Тук-тук, тук-тук, тук-тук…
Прислонившись к прохладному стеклу, в коридоре вагона стоит юноша. За окном бесконечной лентой проплывают немые картинки, уголки неведомой стороны, навивая в душе грустные нотки и настраивая на волну размышлений. Взгляд пытается уловить, запомнить все подробности, но они сменяются так быстро, что удаётся запечатлеть только на миг; всякий раз кажется, что где-то там, впереди, вот-вот откроются другие, ещё более интересные, неожиданные. Юноша немного взволнован, и чем-то другим. Мысли иногда отрываются от созерцания, уносятся дальше, и картинки за окном на время исчезают... Из далёкого сегодня в этом юноше с трудом узнаю себя…
– Угадай, кто? – слышу я голос за спиной и чувствую, как чьи-то тонкие пальцы закрывают мои глаза.
Это Тоня, девушка из соседнего купе. Она тоже большую часть времени проводит в коридоре – часто с открытою книжкой в руке, чтобы таким образом отвлечься от родителей, с которыми едет; а может быть, глядя в окно, ей хочется поразмышлять о чем-нибудь своём. Познакомились мы несколько часов назад.
– Наверное, чекист! – отвечаю я шуткой, чтобы затеять словесную игру.
– Нет, не угадал! А почему чекист?..
– Потому, что руки холодные!
– Вот чудак! Я знаю это выражение. Только у чекистов голова холодная, а вот руки – чистые. Всё перепутал!
– Тогда опять – чекист!
– А почему опять?..
– Потому, что руки чистые.
– Ну, так мы не договаривались!.. Будешь стоять с закрытыми глазами, пока не скажешь!
Честно говоря, этого я и добиваюсь: мне приятно прикосновение её рук, поэтому продолжаю придумывать всякую чепуху, чтобы затянуть диалог:
– Ну, тогда волк, из «Ну, погоди».
– Нет! Причём тут волк?..
– У кого ещё такие острые когти на пальцах?
– Не когти, а ногти! Правда, они у меня не настоящие, а накладные. А на зайца ты не похож – уши у тебя маленькие.
– Тогда сдаюсь! – говорю я, ничего более не придумав.
– Ну, что же ты!.. Это же я! – разжимая пальцы, почти серьёзно обижается Тоня.
Вообще, Тоня – интересная девушка: чувствительная, непосредственная, в ней нет и толики кокетства. Слушает она всегда искренно, с участием, при этом всегда удивлённо открыты её глубокие чёрные глаза. Мне почему-то это бывает забавно, и я начинаю улыбаться. Но когда смотрю в них долго, то незаметно заражаюсь их гипнозом; порой трудно отвести взгляд и, засмотревшись так, на время забываешь, о чём идёт разговор. Эти глаза с длинными ресницами остаются неподвижны, даже если шутишь или говоришь неправду.
– Вот книжка, о которой ты спрашивал, – говорит она, протягивая мне томик стихов.
– Спасибо, – благодарю я, уже зная, что не прочитаю там и слова: это был лишь повод познакомиться. – Кстати, почему у тебя холодные руки?
– Ах, это я долго держала их на ветру в открытом окне!
– Скажи тогда, почему у тебя накладные ногти? – допытываюсь я.
– Свои мне нельзя иметь, – объясняет Тоня, – я ведь занимаюсь гимнастикой. Меня ещё с детства отдали в спортивную школу. Великая гимнастка, правда, с меня не получилась, зато я бывала на многих соревнованиях.
Она вдруг снимает курточку спортивного костюма и протягивает мне. Потом смотрит по сторонам и, убедившись, что в коридоре нет никого, сначала прогибается на бок, затем осторожно, чтобы не повредить ногтей, касается пола и – делает боковое сальто.
– Вот! – улыбается она, доставая платочек. – Только руки испачкала.
– Здорово! – удивляюсь я. – Не касаясь руками, тоже умеешь?
– Конечно! Ну, не здесь же! Если бы был спортзал, показала бы, – почти обидчиво говорит Тоня и добавляет: – Сама я не очень люблю гимнастику. Это для родителей. Они всё ещё надеются и верят. Но придётся бросить: в этом году я окончила школу и буду поступать в институт.
Разобравшись с вопросом «о руках», разговор незаметно переходит на учёбу. Мы с Тоней ровесники, поэтому тема учёбы интересует нас больше всего.
– Я хочу в мед, как мама. Документы уже подала, – говорит она. – А у тебя какие планы?
Конечно, у меня есть планы, но – странное свойство этого возраста! – многие молодые люди в разговоре с незнакомыми девушками часто любят приукрасить о себе или просто приврать. Если же молодой человек не один, а их несколько, то тут уж совсем девушкам не позавидуешь. Хочется только предупредить их: берегите уши! Я тоже не был исключением.
– А я первый курс уже закончил. В техническом вузе учусь! – вру я, не краснея.
В её глазах мне хочется казаться солиднее. На самом деле, в этом году я тоже собираюсь поступать. Впервые мне будет суждено уехать из дома надолго и влиться в новый, незнакомый, полный ярких впечатлений, кипучий океан, называемый Студенчество.
– Завидую тебе… – жалуется Тоня. – А я волнуюсь и постоянно думаю. Столько лет учишься, готовишься, а на экзамене всё решает какой-нибудь случай. Разве это справедливо?
– Ну, ну… Выше нос, будущий студент!
Глянув в окно, она вдруг оживляется:
– Ой, посмотри, впереди какая-то станция!
Действительно, после нескольких часов безостановочной езды, зашипев колёсами, поезд постепенно замедляет ход. В вагоне оживление. Пассажиры выглядывают из своих купе, интересуясь друг у друга: что за остановка?
Станция, по всей видимости, небольшая – обычный разъезд, с десятками домиков и жителями, большей частью связанными с железной дорогой. Таких станций, называемых по-старинному разъездами, в просторной Сибири множество. Между пассажирами затевается разговор:
– А сколько будем стоять?
– Говорят, немного – минут пять, десять.
– Разве нельзя у проводников точнее узнать?
– Да не видать их: видимо спят, бедняги, укачало!
Тоня идёт в своё купе за кошельком, а выходит оттуда немного преображённой: на ней большая белая шляпка от солнца и очки. Кажется, теперь от неё самой исходят лучи света.
– Подышим свежим воздухом? Мне, как моряку, хочется пройтись по твёрдой земле!
Мы выходим на небольшой перрон, где сидят местные жительницы, разложив перед собою домашние продукты: молоко, горячую картошку, пирожки и прочее. К ним быстро вырастает очередь. Купив пирожки, мы с Тоней просто прогуливаемся вдоль вагонов. Я уверен – глядя на неё, все втайне завидуют мне. Тоня рассказывает о том, что родители её в отпуске, что едут они в гости к своим родственникам; говорит о том, что должны были приехать сегодня ночью, но что, скорей всего, будут только завтра, так как поезд очень опаздывает. А я смотрю сбоку, и в эту минуту мне почему-то кажется, что знаком я с нею давным-давно, мне кажется, что знаком с нею целую вечность! Не вериться, что ещё несколько часов назад я даже не знал о её существовании. Мне не вериться и то, что через несколько часов мы расстанемся и я, быть может, не увижу её уже никогда...
– Посмотри, какая красота! – говорит Тоня и указывает рукой на возвышенность недалеко от станции.
Я замечаю удивительно красивый пейзаж: у леса, за домиками, словно вытканный кем-то ковёр, раскинулось огромное поле, пестрящее от разноцветных узоров. Всевозможные полевые цветы создают причудливую мозаику, где преобладают красные, жёлтые и фиолетовые оттенки. На ярком солнце, обдуваясь ветерком, они играют, переливаются.
– Да, красиво...
Этим зрелищем любуюсь недолго. Меня вдруг что-то осеняет, и я говорю:
– Подожди. Я сейчас. Один момент!
– Ты что?.. Не надо! Вернись! Поезд сейчас пойдёт! – испуганно протестует она.
Но я отмахиваюсь рукой и что есть мочи бегу к этому полю. Я даже не думаю, успею ли обратно – сейчас мне больше всего на свете хочется нарвать эти цветы для Тони! Я бегу, не различая дороги, не оборачиваясь, и ноги, кажется, сами несут меня. Не знаю, сколько сотен метров преодолеваю – вот передо мной уже ближняя поляна. Быстро срываю первые цветы, белые ромашки, но мне нужны и другие. Я убегаю всё дальше и дальше, ведь там растут красные и жёлтые маки; потом где-то в стороне замечаю васильки, колокольчики и ещё бог весть какие, название которых не знаю. И только когда в моих руках вырастает приличный разноцветный букет, я оглядываюсь назад. К своему облегчению, вижу стоящий поезд и Тоню, машущую рукой. Но мне нужно успеть вернуться. Я немного устал, ноги отяжелели, а палящее солнце обжигает мокрые плечи и шею. Чуть отдышавшись, я поворачиваю назад и бегу так же быстро – теперь в моих руках букет и он уже несёт меня обратно! Добежав до первых домов, вдруг слышу досадный гудок и вижу, как поезд трогается и постепенно набирает ход. Я прибавляю бег ещё, насколько остаётся сил. Тоня стоит в конце короткого перрона, и когда последний вагон, ускоряя движение, проходит мимо, она успевает заскочить на подножку. Стараясь не уронить цветы, из последних усилий и с надеждою на чудо, несусь я к этому вагону. Тоня мечется в открытых дверях, что-то кричит, протягивает мне руку. Я делаю последнее усилие и, ухватившись за ручку вагона, запрыгиваю на ступеньку! Всё! Успел! Можно перевести дух.
Тоня смотрит на меня испуганно, глаза широко открыты и, кажется, она чуть не плачет. Рядом с ней проводница, которая качает головой и ругает меня, но мы не обращаем на неё внимания, а только смотрим друг на друга, не отводя глаз. Проводница закрывает двери и уходит, оставив нас наедине. Мы продолжаем стоять, не зная, что сказать. Я протягиваю Тоне букет, она принимает его, и после долгой паузы – не то с упрёком, не то с удивлением – говорит всего одно слово:
– Сумасшедший.
Минута проходит за минутой, однако мы не торопимся идти к себе в купе, и долго ещё стоим в этом тамбуре последнего вагона. Я держу Тонину руку в своей руке. Мы по-прежнему молчим, глядя в окно и прислонившись к двери – иногда в такие минуты, слова бывают неуместными, лишними…
Тук-тук, тук-тук, тук-тук…
Это не стук колёс, это сердце бьётся в тесной и взволнованной груди. У Тони щёки слегка подёрнуты румяной… Быть может, именно сейчас рождаются в юной, ещё не грубой душе, чистые, светлые чувства, которые впоследствии, через многие годы, останутся в памяти как навсегда утраченные и неповторимые… Долгое наше безмолвие громким смехом нарушают двое молодых людей, зашедших в тамбур, и мы удаляемся к себе.
Время, как поезд, бежит быстро. Мы и не заметили, что наступил поздний вечер… В вагоне тусклый свет, а в окне – луна, которая летит за нами наперегонки. Мы с Тоней, как обычно, на своём месте в коридоре. После моего «геройского» поступка, в наших отношениях есть перемены. Теперь мы более открыты друг другу и говорим уже на личные, близкие нам темы; словно какой-то невидимый паучок появился между нами, неутомимо сплетая тонкие и крепкие нити. Только одно скверное обстоятельство огорчает нас – скоро, очень скоро, будет Тонина станция, и я вижу, что её тоже это не радует. Шутки, которые были вначале нашего знакомства, незаметно исчезли, словно боясь и не желая мешать нам. Мы серьёзны и, почти не отрываясь, смотрим друг другу в глаза... Иногда кажется, что кроме нас вокруг нет никого…
– Почему луна всегда вызывает грустные мысли?.. – задумчиво говорит Тоня, взглянув в окно.
– Может быть, наоборот: когда нам грустно, мы смотрим на луну? С ней хочется поделиться чем-то сокровенным… Кажется, что она может выслушать нас.
Тоня почти шёпотом произносит:
– Зачем из облака выходишь,
Уединённая луна,
И на подушки, сквозь окна,
Сиянье тусклое наводишь?
Явленьем пасмурным своим
Ты будишь грустные мечтанья,
Любви напрасные страданья
И строгим разумом моим
Чуть усыплённые желанья…
– Это твои стихи? – спрашиваю я.
– Нет, конечно. Это Пушкин… – она снова смотрит на меня. – А ты думаешь, она слышит нас?
– Не знаю… Знаю другое: скоро ты сойдёшь на своей станции, а я буду стоять здесь у окна и, глядя на неё, думать о тебе…
Тоня вздыхает. В этот момент очень сожалею, что я не художник и не могу нарисовать её портрет: распущенные длинные волосы, бледное личико с тёмными, блестящими глазами, в которых отражается эта луна, и чистая, совсем ещё детская наивность, застывшая в нём…
– Когда я буду одна, я тоже, глядя на неё, вспомню о тебе.
– А может быть, мы оба в это время будем смотреть на неё? Жаль, что она не сможет передавать наши мысли.
– Ну, если она не сможет, ты сядешь за стол и напишешь мне письмо. Я оставлю свой адрес.
После нескольких слов, наступают паузы, которые передают не меньше, чем слова. Но и они уже не могут отражать наши чувства, которые стучатся наружу.
– И зачем он так торопится?.. – задумчиво продолжаю я.
– Кто?..
– Машинист наш… равнодушный...
– Мне тоже показалось, что поезд сегодня идёт быстрее…
– Наверное, это показалось… Может быть, всё это нам только кажется?..
– Что, всё?..
– Наша встреча, этот поезд, эта луна?
– Нет, я верю. Это всё – настоящее!
Мы снова молчим, а наши лица уже совсем близко друг к другу… Так близко, как никогда до этого.
Тук-тук, тук-тук, тук-тук…
Сжимая Тонину руку, я чувствую её дыхание… Я вижу совсем рядом её приоткрытые губы и – теперь уж точно! – никакая робость не в силах удержать меня! Заметив моё приближение, Тоня прикрывает глаза. Я вижу, как эти большие глаза смыкают ресницы. Происходит то, чего мы больше всего желаем в эту минуту – наши губы встречаются. Встречаются и застывают в долгом поцелуе, а вместе с ним застывает всё вокруг…
Бездушный случай и злая логика – нередкие попутчики в минуты торжества: сильный толчок прерывает его. Вагон, несущийся на большой скорости, вдруг резко бросает на крутом повороте; в чьём-то купе зазвенела посуда, а наши головы, качнувшись, слегка ударились о стекло. Было это нелепо, не вовремя, словно, кто-то специально подгадывал этот момент. Мы встрепенулись, немного пришли в себя, а потом неожиданно рассмеялись… Но рассмеявшись, мы не заметили, как вспугнули небесную птичку, которая села нам на плечи – она вспорхнула и улетела, унеся с собою этот счастливый миг навсегда…
Если нас не тревожить, мы бы стояли так, по всей вероятности, до утра. Но чуть позже дверь её купе приоткрылась и мы услышали:
– Тоня! Посмотри сколько уже времени!
Это в коридор выглянула её мама – строгая, серьёзная. Понятно – она волнуется. Тоня смотрит на меня и с сожалением сжимает губы, словно извиняясь за неё.
– Ну вот… – говорит она, немного помолчав, – надо идти... Не будем прощаться, утром увидимся... Хорошо?..
Пауза затягивается. Глаза её блестят.
– Ну, я пойду?.. Да?..
Но Тоня, не сделав ни единого шага, застывает в нерешительности, по-прежнему глядя на меня… Если бы в тот момент я сказал: нет! – уверен, она бы придумала отговорку для мамы и осталась. Мы бы провели ещё несколько счастливых часов, но я, как «истинный джентльмен», только вздохнул и рассеянно произнёс:
– Хорошо… пока... увидимся утром…
И Тоня, стараясь улыбнуться, пошла к себе. Уже стоя в дверях, она обернулась, подарила мне печально-прощальный взгляд и помахала трепетно пальчиками; дверь купе закрылась и вместе с нею наша страничка – короткая, оторванная. Если бы я знал тогда, как скупа бывает судьба на такие минуты откровения…
Уснуть я не мог, да и не собирался, боясь проспать утро. Я ворочался на своей постели и размышлял о нашем знакомстве. Мысли беспорядочно роились, путались, не слаживаясь в ясной картине. Все струны внутри были натянуты и они готовы были звенеть, требуя мелодии. Несколько раз я выходил в пустой коридор, потом опять ложился, потом опять выходил и, к своему удивлению, случайно потрогав свои уши, в какой-то момент даже рассмеялся – как же они были горячи! Я говорил себе, подтрунивая над собою: «Ну что, молодой человек, а вам не кажется, что вы втюрились?» Спала ли Тоня в эти минуты – я не был уверен. В таких стенаниях я провёл почти всю ночь и, измотав себя изрядно, к утру всё же заснул.
А когда открыл глаза, то было уже светло, и солнце первыми лучами заглядывало в окно. «Тоня!» – первая мысль, которая сверкнула в моём, ещё не разбуженном, сознании. Я вскочил, оделся и побежал умываться. Когда я подошёл к её купе, сердце забилось чаще. Я долго стоял у двери и прислушивался; оттуда не доносилось никаких звуков. «Странно... – думал я. – Ведь сейчас они должны готовиться к выходу... Да и вообще, их дверь в такое время бывает открытой!» Смутное предчувствие пробежало во мне холодком, и я тихо постучал; никто не отозвался. «Что такое?.. Неужели спят?» – удивился я и постучал сильнее. Прошла минута, другая, третья и, наконец, за дверью послышалось шевеление. Когда ручка дверей повернулась, к горлу подступил комок. В приоткрытую щель я увидел заспанное женское лицо:
– Вам кого?
– Тоня! – почти выпалил я.
– Какая Тоня?
– Девушка, которая едет в этом купе!
– Ах, девушка… – сказала женщина и покачала головой. – Молодой человек, девушки вашей уже нет. Они вышли рано утром.
– Как, вышли?.. Она же утром должна… – недоговорив эту фразу, я невольно замолчал. Потом отошёл от двери и упёрся в окно, не понимая, как такое могло случиться.
– Поезд-то ещё со вчерашнего дня время нагоняет! Видите, как летит! Эх, вы, кавалер…– словно вылив на меня кувшин холодной воды, сказала она и закрыла дверь.
Действительно, оторвавшись от реальности, мы с Тоней совсем не заметили этого. Теперь стало ясно, почему так кидало вагон на крутых поворотах. Её станция оказалась намного раньше, почти утром – как раз в то время, когда я уже спал. Тоня не решилась постучать ночью в купе, боясь побеспокоить других пассажиров. «Но не должно так нелепо всё обрываться!» – горячился я, глядя в окно. Теперь я не видел в нём никаких картинок, вообще ничего: там была какая-то бесконечная, пустая даль. Мне было очень скверно, щемящая грусть разлилась внутри, отравляя всё; я даже не заметил, как переломил зубную щётку в руках, с которой шёл из умывальника.
Всё остальное время пути я почти не выходил в коридор, а только сидел или лежал на своём месте, глядя в приоткрытую дверь. Иногда брал в руки Тонину книжку, томик Пушкина, оставшийся теперь у меня, находил то стихотворение, которое услышал от неё вечером, пробовал читать, но, пробежав несколько строчек, откладывал книгу в сторону. Мне казалось, что я находился в каком-то странном и пустом пространстве, из которого вынесли всё. А ближе к вечеру, я случайно увидел, как женщина из Тониного купе пронесла мимо, чтобы выбросить в мусорный контейнер, пустую бутылку и пластмассовый стаканчик с букетом моих вчерашних цветов – уже увядших и потускневших. Всё было логично: полевые цветы радуют недолго, у них скоротечный век…
Незадолго до своей станции, я зашёл к проводнице: мне нужно было о чём-то спросить. Увидев меня, она отчего-то смутилась:
– Вы из четвёртого купе?
– Да.
– Ой, какая же у меня память! Совсем забыла! Работа, сами понимаете… Девушка, которая выходила рано утром, просила передать вам записку.
Пошарив в своём кармане, она достала бумажку и протянула мне. В Тониной записке было всего несколько слов: «Сожалею, что не смогла увидеть тебя, попрощаться. Напиши мне письмо. Тоня». И – адрес.
Находясь уже дома, я, конечно, написал ей несколько писем, несколько писем получил в ответ. Но наши пути так и не сошлись – мы больше не встретились. Как это часто бывает, другие жизненные вихри закружили наши судьбы…
Сегодня, в своей дневной жизни, я уже не вспоминаю Тоню. Но иногда – не знаю даже почему – всё возвращается будто бы снова: среди ночной темноты я вдруг просыпаюсь, прервав один и тот же сказочный сон, в котором ко мне приходит её чистый, светлый образ; протягивая руки, она зовёт, она манит меня в далёкое прошлое, где навсегда остались наши грустные мечтанья и напрасные волненья; среди ночной тишины всё так же, как тогда, смотрит в окно эта загадочная, немая луна, разливая печальный свет и заставляя сердце биться в знакомой и почти забытой истоме. «Что это? К чему? Зачем?» – с недоумением вопрошаю я, и лишь слышу то далёкое и безответное:
Тук-тук, тук-тук, тук-тук…
Прислонившись к прохладному стеклу, в коридоре вагона стоит юноша. За окном бесконечной лентой проплывают немые картинки, уголки неведомой стороны, навивая в душе грустные нотки и настраивая на волну размышлений. Взгляд пытается уловить, запомнить все подробности, но они сменяются так быстро, что удаётся запечатлеть только на миг; всякий раз кажется, что где-то там, впереди, вот-вот откроются другие, ещё более интересные, неожиданные. Юноша немного взволнован, и чем-то другим. Мысли иногда отрываются от созерцания, уносятся дальше, и картинки за окном на время исчезают... Из далёкого сегодня в этом юноше с трудом узнаю себя…
– Угадай, кто? – слышу я голос за спиной и чувствую, как чьи-то тонкие пальцы закрывают мои глаза.
Это Тоня, девушка из соседнего купе. Она тоже большую часть времени проводит в коридоре – часто с открытою книжкой в руке, чтобы таким образом отвлечься от родителей, с которыми едет; а может быть, глядя в окно, ей хочется поразмышлять о чем-нибудь своём. Познакомились мы несколько часов назад.
– Наверное, чекист! – отвечаю я шуткой, чтобы затеять словесную игру.
– Нет, не угадал! А почему чекист?..
– Потому, что руки холодные!
– Вот чудак! Я знаю это выражение. Только у чекистов голова холодная, а вот руки – чистые. Всё перепутал!
– Тогда опять – чекист!
– А почему опять?..
– Потому, что руки чистые.
– Ну, так мы не договаривались!.. Будешь стоять с закрытыми глазами, пока не скажешь!
Честно говоря, этого я и добиваюсь: мне приятно прикосновение её рук, поэтому продолжаю придумывать всякую чепуху, чтобы затянуть диалог:
– Ну, тогда волк, из «Ну, погоди».
– Нет! Причём тут волк?..
– У кого ещё такие острые когти на пальцах?
– Не когти, а ногти! Правда, они у меня не настоящие, а накладные. А на зайца ты не похож – уши у тебя маленькие.
– Тогда сдаюсь! – говорю я, ничего более не придумав.
– Ну, что же ты!.. Это же я! – разжимая пальцы, почти серьёзно обижается Тоня.
Вообще, Тоня – интересная девушка: чувствительная, непосредственная, в ней нет и толики кокетства. Слушает она всегда искренно, с участием, при этом всегда удивлённо открыты её глубокие чёрные глаза. Мне почему-то это бывает забавно, и я начинаю улыбаться. Но когда смотрю в них долго, то незаметно заражаюсь их гипнозом; порой трудно отвести взгляд и, засмотревшись так, на время забываешь, о чём идёт разговор. Эти глаза с длинными ресницами остаются неподвижны, даже если шутишь или говоришь неправду.
– Вот книжка, о которой ты спрашивал, – говорит она, протягивая мне томик стихов.
– Спасибо, – благодарю я, уже зная, что не прочитаю там и слова: это был лишь повод познакомиться. – Кстати, почему у тебя холодные руки?
– Ах, это я долго держала их на ветру в открытом окне!
– Скажи тогда, почему у тебя накладные ногти? – допытываюсь я.
– Свои мне нельзя иметь, – объясняет Тоня, – я ведь занимаюсь гимнастикой. Меня ещё с детства отдали в спортивную школу. Великая гимнастка, правда, с меня не получилась, зато я бывала на многих соревнованиях.
Она вдруг снимает курточку спортивного костюма и протягивает мне. Потом смотрит по сторонам и, убедившись, что в коридоре нет никого, сначала прогибается на бок, затем осторожно, чтобы не повредить ногтей, касается пола и – делает боковое сальто.
– Вот! – улыбается она, доставая платочек. – Только руки испачкала.
– Здорово! – удивляюсь я. – Не касаясь руками, тоже умеешь?
– Конечно! Ну, не здесь же! Если бы был спортзал, показала бы, – почти обидчиво говорит Тоня и добавляет: – Сама я не очень люблю гимнастику. Это для родителей. Они всё ещё надеются и верят. Но придётся бросить: в этом году я окончила школу и буду поступать в институт.
Разобравшись с вопросом «о руках», разговор незаметно переходит на учёбу. Мы с Тоней ровесники, поэтому тема учёбы интересует нас больше всего.
– Я хочу в мед, как мама. Документы уже подала, – говорит она. – А у тебя какие планы?
Конечно, у меня есть планы, но – странное свойство этого возраста! – многие молодые люди в разговоре с незнакомыми девушками часто любят приукрасить о себе или просто приврать. Если же молодой человек не один, а их несколько, то тут уж совсем девушкам не позавидуешь. Хочется только предупредить их: берегите уши! Я тоже не был исключением.
– А я первый курс уже закончил. В техническом вузе учусь! – вру я, не краснея.
В её глазах мне хочется казаться солиднее. На самом деле, в этом году я тоже собираюсь поступать. Впервые мне будет суждено уехать из дома надолго и влиться в новый, незнакомый, полный ярких впечатлений, кипучий океан, называемый Студенчество.
– Завидую тебе… – жалуется Тоня. – А я волнуюсь и постоянно думаю. Столько лет учишься, готовишься, а на экзамене всё решает какой-нибудь случай. Разве это справедливо?
– Ну, ну… Выше нос, будущий студент!
Глянув в окно, она вдруг оживляется:
– Ой, посмотри, впереди какая-то станция!
Действительно, после нескольких часов безостановочной езды, зашипев колёсами, поезд постепенно замедляет ход. В вагоне оживление. Пассажиры выглядывают из своих купе, интересуясь друг у друга: что за остановка?
Станция, по всей видимости, небольшая – обычный разъезд, с десятками домиков и жителями, большей частью связанными с железной дорогой. Таких станций, называемых по-старинному разъездами, в просторной Сибири множество. Между пассажирами затевается разговор:
– А сколько будем стоять?
– Говорят, немного – минут пять, десять.
– Разве нельзя у проводников точнее узнать?
– Да не видать их: видимо спят, бедняги, укачало!
Тоня идёт в своё купе за кошельком, а выходит оттуда немного преображённой: на ней большая белая шляпка от солнца и очки. Кажется, теперь от неё самой исходят лучи света.
– Подышим свежим воздухом? Мне, как моряку, хочется пройтись по твёрдой земле!
Мы выходим на небольшой перрон, где сидят местные жительницы, разложив перед собою домашние продукты: молоко, горячую картошку, пирожки и прочее. К ним быстро вырастает очередь. Купив пирожки, мы с Тоней просто прогуливаемся вдоль вагонов. Я уверен – глядя на неё, все втайне завидуют мне. Тоня рассказывает о том, что родители её в отпуске, что едут они в гости к своим родственникам; говорит о том, что должны были приехать сегодня ночью, но что, скорей всего, будут только завтра, так как поезд очень опаздывает. А я смотрю сбоку, и в эту минуту мне почему-то кажется, что знаком я с нею давным-давно, мне кажется, что знаком с нею целую вечность! Не вериться, что ещё несколько часов назад я даже не знал о её существовании. Мне не вериться и то, что через несколько часов мы расстанемся и я, быть может, не увижу её уже никогда...
– Посмотри, какая красота! – говорит Тоня и указывает рукой на возвышенность недалеко от станции.
Я замечаю удивительно красивый пейзаж: у леса, за домиками, словно вытканный кем-то ковёр, раскинулось огромное поле, пестрящее от разноцветных узоров. Всевозможные полевые цветы создают причудливую мозаику, где преобладают красные, жёлтые и фиолетовые оттенки. На ярком солнце, обдуваясь ветерком, они играют, переливаются.
– Да, красиво...
Этим зрелищем любуюсь недолго. Меня вдруг что-то осеняет, и я говорю:
– Подожди. Я сейчас. Один момент!
– Ты что?.. Не надо! Вернись! Поезд сейчас пойдёт! – испуганно протестует она.
Но я отмахиваюсь рукой и что есть мочи бегу к этому полю. Я даже не думаю, успею ли обратно – сейчас мне больше всего на свете хочется нарвать эти цветы для Тони! Я бегу, не различая дороги, не оборачиваясь, и ноги, кажется, сами несут меня. Не знаю, сколько сотен метров преодолеваю – вот передо мной уже ближняя поляна. Быстро срываю первые цветы, белые ромашки, но мне нужны и другие. Я убегаю всё дальше и дальше, ведь там растут красные и жёлтые маки; потом где-то в стороне замечаю васильки, колокольчики и ещё бог весть какие, название которых не знаю. И только когда в моих руках вырастает приличный разноцветный букет, я оглядываюсь назад. К своему облегчению, вижу стоящий поезд и Тоню, машущую рукой. Но мне нужно успеть вернуться. Я немного устал, ноги отяжелели, а палящее солнце обжигает мокрые плечи и шею. Чуть отдышавшись, я поворачиваю назад и бегу так же быстро – теперь в моих руках букет и он уже несёт меня обратно! Добежав до первых домов, вдруг слышу досадный гудок и вижу, как поезд трогается и постепенно набирает ход. Я прибавляю бег ещё, насколько остаётся сил. Тоня стоит в конце короткого перрона, и когда последний вагон, ускоряя движение, проходит мимо, она успевает заскочить на подножку. Стараясь не уронить цветы, из последних усилий и с надеждою на чудо, несусь я к этому вагону. Тоня мечется в открытых дверях, что-то кричит, протягивает мне руку. Я делаю последнее усилие и, ухватившись за ручку вагона, запрыгиваю на ступеньку! Всё! Успел! Можно перевести дух.
Тоня смотрит на меня испуганно, глаза широко открыты и, кажется, она чуть не плачет. Рядом с ней проводница, которая качает головой и ругает меня, но мы не обращаем на неё внимания, а только смотрим друг на друга, не отводя глаз. Проводница закрывает двери и уходит, оставив нас наедине. Мы продолжаем стоять, не зная, что сказать. Я протягиваю Тоне букет, она принимает его, и после долгой паузы – не то с упрёком, не то с удивлением – говорит всего одно слово:
– Сумасшедший.
Минута проходит за минутой, однако мы не торопимся идти к себе в купе, и долго ещё стоим в этом тамбуре последнего вагона. Я держу Тонину руку в своей руке. Мы по-прежнему молчим, глядя в окно и прислонившись к двери – иногда в такие минуты, слова бывают неуместными, лишними…
Тук-тук, тук-тук, тук-тук…
Это не стук колёс, это сердце бьётся в тесной и взволнованной груди. У Тони щёки слегка подёрнуты румяной… Быть может, именно сейчас рождаются в юной, ещё не грубой душе, чистые, светлые чувства, которые впоследствии, через многие годы, останутся в памяти как навсегда утраченные и неповторимые… Долгое наше безмолвие громким смехом нарушают двое молодых людей, зашедших в тамбур, и мы удаляемся к себе.
Время, как поезд, бежит быстро. Мы и не заметили, что наступил поздний вечер… В вагоне тусклый свет, а в окне – луна, которая летит за нами наперегонки. Мы с Тоней, как обычно, на своём месте в коридоре. После моего «геройского» поступка, в наших отношениях есть перемены. Теперь мы более открыты друг другу и говорим уже на личные, близкие нам темы; словно какой-то невидимый паучок появился между нами, неутомимо сплетая тонкие и крепкие нити. Только одно скверное обстоятельство огорчает нас – скоро, очень скоро, будет Тонина станция, и я вижу, что её тоже это не радует. Шутки, которые были вначале нашего знакомства, незаметно исчезли, словно боясь и не желая мешать нам. Мы серьёзны и, почти не отрываясь, смотрим друг другу в глаза... Иногда кажется, что кроме нас вокруг нет никого…
– Почему луна всегда вызывает грустные мысли?.. – задумчиво говорит Тоня, взглянув в окно.
– Может быть, наоборот: когда нам грустно, мы смотрим на луну? С ней хочется поделиться чем-то сокровенным… Кажется, что она может выслушать нас.
Тоня почти шёпотом произносит:
– Зачем из облака выходишь,
Уединённая луна,
И на подушки, сквозь окна,
Сиянье тусклое наводишь?
Явленьем пасмурным своим
Ты будишь грустные мечтанья,
Любви напрасные страданья
И строгим разумом моим
Чуть усыплённые желанья…
– Это твои стихи? – спрашиваю я.
– Нет, конечно. Это Пушкин… – она снова смотрит на меня. – А ты думаешь, она слышит нас?
– Не знаю… Знаю другое: скоро ты сойдёшь на своей станции, а я буду стоять здесь у окна и, глядя на неё, думать о тебе…
Тоня вздыхает. В этот момент очень сожалею, что я не художник и не могу нарисовать её портрет: распущенные длинные волосы, бледное личико с тёмными, блестящими глазами, в которых отражается эта луна, и чистая, совсем ещё детская наивность, застывшая в нём…
– Когда я буду одна, я тоже, глядя на неё, вспомню о тебе.
– А может быть, мы оба в это время будем смотреть на неё? Жаль, что она не сможет передавать наши мысли.
– Ну, если она не сможет, ты сядешь за стол и напишешь мне письмо. Я оставлю свой адрес.
После нескольких слов, наступают паузы, которые передают не меньше, чем слова. Но и они уже не могут отражать наши чувства, которые стучатся наружу.
– И зачем он так торопится?.. – задумчиво продолжаю я.
– Кто?..
– Машинист наш… равнодушный...
– Мне тоже показалось, что поезд сегодня идёт быстрее…
– Наверное, это показалось… Может быть, всё это нам только кажется?..
– Что, всё?..
– Наша встреча, этот поезд, эта луна?
– Нет, я верю. Это всё – настоящее!
Мы снова молчим, а наши лица уже совсем близко друг к другу… Так близко, как никогда до этого.
Тук-тук, тук-тук, тук-тук…
Сжимая Тонину руку, я чувствую её дыхание… Я вижу совсем рядом её приоткрытые губы и – теперь уж точно! – никакая робость не в силах удержать меня! Заметив моё приближение, Тоня прикрывает глаза. Я вижу, как эти большие глаза смыкают ресницы. Происходит то, чего мы больше всего желаем в эту минуту – наши губы встречаются. Встречаются и застывают в долгом поцелуе, а вместе с ним застывает всё вокруг…
Бездушный случай и злая логика – нередкие попутчики в минуты торжества: сильный толчок прерывает его. Вагон, несущийся на большой скорости, вдруг резко бросает на крутом повороте; в чьём-то купе зазвенела посуда, а наши головы, качнувшись, слегка ударились о стекло. Было это нелепо, не вовремя, словно, кто-то специально подгадывал этот момент. Мы встрепенулись, немного пришли в себя, а потом неожиданно рассмеялись… Но рассмеявшись, мы не заметили, как вспугнули небесную птичку, которая села нам на плечи – она вспорхнула и улетела, унеся с собою этот счастливый миг навсегда…
Если нас не тревожить, мы бы стояли так, по всей вероятности, до утра. Но чуть позже дверь её купе приоткрылась и мы услышали:
– Тоня! Посмотри сколько уже времени!
Это в коридор выглянула её мама – строгая, серьёзная. Понятно – она волнуется. Тоня смотрит на меня и с сожалением сжимает губы, словно извиняясь за неё.
– Ну вот… – говорит она, немного помолчав, – надо идти... Не будем прощаться, утром увидимся... Хорошо?..
Пауза затягивается. Глаза её блестят.
– Ну, я пойду?.. Да?..
Но Тоня, не сделав ни единого шага, застывает в нерешительности, по-прежнему глядя на меня… Если бы в тот момент я сказал: нет! – уверен, она бы придумала отговорку для мамы и осталась. Мы бы провели ещё несколько счастливых часов, но я, как «истинный джентльмен», только вздохнул и рассеянно произнёс:
– Хорошо… пока... увидимся утром…
И Тоня, стараясь улыбнуться, пошла к себе. Уже стоя в дверях, она обернулась, подарила мне печально-прощальный взгляд и помахала трепетно пальчиками; дверь купе закрылась и вместе с нею наша страничка – короткая, оторванная. Если бы я знал тогда, как скупа бывает судьба на такие минуты откровения…
Уснуть я не мог, да и не собирался, боясь проспать утро. Я ворочался на своей постели и размышлял о нашем знакомстве. Мысли беспорядочно роились, путались, не слаживаясь в ясной картине. Все струны внутри были натянуты и они готовы были звенеть, требуя мелодии. Несколько раз я выходил в пустой коридор, потом опять ложился, потом опять выходил и, к своему удивлению, случайно потрогав свои уши, в какой-то момент даже рассмеялся – как же они были горячи! Я говорил себе, подтрунивая над собою: «Ну что, молодой человек, а вам не кажется, что вы втюрились?» Спала ли Тоня в эти минуты – я не был уверен. В таких стенаниях я провёл почти всю ночь и, измотав себя изрядно, к утру всё же заснул.
А когда открыл глаза, то было уже светло, и солнце первыми лучами заглядывало в окно. «Тоня!» – первая мысль, которая сверкнула в моём, ещё не разбуженном, сознании. Я вскочил, оделся и побежал умываться. Когда я подошёл к её купе, сердце забилось чаще. Я долго стоял у двери и прислушивался; оттуда не доносилось никаких звуков. «Странно... – думал я. – Ведь сейчас они должны готовиться к выходу... Да и вообще, их дверь в такое время бывает открытой!» Смутное предчувствие пробежало во мне холодком, и я тихо постучал; никто не отозвался. «Что такое?.. Неужели спят?» – удивился я и постучал сильнее. Прошла минута, другая, третья и, наконец, за дверью послышалось шевеление. Когда ручка дверей повернулась, к горлу подступил комок. В приоткрытую щель я увидел заспанное женское лицо:
– Вам кого?
– Тоня! – почти выпалил я.
– Какая Тоня?
– Девушка, которая едет в этом купе!
– Ах, девушка… – сказала женщина и покачала головой. – Молодой человек, девушки вашей уже нет. Они вышли рано утром.
– Как, вышли?.. Она же утром должна… – недоговорив эту фразу, я невольно замолчал. Потом отошёл от двери и упёрся в окно, не понимая, как такое могло случиться.
– Поезд-то ещё со вчерашнего дня время нагоняет! Видите, как летит! Эх, вы, кавалер…– словно вылив на меня кувшин холодной воды, сказала она и закрыла дверь.
Действительно, оторвавшись от реальности, мы с Тоней совсем не заметили этого. Теперь стало ясно, почему так кидало вагон на крутых поворотах. Её станция оказалась намного раньше, почти утром – как раз в то время, когда я уже спал. Тоня не решилась постучать ночью в купе, боясь побеспокоить других пассажиров. «Но не должно так нелепо всё обрываться!» – горячился я, глядя в окно. Теперь я не видел в нём никаких картинок, вообще ничего: там была какая-то бесконечная, пустая даль. Мне было очень скверно, щемящая грусть разлилась внутри, отравляя всё; я даже не заметил, как переломил зубную щётку в руках, с которой шёл из умывальника.
Всё остальное время пути я почти не выходил в коридор, а только сидел или лежал на своём месте, глядя в приоткрытую дверь. Иногда брал в руки Тонину книжку, томик Пушкина, оставшийся теперь у меня, находил то стихотворение, которое услышал от неё вечером, пробовал читать, но, пробежав несколько строчек, откладывал книгу в сторону. Мне казалось, что я находился в каком-то странном и пустом пространстве, из которого вынесли всё. А ближе к вечеру, я случайно увидел, как женщина из Тониного купе пронесла мимо, чтобы выбросить в мусорный контейнер, пустую бутылку и пластмассовый стаканчик с букетом моих вчерашних цветов – уже увядших и потускневших. Всё было логично: полевые цветы радуют недолго, у них скоротечный век…
Незадолго до своей станции, я зашёл к проводнице: мне нужно было о чём-то спросить. Увидев меня, она отчего-то смутилась:
– Вы из четвёртого купе?
– Да.
– Ой, какая же у меня память! Совсем забыла! Работа, сами понимаете… Девушка, которая выходила рано утром, просила передать вам записку.
Пошарив в своём кармане, она достала бумажку и протянула мне. В Тониной записке было всего несколько слов: «Сожалею, что не смогла увидеть тебя, попрощаться. Напиши мне письмо. Тоня». И – адрес.
Находясь уже дома, я, конечно, написал ей несколько писем, несколько писем получил в ответ. Но наши пути так и не сошлись – мы больше не встретились. Как это часто бывает, другие жизненные вихри закружили наши судьбы…
Сегодня, в своей дневной жизни, я уже не вспоминаю Тоню. Но иногда – не знаю даже почему – всё возвращается будто бы снова: среди ночной темноты я вдруг просыпаюсь, прервав один и тот же сказочный сон, в котором ко мне приходит её чистый, светлый образ; протягивая руки, она зовёт, она манит меня в далёкое прошлое, где навсегда остались наши грустные мечтанья и напрасные волненья; среди ночной тишины всё так же, как тогда, смотрит в окно эта загадочная, немая луна, разливая печальный свет и заставляя сердце биться в знакомой и почти забытой истоме. «Что это? К чему? Зачем?» – с недоумением вопрошаю я, и лишь слышу то далёкое и безответное:
Тук-тук, тук-тук, тук-тук…
