1
Я принялся пылить. Владимир К.С. .Царь Никкарь возводил стену из различных кусков, а я пылил рядом. Я – это Джаззоидт Ласковый В.Р. Посол – рушил перегородки, собирал совками пыль и камни в мешки и вдыхал ароматы цемента.
Вместе с обстановкой меняются мозги. В новой обстановке нужно приучаться к ней, идти на сближение с Хозяевами Обстановки. Стать персонажем, уметь быть незаметным, когда не просят, и проявляться, когда нужно.
По вечерам я немного мыл пол от пыли. Володя выкладывал стену и выкладывал чётко.
По вечерам пили чай с содой.
Если посмотреть вперёд, далеко – тогда вы увидите образы людей, сотнями поодиночке, трудящихся над возведением Уединённой Ипостаси – на пологой горе, выдалбливающих в камне и строящих камнем, - ступы для медитаций и необходимые для неё, ей в придаток учреждения.
Впервые взяв мешок, ты спускаешься с горы, путь долог и осторожен - для того, чтобы успеть насладиться высотой воздуха, необъятностью природы, поразиться, надышаться и вернуться в себя, в свою незанятую конурку.
Ты кладёшь у подножия в мешок два отдолбленных неподалёку камня. Затем попадаешь ногой в тёмно-коричневый плюшевый гриб, волнистым шлепком прижавшимся к тропе, ведущей наверх. Его ядовито-жёлтое нутрево размазывается подошвой и устремляется вверх туманным цветом и вонью, от которой ноги сами быстрее уходят, чертыхаясь почём зря.
Улыбнись оскалом Чеширского Кота, проглядывающим в пятне расплывшегося жёлтого облака.
Тут, на кухне, выдолблена дыра в кирпичной кладке, в которую виден Володя, выкладывающий стену для следующей комнаты. Он в красной футболке. Отплёвываясь от пыли, он выпиливает гипсовые панели и кладёт. Сейчас мы вместе, несмотря на щель в стене. Я купил стиральный порошок, и Володя сможет наконец простирнуть вещи, выпыленные насквозь. Середина Мая. Пальцы ног мёрзнут в носках и тапочках, и тогда я включаю газ. Володя ругает раствор – сплошной песок – стенка может обмануть и развалиться, но! что делать, придётся класть так. Справа от пробоины в кухонной стене горит газовый цветок «для сугреву». Всё остальное отключено. Кресло, в котором сидит замирающее сердце, звук мягкого радио из туалета без двери, снятой нами в припадке деятельности и отданной некоему Болту, не давшему за неё ни рубля, сетовавшему на череду постигших его несчастий весь путь по лестнице, когда мы выносили дверь из квартиры и укладывали в машину.
Я притворяюсь неумелым, недеятельным, непрактичным, отсутствующим и вдавливаюсь в кресло.
Спим мы на спускающем потихоньку воздух матрасе, целой надувной кровати из прочной резины. Перед сном Царь вспоминает разговор с хозяйкой квартиры, а я пытаюсь не обращать на это внимания. Дружба дружбой, а отношения с хозяйкой нужно поддерживать.
- Зачем, говорит, стенку сломал, мы же с тобой договорились.
- Да уж, - хмыкаю я.
-Вот! – потом Володя переходит в умеренные частоты и засыпает. Потом просыпается и включает надуватель матраса. Мощный насос вкачивает воздух, и матрас снова начинает пружинить. По радио внезапной молнией проносится реклама: - Закажите приятное обещание! Встречайтесь в Шоколаднице! Рвани на Пундинку – в страну, придуманную по твоему заказу! Закажи себе страну! Предоставь это нам!
Я по инициативе диктора заказываю себе страну на сон грядущий. Запахи постепенно превращаются в пыль.
2
Сегодня работа бодро началась по причине хорошей солнечной погоды. Крепкий чай до 12.00. Высверливая дырки, я думал, как хорошо бы полежать, хозяйка у нас добрая – она ждёт, когда мы закончим ремонт, а мы ждём от неё матерьялов и еды. Вот как приедет сегодня вечером! Как мы с ней поговорим! Снизу соседка попросила не шуметь до 16.00 – около двух часов – мы с радостью согласились и вернулись к крепкому чаю. В 15.15 Володя решил прилечь отдохнуть.
Мы существуем ритмично. Это точно. Ритм свободы похож на усиливающуюся тахикардию с инфарктом на вершине. И вот кто-то из нас уже болен, и камни всё тяжелее к концу подъёма, но ты уверен, что привыкнешь, с тебя струями течёт пот. Ничего. Всё нормально.
- Ты хочешь уйти?
- Нет.
В полуразрушенном храме, торчавшем тремя осколками в звёздное небо, мы заночевали. Матраса с собой не было, поэтому мы разгребли завалы, подложили куртки – у кого они были – под спины, остальные довольствовались сидячими позами. В центре мы развели костёр. Володя отдал мне свою на меху куртку. Было очень душно. Маленькое помещение храма наполнилось пляшущими в Матиссовом стиле отсветами, и поскольку стены были близко, это не внушало страха. Перед сном я подышал из полиэтиленового пакета с едой. Запах был умеренный. Мне нравится сам запах еды. Затем я к кому-то пристроился.
Выходить из квартиры совершенно не хочется. Носки, в носках ноги, на ногах тапки, нога на ногу – так и сижу в кресле.
Заканчивается световой день, не имеющий автора. Для незанятых конурок. Вечер, напоминающий помойку.
С утра мы продолжили путь на Гору, и если б мы знали, что здесь так хорошо, мы бы давно сюда пришли. А к вечеру добрались до покатой верхушки и присоединились к ужинавшим строителям. На крыльце горела лампочка, из избы доносился скупой свет.
В избе сидели за столом несколько человек. Мы поздоровались. Они поздоровались. Лама Миша курил и о чём-то рассказывал женщине, разливающей чай. Остальные молчали или слушали. Чем-то, особенно густой бородой, он напоминал медвежонка и немного сутулился широким и мощным телом.
- Вы как раз к раздаче слонов, - сказал нам Лама Миша, - после ужина кто хочет, может к нам присоединяться и смотреть фильм.
- «Бойцовский клуб», - добавил юный соратник с большой серьгой в ухе, похожей на свисающий с мочки серебристый обруч.
Мы перешли в тёмную комнату, где на деревенском невысоком столе стоял ноутбук и излучал цветную информацию. В его тонких цилиндрических колонках со всеми известными дырочками булькала и передвигалась музыка. Лама Миша воткнул растопыренным циркулем один из проводов ноутбука в деревяху стола, и изображение прояснилось.
Не знаю, как Володя, а я и без фильма заснул быстро, залезши в самый дальний угол топчана, состоявшего из настила большой - по сравнению с размерами стола и ноутбука – площади и накиданных на него равномерным слоем одеял и спальников.
Фильм этот является произведением кинематографического искусства, достигшего пика выразительности средств, рассказывает о реалиях современного городского сознания, ироничный и сатирический, он повествует о том, что даже в нашем мире возможно думать о себе плохо.
Звонила хозяйка пентхауза и интересовалась у меня, когда же мы закончим этот далеко не косметический ремонт. И вправду, ремонт скорее походил на упорное разрушение твердыни, на месте которой намного медленнее возводилось нечто менее качественное. Ведь хозяйка задумала перепланировку. Поэтому мы рушили полностью или частично толстенные стены калёного кирпича, покрытые стойкой штукатуркой, и больше пылили и кашляли, чем созидали.
Мы были пыльными детьми каменных людей.
Мы медленно рассеивались в наступающих багровых сумерках. Каждый в своём направлении. Каждый из нас извивался и струился, как мог. Строители вообще не очень разговорчивы – нанюхавшись смесей, пропитанных изоляционными ядами – они вытравляют яды водкой.
Джин-же-тоники и пиво только усиливают дебилизирующий драйв строительных матерьялов. Неестественные формы сами для себя неестественны, и только.
Квартира без мебели и домашних атрибутов насторожена, как звериха в клетке.
Храм уединения должен был выситься на триста метров вверх в виде фигуры одетого монаха, смиренно принимающего прану жизни и смерти. Время, затраченное на работы в целом, вычислялось пятью сотнями лет.
- …, - присвистнул я. – Как же это?
- Мы работаем на будущее, - сказал лысый пацан с серьгой-обручем в ухе.
- М-да. Так вот. Распорядок у нас простой. Утром – медитация. Затем завтрак, затем работа, затем обед, затем работа, вечером – перед и после ужина – медитация по желанию. Отбоя как такового нет – каждый может курить, сколько вздумается, гонять чаи и ложиться спать, когда рак на горе свистнет. Зато есть подъём.
- В чём состоит наша задача? - перешёл я на деловой тон.
- Работайте вместе со всеми, - просто сказал Лама Миша, - устав для всех один.
Допили чай и пошли, взяв по мешку, вниз, за очередными камнями. Володя где-то задержался, с кем-то заговорил, поэтому вскоре я шагал один по высыхающим тропинкам между кремнистыми откосами горы.
Если им не хватало памяти – они ложились под греющим солнцем и отдыхали. Кому? - Ящеркам, залегшим между камней. Память понемногу возвращалась, и одни продолжали спуск, другие продолжали подъём. Нагруженным камнями, им нечего было сказать друг другу, как и нечего было сказать никому вокруг. Кому? – Строителям.
Приближалось одиннадцатое мая. Относка шести камней наверх заняла весь день, и я уже не внюхивался в раздавленные цветы-грибы и не пытался определить их на вкус, с Владимиром так и не встретившись.
Бывает такое понятие – неопрокидываемость. Неопрокидывающесть.
Во вторую ночь на горе я увидел во сне перевод стихотворения Роберта Фроста «Two roads». Оно звучало так – «Вот жизнь проходит».
Вот проходит жизнь.
Фрост.
«Технология запахов – мы все состоим из воздуха, и каждая звезда имеет в нас своё растворение».
В один момент я ощутил, что не состою не из чего, кроме воздуха и растворённых в нём запахов.
Володя кашляет где-то издалека и светится издалека в полусумерках. Ящерки – помните? - Стирать мозги – одна из возможных нирван. Стоишь себе внизу и слушаешь громыхание. Чего? Зачем? – Непонятно, хоть лопни! Непонятно, хоть тресни изо всех сил.
В общем, мы продолжали пылить и месить грязь из-за частых дождей на Горе. Достаточно быстро наши тряпичные обуви вымокли и разодрались. Миша выделил – правда, не знаю, откуда у Миши что берётся – две пары сапог.
Миша вообще из серии людей, которые заговаривают, увлекают, очаровывают. Если вы ещё ходите в детсад холодной неизменчивости Жизни, тогда рассказы о службе секретного назначения, где Миша подвизался какое-то время, рассказы о трёхстах загубленных душах душманов, о том, как он направо и налево крушил кости, проползал под землёй и ломал пальцы, а потом ушёл в буддийский монастырь и как он там учился и чему он там научился – рассказы эти своей красочностью и удивительностью привлекут вас. И вот вы уже подгоняете к Горе грузовик с мешками цемента – вы верите в Мишино чародейство.
Кто как заканчивает школу холодной неизменчивости, но тем не менее, кто дожил до экзаменов, конечно, с большим скептицизмом слушает Ламу Мишу. Тогда что же нас с Царём, доживших до окончания, привело сюда? И почему мы здесь остаёмся?
Скажу лишь одно – интересно наблюдать, а дышать горным воздухом и подниматься вверх не чересчур нагруженными – ибо Миша знал толк в нагрузках и релаксациях – полезно для здоровья. Поэтому – мы с Царём ПОКА ЗДЕСЬ ОСТАЁМСЯ.
Почему Миша вообще строит что-то на Горе? – Потому что таково было веление его Учителя в дацане. Учитель с точностью до сантиметра назвал Мише место, где должна быть возведена Ступа для Уединения, и согласитесь, что преданность на протяжении многих лет одному делу достойна уважения. Миша обладает некоей Реальной Силой, помимо очаровательств. И нам, псам, это видно. Он, например, рассеивает на расстоянии комиссию, должную приехать и разобраться «чегой-то и ктой-то это там на горе строить?» Миша напускает на членов комиссии кремниевых змеев – охранников Горы – и никто из членов до неё не добирается.
Миша спускается в город и находит в нём геодезиста, того самого, нужного. Он будит его утренним звонком в дверь и говорит: «Вставай, идём на Гору, мне нужны твои навыки». – Геодезист берёт инструменты и идёт за Мишей.
Ступа должна быть возведена. – Вот единственное, что Мишу волнует. Всё остальное ПРЕОДОЛЕВАЕТСЯ.
В бурятском монастыре били за непослушание. А что тебе будет за непонимание жизни, друг? – Взбирайся на Гору в грязи и цементе и молись.
Меня Гора привлекла тем, что там работают вперёд, то есть на будущее, утверждая само это понятие, выдавливая его подошвами в кремнистых тропах.
- Ах, ах, как красиво! – цинично усмехнётся удачно окончивший школу холодной неизменчивости читатель. Ну что ж, я не к нему обращаюсь.
Кажущиеся бездны заглядывают отовсюду. Но ты бери свой мешок и поднимайся. Бездны пусты.
Только вот Володе одиноко. Он поднимается на Гору и видит внизу вдалеке лилипутский город, и ему смешно. Но ему одиноко. Он не знает, отчего ему плохо. А я вижу. Дорогой друг, посмотри вверх далеко и увидь необъятное небо. Нет у нас никого, кроме Бога. Нет у нас ничего, кроме постоянной борьбы с отчаяньем.
Я начал присматриваться к окружающим меня людям на Горе. Усталость от пустоты бессмысленной суеты проступала в каждом из них. Как бы Миша ни очаровывал, очарование рано или поздно спадало, и перед каждым вставал жёсткий, как удар палкой по хребту в бурятском дацане, выбор: вниз – в бессмысленную суету, или здесь – в осознание постоянного труда, результаты которого ты не увидишь.
Чем больше человек устаёт от бессмысленности, тем яростнее он таскает камни, выбивая из себя (или из мира) повседневную бессмысленность бессмыслицей вечной.
- Нельзя жить так, как ты хочешь, - сказал как-то один из поднимающихся.
- Вся хитрость видна сразу, когда ты несёшь камень, - добавил другой.
3
Память можно назвать Птицей. Она летает, где хочет, и приземляется в разных местах. Так и я вспоминаю Стройку и записываю то, что могу припомнить сквозь дым лет, пепелища осуществлённых, точнее сказать, сбытых мечт и пар желаний.
Когда на пригородном тракте было пусто, я увидел задавленную собаку. Преодолевая омерзение и боязнь чем-нибудь от неё заболеть, испытывая стыд за неумелую её смерть и незадачливого водителя, я взял её за скомкавшиеся рыжей шерстью бесприютного существа бёдра и оттащил от дороги. Сказал: «Фу» и попросил Иисуса Христа простить её и вообще всех нас.
Памятью, Вечной Памятью занимались на Горе. Потихоньку, камень к камню, строили вечную Память. Ведь пятьсот лет, запланированные на строительство, срок отнюдь не малый по нашим временам. И Лама Миша не Мафусаил, но он знает, что такое дело нельзя оставить, иначе останется дым, или пыль, как вам удобно.
Пришла хозяйка пентхауза, из которого за лень и раздолбайство она, мирная и доброжелательная, попросила-таки Царя убраться. Мы с ней договорились, что я останусь на пару дней, из которых два уже прошли, и раздолбаю стену калёного кирпича, практически вечного, и вот я раздолбал. Теперь буду собирать осколки и относить их в мусорный контейнер. Более или менее цельные она попросила оставить. Она сама будет продолжать кладку.
Так мы поссорились с Володей. Он посчитал, что я должен с ним поделиться – ведь это он привёл меня в это место и дал возможность здесь пожить. А место, что ни говори, интересное.
Передо мной стена, художественно выложенная Царём из алебастровых плит. Прислонившись к ней, во всю длину составлены кирпичи, уцелевшие от раздолба.
Здорово внедряться в круговороты – куда ни глянь – везде они. Но также доставляет неизъяснимое удовольствие умение из них выходить. А плохих людей всё-таки нет, есть только неважнецкие обстоятельства. И мне жаль, что я в ссоре с человеком, которого понимаю и люблю. Конечно, надо стараться любить и не ссориться. Несмотря ни на что. Идеализм, ёлки-моталки.
Банановая банальность, её желательно стереть, чтобы забыть, иначе умирай с тоски, и закачать туда что-нибудь другое – типа силикона.
Таким как Ласковый Посол и Никкарь Царь вход запрещён в любое убежище. Мы ещё потаскаем камни на вершину, но мы уже знаем, что из пентхауза нас выгонят, а с Горы мы уйдём сами.
Тоска? – Может быть. А по-моему, это состояние жизни. Володя разозлился и снял дверь санузла. Теперь всё распахнуто и обнажено. А стройка продолжается.