулы и клетчатые сумки со свои-
ми пожитками, затравленно озирались.
Сержант-водитель заглушил двигатель, захлоп-
нул дверцу и облокотился на решётку радиатора.
Последним из машины спрыгнул золотозубый.
Поёживаясь от холода, он закинул на плечо то-
щий сидор и присел на корточки.
Зона… конвой, собаки. Чуть вдалеке грязнова-
то-серые здания бараков, штаба, бани. На фасаде
штаба покоробившийся фанерный щит.
По серому небу лениво плыли кучевые облака,
они почти цеплялись за сторожевые вышки и за
крыши бараков.
Конвой был равнодушно спокоен, овчарки на-
против – злобно-недоверчивы. Матово блестели
чёрные сапоги. Пахло табаком, сапожной ваксой
и почему-то креозотом, будто бы мы стояли на
шпалах.
Начальник караула с грязной засаленной повяз-
кой на рукаве, перебирал папки с личными дела-
ми и выкрикивал фамилии:
– Кондрашин!
– Осужденный Кондрашин Анатолий Михай-
лович, 1958 года рождения, статья 102 пункт «б»,
12 лет.
– Бекбулатов!
– Бекбулатов Наиль Шамильевич, 1968 года
рождения, статья 117, часть 3, срок 6 лет.
– Перевалов!
Внезапно золотозубый клацнул зубами у пса
перед носом, словно хотел откусить ему ухо.
Раздался хлёсткий звук удара дубинкой. Вспых-
нувший собачий лай заглушил вопль:
– Ты что сука, собаке зубы кажешь! Они у тебя
лишние?
Я на миг забылся. И вздрогнул, услышав соб-
ственный голос:
– Солдатов Алексей Иванович, статья 188 часть
2, 93 УК РСФСР, срок...
Мороз под сорок,
И скрипит на мне кирза,
Опять сегодня нормы не одюжим!
Собаки злобно смотрят
Прямо мне в глаза,
Они меня бы схавали на ужин!
* * *
После этапа нас повели в баню. Главной проце-
дурой было не мытьё, а стрижка.
Маленький, сморщенный, лет под пятьдесят,
парикмахер снимал машинкой для стрижки во-
лосы на головах, усы, бороды.
Я предусмотрительно обрил голову ещё за две
недели до этапа. Поэтому курил, прикидывая
свои шансы без потерь пронести в зону баул с
вольными шмотками.
Все привезённые с собой вещи нужно было
сдать в каптерку, а взамен получить зэковскую
робу. Мозги мои усиленно работали в этом на-
правлении. Внезапно в конце коридора я увидел
молодого парня, препирающегося с банщиком. Я
мотнул головой. Парень подошёл ко мне.
– Ну?.. Говори.
40 С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 4 (93) 2016 год
– Сидор с вещами пронесёшь в отряд? А я после
карантина зайду. Сочтёмся.
– Запретное в бауле есть?
– Нет.
– Ну тогда давай, потом зайдёшь в инвалидный.
Спросишь Виталика.
Пока я наводил движения, мои коллеги со све-
жеобритыми головами сидели на корточках и то-
скливо плевали на землю.
Безволосые головы и унылые взгляды делали их
похожими на древних мыслителей.
После бани, получив робу, мы направились в
карантин, где предстояло в течение недели при-
выкать к местным условиям. Потом должно было
состояться распределение в отряды.
* * *
Двор лагеря на первый взгляд похож на унылый
больничный двор.
Тянутся одноэтажные длинные бараки, окру-
жённые решётками локалок. Отсвечивают покра-
шенные известью стены.
Ни деревьев, ни зелени, ни цветов. Лишь зака-
танная в асфальт земля.
Двор почти всегда абсолютно пуст. После утрен-
него просчёта все локалки закрываются на замок.
Лишь каждые два часа на вахту несутся красно-
полосники. За опоздание на отметку вполне мож-
но попасть в кандей.
Идут в столовую бригады работяг. Походкой
старшего офицера важно шагает по своим козля-
чьим делам какой-нибудь заключённый из числа
«вставших на путь исправления».
– Сука СВПешная! – шипят ему в след зэки. –
Блядина мусорская!
Вязаные не обращают на них никакого внима-
ния. Горделиво несут на рукаве повязку цвета ре-
волюционного красного знамени.
* * *
Во всём постсоветском арестантском сообще-
стве существовало деление на касты – «масти».
Словечко «масть» закрепилось в жаргоне во
время «сучьей войны», когда «воры» и бывшие
штрафники резали друг друга.
Война закончилась, а масти остались.
Французы Франсуа Гизо и Огустен Тьери ещё в
XVII–XIX веках пришли к выводу, что каждое об-
щество делится на социальные классы или общ-
ности, которые по своей сути являются антаго-
нистическими, то есть постоянно враждующими
между собой по причине противоположности их
интересов. Эти же французы предсказали неиз-
бежность вооружённого столкновения.
Впоследствии Карл Маркс, размышляя об этом
в библиотеке Британского музея, понял всю пер-
спективность этой темы и на основании уже име-
ющегося исследования быстренько слепил «Ма-
нифест коммунистической партии» и «Капитал».
Бородатый мыслитель дал в руки антагонистам
всего мира бессмертное классовое учение, соглас-
но которому антагонистические классы до сих
пор не симпатизируют друг другу.
В лагере были две социальные общности: блат-
ные и козлы. Все остальные считались прослой-
кой: фраера, мужики, обиженные.
В нашей зоне правящий класс – козлы. Это до-
бровольные помощники администрации из чис-
ла осуждённых. Нередко их по-старому кличут
«суками» или «вязаными». Никто точно не знал,
откуда пошло это слово.
Может быть оттого, что они носили на рукавах
повязки. А может быть делался намёк на то, что
весь актив был повязан с администрацией лагеря.
Блат же, наоборот, это оппозиция режиму, жёст-
кая и непримиримая. Чёрная масть, признающая
и чтящая только тюремный закон! Не сотруд-
ничающая с властью, не работающая в зоне и не
прогибающаяся под администрацию.
Призвание блатных было в том, чтобы страдать
и защищать интересы братвы.
Для этого большую часть своего срока долж-
ны были проводить не на шконке, а в штрафном
изоляторе, БУРе, на крытой. Но это в теории. На
практике всё было иначе.
Блатных было немного. В каждом отряде чело-
век по десять-пятнадцать, не более.
Как правило, большинство из них были самой
обычной средней комплекции.
Но они чувствовали за собой право на приме-
нение силы, право на собственное «я». И этим
правом охотно пользовались, выбивая своё. По-
ложенное! Воровское! Блатные не только брали
на горло, но и охотно пускали в ход кулаки, а то и
подручные материалы – куски железа, табуретки,
заточенные ложки.
И везде они жили, стараясь занять лучший угол
в бараке. Вырвать лучший кусок. Кидаясь в дра-
ку друг за друга, если что-то случалось. Их сила
была в том, что они были коллективом в отличие
от серой разрозненной мужичьей массы, где каж-
дый был сам за себя.
Были среди них и люди по-настоящему инте-
ресные, сильные, умеющие спокойно и расчётли-
во рисковать. Относящиеся к жизни с каким-то
особым цинизмом. Таких было немного, но они
были.
2016 год № 4 (93) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА 41
Основная же масса состояла из приспособлен-
цев. Декларировала одно, совершала другое.
Козлы своих намерений, по крайней мере, не
скрывали. Как правило, это были бывшие блат-
ные, перековавшиеся в активистов. Или спор-
тсмены, переквалифицировавшиеся в рекетиров
и бандитов.
Эти не фарисействовали. Жили по принципу
«ты умри сегодня, а я умру завтра». Соответ-
ственно и поступали – открыто сотрудничали с
администрацией, всячески щемили и притесняли
мужиков.
Но несмотря на предсказания великого Маркса,
лагерные общности по отношению друг к другу
никакого антагонизма не ощущали. Жили, прав-
да, без особой любви, но и на баррикадах не во-
евали. Может быть, это происходило оттого, что
в силу постоянной озабоченности хлебом насущ-
ным зэкам было не до чтения революционных
учений.
* * *
В лагере было десять отрядов. Первый – козля-
чий.
Там собрали всех главных козлов зоны: пова-
ров, учётчиков, нарядчиков, банщиков и прочую
нечисть.
Перековавшиеся активисты ничем не отлича-
лись от неперековавшихся.
Также потребляли водку, ханку и анашу. Мечта-
ли ограбить Центробанк России и изнасиловать в
извращённой форме Наташу Королёву.
Причиной трансформации было совсем не осоз-
нание неправедности своей жизни.
Просто зачисление в актив давало послабления
в режиме и, помимо относительно лёгкого житья,
гарантировало условно-досрочное освобождение.
По этой причине приспособленцы из бывших
отрицал, не говоря уж о бывших спортсменах,
плюнув на понятия, принимали сучью веру и
вставали на «козью тропу». Руководствовались
они при этом сугубо меркантильными интереса-
ми. Лучше уж быть шнырём при штабе или в сан-
части, заведующим баней, столовой или завхозом
отряда, чем таскать на промке железо.
Десятый отряд был инвалидным, там жили пен-
сионеры, либо инвалиды: безрукие, безногие, су-
масшедшие и косящие под таковых.
В остальных жили мужики.
«Мужик» – основная каста в запроволочном
царстве-государстве. Так называли тех, кто ста-
рался спокойно отбыть срок, вкалывал, избегал
конфликтов с начальством, но в то же время и не
стремился стать вязаным.
Конечно, «мужики» тоже были разными. Были
«воровские», тяготеющие к блатному сообществу,
в основном, с большими отсиженными сроками
и не скурвившиеся. Они чтили лагерные законы,
поддерживали блатной мир, хотя сами в состав
отрицаловки не входили. Таких мужиков уважа-
ли значительно больше, чем приблатнённую пер-
хоть. Отсюда и поговорка – авторитетный мужик
бывает блатнее жулика.
Блатной мир в лице таких мужиков всегда на-
ходил союзников, и потому в правильных зонах
мужика не щемили, а наоборот, стремились за-
щитить его от беспредела.
Но были и «мерины», не желающие иметь с «от-
рицаловкой» ничего общего. «Некрасовские му-
жички» – которые метались от одной группиров-
ки к другой, по пословице «рыба ищет где глубже,
а человек, где лучше».
После революции преступный мир сохранил в
своём лексиконе такое понятие, как «фраер», ко-
торое характеризовало простака, лопуха, жертву.
Это слово понравилось сидельцам. Во времена
товарища Сталина такого понятия, как «мужик»,
ещё не было. Поэтому фраерами стали называть
тех, кто не имел отношения к профессионально-
му преступному миру: работяг, бытовиков и «по-
литиков».
Фраера не считались среди уркаганов за людей.
Как правило, это были люди, далёкие от уголов-
ного мира, не знающие законов тюрьмы. Попа-
дая в места лишения свободы, они больше всего
боялись потерять свой сидор с барахлом. Они не
желали ни с кем делиться, страдать за кого-то и
считали, что, освободившись, уже больше никог-
да не попадут в эти стены.
Преступный мир чутко уловил такое поведение
фраеров и потому отвечал им стойкой неприяз-
нью. Тех же из фраеров, которые не жадничали,
находили общий язык с братвой и готовы были
переть на ножи и милицейские дубинки, отста-
ивая своё, называли «битыми» или «порчеными
фраерами».
Они знали уголовные и арестантские законы,
чтили их. Умели за себя постоять, не давали себя
в обиду, имели неплохие связи и репутацию сре-
ди уркаганов. Таких блатари уважали, а порой
даже побаивались.
Основная же часть «мужицкого» населения зоны
состояла из людей, наталкивающих на мысли, что
они не преступники, а несчастные. Эти люди по-
ражали воображение своим ничтожеством, убо-
гостью и темнотой.
* * *
После комиссии меня отправили в седьмой от-
ряд. Профиль работы – сеточное производство.
Большинство бригадиров в отряде было из ту-
поголовой поросли спортивных мерзавцев, гото-
вых бить зэков ради того, чтобы они давали план.
В первый же день шнырь вызвал меня к началь-
нику отряда. У зоновских мусоров тоже были
свои масти. Если кумовья формировали всю по-
литику в лагере, то отрядники среди сотрудников
колонии считались неприхотливыми рабочими
лошадками и особой погоды не делали.
На эту должность ссылали офицеров за систе-
матические нарушения дисциплины и пьянство,
а также туда набирали тех, кто только пришёл
служить в колонию на офицерскую должность.
Там сотрудник набирался опыта, и если руко-
водство колонии видело, что офицер хитёр, умён,
не страдает излишними комплексами в виде чрез-
мерной доброты или жалости, то продвигало его
на повышение, например на оперативную работу.
Ну, а там он со временем вполне мог дослужить-
ся до должности «хозяина» зоны или его замести-
теля.
За письменным столом меня встретил моло-
денький лейтенант, с манерами избалованного
мальчика из хорошей семьи.
Первым признаком мужественности и показа-
теля своего могущества такие мальчики считали
хамство по отношению к тем, кто стоял ниже их
на социальной лестнице.
На столе стоял стакан чая в мельхиоровом под-
стаканнике.
Некоторое время мы молча разглядывали друг
друга.
– Жалуйся! – сказал молоденький начальник и
сделал глоток чёрной, как дёготь, жидкости.
Я подумал и пожал плечами:
– Да, вроде, всё в порядке. Вот только за судьбу
перестройки переживаю. Чего-то пробуксовыва-
ет.
Лейтенант хмыкнул:
– В школу ходить будешь?
Я удивился:
– Зачем? У меня же, вроде, высшее...
Отрядник уткнулся в моё личное дело. Проли-
стал. Снова хмыкнул:
– Инженер?
– Да.
– Учётчиком пойдёшь?.. Или нет, лучше предсе-
дателем СВП?
– А чего я?
– Нуууу! Ты человек культурный, образован-
ный...
Податься в обслугу – шнырём или, тем более,
завхозом санчасти, бани, кухни, стать нарядчи-
ком, учётчиком – для многих это было невероят-
ным везением.
Я имел твёрдые предубеждения против вяза-
ных, поэтому твёрдо сказал:
– Нет!
– Подумай, помогу полосу снять.
– Нет!
Избалованный мальчик, от которого в значи-
тельной степени зависел комфорт моего прожи-
вания в отряде, поморщился:
– Тогда свалил отсюда!
Лейтенант высунул голову в коридор, крикнул:
– Дневальный! Мудак! Я кого тебе приказал ко
мне прислать? Тех, кому в школу ходить надо. А
ты мне кого привёл, дебил!? Давай следующего!
* * *
Козлов в зоне немеряно. Прямо какой-то козля-
чий питомник. Зверинец.
Кроме завхозов и дневальных отрядов, есть
дневальные в штабе. Там работают особо прове-
ренные и надёжные осужденные. Козлы из коз-
лов. На месте министра я бы им всем присваивал
звания начальствующего состава МВД, как Наф-
талию Френкелю, умудрившемуся из зэков дора-
сти до генерал-лейтенанта НКВД, став при этом
ещё и трижды кавалером ордена Ленина.
Штабные шныри видят всех, кто из зэков ходит
к куму. Как часто. Что пишут.
Им доверяют убираться в кабинетах в отсут-
ствие ментов, и они потенциально являются носи-
телями «Государственной тайны». Потому их об-
щение с другими зэками было ограничено. Жили
они при штабе, там же в отдельной комнатке го-
товили себе еду.
Делалось это для того, чтобы в общем бараке их
не перевербовали.
В бане тоже были дневальные. Они же отвечали
и за прачечную. Эта должность сулила немалые
блага и тоже приносила доход. За пачку сигарет с
фильтром они могли постирать твои вещи. Пости-
рать твоё постельное бельё отдельно от отрядного.
Могли пустить в баню не в свой день.
Курево – главная валюта в зоне. Его можно по-
менять на деньги, продукты, хорошие шмотки.
Цены на сигареты выше, чем на свободе.
Дневальные были также в ШИЗО и в помеще-
ниях камерного типа. Жили они там же. В зону
заходили только за продуктами. Иначе блатные
могли попросить или заставить передать в каме-
ры запретное: шмаль, сигареты, чай...
Категорически отказаться от проноса «запрет-
ного» завхоз не мог. Блатные не дремали. Если
кандей не будет «греться», смотрящий получит
42 С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 4 (93) 2016 год
2016 год № 4 (93) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА 43
по ушам. Вот и смотрят блатные, на какой крюк
можно насадить шныря, чтобы загарпунить его,
как рыбину. Могли запустить шнягу, что завхоз
«шкворной», от него никто пищу не возьмет. Тог-
да тоже с должности снимут.
Могли наехать. Или прессануть. Или, в самом
крайнем случае, попросить братву на воле подъ-
ехать к жене, к матери... С просьбой, чтобы пояс-
нили родственнику, что нужно быть сговорчивее.
Но если завхоз или шнырь спалится, его ждут
дубинал, соседняя камера в ШИЗО и отставка без
права пенсии.
Вот и крутятся козлы. Выживают только самые
башковитые.
* * *
Каждый отряд жил в отдельном помещении, ко-
торое больше было похоже на казарму или конюш-
ню. По привычке их называли бараками. Каждый
барак представлял из себя длинный, вытянутый
коридор-спальню, уставленный двухъярусными
кроватями-шконками, и всякие закуточки, в ко-
торых располагались кабинет начальника отряда,
каптёрка, сушилка, помещение для варки чифира
и ещё куча всевозможных тёмных углов и всяче-
ских загогулин.
Стены барака были выкрашены в хорошо зна-
комый всем постсоветским гражданам цвет ядо-
витого ультрамарина.
Так же выглядели стены в казармах, домах пре-
старелых и тюрьмах.
День и ночь в бараке кипела жизнь: кто-то чи-
фирил, кто-то читал книгу или писал письмо. Где-
то выясняли отношения, кто-то молча валялся на
шконке, уставив глаза в потолок.
В проходах между шконками принимали го-
стей, которые заходили из других отрядов, вели
разговоры о доме, пели песни.
В репертуаре не бывало патриотических пе-
сен, в основном, лирическо-жалостливые: Миша
Круг, Гулько, Шуфутинский. Кое-кто исполнял
своё. Но в этом ширпотребе редко попадалось
что-либо хорошее и искреннее. В основном это
была смесь блата с душещипательным романсом.
Иногда по ночам в бараках случались разборки
и драки.
В общем, всё, как у большинства нормальных
людей, дружба и ссора зачастую неразличимы по
виду.
Иногда у зэков вдруг периодически начинали
пропадать вещи: часы, деньги... Или чай, сигаре-
ты.
Все мгновенно начинали подозревать друг дру-
га, становились раздражёнными, подозритель-
ными, злыми.
«Крысятничество», считалось самым тяжким
грехом, тягчайшим преступлением. С соответ-
ствующим наказанием в виде изнасилования. Это
был и есть самый верный путь в петушиный угол.
Пойманную крысу всегда били с наслаждением.
Могли забить до смерти или опустить.
Крысы очень хорошо знали, что с ними будет
при поимке, но ничего с собой поделать не могли.
Зачем они это делали? Ради чего?
Часто они не могли этого объяснить даже са-
мим себе.
* * *
Плотная кишкообразная очередь тянулась к две-
рям столовой.
На крыльце, широко расставив ноги в начищен-
ных хромовых сапогах, стоял прапорщик Башей
или Вася Мент.
Кто-то в строю рассказывает, что раз в месяц, в
день чекиста, когда выдают зарплату, Вася Мент
покупает бутылку водки и, выпив, шмонает жену
и свою пятнадцатилетнюю дочь. Собака, чуя не-
доброе, заползала под диван и там тихо выла. По-
сле шмона он запирал жену и дочь в кандей, кото-
рый находится в ванной, а сам садился на кухне и
пел жалобные лагерные песни. В нетрезвом состо-
янии пытался конвоировать собаку. Потом он за-
сыпал, а жена и дочь перетаскивали его на диван.
Вокруг крыльца вьют петли шерстяные. Лагер-
ная «шерсть» – это приблатнёная молодежь, ше-
стёрки жуликов, блатных, смотрящих. Стоять с
мужиками в строю им не по понятиям, западло.
Вася хлёстко бьёт кого-то резиновой дубиной.
Пока он таким образом наводит порядок, несколь-
ко человек из молодой блатной поросли прорыва-
ются в столовую.
В столовой прогорклый запах лука, капусты, не-
мытых тел. Баландер вышвыривает из раздаточ-
ного окна миски с тёмной жижей. На столах исхо-
дит паром жидкая баланда с плохо почищенной
и разваренной картошкой. В некоторых мисках
попадались даже куски шкуры, содранной со сви-
ных голов.
Прямо передо мной на столе лежит брошенный
кем-то кусочек свиного эпидермиса, к которому
прилипло несколько коротких, твёрдых чёрных
волосинок. От этой картины становится не по себе.
По донышкам мисок продолжают напряжённо
стучать ложки. Поверх этого стука стоит равно-
мерный гомон.
Я сую хлебную тюху в карман телогрейки, выхо-
жу из столовой.
Продолжение следует.