Продолжение.
Начало в №№ 90-91.
Я не помню, сколько дней или часов плавал
между бредом и явью. Я никогда ещё не был в та-
ком странном положении. Я видел перед собой
серое поле. На растрескавшейся, как от атомного
взрыва земле, гнулась под ветром одинокая бы-
линка. И во мне жило осознание того, что былин-
ка это я. И я остался один на всей планете. Один!
Моё сознание кричало: «Я не хотел этого».
Боже мой, как же мне было страшно и жутко в
тот момент!
Потом какие-то странные звуки стали доходить
до меня.
Это лязгнул засов, и в конце коридора хлопнула
входная дверь. По бетонному полу коридора за-
грохотали тяжёлые шаги. Заскрипела дверь.
Прапорщик с повязкой на рукаве вошёл в ка-
меру. Я увидел освещённое лампочкой крупное
бледное лицо с красными от недосыпа глазами.
За его спиной стояло несколько зэков с носил-
ками.
– Этих на выход!
* * *
Из ШИЗО нас подняли в зэковскую больницу.
Стояла утренняя тишина, синие лампочки зло-
веще освещали коридор. В воздухе висел стой-
кий запах карболки. По локалке прогуливались
остриженные наголо мужики в серых застиран-
ных кальсонах и байковых халатах. Блатные и
козлы щеголяли в белых брюках, пошитых из
украденных простыней.
В палате стоял запах гноя, который никого осо-
бо не беспокоил.
Через полчаса по коридору забегали шныри –
санитары, в зэковской робе, с лантухами-повяз-
ками на рукавах. Пришёл какой то человек в бе-
лом халате.
У меня были переломаны обе ноги. Сломан по-
звоночник. У Женьки переломан таз.
Человек в белом халате присел на краешек кой-
ки. У него тщательно подбритые усики, морщи-
нистое лицо, печальные еврейские глаза. Под ха-
латом топорщатся погоны.
– Давай знакомиться. Я – твой лечащий врач,
Бирман Александр Яковлевич. Плохи твои дела.
Надо оперировать.
Я разлепил пересохшие губы.
– Ходить смогу?
– Ходить сможешь!
– А танцевать?
– Думаю, что тоже... Сможешь!
– Странно, а раньше не мог...
Бирман встал. Тон стал официальным. Сухо
бросил.
– Готовьтесь. Встретимся в операционной!
Женьку тут же утащили на операционный стол.
Спустя несколько часов унесли и меня. Опериро-
вал капитан медицинской службы Бирман. Перед
тем как я вдохнул в лёгкие эфир, рядом со мной
возникли глаза хирурга, глянули зрачки в зрачки.
Я увидел печальные еврейские глаза поверх по-
вязки.
Хирург что-то сказал. И вдруг стало легче на
сердце.
Не спалось в первую ночь, да и в последующие
тоже. Ныли ноги, проткнутые металлическими
спицами илизаровского аппарата.
После побега моя личная карточка перемести-
лась в картотеку для склонных к нарушению ла-
герной дисциплины. Начальник режима лично
нарисовал на деле красную полосу, такую же, как
на тунике римских всадников.
Красная полоса на обложке личного дела или
прямоугольный штампик «Склонный к побегу»
на первой странице, словно тавро на шкуре же-
ребца. Так метят чрезмерно вольнолюбивые на-
туры, за которыми Администрация должна была
надзирать неусыпно.
Это правило соблюдалось неукоснительно.
Каждые два часа в палату заходил ДПНК, чтобы
2016 год № 3 (92) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
удостовериться в том, что я нахожусь на своём
месте. Несколько раз за ночь, стуча каблуками,
заходили контролёры, светили фонарями в лицо.
* * *
Самым известным врачом на областной боль-
нице был заведующий хирургическим отделени-
ем Михаил Михайлович. Между собой зэки, как
водится, звали его Мих-Мих.
Фамилия его была... Нет! Не скажу. Каждому че-
ловеку надо оставлять шанс на покаяние…
Мих-Мих был известен тем, что тех, кто ему не
нравился, он резал на операционном столе без
наркоза.
Тяжелобольному за курение в палате мог объя-
вить, что лечить его не будет и выписать обратно
в лагерь.
Только что прооперированных отправлял в ШИ-
ЗО.
Ещё в хирургии было три медсестры. Работа в
зоне считалась престижной.
Государство доплачивало им за женский риск
в мужской колонии. Называлось это «за боюсь».
Хотя в лагере вряд ли кто посмел бы их обидеть.
Дежурили медсёстры посменно.
Татарка Фаина была красивой восточной жен-
щиной и такой же злой. Молча вкалывала укол
и выходила. Второй была Раиса Ивановна, тол-
стая женщина предпенсионного возраста. Третья
была Татьяна Ивановна, Таня. Высокая, строй-
ная, лет тридцати, с пучком рыжих волос.
Лицо у неё было очень милое, с ямочками на
щеках, а глаза с синевой, цвета сапфира, миндале-
видной формы, слегка удлинённые карандашом.
Она казалась похожей на добрую фею.
Медсёстры всем нравились, как нравятся лю-
бые женщины в подобных условиях. Из тридцати
пяти человек, лежащих в хирургическом отделе-
нии, все тридцать пять, включая педераста Яшку
Ушастого, томились похотью.
Держала Таня себя довольно уверенно и сво-
бодно, говорили, что она не замужем. Одна вос-
питывает дочь. До этого служила медсестрой в
Афганистане. Там платили чеками. Деньги ей
были нужны. У дочери было редкое заболевание,
сопровождающееся повышенной ломкостью ко-
стей – несовершенный остеогенез.
Когда я после наркоза пришёл в себя, то увидел
женские глаза, смотрящие на меня. В этих глазах
была Вселенная.
Таня смотрела на меня долгим, добрым, правда,
чуть-чуть с горчинкой взглядом.
А мне, несмотря на боль, хотелось погладить
пушистую гривку её волос.
* * *
Мои ноги были закованы в металлические ап-
параты, состоящие из четырёх стержней, кото-
рые соединяли несколько колец. В кольцах были
туго натянуты перекрещенные спицы. Крепили
конструкцию гайки и болты.
Сломанные кости протыкались металлически-
ми спицами под углом девяносто градусов, туго
натягивались и фиксировались.
Когда тебе протыкают кость спицей – удоволь-
ствие небольшое, но выбора нет. Либо терпеть,
либо хромать всю жизнь.
Ноги болели так, словно у них были зубы, с ко-
торыми только что поработала бормашина. Я по-
прежнему не мог ни сидеть, ни стоять.
Через две недели зашёл доктор Бирман. Потро-
гал, как натянуты спицы. Что-то подкрутил гаеч-
ным ключом.
Выгнал всех ходячих из палаты. Сказал:
– Вижу, что настроение не ахти. Всё понимаю.
Но пойми и ты. Тебе надо вставать. Заставлять
себя стоять и ходить. Иначе инвалидность. И
ещё... Запомни. Если ты сейчас уступишь, считай,
что тебя уже нет.
Говори себе эти слова, когда тебе будет страш-
но. Или когда захочется просто лечь и ничего не
делать.
Тогда ты не просто выживешь, но и останешься
человеком!
Через неделю я начал уже начал делать неболь-
шие прогулки к туалету. По дороге несколько раз
останавливался, прижимаясь спиной к холодной
стене.
* * *
Рано утром в палату принесли доставленного
по скорой пожилого зэка.
Пока готовили операционную, он пришёл в
себя. Лёжа на кровати – закурил.
В палату ворвался Мих-Мих, морда красная,
злая. Из под белого халата выпирает пузо, обтя-
нутое форменной рубашкой. За спиной маячит
капитан Бирман. Зав отделением спрашивает от-
рывисто:
– Кто курил?
Больной зэк, с отсутствующим лицом измучен-
ного болью человека, медленно загасил окурок.
– Ну я?
Заведующий отделением ошалел от такой на-
глости.
– Борзый?.. По жизни — кто?
– Вор я.
– Ктоооо?
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 3 (92) 2016 год
Назвавшийся вором человек, с трудом припод-
нялся в кровати, сел, демонстрируя спокойную
уверенность в себе и чувство собственного до-
стоинства.
– Вор!
Палата заволновалась. Зэки начали поднимать-
ся с кроватей, чтобы разглядеть законника.
Мих-Мих крутанулся на каблуках. Побежал к
выходу. Бросил.
– В операционную его!
Пожилого арестанта звали Вадик Резаный. Пока
его оперировали, прибежал человек от смотря-
щего.
Кровать перенесли в отдельную палату. Засте-
лили новым постельным бельём. Набили тумбоч-
ку чаем, сигаретами.
Пока Резаный отходил от наркоза, с двумя со-
провождающими пришёл сам смотрящий, Ми-
рон.
Заглянул в окошко. Затем зашёл в палату. Вид у
него был задумчивый и скорбный.
Коротко глянул на спящего человека, назвавше-
гося вором. Ничего не сказал. Вышел.
В бараке шли тихие разговоры. Вор или само-
званец?
Если вор, тогда почему не было прогона о том,
что едет вор? Почему его не встретил смотрящий?
Если он самозванец, почему его не заколбасили
прямо в палате?
Утром, моя полы, Яшка Ушастый сказал, что
ночью Вадика Резаного спецэтапом вывезли за
пределы управления.
– И с тобой не попрощался? – спросил Кипиш.
Яшка что-то пробурчал.
Заматеревший на лагерной службе Мих-Мих,
вздохнул с облегчением: нет человека, нет про-
блемы. Кем бы ни оказался Вадик Резаный, вором
или самозванцем, это была лишняя головная боль.
* * *
Думаю, что тех, кто попадает в советские тюрь-
мы, надо отправлять на судебно-психиатриче-
скую экспертизу. Всех и без исключения.
На мой взгляд, только сумасшедший может так
упорно стремиться в эти стены, где его бьют, уни-
жают, лишают свежего воздуха, общения с близ-
кими и много ещё чего.
Нужно быть полным идиотом, что бы подвер-
гать себя таким лишениям из-за чужого кошель-
ка с какой-нибудь жалкой трёшкой или червон-
цем. Я встречал одного товарища, который гордо
носил звание «особо опасный рецидивист» за
украденную по молодости овцу из колхозной ота-
ры, потом, сразу же после отсидки – два мешка
картошки. Потом рецидивист свёл полуживую от
старости корову у своей соседки.
Такая уголовная карьера не редкость. Когда я
встретил этого уркагана где-то на этапе, тот по-
ведал, что на этот раз получил четыре года за
то, что через закрытое окно забрался на стройку
дома, где обнаружил несколько ящиков с кафель-
ной плиткой. Пока он в задумчивости чесал свой
затылок, нагрянул прораб и вызвал милицию.
Следователю незадачливый воришка признал-
ся, что хотел плитку умыкнуть.
Обрадовался как дитё, что дали четыре, а не
семь как особо опасному.
Я сказал:
– Дурак ты, дурак. Мог бы вообще ничего не
получить, сказал бы следователю, что залез не
красть, а по нужде. При самом скверном раскладе
получил бы 15 суток и через две недели полетел
бы на волю белым лебедем.
Рецидивист задумался. Потом сказал:
– Нееее! Если бы соврал, судья дал бы по мак-
симуму. А так за честность дали ещё по-божески.
Ну, как такого человека не отнести к разряду су-
масшедших?
Если психическое состояние подследственного
вызывало у следователя беспокойство, тот назна-
чал экспертизу, обычно амбулаторную. Её назы-
вали пятиминуткой.
Психиатры диагноз ставили за пять минут, без
какой-либо диагностики. Решающим зачастую
могло стать случайно оброненное пациентом сло-
во или наоборот нежелание отвечать на какие-ли-
бо вопросы.
Как правило, медики советской школы не оши-
бались: если признавали больным здорового, по-
том лекарствами доводили его до поставленного
диагноза.
Как мне впоследствии пояснил один доктор,
психические заболевания имеют специфическую
клиническую картину. Диагностические исследо-
вания не обязательны, они нужны только в слу-
чае сомнений.
Сомнений, как правило, не возникало.
Как правило тех, кто совершил серьёзное пре-
ступление: убил с особым цинизмом, а потом
съел, направляли на стационарное обследование.
Мне же, судя по всему, ни то, ни другое не
светило. Человек, совершивший хищение госу-
дарственного или общественного имущества в
крупном размере и признанный идиотом, это
действительно выглядело бы неправдоподобно.
2016 год № 3 (92) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
Через месяц я уже был в силах передвигаться и
понимал, что меня ждёт скорая встреча с персо-
налом СИЗО.
К тому же, судя по всему, за побег мне корячи-
лось вполне реальное прибавление к сроку.
И я придумал. Дождавшись обхода врача, я
спрятался под одеяло. Услышав, что он прибли-
зился к моей кровати, я чуть высунул голову.
– Доктор, меня хотят убить!
Капитан медицинской службы Бирман не уди-
вился.
Он таких пациентов наблюдал регулярно.
– Тэк! – сказал он. – Кто именно?
– Администрация СИЗО, – доверительно сооб-
щил я. – Это мафия, которая совершает престу-
пления в стенах государственного учреждения.
Оборотни. Я важный свидетель. Они это знают.
Поэтому решили меня устранить.
Надо отдать Александру Яковлевичу должное.
Он был профессионал. Поэтому сразу понял, что
здесь нужен специалист другого профиля. Минут
через тридцать он привёл психиатра. Я осторож-
но, как страус, высунул голову из под одеяла и за-
орал, показывая пальцем на форменный галстук,
выглядывающий из под белого халата психиатра:
– Это мент! Мент! Убийцы! Оборотни!
В тот же день меня перевели в психиатрию. В
отдельную палату. Её дверь закрывалась на за-
мок. Разумеется, с той стороны.
Я выбрался из-под одеяла и с удовольствием
прогуливался по палате. Четыре шага вперёд, че-
тыре – назад.
Через три дня меня выписали. У ворот ждали
железная коробка автозака, конвой, собаки.
Совсем неожиданно, перед этапом ко мне по-
дошёл капитан Бирман. Встал рядом, сказал не-
громко, почти шёпотом:
– У вас хорошее лицо, и мне кажется, что это
не ваша дорога. Думаю, что вы поправитесь. У вас
всё ещё очень изменится, и вы сделаете много до-
брого в своей жизни. Не берусь вас судить. Желаю
только счастья и скорой свободы. Прощайте...
Я растерялся. Я не был готов к проявлению че-
ловеческих чувств со стороны ментов. Не знал,
как себя вести. Возражать или соглашаться.
Я только кивнул головой. Закинул в открытую
дверь пакет с нехитрыми пожитками и потихо-
нечку забрался в кузов.
Но в своём сердце я навсегда сохранил благо-
дарность к этому тюремному доктору, сумевшему
остаться человеком.
Несколько дней я просидел на тюрьме в ожида-
нии спецэтапа на стационарную экспертизу.
С самого раннего утра мы – кто на суд, кто на
экспертизу – несколько часов ждали окончания
сборки в сырой и прокуренной камере подвала.
Это был старый корпус тюрьмы, построенной ещё
при Екатерине. Запах здесь был какой-то нежи-
лой, как в склепе. Потом нас быстро и небрежно
ошмонали и наконец загнали в клетку автозака.
Прямо передо мной за решёткой дремали два
милицейских сержанта.
Милиционеры просто поставили свои автома-
ты на пол, прислонили их к стене. Когда машина
подскакивала на ухабах, автоматы слегка стука-
лись друг о дружку..
Сидящий перед решёткой зэк спросил участливо:
– Что?.. Приустали, касатики?
Один из сержантов приоткрыл щелочки глаз.
– Да вас охранять замучились!
Зэк затряс решётчатую дверь.
– Товарищ сержант, дайте мне ружьё, я сам по-
караулю это бандитское отродье.
Оба конвойных напряглись, потянулись к ору-
жию.
– Ээээ! Грабли убери. А то сейчас черёмухой
брызну!
Зэк боязливо отодвинулся.
– Невоспитанные вы какие-то… Я же из чело-
веческих побуждений!
Потом он тихо рассмеялся. Пробормотал:
– Вот бля! Дожили. Менты за решёткой!
В маленьких дырочках в двери, словно в калей-
доскопе, мелькали дома, светофоры, деревья в
багряной листве. Сквозь бензиновую гарь проби-
вался запах прелой листвы, дым костров. За ко-
лёсами проносящихся машин тянулись жухлые
бурые листья. Наступило бабье лето. Та самая зо-
лотая пора, многократно описанная русскими по-
этами. Вот только мне было совсем не до поэзии.
«Скоро начнутся дожди, слякоть, грязь, – думал
я. – А мне в зону. Точь-в-точь, как у Кагарлицкого:
Люблю я осеннюю стужу и слякоть,
Родной сельсовет с деревянной звездою.
Люблю я в автобусе ехать и плакать,
Что рожь и пшеница накрылись пиздою».
Психоневрологический диспансер закрытого
типа больше всего походил на каземат. Мощные
кирпичные стены с колючей проволокой. В огром-
ных железных воротах – калитка. В центре пери-
метра двухэтажное здание серого вида. Окна за-
браны решётками. Правда, близлежащие газоны
были засеяны цветами. Благостно пели птицы.
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 3 (92) 2016 год
В стационаре меня осмотрел дежурный врач.
Он был настолько объёмен, что его живот частич-
но разместился на столе. Откинувшись на спинку
стула, доктор снисходительно поинтересовался:
– Ну-с, на что жалуемся, больной?
Я будучи твёрдо уверен в том, что любой ши-
зофреник считает себя здоровым, возразил:
– Доктор, я не больной! Я абсолютно здоров.
Врач удивился. Сделал какую-то пометку в сво-
ей тетрадке.
– А почему же вы тогда здесь?
Я привстал со стула. Доверительным шёпотом
поведал:
– Это мафия, доктор. Милицейская мафия. Сле-
дователь в сговоре с начальником тюрьмы и про-
курором. Меня хотят объявить сумасшедшим, а
потом заколоть в дурдоме лекарствами. Методы
сталинских опричников мне хорошо известны.
Именно через это прошли Анатолий Марченко,
Владимир Буковский и Александр Солженицын.
Доктор удивился ещё больше:
– Что... и Солженицын тоже?
Я подтвердил:
– Да! Он в первую очередь.
На мой взгляд, психическая импровизация мне
удалась. Я подчёркнуто нервничал, озирался, же-
стикулировал, украшал свои экспромты меди-
цинскими терминами.
Выслушав, доктор распорядился отвести меня в
палату.
Меня встретила большая палата человек на де-
сять. У зарешеченной двери на стуле сидел мили-
цейский сержант. В центре стоял длинный стол.
На окнах решётки.
Обитатели палаты лежали на кроватях, сидели
за столом. Смотрели исподлобья.
Я осмотрелся по сторонам. Атмосфера была
недружественная. В памяти всплыло где-то услы-
шанное – «дом скорби».
Издали, из блатного угла, мне махал рукой мо-
лодой чернявый парень:
– Подгребай. Курить есть?
Я достал спрятанную за подкладку сигарету.
За полчаса новый знакомый рассказал мне всё: ка-
кой контингент, чем кормят, за что устроился сам.
Его звали Олегом. Был он из Молдавии, здесь
служил, потом женился, остался. Здесь же и заре-
зал свою жену. Потом попытался сжечь тело.
Свидания были запрещены. Нельзя было так-
же читать, писать, громко разговаривать. Радио
или телевизора нет. Но, правда, имелся неполный
комплект домино и, непонятно для чего, картон-
ное шахматное поле.
Врачи не появлялись. Никакого лечения не про-
водилось. Зато персонал круглосуточно фикси-
ровал в журнале наблюдений всё происходящее.
По утрам в унылом больничном сквере разгу-
ливали те, кого всё же признали больными. Они
были одеты в одинаковые халаты горчичного
цвета. Предпочитали гулять поодиночке. Некото-
рые беседовали сами с собой, энергично жестику-
лируя при этом. Другие отрешённо смотрели себе
под ноги. Под их ногами шуршала жёлтая листва.
Маленький худой армянин, грохоча, катил телегу,
на которой стоял бак с кашей. Застиранный бай-
ковый халат делал его похожим на старуху Ша-
покляк.
Год назад, проходя службу в танковом полку,
он угнал танк. Его хотели судить. Но приехали
родственники из Еревана. Солдата комиссовали,
и он начал делать карьеру на стезе психиатрии.
Пока, правда, в качестве сумасшедшего. Но ему
уже доверяли столовые ножи и разрешали сво-
бодное перемещение по территории диспансера.
Олег умудрялся где-то доставать сухой чай. Мы
жевали сухую заварку, запивая её водой из под
крана.
Чай на какое-то время давал иллюзию кайфа.
По ночам я пересказывал однопалатникам про-
читанные книги, читал стихи.
Наибольшим спросом пользовались диссидент-
ская поэзия моего студенческого друга Серёги
Германа:
«И плакала земля, когда ломали храмы,
когда кресты переплавляли на рубли,
когда врагов, под стук сапог охраны,
десятками стреляли у стены.
А кто заплачет обо мне,
когда судьба закончит счёт
и жизнь моя, под слово – Пли!
У грязных стен замрёт?»
Некоторые милиционеры ночью выпускали нас
в туалет курить. Примерно через три недели я,
предвидя скорую выписку, в туалете разодрал
футболку. Сплёл из неё верёвку, спрятал в подуш-
ке. Ночью снова попросился в туалет и там, услы-
шав шаги санитара, сымитировал повешение.
Меня притащили в палату. Санитара заставили
писать объяснение. Потом он долго сокрушался:
«И чего я тебя спасал, урода!? Премии из-за тебя
лишили».
Трюк не удался. На следующий день меня выпи-
сали и отправили на тюрьму.
Продолжение следует.
Начало в №№ 90-91.
Я не помню, сколько дней или часов плавал
между бредом и явью. Я никогда ещё не был в та-
ком странном положении. Я видел перед собой
серое поле. На растрескавшейся, как от атомного
взрыва земле, гнулась под ветром одинокая бы-
линка. И во мне жило осознание того, что былин-
ка это я. И я остался один на всей планете. Один!
Моё сознание кричало: «Я не хотел этого».
Боже мой, как же мне было страшно и жутко в
тот момент!
Потом какие-то странные звуки стали доходить
до меня.
Это лязгнул засов, и в конце коридора хлопнула
входная дверь. По бетонному полу коридора за-
грохотали тяжёлые шаги. Заскрипела дверь.
Прапорщик с повязкой на рукаве вошёл в ка-
меру. Я увидел освещённое лампочкой крупное
бледное лицо с красными от недосыпа глазами.
За его спиной стояло несколько зэков с носил-
ками.
– Этих на выход!
* * *
Из ШИЗО нас подняли в зэковскую больницу.
Стояла утренняя тишина, синие лампочки зло-
веще освещали коридор. В воздухе висел стой-
кий запах карболки. По локалке прогуливались
остриженные наголо мужики в серых застиран-
ных кальсонах и байковых халатах. Блатные и
козлы щеголяли в белых брюках, пошитых из
украденных простыней.
В палате стоял запах гноя, который никого осо-
бо не беспокоил.
Через полчаса по коридору забегали шныри –
санитары, в зэковской робе, с лантухами-повяз-
ками на рукавах. Пришёл какой то человек в бе-
лом халате.
У меня были переломаны обе ноги. Сломан по-
звоночник. У Женьки переломан таз.
Человек в белом халате присел на краешек кой-
ки. У него тщательно подбритые усики, морщи-
нистое лицо, печальные еврейские глаза. Под ха-
латом топорщатся погоны.
– Давай знакомиться. Я – твой лечащий врач,
Бирман Александр Яковлевич. Плохи твои дела.
Надо оперировать.
Я разлепил пересохшие губы.
– Ходить смогу?
– Ходить сможешь!
– А танцевать?
– Думаю, что тоже... Сможешь!
– Странно, а раньше не мог...
Бирман встал. Тон стал официальным. Сухо
бросил.
– Готовьтесь. Встретимся в операционной!
Женьку тут же утащили на операционный стол.
Спустя несколько часов унесли и меня. Опериро-
вал капитан медицинской службы Бирман. Перед
тем как я вдохнул в лёгкие эфир, рядом со мной
возникли глаза хирурга, глянули зрачки в зрачки.
Я увидел печальные еврейские глаза поверх по-
вязки.
Хирург что-то сказал. И вдруг стало легче на
сердце.
Не спалось в первую ночь, да и в последующие
тоже. Ныли ноги, проткнутые металлическими
спицами илизаровского аппарата.
После побега моя личная карточка перемести-
лась в картотеку для склонных к нарушению ла-
герной дисциплины. Начальник режима лично
нарисовал на деле красную полосу, такую же, как
на тунике римских всадников.
Красная полоса на обложке личного дела или
прямоугольный штампик «Склонный к побегу»
на первой странице, словно тавро на шкуре же-
ребца. Так метят чрезмерно вольнолюбивые на-
туры, за которыми Администрация должна была
надзирать неусыпно.
Это правило соблюдалось неукоснительно.
Каждые два часа в палату заходил ДПНК, чтобы
2016 год № 3 (92) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
удостовериться в том, что я нахожусь на своём
месте. Несколько раз за ночь, стуча каблуками,
заходили контролёры, светили фонарями в лицо.
* * *
Самым известным врачом на областной боль-
нице был заведующий хирургическим отделени-
ем Михаил Михайлович. Между собой зэки, как
водится, звали его Мих-Мих.
Фамилия его была... Нет! Не скажу. Каждому че-
ловеку надо оставлять шанс на покаяние…
Мих-Мих был известен тем, что тех, кто ему не
нравился, он резал на операционном столе без
наркоза.
Тяжелобольному за курение в палате мог объя-
вить, что лечить его не будет и выписать обратно
в лагерь.
Только что прооперированных отправлял в ШИ-
ЗО.
Ещё в хирургии было три медсестры. Работа в
зоне считалась престижной.
Государство доплачивало им за женский риск
в мужской колонии. Называлось это «за боюсь».
Хотя в лагере вряд ли кто посмел бы их обидеть.
Дежурили медсёстры посменно.
Татарка Фаина была красивой восточной жен-
щиной и такой же злой. Молча вкалывала укол
и выходила. Второй была Раиса Ивановна, тол-
стая женщина предпенсионного возраста. Третья
была Татьяна Ивановна, Таня. Высокая, строй-
ная, лет тридцати, с пучком рыжих волос.
Лицо у неё было очень милое, с ямочками на
щеках, а глаза с синевой, цвета сапфира, миндале-
видной формы, слегка удлинённые карандашом.
Она казалась похожей на добрую фею.
Медсёстры всем нравились, как нравятся лю-
бые женщины в подобных условиях. Из тридцати
пяти человек, лежащих в хирургическом отделе-
нии, все тридцать пять, включая педераста Яшку
Ушастого, томились похотью.
Держала Таня себя довольно уверенно и сво-
бодно, говорили, что она не замужем. Одна вос-
питывает дочь. До этого служила медсестрой в
Афганистане. Там платили чеками. Деньги ей
были нужны. У дочери было редкое заболевание,
сопровождающееся повышенной ломкостью ко-
стей – несовершенный остеогенез.
Когда я после наркоза пришёл в себя, то увидел
женские глаза, смотрящие на меня. В этих глазах
была Вселенная.
Таня смотрела на меня долгим, добрым, правда,
чуть-чуть с горчинкой взглядом.
А мне, несмотря на боль, хотелось погладить
пушистую гривку её волос.
* * *
Мои ноги были закованы в металлические ап-
параты, состоящие из четырёх стержней, кото-
рые соединяли несколько колец. В кольцах были
туго натянуты перекрещенные спицы. Крепили
конструкцию гайки и болты.
Сломанные кости протыкались металлически-
ми спицами под углом девяносто градусов, туго
натягивались и фиксировались.
Когда тебе протыкают кость спицей – удоволь-
ствие небольшое, но выбора нет. Либо терпеть,
либо хромать всю жизнь.
Ноги болели так, словно у них были зубы, с ко-
торыми только что поработала бормашина. Я по-
прежнему не мог ни сидеть, ни стоять.
Через две недели зашёл доктор Бирман. Потро-
гал, как натянуты спицы. Что-то подкрутил гаеч-
ным ключом.
Выгнал всех ходячих из палаты. Сказал:
– Вижу, что настроение не ахти. Всё понимаю.
Но пойми и ты. Тебе надо вставать. Заставлять
себя стоять и ходить. Иначе инвалидность. И
ещё... Запомни. Если ты сейчас уступишь, считай,
что тебя уже нет.
Говори себе эти слова, когда тебе будет страш-
но. Или когда захочется просто лечь и ничего не
делать.
Тогда ты не просто выживешь, но и останешься
человеком!
Через неделю я начал уже начал делать неболь-
шие прогулки к туалету. По дороге несколько раз
останавливался, прижимаясь спиной к холодной
стене.
* * *
Рано утром в палату принесли доставленного
по скорой пожилого зэка.
Пока готовили операционную, он пришёл в
себя. Лёжа на кровати – закурил.
В палату ворвался Мих-Мих, морда красная,
злая. Из под белого халата выпирает пузо, обтя-
нутое форменной рубашкой. За спиной маячит
капитан Бирман. Зав отделением спрашивает от-
рывисто:
– Кто курил?
Больной зэк, с отсутствующим лицом измучен-
ного болью человека, медленно загасил окурок.
– Ну я?
Заведующий отделением ошалел от такой на-
глости.
– Борзый?.. По жизни — кто?
– Вор я.
– Ктоооо?
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 3 (92) 2016 год
Назвавшийся вором человек, с трудом припод-
нялся в кровати, сел, демонстрируя спокойную
уверенность в себе и чувство собственного до-
стоинства.
– Вор!
Палата заволновалась. Зэки начали поднимать-
ся с кроватей, чтобы разглядеть законника.
Мих-Мих крутанулся на каблуках. Побежал к
выходу. Бросил.
– В операционную его!
Пожилого арестанта звали Вадик Резаный. Пока
его оперировали, прибежал человек от смотря-
щего.
Кровать перенесли в отдельную палату. Засте-
лили новым постельным бельём. Набили тумбоч-
ку чаем, сигаретами.
Пока Резаный отходил от наркоза, с двумя со-
провождающими пришёл сам смотрящий, Ми-
рон.
Заглянул в окошко. Затем зашёл в палату. Вид у
него был задумчивый и скорбный.
Коротко глянул на спящего человека, назвавше-
гося вором. Ничего не сказал. Вышел.
В бараке шли тихие разговоры. Вор или само-
званец?
Если вор, тогда почему не было прогона о том,
что едет вор? Почему его не встретил смотрящий?
Если он самозванец, почему его не заколбасили
прямо в палате?
Утром, моя полы, Яшка Ушастый сказал, что
ночью Вадика Резаного спецэтапом вывезли за
пределы управления.
– И с тобой не попрощался? – спросил Кипиш.
Яшка что-то пробурчал.
Заматеревший на лагерной службе Мих-Мих,
вздохнул с облегчением: нет человека, нет про-
блемы. Кем бы ни оказался Вадик Резаный, вором
или самозванцем, это была лишняя головная боль.
* * *
Думаю, что тех, кто попадает в советские тюрь-
мы, надо отправлять на судебно-психиатриче-
скую экспертизу. Всех и без исключения.
На мой взгляд, только сумасшедший может так
упорно стремиться в эти стены, где его бьют, уни-
жают, лишают свежего воздуха, общения с близ-
кими и много ещё чего.
Нужно быть полным идиотом, что бы подвер-
гать себя таким лишениям из-за чужого кошель-
ка с какой-нибудь жалкой трёшкой или червон-
цем. Я встречал одного товарища, который гордо
носил звание «особо опасный рецидивист» за
украденную по молодости овцу из колхозной ота-
ры, потом, сразу же после отсидки – два мешка
картошки. Потом рецидивист свёл полуживую от
старости корову у своей соседки.
Такая уголовная карьера не редкость. Когда я
встретил этого уркагана где-то на этапе, тот по-
ведал, что на этот раз получил четыре года за
то, что через закрытое окно забрался на стройку
дома, где обнаружил несколько ящиков с кафель-
ной плиткой. Пока он в задумчивости чесал свой
затылок, нагрянул прораб и вызвал милицию.
Следователю незадачливый воришка признал-
ся, что хотел плитку умыкнуть.
Обрадовался как дитё, что дали четыре, а не
семь как особо опасному.
Я сказал:
– Дурак ты, дурак. Мог бы вообще ничего не
получить, сказал бы следователю, что залез не
красть, а по нужде. При самом скверном раскладе
получил бы 15 суток и через две недели полетел
бы на волю белым лебедем.
Рецидивист задумался. Потом сказал:
– Нееее! Если бы соврал, судья дал бы по мак-
симуму. А так за честность дали ещё по-божески.
Ну, как такого человека не отнести к разряду су-
масшедших?
Если психическое состояние подследственного
вызывало у следователя беспокойство, тот назна-
чал экспертизу, обычно амбулаторную. Её назы-
вали пятиминуткой.
Психиатры диагноз ставили за пять минут, без
какой-либо диагностики. Решающим зачастую
могло стать случайно оброненное пациентом сло-
во или наоборот нежелание отвечать на какие-ли-
бо вопросы.
Как правило, медики советской школы не оши-
бались: если признавали больным здорового, по-
том лекарствами доводили его до поставленного
диагноза.
Как мне впоследствии пояснил один доктор,
психические заболевания имеют специфическую
клиническую картину. Диагностические исследо-
вания не обязательны, они нужны только в слу-
чае сомнений.
Сомнений, как правило, не возникало.
Как правило тех, кто совершил серьёзное пре-
ступление: убил с особым цинизмом, а потом
съел, направляли на стационарное обследование.
Мне же, судя по всему, ни то, ни другое не
светило. Человек, совершивший хищение госу-
дарственного или общественного имущества в
крупном размере и признанный идиотом, это
действительно выглядело бы неправдоподобно.
2016 год № 3 (92) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
Через месяц я уже был в силах передвигаться и
понимал, что меня ждёт скорая встреча с персо-
налом СИЗО.
К тому же, судя по всему, за побег мне корячи-
лось вполне реальное прибавление к сроку.
И я придумал. Дождавшись обхода врача, я
спрятался под одеяло. Услышав, что он прибли-
зился к моей кровати, я чуть высунул голову.
– Доктор, меня хотят убить!
Капитан медицинской службы Бирман не уди-
вился.
Он таких пациентов наблюдал регулярно.
– Тэк! – сказал он. – Кто именно?
– Администрация СИЗО, – доверительно сооб-
щил я. – Это мафия, которая совершает престу-
пления в стенах государственного учреждения.
Оборотни. Я важный свидетель. Они это знают.
Поэтому решили меня устранить.
Надо отдать Александру Яковлевичу должное.
Он был профессионал. Поэтому сразу понял, что
здесь нужен специалист другого профиля. Минут
через тридцать он привёл психиатра. Я осторож-
но, как страус, высунул голову из под одеяла и за-
орал, показывая пальцем на форменный галстук,
выглядывающий из под белого халата психиатра:
– Это мент! Мент! Убийцы! Оборотни!
В тот же день меня перевели в психиатрию. В
отдельную палату. Её дверь закрывалась на за-
мок. Разумеется, с той стороны.
Я выбрался из-под одеяла и с удовольствием
прогуливался по палате. Четыре шага вперёд, че-
тыре – назад.
Через три дня меня выписали. У ворот ждали
железная коробка автозака, конвой, собаки.
Совсем неожиданно, перед этапом ко мне по-
дошёл капитан Бирман. Встал рядом, сказал не-
громко, почти шёпотом:
– У вас хорошее лицо, и мне кажется, что это
не ваша дорога. Думаю, что вы поправитесь. У вас
всё ещё очень изменится, и вы сделаете много до-
брого в своей жизни. Не берусь вас судить. Желаю
только счастья и скорой свободы. Прощайте...
Я растерялся. Я не был готов к проявлению че-
ловеческих чувств со стороны ментов. Не знал,
как себя вести. Возражать или соглашаться.
Я только кивнул головой. Закинул в открытую
дверь пакет с нехитрыми пожитками и потихо-
нечку забрался в кузов.
Но в своём сердце я навсегда сохранил благо-
дарность к этому тюремному доктору, сумевшему
остаться человеком.
Несколько дней я просидел на тюрьме в ожида-
нии спецэтапа на стационарную экспертизу.
С самого раннего утра мы – кто на суд, кто на
экспертизу – несколько часов ждали окончания
сборки в сырой и прокуренной камере подвала.
Это был старый корпус тюрьмы, построенной ещё
при Екатерине. Запах здесь был какой-то нежи-
лой, как в склепе. Потом нас быстро и небрежно
ошмонали и наконец загнали в клетку автозака.
Прямо передо мной за решёткой дремали два
милицейских сержанта.
Милиционеры просто поставили свои автома-
ты на пол, прислонили их к стене. Когда машина
подскакивала на ухабах, автоматы слегка стука-
лись друг о дружку..
Сидящий перед решёткой зэк спросил участливо:
– Что?.. Приустали, касатики?
Один из сержантов приоткрыл щелочки глаз.
– Да вас охранять замучились!
Зэк затряс решётчатую дверь.
– Товарищ сержант, дайте мне ружьё, я сам по-
караулю это бандитское отродье.
Оба конвойных напряглись, потянулись к ору-
жию.
– Ээээ! Грабли убери. А то сейчас черёмухой
брызну!
Зэк боязливо отодвинулся.
– Невоспитанные вы какие-то… Я же из чело-
веческих побуждений!
Потом он тихо рассмеялся. Пробормотал:
– Вот бля! Дожили. Менты за решёткой!
В маленьких дырочках в двери, словно в калей-
доскопе, мелькали дома, светофоры, деревья в
багряной листве. Сквозь бензиновую гарь проби-
вался запах прелой листвы, дым костров. За ко-
лёсами проносящихся машин тянулись жухлые
бурые листья. Наступило бабье лето. Та самая зо-
лотая пора, многократно описанная русскими по-
этами. Вот только мне было совсем не до поэзии.
«Скоро начнутся дожди, слякоть, грязь, – думал
я. – А мне в зону. Точь-в-точь, как у Кагарлицкого:
Люблю я осеннюю стужу и слякоть,
Родной сельсовет с деревянной звездою.
Люблю я в автобусе ехать и плакать,
Что рожь и пшеница накрылись пиздою».
Психоневрологический диспансер закрытого
типа больше всего походил на каземат. Мощные
кирпичные стены с колючей проволокой. В огром-
ных железных воротах – калитка. В центре пери-
метра двухэтажное здание серого вида. Окна за-
браны решётками. Правда, близлежащие газоны
были засеяны цветами. Благостно пели птицы.
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 3 (92) 2016 год
В стационаре меня осмотрел дежурный врач.
Он был настолько объёмен, что его живот частич-
но разместился на столе. Откинувшись на спинку
стула, доктор снисходительно поинтересовался:
– Ну-с, на что жалуемся, больной?
Я будучи твёрдо уверен в том, что любой ши-
зофреник считает себя здоровым, возразил:
– Доктор, я не больной! Я абсолютно здоров.
Врач удивился. Сделал какую-то пометку в сво-
ей тетрадке.
– А почему же вы тогда здесь?
Я привстал со стула. Доверительным шёпотом
поведал:
– Это мафия, доктор. Милицейская мафия. Сле-
дователь в сговоре с начальником тюрьмы и про-
курором. Меня хотят объявить сумасшедшим, а
потом заколоть в дурдоме лекарствами. Методы
сталинских опричников мне хорошо известны.
Именно через это прошли Анатолий Марченко,
Владимир Буковский и Александр Солженицын.
Доктор удивился ещё больше:
– Что... и Солженицын тоже?
Я подтвердил:
– Да! Он в первую очередь.
На мой взгляд, психическая импровизация мне
удалась. Я подчёркнуто нервничал, озирался, же-
стикулировал, украшал свои экспромты меди-
цинскими терминами.
Выслушав, доктор распорядился отвести меня в
палату.
Меня встретила большая палата человек на де-
сять. У зарешеченной двери на стуле сидел мили-
цейский сержант. В центре стоял длинный стол.
На окнах решётки.
Обитатели палаты лежали на кроватях, сидели
за столом. Смотрели исподлобья.
Я осмотрелся по сторонам. Атмосфера была
недружественная. В памяти всплыло где-то услы-
шанное – «дом скорби».
Издали, из блатного угла, мне махал рукой мо-
лодой чернявый парень:
– Подгребай. Курить есть?
Я достал спрятанную за подкладку сигарету.
За полчаса новый знакомый рассказал мне всё: ка-
кой контингент, чем кормят, за что устроился сам.
Его звали Олегом. Был он из Молдавии, здесь
служил, потом женился, остался. Здесь же и заре-
зал свою жену. Потом попытался сжечь тело.
Свидания были запрещены. Нельзя было так-
же читать, писать, громко разговаривать. Радио
или телевизора нет. Но, правда, имелся неполный
комплект домино и, непонятно для чего, картон-
ное шахматное поле.
Врачи не появлялись. Никакого лечения не про-
водилось. Зато персонал круглосуточно фикси-
ровал в журнале наблюдений всё происходящее.
По утрам в унылом больничном сквере разгу-
ливали те, кого всё же признали больными. Они
были одеты в одинаковые халаты горчичного
цвета. Предпочитали гулять поодиночке. Некото-
рые беседовали сами с собой, энергично жестику-
лируя при этом. Другие отрешённо смотрели себе
под ноги. Под их ногами шуршала жёлтая листва.
Маленький худой армянин, грохоча, катил телегу,
на которой стоял бак с кашей. Застиранный бай-
ковый халат делал его похожим на старуху Ша-
покляк.
Год назад, проходя службу в танковом полку,
он угнал танк. Его хотели судить. Но приехали
родственники из Еревана. Солдата комиссовали,
и он начал делать карьеру на стезе психиатрии.
Пока, правда, в качестве сумасшедшего. Но ему
уже доверяли столовые ножи и разрешали сво-
бодное перемещение по территории диспансера.
Олег умудрялся где-то доставать сухой чай. Мы
жевали сухую заварку, запивая её водой из под
крана.
Чай на какое-то время давал иллюзию кайфа.
По ночам я пересказывал однопалатникам про-
читанные книги, читал стихи.
Наибольшим спросом пользовались диссидент-
ская поэзия моего студенческого друга Серёги
Германа:
«И плакала земля, когда ломали храмы,
когда кресты переплавляли на рубли,
когда врагов, под стук сапог охраны,
десятками стреляли у стены.
А кто заплачет обо мне,
когда судьба закончит счёт
и жизнь моя, под слово – Пли!
У грязных стен замрёт?»
Некоторые милиционеры ночью выпускали нас
в туалет курить. Примерно через три недели я,
предвидя скорую выписку, в туалете разодрал
футболку. Сплёл из неё верёвку, спрятал в подуш-
ке. Ночью снова попросился в туалет и там, услы-
шав шаги санитара, сымитировал повешение.
Меня притащили в палату. Санитара заставили
писать объяснение. Потом он долго сокрушался:
«И чего я тебя спасал, урода!? Премии из-за тебя
лишили».
Трюк не удался. На следующий день меня выпи-
сали и отправили на тюрьму.
Продолжение следует.