Свинцовые тучи несметным числом
Нависли над древним таежным селом.
Блистают зарницы – то с громом, то без,
И влага струится с угрюмых небес.
Измученный странник-горбун-скоморох
Нещадной стихией застигнут врасплох.
Он, дабы минуть незавидной судьбы
Стучится в калитку ближайшей избы.
В просторном том доме – резные врата,
Живет земледельцев нестарых чета.
Советом и миром – благами из благ –
Овеян их светлый домашний очаг.
Удачлив хозяин, красива жена,
Однако несчастливы он и она:
Пусть в доме согласье – достатка залог,
Но не дал супругам наследника Бог.
Двадцатое лето уж вместе они,
Текут безотрадно постылые дни
В постах и обетах…
Но плачу сердец
Упрямо не внемлет Небесный отец.
Вот в горницу, промыслом Божьим храним,
Заходит продрогший старик-пилигрим.
Хозяйка не медля, участья полна,
Ему подает молодого вина,
Лепешку, похлебку, вареный горох –
Все с низким поклоном берет скоморох.
Он ест и украдкой пихает в суму,
Не каждый, должно был, участлив к нему,
Спасая от стужи и лютой тоски
Нетленным заветам Христа вопреки…
Насытился странник,,
Уж ночь за окном…
Сморённый уютом и терпким вином,
Он в опочивальне радушной семьи
Доверил Морфею тревоги свои.
Вот полночь!
Над кряжистым взгорьем села
Нависла густая холодная мгла,
Как тать, притаившись в эфире сыром…
Аспидное небо беззвездным шатром
Опёрлось о скаты соломенных крыш:
Ни скрипа, ни шороха – жуткая тишь,
Как будто исчезли леса и поля,
И жизнь испарилась с планеты Земля.
Не спится хозяйке.
Во мраке ночном
Ей видится демон ли, карла ли, гном.
Личины хозяев вселенского зла
Рисует в сознанье корявая мгла.
И ужас по трапам звенящей тиши
Вползает в отсеки поникшей души.
Ни вздрогнуть, ни встать, ни рукой шевельнуть.
О, страхов полночных зловещая жуть!
Клыки вурдалака, оскал упырей –
Ничто пред лицом преисподней твоей,
Бросающей сердце то в холод, то в жар
Колючей клешней демонических чар…
Но вот луч рассвета, подобно сверлу,
Игриво прожег безотрадную мглу.
Расплавлены сгустки косматых тенет.
Прочь ужасы ночи!
Да здравствует свет!
Окончена трапеза.
В даль-синеву
Собрался скиталец, наполнив суму.
Но перед уходом чудные слова
Он молвит хозяйке устами волхва:
- Пусть я неказист и укутан в тряпье,
Сутул, и ухожен не дюже,
Мне ведомо, милая, горе твое,
Печаль безутешная мужа.
Ловки и проворны перста сатаны,
Интригой пропитаны злобной;
Но в явь обратятся заветные сны –
Овцою клянусь первородной.
Коль с новым закатом, молитву прочтя,
Мой посох зароешь у тына,
То явишь на свет, год и месяц спустя,
Ты русоволосого сына.
Никто не сравнится с его красотой
До самой варяжской границы.
И быстрым умом до столицы самой
С ним тоже никто не сравнится.
Он станет вам радости верный залог,
Таких сосчитаешь по пальцам,
Но только пойдет ему пятый годок –
Отдай его нищим скитальцам.
От вещей судьбы не пытайся уйти,
То хлопоты, в общем, пустые.
Три года придется ему провести
В скитаньях по весям России.
Чеканя свой детский, но праведный шаг
Приметной походкой пророка,
Для калик убогих, бесправных бродяг
Он будет зеницею ока;
Притом, не забыв про родимый порог,
Про отчие пашни и хаты,
Три года пройдет –
В предназначенный срок
Вернется в родные пенаты.
А если не внимешь заветам моим,
С судьбою захочешь бороться,
То ведай – в день пятых своих именин
Он смерть свою встретит в колодце,
Что выкопан в центре двора твоего,
И тут уж поделать нельзя ничего.
Не россказни это – веление звезд,
Рука провидения это…
Сказал – и растаял, как облако грез,
Навеянных блажью поэта;
Как страхов и фобий ночных пелена…
О, духа и разума пытки!
Не сон ли лукавый?
Но трость горбуна
И вправду лежит у калитки…
А сам он далече –
Неслышен, незрим,
Иные просторы утюжа…
Всё сделала так, как велел пилигрим,
Супруга бездетного мужа.
И в точную дату, в предсказанный час,
Во чистом лугу, у овина,
Средь жаркого лета на Яблочный Спас
Явила желанного сына.
И радость сменила душевную боль,
И сердце наполнила нега,
Ведь поздний ребенок – большая любовь
И дней монотонных утеха.
Вот катятся дни.
Спеет во поле рожь.
Растет и малец, бед не зная.
Кудряв, словно дева, улыбчив, пригож,
И ласков, как солнышко в мае.
В полгода уж кличет папаню и мать,
А в два – ну не дивное ль диво?
И буквы, и цифры сподобился знать,
Рисует и пишет красиво.
В три года – волшебной звездой осиян,
Советы дает, не робея,
И вирши слагает, как вещий Боян,
И в пенье искусней Орфея.
В селе знаменит, как библейский Адам,
Ну как же такого отдашь босякам?
И вслух размышляет счастливая мать:
«Не верю в заклятье уродца.
Не сможет колодец ребенка отнять,
Ведь люди сильнее колодца.
Коль гложут сомненья – сойдемся на том,
Чтоб с долей разминуться злою –
Забьем его чрево древесным щитом
И щели заварим смолою.
Навесим замки, хоронясь от беды,
Во имя спасения Вани,
Сам дьявол не сможет напиться воды
Из этой ужасной лохани».
Что сказано – сделано.
Свежей травой
Брега зеленеют Зилима.
Но близится, близится день роковой
Зловеще и неумолимо.
И вот он настал.
Пробуждаясь от сна,
В садах затрезвонили птицы,
Кровавая прячется в небе луна,
И солнце златые десницы
Простёрло над миром.
Просохла трава,
И дьяк, подгулявший намедни…
Во двор, в предвкушенье забав торжества,
Выходит малец пятилетний,
Тревожа росистую гулкую рань
Мальчишеским смехом удалым.
И весел, и ловок, и прыток, как лань,
Игрив, словно барс годовалый,
Задором и пылом ребячьим гоним…
Не веря в пророчество злое,
Родители молча любуются им,
Присев на крылечко резное.
Но замер внезапно он, съежился вдруг,
Ужален предчувствием странным.
Смиренно глядит на колодезный сруб,
Накрытый щитом деревянным;
Задумчиво-вяло теребит тесьму
Рубашки из скромного ситца,
Опасливым шагом подходит к нему,
На грубые доски ложится,
Сомкнув свои очи,
Как будто кровать
Под ним или те же полати.
«Не выспалось дитятко!» - думает мать.
«Намаялось», - думает тятя.
Вдруг вспучилось небо, заплакав навзрыд,
Весь двор опоясали лужи:
А он точно также недвижим лежит
И нос заострился к тому же.
На бледных ланитах размазана грязь,
Вода затекает за спину…
В ужасную участь поверить боясь,
Подходят родители к сыну,
Моля о пощаде и бесов, и фей
(Чему не обучены феи?),
Увы, он могильной плиты холодней
И мертвой царевны мертвее.
Бессилен молитв и заклятий союз,
Участье друзей и соседей.
О, кармы жестокой губительный груз!
О, горький родительский жребий!
Бедняга-младенец! – лихую судьбу
Избрали, твой сан не жалея,
Светила.
Но может быть в райском саду
Привольней ему и милее?
Что жизнь наша бренная? – сплошь суета,
Где правят прохвосты и сводни.
…Помолимся ж, братья, во славу Христа
За щедрость и милость Господню…
Нависли над древним таежным селом.
Блистают зарницы – то с громом, то без,
И влага струится с угрюмых небес.
Измученный странник-горбун-скоморох
Нещадной стихией застигнут врасплох.
Он, дабы минуть незавидной судьбы
Стучится в калитку ближайшей избы.
В просторном том доме – резные врата,
Живет земледельцев нестарых чета.
Советом и миром – благами из благ –
Овеян их светлый домашний очаг.
Удачлив хозяин, красива жена,
Однако несчастливы он и она:
Пусть в доме согласье – достатка залог,
Но не дал супругам наследника Бог.
Двадцатое лето уж вместе они,
Текут безотрадно постылые дни
В постах и обетах…
Но плачу сердец
Упрямо не внемлет Небесный отец.
Вот в горницу, промыслом Божьим храним,
Заходит продрогший старик-пилигрим.
Хозяйка не медля, участья полна,
Ему подает молодого вина,
Лепешку, похлебку, вареный горох –
Все с низким поклоном берет скоморох.
Он ест и украдкой пихает в суму,
Не каждый, должно был, участлив к нему,
Спасая от стужи и лютой тоски
Нетленным заветам Христа вопреки…
Насытился странник,,
Уж ночь за окном…
Сморённый уютом и терпким вином,
Он в опочивальне радушной семьи
Доверил Морфею тревоги свои.
Вот полночь!
Над кряжистым взгорьем села
Нависла густая холодная мгла,
Как тать, притаившись в эфире сыром…
Аспидное небо беззвездным шатром
Опёрлось о скаты соломенных крыш:
Ни скрипа, ни шороха – жуткая тишь,
Как будто исчезли леса и поля,
И жизнь испарилась с планеты Земля.
Не спится хозяйке.
Во мраке ночном
Ей видится демон ли, карла ли, гном.
Личины хозяев вселенского зла
Рисует в сознанье корявая мгла.
И ужас по трапам звенящей тиши
Вползает в отсеки поникшей души.
Ни вздрогнуть, ни встать, ни рукой шевельнуть.
О, страхов полночных зловещая жуть!
Клыки вурдалака, оскал упырей –
Ничто пред лицом преисподней твоей,
Бросающей сердце то в холод, то в жар
Колючей клешней демонических чар…
Но вот луч рассвета, подобно сверлу,
Игриво прожег безотрадную мглу.
Расплавлены сгустки косматых тенет.
Прочь ужасы ночи!
Да здравствует свет!
Окончена трапеза.
В даль-синеву
Собрался скиталец, наполнив суму.
Но перед уходом чудные слова
Он молвит хозяйке устами волхва:
- Пусть я неказист и укутан в тряпье,
Сутул, и ухожен не дюже,
Мне ведомо, милая, горе твое,
Печаль безутешная мужа.
Ловки и проворны перста сатаны,
Интригой пропитаны злобной;
Но в явь обратятся заветные сны –
Овцою клянусь первородной.
Коль с новым закатом, молитву прочтя,
Мой посох зароешь у тына,
То явишь на свет, год и месяц спустя,
Ты русоволосого сына.
Никто не сравнится с его красотой
До самой варяжской границы.
И быстрым умом до столицы самой
С ним тоже никто не сравнится.
Он станет вам радости верный залог,
Таких сосчитаешь по пальцам,
Но только пойдет ему пятый годок –
Отдай его нищим скитальцам.
От вещей судьбы не пытайся уйти,
То хлопоты, в общем, пустые.
Три года придется ему провести
В скитаньях по весям России.
Чеканя свой детский, но праведный шаг
Приметной походкой пророка,
Для калик убогих, бесправных бродяг
Он будет зеницею ока;
Притом, не забыв про родимый порог,
Про отчие пашни и хаты,
Три года пройдет –
В предназначенный срок
Вернется в родные пенаты.
А если не внимешь заветам моим,
С судьбою захочешь бороться,
То ведай – в день пятых своих именин
Он смерть свою встретит в колодце,
Что выкопан в центре двора твоего,
И тут уж поделать нельзя ничего.
Не россказни это – веление звезд,
Рука провидения это…
Сказал – и растаял, как облако грез,
Навеянных блажью поэта;
Как страхов и фобий ночных пелена…
О, духа и разума пытки!
Не сон ли лукавый?
Но трость горбуна
И вправду лежит у калитки…
А сам он далече –
Неслышен, незрим,
Иные просторы утюжа…
Всё сделала так, как велел пилигрим,
Супруга бездетного мужа.
И в точную дату, в предсказанный час,
Во чистом лугу, у овина,
Средь жаркого лета на Яблочный Спас
Явила желанного сына.
И радость сменила душевную боль,
И сердце наполнила нега,
Ведь поздний ребенок – большая любовь
И дней монотонных утеха.
Вот катятся дни.
Спеет во поле рожь.
Растет и малец, бед не зная.
Кудряв, словно дева, улыбчив, пригож,
И ласков, как солнышко в мае.
В полгода уж кличет папаню и мать,
А в два – ну не дивное ль диво?
И буквы, и цифры сподобился знать,
Рисует и пишет красиво.
В три года – волшебной звездой осиян,
Советы дает, не робея,
И вирши слагает, как вещий Боян,
И в пенье искусней Орфея.
В селе знаменит, как библейский Адам,
Ну как же такого отдашь босякам?
И вслух размышляет счастливая мать:
«Не верю в заклятье уродца.
Не сможет колодец ребенка отнять,
Ведь люди сильнее колодца.
Коль гложут сомненья – сойдемся на том,
Чтоб с долей разминуться злою –
Забьем его чрево древесным щитом
И щели заварим смолою.
Навесим замки, хоронясь от беды,
Во имя спасения Вани,
Сам дьявол не сможет напиться воды
Из этой ужасной лохани».
Что сказано – сделано.
Свежей травой
Брега зеленеют Зилима.
Но близится, близится день роковой
Зловеще и неумолимо.
И вот он настал.
Пробуждаясь от сна,
В садах затрезвонили птицы,
Кровавая прячется в небе луна,
И солнце златые десницы
Простёрло над миром.
Просохла трава,
И дьяк, подгулявший намедни…
Во двор, в предвкушенье забав торжества,
Выходит малец пятилетний,
Тревожа росистую гулкую рань
Мальчишеским смехом удалым.
И весел, и ловок, и прыток, как лань,
Игрив, словно барс годовалый,
Задором и пылом ребячьим гоним…
Не веря в пророчество злое,
Родители молча любуются им,
Присев на крылечко резное.
Но замер внезапно он, съежился вдруг,
Ужален предчувствием странным.
Смиренно глядит на колодезный сруб,
Накрытый щитом деревянным;
Задумчиво-вяло теребит тесьму
Рубашки из скромного ситца,
Опасливым шагом подходит к нему,
На грубые доски ложится,
Сомкнув свои очи,
Как будто кровать
Под ним или те же полати.
«Не выспалось дитятко!» - думает мать.
«Намаялось», - думает тятя.
Вдруг вспучилось небо, заплакав навзрыд,
Весь двор опоясали лужи:
А он точно также недвижим лежит
И нос заострился к тому же.
На бледных ланитах размазана грязь,
Вода затекает за спину…
В ужасную участь поверить боясь,
Подходят родители к сыну,
Моля о пощаде и бесов, и фей
(Чему не обучены феи?),
Увы, он могильной плиты холодней
И мертвой царевны мертвее.
Бессилен молитв и заклятий союз,
Участье друзей и соседей.
О, кармы жестокой губительный груз!
О, горький родительский жребий!
Бедняга-младенец! – лихую судьбу
Избрали, твой сан не жалея,
Светила.
Но может быть в райском саду
Привольней ему и милее?
Что жизнь наша бренная? – сплошь суета,
Где правят прохвосты и сводни.
…Помолимся ж, братья, во славу Христа
За щедрость и милость Господню…