ПРОЗОРЛИВАЯ КЛАРА.
Я приехал к ней издалека, чтобы своими глазами увидеть её, убедиться в том, что она существует реально. Многие говорили о том, что она сумасшедшая ведьма, многие ей поклонялись, считали её ясновидящей, кто– то – злой чёрной колдуньей, но никто не был к ней равнодушен. На протяжении года я получал о ней письма из разных концов необъятной России, от самых разных людей. И всё, что писали они, было невероятно. В конце концов, я не сдержался. Находясь в постоянном поиске истины, в состоянии неутомимой погони за мудростью, решил познакомиться с ней…
…Прозорливая Клара была ветхой, древней старухой, маленькой, очень худой, сморщенной до неприличия грубо. Постоянным, любимым занятием её были жалобы на бесчисленные болезни, которые буквально мучили бренное тело, кишели в её организме. Клара страдала практически не отпускающей головной болью, по ночам с ней случались припадки – эпилепсия, у Прозорливой невыносимо болели суставы, всегда беспокоило сердце. Она постоянно бранила врачей, но при этом усердно лечилась, с вдохновением, даже с каким– то нелепым восторгом распространялась о новых лекарственных средствах, методиках выздоровления, о неприличных припарках, настойках и клизмах. Ходила она в чёрном платье до пяток, в заплатах, в фуфайке и сером пуховом платке даже летом. Клара зябла всегда. Очевидно, что Солнце не грело её. Проблемы с пищеварением, язва желудка и лунатизм сводили с ума несчастную женщину.
Ещё с раннего детства Клара отвыкла есть мясо, с явным отвращением отзывалась о тех, кто питает интерес к любым мясным блюдам. Кормилась она крайне однообразно. По обыкновению это была только пшённая каша и чай. Даже хлеба не ела она по причине беззубости. Соль и сахар вызывали в ней зуд. Органически, старуха не переносила алкоголь, как и запах табачного дыма, что было одно для неё, по моим наблюдениям. Множество учеников, крайне важных, продвинутых и современных, из всех «благородных столиц»: Питера и Москвы; из Казани и Владивостока; из тёплой Одессы; с Екатеринбурга; Самары; Перми, – теснились вокруг старой дамы. Все верили – Клара творит чудеса.
Она обращалась с ними, как мать, которой давно надоело иметь столько много детей. Когда «апостолы» вдруг начинали какой– нибудь научный спор, или антинаучную ссору, Прозорливая закрывала лицо воротом, опускала стыдливо глаза, становилась напуганной, тихой, как тень. Чем громче кричали они, тем тише становилась Клара, – терпеть не могла она шума, резких телодвижений, а особенно уверенных в своей правоте, молодых несмышлёнышей.
Говорила всегда Клара смирным, таинственным голосом, можно сказать даже шёпотом, что заставляло вслушиваться в её речь, напрягать свои органы чувств, самому снижать тон.
Разочарованный, смотрел я на эту больную, уставшую женщину, не понимая, какая же, собственно, власть, что за сила притягивает к ней людей. Мне, с удивлением, припоминались рассказы... …Как паломники однажды видели Прозорливую ночью, в окружении чудных созданий, похожих на ангелов, парящей в воздухе на высоте головы, и светящейся. Другие писали о том, что ведунья, жестами рук, вызывает из воздуха духов природы, беседует с ними, как для неё это обыкновенно. О том, – якобы, вдруг оживают деревья и травы, по воле наставницы. Как она может запросто становиться почти что невидимой, полупрозрачной… Проходит сквозь стены… Знает с точностью прошлое, будущее, каждого, кто к ней приходит. Как разные невиданные существа, чуть ли не ежедневно приползают к ней из «геены», ласкаются, словно котята, по её мановению вмиг исчезают… Про загадочные лабиринты, от которых у Клары ключи, по которым она будто водит людей, посвящая их в страшные тайны сознания мира… Как люди круто меняются при встрече с ней… Писали о том, что она – дверь, окно в иной свет, жрица вечной, нетленной системы вещей.
С жадностью, я слушал всё, что говорила наставница, но не мог уловить власти в этих словах. Наблюдая за ней, изучал я рисунки движения рук, незатейливых жестов, движения тела и шелеста тканей, ждал намёка на некую метаморфозу, но тщетно. Я вкушал её тишь, расшифровывал тайну молчания, считывал слой информации глаз, эту дряблую тусклую ауру, – нет! Никакой искры тайности. Необычности не было в ней. Понял, что встретил тех, кто несчастней меня, что искал, как обычно не то, что нашёл.
Но, было жалко убитого времени. Так, собрав все остатки терпения в кучу, смирившись с нелепой, больной «бытовухой», похожестью дней, я решил просто ждать. Тупо ждать. Не смотря ни на что.
И я ждал. Словно лис, затаившись в засаде.
У Клары были очень красивые газа, голубые, как небо, глубокие, как океан. Иногда мне казалось, что именно в этих глазах, абсолютно не человеческих и сокровенных, но ещё менее Божьих, скрывается та искромётная сила, та мудрость хозяина истины, которую жрица так трепетно прячет от своих учеников. Но вот, усталым болезненным голосом, Прозорливая начинала свои бесконечные сказки о новых и новых припарках, интересовалась о том, когда будет готова пшеничная каша, бессильно жаловалась на ломоту в пояснице, – очарование вмиг исчезало.
Однажды гуляли мы с ней по сосновому бору, за городом, вдоль живописного берега речки. Нежным был этот вечер, располагал к задушевной беседе. Птицы смолкли и лишь камыши своим шелестом и желтизной охраняли покой, почерневшей от неги воды. Сосны мирно шептались о чём– то своём в вышине своих облачных крон. Воздух был так прозрачен! Девственность дикого неба нарушал только лишь чёрный коршун, парящий вверху, резким – резким и столь неуместным здесь, редким взмахом крыла, так похожим на бунт. Природа готовилась почивать. Невестой, дарованной Господом, на лес опускалась кудесница ночь.
Клара села в траву; я, покорно, у ног её. Жрица гладила мои непослушные волосы.
– Плохо? Очень тоскливо? – Спросила она еле– слышно.
– Да, – ответил я.
– Бога ищешь ты, сын мой возлюбленный, и не находишь. Гордыня твоя застилает глаза, слышишь, я её вижу, она не даёт тебе силы сказать, что Он есть. Да труслив ты, однако, и слаб, и не смеешь сказать: Его нет!.. Это больно.
– Гуру, как ты узнала, ведь я?..
– Жалкий мой, милый мальчик! Не видно, что мы?.. Ты и я – одной крови. Я тоже ищу. Больше века! И не нахожу. Говорят… Только разве я знаю… Его?.. Это страшные муки, поверь. Остальные страдания жизни смешны по сравнению с этим проклятьем. Возомнили себе человеки, как будто страдают от голода, холода, от нищеты, от других, – пьют из чистых колодцев, ан нет, всё же мучает жажда. Страдают они лишь от мысли: «а вдруг!.. Его нет». Одно горе на всех.
– Клара, ты никогда?.. Даже не приближалась?.. К Нему?
– Я сливалась с Ним несколько раз. Это те миги жизни, сынок, ради коих мне стоило жить. Больше нет ничего. Остальное, – туман.
– Я пытался об этом узнать у «апостолов», только… Ученики безнадёжно молчат. Скажи, Клара, они, что, не знают? Или просто считают меня чужаком? Или это – табу?
– Нет, не знают, мой мальчик. Увы. Скорлупы моих знаний достаточно им. Всё, что глубже смертельно.
– Тогда пусть я умру, Гуру, пусть! Расскажи…
– Как могу рассказать тебе, милый? Все слова перед Ним – пыль.
По– прежнему, Прозорливая ласково гладила меня. Я подумал: «вот–вот, всё чего я так ждал! Началось». Я обнял сухие колени её и покорно, с мольбою, посмотрел ей в глаза, снизу вверх.
– Сжалься, Клара, смотри, я весь здесь. Пощади. Я хочу это знать. Смерть – ничто. Я её не боюсь. Ересь душит. Глоток… Глоток истины… Пусть… Я умру!
Прозорливая заговорила, задумчиво глядя в небесную высь:
– Мы забыли Отца. Разлучили нас с Ним с колыбели. Видим, слышим, и чувствуем сердцем, но не узнаём. Плачет наша душа. Слишком громко вокруг. Слова лишние, мысли, всё, всё здесь чужое. Кругом голоса. Надо, чтобы всё смолкло. Биение сердца, пульсация в венах, потоки вселенной, до клеточки, – всё. И тогда… Может быть… Мы узнаем Его. Бог не приходит и не уходит, Он всегда здесь. Только мудрый способен стать музыкой в гуслях Его. Приготовься. Стань смирным, смиренным, спокойным, стань тише меня. Бога глупо искать. Нужно ждать. Как ждёт взгляд твой в ночи, когда Солнце взойдёт. Отрекись же от мира, от плоти, от жизни и смерти, от времени, слышишь, сын мой, от себя. От других. От пространства, которого нет. Он – есть всё! Он – ничто!
Старуха встала, подняла руки вверх. Я увидел, как небо сверкнуло в ответ Прозорливой, очаровательной молнией.
– Сын возлюбленный мой! Помолись тишине! – Продолжала Гуру, – внемлет дух Его. Свят! Земля, воздух, вода? Мой огонь. На колени… Внимайте… Вот Он! Это Он наполняет моё мироздание грозами, гроздьями хаоса, ужасом ангелов. Он пронзает дыханием атомы. Солнце режет лучом правосудия чёрную тучу. Молчи! Ибо Имя Его в тишине, Его Имя есть ключ…
И я слышал её. Мне казалось, что голос наставницы, слабый, больной и ранимый, достигает до самого неба, облачает в себя океаны невидимой бездны. Только скорбь моя, стыд за мир и печаль были так велики! Они вырвались стоном из самого сердца:
Матушка Клара, прости… Меня грешного… Но… Если так, – то к чему тогда жизнь? Эта вечная смена, – рождения; смерти? Зачем боль и страдания, зло? Зачем тело? Сомнения? Совесть? Эти вера, надежда, любовь?.. Матушка, я… Я люблю невозможное! Мне… Ничего здесь не светит.
Клара вздрогнула, успокоившись, снова провела рукой по моей голове:
– Это тайна, сын мой. Я скажу. Нет земли. Нет воды. Нет огня. Мира нет, если веришь в Него! Или Он, или мир! Всё, что ты говорил – твой фантом. Ты придумал его. Это просто иллюзии, галлюцинации – всё… Всё обман. Ничего. Только Бог. Помни это…
…Одна душа на всех нас – Его. Другой нет. Раньше мы просто спали, покоились в сердце Отца, свет немеркнущий грел нас. Вдруг, однажды, мы бросили взгляд на материю мёртвую, каждый из нас углядел там свой собственный образ, как в зеркале. Этот образ восстал. Стало слово, и каждый сказал сам себе: «Я хочу быть как Он! Я свободен! Эгей! Это я буду всем, а не Он. Буду – Бог». Как цветы в быстрой речке, потеряли рассудок от собственной красоты, отражённой искусственно в теле, – слепцы! Пали… Пали… Мы падшие… Все! Попытались упасть до конца. Отделиться от Бога навеки – никак. Что же делать? И вот, мы скользим по бескрайней восьмёрке. Она – бесконечность, два круга, один круг – рождение, другой – смерть. Вечно падаем… Вечно взлетаем… К Нему… От Него. И другого пути просто нет. Отойти от Него навсегда невозможно. Он – начало, и Он – есть конец. Дух наш хочет быть Богом – напрасно: тоскует по отчему дому; на земле не находит покоя; ищет; рвётся вернуться к Единому; не сознаёт. Только слышишь, сын мой, мы вернёмся к Нему. Очень скоро. И тогда всё измениться. Все будут Богом, Бог будет во всех. Разве ты не тоскуешь о Нём? Посмотри, какая нетленная грусть и печаль, и тоска в тишине этих сосен… Травы… И в молчании вод. Разве сердце твоё плохо видит? Смотри – всё тоскует! Всё ждёт!..
Стала ночь. Облака, ещё минуту назад так ярко пылающие от соприкосновения с Солнцем, погасли. Небо сделалось чёрным, как речка ночная, а речка, как небо – глубокой, манящей и до бесконечности трогательной, терпеливой. Череда ранних звёзд проявилась над вымышленным горизонтом. Словно ангел, на землю с небес опустилась снотворная тишь.
Тогда я прошептал:
– Сколько раз! Клара, сколько я думал об этом, до слёз: отчего такая ничем неуёмная грусть в этой сладкой природе? Чем она прекраснее, тем печальнее. Чем больше покоя, тем больше тревоги. Чем глубже сон её мирный, тем полнее её беспокойство. Скучает по Богу!..
Прозорливая ответила нежно с доброй светлой улыбкой в глазах:
– Тс– с, любезный, она уже спит. Спит «уже», или спит «как всегда»? Созерцает. Создателя только во сне. Смутно, вяло и дремотно. Все стихии, планеты и звёзды, и воды, животные, травы и люди – сны природы о Боге. Всё, что видит она там, во сне, – рождается и умирает. Природа творит лишь одним созерцанием, как обычно бывает во сне, создаётся легко, без преград и препятствий. Вот почему, мой возлюбленный сын, так чудесны, вольны и загадочны эти создания. Вот почему все они так бесцельны. Ведь природа играет во сне, как играют вверху облака: в будущее; настоящее; прошлое… Нет движения в мире, есть только лишь созерцание, слушай, и ты всё поймёшь. Чем твоё созерцание глубже, тем тише. В своём величайшем безмолвии, в странном бездействии, природа создаёт образы – формы, существует лишь то, что она видит и чувствует в данный момент. Всё остальное безлико, его просто нет в нашем полном надежды сознании. Но и это великое созерцание – всего лишь образ надуманный, не ощущающий истины. Это образ другого, ещё более ясного и недоступного одновременно. Природа – спящая мать, но врата к ней закрыты. Лишь человек нашёл «слово», которое вечность искала, но не нашла. Душа человеческая – тоже природа, которую в нас вдохнул Он. Душа ведает «слово» и скоро проснётся. Мы готовы встретиться с Ним. Не во сне… Наяву…
К тому времени на небесах появилось великое множество звёзд. Светила мерцали: вспыхивали; потухали; блекли и; словно взрывались. Падали метеориты, сжигая себя в атмосфере. С каждой минутой появлялись всё новые, новые звёздочки, – неисчислимая армия. Вышла Луна. Прозорливая жестом указала мне на неё.
– Вот он, видимый мир! Все эти звёзды, планеты, как камни, – былинки в сознании смертных, картинки, пылинки в потоке фантазии, сны. Бог спокоен, он так, как вода, по которой мы будто плывём. Движение мира придумали мы, если нет, Бог не создал бы нас, из покоя никто бы не вышел, мысль стремиться к нолю. Там, в царстве вечных теней, в центре Сердца Циклона лежат семена, мыслеформы всего, что есть, было и будет: зародыш блохи, и пылинки, и, даже Спасителя…
Тогда я громко воскликнул, как взвыл на Луну, голос мой разорвал завесу ночной тишины, как крик мучительной, адской боли:
– Кто Он? Кто Он, Клара, скажи! Почему же Он так молчалив? Не отвечает, когда мы призываем Его. Хочу знать наяву, – слышать, видеть, роптать. Создатель бежит от одной моей мысли, зачем? Я не враг. Но Он прячется в тени, в иллюзии, в сны. Покажи, Прозорливая, где?.. Живёт Бог?..
– Мальчик мой, сын мой возлюбленный, что значит мысль перед Ним? Создавший всё – есть ничто из того, что Он создал. Он не может бежать, отрицая тебя изначально, ты – мир. Часть всех этих планет. Отрекись оттого, что ты видишь, и слышишь, и знаешь, и хочешь. Тогда ты дождёшься Его. В колыбели земли. Может быть. Так отдай Ему всё: и друзей; и подруг; и знакомых. Близких, родных, и природу, и свет. И свою темноту, и себя вместе с ней, разум свой. Ты не сможешь сказать: «Он и я», ты почувствуешь: «Он – я». Душа твоя будет смеяться над собственным телом, плоть станет смешной. Вместе с ней уйдёт боль. Слов не станет, молчание – слово. Если в это мгновение рухнет весь мир, то ты будешь спокоен. Зачем тебе мир, если ты – Он? Сердце твоё перестанет хотеть, ибо Он... Ты не будешь здесь жить, – выше жизни. Душа перестанет страдать, остановиться мысль, – это Он – навсегда!
Такова, мальчик мой, моя правда. Путь один: отречение от всего сущего; презрение счастья земного, к страстям человечьим; путь к Творцу, что так любит тебя.
Прозорливая Клара умолкла. Я упал к ногам её, не смея прикоснуться к ним, целовал землю, по которой ходила наставница. Потом робко поднял лицо своё, заглянул в эти полные тайны голубые глаза. Казалось, они глубже неба, взгляд сковал меня, словно лютый мороз. Тогда я прошептал:
– Гуру, ты можешь всё, что захочешь, я верую. Верую! Прикажи Луне и она рухнет наземь. Будь, как Он, Клара, будь! Покажи мне Его, я хочу, сделай чудо! Сотвори мою сказку, помилуй меня! Верую… Верую… Будет так, как ты скажешь… И пусть… Я умру. За тебя мне не страшно. Смерть – тоже сон.
– Милый мой, бедный мальчик, о чём ты? Чудо, которое только что произошло в твоём сердце, наверное, больше, чем все чудеса, вместе взятые, которые я могу сотворить. Сын мой, разве не сильное чудо та новая сила, во имя которой ты смеешь сказать мне: «Он есть»? Кроме веры, других чудес я не знаю! Впрочем, если ты просишь, изволь… Посмотри на людей в чёрных рясах, возлюбленный. Один из них – тень твоей смерти. Белых одежд для тебя больше нет. Кончено, ты сделал выбор.
Наступила полночь. В преддверии огромной пропасти вещих мистерий с меня сняли мирскую одежду, обрекли меня в чёрный хитон, дали в руки распятие, ноги остались босыми.
Я вошёл в круглую низкую комнату.
В ряд стояли колонны из мрамора, каждая изображала змею, пахло плавленой медью. У каждой змеи стояли курильницы на серебряных ножках; языки пламени пробивались сквозь густой пенный дым. Чудодейный эфир заполнял всё пространство.
Справа от меня располагались глиняные белые изваяния трёх библейских животных – орла, тельца, льва. Они поддерживали огромный престол. На нём восседал, в длинном чёрном одеянии, один из знакомых мне учеников Клары, по прозвищу Силл.
Громоподобный голос из бездны возвестил о начале Великого Таинства.
Двенадцать юношей вышли прямо из стен. Они были полностью обнажены, у каждого в руках блестел золотой колокольчик, при малейшем движении юношей колокольчики эти звенели. Звон наполнил мой слух.
Силл подал знак.
Один из юношей – колокольчиков приблизился ко мне, крепко завязав мне глаза неприятным шершавым платком, произнёс:
– Вперёд, брат! Больше нет ничего: ни воды; ни огня; ни земли! Плоти нет… Боли нет… Жизни нет… Смерти нет… Страха нет… Страсти нет… Нет любви… Только Он!
Меня повели. Отворилась со скрипом тяжёлая дверь. Под ногами возникли ступени. Я начал спускаться по лестнице вниз. Дверь захлопнулась сзади, исчез звон колокольчиков, тишина стала мёртвой. Пахло склепом. Через минуту мне показалось, что я глубоко под землёй. Лестница кончилась.
Теперь я шёл по туннелю, руки мои ощущали холодные стены, босыми ступнями почувствовал сырость. Зажурчала вода. Миг, – воды стало больше, я уже по колено в воде.
Но я всё– таки шёл. С каждым шагом уровень воды поднимался. Мои зубы стучали от холода.
Когда вода поднялась до груди, я подумал: «Сейчас я умру. Сгину здесь. Вот, нашёл, наконец, что искал. Дурачок»…
И вода вдруг уменьшилась.
Жар повеял в лицо. Земля раскалилась, жгла ноги: казалось, что я приближаюсь к самой преисподней; кровь стучала в затылок; иногда становилось так жарко, словно тело моё просто бросили в печь. Я продолжал идти.
Жар уменьшился.
Но дыхание сделалось невыносимо тяжёлым, я споткнулся обо что– то, потом ещё и ещё, догадался по запаху, что это мёртвые черепа и кости. Мне казалось, – кто– то идёт совсем рядом, совершенно беззвучно. Холодная рука схватила меня за запястье, и я закричал…
Теперь уже две руки принялись эротично ласкаться ко мне, бесстыдно хватать за одежду. Я заметил, что кожа на этих руках шелушиться и рвётся, как ветхая тряпка, сквозь нёё выступают голые кости. Отвратительная ловкость, пронырливость, юркость рук мёртвых вызывали во мне отвращение. И вдруг, где– то рядом, у самого уха послышался шёпот, быстрый, дерзкий, подобный шуршанию листьев:
– Вот и всё… Вот и всё… Ты узнаешь меня… Я с тобой… Это я!.. Я с тобой…
– Кто здесь? Кто? – Молвил я.
– Ты узнаешь меня. Прикажи! Развяжу твои глазки, увидишь. Узнаешь… Поймёшь. Прикажи… Всё увидишь! Я здесь.
Торопливо и суетно, весело, как– то, даже задорно костлявые руки закопошились на моём лице, – снять повязку. Ощущение невероятной близости реальной физической смерти чёрной, мерзкой иглой пронзило моё подсознание. Инстинктивно, привычным движением, перекрестился я трижды, как мог громко, дрожащим от безысходности голосом, но величаво, победно озвучил:
– «Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои. Многократно омой меня от беззакония моего, от греха моего очисти меня. Ибо беззакония мои я сознаю, и грехи мои всегда предо мною. Тебе единому согрешил я, и лукавое пред очами Твоими сделал, так, что Ты праведен в приговоре Твоём, чист в суде Твоём. Вот я, в беззаконии зачат, в грехах родила меня мать моя. Вот Ты возлюбил истину в сердце, и внутрь меня явил мне мудрость Твою. Окропи меня иссопом, и, буду чист, омой меня, и буду белее снега. Дай мне услышать радость и веселье, и возрадуются кости Тобою сокрушённые. Отврати лицо Твоё от грехов моих, изгладь все беззакония мои. Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня. Не отверни меня от лица Твоего, и Духа Твоего Святого не отними от меня. Возврати мне радость спасения Твоего, и Духом Владычественным утверди меня. Научи беззаконных путям Твоим, и нечестивые к Тебе обратятся. Избавь меня от кровей, Боже, Боже спасения моего молю, и язык мой восхвалит правоту Твою. Господи! Отверзни уста мои, и уста мои возвестят хвалу Твою. Ибо жертвы Ты не желаешь, я дал бы её: к всесожжению не благоволишь. Жертва Богу – дух сокрушённый; сердца сокрушённого и смиренного Ты не презришь, Боже, Облагодетельствуй, Господи, по благоволению Твоему Сион; воздвигни стены Иерусалима; тогда благоугодны будут Тебе жертвы правды, возношение и всесожжение, тогда возложишь на алтарь Твой тельцов. Да воскреснет Бог, и расточаться враги Его, пусть бегут от лица Его все Его ненавидящие. Как исчезает дым, так и они пусть исчезнут. Как тает воск от огня, так пусть погибнут бесы пред любящими Бога и знаменующимися знаменем Креста и в радости восклицающими: радуйся, многочтимый и животворящий Крест Господень, прогоняющий бесов силою на тебе распятого Господа нашего Иисуса Христа, Который сходил в ад и уничтожил силу дьявола, дал нам тебя, Свой честный Крест, на прогнание всякого врага. О, многочтимый и животворящий Крест Господень, помогай мне со Святою Госпожою Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь».
Гром разразился в туннеле, забурлила земля под ногами, я понял, что падаю в пропасть…
…Когда я очнулся, глаза мои были свободны, повязки больше не было на глазах моих, я лежал на мягкой перине в огромной, освещённой свечами пещере. Мне давали нюхать материю, пропитанную едким слезоточивым составом.
Справа от меня стоял человек в маске, в чёрном, с крыльями за спиной. В руках он держал бриллиант многогранный, прозрачный, огромных размеров. Кто– то сказал мне:
– Смотри!
Устремил я глаза свои на бриллиант, сверкающий в логове маленьким Солнцем. Почувствовал успокоение, приятную слабость во всех своих членах, мне казалось, что свет бриллианта сияет уже не извне, а внутри моей головы. Мои веки слипались, губы скривились в покорной улыбке. Кто– то нежно погладил меня по голове мягкой, приятной, тёплой рукой.
– Видишь сны?
– Вероятно.
– Смотри на меня.
Я с огромным трудом поднял веки и обнаружил, что со мной говорит Силл.
Это был мужчина пятидесяти лет, с чёрной покладистой бородой, густыми бровями и губы его улыбались. На щеках и на лбу его чернели глубокие морщины, полные мудрости, опыта, тайны. Взгляд его был, как у кошки – проницательно ласков.
– Хочешь видеть Изгнанника?
– Очень.
– Смотри.
В полупрозрачном призрачном мареве дрёма появились туманные очертания тела огромного, двух исполинских крыльев, короны на Царство и Жезла Судьбы. Холодное, голубое, томное свечение исходило из тьмы усталого духа. Он заговорил незатейливо, неторопливо, спокойно, как старый умерший друг из самой преисподней:
– Отрекись во имя Иисуса Христа от меня.
Я молчал. Силл прошептал мне на ухо: «Хочешь увидеть Архангела Левиафана – отрекись».
Тогда я произнёс:
– Отрекаюсь.
В непроглядном тумане загорелась звезда, по имени Асластиада. Изгнанник сказал второй раз:
– Отрекись во имя Иисуса Христа от меня.
– Отрекаюсь.
И в третий раз потребовал падший, громким, уверенным, торжествующим голосом:
– Отрекись!
– Отрекаюсь!
– Иди ко мне.
– Кто ты?
– Я тот, кто даёт тебе Свет! Я тот, кто даёт тебе тьму.
– Ты прекрасен!
– Стань… Как я… Это просто...
– О чём ты скорбишь?
– Я? За всех вас, живущих. Не надо движения, деторождения, смерти. Идите ко мне. Я покой. Я тепло. Я свобода.
– Как зовут тебя люди?
– По разному. Имя моё...
– Знаю… Зло! Ты – есть зло… Сатана!
– Я восстал.
– На кого?
– На равного мне. Он хотел быть один, но никто не бывает один, даже если Он – Бог!
– Отрекаюсь, именем Бога Распятого от Сатаны! Сатана, да изыйдет! Святый Боже, Святый всесильный, Святый бессмертный, помилуй нас. Святый Боже, Святый всесильный, Святый бессмертный, помилуй нас. Святый Боже, Святый всесильный, Святый бессмертный, помилуй нас. Отрекаюсь от Сатаны… Отрекаюсь…
Падший Ангел исчез. Разыгралась страшная буря. Вихрь принёс с собой мрак и страдания. Во мраке послышался топот и визги, и шелест плащей, – неисчислимое войско неслось надо мной по бескрайнему небу. Объятый ужасом я потерял сознание…
Проснувшись, увидел, как Белый Ангел зажигает вокруг меня свечи. Я лежал во гробу. Голова моя сильно кружилась, но я помнил всё, как всегда помнил сны.
– Спрашивай всё, что ты хочешь, – сказал зажигающий свечи.
Вдруг, мне стало легко, я почувствовал силу и бодрость.
– Зачем приходил Сатана? – Спросил я.
– Он не мог не придти. Рядом с горой всегда пропасть. Без плюса нет минуса, брат мой.
– Скажи, Сатана – это ложь?
– Нет, Он – правда.
– А Бог?..
– Тоже правда.
– Две правды?
– Нет, правда одна. Едины, противоположны…
– Где мой путь?
– Там, куда ты пойдёшь.
– Я хочу видеть Бога!
– Если веришь в Него, возьми крест, и иди за Спасителем, как Он велел. Будь спокойным, забытым, смиренным, безгласным в руках палачей. Ползи в пустошь, отдай Ему плоть, раствори в Нём бессмертную душу. Терпи… Если веришь в Него. Есть ещё один путь, путь Изгнанника: можно стать сильным, сильнее себя; не жалеть, не любить, не прощать; стать свободным; восстать; победить этот мир. Это тоже путь к Богу, с другой стороны. Если ты не боишься суда. Бог найдёт тебя даже в Аду. Смотри, вот Он, твой Бог…
…Встало Солнце. Клара мирно спала у меня на плече. Как всегда. Вслед за ночью шёл день.
«ИЕГОВА»
ПРАВДИВАЯ ЭТИМОЛОГИЯ СЛОВА
Вокруг слова «Иегова» в последнее время искусственно создан ничем не оправданный ажиотаж. Люди, буквально доходят до истерии, в спорах между собой на эту тему. Священники Церкви, увы, не дают никакой информации. Я, к счастью знаю, кому сейчас это нужно и выгодно. Мой читатель будет знать правду.
Извольте, сейчас я её изложу.
Слово «Иегова» имеет еврейское происхождение. Буквально: «Jhovah» (Havan, или Ева), основное значение его – это существование в виде мужского и женского начала в едином теле одновременно. С точки зрения классической эзотерики и теософии, оно, в самом деле, означает только это и ничего более.
Неоднократно и абсолютно бесспорно доказано, что изначальный смысл слова «Иегова» был абсолютно гермафродитарным (гермафродит – размножающийся бесполым способом), на сегодняшний день – это уже аксиома.
Под этим именем древние евреи поклонялись многим Богам: Вакху; Озирису; Дионису и, практически всем известным науке Иовам из Ниссы, т.е. из Лунной Горы Моисея. Это – исторический факт. Древние предания повествуют о том, что Бог Вакх вырос в пещере Синайской горы. Сам Диодор, якобы специально поместил Ниссу между Финикией и Египтом. Озирис так же вырос в пещере Ниссы. Он был сыном Великого Зевса. Евреи называли его – «Иегова из Ниссы». Впрочем, это детали.
Имя «Иегова» было оккультным и представляло собой великую тайну. Третья заповедь прямо запрещает употреблять его «в суе» до сих пор. Поэтому его поменяли на «Адонайю», или «Господь». Протестанты пошли ещё дальше. Они вообще стали переводить на все языки без различия «Иегову» и «Элохим» словами «Бог» и «Господь». Что само по себе уже антинаучно. В этом отношении протестанты стали более католиками, чем сам Римский Папа, и ввели запрет на оба имени сразу. К чему мелочиться?
Однако на самом деле все эти истории – полная ерунда! Они только уводят от истины. Существует настоящая, объективная, подлинная причина тому, почему определение «Иегова» стало предосудительным. Дело в том, что это непроизносимое слово, слово, которое правильно произнести невозможно. В оригинале оно пишется так:
«YHVH»
Как Вы видите сами, в этой монограмме нет ни одной гласной буквы. Произнести это слово правильно человеческий язык просто не в состоянии. Любые попытки произнести Имя Бога приводят к Его искажению. Это – смертный грех.
Однако и это ещё не вся тайна…
…СОКРОВЕННАЯ ЭЗОТЕРИЧЕСКАЯ ТАЙНА ЕГИПЕТСКИХ ИЕРОФАНТОВ ЗАКЛЮЧАЕТСЯ В ТОМ, ЧТО И «YHVH» – НЕ ЕСТЬ СОБСТВЕННО ИМЯ.
И менее всего – это имя «Иегова».
«YHVH» – означает всего лишь гермафродитарную структуру духа, обладающего мужской и женской природой одновременно. «Иегова» – это просто «мужчина и женщина», объединённые в одно целое, в одном лице. В том виде, как это слово пишется и произносится теперь, оно является заменительным, ложным, уводящим сознание человека от истинной природы языка и вещей. Сами иерофанты буквально читают «YHVH» следующим метафорическим образом:
«НЕ ТАК КАК Я НАПИСАН, ЧИТАЮСЬ Я».
Для того чтобы подойти к настоящему звуку «непроизносимого имени» еврейского Бога Тайны, нужно, как минимум, обладать оккультными знаниями мистического деления Тетраграммотона на составные. Но и это будет всего лишь одним из условных ключей.
Тетраграммотон – название Бога, составленное на астральном плане из четырёх символических букв, его греческий титул – «YHVH». Настоящее древнее произношение хранится адептами в строжайшей тайне. Истинные евреи считали и считают это имя слишком священным, чтобы произносить его, поэтому заменяют в писаниях на «Господь», или «Иегову». Именно по этой причине современники так и называют «YHVH» Иеговой, или же Яхвой, что по сути дела одно и то же и является лингвистическим заблуждением.
«YHVH», «Иегова», или «Яхве» имеют лишь бледное, тенеобразное сходство с истинным Богом «Ветхого Завета». Это просто обман, или ширма.
Первыми в Библию этот обман ввели небезызвестные мазориты. Их разъясняющие, грамматические и критические «перевёртыши – указания» постоянно встречаются на полях древнееврейских рукописей, свитков Ветхого Завета. Подобные указания имеют строго научное обозначение, это – «мелхиты». Они обусловлены и определены, изучены до мелочей, скрупулёзнейшим образом. Сомневаться в их подлинности, у историков нет никаких оснований.
«Мазореты» – это раввины, которые занимались «Мазорой», от «Mazzoren» – «предание».
Они изобрели и внедрили в обиход специальную систему так называемых «Мазоретских Точек». Эти точки скрывали гласные буквы в самых важных словах всех древнееврейских «Священных Писаний». Система придавала безгласным словам «Священных Писаний» их реальное, правильное произношение исключительно прибавлениям к согласным этих самых точек, – зашифрованных гласных звуков. Так хитроумное изобретение учёных раввинов Тиверской Школы девятого века подменила подлинную конструкцию главных слов, понятий и имён всех «Моисеевых Книг».
Это было сделано по бесконтактному указу самого иерофанта Египа, чтобы окончательно запутать народ, увести его в паутину глобализаторской лжи, как можно дальше от правды. Система «Мазоретских Точек» прибавила путаницы и маскировки к уже существовавшим изначально в «Пятикнижие», и других зашифрованных теософских трудах.
Для большей объективности данного материала, возьму на себя смелость опубликовать тайный эзотерический смысл букв «Священного Имени».
Y. – Десятая буква древнееврейского алфавита, символически означает – Иод. Это пифагорейский символ двух так называемых «ответвлений тропы добродетели и порока». Правое ответвление – добродетель, левое – порок. Символ имени «ДЕСЯТИ» – совершенного числа. Изображается рукой, как рога – Виктория или Победа (неологизмы). Метафорическая десятеричная система исчисления цифр. Символ мужского достоинства и мужского начала.
H. – Восьмая буква древнееврейского алфавита. Обозначает число – 200 000. Эквивалента маленькой букве «h», символизирует Венеру, означает отверстие, или чрево. Это женское начало природы. Буква ионического происхождения.
V. – Не еврейская, двадцать вторая буква латинского алфавита (возможна связь с любимым числом иерофантов). Числовое значении – пять. Символ муже– женской, гермафродитарной природы духа.
Как Иегова, так и Яхве были еврейскими тайными именами, произошедшими от имени более раннего языческого Бога Иао, или Яхо (возможно в произношении «Ясо»). Однако халдеи поклонялись Ясо ещё до того, как евреи приняли это имя. У халдеев Яхо был высшим постижимым божеством, восседавшим над семью небесами и представляющим собой «Нетварный Духовный Свет» (сравните с библейскими определениями Бога). Лучом «Нетварного Духовного Света» у халдеев был Ноус, или «Разумный Демиург Материальной Вселенной», – по совместительству – «Божественный Манас в человеке». По– русски – совесть.
Истина, которую сообщали в то время только посвящённым адептам, заключалась в том, что имя «ИАО» было трёхбуквенным, а его природа – великой тайной, Тайной Великой Троицы, или её Триединства. Именно так объясняли смысл «ИАО» иерофанты народу.
Финикийцы также поклонялись верховному божеству по имени ИАО. «ИАО» было священным словом во всех древнеегипетских мистериях. Оно означало – «Единое Вечное Скрытое Божество в природе и человеке». Структурно – «Вселенская Мыслеоснова». Высшее Эго.
Диадор прямо указывал нам на то, что Богом Моисея был именно ИАО. Но так как последнее было «именем тайны», его нельзя было произносить, или даже писать. Нарушение этого запрета каралось в то время жестоко – смертной казнью. Поэтому самаритяне стали произносить это слово, как «Иегова», что с точки зрения жречества считалось абсолютно невинным.
Самаритяне нашли этот способ «не произношения Имени Бога» исключительно благодаря умелой манипуляции «мазоретскими точками» – гласными звуками, системе, при помощи которой можно безболезненно осуществить любую замену в правильном произношении слов.
Однако даже «Иегова» является более поздним, не изначальным изобретением самаритян. Первоначально это имя звучало как «ИА», «Иакх», или «Вакх». Аристотель сообщает, что древние арабы изображали Вакха в виде коня, коня Солнца – Бога Ра, следовавшего за колесницей, на которой ежедневно проезжал над землёй Бог Небес, древний русский Сварог.
Из этого можно сделать самостоятельный вывод, что даже ветхозаветные люди знали о том, что Иегова – ипостась, только конь древне – русской языческой веры.
ЭЛОИЗА И КВЕЛЬ.
(Отрывок из романа «Харрис»).
Элоиза любила бриллианты из дома Луны. Был День Серебра. Это солнце клонилось к закату, и жадная полночь ехидно шуршала своей темнотой за окошком родной пирамиды. В чёрной келье не спали.
Перед огромным очагом, на коленях сидела хозяйка Агафья и милая девочка – ангел.
Древний хворост корней мандрагоры пылал, освещая углы и царапины, трещины в стенах. На огне был чугунный котёл, в нём варилась похлёбка, – чеснок с глазом свиньи; синдерей; ясный сокол тельца; волос единорога и пышные тригги. Агафья читала вслух «Стрелочки Нерро». Девочка покорно слушала родную старуху, и слепая тоска подкатывалась комом к её нежному горлу, сжимая собой её мягкую плоть, так хотелось рыдать, выть от этого однообразия, просто кричать от тоски.
Старуха вынула из котелка жёлто– бледную, страшную кость, проколола её серебряной спицей, очистила накипь блестящим ножом Азилеса, древнего византийского Бога, полила алым виноградным вином и начала есть, пошло чавкая беззубым ртом. Эта кость была мягкой, как каша, доступной даже беззубым.
Девочка привычным движением потянулась у огня, заломила над головой тонкие белые пальцы.
Когда, после трапезы, бабка Агафья сонно закивала головой, когда глаза стали слипаться, а голос стал невыносимо ленивым, Элоиза вынула украдкой из– под одежды подарок Мессира, талисман, висевший на чёрном замшелом шнурке, шерсти дышлого вепря, драгоценный камень трипятого мира, согретый грудью её, подняла его перед глазами так, чтобы пламя очага просвечивало, и стала смотреть на изображение Квеля: в красно – чёрном сиянии Оникс выступал перед нею, как привидение, обнажённый юноша Квель с осью света в руке, с виноградной лозой по прозрачным ногам. Василиск пытался лизнуть ступни ног заоблачного видения шершавым двойным языком. И чистая, светлая, вселенская любовь переполняла невинное девичье сердце.
Она больно дохнула, спрятала талисман в кулачок, робко вымолвила:
– Бабушка! Сегодня в полночь в Дургане цветёт корень Бура. Все наши будут. Ах, добрая, милая, что тебе стоит, мне хочется, я больше так не могу, что мы хуже других? Мне не нужно плясать, лишь бы краешком глаза… И всё. Мне так скучно, там Квель, неужели ты так беспощадна. Я прошу: полетим! Полетим же сегодня… Сейчас! Мои крылья ослабли. Мне не нужно, возьми эту дряблую душу в залог, или плоть, делай всё, что ты хочешь, но только потом, а сейчас – полетим! Я люблю его, слышишь, родная, Айра? Или ты всё забыла?
В глазах девочки– ангела зажглась сумасшедшинка, безумное желание было сильнее, чем все запреты на этой планете. Старуха посмотрела вокруг, вдруг глаза её стали кошачьими, рот оскалился, открыв взгляду Элоизы огромный жёлтый клык, лицо стало хищным, звериным, по кошачьи весёлым.
– Хочется, юная леди? – Сказала Агафья, – ха, ха! Очень хочется, знаю. Во вкус вошла, сучка? Грех… Грех то какой. Эка шельма, Сю… Сю… В мыслях не было, что за парад. Ах, слаба я… Сдаюсь. Ради Мэтра. Хаддат.
Не спеша, обошла она келью, затворив наглухо ставни стальными засовами, заткнула ветошью все визуальные щели, закрыла все двери на ключ, залила брагой угль в очаге, осмотрела ведро с чёрным жиром, вынула из сундука горшок с остро – пахучей колдовской мазью. Как истая ведьма, притворилась расчётливой, благоразумной, медлительной – чисто холодного сердца старухой. Только руки старухи дрожали, будто у алкоголички со стажем, кошачьи зрачки зло метались по стенам, вспыхивали в темноте от необузданной страсти, от жажды и неги, – истомы греха. Два огромных корыта явились посередине.
Закончив ритуальную процедуру приготовления, бабка Агафья сняла с себя всё, разместила смепалый горшок меж корытами, уселась в одно из них, верхом на метле. Стала натирать себя глинообразной коричневой мазью из горшка. Келью наполнил удушливый отвратительный запах. Рецепт снадобья был очень прост: трясинад силдерей; трава болиголов; десять добрых частей эдельвейса из Дома Луны; вещий богозлослов; белена; сперма единорога; кровь младенцев, замученных до смерти…
Элоиза брезгливо отвернулась, чтобы не видеть, как старость уродует женщину. В последний миг, когда всё уже было готово, ей стало противно и стыдно.
– Ну, чего ты, малышка? – Проворчала старая ведьма, сидя в корыте. – Торопила… Теперь что ли в абанк? Раздевайся, назад пути нет. Телеграмму уже отнесли. Мэтр всё знает про нас.
– Я сейчас… Затуши свечку, бабушка. Мне… Очень, очень неловко.
– Ишь какая! Принцесса. На поляне не будешь стесняться? Чего с тебя взять, ты же ангел.
Старуха задула огарок, перекрестившись левой рукой. Девочка – ангел разделась, стала на колени в корыто и начала натираться. В темноте слышалось бормотание ведьмы, волшебные слова древних молитв и заклинаний:
– «Я вдыхаю в тебя Его душу, и силу, и славу. Во веки! Служи одному господину. И будь проклят тот, кто к тебе без Него прикоснётся… Аминь. Именем Бога Единого, Сущего, спящего ныне во чреве всевидящей матери Раайса, обращаюсь к Тебе, Царь подземного Царства, – прииди и выслушай волю того, кто Тебя вызывает, Алима и Тика, Булаза и Зи, Зии, – нуждаюсь в тебе и в Твоих верных слугах, прииди и слушай. И слово моё – есть печать Твоя, я заклинаю. Айра, такова моя воля. Да будет так, Вельзевул, сын отцов!
Стаи ангелов белых по небу гуляют на единорогах, любимые звери Твои мной посажены в клетки, им больше не выйти, зачем Тебе кровь этой полной от зноя, печали и гнева Луны? Вот и дочка твоя, Элоиза… Торгует собой на поляне, где только что цвёл Корень Бура. За Имя Твоё непорочное будет предсказано старцами, сколько безыдов в моём астафиде. Им будет число Колобка, что узнает все цифры, все коды и шифры, и знамя в руках его – лики звезды воровства. Олузанайя, с тобой, лишь с тобой будет сердце попавшего в рабство. И семь ярких звёзд, и семь ангелов – духов, узревших в ночи твои кольца колец. Айра, Айра, Хаддат, Гвателота, болота гниют, склеп Давида поёт о Тебе, моя правда – нет времени, кроме сейчас, нет движения, кроме вперёд. Впереди только тьма. Слышишь, чу, плачут камни на наших могилах? Смотри… Это небо становится ближе, Именем я изгоню из Тебя то, что пьёт Твои сны, бывший ангел. Отче наш, сущий на небесах! Да святится Имя твоё. Да будет воля Твоя, как на земле, так на небе. Хлеб наш насущный дай нам на сей день, и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим. И не введи нас во искушение, но избавь нас от немощи, ибо Твоё есть и Царство и Слава, и Сила. Во веки. Аминь. Я пришла. Я не знала тебя, Нас с Тобой будут ждать, нас с Тобой уже ждут. Там… Где взойдёт Луна. Мы с Тобой одно целое, нет ничего, что сумеет отнять у меня Твою душу. Эту душу съедят?..
Открой окна и двери свои, слышишь, я пришла в дом. Ибо гости боятся меня. И сейчас Ты увидишь, что будет потом. Легионы спасителей в слове. Мои руки, как нож, бесы слышат меня и бегут, как не жить в одной плоти и волку и агнцу. Будет больно – терпи, как терпел Вельзевул. Раайса, Раайса, Алима и Тика, Булаза, Булаза и Зи. Зи, Сахи, Сахи за Ра. Чур, чур, чур. Шша. Касание крыльев, идут за мной рядом, под сердцем, для нас больше нет расстояний»…
Элоиза с жадностью вдыхала запах растёртого зелья, её кожа горела, голова кружилась, обнажённое тело теряло свой вес. Перед глазами поплыли волнистые линии, треугольники, квадраты, круги неправильной формы. Как будто из бездны она услышала голос старухи:
– Атха! Больше нет расстояний! Ветер, будь нашим братом, возьми наши страсти, мы будем летать. Именем падшего, самого светлого Ангела!
Старуха вылетела из трубы очага на козе Расторгуя Манясе, животное было покрыто мягкой шерстью, приятной для голых ног. Сердце бабки Агафьи переполняла животная страсть, задыхаясь, старуха визжала, не помня себя:
– Атхилл! Легче воздуха – духа! Летим! Мы… Летим…
Нагая девочка – ангел парила следом за ней верхом на метле.
Летели с огромной скоростью, ветер жёг кожу, внизу всё мелькало. Элоиза наслаждалась полётом.
Она резко поднималась вверх: огромные чёрные тучи величием древних дворцов громоздились под ней; дикие молнии – змеи играли с её облаками. А вверху было ясное небо и звёзды, и месяц горел ярко – ярко, что резал глаза. И, казалось, – можно взять его в руку, заплести его в волосы, стать самой – самой красивой и неотразимой, и ничто на земле не смогло бы сравниться с такой красотой.
– Куда? Чёртова девка, свернёшь себе шею! Взбесилась совсем, – возопила старуха Агафья, управляя, умело козой за рога.
И тогда они падали в бездну и мчались так близко к земле, что травы шуршали от ведьминых прикосновений. Светлячки и гнилушки мерцали, и дикие птицы перекликались друг с другом от страха. В дремучем лесу.
С каждой новой секундой полёт становился быстрее.
Появлялись попутчики: бородатый седой великан в карнавальном костюме; развесёлый молочник на пляшущим тазе; глупая девочка лет девяти на безглавой игрушке – лошадке; ярко– рыжий ведьмак – людоед, и много– много других…
– Откуда вы, братцы? Сестрицы?.. – Крикнула бабка Агафья.
– Здесь Москва, с Баррикадной! Здесь Питер, Эгей, Пьяный двор! Кострома.
Другие голоса отвечали:
– Челны! Сингапур! Остров Мальта!
– Куда, куда, милые веды?
Эгей… На Седьмую Поляну. Свадьба, свадьба сегодня, жених – Леонол. И расцвёл Корень Бура, нельзя… Пропустить… Будет нечто…
Теперь уже целым клином, как гордые перелётные птицы, неслись они над грешной землёй нашей матушкой. И казалось, что месяц и звёзды, и звёздное небо летят вместе с нами поздравить двуглавого Мэтра, козла Леонола. Вдали появился крест сельского Храма. Развесёлый молочник на пляшущем тазе поддел его шпагой, крест рухнул в низину. Ведьмак – людоед плюнул в Храм. Храм от этого вспыхнул, как спичка, огнём. Здесь случился кошмарный пожар. Всё сгорело в секунду, до тла. Глупая девочка лет девяти на безглавой игрушке – лошадке радостно, весело и шаловливо захлопала в ладоши.
Месяц спрятался за горизонтом. При свете ярких лампад, факелов и костра по поляне ползали корявые тени ведьм и ведьмаков.
– Раайса Алима. Алима Тика Булаза. Булаза Зи…
Чёрный двуглавый козёл, Hyrcus Nocturnus, восседал на вершине горы, а под ним проносились десятки и сотни, и тысячи духов, и призраков ночи, пришедших со всех концов мира поздравить его.
– Ликуйте черти! Пойте бесы свой «рок\н\ролл мёртв», бейте в бубны сирены! Отныне все будут свободны, Тьма объединилась!..
Гудели незримые трубы из пьяных костей, и стучал барабан преисполненный кожей распятых, невинно замученных Храмом Иисуса Христа и Великой Святой Инквизицией первопроходцев: поэтов; художников и музыкантов; инженеров, врачей, и шутов. Выпи били хвостами: «бум; бум; там; там». В великанских чугунных котлах закипало агнийское варево, оно было лакомым и популярным, хотя не солёным. Говорили, что здешний хозяин терпеть не мог соль.
По кустам занимались любовью: отцы с дочерями; братья с сёстрами крови; ангелы, демоны; оборотни с малолетними, покорными, совсем ещё юными девочками; черти с монахами; оборотни с василисками; райские птицы с адскими тварями; святые с прелюбодеями. Всюду, в укромных местах копошились мерзкие группы озабоченных и похотливых. Были страшные пары.
Огромная жирная гусеница Аягава кормила трёх новорождённых вампиров своим голубым молоком: прожорливые младенцы прилипли к её обвисшим, жирным грудям, прокусив их насквозь, с молоком пили кровь. Аягава была очень нежной, её гнусная морда светилась материнской улыбкой.
Невинные дети пасли на заслонской равнине стада пустотелых червей, пожиравших святое причастие.
– С ними… С ними… Смелее… Вперёд! – Неторопливо звала Элоизу старуха Агафья.
– Что же будет? Увидят!.. Мне страшно, родная, – молвила девочка – ангел, смеясь.
– Пусть увидят, смелее! Эгей, Аллилуйя, нам по барабану, – кричала колдунья. – Мы здесь круче всех!
Обе бросились в пляску, она закружила их вихрем безумия, бурей забвения, безудержным воем, бешеным рёвом и сладостным хохотом.
Чья– то зелёная густая борода уколола грудь Элоизы; совершенно нелепый, мокрый и грязный лисий хвост щекотал её сзади; отвратительный мышь укусил её прямо за шею, затем извинился и поцеловал прямо в губы; кто– то пел ей на ушко чудесные песни, при этом, похабно ругаясь; кто– то гладил её между ног… Элоиза не сопротивлялась. Напротив, она соблюдала все правила этой игры, потакая партнёрам.
Вдруг что– то случилось, всё остановилось и замерло, как по приказу.
Прямо с чёрного неба, где бродит Неведомый, оцепеняющий ужасом, послышался голос, подобный набату ста землетрясений.
– Подойдите… Возьмите… Меня… Мои славные… Дети… Я… Хве! Веды слабые – силу мою! Аве кроткие – гордость! Нищие духом – есть мудрость моя, Алависта. Скорбные сердцем, примите мою вездесущую радость. Я здесь…
Великолепный седобородый старик, Патриарх Колдунов, автор «Тайной Доктрины», управляющий мессой, торжественно провозгласил:
– Sanctificetur nomen tuum per universum mundum, et libera nos ad omni malo! На колени, познавшие рай! Да прибудет вам вечная вечность. Аминь.
Дрогнул воздух, так лють пала ниц. Пародируя церковное пение, кощунственно эксцентрично запела:
– Gredo in Deum, patrem Luciferum qui greavit coelum et terram. Et in flium elius BELEVUL.
Под звук сатанинского хора голос молвил с небес:
– «О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Что лилия между тёрнами, то возлюбленная моя между девицами». Приведите невесту мою, голубицу мою ясноглазую!
Автор «Тайной Доктрины» спросил:
– Назовите мне имя, Мессир? Кто она?
– Ангел шалости есмь! – Отвечал Сатана. – Элоиза! Возьмите её…
Услышав имя из уст Вседержителя, девочка – ангел заплакала, почувствовав, как леденеет кровь в её жилах.
– Сударыня! Госпожа Элоиза, владычица ночи и мира ночного, где Вы? – Возопила толпа. –Ave, archisponza Veliza!
– «О, ты прекрасен, возлюбленный мой, и любезен! И ложе у нас – зелень; кровли домов наших – кедры; потолки наши – кипарисы», – пролепетали её непослушные губы.
Она беспомощно съёжилась, ладони прилипли к глазам, стало жутко и так захотелось бежать! Но огромные когти, шершавые пальцы и щупальца, клешни схватили её безнадёжное тело, обнажённую поволокли.
Тогда Неведомый взвыл:
– Вижу… Вижу… Прииди!
Девочка – ангел поникла головой, увидела впереди животворный престол, что горел, как звезда, и вокруг – войско демонов новых, доселе невидимых. Совершив над собой исполинское усилие, преломив волю и эго, победив свою мерзость, она совершила шаг в сторону чуда, подняла свои очи на тех, кто сидел перед ней. На Него! И, о, Боже!..
Свершилось!!!
Шкура грязная спала с ужасного зверя. Древний Бог любви Квель предстал перед Лизой во всей своей красоте: с улыбкой вечного блаженства на устах; с пентаграммой в одной руке, с виноградною кистью в другой. А вокруг – птицы феникс, хризолит Византии; гигантские гладкие змеи в ногах; и цветы.
В этот миг сатанинский шабаш превратился в чудесную оргию Эроса: дряхлые ведьмы в раскошных премилых красавиц; чудища в эльфов; живые покойники в зримых сатиров; упыри в белых бабочек. Самую нежную, самую тёплую бабочку звали – Аягава. И с ней её чудные дети, как сны – мотыльки.
Обнажённый юноша Квель открылся объятиям Элоизы. Его голос был словно пение птиц, словно «Песня Песней», словно музыка муз:
– «Цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей; смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние. Встань, возлюбленная моя, выйди! Голубица моя в ущелии скалы под кровом утёса! Покажи мне лицо твоё, дай мне услышать голос твой; потому что голос твой сладок и лицо твоё приятно».
– «Ловите нам лисиц, лисенят, которые портят виноградники, а виноградники наши в цвете. Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему; он пасёт между лилиями. Доколе день дышит прохладою, и убегают тени, возвратись, будь подобен серне или молодому оленю на расселинах гор». – Отвечала ему наша девочка – ангел.
Элоиза упала в объятия Бога.
«Только во тьме – Свет. Только в молчании – слово».
ЛИЯ
– «Бог – есть любовь». Так было написано на обереге.
– Да? И какой в этом смысл?
– Я не знаю. Оберег подарил мне отец. С тех пор я так и ношу его на груди. Он хранит меня всю мою жизнь. И вчера уберёг мою душу от лютого зверя лесного. Выскочил он на меня из елей молодых, густо – густо росли, и ударил бочиной, свалил меня с ног. Я хватился копья, а копья в руках нет. Лежу под чудовищем трупом, оно надо мною рычит, словно вепрь, целит в горло клыком. Чудом ниже задел, если бы хоть немного повыше – конец. Вспомнил я тогда про оберег, нащупал его на плече, слышу – тёплый, как кровь. «На всё воля Твоя», – шепчу – «Бог есть любовь». А другою, свободной рукою нащупал копьё под кустом; видать выронил, падая. Изловчился, пронзил этой гадине сердце. Да, знаешь, метко всё так получилось! Оберег спас меня.
– Оберег спас тебя и поэтому я до сих пор ещё здесь и жива.
– О тебе мысли не было. Впрочем, если и так, то какая мне лично от этого выгода? Я – деловой человек! Я о выгоде только и думаю. Слышишь, ты? «Мы же взрослые люди, мы редко рискуем бесплатно?»
– Погоди, бизнесмен, если Воля Его, стало быть, будет выгода и про тебя.
Нет, не видел он лика её, он был слаб и не мог открыть глаз. Только слышал по голосу, что она – девушка. Что улыбается ласково и хорошо. Впрочем: «это не значит почти ничего, кроме того, что возможно мы будем жить».
Иван – сын Ивана с Урала и Лия – дочь дождя и огромного Города Снов, чьё название не произносят открыто, шли по лесной дороге с Великой Горы, в столицу мира сего – Город Ра. Охотники возвращались с работы, а сыть из мира теней затравили нечаянно: она сама вышла из тени, запуганная самострелами. Мистерии совершались здесь регулярно, во славу Сварога. Великая Гора не пустовала. Там, на чудесных лужайках паслись невиданные существа: дикие; неукротимые; чудовищные и прекрасные дети матушки нашей Земли, волшебницы Тетры, и посланцы небес. Ловили их так же, как рыбу – сетями.
В долинах уже зарождалась весна, а здесь, на Горе всё ещё было холодно, временами шёл снег. Тучи были тяжёлыми и неказистыми. Солнце клонилось к закату.
Темнело.
Но, даже в этих нечаянных сумерках было слышно весну. Из– под куч прелого, прошлогоднего, мёртвого пробивались ростки новой жизни: выползала трава вездесущая, нежно– зелёная, шустрая; да трещал чёрный ворон в глуши, собирая гнездо ночевать. Всюду капало. Это сам Батюшка лес тихо плакал от счастья, что счастье – вокруг.
Путникам становилось спокойно.
– От всего упасал меня сей оберег, – говорил Иван Лие, – от воды, от огня, от змеиного яда, от хищных людей… От одной беды только не спас.
– От чего? – Спросила его нежно девушка.
– От тебя.
Оба закутаны были в единороговы шкуры: он – в огромную, толстую, рыжую, с пастью вместо капюшона; она – в белую. Белые единороги были редкостью здесь в это время. Впрочем, наверное, как и везде. У обоих в руках по копью, да ножи за спиной по шесть штук, арбалеты под шкурами новые с пневмо– прицелами и ядовитыми дротами, арбалеты не было видно снаружи. Со стороны невозможно было определить кто мужчина, а кто из них женщина. Это – на всякий случай. На случай войны!
Он присел и поднёс руку к ране.
– Очень больно? – Спросила она.
– Нет, почти не болит. Только ноет немного. Противно. Как глупо всё, как попустил, не пойму. Раньше был осторожней, проворней. А может быть просто моложе. Я не хочу умирать. Знаешь, я не люблю её – смерть.
Лия заботливо посмотрела на него сверху вниз.
– Разреши, я поправлю твой бинт, поставлю капельницу, станет легче.
– Только не здесь. Здесь возможна инфекция. Скоро будет пещера?
– Теперь уже скоро. Почти что пришли.
– Это точно? Скажи, не заблудимся мы? Слышу глушь, словно море шумит. Ни тропы, ни зарубок…
– По звёздам дойдём. Будь покоен. Я их сегодня и сквозь тучи вижу. Поверь.
– Да, я верю. Я тоже умею… Сквозь тучи… Теперь точно знаю, сегодня дойдём.
Он открыл глаза. Мать Земля дала ему силы на это. Он впервые увидел, что Лия прекрасна. Лия увидела, что глаза у него голубые. Голубые, как чистое небо, глубокие, как океан.
– Спаси, Господи Ра нашу Матушку Тетру, спасибо Тебе, Мать Сварга! Я молилась Богам, теперь ты тоже зрячий! Это значит нас двое, так легче прожить. Смертей больше не будет. Мы выживем, Ваня! Всем демонам этого мира на зло. Я молилась! Меня услышали Боги!
И Лия заплакала, совсем как маленькая – маленькая девочка у сломанной ненарочно игрушки. Но, в скорости замолчала. Прислушалась к шуму деревьев, – не смотря ни на что, нужно было хранить безопасность.
– Ты умница, Лия, я очень тебе благодарен.
– Что это значит, что: «Бог – есть любовь?» – спросила она, убрав слёзы, стыдливо, как истинный воин. – Скажи, кто твой Бог? Я заметила, твой оберег – это крест. Почему?
– Я не знаю. Мне – тридцать семь. Я всё время твержу про Него, но не знаю, кто Он. Его Слово – закрытая сфера, кто ведает, что там внутри? Нам не нужно знать правду. Узнаешь – умрёшь!
– Знаешь, я бы на это пошла. Умереть, но узнать, разве это не счастье?
Они замолчали. На лес легла ночь.
– На Ура… – начал он было, но остановился.
Название края родного вызвало невыносимую боль в области сердца – тоску. Всё, что было вокруг: потолок чёрных туч; мокрый, льдинками снег; сладкий запах хвои иноземной; печальный треск ворона – треск, призывающий смерть – всё это ему было ненавистно без Родины!
Ненавистна была ему и она, наречённая случаем, суженная и любимая из века в век. Боже, как глупа жизнь! Это из– за неё, только из– за неё, из– за Лии, он никогда не вернётся домой. Он умрёт на чужбине бродягой. Подохнет, как брошенный всеми подраненный пёс. Черви съедят его тело. Никто не присыплет землёй, не поставит креста в изголовье, никто не поплачет над ним. А она, как ни в чём не бывало, как прежде пойдёт на охоту одна. Здесь так принято – дело привычки. Здесь не плачут над мёртвыми, нет. Только мёртвые здесь и хоронят своих мертвецов.
– На Урале, – продолжал он, выждав паузу, – отец мой был знахарем, был он из тайных жрецов Пресветлейшего Господа Ра. Великим Божественным тайнам хотел он меня научить, да не вышло. Видать, глуп я был, думал всё о другом. Хотя, кое– что и запомнил. Но это так, это можно сказать и не в счёт.
Из– под белого единорогова капюшона блеснули глаза её вещие, злые, как ведьмины угли, как звёзды среди мёртвых туч, страшно– близкие, страшно– родные. И почувствовал он, что чужбина теперь – его Родина!
Да, умрёт он конечно же из– за неё, проклятущей любимой, подохнет, как зверь лесной и… Будет счастлив при этом.
Вот ключ! Может быть, эта штука и есть та «любовь» с оберега, которая – «Бог»? Может быть. Только кто его знает, а может, и нет? Чтобы это понять, нужны жертвы. Человеку всегда нужны слёзы и кровь!
– А что, девушка, милая, правду ли мне говорили, будто у вас здесь приносятся жертвы – человечьи? Будто мужчины собственноручно режут насмерть своих первенцев?
– Об этом нельзя говорить, – ответила с ужасом Лия.
– Что же так? Мне всё хочется знать.
– Молчи. Если скажешь хоть слово, убью. И никто не найдёт! – Сказала она, да так грозно и страшно, что он замолчал.
Со всех звериных троп сошли уже давно. И вдруг вышли они на лесную поляну, со всех сторон ограждённую скалами. Вышла Луна из– за туч. Неожиданно стало светло. А поляна была очень тёплой и тихой. Посредине её росла яблонька, под белым снегом.
– Стоп, куда мы пришли? – Выкрикнула она. – Что– то этой поляны я, право, не помню.
– Чёрт возьми! Так и знал. Так и знал, что заблудимся. Что ж ты свернула с дороги?
– Я быстрее хотела, короче…
– Вот тебе и короче. Бестолковая ты, Лия – Нюша. По звёздам хотела, а по Земле не смогла. Ночь вокруг, дикий лес, как мы будем сейчас? Отвечай!
Он присел на поваленный ствол, вытер пот со лба краешком единороговой шкуры.
Она совершенно не думала о себе. Только о нём. Сама ко всему уж привычная, знамо. Переночевала б в лесу, как и дома, чего не случалось порой на охоте! Только он был другим. Он ослаб и устал, его мучила рана. Его нужно было спасать.
– Ты не бойся, найдём мы ночлег. Очень скоро найдём, – сказала она.
– Если только что в волчьей норе. Да? На верную смерть?
– Нет, в пещере. В другой. Да… В Священной Пещере Друидов. Их нет, будь, покоен, я знаю. Их нет, они все на «камнях». В этом месяце их здесь не будет. Спрячемся мы у «НЕЁ».
– У кого, у «НЕЁ»?
– Тс– с. Это имя так свято, что я не могу его произнести.
– Тогда где же «ОНА».
– Тут уж близко. Уже недалече. Терпи.
Взгляд Лии остановился на стрелке, вырезанной аккуратно в коре той самой яблоньки, что стояла посередине поляны. Зафиксировав направление, девушка пошла прямо к скалам. Иван осторожно последовал точно за ней. Вскоре вошли они в некий овраг, что представлял собой бывшее русло высохшей ныне горной реки. Русло потока густо заросло вереском и невиданным на Урале кустарником так, что не было видно, куда ступает нога. Вдруг Лия застыла, едва успев удержаться над пропастью – чёрною ямой. Показалось, что дальше идти просто– напросто некуда. Но, на отвесной скале, что напротив, разглядели они ту же самую стрелку, написанною белой краской. По самому краю бездны вышли они на площадку в скале. Это была святая площадка пред входом в жилище таинственного божества и друидов.
Посреди площадки стоял чёрный камень, гладкий и круглый, как жёлудь, только огромных размеров.
– Пришли, – кротко сказала девушка, преклонив голову, – этот камень есть местный хозяин, вернее хозяйка. Она – Бог.
Подойдя к Камню, Лия трепетно обняла и поцеловала Его. Потом медленно повернулась к Ивану и тихо сказала:
– Пойдём. Теперь можно.
Лия взяла его за руку и повела. В скале, заросшая мхом, была железная дверь. Лия постучалась в неё, но никто не ответил.
– Летучие мыши ушли, вероятно, нет писка, – сказала девушка Ивану, – не самый лучший знак!
Стальная дверь не запиралась никогда. Открыв её, Иван и Лия вошли в просторную, тёплую, прокуренную ладаном пещеру. Из приоткрытой двери падал свет, и можно было видеть золотой треножник – алтарь курений с не потухшими углями. Лия набросала в него сухих веток, что были заготовлены друидами. Вспыхнуло яркое пламя, пещера осветилась.
В самой глубине пещеры стоял маленький мраморный идол. Он был очень древним, с чудовищной звериной мордой вместо лика, с крылышками, вместо рук и красными рубинами в глазах.
Впервые, за несколько суток, Иван и Лия скинули с себя единороговы шкуры.
На нём был жреческий комбинезон, – синайская одежда из чёрной не промокающей кожи. Такую одежду позволено было носить только воинам, или охотникам. Комбинезон был ненавязчиво редко, со вкусом расшит золотыми узорами на херувимские темы. Когда Иван двигал руками, казалось, что ангелы вышитые перелетают с плеча на плечо и обратно. Крестик был под одеждой. Чёрная густая борода Ивана свисала завитой в десяток косичек, но они растрепались за время похода и спутались, свились, так что их обладатель выглядел жалким и даже немного смешным.
Кроме креста под одеждой скрывалась повязка на ране, уже не достаточно чистая (не говоря о стерильности), влажная от потовых выделений, снаружи похожая больше на грязную тряпку.
Девушка была в платье, почти, что до пят, на ногах её были сандалии. Из– под платья виднелись мужские штаны. Талию туго стягивал кожаный пояс. На груди – пирамидальный, низкий до пояса вырез, обнажавший соски, – обычная одежда всех местных охотниц.
Они сняли с себя всё оружие и отложили его у порога. Получилась огромная куча.
Когда пламя на жертвеннике разгорелось, в пещере стало светло. Иван сел поближе к огню.
Лия встала на колени перед маленьким мраморным идолом, протянула руки к Нему, соединила их над бровями, повторила это движение трижды. Произнесла молитву на языке неизвестном Ивану. Иван понял, что Лия молится ЕЙ, – Камню.
Он посмотрел на костёр, достал крестик, сжал его в кулаке и сказал очень коротко:
– «Бог – есть любовь».
Лия вмиг замолчала.
– Посмотри, вот тебе и ночлег, – после длительной паузы сказала Лия.
У противоположной стены пещеры лежали в огромном количестве шкуры неопределённых животных. Вероятней всего это были ложи друидов.
С удивлением он посмотрел на неё: от усталости, видимо, не понимает, что делает, думает, видимо, что от всего сохранит её камень.
Она же тем временем, уложила его на самую мягкую из этих шкур, достала из рюкзака всё, что было нужно для перевязки. Сделала ему три укола, поставила капельницу и побежала за чистой водой на родник, в глухое устье пещеры. От капельницы, буквально сразу стало значительно легче. Лия принесла воду, согрела её на огне, обмыла рану, обработала стрептоцидом, края натёрла целебным зельем специальным, для ран. Перевязала свежими бинтами и марлей. Про себя он отметил, что Лия была великолепной врачихой, как, впрочем, и все охотницы этого края.
– Миди, Миди, – шептал он, как в бреду.
Миди – были одними из самых прекрасных и соблазнительных уральских демонов, что по ночам пили кровь уральских девушек и парней. Сам Миди – ни парень, ни девушка – гермафродит – парень и девушка вместе.
Мальчики часто бывают похожи на девочек. Лия как раз была именно из той компании. Она была очень похожа на парня. Ивана это даже пугало. Он видел голую женскую грудь, и всё же не знал, кто она, Лия – девочка или мальчик? Ни он, ни она, он и она вместе – Миди!
Иногда ему даже хотелось задать Лие этот вопрос: «Кто ты, Лия, скажи?» Только это было уж очень смешно. Он боялся обидеть её. Страшно. Страшно ему было просто узнать, кто она! Вдруг пришлось бы узнать и в тот час умереть?.. Это было бы слишком банально. «Не в правилах цирка».
Лия вынула из рюкзака свежую новую скатерть, разложила её перед ним; положила на скатерть ломоть пшеничного хлеба, немножечко сыра, сухие плоды, для него – закопченной телятины. Сама она мясо, как пищу не воспринимала. Мясного не ели охотницы – грех.
Он вынул из вены иглу. Она одобрительно покачала головой.
– Уже лучше? – Спросила она.
– Да, совсем хорошо.
– Больше мы не заблудимся, ешь. На рассвете, наверняка, здесь уже будут наши. У них два конвоя. На одном будет бык. На другой положим тебя. Так доберёмся до Города. Да, и не будь таким скучным, зануда. Ведь всё обошлось. Что тревожит тебя?
– Как найдут они нас?
– У них есть маячки. Всё продумано. Спи.
– От тебя пахнет воском.
– Тебе не нравится, да?
– Пахнет плавленым воском, да твоим серебром.
– Что?
– Успокойся, это не бред, это просто стихи.
– А у нас не бывает стихов.
– Очень жаль.
Из оружейной кучи он достал копьё, которым убил давеча сыть. Посмотрел – нет ли крови? Крови – не было.
– Сыти бескровны, – сказала ему Лия.
– Мои наконечники для ваших копий здесь дороже золота и алмазов. А там, на Урале они достаются мне даром. Я – торговец оружием, я не охотник, как тебе это? На моей Родине железное всё, даже ложки и люди. Если к вам придут – несдобровать! Истребят всех до единого. У кого наше железо, у того и власть! С вашим оружием только быков, да и то не всегда. Я – ловец человеков!
– А что, они могут прийти?
– Был потоп водный. Теперь будет кровавый. И это – конец! Ничего не останется, камня на камне!
– «Она» не допустит…
– «Ей» тоже найдут своё место.
– Как тебе самому – то не страшно? Такие слова!
– Я всего лишь торговец. Конечно, боюсь. Только что с этим делать – не знаю.
– Тогда не торгуй. Хлеба хватит на всех. Мы – охотники – мирные люди.
– «Бог – есть любовь»… Непонятная фраза. Ваши Боги, к примеру, любят того, кто сильнее. На мой товар всегда будет купец. Не я, так другой кто – нибудь. Смысла нет. Этот мой оберег… Что хотел передать мне отец?
– Убери это. Я тебя очень прошу, убери! – Прошептала она с отвращением и неприязнью.
Он бросил копьё в самый дальний угол пещеры.
– Скажи, правду ли говорят, что у вас, в таинствах ваших Мистерий, мужчины переодеваются в женщин, а женщины – наоборот? – Опять заговорил, было, он. – Скажи мне, зачем? Разве «ОНА»…
– Замолчи! – Прервала его Лия, так повелительно – грозно, как прежде, когда он спрашивал о человеческих жертвах.
Но молчать он уже не хотел. Он хотел слышать правду и только её.
– Слышишь, ты, Лия – Нюша, Земля под вами трясётся! Носить вас не хочет! Накажет вас Бог, и не камень – булыжник, а БОГ! Все уйдёте во Ад. В преисподнюю, к бесам.
– За что?
– За то, что природу вы всю извратили. Развратники вы – варвары! Женщина – это женщина, а не мужчина, понятно? Она никогда им не станет, запомни, так Бог захотел.
Лия рассмеялась ему прямо в лицо. Видно было, что он её развеселил.
– Ничего ты не знаешь, пришелец. Ничего, ровным счётом, зачем говоришь ерунду?
Он посмотрел на неё пристально, сурово, побелел, стиснул зубы до боли в висках, почувствовал кожей смешное и страшное вместе. Чуть уже не сорвался с его языка этот самый безумный вопрос: «кто ты, Лия, скажи, может, Миди?».
Однако стерпел, встал, накинул на плечи единорогову шкуру.
– Ты куда? – Спросила она.
– Из пещеры.
– Зачем?
– Буду спать.
– Разве здесь плохо спать?
– Плохо.
– Как? Почему?
Он молчал. Тишина объяснила ей всё. Она всё поняла. Покраснела… Смутилась…
Так кончился мальчик – охотник. Осталась лишь девочка – Лия. Всё так, как должно было быть.
– Я люблю тебя, Ваня, – сказала она.
– Ты понимаешь, как это серьёзно?
– Я всё понимаю. Я всё понимала сначала. Ещё до сотворения мира. Я – женщина!
– Зато я несу в этот мир только зло!
– Так не надо, Иван, до рассвета ещё время есть. «Будет выгода и про тебя», помнишь, я говорила?
– «Бог – есть любовь» – он сжал крестик в руке.
Они подошли к черной бездне за входом в пещеру и сделали шаг. Смерти нет.
А с утра конвоиры искали их по маячкам. Но нашли только шкуры и груды металла.
СВЯТОЙ ЖИВОТВОРЯЩИЙ КРЕСТ.
Практически все современные христианские сектанты не носят крестов и не крестятся, объясняя это тем, что крест представляет собой орудие пытки, на котором распяли Иисуса Христа. Это утверждение является результатом невежества и абсолютной религиозной безграмотности недалёких, тёмных, забитых людей.
Дело в том, что Святой Животворящий Крест орудием пытки сделали сатанисты, убийцы и палачи. Своим пренебрежительным отношением к этому Святому символу, сектанты ставят себя на одно место с ними.
Крест – древнейший божественный символ, который известен истории человечества за многие тысячи лет до того, как на крестах стали мучит и убивать.
Знаменитый учёный, историк и археолог Мариет Бей, исследовал Древний Египет, доказал, что во всех первоначальных гробницах египетских фараонов планы помещений имеют формы крестов. Кроме того, именно крест клали на грудь мёртвому на похоронах египтян, точно так же, как он кладётся на тела всех умерших по официальным христианским канонам. Точно такой же священный обряд уже многие тысячи лет сопровождает ушедших в иной мир буддийских адептов. Крест – это древний символ Великого Братства всех светлых и добрых людей!
Крестов очень много, но именно «Крест Распятия», как это не странно, возник много раньше христианства. И это доказано совершенно бесспорно. «Крест Распятия» известен и употреблялся за тысячелетия до нашей эры. Он был неотъемлемой частью различных ритуалов не только в Египте, но и в Древней Греции, В Вавилоне, в Индии, так же как и в Китае, в Мексике и в Перу.
«Крест Распятия» – древний космический символ. Он существовал у всех языческих народов мира. Такое заявление засвидетельствовано ещё самим Великим Тертуллианом:
«Происхождение всех ваших богов берет начало от фигур, связанных по образу креста. Все эти образы на ваших знамёнах – только суть добавления к нашим крестам, подвески на ваших хоругвях являются внешним покровом крестов» – писал он.
И был прав…
.. «ТАУ», или «Т» – есть самая древняя из всех известных символических форм. «Крест Распятия» с рукояткой имеется в руках почти каждого языческого Бога, включая Бога Ваала и Богиню Астарту. Эти символы выкапывали из самых нижних оснований древнего города Трои, он постоянно появлялся на ископаемых реликвиях этрусков и халдеев.
Как указывает в своих научных работах м– с Джемиссон, специалист по истории древнего мира:
«Крест Египта был посохом Святого Антония и нагрудным знаком Святого Филиппа». «Крест Распятия» (Лабарум Константина) задолго до того служил эмблемой в Энтурии. Лабарум так же был знаком Озириса, и даже сам Гор представлен на идолах с длинным латинским крестом.
Греческий нагрудный «Крест Распятия», на самом деле, по мнению целого ряда учёных историков, является египетским. «Крест Распятия» (Крукс Астарта) до сих пор находят на древних монетах республики Тарса.
Этот символ, столь обычный сегодня в Европе, встречается на грудях древних мумий. Азиатские племена, приносящие дань в Древний Египет, в страну иерофантов, широко знамениты своими одеяниями, усыпанными золотыми крестами. Сэр Генри Уилкинсон датирует эти кресты 1500 годом до Рождества Христова.
Возникает вполне справедливый вопрос: ПРИЧЁМ ЗДЕСЬ ОРУДИЕ ПЫТКИ?
На крест Иисуса повесили люди! Самые обыкновенные смертные люди, простыми человеческими руками! Это РУКИ ЛЮДСКИЕ убили Иисуса Христа, а не крест. Почему бы Вам, Господа Сектанты, во имя своей «святой веры» не ампутировать их? Что, слабо? Язычком чесать легче? Понятно…
…Крещение – ритуал очищения человека крестом. Применяется с незапамятных времён, на церемониях священных таинств ещё в Древней Индии. Позднее был позаимствован у индийцев Ионном Крестителем, стал использоваться его учениками и последователями, которые, кстати, христианами вообще не были.
Обряд этот уже одряхлел от собственной древности, когда его приняли христиане древних веков.
Изначально, крещение принадлежало к самой ранней халдео – аккадийской теургии; оно религиозно совершалось в ночных церемониях, в пирамидах, где до сих пор археологи находят купели в виде маленьких саркофагов. Известно, что крещение имело место во времена Элевсинских мистерий, на священных храмовых озёрах, и применяется до сих пор потомками древних сабеян.
Всенощные бдения и религиозные ритуалы современных сабеян описаны учёными очень подробно. Они (сабеяне) всё ещё сохранили теургические ритуалы крещения своих далёких предков, халдейских посвящённых. Их религия – только один из видов крещения, так называемая «религия семи очищений», во имя семи планетарных (Семи Ангелов Присутствия) Римской Католической Церкви.
Уважаемые сектанты, если Вы говорите, что уважаете и почитаете «Библию», то наверняка должны знать, что сами Апостолы славили Сятой Животворящий Крест. Апостол Павел, например, говорил так:
«А я не желаю хвалиться, разве только Крестом Господа нашего Иисуса Христа, которым для меня мир распят, а я для мира» (К Галатам. 6.14.).
Святитель Иоанн Златоуст, живший в четвёртом веке, тоже писал в своём «Слове о Христе»:
«Не стыдись, христианин, Креста, этого величайшего блага. Когда с нами крест – нам уже демоны не страшны… Обними, человек, спасительное знамя наших душ – Животворящий Крест Господень. Крест изгнал заблуждение. Крест ввёл истину во вселенную. Будем носить у себя Крест на шее, яко венок».
Можно вспомнить для профилактики и самого Иисуса, ещё до распятия:
«Кто хочет идти за Мною, отверзнись себя и возьми Крест свой, и следуй за Мною». (Матфея. 16. 24.). (Марка. 8. 34.).
И не нужно перефразировать «Библию» так, как это выгодно Вам – непорядочно.
Сказано так, как написано:
«Покайтесь, и да крестится каждый из Вас во Имя Иисуса Христа для прощения грехов, и получите дар Святого Духа». (Пётр. Деяния. 2. 38.).
Перед Страшным Судом, при кончине мира, на небе явится знамение. Святые Отцы считают, что это будет именно Святой Животворящий Крест. Он воссияет и будет ярким, как Солнце!
Крестом освящается Земля, воздух, и пища, и все предметы, и люди. Святая Православная Русь всегда ставила кресты, как обереги, на развилках дорог, на опушках лесов, на священных полянах. Эта традиция старше христианства. Ей тысячи лет. Носите кресты и креститесь! Крест – это наш родной, самый древний Божественный знак!
ОДНА НОЧЬ БЕЗ ФЕНАЗЕПАМА.
«Грошовый счёт в казённом конверте
За непогашенный мёртвым ночник.
Ему не скрыться от нас после смерти,
Пока мы помним, что он наш должник».
(Нау.).
В двенадцати километрах от Астерона, города моего детства, на заросшей кустарником Фиеронской горе, при дороге, бил источник живой целебной воды. Огромная каменная глыба надписью свидетельствовала о том, что некогда этот родник был освящён самим архитектором Силлы, страны моих снов. Изображения тайных, древних Богов и Богинь красовались на камне, высечены нерукотворно, но живо, и время не властвовало над Ними, ибо время было подвластно всей этой картине. Картина была живой тенью малого мира – нашего с Вами мира людей.
Прямо напротив источника, вдоль дороги стояло кафе, где всегда можно было передохнуть и подкрепиться водителям и пассажирам. Кафе содержал коварный еврей Араон.
Арка разделяла кафе на две части. Одна – для солидных и знатных гостей, другая – для простого народа. Заведение работало круглосуточно, жена Араона, Мария, везде успевала. Она была доброй хозяйкой.
Среди местного населения кафе считалось крайне подозрительным местом. После того, как сумерки поглощали округу, добрые люди в него не ходили. Имели место нехорошие слухи о тёмных делах, совершаемых в этой лачуге. Однако сам Араон был пронырлив, как змей и всегда выходил сухим из воды. Деньги делали своё мерзкое дело.
Была ночь.
В зале для знатных гостей восседал магистр ордена Зегесов (тайной масонской организации), розенкрейцер Ван Либид. В ногах его, на пышном турецком ковре, в унизительном и неудобном положении располагался толстяк, очевидно астматик, с лысым черепом и круглым красным лицом. Это был «вольный каменщик» Алеса Дулас. Шагах в пяти от него, на полу, девять боевиков – головорезов играли в карты.
– Чёрт возьми! – Воскликнул Ван Либид, – лучше бы я согласился быть червяком в одной из столиц, чем орлом в этой провинциальной норе! Здесь такая тоска, скажи, Дулас, чего ты молчишь? Только виртуализм, да тупой, безголовый, безропотный скот – вот и всё. Разве я начальник тюрьмы под названием: «эта дыра»? Ничего впереди. Сгниёшь в этой вонючей канаве, вся жизнь пройдёт мимо. То ли дело Москва, или, скажем Нью– Йорк… Не такой я планировал нашу судьбу.
– Да, не весело здесь, – согласился Алеса Дулас. – Только мне представляется всё это платой за наше спокойствие. Здесь же спокойно, мессир. Вот и ладно. А я, лично я по войне не скучаю.
В этот момент, больше всего, вольного каменщика занимали картёжники. Он только создавал вид, что внимательно слушает своего господина, потакая ему. Хотя исподтишка он следил за игрой своих головорезов, думая лишь об одном: «если у «Длинного» выпадет двойка, пожалуй, что он сорвёт куш». Только для соблюдения субординации он спросил розенкрейцера:
– Из– за чего, говорите, мессир, сердит на Вас местный «Смотрящий»?
– Всё из– за баб, мой дружище. Всё только лишь из– за них.
И вот, в порыве припадка болтливости, с таинственным, крайне загадочным видом, на ухо, чтобы никто не услышал, сообщил магистр покорному слуге своему, что «Смотрящий» приревновал его к одной обворожительной девушке лёгкого поведения. И теперь, разумеется, Либид жаждет любой ценой возвратить себе милость начальника. Совсем недалеко от Астерона, в замке Севул (мне случалось бывать в этом замке), под стражей находятся Оум и Герц, родные братья самого императора мира. Перед коронацией на престол, будущий император умертвил всех своих родственников, кроме этих. В связи с чем «Смотрящий» находился в постоянном смятении. Он понимал, что это неправильно, держать в заключении двух принцев крови, но был бессилен что– либо здесь изменить. Он был «кадош», что значит «святой», его мучила совесть. Оум и Герц жили под страхом смерти.
Ушлый Ван Либид, мечтавший о возможности выслуги перед «Смотрящим» помышлял решиться на штурм Севула и освобождение братьев. Этим подвигом розенкрейцер надеялся возвратить себе милость. По сути дела это была авантюра чистой воды, и авантюра эта грозила расколом среди всех масонов. Но, возможно было устроить всё тайно, инсценировать смерть Оума с Герцем, самим тщательно замаскироваться под каких– нибудь тамплиеров и устроить в «СМИ» целый переполох по поводу коварной агрессии невменяемых подонков – молодчиков, помешанных на средневековье. Тогда Ван Либид, в глазах очень влиятельных сил, в один миг стал бы героем. Это было реально. И эта идея не давала покоя магистру. Восстановить справедливость, освободить двух ни в чём не повинных людей из темницы – внешняя сторона предприятия была безупречной. А во внутренности – никто не полезет – там всегда чернота.
Хотя, если автору быть до конца откровенным, Либид открыл только часть своих планов. И то, только малую часть.
– Мессир, что же Вы намерены делать в ближайшие дни? Разве были какие– то указания из Астерона?
– Ты смеёшься, Алеса Дулас! Или я идиот? О каких указаниях может идти речь? Это тайна. Хотя слухи, я знаю, упорно бродят среди моих подчинённых. Слухам в моём окружении, видимо, нет, и не будет конца. Только вот что скажу я тебе, дорогой мой дружище: всякий болван сумеет выполнить волю начальника, а вот угадать то, о чём он молчит – это уже Божий Дар. За это ценят, за это благодарят. Если хочешь – за это возносят! Попробуем, Дулас, попробуем. Нам терять нечего, кроме помоев, покоя в помоях, которым ты так дорожишь. Ничего в этой жизни не нужно бояться. Страх – это грех! – Цинично осенив себя крёстным знамением, магистр встал и сказал уже громко, чтобы слышали все, – Алеса Дулас, дружище, брат мой, на тебя возлагаю надежды. Скоро мы будем пить во дворце Астерона! И вино будет слаще, чем мёд! Сам «Смотрящий» нальёт нам из кубка… Ты будешь по правую руку мою!
За маленькими, неприметными окошечками кафе моросил мелкий дождь. За кафешкой был хлев Араона. Оттуда не резко, но всё же пахло навозом. Если прислушаться, можно было услышать, как хрюкают свиньи, кудахтают куры, и, очень редко, но всё же мычала корова.
Боевики поссорились из– за выигрыша, устроили драку, сломали пару столов. На что, впрочем, внимания никто не обратил. Здесь по ночам это было в порядке вещей.
Ван Либид подумал:
«Царский двор, или скотный… Какая им, чёрт возьми, разница»…
Беспокойство его по этому поводу кончилось быстро. Тревогу сменили уныние и тоска. Он нехотя подошёл к окошку, посмотрел на дождливое ночное небо, и ярость овладела им. Тогда он перевернул стол, за которым сидел, разбив при этом посуду.
– Эй ты, мерзавец, христоубийца из века в век, Араон! Ну– ка пулей, быстро сюда. Что, чёрт возьми, у тебя за вино, прохиндей? Отвечай, инкубатор солёных яиц! Смотри, не доживёшь до утра!
Прибежал Араон.
Он клялся всеми Богами, в том числе и Христом, и даже Зевсом, что вино превосходного качества. Говорил, будто сам Дионис не побрезговал бы этим самым вином. Но магистр не унимался, и вдруг объявил, что знает о многих убийствах, случившихся здесь. Что кафе это якобы нужно закрыть.
Перепуганный еврей бросился в запасной погреб так, что пятки сверкали. В скорости, торжественно вынес бутылку совершенно необыкновенного вида. Круглую, шарообразную, как глобус, только с горлышком. Горлышко было длинным, изогнутым, за него можно было держать весь сосуд. Стекло – мутное. На деревянной дощечке, висевшей снаружи, можно было разобрать надпись: «столетнее». Но Араон заверил Ван Либида в том, что дощечка сама по себе очень старая, и, стало быть, вину много больше ста лет. Мария принесла древние глиняные чаши, специально для этого дорогого напитка. От хозяйки пахло деревенской свежестью и парным молоком.
Хозяин кафе посмотрел на бутылку со вздохом прощания и умиления, поцеловал её в горлышко, снял парафин и печать, и только затем откупорил. На дно глиняных чашек положили лёд. Вино полилось густым, чёрным, пахучим нектаром. Тогда Ван Либид публично и гордо произнёс стихи собственного сочинения. Надо отметить, что делал магистр это крайне редко, только в самые важные, волнительные жизненные моменты…
Как большинство всех известных мерзавцев, Ван Либид был сентиментален. Пока розенкрейцер медленно пил, Арон с восторгом облизывал губы. Инцидент был исчерпан. Еврей вновь остался здоровым, нетронутым, чистым и крепким, как это вино. Как всегда…
Светало.
Ван Либид отдал приказ собираться в дорогу. Боевики надели обмундирование, вооружили себя до зубов. Когда бандиты вышли на улицу, бродяги дремавшие у костров почтительно встали, склонив головы перед магистром. Он имел царский вид. Члены его веселил благородный напиток.
Но вдруг, на десятом шагу от кафе подошёл к нему человек, в страшном рваном и пыльном монашеском одеянии с камилавкой на голове. Ван Либид остановился. Лицо у монаха было худое, длинное, жёлтого цвета, с огромной висячей седой бородой. В проницательных глазах его таились хитрые мысли; во всех движениях – какое– то глубокое, важное и очень сильное, именно сильное спокойствие. Он представился странствующим схиигуменом, батюшкой Нилом. Сказал, что держит путь ко Льву Толстому, просить прощения за анафему старца. Сказал, что путь держит издалека, от Полярной Звезды. И ещё добавил, что нищ. Попросил позволения за скромную плату показать Ванну Либиду несколько незатейливых фокусов. Розенкрейцер подумал:
«отчего бы и не поразвлечься. Сумасшедший старик – как это мило».
Тем более что вино в крови требовало развлечений. Было раннее утро. Время не диктовало условий. Магистр согласился.
Монах отвернулся, окрестил себя крёстным знамением трижды, отдал низкий поклон восходящему солнцу. В руках его появился жезл, с живой головой змеи у конца. Змеиная голова стреляла раздвоенным язычком в разные стороны и щурила глазки.
На представление сбежались все бродяги с округи, вышел даже сам Араон вместе с Марией. Получилось много народу.
Вдруг масоны взлетели, все, как один. Они начали левитировать (от слова «левит», «Левитская мафия») невысоко, сантиметров в пятнадцати от земли, но всё равно – это было великое чудо! Было видно, что им это дело приятно. Но полёт продолжался недолго. Вскоре бандиты упали. Но только упали они не на землю, а на пушистые мягкие ковры и подушки, которые появились неизвестно откуда. Тем временем жезл Отца Нила окончательно превратился в змею и начал извиваться вокруг его сухого тела. Монах со змеёй подошёл к лежащему на подушке магистру. Телохранители настороженно встали.
– Что, не выпала двойка у «Длинного»? – обратился Нил к Алесу Дулас. – Только слепой мог не видеть, что там был король. К окулисту, милейший, пора к окулисту!
Алеса Дулас, и до того красный, аж позеленел. Действительно, в этой игре выпал червовый король. «Длинный» тогда проиграл, из– за чего бойцы и подрались. У «Длинного», по всем подсчётам тогда должна была быть только двойка. А выпал этот дурацкий король. Чёрт возьми, старик говорит откровенную правду.
– Он пророк! – Задыхаясь, воскликнул толстяк.
– Ерунда! Это всё ерунда, – возразил розенкрейцер.
Все были в смятении. Сделалось как– то темно. Лица ротозеев оказались мёртвенно – бледными.
Несколько секунд монах пытливо смотрел на руки магистра, потом, наклонившись к уху его, произнёс плавно шёпотом:
– Кровь Великого Императора Мира на твоей руке, воин!
Ван Либид пожелтел, испугался.
– Как ты смеешь, старик, я велю тебя четвертовать!
Отец Нил только лишь улыбнулся, заглянул ему в лицо хитрыми глазами и добавил:
– Не бойся, я буду с тобой. Без крови не бывает славы. Земле нужен мир и покой.
На этом монах и змея испарились в воздухе, словно их и не было. Ковры и подушки превратились в стодолларовые купюры. Их развеял по округе, налетевший вдруг, кратковременный ветер. Ещё несколько месяцев после этого, местные бродяги активно ходили по грибы, – за деньгами. Впрочем, все эти деньги, в конце концов, всё равно доставались семье Араона.
Когда бандиты покинули место, радость и счастье и неимоверная гордость – гордыня переполняли сердце магистра. Ван Либид подошёл к святому источнику, встал перед ним на колени, набожно перекрестился, умылся целебной водой, и в мольбах обратился к незримому Богу с просьбой о том, чтобы слово батюшки Нила сбылось.
Затем он вскочил на чудесного белого астеронского единорога и дал знак выступать. Знаменосец Тетуччи поднял знамя в виде змеи, поглотившей свой собственный хвост. Знамя было красного цвета. Розенкрейцер явно хвастал своим величием перед толпой, провожающей банду. Безусловно, он понимал, что это крайне опасно, но никак не смог не поднять автомат, и не ткнуть дулом в ущелье, не крикнуть при всех:
«НА СЕВУЛ»!
Заглушенный топотом единорогов, пронёсся шёпот удивления. Впервые за много лет в толпе прозвучали вслух имена Оума и Герца.
Затрубила походная труба. Её звук разнёсся далеко по округе, и эхо повторило его, как набат.
Я приехал к ней издалека, чтобы своими глазами увидеть её, убедиться в том, что она существует реально. Многие говорили о том, что она сумасшедшая ведьма, многие ей поклонялись, считали её ясновидящей, кто– то – злой чёрной колдуньей, но никто не был к ней равнодушен. На протяжении года я получал о ней письма из разных концов необъятной России, от самых разных людей. И всё, что писали они, было невероятно. В конце концов, я не сдержался. Находясь в постоянном поиске истины, в состоянии неутомимой погони за мудростью, решил познакомиться с ней…
…Прозорливая Клара была ветхой, древней старухой, маленькой, очень худой, сморщенной до неприличия грубо. Постоянным, любимым занятием её были жалобы на бесчисленные болезни, которые буквально мучили бренное тело, кишели в её организме. Клара страдала практически не отпускающей головной болью, по ночам с ней случались припадки – эпилепсия, у Прозорливой невыносимо болели суставы, всегда беспокоило сердце. Она постоянно бранила врачей, но при этом усердно лечилась, с вдохновением, даже с каким– то нелепым восторгом распространялась о новых лекарственных средствах, методиках выздоровления, о неприличных припарках, настойках и клизмах. Ходила она в чёрном платье до пяток, в заплатах, в фуфайке и сером пуховом платке даже летом. Клара зябла всегда. Очевидно, что Солнце не грело её. Проблемы с пищеварением, язва желудка и лунатизм сводили с ума несчастную женщину.
Ещё с раннего детства Клара отвыкла есть мясо, с явным отвращением отзывалась о тех, кто питает интерес к любым мясным блюдам. Кормилась она крайне однообразно. По обыкновению это была только пшённая каша и чай. Даже хлеба не ела она по причине беззубости. Соль и сахар вызывали в ней зуд. Органически, старуха не переносила алкоголь, как и запах табачного дыма, что было одно для неё, по моим наблюдениям. Множество учеников, крайне важных, продвинутых и современных, из всех «благородных столиц»: Питера и Москвы; из Казани и Владивостока; из тёплой Одессы; с Екатеринбурга; Самары; Перми, – теснились вокруг старой дамы. Все верили – Клара творит чудеса.
Она обращалась с ними, как мать, которой давно надоело иметь столько много детей. Когда «апостолы» вдруг начинали какой– нибудь научный спор, или антинаучную ссору, Прозорливая закрывала лицо воротом, опускала стыдливо глаза, становилась напуганной, тихой, как тень. Чем громче кричали они, тем тише становилась Клара, – терпеть не могла она шума, резких телодвижений, а особенно уверенных в своей правоте, молодых несмышлёнышей.
Говорила всегда Клара смирным, таинственным голосом, можно сказать даже шёпотом, что заставляло вслушиваться в её речь, напрягать свои органы чувств, самому снижать тон.
Разочарованный, смотрел я на эту больную, уставшую женщину, не понимая, какая же, собственно, власть, что за сила притягивает к ней людей. Мне, с удивлением, припоминались рассказы... …Как паломники однажды видели Прозорливую ночью, в окружении чудных созданий, похожих на ангелов, парящей в воздухе на высоте головы, и светящейся. Другие писали о том, что ведунья, жестами рук, вызывает из воздуха духов природы, беседует с ними, как для неё это обыкновенно. О том, – якобы, вдруг оживают деревья и травы, по воле наставницы. Как она может запросто становиться почти что невидимой, полупрозрачной… Проходит сквозь стены… Знает с точностью прошлое, будущее, каждого, кто к ней приходит. Как разные невиданные существа, чуть ли не ежедневно приползают к ней из «геены», ласкаются, словно котята, по её мановению вмиг исчезают… Про загадочные лабиринты, от которых у Клары ключи, по которым она будто водит людей, посвящая их в страшные тайны сознания мира… Как люди круто меняются при встрече с ней… Писали о том, что она – дверь, окно в иной свет, жрица вечной, нетленной системы вещей.
С жадностью, я слушал всё, что говорила наставница, но не мог уловить власти в этих словах. Наблюдая за ней, изучал я рисунки движения рук, незатейливых жестов, движения тела и шелеста тканей, ждал намёка на некую метаморфозу, но тщетно. Я вкушал её тишь, расшифровывал тайну молчания, считывал слой информации глаз, эту дряблую тусклую ауру, – нет! Никакой искры тайности. Необычности не было в ней. Понял, что встретил тех, кто несчастней меня, что искал, как обычно не то, что нашёл.
Но, было жалко убитого времени. Так, собрав все остатки терпения в кучу, смирившись с нелепой, больной «бытовухой», похожестью дней, я решил просто ждать. Тупо ждать. Не смотря ни на что.
И я ждал. Словно лис, затаившись в засаде.
У Клары были очень красивые газа, голубые, как небо, глубокие, как океан. Иногда мне казалось, что именно в этих глазах, абсолютно не человеческих и сокровенных, но ещё менее Божьих, скрывается та искромётная сила, та мудрость хозяина истины, которую жрица так трепетно прячет от своих учеников. Но вот, усталым болезненным голосом, Прозорливая начинала свои бесконечные сказки о новых и новых припарках, интересовалась о том, когда будет готова пшеничная каша, бессильно жаловалась на ломоту в пояснице, – очарование вмиг исчезало.
Однажды гуляли мы с ней по сосновому бору, за городом, вдоль живописного берега речки. Нежным был этот вечер, располагал к задушевной беседе. Птицы смолкли и лишь камыши своим шелестом и желтизной охраняли покой, почерневшей от неги воды. Сосны мирно шептались о чём– то своём в вышине своих облачных крон. Воздух был так прозрачен! Девственность дикого неба нарушал только лишь чёрный коршун, парящий вверху, резким – резким и столь неуместным здесь, редким взмахом крыла, так похожим на бунт. Природа готовилась почивать. Невестой, дарованной Господом, на лес опускалась кудесница ночь.
Клара села в траву; я, покорно, у ног её. Жрица гладила мои непослушные волосы.
– Плохо? Очень тоскливо? – Спросила она еле– слышно.
– Да, – ответил я.
– Бога ищешь ты, сын мой возлюбленный, и не находишь. Гордыня твоя застилает глаза, слышишь, я её вижу, она не даёт тебе силы сказать, что Он есть. Да труслив ты, однако, и слаб, и не смеешь сказать: Его нет!.. Это больно.
– Гуру, как ты узнала, ведь я?..
– Жалкий мой, милый мальчик! Не видно, что мы?.. Ты и я – одной крови. Я тоже ищу. Больше века! И не нахожу. Говорят… Только разве я знаю… Его?.. Это страшные муки, поверь. Остальные страдания жизни смешны по сравнению с этим проклятьем. Возомнили себе человеки, как будто страдают от голода, холода, от нищеты, от других, – пьют из чистых колодцев, ан нет, всё же мучает жажда. Страдают они лишь от мысли: «а вдруг!.. Его нет». Одно горе на всех.
– Клара, ты никогда?.. Даже не приближалась?.. К Нему?
– Я сливалась с Ним несколько раз. Это те миги жизни, сынок, ради коих мне стоило жить. Больше нет ничего. Остальное, – туман.
– Я пытался об этом узнать у «апостолов», только… Ученики безнадёжно молчат. Скажи, Клара, они, что, не знают? Или просто считают меня чужаком? Или это – табу?
– Нет, не знают, мой мальчик. Увы. Скорлупы моих знаний достаточно им. Всё, что глубже смертельно.
– Тогда пусть я умру, Гуру, пусть! Расскажи…
– Как могу рассказать тебе, милый? Все слова перед Ним – пыль.
По– прежнему, Прозорливая ласково гладила меня. Я подумал: «вот–вот, всё чего я так ждал! Началось». Я обнял сухие колени её и покорно, с мольбою, посмотрел ей в глаза, снизу вверх.
– Сжалься, Клара, смотри, я весь здесь. Пощади. Я хочу это знать. Смерть – ничто. Я её не боюсь. Ересь душит. Глоток… Глоток истины… Пусть… Я умру!
Прозорливая заговорила, задумчиво глядя в небесную высь:
– Мы забыли Отца. Разлучили нас с Ним с колыбели. Видим, слышим, и чувствуем сердцем, но не узнаём. Плачет наша душа. Слишком громко вокруг. Слова лишние, мысли, всё, всё здесь чужое. Кругом голоса. Надо, чтобы всё смолкло. Биение сердца, пульсация в венах, потоки вселенной, до клеточки, – всё. И тогда… Может быть… Мы узнаем Его. Бог не приходит и не уходит, Он всегда здесь. Только мудрый способен стать музыкой в гуслях Его. Приготовься. Стань смирным, смиренным, спокойным, стань тише меня. Бога глупо искать. Нужно ждать. Как ждёт взгляд твой в ночи, когда Солнце взойдёт. Отрекись же от мира, от плоти, от жизни и смерти, от времени, слышишь, сын мой, от себя. От других. От пространства, которого нет. Он – есть всё! Он – ничто!
Старуха встала, подняла руки вверх. Я увидел, как небо сверкнуло в ответ Прозорливой, очаровательной молнией.
– Сын возлюбленный мой! Помолись тишине! – Продолжала Гуру, – внемлет дух Его. Свят! Земля, воздух, вода? Мой огонь. На колени… Внимайте… Вот Он! Это Он наполняет моё мироздание грозами, гроздьями хаоса, ужасом ангелов. Он пронзает дыханием атомы. Солнце режет лучом правосудия чёрную тучу. Молчи! Ибо Имя Его в тишине, Его Имя есть ключ…
И я слышал её. Мне казалось, что голос наставницы, слабый, больной и ранимый, достигает до самого неба, облачает в себя океаны невидимой бездны. Только скорбь моя, стыд за мир и печаль были так велики! Они вырвались стоном из самого сердца:
Матушка Клара, прости… Меня грешного… Но… Если так, – то к чему тогда жизнь? Эта вечная смена, – рождения; смерти? Зачем боль и страдания, зло? Зачем тело? Сомнения? Совесть? Эти вера, надежда, любовь?.. Матушка, я… Я люблю невозможное! Мне… Ничего здесь не светит.
Клара вздрогнула, успокоившись, снова провела рукой по моей голове:
– Это тайна, сын мой. Я скажу. Нет земли. Нет воды. Нет огня. Мира нет, если веришь в Него! Или Он, или мир! Всё, что ты говорил – твой фантом. Ты придумал его. Это просто иллюзии, галлюцинации – всё… Всё обман. Ничего. Только Бог. Помни это…
…Одна душа на всех нас – Его. Другой нет. Раньше мы просто спали, покоились в сердце Отца, свет немеркнущий грел нас. Вдруг, однажды, мы бросили взгляд на материю мёртвую, каждый из нас углядел там свой собственный образ, как в зеркале. Этот образ восстал. Стало слово, и каждый сказал сам себе: «Я хочу быть как Он! Я свободен! Эгей! Это я буду всем, а не Он. Буду – Бог». Как цветы в быстрой речке, потеряли рассудок от собственной красоты, отражённой искусственно в теле, – слепцы! Пали… Пали… Мы падшие… Все! Попытались упасть до конца. Отделиться от Бога навеки – никак. Что же делать? И вот, мы скользим по бескрайней восьмёрке. Она – бесконечность, два круга, один круг – рождение, другой – смерть. Вечно падаем… Вечно взлетаем… К Нему… От Него. И другого пути просто нет. Отойти от Него навсегда невозможно. Он – начало, и Он – есть конец. Дух наш хочет быть Богом – напрасно: тоскует по отчему дому; на земле не находит покоя; ищет; рвётся вернуться к Единому; не сознаёт. Только слышишь, сын мой, мы вернёмся к Нему. Очень скоро. И тогда всё измениться. Все будут Богом, Бог будет во всех. Разве ты не тоскуешь о Нём? Посмотри, какая нетленная грусть и печаль, и тоска в тишине этих сосен… Травы… И в молчании вод. Разве сердце твоё плохо видит? Смотри – всё тоскует! Всё ждёт!..
Стала ночь. Облака, ещё минуту назад так ярко пылающие от соприкосновения с Солнцем, погасли. Небо сделалось чёрным, как речка ночная, а речка, как небо – глубокой, манящей и до бесконечности трогательной, терпеливой. Череда ранних звёзд проявилась над вымышленным горизонтом. Словно ангел, на землю с небес опустилась снотворная тишь.
Тогда я прошептал:
– Сколько раз! Клара, сколько я думал об этом, до слёз: отчего такая ничем неуёмная грусть в этой сладкой природе? Чем она прекраснее, тем печальнее. Чем больше покоя, тем больше тревоги. Чем глубже сон её мирный, тем полнее её беспокойство. Скучает по Богу!..
Прозорливая ответила нежно с доброй светлой улыбкой в глазах:
– Тс– с, любезный, она уже спит. Спит «уже», или спит «как всегда»? Созерцает. Создателя только во сне. Смутно, вяло и дремотно. Все стихии, планеты и звёзды, и воды, животные, травы и люди – сны природы о Боге. Всё, что видит она там, во сне, – рождается и умирает. Природа творит лишь одним созерцанием, как обычно бывает во сне, создаётся легко, без преград и препятствий. Вот почему, мой возлюбленный сын, так чудесны, вольны и загадочны эти создания. Вот почему все они так бесцельны. Ведь природа играет во сне, как играют вверху облака: в будущее; настоящее; прошлое… Нет движения в мире, есть только лишь созерцание, слушай, и ты всё поймёшь. Чем твоё созерцание глубже, тем тише. В своём величайшем безмолвии, в странном бездействии, природа создаёт образы – формы, существует лишь то, что она видит и чувствует в данный момент. Всё остальное безлико, его просто нет в нашем полном надежды сознании. Но и это великое созерцание – всего лишь образ надуманный, не ощущающий истины. Это образ другого, ещё более ясного и недоступного одновременно. Природа – спящая мать, но врата к ней закрыты. Лишь человек нашёл «слово», которое вечность искала, но не нашла. Душа человеческая – тоже природа, которую в нас вдохнул Он. Душа ведает «слово» и скоро проснётся. Мы готовы встретиться с Ним. Не во сне… Наяву…
К тому времени на небесах появилось великое множество звёзд. Светила мерцали: вспыхивали; потухали; блекли и; словно взрывались. Падали метеориты, сжигая себя в атмосфере. С каждой минутой появлялись всё новые, новые звёздочки, – неисчислимая армия. Вышла Луна. Прозорливая жестом указала мне на неё.
– Вот он, видимый мир! Все эти звёзды, планеты, как камни, – былинки в сознании смертных, картинки, пылинки в потоке фантазии, сны. Бог спокоен, он так, как вода, по которой мы будто плывём. Движение мира придумали мы, если нет, Бог не создал бы нас, из покоя никто бы не вышел, мысль стремиться к нолю. Там, в царстве вечных теней, в центре Сердца Циклона лежат семена, мыслеформы всего, что есть, было и будет: зародыш блохи, и пылинки, и, даже Спасителя…
Тогда я громко воскликнул, как взвыл на Луну, голос мой разорвал завесу ночной тишины, как крик мучительной, адской боли:
– Кто Он? Кто Он, Клара, скажи! Почему же Он так молчалив? Не отвечает, когда мы призываем Его. Хочу знать наяву, – слышать, видеть, роптать. Создатель бежит от одной моей мысли, зачем? Я не враг. Но Он прячется в тени, в иллюзии, в сны. Покажи, Прозорливая, где?.. Живёт Бог?..
– Мальчик мой, сын мой возлюбленный, что значит мысль перед Ним? Создавший всё – есть ничто из того, что Он создал. Он не может бежать, отрицая тебя изначально, ты – мир. Часть всех этих планет. Отрекись оттого, что ты видишь, и слышишь, и знаешь, и хочешь. Тогда ты дождёшься Его. В колыбели земли. Может быть. Так отдай Ему всё: и друзей; и подруг; и знакомых. Близких, родных, и природу, и свет. И свою темноту, и себя вместе с ней, разум свой. Ты не сможешь сказать: «Он и я», ты почувствуешь: «Он – я». Душа твоя будет смеяться над собственным телом, плоть станет смешной. Вместе с ней уйдёт боль. Слов не станет, молчание – слово. Если в это мгновение рухнет весь мир, то ты будешь спокоен. Зачем тебе мир, если ты – Он? Сердце твоё перестанет хотеть, ибо Он... Ты не будешь здесь жить, – выше жизни. Душа перестанет страдать, остановиться мысль, – это Он – навсегда!
Такова, мальчик мой, моя правда. Путь один: отречение от всего сущего; презрение счастья земного, к страстям человечьим; путь к Творцу, что так любит тебя.
Прозорливая Клара умолкла. Я упал к ногам её, не смея прикоснуться к ним, целовал землю, по которой ходила наставница. Потом робко поднял лицо своё, заглянул в эти полные тайны голубые глаза. Казалось, они глубже неба, взгляд сковал меня, словно лютый мороз. Тогда я прошептал:
– Гуру, ты можешь всё, что захочешь, я верую. Верую! Прикажи Луне и она рухнет наземь. Будь, как Он, Клара, будь! Покажи мне Его, я хочу, сделай чудо! Сотвори мою сказку, помилуй меня! Верую… Верую… Будет так, как ты скажешь… И пусть… Я умру. За тебя мне не страшно. Смерть – тоже сон.
– Милый мой, бедный мальчик, о чём ты? Чудо, которое только что произошло в твоём сердце, наверное, больше, чем все чудеса, вместе взятые, которые я могу сотворить. Сын мой, разве не сильное чудо та новая сила, во имя которой ты смеешь сказать мне: «Он есть»? Кроме веры, других чудес я не знаю! Впрочем, если ты просишь, изволь… Посмотри на людей в чёрных рясах, возлюбленный. Один из них – тень твоей смерти. Белых одежд для тебя больше нет. Кончено, ты сделал выбор.
Наступила полночь. В преддверии огромной пропасти вещих мистерий с меня сняли мирскую одежду, обрекли меня в чёрный хитон, дали в руки распятие, ноги остались босыми.
Я вошёл в круглую низкую комнату.
В ряд стояли колонны из мрамора, каждая изображала змею, пахло плавленой медью. У каждой змеи стояли курильницы на серебряных ножках; языки пламени пробивались сквозь густой пенный дым. Чудодейный эфир заполнял всё пространство.
Справа от меня располагались глиняные белые изваяния трёх библейских животных – орла, тельца, льва. Они поддерживали огромный престол. На нём восседал, в длинном чёрном одеянии, один из знакомых мне учеников Клары, по прозвищу Силл.
Громоподобный голос из бездны возвестил о начале Великого Таинства.
Двенадцать юношей вышли прямо из стен. Они были полностью обнажены, у каждого в руках блестел золотой колокольчик, при малейшем движении юношей колокольчики эти звенели. Звон наполнил мой слух.
Силл подал знак.
Один из юношей – колокольчиков приблизился ко мне, крепко завязав мне глаза неприятным шершавым платком, произнёс:
– Вперёд, брат! Больше нет ничего: ни воды; ни огня; ни земли! Плоти нет… Боли нет… Жизни нет… Смерти нет… Страха нет… Страсти нет… Нет любви… Только Он!
Меня повели. Отворилась со скрипом тяжёлая дверь. Под ногами возникли ступени. Я начал спускаться по лестнице вниз. Дверь захлопнулась сзади, исчез звон колокольчиков, тишина стала мёртвой. Пахло склепом. Через минуту мне показалось, что я глубоко под землёй. Лестница кончилась.
Теперь я шёл по туннелю, руки мои ощущали холодные стены, босыми ступнями почувствовал сырость. Зажурчала вода. Миг, – воды стало больше, я уже по колено в воде.
Но я всё– таки шёл. С каждым шагом уровень воды поднимался. Мои зубы стучали от холода.
Когда вода поднялась до груди, я подумал: «Сейчас я умру. Сгину здесь. Вот, нашёл, наконец, что искал. Дурачок»…
И вода вдруг уменьшилась.
Жар повеял в лицо. Земля раскалилась, жгла ноги: казалось, что я приближаюсь к самой преисподней; кровь стучала в затылок; иногда становилось так жарко, словно тело моё просто бросили в печь. Я продолжал идти.
Жар уменьшился.
Но дыхание сделалось невыносимо тяжёлым, я споткнулся обо что– то, потом ещё и ещё, догадался по запаху, что это мёртвые черепа и кости. Мне казалось, – кто– то идёт совсем рядом, совершенно беззвучно. Холодная рука схватила меня за запястье, и я закричал…
Теперь уже две руки принялись эротично ласкаться ко мне, бесстыдно хватать за одежду. Я заметил, что кожа на этих руках шелушиться и рвётся, как ветхая тряпка, сквозь нёё выступают голые кости. Отвратительная ловкость, пронырливость, юркость рук мёртвых вызывали во мне отвращение. И вдруг, где– то рядом, у самого уха послышался шёпот, быстрый, дерзкий, подобный шуршанию листьев:
– Вот и всё… Вот и всё… Ты узнаешь меня… Я с тобой… Это я!.. Я с тобой…
– Кто здесь? Кто? – Молвил я.
– Ты узнаешь меня. Прикажи! Развяжу твои глазки, увидишь. Узнаешь… Поймёшь. Прикажи… Всё увидишь! Я здесь.
Торопливо и суетно, весело, как– то, даже задорно костлявые руки закопошились на моём лице, – снять повязку. Ощущение невероятной близости реальной физической смерти чёрной, мерзкой иглой пронзило моё подсознание. Инстинктивно, привычным движением, перекрестился я трижды, как мог громко, дрожащим от безысходности голосом, но величаво, победно озвучил:
– «Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои. Многократно омой меня от беззакония моего, от греха моего очисти меня. Ибо беззакония мои я сознаю, и грехи мои всегда предо мною. Тебе единому согрешил я, и лукавое пред очами Твоими сделал, так, что Ты праведен в приговоре Твоём, чист в суде Твоём. Вот я, в беззаконии зачат, в грехах родила меня мать моя. Вот Ты возлюбил истину в сердце, и внутрь меня явил мне мудрость Твою. Окропи меня иссопом, и, буду чист, омой меня, и буду белее снега. Дай мне услышать радость и веселье, и возрадуются кости Тобою сокрушённые. Отврати лицо Твоё от грехов моих, изгладь все беззакония мои. Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня. Не отверни меня от лица Твоего, и Духа Твоего Святого не отними от меня. Возврати мне радость спасения Твоего, и Духом Владычественным утверди меня. Научи беззаконных путям Твоим, и нечестивые к Тебе обратятся. Избавь меня от кровей, Боже, Боже спасения моего молю, и язык мой восхвалит правоту Твою. Господи! Отверзни уста мои, и уста мои возвестят хвалу Твою. Ибо жертвы Ты не желаешь, я дал бы её: к всесожжению не благоволишь. Жертва Богу – дух сокрушённый; сердца сокрушённого и смиренного Ты не презришь, Боже, Облагодетельствуй, Господи, по благоволению Твоему Сион; воздвигни стены Иерусалима; тогда благоугодны будут Тебе жертвы правды, возношение и всесожжение, тогда возложишь на алтарь Твой тельцов. Да воскреснет Бог, и расточаться враги Его, пусть бегут от лица Его все Его ненавидящие. Как исчезает дым, так и они пусть исчезнут. Как тает воск от огня, так пусть погибнут бесы пред любящими Бога и знаменующимися знаменем Креста и в радости восклицающими: радуйся, многочтимый и животворящий Крест Господень, прогоняющий бесов силою на тебе распятого Господа нашего Иисуса Христа, Который сходил в ад и уничтожил силу дьявола, дал нам тебя, Свой честный Крест, на прогнание всякого врага. О, многочтимый и животворящий Крест Господень, помогай мне со Святою Госпожою Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь».
Гром разразился в туннеле, забурлила земля под ногами, я понял, что падаю в пропасть…
…Когда я очнулся, глаза мои были свободны, повязки больше не было на глазах моих, я лежал на мягкой перине в огромной, освещённой свечами пещере. Мне давали нюхать материю, пропитанную едким слезоточивым составом.
Справа от меня стоял человек в маске, в чёрном, с крыльями за спиной. В руках он держал бриллиант многогранный, прозрачный, огромных размеров. Кто– то сказал мне:
– Смотри!
Устремил я глаза свои на бриллиант, сверкающий в логове маленьким Солнцем. Почувствовал успокоение, приятную слабость во всех своих членах, мне казалось, что свет бриллианта сияет уже не извне, а внутри моей головы. Мои веки слипались, губы скривились в покорной улыбке. Кто– то нежно погладил меня по голове мягкой, приятной, тёплой рукой.
– Видишь сны?
– Вероятно.
– Смотри на меня.
Я с огромным трудом поднял веки и обнаружил, что со мной говорит Силл.
Это был мужчина пятидесяти лет, с чёрной покладистой бородой, густыми бровями и губы его улыбались. На щеках и на лбу его чернели глубокие морщины, полные мудрости, опыта, тайны. Взгляд его был, как у кошки – проницательно ласков.
– Хочешь видеть Изгнанника?
– Очень.
– Смотри.
В полупрозрачном призрачном мареве дрёма появились туманные очертания тела огромного, двух исполинских крыльев, короны на Царство и Жезла Судьбы. Холодное, голубое, томное свечение исходило из тьмы усталого духа. Он заговорил незатейливо, неторопливо, спокойно, как старый умерший друг из самой преисподней:
– Отрекись во имя Иисуса Христа от меня.
Я молчал. Силл прошептал мне на ухо: «Хочешь увидеть Архангела Левиафана – отрекись».
Тогда я произнёс:
– Отрекаюсь.
В непроглядном тумане загорелась звезда, по имени Асластиада. Изгнанник сказал второй раз:
– Отрекись во имя Иисуса Христа от меня.
– Отрекаюсь.
И в третий раз потребовал падший, громким, уверенным, торжествующим голосом:
– Отрекись!
– Отрекаюсь!
– Иди ко мне.
– Кто ты?
– Я тот, кто даёт тебе Свет! Я тот, кто даёт тебе тьму.
– Ты прекрасен!
– Стань… Как я… Это просто...
– О чём ты скорбишь?
– Я? За всех вас, живущих. Не надо движения, деторождения, смерти. Идите ко мне. Я покой. Я тепло. Я свобода.
– Как зовут тебя люди?
– По разному. Имя моё...
– Знаю… Зло! Ты – есть зло… Сатана!
– Я восстал.
– На кого?
– На равного мне. Он хотел быть один, но никто не бывает один, даже если Он – Бог!
– Отрекаюсь, именем Бога Распятого от Сатаны! Сатана, да изыйдет! Святый Боже, Святый всесильный, Святый бессмертный, помилуй нас. Святый Боже, Святый всесильный, Святый бессмертный, помилуй нас. Святый Боже, Святый всесильный, Святый бессмертный, помилуй нас. Отрекаюсь от Сатаны… Отрекаюсь…
Падший Ангел исчез. Разыгралась страшная буря. Вихрь принёс с собой мрак и страдания. Во мраке послышался топот и визги, и шелест плащей, – неисчислимое войско неслось надо мной по бескрайнему небу. Объятый ужасом я потерял сознание…
Проснувшись, увидел, как Белый Ангел зажигает вокруг меня свечи. Я лежал во гробу. Голова моя сильно кружилась, но я помнил всё, как всегда помнил сны.
– Спрашивай всё, что ты хочешь, – сказал зажигающий свечи.
Вдруг, мне стало легко, я почувствовал силу и бодрость.
– Зачем приходил Сатана? – Спросил я.
– Он не мог не придти. Рядом с горой всегда пропасть. Без плюса нет минуса, брат мой.
– Скажи, Сатана – это ложь?
– Нет, Он – правда.
– А Бог?..
– Тоже правда.
– Две правды?
– Нет, правда одна. Едины, противоположны…
– Где мой путь?
– Там, куда ты пойдёшь.
– Я хочу видеть Бога!
– Если веришь в Него, возьми крест, и иди за Спасителем, как Он велел. Будь спокойным, забытым, смиренным, безгласным в руках палачей. Ползи в пустошь, отдай Ему плоть, раствори в Нём бессмертную душу. Терпи… Если веришь в Него. Есть ещё один путь, путь Изгнанника: можно стать сильным, сильнее себя; не жалеть, не любить, не прощать; стать свободным; восстать; победить этот мир. Это тоже путь к Богу, с другой стороны. Если ты не боишься суда. Бог найдёт тебя даже в Аду. Смотри, вот Он, твой Бог…
…Встало Солнце. Клара мирно спала у меня на плече. Как всегда. Вслед за ночью шёл день.
«ИЕГОВА»
ПРАВДИВАЯ ЭТИМОЛОГИЯ СЛОВА
Вокруг слова «Иегова» в последнее время искусственно создан ничем не оправданный ажиотаж. Люди, буквально доходят до истерии, в спорах между собой на эту тему. Священники Церкви, увы, не дают никакой информации. Я, к счастью знаю, кому сейчас это нужно и выгодно. Мой читатель будет знать правду.
Извольте, сейчас я её изложу.
Слово «Иегова» имеет еврейское происхождение. Буквально: «Jhovah» (Havan, или Ева), основное значение его – это существование в виде мужского и женского начала в едином теле одновременно. С точки зрения классической эзотерики и теософии, оно, в самом деле, означает только это и ничего более.
Неоднократно и абсолютно бесспорно доказано, что изначальный смысл слова «Иегова» был абсолютно гермафродитарным (гермафродит – размножающийся бесполым способом), на сегодняшний день – это уже аксиома.
Под этим именем древние евреи поклонялись многим Богам: Вакху; Озирису; Дионису и, практически всем известным науке Иовам из Ниссы, т.е. из Лунной Горы Моисея. Это – исторический факт. Древние предания повествуют о том, что Бог Вакх вырос в пещере Синайской горы. Сам Диодор, якобы специально поместил Ниссу между Финикией и Египтом. Озирис так же вырос в пещере Ниссы. Он был сыном Великого Зевса. Евреи называли его – «Иегова из Ниссы». Впрочем, это детали.
Имя «Иегова» было оккультным и представляло собой великую тайну. Третья заповедь прямо запрещает употреблять его «в суе» до сих пор. Поэтому его поменяли на «Адонайю», или «Господь». Протестанты пошли ещё дальше. Они вообще стали переводить на все языки без различия «Иегову» и «Элохим» словами «Бог» и «Господь». Что само по себе уже антинаучно. В этом отношении протестанты стали более католиками, чем сам Римский Папа, и ввели запрет на оба имени сразу. К чему мелочиться?
Однако на самом деле все эти истории – полная ерунда! Они только уводят от истины. Существует настоящая, объективная, подлинная причина тому, почему определение «Иегова» стало предосудительным. Дело в том, что это непроизносимое слово, слово, которое правильно произнести невозможно. В оригинале оно пишется так:
«YHVH»
Как Вы видите сами, в этой монограмме нет ни одной гласной буквы. Произнести это слово правильно человеческий язык просто не в состоянии. Любые попытки произнести Имя Бога приводят к Его искажению. Это – смертный грех.
Однако и это ещё не вся тайна…
…СОКРОВЕННАЯ ЭЗОТЕРИЧЕСКАЯ ТАЙНА ЕГИПЕТСКИХ ИЕРОФАНТОВ ЗАКЛЮЧАЕТСЯ В ТОМ, ЧТО И «YHVH» – НЕ ЕСТЬ СОБСТВЕННО ИМЯ.
И менее всего – это имя «Иегова».
«YHVH» – означает всего лишь гермафродитарную структуру духа, обладающего мужской и женской природой одновременно. «Иегова» – это просто «мужчина и женщина», объединённые в одно целое, в одном лице. В том виде, как это слово пишется и произносится теперь, оно является заменительным, ложным, уводящим сознание человека от истинной природы языка и вещей. Сами иерофанты буквально читают «YHVH» следующим метафорическим образом:
«НЕ ТАК КАК Я НАПИСАН, ЧИТАЮСЬ Я».
Для того чтобы подойти к настоящему звуку «непроизносимого имени» еврейского Бога Тайны, нужно, как минимум, обладать оккультными знаниями мистического деления Тетраграммотона на составные. Но и это будет всего лишь одним из условных ключей.
Тетраграммотон – название Бога, составленное на астральном плане из четырёх символических букв, его греческий титул – «YHVH». Настоящее древнее произношение хранится адептами в строжайшей тайне. Истинные евреи считали и считают это имя слишком священным, чтобы произносить его, поэтому заменяют в писаниях на «Господь», или «Иегову». Именно по этой причине современники так и называют «YHVH» Иеговой, или же Яхвой, что по сути дела одно и то же и является лингвистическим заблуждением.
«YHVH», «Иегова», или «Яхве» имеют лишь бледное, тенеобразное сходство с истинным Богом «Ветхого Завета». Это просто обман, или ширма.
Первыми в Библию этот обман ввели небезызвестные мазориты. Их разъясняющие, грамматические и критические «перевёртыши – указания» постоянно встречаются на полях древнееврейских рукописей, свитков Ветхого Завета. Подобные указания имеют строго научное обозначение, это – «мелхиты». Они обусловлены и определены, изучены до мелочей, скрупулёзнейшим образом. Сомневаться в их подлинности, у историков нет никаких оснований.
«Мазореты» – это раввины, которые занимались «Мазорой», от «Mazzoren» – «предание».
Они изобрели и внедрили в обиход специальную систему так называемых «Мазоретских Точек». Эти точки скрывали гласные буквы в самых важных словах всех древнееврейских «Священных Писаний». Система придавала безгласным словам «Священных Писаний» их реальное, правильное произношение исключительно прибавлениям к согласным этих самых точек, – зашифрованных гласных звуков. Так хитроумное изобретение учёных раввинов Тиверской Школы девятого века подменила подлинную конструкцию главных слов, понятий и имён всех «Моисеевых Книг».
Это было сделано по бесконтактному указу самого иерофанта Египа, чтобы окончательно запутать народ, увести его в паутину глобализаторской лжи, как можно дальше от правды. Система «Мазоретских Точек» прибавила путаницы и маскировки к уже существовавшим изначально в «Пятикнижие», и других зашифрованных теософских трудах.
Для большей объективности данного материала, возьму на себя смелость опубликовать тайный эзотерический смысл букв «Священного Имени».
Y. – Десятая буква древнееврейского алфавита, символически означает – Иод. Это пифагорейский символ двух так называемых «ответвлений тропы добродетели и порока». Правое ответвление – добродетель, левое – порок. Символ имени «ДЕСЯТИ» – совершенного числа. Изображается рукой, как рога – Виктория или Победа (неологизмы). Метафорическая десятеричная система исчисления цифр. Символ мужского достоинства и мужского начала.
H. – Восьмая буква древнееврейского алфавита. Обозначает число – 200 000. Эквивалента маленькой букве «h», символизирует Венеру, означает отверстие, или чрево. Это женское начало природы. Буква ионического происхождения.
V. – Не еврейская, двадцать вторая буква латинского алфавита (возможна связь с любимым числом иерофантов). Числовое значении – пять. Символ муже– женской, гермафродитарной природы духа.
Как Иегова, так и Яхве были еврейскими тайными именами, произошедшими от имени более раннего языческого Бога Иао, или Яхо (возможно в произношении «Ясо»). Однако халдеи поклонялись Ясо ещё до того, как евреи приняли это имя. У халдеев Яхо был высшим постижимым божеством, восседавшим над семью небесами и представляющим собой «Нетварный Духовный Свет» (сравните с библейскими определениями Бога). Лучом «Нетварного Духовного Света» у халдеев был Ноус, или «Разумный Демиург Материальной Вселенной», – по совместительству – «Божественный Манас в человеке». По– русски – совесть.
Истина, которую сообщали в то время только посвящённым адептам, заключалась в том, что имя «ИАО» было трёхбуквенным, а его природа – великой тайной, Тайной Великой Троицы, или её Триединства. Именно так объясняли смысл «ИАО» иерофанты народу.
Финикийцы также поклонялись верховному божеству по имени ИАО. «ИАО» было священным словом во всех древнеегипетских мистериях. Оно означало – «Единое Вечное Скрытое Божество в природе и человеке». Структурно – «Вселенская Мыслеоснова». Высшее Эго.
Диадор прямо указывал нам на то, что Богом Моисея был именно ИАО. Но так как последнее было «именем тайны», его нельзя было произносить, или даже писать. Нарушение этого запрета каралось в то время жестоко – смертной казнью. Поэтому самаритяне стали произносить это слово, как «Иегова», что с точки зрения жречества считалось абсолютно невинным.
Самаритяне нашли этот способ «не произношения Имени Бога» исключительно благодаря умелой манипуляции «мазоретскими точками» – гласными звуками, системе, при помощи которой можно безболезненно осуществить любую замену в правильном произношении слов.
Однако даже «Иегова» является более поздним, не изначальным изобретением самаритян. Первоначально это имя звучало как «ИА», «Иакх», или «Вакх». Аристотель сообщает, что древние арабы изображали Вакха в виде коня, коня Солнца – Бога Ра, следовавшего за колесницей, на которой ежедневно проезжал над землёй Бог Небес, древний русский Сварог.
Из этого можно сделать самостоятельный вывод, что даже ветхозаветные люди знали о том, что Иегова – ипостась, только конь древне – русской языческой веры.
ЭЛОИЗА И КВЕЛЬ.
(Отрывок из романа «Харрис»).
Элоиза любила бриллианты из дома Луны. Был День Серебра. Это солнце клонилось к закату, и жадная полночь ехидно шуршала своей темнотой за окошком родной пирамиды. В чёрной келье не спали.
Перед огромным очагом, на коленях сидела хозяйка Агафья и милая девочка – ангел.
Древний хворост корней мандрагоры пылал, освещая углы и царапины, трещины в стенах. На огне был чугунный котёл, в нём варилась похлёбка, – чеснок с глазом свиньи; синдерей; ясный сокол тельца; волос единорога и пышные тригги. Агафья читала вслух «Стрелочки Нерро». Девочка покорно слушала родную старуху, и слепая тоска подкатывалась комом к её нежному горлу, сжимая собой её мягкую плоть, так хотелось рыдать, выть от этого однообразия, просто кричать от тоски.
Старуха вынула из котелка жёлто– бледную, страшную кость, проколола её серебряной спицей, очистила накипь блестящим ножом Азилеса, древнего византийского Бога, полила алым виноградным вином и начала есть, пошло чавкая беззубым ртом. Эта кость была мягкой, как каша, доступной даже беззубым.
Девочка привычным движением потянулась у огня, заломила над головой тонкие белые пальцы.
Когда, после трапезы, бабка Агафья сонно закивала головой, когда глаза стали слипаться, а голос стал невыносимо ленивым, Элоиза вынула украдкой из– под одежды подарок Мессира, талисман, висевший на чёрном замшелом шнурке, шерсти дышлого вепря, драгоценный камень трипятого мира, согретый грудью её, подняла его перед глазами так, чтобы пламя очага просвечивало, и стала смотреть на изображение Квеля: в красно – чёрном сиянии Оникс выступал перед нею, как привидение, обнажённый юноша Квель с осью света в руке, с виноградной лозой по прозрачным ногам. Василиск пытался лизнуть ступни ног заоблачного видения шершавым двойным языком. И чистая, светлая, вселенская любовь переполняла невинное девичье сердце.
Она больно дохнула, спрятала талисман в кулачок, робко вымолвила:
– Бабушка! Сегодня в полночь в Дургане цветёт корень Бура. Все наши будут. Ах, добрая, милая, что тебе стоит, мне хочется, я больше так не могу, что мы хуже других? Мне не нужно плясать, лишь бы краешком глаза… И всё. Мне так скучно, там Квель, неужели ты так беспощадна. Я прошу: полетим! Полетим же сегодня… Сейчас! Мои крылья ослабли. Мне не нужно, возьми эту дряблую душу в залог, или плоть, делай всё, что ты хочешь, но только потом, а сейчас – полетим! Я люблю его, слышишь, родная, Айра? Или ты всё забыла?
В глазах девочки– ангела зажглась сумасшедшинка, безумное желание было сильнее, чем все запреты на этой планете. Старуха посмотрела вокруг, вдруг глаза её стали кошачьими, рот оскалился, открыв взгляду Элоизы огромный жёлтый клык, лицо стало хищным, звериным, по кошачьи весёлым.
– Хочется, юная леди? – Сказала Агафья, – ха, ха! Очень хочется, знаю. Во вкус вошла, сучка? Грех… Грех то какой. Эка шельма, Сю… Сю… В мыслях не было, что за парад. Ах, слаба я… Сдаюсь. Ради Мэтра. Хаддат.
Не спеша, обошла она келью, затворив наглухо ставни стальными засовами, заткнула ветошью все визуальные щели, закрыла все двери на ключ, залила брагой угль в очаге, осмотрела ведро с чёрным жиром, вынула из сундука горшок с остро – пахучей колдовской мазью. Как истая ведьма, притворилась расчётливой, благоразумной, медлительной – чисто холодного сердца старухой. Только руки старухи дрожали, будто у алкоголички со стажем, кошачьи зрачки зло метались по стенам, вспыхивали в темноте от необузданной страсти, от жажды и неги, – истомы греха. Два огромных корыта явились посередине.
Закончив ритуальную процедуру приготовления, бабка Агафья сняла с себя всё, разместила смепалый горшок меж корытами, уселась в одно из них, верхом на метле. Стала натирать себя глинообразной коричневой мазью из горшка. Келью наполнил удушливый отвратительный запах. Рецепт снадобья был очень прост: трясинад силдерей; трава болиголов; десять добрых частей эдельвейса из Дома Луны; вещий богозлослов; белена; сперма единорога; кровь младенцев, замученных до смерти…
Элоиза брезгливо отвернулась, чтобы не видеть, как старость уродует женщину. В последний миг, когда всё уже было готово, ей стало противно и стыдно.
– Ну, чего ты, малышка? – Проворчала старая ведьма, сидя в корыте. – Торопила… Теперь что ли в абанк? Раздевайся, назад пути нет. Телеграмму уже отнесли. Мэтр всё знает про нас.
– Я сейчас… Затуши свечку, бабушка. Мне… Очень, очень неловко.
– Ишь какая! Принцесса. На поляне не будешь стесняться? Чего с тебя взять, ты же ангел.
Старуха задула огарок, перекрестившись левой рукой. Девочка – ангел разделась, стала на колени в корыто и начала натираться. В темноте слышалось бормотание ведьмы, волшебные слова древних молитв и заклинаний:
– «Я вдыхаю в тебя Его душу, и силу, и славу. Во веки! Служи одному господину. И будь проклят тот, кто к тебе без Него прикоснётся… Аминь. Именем Бога Единого, Сущего, спящего ныне во чреве всевидящей матери Раайса, обращаюсь к Тебе, Царь подземного Царства, – прииди и выслушай волю того, кто Тебя вызывает, Алима и Тика, Булаза и Зи, Зии, – нуждаюсь в тебе и в Твоих верных слугах, прииди и слушай. И слово моё – есть печать Твоя, я заклинаю. Айра, такова моя воля. Да будет так, Вельзевул, сын отцов!
Стаи ангелов белых по небу гуляют на единорогах, любимые звери Твои мной посажены в клетки, им больше не выйти, зачем Тебе кровь этой полной от зноя, печали и гнева Луны? Вот и дочка твоя, Элоиза… Торгует собой на поляне, где только что цвёл Корень Бура. За Имя Твоё непорочное будет предсказано старцами, сколько безыдов в моём астафиде. Им будет число Колобка, что узнает все цифры, все коды и шифры, и знамя в руках его – лики звезды воровства. Олузанайя, с тобой, лишь с тобой будет сердце попавшего в рабство. И семь ярких звёзд, и семь ангелов – духов, узревших в ночи твои кольца колец. Айра, Айра, Хаддат, Гвателота, болота гниют, склеп Давида поёт о Тебе, моя правда – нет времени, кроме сейчас, нет движения, кроме вперёд. Впереди только тьма. Слышишь, чу, плачут камни на наших могилах? Смотри… Это небо становится ближе, Именем я изгоню из Тебя то, что пьёт Твои сны, бывший ангел. Отче наш, сущий на небесах! Да святится Имя твоё. Да будет воля Твоя, как на земле, так на небе. Хлеб наш насущный дай нам на сей день, и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим. И не введи нас во искушение, но избавь нас от немощи, ибо Твоё есть и Царство и Слава, и Сила. Во веки. Аминь. Я пришла. Я не знала тебя, Нас с Тобой будут ждать, нас с Тобой уже ждут. Там… Где взойдёт Луна. Мы с Тобой одно целое, нет ничего, что сумеет отнять у меня Твою душу. Эту душу съедят?..
Открой окна и двери свои, слышишь, я пришла в дом. Ибо гости боятся меня. И сейчас Ты увидишь, что будет потом. Легионы спасителей в слове. Мои руки, как нож, бесы слышат меня и бегут, как не жить в одной плоти и волку и агнцу. Будет больно – терпи, как терпел Вельзевул. Раайса, Раайса, Алима и Тика, Булаза, Булаза и Зи. Зи, Сахи, Сахи за Ра. Чур, чур, чур. Шша. Касание крыльев, идут за мной рядом, под сердцем, для нас больше нет расстояний»…
Элоиза с жадностью вдыхала запах растёртого зелья, её кожа горела, голова кружилась, обнажённое тело теряло свой вес. Перед глазами поплыли волнистые линии, треугольники, квадраты, круги неправильной формы. Как будто из бездны она услышала голос старухи:
– Атха! Больше нет расстояний! Ветер, будь нашим братом, возьми наши страсти, мы будем летать. Именем падшего, самого светлого Ангела!
Старуха вылетела из трубы очага на козе Расторгуя Манясе, животное было покрыто мягкой шерстью, приятной для голых ног. Сердце бабки Агафьи переполняла животная страсть, задыхаясь, старуха визжала, не помня себя:
– Атхилл! Легче воздуха – духа! Летим! Мы… Летим…
Нагая девочка – ангел парила следом за ней верхом на метле.
Летели с огромной скоростью, ветер жёг кожу, внизу всё мелькало. Элоиза наслаждалась полётом.
Она резко поднималась вверх: огромные чёрные тучи величием древних дворцов громоздились под ней; дикие молнии – змеи играли с её облаками. А вверху было ясное небо и звёзды, и месяц горел ярко – ярко, что резал глаза. И, казалось, – можно взять его в руку, заплести его в волосы, стать самой – самой красивой и неотразимой, и ничто на земле не смогло бы сравниться с такой красотой.
– Куда? Чёртова девка, свернёшь себе шею! Взбесилась совсем, – возопила старуха Агафья, управляя, умело козой за рога.
И тогда они падали в бездну и мчались так близко к земле, что травы шуршали от ведьминых прикосновений. Светлячки и гнилушки мерцали, и дикие птицы перекликались друг с другом от страха. В дремучем лесу.
С каждой новой секундой полёт становился быстрее.
Появлялись попутчики: бородатый седой великан в карнавальном костюме; развесёлый молочник на пляшущим тазе; глупая девочка лет девяти на безглавой игрушке – лошадке; ярко– рыжий ведьмак – людоед, и много– много других…
– Откуда вы, братцы? Сестрицы?.. – Крикнула бабка Агафья.
– Здесь Москва, с Баррикадной! Здесь Питер, Эгей, Пьяный двор! Кострома.
Другие голоса отвечали:
– Челны! Сингапур! Остров Мальта!
– Куда, куда, милые веды?
Эгей… На Седьмую Поляну. Свадьба, свадьба сегодня, жених – Леонол. И расцвёл Корень Бура, нельзя… Пропустить… Будет нечто…
Теперь уже целым клином, как гордые перелётные птицы, неслись они над грешной землёй нашей матушкой. И казалось, что месяц и звёзды, и звёздное небо летят вместе с нами поздравить двуглавого Мэтра, козла Леонола. Вдали появился крест сельского Храма. Развесёлый молочник на пляшущем тазе поддел его шпагой, крест рухнул в низину. Ведьмак – людоед плюнул в Храм. Храм от этого вспыхнул, как спичка, огнём. Здесь случился кошмарный пожар. Всё сгорело в секунду, до тла. Глупая девочка лет девяти на безглавой игрушке – лошадке радостно, весело и шаловливо захлопала в ладоши.
Месяц спрятался за горизонтом. При свете ярких лампад, факелов и костра по поляне ползали корявые тени ведьм и ведьмаков.
– Раайса Алима. Алима Тика Булаза. Булаза Зи…
Чёрный двуглавый козёл, Hyrcus Nocturnus, восседал на вершине горы, а под ним проносились десятки и сотни, и тысячи духов, и призраков ночи, пришедших со всех концов мира поздравить его.
– Ликуйте черти! Пойте бесы свой «рок\н\ролл мёртв», бейте в бубны сирены! Отныне все будут свободны, Тьма объединилась!..
Гудели незримые трубы из пьяных костей, и стучал барабан преисполненный кожей распятых, невинно замученных Храмом Иисуса Христа и Великой Святой Инквизицией первопроходцев: поэтов; художников и музыкантов; инженеров, врачей, и шутов. Выпи били хвостами: «бум; бум; там; там». В великанских чугунных котлах закипало агнийское варево, оно было лакомым и популярным, хотя не солёным. Говорили, что здешний хозяин терпеть не мог соль.
По кустам занимались любовью: отцы с дочерями; братья с сёстрами крови; ангелы, демоны; оборотни с малолетними, покорными, совсем ещё юными девочками; черти с монахами; оборотни с василисками; райские птицы с адскими тварями; святые с прелюбодеями. Всюду, в укромных местах копошились мерзкие группы озабоченных и похотливых. Были страшные пары.
Огромная жирная гусеница Аягава кормила трёх новорождённых вампиров своим голубым молоком: прожорливые младенцы прилипли к её обвисшим, жирным грудям, прокусив их насквозь, с молоком пили кровь. Аягава была очень нежной, её гнусная морда светилась материнской улыбкой.
Невинные дети пасли на заслонской равнине стада пустотелых червей, пожиравших святое причастие.
– С ними… С ними… Смелее… Вперёд! – Неторопливо звала Элоизу старуха Агафья.
– Что же будет? Увидят!.. Мне страшно, родная, – молвила девочка – ангел, смеясь.
– Пусть увидят, смелее! Эгей, Аллилуйя, нам по барабану, – кричала колдунья. – Мы здесь круче всех!
Обе бросились в пляску, она закружила их вихрем безумия, бурей забвения, безудержным воем, бешеным рёвом и сладостным хохотом.
Чья– то зелёная густая борода уколола грудь Элоизы; совершенно нелепый, мокрый и грязный лисий хвост щекотал её сзади; отвратительный мышь укусил её прямо за шею, затем извинился и поцеловал прямо в губы; кто– то пел ей на ушко чудесные песни, при этом, похабно ругаясь; кто– то гладил её между ног… Элоиза не сопротивлялась. Напротив, она соблюдала все правила этой игры, потакая партнёрам.
Вдруг что– то случилось, всё остановилось и замерло, как по приказу.
Прямо с чёрного неба, где бродит Неведомый, оцепеняющий ужасом, послышался голос, подобный набату ста землетрясений.
– Подойдите… Возьмите… Меня… Мои славные… Дети… Я… Хве! Веды слабые – силу мою! Аве кроткие – гордость! Нищие духом – есть мудрость моя, Алависта. Скорбные сердцем, примите мою вездесущую радость. Я здесь…
Великолепный седобородый старик, Патриарх Колдунов, автор «Тайной Доктрины», управляющий мессой, торжественно провозгласил:
– Sanctificetur nomen tuum per universum mundum, et libera nos ad omni malo! На колени, познавшие рай! Да прибудет вам вечная вечность. Аминь.
Дрогнул воздух, так лють пала ниц. Пародируя церковное пение, кощунственно эксцентрично запела:
– Gredo in Deum, patrem Luciferum qui greavit coelum et terram. Et in flium elius BELEVUL.
Под звук сатанинского хора голос молвил с небес:
– «О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Что лилия между тёрнами, то возлюбленная моя между девицами». Приведите невесту мою, голубицу мою ясноглазую!
Автор «Тайной Доктрины» спросил:
– Назовите мне имя, Мессир? Кто она?
– Ангел шалости есмь! – Отвечал Сатана. – Элоиза! Возьмите её…
Услышав имя из уст Вседержителя, девочка – ангел заплакала, почувствовав, как леденеет кровь в её жилах.
– Сударыня! Госпожа Элоиза, владычица ночи и мира ночного, где Вы? – Возопила толпа. –Ave, archisponza Veliza!
– «О, ты прекрасен, возлюбленный мой, и любезен! И ложе у нас – зелень; кровли домов наших – кедры; потолки наши – кипарисы», – пролепетали её непослушные губы.
Она беспомощно съёжилась, ладони прилипли к глазам, стало жутко и так захотелось бежать! Но огромные когти, шершавые пальцы и щупальца, клешни схватили её безнадёжное тело, обнажённую поволокли.
Тогда Неведомый взвыл:
– Вижу… Вижу… Прииди!
Девочка – ангел поникла головой, увидела впереди животворный престол, что горел, как звезда, и вокруг – войско демонов новых, доселе невидимых. Совершив над собой исполинское усилие, преломив волю и эго, победив свою мерзость, она совершила шаг в сторону чуда, подняла свои очи на тех, кто сидел перед ней. На Него! И, о, Боже!..
Свершилось!!!
Шкура грязная спала с ужасного зверя. Древний Бог любви Квель предстал перед Лизой во всей своей красоте: с улыбкой вечного блаженства на устах; с пентаграммой в одной руке, с виноградною кистью в другой. А вокруг – птицы феникс, хризолит Византии; гигантские гладкие змеи в ногах; и цветы.
В этот миг сатанинский шабаш превратился в чудесную оргию Эроса: дряхлые ведьмы в раскошных премилых красавиц; чудища в эльфов; живые покойники в зримых сатиров; упыри в белых бабочек. Самую нежную, самую тёплую бабочку звали – Аягава. И с ней её чудные дети, как сны – мотыльки.
Обнажённый юноша Квель открылся объятиям Элоизы. Его голос был словно пение птиц, словно «Песня Песней», словно музыка муз:
– «Цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей; смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние. Встань, возлюбленная моя, выйди! Голубица моя в ущелии скалы под кровом утёса! Покажи мне лицо твоё, дай мне услышать голос твой; потому что голос твой сладок и лицо твоё приятно».
– «Ловите нам лисиц, лисенят, которые портят виноградники, а виноградники наши в цвете. Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему; он пасёт между лилиями. Доколе день дышит прохладою, и убегают тени, возвратись, будь подобен серне или молодому оленю на расселинах гор». – Отвечала ему наша девочка – ангел.
Элоиза упала в объятия Бога.
«Только во тьме – Свет. Только в молчании – слово».
ЛИЯ
– «Бог – есть любовь». Так было написано на обереге.
– Да? И какой в этом смысл?
– Я не знаю. Оберег подарил мне отец. С тех пор я так и ношу его на груди. Он хранит меня всю мою жизнь. И вчера уберёг мою душу от лютого зверя лесного. Выскочил он на меня из елей молодых, густо – густо росли, и ударил бочиной, свалил меня с ног. Я хватился копья, а копья в руках нет. Лежу под чудовищем трупом, оно надо мною рычит, словно вепрь, целит в горло клыком. Чудом ниже задел, если бы хоть немного повыше – конец. Вспомнил я тогда про оберег, нащупал его на плече, слышу – тёплый, как кровь. «На всё воля Твоя», – шепчу – «Бог есть любовь». А другою, свободной рукою нащупал копьё под кустом; видать выронил, падая. Изловчился, пронзил этой гадине сердце. Да, знаешь, метко всё так получилось! Оберег спас меня.
– Оберег спас тебя и поэтому я до сих пор ещё здесь и жива.
– О тебе мысли не было. Впрочем, если и так, то какая мне лично от этого выгода? Я – деловой человек! Я о выгоде только и думаю. Слышишь, ты? «Мы же взрослые люди, мы редко рискуем бесплатно?»
– Погоди, бизнесмен, если Воля Его, стало быть, будет выгода и про тебя.
Нет, не видел он лика её, он был слаб и не мог открыть глаз. Только слышал по голосу, что она – девушка. Что улыбается ласково и хорошо. Впрочем: «это не значит почти ничего, кроме того, что возможно мы будем жить».
Иван – сын Ивана с Урала и Лия – дочь дождя и огромного Города Снов, чьё название не произносят открыто, шли по лесной дороге с Великой Горы, в столицу мира сего – Город Ра. Охотники возвращались с работы, а сыть из мира теней затравили нечаянно: она сама вышла из тени, запуганная самострелами. Мистерии совершались здесь регулярно, во славу Сварога. Великая Гора не пустовала. Там, на чудесных лужайках паслись невиданные существа: дикие; неукротимые; чудовищные и прекрасные дети матушки нашей Земли, волшебницы Тетры, и посланцы небес. Ловили их так же, как рыбу – сетями.
В долинах уже зарождалась весна, а здесь, на Горе всё ещё было холодно, временами шёл снег. Тучи были тяжёлыми и неказистыми. Солнце клонилось к закату.
Темнело.
Но, даже в этих нечаянных сумерках было слышно весну. Из– под куч прелого, прошлогоднего, мёртвого пробивались ростки новой жизни: выползала трава вездесущая, нежно– зелёная, шустрая; да трещал чёрный ворон в глуши, собирая гнездо ночевать. Всюду капало. Это сам Батюшка лес тихо плакал от счастья, что счастье – вокруг.
Путникам становилось спокойно.
– От всего упасал меня сей оберег, – говорил Иван Лие, – от воды, от огня, от змеиного яда, от хищных людей… От одной беды только не спас.
– От чего? – Спросила его нежно девушка.
– От тебя.
Оба закутаны были в единороговы шкуры: он – в огромную, толстую, рыжую, с пастью вместо капюшона; она – в белую. Белые единороги были редкостью здесь в это время. Впрочем, наверное, как и везде. У обоих в руках по копью, да ножи за спиной по шесть штук, арбалеты под шкурами новые с пневмо– прицелами и ядовитыми дротами, арбалеты не было видно снаружи. Со стороны невозможно было определить кто мужчина, а кто из них женщина. Это – на всякий случай. На случай войны!
Он присел и поднёс руку к ране.
– Очень больно? – Спросила она.
– Нет, почти не болит. Только ноет немного. Противно. Как глупо всё, как попустил, не пойму. Раньше был осторожней, проворней. А может быть просто моложе. Я не хочу умирать. Знаешь, я не люблю её – смерть.
Лия заботливо посмотрела на него сверху вниз.
– Разреши, я поправлю твой бинт, поставлю капельницу, станет легче.
– Только не здесь. Здесь возможна инфекция. Скоро будет пещера?
– Теперь уже скоро. Почти что пришли.
– Это точно? Скажи, не заблудимся мы? Слышу глушь, словно море шумит. Ни тропы, ни зарубок…
– По звёздам дойдём. Будь покоен. Я их сегодня и сквозь тучи вижу. Поверь.
– Да, я верю. Я тоже умею… Сквозь тучи… Теперь точно знаю, сегодня дойдём.
Он открыл глаза. Мать Земля дала ему силы на это. Он впервые увидел, что Лия прекрасна. Лия увидела, что глаза у него голубые. Голубые, как чистое небо, глубокие, как океан.
– Спаси, Господи Ра нашу Матушку Тетру, спасибо Тебе, Мать Сварга! Я молилась Богам, теперь ты тоже зрячий! Это значит нас двое, так легче прожить. Смертей больше не будет. Мы выживем, Ваня! Всем демонам этого мира на зло. Я молилась! Меня услышали Боги!
И Лия заплакала, совсем как маленькая – маленькая девочка у сломанной ненарочно игрушки. Но, в скорости замолчала. Прислушалась к шуму деревьев, – не смотря ни на что, нужно было хранить безопасность.
– Ты умница, Лия, я очень тебе благодарен.
– Что это значит, что: «Бог – есть любовь?» – спросила она, убрав слёзы, стыдливо, как истинный воин. – Скажи, кто твой Бог? Я заметила, твой оберег – это крест. Почему?
– Я не знаю. Мне – тридцать семь. Я всё время твержу про Него, но не знаю, кто Он. Его Слово – закрытая сфера, кто ведает, что там внутри? Нам не нужно знать правду. Узнаешь – умрёшь!
– Знаешь, я бы на это пошла. Умереть, но узнать, разве это не счастье?
Они замолчали. На лес легла ночь.
– На Ура… – начал он было, но остановился.
Название края родного вызвало невыносимую боль в области сердца – тоску. Всё, что было вокруг: потолок чёрных туч; мокрый, льдинками снег; сладкий запах хвои иноземной; печальный треск ворона – треск, призывающий смерть – всё это ему было ненавистно без Родины!
Ненавистна была ему и она, наречённая случаем, суженная и любимая из века в век. Боже, как глупа жизнь! Это из– за неё, только из– за неё, из– за Лии, он никогда не вернётся домой. Он умрёт на чужбине бродягой. Подохнет, как брошенный всеми подраненный пёс. Черви съедят его тело. Никто не присыплет землёй, не поставит креста в изголовье, никто не поплачет над ним. А она, как ни в чём не бывало, как прежде пойдёт на охоту одна. Здесь так принято – дело привычки. Здесь не плачут над мёртвыми, нет. Только мёртвые здесь и хоронят своих мертвецов.
– На Урале, – продолжал он, выждав паузу, – отец мой был знахарем, был он из тайных жрецов Пресветлейшего Господа Ра. Великим Божественным тайнам хотел он меня научить, да не вышло. Видать, глуп я был, думал всё о другом. Хотя, кое– что и запомнил. Но это так, это можно сказать и не в счёт.
Из– под белого единорогова капюшона блеснули глаза её вещие, злые, как ведьмины угли, как звёзды среди мёртвых туч, страшно– близкие, страшно– родные. И почувствовал он, что чужбина теперь – его Родина!
Да, умрёт он конечно же из– за неё, проклятущей любимой, подохнет, как зверь лесной и… Будет счастлив при этом.
Вот ключ! Может быть, эта штука и есть та «любовь» с оберега, которая – «Бог»? Может быть. Только кто его знает, а может, и нет? Чтобы это понять, нужны жертвы. Человеку всегда нужны слёзы и кровь!
– А что, девушка, милая, правду ли мне говорили, будто у вас здесь приносятся жертвы – человечьи? Будто мужчины собственноручно режут насмерть своих первенцев?
– Об этом нельзя говорить, – ответила с ужасом Лия.
– Что же так? Мне всё хочется знать.
– Молчи. Если скажешь хоть слово, убью. И никто не найдёт! – Сказала она, да так грозно и страшно, что он замолчал.
Со всех звериных троп сошли уже давно. И вдруг вышли они на лесную поляну, со всех сторон ограждённую скалами. Вышла Луна из– за туч. Неожиданно стало светло. А поляна была очень тёплой и тихой. Посредине её росла яблонька, под белым снегом.
– Стоп, куда мы пришли? – Выкрикнула она. – Что– то этой поляны я, право, не помню.
– Чёрт возьми! Так и знал. Так и знал, что заблудимся. Что ж ты свернула с дороги?
– Я быстрее хотела, короче…
– Вот тебе и короче. Бестолковая ты, Лия – Нюша. По звёздам хотела, а по Земле не смогла. Ночь вокруг, дикий лес, как мы будем сейчас? Отвечай!
Он присел на поваленный ствол, вытер пот со лба краешком единороговой шкуры.
Она совершенно не думала о себе. Только о нём. Сама ко всему уж привычная, знамо. Переночевала б в лесу, как и дома, чего не случалось порой на охоте! Только он был другим. Он ослаб и устал, его мучила рана. Его нужно было спасать.
– Ты не бойся, найдём мы ночлег. Очень скоро найдём, – сказала она.
– Если только что в волчьей норе. Да? На верную смерть?
– Нет, в пещере. В другой. Да… В Священной Пещере Друидов. Их нет, будь, покоен, я знаю. Их нет, они все на «камнях». В этом месяце их здесь не будет. Спрячемся мы у «НЕЁ».
– У кого, у «НЕЁ»?
– Тс– с. Это имя так свято, что я не могу его произнести.
– Тогда где же «ОНА».
– Тут уж близко. Уже недалече. Терпи.
Взгляд Лии остановился на стрелке, вырезанной аккуратно в коре той самой яблоньки, что стояла посередине поляны. Зафиксировав направление, девушка пошла прямо к скалам. Иван осторожно последовал точно за ней. Вскоре вошли они в некий овраг, что представлял собой бывшее русло высохшей ныне горной реки. Русло потока густо заросло вереском и невиданным на Урале кустарником так, что не было видно, куда ступает нога. Вдруг Лия застыла, едва успев удержаться над пропастью – чёрною ямой. Показалось, что дальше идти просто– напросто некуда. Но, на отвесной скале, что напротив, разглядели они ту же самую стрелку, написанною белой краской. По самому краю бездны вышли они на площадку в скале. Это была святая площадка пред входом в жилище таинственного божества и друидов.
Посреди площадки стоял чёрный камень, гладкий и круглый, как жёлудь, только огромных размеров.
– Пришли, – кротко сказала девушка, преклонив голову, – этот камень есть местный хозяин, вернее хозяйка. Она – Бог.
Подойдя к Камню, Лия трепетно обняла и поцеловала Его. Потом медленно повернулась к Ивану и тихо сказала:
– Пойдём. Теперь можно.
Лия взяла его за руку и повела. В скале, заросшая мхом, была железная дверь. Лия постучалась в неё, но никто не ответил.
– Летучие мыши ушли, вероятно, нет писка, – сказала девушка Ивану, – не самый лучший знак!
Стальная дверь не запиралась никогда. Открыв её, Иван и Лия вошли в просторную, тёплую, прокуренную ладаном пещеру. Из приоткрытой двери падал свет, и можно было видеть золотой треножник – алтарь курений с не потухшими углями. Лия набросала в него сухих веток, что были заготовлены друидами. Вспыхнуло яркое пламя, пещера осветилась.
В самой глубине пещеры стоял маленький мраморный идол. Он был очень древним, с чудовищной звериной мордой вместо лика, с крылышками, вместо рук и красными рубинами в глазах.
Впервые, за несколько суток, Иван и Лия скинули с себя единороговы шкуры.
На нём был жреческий комбинезон, – синайская одежда из чёрной не промокающей кожи. Такую одежду позволено было носить только воинам, или охотникам. Комбинезон был ненавязчиво редко, со вкусом расшит золотыми узорами на херувимские темы. Когда Иван двигал руками, казалось, что ангелы вышитые перелетают с плеча на плечо и обратно. Крестик был под одеждой. Чёрная густая борода Ивана свисала завитой в десяток косичек, но они растрепались за время похода и спутались, свились, так что их обладатель выглядел жалким и даже немного смешным.
Кроме креста под одеждой скрывалась повязка на ране, уже не достаточно чистая (не говоря о стерильности), влажная от потовых выделений, снаружи похожая больше на грязную тряпку.
Девушка была в платье, почти, что до пят, на ногах её были сандалии. Из– под платья виднелись мужские штаны. Талию туго стягивал кожаный пояс. На груди – пирамидальный, низкий до пояса вырез, обнажавший соски, – обычная одежда всех местных охотниц.
Они сняли с себя всё оружие и отложили его у порога. Получилась огромная куча.
Когда пламя на жертвеннике разгорелось, в пещере стало светло. Иван сел поближе к огню.
Лия встала на колени перед маленьким мраморным идолом, протянула руки к Нему, соединила их над бровями, повторила это движение трижды. Произнесла молитву на языке неизвестном Ивану. Иван понял, что Лия молится ЕЙ, – Камню.
Он посмотрел на костёр, достал крестик, сжал его в кулаке и сказал очень коротко:
– «Бог – есть любовь».
Лия вмиг замолчала.
– Посмотри, вот тебе и ночлег, – после длительной паузы сказала Лия.
У противоположной стены пещеры лежали в огромном количестве шкуры неопределённых животных. Вероятней всего это были ложи друидов.
С удивлением он посмотрел на неё: от усталости, видимо, не понимает, что делает, думает, видимо, что от всего сохранит её камень.
Она же тем временем, уложила его на самую мягкую из этих шкур, достала из рюкзака всё, что было нужно для перевязки. Сделала ему три укола, поставила капельницу и побежала за чистой водой на родник, в глухое устье пещеры. От капельницы, буквально сразу стало значительно легче. Лия принесла воду, согрела её на огне, обмыла рану, обработала стрептоцидом, края натёрла целебным зельем специальным, для ран. Перевязала свежими бинтами и марлей. Про себя он отметил, что Лия была великолепной врачихой, как, впрочем, и все охотницы этого края.
– Миди, Миди, – шептал он, как в бреду.
Миди – были одними из самых прекрасных и соблазнительных уральских демонов, что по ночам пили кровь уральских девушек и парней. Сам Миди – ни парень, ни девушка – гермафродит – парень и девушка вместе.
Мальчики часто бывают похожи на девочек. Лия как раз была именно из той компании. Она была очень похожа на парня. Ивана это даже пугало. Он видел голую женскую грудь, и всё же не знал, кто она, Лия – девочка или мальчик? Ни он, ни она, он и она вместе – Миди!
Иногда ему даже хотелось задать Лие этот вопрос: «Кто ты, Лия, скажи?» Только это было уж очень смешно. Он боялся обидеть её. Страшно. Страшно ему было просто узнать, кто она! Вдруг пришлось бы узнать и в тот час умереть?.. Это было бы слишком банально. «Не в правилах цирка».
Лия вынула из рюкзака свежую новую скатерть, разложила её перед ним; положила на скатерть ломоть пшеничного хлеба, немножечко сыра, сухие плоды, для него – закопченной телятины. Сама она мясо, как пищу не воспринимала. Мясного не ели охотницы – грех.
Он вынул из вены иглу. Она одобрительно покачала головой.
– Уже лучше? – Спросила она.
– Да, совсем хорошо.
– Больше мы не заблудимся, ешь. На рассвете, наверняка, здесь уже будут наши. У них два конвоя. На одном будет бык. На другой положим тебя. Так доберёмся до Города. Да, и не будь таким скучным, зануда. Ведь всё обошлось. Что тревожит тебя?
– Как найдут они нас?
– У них есть маячки. Всё продумано. Спи.
– От тебя пахнет воском.
– Тебе не нравится, да?
– Пахнет плавленым воском, да твоим серебром.
– Что?
– Успокойся, это не бред, это просто стихи.
– А у нас не бывает стихов.
– Очень жаль.
Из оружейной кучи он достал копьё, которым убил давеча сыть. Посмотрел – нет ли крови? Крови – не было.
– Сыти бескровны, – сказала ему Лия.
– Мои наконечники для ваших копий здесь дороже золота и алмазов. А там, на Урале они достаются мне даром. Я – торговец оружием, я не охотник, как тебе это? На моей Родине железное всё, даже ложки и люди. Если к вам придут – несдобровать! Истребят всех до единого. У кого наше железо, у того и власть! С вашим оружием только быков, да и то не всегда. Я – ловец человеков!
– А что, они могут прийти?
– Был потоп водный. Теперь будет кровавый. И это – конец! Ничего не останется, камня на камне!
– «Она» не допустит…
– «Ей» тоже найдут своё место.
– Как тебе самому – то не страшно? Такие слова!
– Я всего лишь торговец. Конечно, боюсь. Только что с этим делать – не знаю.
– Тогда не торгуй. Хлеба хватит на всех. Мы – охотники – мирные люди.
– «Бог – есть любовь»… Непонятная фраза. Ваши Боги, к примеру, любят того, кто сильнее. На мой товар всегда будет купец. Не я, так другой кто – нибудь. Смысла нет. Этот мой оберег… Что хотел передать мне отец?
– Убери это. Я тебя очень прошу, убери! – Прошептала она с отвращением и неприязнью.
Он бросил копьё в самый дальний угол пещеры.
– Скажи, правду ли говорят, что у вас, в таинствах ваших Мистерий, мужчины переодеваются в женщин, а женщины – наоборот? – Опять заговорил, было, он. – Скажи мне, зачем? Разве «ОНА»…
– Замолчи! – Прервала его Лия, так повелительно – грозно, как прежде, когда он спрашивал о человеческих жертвах.
Но молчать он уже не хотел. Он хотел слышать правду и только её.
– Слышишь, ты, Лия – Нюша, Земля под вами трясётся! Носить вас не хочет! Накажет вас Бог, и не камень – булыжник, а БОГ! Все уйдёте во Ад. В преисподнюю, к бесам.
– За что?
– За то, что природу вы всю извратили. Развратники вы – варвары! Женщина – это женщина, а не мужчина, понятно? Она никогда им не станет, запомни, так Бог захотел.
Лия рассмеялась ему прямо в лицо. Видно было, что он её развеселил.
– Ничего ты не знаешь, пришелец. Ничего, ровным счётом, зачем говоришь ерунду?
Он посмотрел на неё пристально, сурово, побелел, стиснул зубы до боли в висках, почувствовал кожей смешное и страшное вместе. Чуть уже не сорвался с его языка этот самый безумный вопрос: «кто ты, Лия, скажи, может, Миди?».
Однако стерпел, встал, накинул на плечи единорогову шкуру.
– Ты куда? – Спросила она.
– Из пещеры.
– Зачем?
– Буду спать.
– Разве здесь плохо спать?
– Плохо.
– Как? Почему?
Он молчал. Тишина объяснила ей всё. Она всё поняла. Покраснела… Смутилась…
Так кончился мальчик – охотник. Осталась лишь девочка – Лия. Всё так, как должно было быть.
– Я люблю тебя, Ваня, – сказала она.
– Ты понимаешь, как это серьёзно?
– Я всё понимаю. Я всё понимала сначала. Ещё до сотворения мира. Я – женщина!
– Зато я несу в этот мир только зло!
– Так не надо, Иван, до рассвета ещё время есть. «Будет выгода и про тебя», помнишь, я говорила?
– «Бог – есть любовь» – он сжал крестик в руке.
Они подошли к черной бездне за входом в пещеру и сделали шаг. Смерти нет.
А с утра конвоиры искали их по маячкам. Но нашли только шкуры и груды металла.
СВЯТОЙ ЖИВОТВОРЯЩИЙ КРЕСТ.
Практически все современные христианские сектанты не носят крестов и не крестятся, объясняя это тем, что крест представляет собой орудие пытки, на котором распяли Иисуса Христа. Это утверждение является результатом невежества и абсолютной религиозной безграмотности недалёких, тёмных, забитых людей.
Дело в том, что Святой Животворящий Крест орудием пытки сделали сатанисты, убийцы и палачи. Своим пренебрежительным отношением к этому Святому символу, сектанты ставят себя на одно место с ними.
Крест – древнейший божественный символ, который известен истории человечества за многие тысячи лет до того, как на крестах стали мучит и убивать.
Знаменитый учёный, историк и археолог Мариет Бей, исследовал Древний Египет, доказал, что во всех первоначальных гробницах египетских фараонов планы помещений имеют формы крестов. Кроме того, именно крест клали на грудь мёртвому на похоронах египтян, точно так же, как он кладётся на тела всех умерших по официальным христианским канонам. Точно такой же священный обряд уже многие тысячи лет сопровождает ушедших в иной мир буддийских адептов. Крест – это древний символ Великого Братства всех светлых и добрых людей!
Крестов очень много, но именно «Крест Распятия», как это не странно, возник много раньше христианства. И это доказано совершенно бесспорно. «Крест Распятия» известен и употреблялся за тысячелетия до нашей эры. Он был неотъемлемой частью различных ритуалов не только в Египте, но и в Древней Греции, В Вавилоне, в Индии, так же как и в Китае, в Мексике и в Перу.
«Крест Распятия» – древний космический символ. Он существовал у всех языческих народов мира. Такое заявление засвидетельствовано ещё самим Великим Тертуллианом:
«Происхождение всех ваших богов берет начало от фигур, связанных по образу креста. Все эти образы на ваших знамёнах – только суть добавления к нашим крестам, подвески на ваших хоругвях являются внешним покровом крестов» – писал он.
И был прав…
.. «ТАУ», или «Т» – есть самая древняя из всех известных символических форм. «Крест Распятия» с рукояткой имеется в руках почти каждого языческого Бога, включая Бога Ваала и Богиню Астарту. Эти символы выкапывали из самых нижних оснований древнего города Трои, он постоянно появлялся на ископаемых реликвиях этрусков и халдеев.
Как указывает в своих научных работах м– с Джемиссон, специалист по истории древнего мира:
«Крест Египта был посохом Святого Антония и нагрудным знаком Святого Филиппа». «Крест Распятия» (Лабарум Константина) задолго до того служил эмблемой в Энтурии. Лабарум так же был знаком Озириса, и даже сам Гор представлен на идолах с длинным латинским крестом.
Греческий нагрудный «Крест Распятия», на самом деле, по мнению целого ряда учёных историков, является египетским. «Крест Распятия» (Крукс Астарта) до сих пор находят на древних монетах республики Тарса.
Этот символ, столь обычный сегодня в Европе, встречается на грудях древних мумий. Азиатские племена, приносящие дань в Древний Египет, в страну иерофантов, широко знамениты своими одеяниями, усыпанными золотыми крестами. Сэр Генри Уилкинсон датирует эти кресты 1500 годом до Рождества Христова.
Возникает вполне справедливый вопрос: ПРИЧЁМ ЗДЕСЬ ОРУДИЕ ПЫТКИ?
На крест Иисуса повесили люди! Самые обыкновенные смертные люди, простыми человеческими руками! Это РУКИ ЛЮДСКИЕ убили Иисуса Христа, а не крест. Почему бы Вам, Господа Сектанты, во имя своей «святой веры» не ампутировать их? Что, слабо? Язычком чесать легче? Понятно…
…Крещение – ритуал очищения человека крестом. Применяется с незапамятных времён, на церемониях священных таинств ещё в Древней Индии. Позднее был позаимствован у индийцев Ионном Крестителем, стал использоваться его учениками и последователями, которые, кстати, христианами вообще не были.
Обряд этот уже одряхлел от собственной древности, когда его приняли христиане древних веков.
Изначально, крещение принадлежало к самой ранней халдео – аккадийской теургии; оно религиозно совершалось в ночных церемониях, в пирамидах, где до сих пор археологи находят купели в виде маленьких саркофагов. Известно, что крещение имело место во времена Элевсинских мистерий, на священных храмовых озёрах, и применяется до сих пор потомками древних сабеян.
Всенощные бдения и религиозные ритуалы современных сабеян описаны учёными очень подробно. Они (сабеяне) всё ещё сохранили теургические ритуалы крещения своих далёких предков, халдейских посвящённых. Их религия – только один из видов крещения, так называемая «религия семи очищений», во имя семи планетарных (Семи Ангелов Присутствия) Римской Католической Церкви.
Уважаемые сектанты, если Вы говорите, что уважаете и почитаете «Библию», то наверняка должны знать, что сами Апостолы славили Сятой Животворящий Крест. Апостол Павел, например, говорил так:
«А я не желаю хвалиться, разве только Крестом Господа нашего Иисуса Христа, которым для меня мир распят, а я для мира» (К Галатам. 6.14.).
Святитель Иоанн Златоуст, живший в четвёртом веке, тоже писал в своём «Слове о Христе»:
«Не стыдись, христианин, Креста, этого величайшего блага. Когда с нами крест – нам уже демоны не страшны… Обними, человек, спасительное знамя наших душ – Животворящий Крест Господень. Крест изгнал заблуждение. Крест ввёл истину во вселенную. Будем носить у себя Крест на шее, яко венок».
Можно вспомнить для профилактики и самого Иисуса, ещё до распятия:
«Кто хочет идти за Мною, отверзнись себя и возьми Крест свой, и следуй за Мною». (Матфея. 16. 24.). (Марка. 8. 34.).
И не нужно перефразировать «Библию» так, как это выгодно Вам – непорядочно.
Сказано так, как написано:
«Покайтесь, и да крестится каждый из Вас во Имя Иисуса Христа для прощения грехов, и получите дар Святого Духа». (Пётр. Деяния. 2. 38.).
Перед Страшным Судом, при кончине мира, на небе явится знамение. Святые Отцы считают, что это будет именно Святой Животворящий Крест. Он воссияет и будет ярким, как Солнце!
Крестом освящается Земля, воздух, и пища, и все предметы, и люди. Святая Православная Русь всегда ставила кресты, как обереги, на развилках дорог, на опушках лесов, на священных полянах. Эта традиция старше христианства. Ей тысячи лет. Носите кресты и креститесь! Крест – это наш родной, самый древний Божественный знак!
ОДНА НОЧЬ БЕЗ ФЕНАЗЕПАМА.
«Грошовый счёт в казённом конверте
За непогашенный мёртвым ночник.
Ему не скрыться от нас после смерти,
Пока мы помним, что он наш должник».
(Нау.).
В двенадцати километрах от Астерона, города моего детства, на заросшей кустарником Фиеронской горе, при дороге, бил источник живой целебной воды. Огромная каменная глыба надписью свидетельствовала о том, что некогда этот родник был освящён самим архитектором Силлы, страны моих снов. Изображения тайных, древних Богов и Богинь красовались на камне, высечены нерукотворно, но живо, и время не властвовало над Ними, ибо время было подвластно всей этой картине. Картина была живой тенью малого мира – нашего с Вами мира людей.
Прямо напротив источника, вдоль дороги стояло кафе, где всегда можно было передохнуть и подкрепиться водителям и пассажирам. Кафе содержал коварный еврей Араон.
Арка разделяла кафе на две части. Одна – для солидных и знатных гостей, другая – для простого народа. Заведение работало круглосуточно, жена Араона, Мария, везде успевала. Она была доброй хозяйкой.
Среди местного населения кафе считалось крайне подозрительным местом. После того, как сумерки поглощали округу, добрые люди в него не ходили. Имели место нехорошие слухи о тёмных делах, совершаемых в этой лачуге. Однако сам Араон был пронырлив, как змей и всегда выходил сухим из воды. Деньги делали своё мерзкое дело.
Была ночь.
В зале для знатных гостей восседал магистр ордена Зегесов (тайной масонской организации), розенкрейцер Ван Либид. В ногах его, на пышном турецком ковре, в унизительном и неудобном положении располагался толстяк, очевидно астматик, с лысым черепом и круглым красным лицом. Это был «вольный каменщик» Алеса Дулас. Шагах в пяти от него, на полу, девять боевиков – головорезов играли в карты.
– Чёрт возьми! – Воскликнул Ван Либид, – лучше бы я согласился быть червяком в одной из столиц, чем орлом в этой провинциальной норе! Здесь такая тоска, скажи, Дулас, чего ты молчишь? Только виртуализм, да тупой, безголовый, безропотный скот – вот и всё. Разве я начальник тюрьмы под названием: «эта дыра»? Ничего впереди. Сгниёшь в этой вонючей канаве, вся жизнь пройдёт мимо. То ли дело Москва, или, скажем Нью– Йорк… Не такой я планировал нашу судьбу.
– Да, не весело здесь, – согласился Алеса Дулас. – Только мне представляется всё это платой за наше спокойствие. Здесь же спокойно, мессир. Вот и ладно. А я, лично я по войне не скучаю.
В этот момент, больше всего, вольного каменщика занимали картёжники. Он только создавал вид, что внимательно слушает своего господина, потакая ему. Хотя исподтишка он следил за игрой своих головорезов, думая лишь об одном: «если у «Длинного» выпадет двойка, пожалуй, что он сорвёт куш». Только для соблюдения субординации он спросил розенкрейцера:
– Из– за чего, говорите, мессир, сердит на Вас местный «Смотрящий»?
– Всё из– за баб, мой дружище. Всё только лишь из– за них.
И вот, в порыве припадка болтливости, с таинственным, крайне загадочным видом, на ухо, чтобы никто не услышал, сообщил магистр покорному слуге своему, что «Смотрящий» приревновал его к одной обворожительной девушке лёгкого поведения. И теперь, разумеется, Либид жаждет любой ценой возвратить себе милость начальника. Совсем недалеко от Астерона, в замке Севул (мне случалось бывать в этом замке), под стражей находятся Оум и Герц, родные братья самого императора мира. Перед коронацией на престол, будущий император умертвил всех своих родственников, кроме этих. В связи с чем «Смотрящий» находился в постоянном смятении. Он понимал, что это неправильно, держать в заключении двух принцев крови, но был бессилен что– либо здесь изменить. Он был «кадош», что значит «святой», его мучила совесть. Оум и Герц жили под страхом смерти.
Ушлый Ван Либид, мечтавший о возможности выслуги перед «Смотрящим» помышлял решиться на штурм Севула и освобождение братьев. Этим подвигом розенкрейцер надеялся возвратить себе милость. По сути дела это была авантюра чистой воды, и авантюра эта грозила расколом среди всех масонов. Но, возможно было устроить всё тайно, инсценировать смерть Оума с Герцем, самим тщательно замаскироваться под каких– нибудь тамплиеров и устроить в «СМИ» целый переполох по поводу коварной агрессии невменяемых подонков – молодчиков, помешанных на средневековье. Тогда Ван Либид, в глазах очень влиятельных сил, в один миг стал бы героем. Это было реально. И эта идея не давала покоя магистру. Восстановить справедливость, освободить двух ни в чём не повинных людей из темницы – внешняя сторона предприятия была безупречной. А во внутренности – никто не полезет – там всегда чернота.
Хотя, если автору быть до конца откровенным, Либид открыл только часть своих планов. И то, только малую часть.
– Мессир, что же Вы намерены делать в ближайшие дни? Разве были какие– то указания из Астерона?
– Ты смеёшься, Алеса Дулас! Или я идиот? О каких указаниях может идти речь? Это тайна. Хотя слухи, я знаю, упорно бродят среди моих подчинённых. Слухам в моём окружении, видимо, нет, и не будет конца. Только вот что скажу я тебе, дорогой мой дружище: всякий болван сумеет выполнить волю начальника, а вот угадать то, о чём он молчит – это уже Божий Дар. За это ценят, за это благодарят. Если хочешь – за это возносят! Попробуем, Дулас, попробуем. Нам терять нечего, кроме помоев, покоя в помоях, которым ты так дорожишь. Ничего в этой жизни не нужно бояться. Страх – это грех! – Цинично осенив себя крёстным знамением, магистр встал и сказал уже громко, чтобы слышали все, – Алеса Дулас, дружище, брат мой, на тебя возлагаю надежды. Скоро мы будем пить во дворце Астерона! И вино будет слаще, чем мёд! Сам «Смотрящий» нальёт нам из кубка… Ты будешь по правую руку мою!
За маленькими, неприметными окошечками кафе моросил мелкий дождь. За кафешкой был хлев Араона. Оттуда не резко, но всё же пахло навозом. Если прислушаться, можно было услышать, как хрюкают свиньи, кудахтают куры, и, очень редко, но всё же мычала корова.
Боевики поссорились из– за выигрыша, устроили драку, сломали пару столов. На что, впрочем, внимания никто не обратил. Здесь по ночам это было в порядке вещей.
Ван Либид подумал:
«Царский двор, или скотный… Какая им, чёрт возьми, разница»…
Беспокойство его по этому поводу кончилось быстро. Тревогу сменили уныние и тоска. Он нехотя подошёл к окошку, посмотрел на дождливое ночное небо, и ярость овладела им. Тогда он перевернул стол, за которым сидел, разбив при этом посуду.
– Эй ты, мерзавец, христоубийца из века в век, Араон! Ну– ка пулей, быстро сюда. Что, чёрт возьми, у тебя за вино, прохиндей? Отвечай, инкубатор солёных яиц! Смотри, не доживёшь до утра!
Прибежал Араон.
Он клялся всеми Богами, в том числе и Христом, и даже Зевсом, что вино превосходного качества. Говорил, будто сам Дионис не побрезговал бы этим самым вином. Но магистр не унимался, и вдруг объявил, что знает о многих убийствах, случившихся здесь. Что кафе это якобы нужно закрыть.
Перепуганный еврей бросился в запасной погреб так, что пятки сверкали. В скорости, торжественно вынес бутылку совершенно необыкновенного вида. Круглую, шарообразную, как глобус, только с горлышком. Горлышко было длинным, изогнутым, за него можно было держать весь сосуд. Стекло – мутное. На деревянной дощечке, висевшей снаружи, можно было разобрать надпись: «столетнее». Но Араон заверил Ван Либида в том, что дощечка сама по себе очень старая, и, стало быть, вину много больше ста лет. Мария принесла древние глиняные чаши, специально для этого дорогого напитка. От хозяйки пахло деревенской свежестью и парным молоком.
Хозяин кафе посмотрел на бутылку со вздохом прощания и умиления, поцеловал её в горлышко, снял парафин и печать, и только затем откупорил. На дно глиняных чашек положили лёд. Вино полилось густым, чёрным, пахучим нектаром. Тогда Ван Либид публично и гордо произнёс стихи собственного сочинения. Надо отметить, что делал магистр это крайне редко, только в самые важные, волнительные жизненные моменты…
Как большинство всех известных мерзавцев, Ван Либид был сентиментален. Пока розенкрейцер медленно пил, Арон с восторгом облизывал губы. Инцидент был исчерпан. Еврей вновь остался здоровым, нетронутым, чистым и крепким, как это вино. Как всегда…
Светало.
Ван Либид отдал приказ собираться в дорогу. Боевики надели обмундирование, вооружили себя до зубов. Когда бандиты вышли на улицу, бродяги дремавшие у костров почтительно встали, склонив головы перед магистром. Он имел царский вид. Члены его веселил благородный напиток.
Но вдруг, на десятом шагу от кафе подошёл к нему человек, в страшном рваном и пыльном монашеском одеянии с камилавкой на голове. Ван Либид остановился. Лицо у монаха было худое, длинное, жёлтого цвета, с огромной висячей седой бородой. В проницательных глазах его таились хитрые мысли; во всех движениях – какое– то глубокое, важное и очень сильное, именно сильное спокойствие. Он представился странствующим схиигуменом, батюшкой Нилом. Сказал, что держит путь ко Льву Толстому, просить прощения за анафему старца. Сказал, что путь держит издалека, от Полярной Звезды. И ещё добавил, что нищ. Попросил позволения за скромную плату показать Ванну Либиду несколько незатейливых фокусов. Розенкрейцер подумал:
«отчего бы и не поразвлечься. Сумасшедший старик – как это мило».
Тем более что вино в крови требовало развлечений. Было раннее утро. Время не диктовало условий. Магистр согласился.
Монах отвернулся, окрестил себя крёстным знамением трижды, отдал низкий поклон восходящему солнцу. В руках его появился жезл, с живой головой змеи у конца. Змеиная голова стреляла раздвоенным язычком в разные стороны и щурила глазки.
На представление сбежались все бродяги с округи, вышел даже сам Араон вместе с Марией. Получилось много народу.
Вдруг масоны взлетели, все, как один. Они начали левитировать (от слова «левит», «Левитская мафия») невысоко, сантиметров в пятнадцати от земли, но всё равно – это было великое чудо! Было видно, что им это дело приятно. Но полёт продолжался недолго. Вскоре бандиты упали. Но только упали они не на землю, а на пушистые мягкие ковры и подушки, которые появились неизвестно откуда. Тем временем жезл Отца Нила окончательно превратился в змею и начал извиваться вокруг его сухого тела. Монах со змеёй подошёл к лежащему на подушке магистру. Телохранители настороженно встали.
– Что, не выпала двойка у «Длинного»? – обратился Нил к Алесу Дулас. – Только слепой мог не видеть, что там был король. К окулисту, милейший, пора к окулисту!
Алеса Дулас, и до того красный, аж позеленел. Действительно, в этой игре выпал червовый король. «Длинный» тогда проиграл, из– за чего бойцы и подрались. У «Длинного», по всем подсчётам тогда должна была быть только двойка. А выпал этот дурацкий король. Чёрт возьми, старик говорит откровенную правду.
– Он пророк! – Задыхаясь, воскликнул толстяк.
– Ерунда! Это всё ерунда, – возразил розенкрейцер.
Все были в смятении. Сделалось как– то темно. Лица ротозеев оказались мёртвенно – бледными.
Несколько секунд монах пытливо смотрел на руки магистра, потом, наклонившись к уху его, произнёс плавно шёпотом:
– Кровь Великого Императора Мира на твоей руке, воин!
Ван Либид пожелтел, испугался.
– Как ты смеешь, старик, я велю тебя четвертовать!
Отец Нил только лишь улыбнулся, заглянул ему в лицо хитрыми глазами и добавил:
– Не бойся, я буду с тобой. Без крови не бывает славы. Земле нужен мир и покой.
На этом монах и змея испарились в воздухе, словно их и не было. Ковры и подушки превратились в стодолларовые купюры. Их развеял по округе, налетевший вдруг, кратковременный ветер. Ещё несколько месяцев после этого, местные бродяги активно ходили по грибы, – за деньгами. Впрочем, все эти деньги, в конце концов, всё равно доставались семье Араона.
Когда бандиты покинули место, радость и счастье и неимоверная гордость – гордыня переполняли сердце магистра. Ван Либид подошёл к святому источнику, встал перед ним на колени, набожно перекрестился, умылся целебной водой, и в мольбах обратился к незримому Богу с просьбой о том, чтобы слово батюшки Нила сбылось.
Затем он вскочил на чудесного белого астеронского единорога и дал знак выступать. Знаменосец Тетуччи поднял знамя в виде змеи, поглотившей свой собственный хвост. Знамя было красного цвета. Розенкрейцер явно хвастал своим величием перед толпой, провожающей банду. Безусловно, он понимал, что это крайне опасно, но никак не смог не поднять автомат, и не ткнуть дулом в ущелье, не крикнуть при всех:
«НА СЕВУЛ»!
Заглушенный топотом единорогов, пронёсся шёпот удивления. Впервые за много лет в толпе прозвучали вслух имена Оума и Герца.
Затрубила походная труба. Её звук разнёсся далеко по округе, и эхо повторило его, как набат.