Продолжение.
Начало в №№45-46.
Духовное метро
Виталик впервые вошел в метро. Он долго слонялся около входа, зачем-то взял целую пачку листовок у долговязого промоутера с бородой, как у Иисуса, и, спустившись на три ступени, вернулся, постоял минуту, наблюдая за конвейером людей, зашел в ближайший магазин, где положил треугольные бумажки с английскими курсами на столик и стал изучать уголок покупателя.
-В чем дело молодой человек? – спросила пышная женщина за прилавком. Парень вздрогнул. Это было неожиданно, в магазине никого не было, кроме тучного кассира, его и еще в вино-водочном отделе стоял мужчина, примериваясь, на что бы хватила имеющаяся в кармане мелочь.
-Все в порядке, - ответил молодой человек, думая, что женщина отстанет и переметнется на того, что гремит бутылками в отделе, чего доброго уронит, но тот объект ее мало интересовал. Она не поленилась выйти из-за прилавка, подойти к Виталику и лоб в лоб спросить:
- Почему же вы так страстно смотрите на жалобную книгу, будто хотите написать в нее парочку слов? А?
От нее пахло чесноком и копченым салом.
-Я ничего не хочу… - ответил парень, и хотел объяснить для чего он зашел, но женщина уже не могла сдерживать себя:
- А мне кажется, хотите. Это у вас и на лице написано. Только вы не спросите, отчего этот магазин пользуется дурной молвой. Не я же ее создаю. Не обсчитываю народ, хоть и следовало бы. Некоторых так и хочется обсчитать, но нет, совесть не позволяет. Да и только. Не моя вина, что товар такой привозят. Не я же его заказываю. И то, что из ассортимента только водка и хлеб, да и последний в качестве проигрывает.
-Я вам уже сказал… - попытался Виталик.
-Лучше бы ты сказал спасибо.
- Мне нужно идти. За что спасибо? Хорошо, спасибо. Не слышно? Спасибо. Я опаздываю.
Он выскочил на улицу. Там был воздух, и не было такого отношения. Он отошел на значительное расстояние от магазина, посмотрел на спускающийся в подземку народ и все понял. По-другому и быть не должно.
Виталик действительно опаздывал. У него был четкий план, он его не мог не соблюдать, так как на кон поставлены человеческие жизни. Он знал, что утром нужно рано вставать, а вечером ложится тоже как можно раньше, чтобы проснуться раньше и быть свежим для работы. На зеркале или холодильнике был прикреплен маршрут его пути. Путь от одной квартиры к другой с авоськами, полных молочной, хлебной продукции и макаронных изделий. Мама оставляла список, а Виталик ходил по магазинам и разносил продукты по адресатам. Он был волонтером. До этого была школа, полгода не мог выйти из депрессии после смерти сестры, школу ему помогли закончить, а институт он уже не потянул. Нагрузка. Не в физическом плане – он ежедневно носил по пять-шесть килограммов, а скорее в психологическом. Сестра для него была всем, даже мама к нему так не относилась, как Эвелина. Она всегда знала, что он хочет, понимала с полуслова. Вместе они рисовали, пекли пирожки и навещали пожилых людей, но тогда только так, чтобы им не было скучно. Развлекали их, показывали кукольные спектакли, сценки, специально придуманные, по поводу или без. Например, в сильный дождь или просто пасмурную погоду, когда у большинства пожилых людей кости начинают взвывать, они приносили кассету с хорошим фильмом, видеомагнитофон, если надо и смотрели, живо обсуждая каждый эпизод. А во время сильного снегопада, она расчищала дорожки и посыпала их песком, но не просто посыпала, но и выкладывала из него орнаменты, что когда человек выходил из дома, ему казалось, что он идет по ковру. Потом она придумала носить продукты. Сказала, как-то ночью подняв всех, огласила – я хочу помогать нашим соседям, но не так как раньше. Он помнил родительское непонимание. Но потом все поняли, что она хотела. И стала это делать. Все включились. Тогда Виталик не совсем это понимал, может быть, она бы тогда и не попала в метро и не стала ей плохо. Он не знал, кого винить. Знал одно, что будет продолжать делать, пока сам не состарится. Вот только кто ему будет носить? Ладно, об этом рано думать.
Виталик носил продукты пенсионерам, в основном тем, кто жил недалеко, в районе Царицыно. Его любили и он оказавшийся в свои восемнадцать разносчиком продуктов, был доволен. Старушки радужно встречали, чтобы угостить и напоить чаем, а старики, чтобы потолковать с ним о разном. Например, об аномальной жаре и где от нее скрываться.
-В метро, - тихо говорил он. У него был глухой, едва слышимый голос, но в его глазах сидела та мощь и энергия, которую нельзя сразу увидеть, при первом взгляде. Не спроста тема подземки его немного коробила. Сам он никогда туда не спускался. Ни разу в жизни. Он не любил метро. Была веская причина. Его сестра как-то зашла туда и не вернулась. Стало душно, и пока донесли до поверхности, было поздно. Он панически боялся повторения.
- Можно и на транспорте передвигаться, - всегда говорил он и уже привык к остановкам, что казалось, спроси его, знает ли, что в городе есть метро, он пожмет плечами и скажет: - Какое метро? Ни о каком метро я не знаю. Разве его не засыпали?
В тот день ему нужно было сделать три рейда. Но перед этим ночью он долго не мог уснуть. У одного старика, к которому он ходил на протяжении полугода, отнимались ноги и ему нужно всегда вовремя приносить еду, потом помогать, чтобы поел и принял лекарства, а то он будет не в порядке весь день. Жил он один, в двух остановках от Виталика. Ночью ему мерещилось такая картина – старик одну за другой выпивает склянки со всякой аптечной снедью и корчится в муках. Еще будучи у старика дома, парень заметил, что смотря на пожилого, у него содрогается сердце – глубокие морщины, совершенно худой – кожа да кости и грустные глаза. И смотреть в эти глаза – это все равно, что обрекать себя на бессонницу. В них столько было написано. Если два старика, к которым он ходил по понедельникам и средам – Миколай и Афоня были болтливы и как только приходил Виталик обсуждали с ним все, что читали, смотрели и думали, то этот молчал. За него говорили его глаза.
Виталик вошел в автобус, сел на свободное место и, понимая, что две остановки – это как минимум семь минут, закрыл глаза. Он редко спал в транспорте, но сегодня почувствовал такую усталость, вероятно от разговора с мамой. Она спрашивала его, точно ли он хочет заниматься этим. От стариков, она сказала, не всегда хорошая энергетика, чего доброго нахватаешься и будешь себя плохо чувствовать. На что он сказал, это только от него зависит, какая энергетика будет у них. И это была правда. Все пенсионеры, к которым он ходил, чувствовали себя неважно. Большинство имело целый букет разных болезней, порой хронических, поэтому их настроение Виталику было понятно. Другое дело – если они все время были такими. Но таких не было. Если он сперва кричит, что всю ночь ему снились духи его бывших жен и они мешали ему, то через некоторое время, после того, как Виталик проветривал помещение, готовил завтрак, хоть это и не входило в круг его обязанностей, но ему самому хотелось это делать, старик менялся. Конечно, были разные крикуны, ворчащие на то, что молочный пакет немного смятый, да и хлеб вчерашний, на что он отвечал, что если тот хочет, то он сходит и поменяет, на что те преображались. Он шел прежде всего от человека. Не нравилась тому сметана, он шел и менял ее. Не подошел пакет с сахаром или количество спичек не в достатке, без разговоров шел и обменивал. Попадались разные продавщицы, не все положительно относились к его выходкам. Они же не догадывались, что это не совсем его выходки, а скорее того деда или бабки, но он не говорил об этом, принимая весь огонь на себя.
- Такой молодой, а уже в навозе возится, - говорила одна, развлекая персонал. Виталик молчал, ждал, когда отпустят обменный товар и несколько раз, когда брать отказывались, покупал продукты на свои деньги. Мама обращала внимание, что в холодильнике стоят продукты в избытке и все понимала.
Автобус ехал, провожая остановки одну за другой. Со времени, когда он закрыл глаза прошло…он не помнил. Когда же он их открыл, автобус ехал районе Чертаново. Виталик аж подпрыгнул. Проехал свою остановку. Что же делать. Он пробежал по салону к выходу, нажал на кнопку остановки, водитель остановил, он сошел по ступенькам и оказался около киоска с лотерейными билетами.
- Что же это со мной сегодня? – нервно шевелил он губами. - Никогда же не опаздывал. А я и не могу себе это позволить. Роскошь какая, опоздать.
На часах было четверть первого. Он спал сорок пять минут. Если ехать обратно, то еще тридцать пять. Слишком поздно. Вдалеке краснели два холмика. Метро.
-Десять минут и я там.
Но перспектива оказаться внизу, там, где таилась странная неведомая сила, готовая и помогать и в то же время забирающая силы и жизни, его не прельщала. Первая попытка не увенчалась успехом. Ситуация в магазине с продавщицей его смутила, но не настолько, пусть она и успела выплеснуть на него столько неприятных фраз, что покраснела в лице, а он же молчал, видимо закаленный в таких обстрелах (обменивая товар для своих пенсионеров). Он вышел из магазина. Около лестницы сидела мышь, уткнувшись носом в раскаленный асфальт. Он вздрогнул, не ожидая, что такое может быть в городе и машинально пошел от этого места сам того не подозревая, как ноги оказались на лестнице, ведущей вниз.
- Да, мне же надо, - прошептал он. Девушка с очень длинными волосами, собранными в башню на голове вышла из метро. Она улыбаясь говорила по телефону какие-то нежности. Если бы в тот момент из подземки вынырнул грустный парень или женщина с тремя сумками и кирпичным лицом, то он бы еще посомневался. Но эта девушка с башней внушила доверие.
-Она улыбается, - сказал себе Виталик. – Значит все не так уж и плохо. Значит, она чувствует себя хорошо. Признаков усталости не видно.
Таким образом он себя подбадривал.
Как только он спустился на первую ступеньку, то столкнулся с полным мужчиной, волочащим огромный чемодан, на второй замер, вдыхая запах железнодорожной пыли, от чего был снова встречен, на этот раз бабулей с тележкой. И так на каждой ступеньке было какое-то препятствие, что-то обязательно ему мешало и даже когда было свободно, казалось бы иди, но нет, внутренне он чувствовал, что не может. Когда он оказался внизу, свернул за угол по направлению к входу в метро, и только он провернул опасную двухстороннюю дверцу, как волна в количестве раз, два, пять, семь, двенадцать…да сколько их там…его пронесла, сжала и вытолкнула на поверхность. У него дух захватило и только он хотел войти снова, как мужчина с большим кожаным чемоданом оттиснув его пронесся мимо, задев острым углом Виталика за ногу. Немного было больно, и он и не предполагал, что будет так. Неожиданность была во всем – и в проходящих, спешащих по двое-трое, озирающихся по сторонам.
-Молодой человек вы туда или сюда?
-Стоит, понимаете ли.
-Вот молодежь пошла.
- Здесь же русским языком написано «входа нет». А он что не видит. Еще напирает как.
- Не знаешь как, не езди.
-Но я же...
Ему не дали сказать. Толпа неслась дальше, а Виталик прислонился к колоне и как запоминают номер удаляющейся машины, чтобы потом сообщить о ней или просто так, на всякий случай, он приметил белый воротничок и седину редких волос. Со спины он был похож на любого старика, к которым он ходил по понедельникам и средам. Со стороны многие люди напоминают нам близких и если не нарушать тот барьер, который обычно бывает между знакомыми людьми, то он так же и остается – приятным довольно милым человеком, напоминающим отца.
- А тот похож на моего друга, у него улыбка такая же яркая. Павда сейчас он не улыбается, но рассмешить его ничего не стоит, это чувствуется.
Настроение его улучшилось, вокруг него были «родственники». Он купил билет и долго не мог решиться, прислонить его к турникету или нет – пройдя который, он уже не сможет вернуться. Часы тикали. Он знал это и уже не смотрел на наручные часы, которые еще больше будут взывать о скорости передвижения. Он прошел этот участок и встал на эскалатор.
- Женщины, мужчины, пожилые люди, дети, молодежь, все чувствуют себя хорошо, - заметил он. Никто даже не кашляет.
Правда, он старался не дышать. Этот солоноватый холодный воздух казался ему опасным, поэтому он старался вдыхать через раз.
Перед вагоном стояли люди. Поток людей, который застыл на мгновение, чтобы продолжить свое торопливое движение, после прихода железного волка. Народ не разговаривал. Все стояли и смотрели в отверстие в туннеле, словно это был своего рода ритуал. Виталик подошел к белой полосе. Сердце прыгало, спина стала влажной. В пяти километрах был дом, там стоял диван и столик, на котором он совсем недавно пил чай с булочками и смотрел КВН, не думая о черной дыре, откуда сейчас должен был выползти этот монстр. Здесь все было по-другому. Мама говорила о том, что в тот роковой день у Эвелины был выбор – она хотела проехать все расстояние на трамвае, но испугалась пробок и холодного воздуха. В метро зимой жарко, и она предпочитала тепло, нежели холод.
Из туннеля показались яркие вспышки света, загрохотали вагоны, взлохматились волосы, Виталик закрыл лицо руками, весь напрягся и похолодел. Поезд подъехал, объявив станцию.
- Молодой человек, вы туда или… - услышал он за спиной голос. - Вперед надо смотреть.
Снова этот «воротничок». Виталику не хотелось снова встречаться с ним, поэтому он поторопился войти в вагон, пройти сквозь плотно стоящих людей – полного парня, так что тому пришлось втянуть живот и женщину с пачкой бумаги в руках. Последнюю ему не удалось пройти, но как бы не хотелось ему поворачиваться, должен был это сделать, так стоять лицом к лицу с женщиной было не очень удобно. Только он повернулся, естественно встретился лицом с нежелательным пассажиром. Тот конечно же его узнал и тут же начал:
- Ах, это снова вы… ну что же вы такой неповоротливый?
- Не надо… - Виталику стало нехорошо. Он достал из карманы конфету, развернул и положил под язык, как таблетку валидола. Мята успокаивала и немного раздражала язык. Наседавший продолжал говорить свое, при этом так распинался, что брызгал слюной во всем радиусе Виталькиного лица.
-Что не надо? А когда надо будет? Сегодня не надо, а завтра как будто будет нужно. Так нет же. Вы через год, да что там через десять лет будет напирать и вести себя как оглобля. Еще конфету сосет, как маленький. Соску нашел. Посмотрите, от титьки не успел оторваться, как возражать пытается.
Поезд остановился на станции, при этом так дернулся, что Виталик не справился с равновесием, упал на пышную женщину и вцепился ей в сумку, чтобы устоять. Та нервно дернула от него свое имущество и оттолкнула молодого человека. Тот отпрянул и вцепившись в поручень зафиксировал себя в таком положении. Но тут наступила другая напасть - он подавился, и стал кашлять. Конфета застряла в горле и мешала дышать. Все наблюдали за его пытками восстановить былое состояние. Воротничок брезгливо хмыкал. Народ смотрел прежде всего на Виталика. Он почувствовал, что окружающие сочувствуют скорее этому воротничку, чем парню, впервые вошедшему в метро. Об этом они не знали и поэтому назидательно смотрели прежде всего на молодого человека. Воротничок продолжал, подождав пока Виталик восстановится:
- Юморист. Это скажи спасибо, что я тебе повстречался. Попался бы тебе старик какой, он бы тебе все бока намял. Хотя ты уже получил свое. Будешь знать, как вести себя.
- Извините, - сказал молодой человек, надеясь, что его воспитанность хоть как-то повлияет на этого субъекта и тот перестанет на него давить.
-Он извиняется, - громко сказал мужчина. - Да что мне твои извинения? Тьфу, на ладошку. От этого ты не изменишься. Ой, нет. Наверняка же смеешься про себя, мол, достал мужик, врезать бы ему. А?
-Не думаю я так, - возразил парень. Ему хотелось как можно скорее выйти из этого вагона, поехать в неизвестном направлении, главное, чтобы не слышать этих слов, которых он не заслуживал.
- Думаешь, конечно, - продолжал наседать воротничок. – Если думаешь, то давай. Вмажь, а потом мы посмотрим, что народ на это скажет. Тогда мы узнаем, что он думает о таких, как ты.
Виталику стало дурно. Перед глазами появились круги. Этот мужчина мнился ему монстром, который один на весь поезд послан, чтобы искать среди толпы самых слабых и забирать у них силу. Не было ли его в тот день?
- Вы меня не знаете, - сказал молодой человек. – Зачем говорить, если не знаешь. Не понимаю.
-Да что вас знать? – встрепенулся тот. Было в нем что-то петушиное. - У тебя же все на лбу написано.
Народ оживился, но не торопился вмешиваться. Со стороны казалось, что два знакомых человека, почти родных что-то не поделили. Слишком уж диво протекала у них беседа, поэтому считали, что сами разберутся. Виталика это покоробило и он как мог отбивался.
-Что у меня написано?
-Что ты лодырь, что едешь по пустякам, - трещал воротничок. - Транжиришь время, занимаешь место, нервируешь без толку людей.
-А если нет? – заорал Виталик так, что все без ограничения посмотрели на него – он думая, что дождался сочувствия, но в этих глазах было больше непонимания и брезгливости. Дескать, может хватит, мы тут едем по важному делу, не катаемся, как ты. - Если и я еду по важному делу, тогда что?
-Вряд ли, - сказа седой мужчина, почесывая свой плешивый затылок.
-Но все же? – настаивал Виталик, пытаясь в этой замкнутой атмосфере, поймать то свободное ощущение, которое дается каждому, который ездит в метро. Он можно сказать это самое ощущение вместе с билетом покупает.
- Ну, если предположить…, - начал цинично выражаться этот агрессор, гипотетически, что ты едешь по важному делу, только предположить, то я бы…ну не знаю, извинился что ли.
Виталику очень хотелось заставить людей поверить, что он едет по серьезному делу, что его ждет старик и что если он не приедет во время, то…что могло случиться, он не хотел думать. Знал, что будет непоправимо, но что именно будет, не хотел даже предположить. Правда, не сразу смог сказать об этом. Пока он собирался, воротничок опередил его:
-Что молчишь, сусля? Знал я, что он пустомеля. Таких, как этот молокосос земля носит и принимает, хотя как вы заметили отторгает. Все не просто так. Вот я академик и своих студентов учу смотреть вперед, не оглядываясь назад. Это означает, что есть те, кто живет и крутит землю своим движением ног, а есть те, кто тормозит своим раздумием. Говорят духовности в мире мало. Да откуда же ее ждать? Если вагоны заполняются такими неповоротливыми существами. Один притормозил, другой – и вот уже сотни людей опоздали на работу, вот. А если они опоздали, то значит и производительность будет ниже, а если так то и экономика. А как связана экономическое положение с внутренней трубочкой, по которой и течет наша гордость. За наш народ, за страну. Чему течь?
Виталик молчал. Объяснения у него были, но говорить об этом не хотелось. Воротничок говорил очень убедительно и никто не хотел возражать – то ли от страха перед продолжением его рассуждений, то ли они были слишком интеллигентны, чтобы не вмешиваться. Разве что старушка качала головой, четверо подростков смеялись таким безудержным смехом, что хватались за поручни, друг за друга, едва не падая на стоящих людей. Он дождался, когда двери откроются и выскочил из вагона.
- Что происходит? - думал он. Что стало с людьми? Что я ему сделал? Может быть, он совершенно другой в жизни и этот инцидент лишь причина самой подземки, ее диагноз. Поэтому винить их в этом или само место, к которому он не знал как относится – с недоверием, непониманием, с исторической опаской. Все равно, первое впечатление – самое важное. Если девушка с башней была положительным прогнозом, то все дальнейшие сулили непогоду. Виталик едва мог унять дрожь в руках.
- Буду ездить на автобусе, - думал он. - Только на автобусе. И ничего, что опоздаю.
Давка была и в автобусе. Но эта давка была какой-то мягкой, родной. Все теснились обоюдно, без сопротивления. Он подошел к автобусу и замер на ступеньке, вспоминая утро.
-Молодой человек вы туда или сюда?
У Виталика все похолодело. Он осторожно оглянулся и увидел….молодого человека с собакой породы ризеншнауцер, который тыкал носом ему в ногу.
-Так вы сюда или… - повторил тот.
-Я сюда, - уверенно сказал Виталик и вошел в салон.
- Только троллейбус и трамвай, - думал он. – Здесь более уютно и наверное, привычно. Он стоял, уткнувшись в рюкзак, от которого несло частично копотью и удушливыми цветами. Он закрыл глаза только на мгновение. - Только не спать, - встряхнул он голову и посмотрел на окружение. Спали трое из видимого окружения. Девушка с плеером и длинными волосами, которые закрывали лицо, бабушка с корзиной, в которой копошился по всей видимости котенок и дед, опирающийся на трость с таким напряжением, что вздувались вены на шее. Автобус дернуло, еще раз, прижался к обочине и остановился.
-Сломался, гремучий корень, - проворчала бабка и интеллигентная женщина запикала кнопками и стала жаловаться своему другу о происшествии.
- Сейчас все сделаем, - сказал водитель. – Только не расходитесь. Представление еще не окончилось.
Налаживал он минут пятнадцать – все время ругался, заставляя весь салон слушать его способности в крепком словце. Точнее через пятнадцать минут он зашел в салон, вынул сигарету, закурил и выдохнул «приехали». Народ вытек на улицу. Кто стал ждать следующий автобус, кто пошел пешком, кто-то стал ловить попутку.
Виталик понимал, что единственное спасение было рядом. Справа был торговый центр «Эйфория», слева кинотеатр, прямо станция метро.
Виталик вошел в метро второй раз. Волна мягко пронеслась мимо него. Он смело шел по ступенькам и теперь волна идущая навстречу искала маршруты обгона объезда. Он же шел твердо и не думал о выходящих, как о препятствии. И как только он оказался перед дверьми вход в метро, он застыл. Но остановился он не потому, что смутился или испугался чего-то. Впереди него стояла женщина и мешкалась.
-Вы туда или сюда, - сказал он с полным правом уже не новичка в этом месте. На что она вздрогнула и произнесла:
- Да-да, я сюда.
Через пятнадцать минут Виталик распаковывал продукты и благодарный старичок улыбался молодому человеку и его грустные глаза в эти мгновения тоже улыбались, если так можно сказать.
Знакомство вслепую
- Все в масках. Полундра. Кто же из них… кто? Эта блондинка али та, брюнетка. Тут и к старухе ненароком подойти можно. Все вырядились, как гейши.
Так я думал в среду вечером. Во вторник я был дома и в понедельник. На выходные хотелось уехать, но я не видел в этом смысла.
Второй день Москва дымила. За окном красовалась пушистая мгла, и все предметы напоминали замороженные, покрытые инеем или пылью предметы мебели в заброшенном доме. В этом доме были серые покрытые вчерашней штукатуркой стены, со следами (тенями) стоящих столов, коробок, лестниц, мостов и где-то на потолке маячил бело-желтый кружок солнца, освещающий весь дом неприятным светом. Все ждали, когда этот кружок закатится за горизонт и наступит ночь. В темноте этот дом выглядел не так устрашающе.
Все сидели в коробках и только самые редкие, нацепив маски шли к своей цели, все равно успев по дороге наглотаться угарного газа и проклясть все на свете, в том числе и город, и создателя машин и, наверное, все то, что было создано на земле. Я висел в интернете, на окне висела мокрая простынь, периодически смачиваемая водой, и лениво общался с теми, кто предпочел четыре стены прогулке вслепую.
- Что у тебя за окном?
-Снег.
- И у меня. С рисунками на окнах?
- Да. И с воробьями.
Наверное, говорить о снеге в жаркий августовский вечер – тема не самая подходящая, но мне было все равно, я лениво наживал на кнопки, механически отвечал на вопросы и даже порой не задумывался об адресате. Я разминал пальцы и давал себе какое-то занятие. При этом параллельно смотрел фильм – ранний фильм Хичкока и посматривал за окно, чтобы быть в курсе всех перемен. Окно у меня было большое и пропустить что-то грандиозное я не мог. За последние двадцать лет, кроме запуска петард и выпавшей собачки из дерева я ничего не заметил, но и не унывал. Ноутбук нагрелся, рядом стоял стакан с соком. Родные улетели отдыхать, оставив меня в этих нечеловеческих условиях.
- Сколько кондиционеров спасут город?
-Много маленьких или один большой.
-А вентиляторов?
-Еще больше.
- А дуновений?
Было жарко. Тело перестало дышать – оно было замуровано в оболочку из пыли и манипулировало вяло. Дороги было две – в сон или тоскливое времяпровождение. Хорошо, что были каникулы и еще далеко до первой пары, где каждый будет распинаться, как он лучше провел время в эту парилку.
- Ты дышишь?
- Перестаю.
- Я тоже.
- Главное дотянуть до зимы.
- Ты любишь гулять?
-Да.
- Погуляем?
Если бы этот вопрос я услышал в любой другой день, я бы недолго думая согласился, но сегодня меня смущала перспектива быть прокопченным торфяным воздухом и стать одним из посетителей больницы, если не ожогового центра.
- Ты знаешь, что на улице творится?
-Тополиный пух.
- Ты что в прошлом?
-Наверное. Единственное, что я вижу – это пух и желание в него погрузится.
-А мне не хочется.
- Тогда пока, - написала она и исчезла.
Время девять. Самое пассивное время, если ты дома. Позвать друзей – не вариант. Все живут в разных районах города, да и кто согласится перемещаться сегодня. Разве что посулить им что-то. Например, кальян. О чем это я? Тьфу, тьфу. Итак, дыма предостаточно. Нужно сходить за пивом. Вообще в такое время полезнее всего именно пить алкогольные напитки, они выводят все шлаки и все то, чем мы сейчас дышим.
- Где сейчас лучше всего?
- В бане. Картина там похожая, зато воздух лучше.
- А по мне лучше всего рыбам и червякам. Те и другие далеко, точнее глубоко от этих катаклизмов.
Я взял пару бутылок в киоске в двух шагах от дома. Скучающая продавщица в маске не хотела открывать, разве что если у меня будет без сдачи. У подъезда стоял фыркающий джип. В этом тумане он напоминал космический корабль. Из него вышел крупный мужчина.
- Это дом пятнадцать, Донского, так?
-Нет, - сказал я, - Семнадцать. Пятнадцатый прямо за магазином.
Мужчина выругался, откашлялся и запрыгнул в машину и поехал в указанном направлении. Я вошел в дом, несколько лоскутиков неприятного состава проникли сквозь простыню. Я смочил ее настолько, что она стала походить на прохудившуюся крышу во время дождя.
- Ты не пытался сейчас выйти из дома?
- Нет.
- Не лукавь. Ты сейчас выходил, потому что почувствовал неуверенность того, что принял верное решение, отказав мне.
- Но я действительно не хотел сегодня выходить. У меня есть свидетели. Их несколько миллионов.
- Вот как.
Странная дамочка. Называет себя ФМ и скрывается под анимационной лисичкой. В этот вечер она больше не появилась. Напрасно я ждал ее у монитора, еще пару раз выходил во двор, на этот раз никого не встречал, только дальние силуэты двигались в мою сторону, вызывая содрогание, от чего я торопливо взбегал по лестнице и нервно открывал и потом захлопывал дверь.
- Сколько стоит килограмм воздуха?
- Он бесценен.
- Я бы купил два.
Люди прибывали и прибывали в виртуальное пространство - просыпались, проходили акклиматизацию дома и, казалось, что весь мир сегодня решил поиздеваться друг над другом. Я понимал, что единственное спасение – это юмор. Вот и шутили все, кому не лень.
- А если так будет всегда, тогда что?
- Можно будет не мыться, не бриться и не пользоваться туалетной водой. Будут популярны специальные смогоразгонятели.
- А мы изменимся?
- Да, но только внутренне.
«Не в сети» показывал ее аватар с лисичкой. Наверное, ушла на прогулку. Кого-то уговорила. Я завесил на ночь открытое окно простынями, включил в прихожей свет и оставил включенным компьютер. Так мне казалось, что я не один. Тем более серая воздушная масса могла просочиться сквозь полотно и перспектива оказаться в смоге, да еще и в тишине меня смущала. Пусть работают технические приборы, и как можно больше будет звуков – от телефона, компьютера, плеера и даже включенной воды в ванной.
На следующий день, на утро, я проснулся от странных звуков. Кран сорвало. В комнате витал смог. Простынь тоже лежала на полу. Ночью был ветер. Одно утешает, в такую погоду нет комаров. Интересно, где они спасаются. На экране маячило новое сообщение. Она написала сегодня в шесть в Эрмитаже. Затем добавила сад.
Да, за окном рисовались знакомые краски, и день новый стал очередным творением импрессионизма. Что хорошо, не надо думать об одежде. Пиво было выпито, пустые бутылки образовали на столе и под столом композицию удачного выходного дня. Болела голова, но, сколько не от пива, а от удушливой атмосферы и смога, который ворвался ночью в тот самый момент, когда я спал. Градусник показывал тридцать четыре, тело виновато болело и молило об охлаждении, но на экране одно за другим появлялись сообщения. Она меня не отпускала.
- В чем ты будешь?
- Я буду…да какая разница. Вот ты…как ты собираешься меня найти?
- Да, я пойду на ощупь.
- Сколько девушек и не только тебе придется ощупать, чтобы обнаружить меня, да и я тебе с первого свидания не позволю прикоснуться.
-Да, задача усложняется
-Зато у тебя есть преимущество перед остальными.
-Это еще какое?
- Ты оденешь перчатки
-Не буду я одевать перчатки в такую жару.
-Ты хочешь найти меня?
- Да.
-Тогда – на руках перчатки, а в руке – красный шар.
Она писала, что красива, любит фрукты, только не собирать и приглашала к бабушке на сбор апельсинов в Коста Браво. Я понимал, что хотя бы один из пунктов – фантазия моей собеседницы и намеревался это выяснить при знакомстве. Но знакомство должно было состояться даже в такой суровый смог, почти аглицкий.
-Да, а ты в чем будешь?
-Это не важно. Я сама тебя найду.
Пшшш….я стоял под душем очень долго. Потом пил кофе, сочинял стихи про монстра, который ходит по городу и ест людей, которые отважились выйти из дому. Время настало.
- Перчатки и шарик, - повторил я, как заклинание. Пусть мне и не нравилось это условие, но я решил его принять.
- Черт побери, конечно, - думал я. - Ну что ж, ладно. Наверное, это правильно. С точки зрения романтики, - и в то же время допускал мысль. - Но разве романтика может быть заранее подстроена? А так, получается, что она знает, что от меня ждать, да и я загнан в эти жесткие рамки.
Я нашел перчатки, взял те, что потоньше, весенние, шарик решил купить по дороге. Вышел на улицу. Машины ехали медленно. Фонари бликовали и были похожи на слеповатых верзил, переходящих дорогу в неположенном месте. Звучали нервно клаксоны и силуэты бесполых людей, различающихся разве что по росту и комплекции бороздили туманное поле, пробираясь через дорогу, в магазин, к соседу, но именно пробирались, минуя сравнительно небольшие расстояния, испытывая что-то сродни героизму.
Казалось, что я сплю, потому что только сон может быть таким туманным, одновременно прозрачным вблизи и размытым, если смотреть вдаль.
Я вошел в сад. Вдалеке маячила вывеска театра. Слева на скамейках сидели какие-то люди. Странно, что вообще в этом парке кто-то был. Большинство были в масках, даже лоточница, продающая всякие штуки от книг про искусство до лаптей стояла в маске и топталась, как на морозе. В беседке отбивала ритм девушка-чечеточница, и ничто ей не мешало, ни воздух, ни бродящие в тумане люди. Возможно, этот смог был для нее неким спасением – он скрывал от назойливых глаз, выстраивал для нее ту стену, за которой она могла предаться своему любимому делу. Уже было хорошо то, что я вышел. Иногда достаточно выйти ради какой-нибудь бесхитростной штуки. Я увидел все – и чечеточницу, и машины, и эти бюсты, памятник влюбленным, фонтан и даже себя, который пытается не бояться, учится ходить, потому что большинство дней в году – другие, и непривычно себя ощущаешь, словно приехал в другую страну, а то и планету. Вспомнился космический корабль у подъезда и человек, который ищет свой дом. Возможно, это был дом его друга, но неудивительно, что и местный житель потеряется в такой атмосфере и будет искать свой дом в совершенно другом районе.
Больше всего мне стало жалко голубей, которые сидели в голубятне и не знали, что есть такие маски, которые могут хоть немного, но спасти от этой гари. Они перелетали с места на место, впрочем как и всегда, но сегодня как-то более взволнованно, словно понимали, что будет труднее обнаружить крошки булки, брошенные прохожим, ветку, на которую хочется приземлиться , поэтому держались вместе, испытывая голод, что менее ощутимо, чем одиночество.
Я искал глазами хоть что-то знакомое, лисье, будь то походка и наверное интуиция должна подсказать что-то. Но вокруг ходили актрисы, актеры, не меньше и не больше и этот напускной дым казалось был именно искусственно создан, а данной ситуации для того, чтобы мне было труднее ее найти.
- Девушка – яркое пятно, - заметил я. – При нормальном освещении платье с цветами. Но она сказала, что сама меня найдет. Этот цветок проходит мимо, исчезает в районе беседки и сливается с еще какими-то не менее цветными пятнами.
Я шел в этом сумраке, время приближалось к намеченному, я специально пришел на четверть часа раньше назначенного, чтобы иметь преимущество, но эти пятнадцать минут лишь запутали, образовали неприятный осадок в горле и утомили.
- Девушка – деловой костюм, папка, телефон, брелок с ключами от машины. Вся звенит. Идет в «Чайхону №1», поднимает руку, там ее ждут. Как они там сидят. Официанты разгоняют воздух подносами?
Пошел седьмой час. Я бы мог наверное долго кружить по саду, если бы не обратил внимания на одну странную картину. Несколько парней, точнее их было пять стояли около зеленого театра и курили. Что меня заставило остановиться? Конечно то, что они курили в такое время, не достойно уважения, но все же не это сделало этот объект для внимания таким притягательным. И не то, что они вели себя как-то вызывающе. Вполне нормально себя вели – трое стояли, один присел на авансцену, другой присел на корточки. Дело в том, что все пятеро были в перчатках. Все они держали в руке по шарику.
-Вот черт, - подумал я и все понял. Очередная шутка. Девушка, устраивающая флюшмобы дошла и до меня. Как ее звали? ФМ? Мог бы и догадаться. Говорили о волне, на какой она. Она упоминала про нестандартное радио, когда все его слушают и одновременно напевают знакомую всем песню. Можно было предположить. Но мозг был покрыт серым слоем (не про серое вещество) смога и мешал нормально мыслить. В отличие от нее.
- Еще один, - произнес парень. Через пару минут подошло еще двое, затем еще и еще. Через полчаса нас стояло добрых три сотни. Все в перчатках и с красными шарами.
-Не надо курить, - сказал кто-то.
- Да ладно, - возразил другой
-Не надо, - настаивал первый. Курящий затушил сигарету, вызвав одобрительное «то-то».
Я никогда не попадал в такие ситуации и не знал, как себя вести. Я смотрел на парней, примерно все было одного возраста, но совершенно не похожих по фактуре, голосу. Казалось, что эта самая ФМ не слишком тщательно выбирала себе объект для насмешки. А как еще? Конечно, это насмешка. Умные люди – те, кто остался дома, а мы - - очкарики с розовыми стеклами надеялись на романтику в этот сомнительный период. Оказалось, что не может быть романтики. Может быть только насмешка, не более. Если и суждено кому-то сегодня влюбиться, то не в этой местности.
Такие мысли занимали меня в тот момент. Ребята стояли, и не знали как поступить. Некоторые стали общаться, спрашивать о том, как их вывели на это свидание. И слушая многих, я понимал, как по-разному она подходила. Действовала согласно его интересам. Пусть первое, что она спросила у меня, это «дышишь». Ну конечно да или может быть. Она знала, что я люблю гулять, так как при просмотре моих фотографий сразу можно было предположить, что я люблю активный отдых. Поэтому сперва «дышишь», чтобы понять как дела у меня с вестибулярным аппаратом, и только потом «погуляем». Пусть я клюнул немного позже (только под утро), но клюнул же. Другие говорили, что она спрашивала их об одежде, советовала, что носить в такой смог и только потом предлагала встретиться. Я был ужасно зол на нее. Она рассмотрела меня как в рентген и то, что я ее не вижу, а она где-то там смеется и набирает новых олухов для очередного псевдосвидания с ироничным финалом.
- Вот стерва, - подумал я. Мне не хотелось ни с кем делиться, какая она. Итак было понятно, что эта добрая сотня парней были не в восторге, что им пришлось мчаться через весь город, чтобы понять, в какой они засаде.
Неожиданная вспышка света. Откуда? Нас снимают? Одно дело попасть в такую ситуацию, другое – зафиксировать. Последовало несколько щелчков.
- Э, откуда это? – кричали все. Снимали с одной стороны, откуда-то сверху или…я заметил ее. Да, ее рыжий хвост промелькнул в дымке. Она убегала.
- Стой, - крикнул я, и рванул по направлению хвоста. Остальные остались размышлять о женской сущности и пускать в небо шарики.
Он бежала по Страстному бульвару, я за ней. Минуя «Белую лошадь», запутался в заводи каких-то кустов, но удачно преодолел эти путы и через два значительных прыжка настиг ее. Она тяжело дышала.
- Вот я тебя и поймал, - довольно сказал я.
- Что ты от меня хочешь? – спросила она. Она была действительно похожа на лисичку – рыжеватые волосы, острый носик и то, как она грациозно бежала, держа руки у груди и сейчас стояла – ее поза – руки в замочек, на полусогнутых ногах, выдавали в ней то инородное, что не походило на обычных девушек.
- Не знаю. Просто хотел посмотреть в глаза той, которая смогла уговорить добрых три сотни парней выйти из дома в такой смрад.
Она рассмеялась. Смотрела на меня и смеялась. Я только успел прийти в норму после бега с препятствиями, а ей было смешно. Да разве можно смеяться в такое….она же…. Но девушка смеялась, при этом кажется ничуть не навредив себе. Но она мне понравилась. Да, такое отношение. И мы стояли на зеленой траве, которая не казалась такой сочно-зеленой, она была словно покрыта белым инеем. Стояли, окруженные серыми клубами. Она смеялась, а я чувствовал неловкость.
. – Ты меня не за ту принимаешь,- наконец сказала она. - Я всего лишь фотограф.
Вот так история. Я, наверное, мог бы отпустить девушку, да я ее и не держал, она сама стояла и терпеливо ждала, пока я скажу все, что надо. Но мне казалось, что именно та виновница должна слышать все то, что я о ней думаю – бежал-то я за ней, ничего, что поймал другую.
- Значит, ты ее знаешь, - продолжил ее после недолгого молчания. – И где она, например, сейчас?
-Она не выходит из дома, - сказала рыжая. - Она не слишком любит гулять. Очень нежная натура.
Вот так и получается. Сама она не гуляет, но других выманивает на прогулку. Практически пасет на расстоянии.
-Вот дьявол, - выдавил я в полголоса, она конечно слышала, но я не мог сдержаться, и добавил, - ну ты же с ней наверняка видишься или как-то свяжешься, в общем передай ей, что она… - я долго не мог найти подходящее слово для нее, выбирая между крепким словом и восхищением, наконец остановился,… - ничего.
-Хорошо передам, - ответила рыжая и улыбнулась. Она посмотрела в сторону – проходи очередные пятна прохожих или взгляд был направлен в сторону метро, где было немногим лучше. Я понимал, что она хочет уйти. В руке она держала тот самый фотоаппарат с нашими карикатурными лицами и желание вырвать у нее этот прибор-насмешник конечно возникало, но что-то меня остановило от этого поступка. Наверняка, ее невинное выражение лица и кроткость, от чего не только не хотелось причинять ей хоть какую мало-мальскую боль, но даже как-то выразить восхищение.
- Подожди, не уходи, - сказал я и рыжая в очередной раз с вниманием стала смотреть на меня, - странно, но я ее ни разу не видел, но мне кажется, что ее знаю. Что она неплохо разбирается в людях, умна и специально выбрала такой день. Ну надо же как все точно подстроила…
Я не мог успокоиться. Уже молодые люди, участвующие в этом параде, проходили мимо, не обратив внимания на двух говорящих на бульваре. А я продолжал делиться мыслями, словно она должна была меня выслушать, таким образом отомстить.
- И что разве я похож на слюнтяя? - неожиданно спросил я, на что девушка замотала головой и вновь посмотрела в сторону, за тем в небо, пытаясь что-то увидеть – Меня легко уговорить на это. Она что считает, что мы – скот в горах. Заблудились и кричим. Ме-ме.
Теперь она со страхом смотрела на меня. Наверное, я очень завелся.
-Точно, этого ей не занимать, - сказала она о словно извиняясь, при этом пожимая плечами, спросила, – Я, наверное, пойду?
- Да, - конечно сказал я. Она повернулась и сделал шаг, дугой, пять шагов, почти пропадая, преображая себя, свой костюм из черного в серый. Я крикнул: - Подожди! – догнал ее, уже второй раз. - Вот еще. Пусть она пишет мне. Да, я приду на всякие ее мероприятия. Но пусть и просто пишет. То есть говорит о том, что надо поучаствовать в том-то, том-то. Без хитросплетений.
-Но так ведь намного интереснее.
-Да, но так нечестно.
-То есть?
-Если бы мы оба об этом не знали, тогда другое дело, а тут получается, что она все знает и видит со стороны, а я – нет.
-Договорились, - сказала она, добавив. – Как жаль, что шариков не видно.
Она повернулась и пошла в сторону памятника Пушкину. Я остался стоять. Через мгновение она исчезла в сизом дыму. Когда я пришел домой, то получил послание.
Из промокшей в снежную
Столько мыслей роилось в голове в тот миг, когда суровый глас произнес свое «а что мне х…мне х…ничего я так», потом стук в дверь и глаза буравящие меня своим «братишка, дай манку», что означало стольник до завтра, которое по опыту не наступает никогда. Я чихнул и словно себя выдал этим. Тонкие стены, сквозь которые слышно было все вплоть до чавкания и причмокивания, не говоря о ночных выделениях в форме храпа и кое-чего менее приятного. Кто-то застучал в дверь, но она была предусмотрительно закрыта и этот бродяга неудовлетворенно бурча, пошел к следующей дверце.
А они все шли – пьяные, измученные, с избытком веселья, с избытком назойливости, голодные, с пакетами, с дымящимися кастрюлями, сковородками и тарелками. Они все не переставали – этот час пик, длящийся не один час, имеющий форму константы и прекращающийся ближе к пяти утра, но только на несколько мгновений.
- Дай позвонить. У меня батарейка сядет, ты будешь виноват», - горланил парень с наколками на обеих руках. Стоящий перед ним чебурек, пытался изобразить непонимание, но это вряд ли что-то могло остановить бывшего десантника. Хотя, как говорят бывших из десантуры не бывает. Потом последовал тупой звук. Этот звук застучал в моем мозгу и рикошетом отдался в переносице.
Стены в этой промокшей коробке были. Был и потолок. Только создавалось такое впечатление, что местоположение этих составляющих было спутано – вместо стен потолок, а вместо пола окно с видом пятого этажа на мрачный двор, который тоже напоминал коробку. Этакая коробка в коробке, Матрешка. Русская, наша система. Повернув ручку налево, ты мог оказаться в пространстве света и воздуха. Лишь бы не здесь, лишь бы не слышать. Попытка чтения книги «Марио и волшебник» обернулась самолетным гулом в голове и через мгновение – шарф а-ля Васильев и нога перешагнула финиш убожества.
На Арбате было еще не известно как, так как я только выходил на улицу после двух турникетов – робота и бомжей, не пускающие, улюлюкающие, правда очень вяло. Но уже слышался рокот «подземного космодрома», где собралась вся сфера безбашенности и неправильности. По горячему полю бегали, вышагивали, танцевали, прыгали высоко и не очень все представители отдыхающего населения. Пошел снег, хотя уже как дней пять светило солнце и не предвиделось осадков, разве только манны небесной. Молодежь меняла на кроссовках шнурки, а туфли стали нормальной формой уже к дню Валентина.
Афроамериканец застыл, копаясь в своих широких штанах в поисках мелочи перед неуемной девушкой с неживыми волосами. Она протягивала самодельно сшитый берет и приговаривала «чуть-чуть, всего чуть-чуть».
В переходе стояла кавалькада людей разного помола – курили сигары, пили пиво, рассказывали все или не все что было. Парень без переднего зуба в косухе и байкерских перчатках считал своим долгом подойти к каждому и поприветствовать, кого-то обнять, а если удастся отпить пиво и взять номер или даже адрес на очередной квартирник. Он подошел к семейной паре с годовалым ребенком и начал разговаривать с ним на своем языке, вытягивая язык и поворачивая шею. Девушка было отстранилась, но растаман под роковые отголоски песни о любви прокричал «Не беспокойтесь! Я бог! Вездесущий. Я вижу. Я буду вашим ангелом-хранителем. Если хотите». Это было что-то. Что на меня подействовало, как свежий воздух.
Уходя на запад к станции, я чувствовал, что меня преследует этот глас «Я бог, вездесущий». Хотя, конечно, лучше этот, чем тот, в коробке. Я знал, что нужно возвращаться, только не понимал насколько это важно. Можно было и провести эту ночь на улице, гуляя по бульварам. Правда было холодно. Зайти в интернет-кафе, потратив последние три сотни, найти способ дожить до ближайшего уикенда, когда должны были появится деньги. Деньги появлялись не после трудодней, а после хорошего маркетингового хода, который мог приснится в метро, на вокзале, в зажатом турникете, когда не все было спокойно. Поговорить с теми, кто знает, где лежат деньги – таких было много, но они не шли к этому заветному месту. Им было лень. Им было трудно менять зону комфорта. Комфорт на улице был, только днем. Все в твоем распоряжении – фонари, прогулочные автобусы, теплоходы, музеи, кинотеатры, кафе. Ночь была скупа. Она походила на московского аристократа, который не желал, чтобы у него были родственники за пределами московской кольцевой автодороги.
- Сколько стоит пирожок?
- Восемнадцать рублей.
- У меня только шестнадцать. Продадите?
- Нет, - сухо ответил проадвец-блинопек и захлопнул окошко. Ему тоже было несладко проводить это день. Он не знал русского и предпочитал доброму слову бумажный хруст и монетный звон.
Я вернулся на Арбат. Музыка перешла из тяжелого в легкий рокопопс. Музыканты были пьяны и количество денег влет обменивалось на спиртное. Народу стало больше. Появились новые люди. Девушка в косухе с оранжевыми волосами и парень, который говорил с теми, кто его слушал. Меня было несложно найти.
- Мне хочется тоже участвовать в этом шоу. Понимаешь, я хожу сюда часто. Еду с самого Алтуфьево, чтобы увидеть себя. Я никогда не выйду, как они, хотя у меня голос, что надо, да и способностей выше крыши. Я же песни пишу о том, что ждет наш город. Например, я знаю, что через пятилетку здесь будет рок-кафе. Да, на месте выступающих будет обычное кафе, где будут продавать пиво и кормить людей не творчеством начинающих музыкантов, а сосисками и музыка будет звучать. Хороший свинг. Но это не поможет распробовать эту атмосферу. Все будут сидеть, а те, которые не будут в состоянии платить, уедут на юг, запад, север Москвы, к черту на рога, лишь бы получить то, что им принадлежит. Те, кто продает это, не понимает, что продает свободу, а это самое дорогое и самое дешевое, что может быть.
Парень размахивал руками. У него была козлиная бородка и волосы зачесанные назад. Он то и дело поправлял их, слюнявя кончики пальцев. Я молчал. В—первых обжог язык – торопился ел, чтобы успеть, пока не проснулся мой «миролюбивый сосед», во-вторых, такая у меня сущность не могу открыться случайному прохожему. Точнее могу, но должно пройти время. Мы говорили пятнадцать минут. Мало, для того, чтобы я выложил ему свою подноготную. Пройдет без малого час или полтора, и я смогу рассказать, почему я здесь – о том, что меня ищут. Не органы, не преступная группировка, а всего лишь человек, которому я пообещал…стать телохранителем. Точнее стал им, но… Да, мне нужно было заработать. Я крепкий, внушительных размеров, столкнулся в баре с одним круглолицым и поддал ему так, что он пролетел два столика и оказался у ног мужчины в лиловом костюме. Он был директором банка. Рядом с ним сидели лысые парни и зорко следили за обстановкой. Когда перед ними приземлился этот крепыш, они растерялись, выхватили оружие и один даже стал палить в воздух. Другой бросился ко мне и попытался скрутить руки. Занятия дзюдо помогли мне справиться с ним. Через минуту он лежал на полу и ругался так, что можно было подумать, что я вскрыл ему чрево нецензурщины. Тот, что палил, был пристыжен своим же начальством и отправлен в запас, я был подозван. Мы говорили о работе. Я почти согласился. В тот момент у меня был большой долг перед друзьями. Они одолжили мне приличную сумму денег для того, чтобы я мог уехать, начать новую жизнь. Им казалось, что сто тысяч помогут мне стать человеком. Я тоже на это надеялся. Но эти сто тысяч были потрачены за тринадцать дней. Зловещие две без одного дня недели. На одежду, рестораны и хороший фотоаппарат, который был оставлен в туалете ночного клуба и конечно же оттуда похищен неизвестным счастливчиком. Я был должен друзьям и казалось бы, факт, что я могу вернуть им деньги при первой возможности меня не устраивала. Я хотел начать новую жизнь с чистого листа. Где я не был никому должен и где у меня новые друзья, которые не смотрят на меня снисходительно или с сожалением, что их друг стал никем, а вот они превратились в верзил шоу-бизнеса и недвижимого имущества.
Поэтому я и согласился работать телохранителем. Пусть у меня не было соответствующего опыта, и служил я только разве что в мыслях (удачно откосил), но Федор Борисович меня взял. Он сказал, что я внушаю страх. Сейчас его слова кажутся такой ересью, я стал параноиком, оглядываюсь на оживленной улице, пью воду и обязательно на последнем глотке поперхнусь. Я стал нервым, раздражение может начаться после получаса в давке подземки или очереди в «Ашане».
Тогда я не думал, что он…моя задача была ждать его около клуба. Не обязательно было заходить вовнутрь. Я зашел, потому что было холодно. Я надеялся выпить кофе, выкурить сигарету. Тем более, я думал, что буду ближе к шефу и если понадобиться моя помощь, то смогу быстро сориентироваться. Я пил кофе и разговаривал с барменом. Он говорил, что третью ночь не может сделать выручку в клубе, но сегодня хороший клиент и будет все как нельзя лучше. Он говорил о моем шефе. У того была жена, но ночами он проводил в странных и сомнительных местах. Наш город был маленьким, но нам приходилось ездить туда, где я никогда не был. Цыганские дворы, Чапаевка, котельная завода ЦБЗ. Я же показывал фотоаппарат, который купил на деньги друзей. Бармен сделал несколько снимков, оценив качество техники.
За этими разговорами я не заметил, как наступила полночь. Федор Борисович отсутствовал более трех часов. Обычно он довольствовался двумя. Я решил проверить. Я понимал, что могу застать человека с женщиной, возможно не с одной, но понимал, что могло произойти все что угодно и мне нужно проверить. В коридоре висели сушенные стручки красного перца. Они напоминали фаллосы в спокойном состоянии. Мне захотелось запечатлеть их. Я сделал один щелчок, потом другой и наконец подошел к двери, за которой доносились вздохи. Я приоткрыл дверь и то, что я увидел, меня поразило. Мой начальник сидел в кресле, а между ног у него крутился вихрастый юноша.
Я сбежал от этой картины. У него не было друзей и все те, кто назывались ими, платили деньги. Он ублажал их. Днем – работников банка, ночью – тем, кто умеет доставить радость без рук.
Фотоаппарат был оставлен в туалете. Я лег на траву и лежал около часа. Когда все стихло, я поднялся и понял, что не знаю куда идти. Домой я вряд ли попаду. Там меня ждут. Тогда я пошел к своему другу, попросил у него пять тысяч, обещая вернуть в ближайшую пятницу, и уехал в Москву.
Когда я звонил домой, чтобы успокоить своих, мне говорили, что меня ищут. Друзья в количестве семи человек и работодатель, который думает, что я сообщу о том, что видел. Мне было все равно. Я убегал не от него. Мне нужен был повод. Я бы все равно убежал. Причина была одна – жизнь, в которой я варился больше не устраивала меня. В той жизни я был должен большую сумму денег, у меня был начальник – гомосек и я был не на лучшем счету у моего окружения.
Я смотрел на Павла, который говорил мне о музыке, о своем пристрастии и думал о том, что сейчас в моей коробке все самые шумные улягутся спать, и я смогу попасть в комнату, чтобы проснувшись наутро, ждать своей очереди в душ и на кухню. Это мне не нравилось, но сейчас было хорошо, а что будет потом, казалось иронией, которая обязательно проносится в разговоре молодых людей.
Интервью с маленьким человеком,
который никогда не был в Москве
-Что такое Москва?
-Город.
-Где он находится?
-Далеко.
-Как далеко?
-Как до бабушки десять раз.
-Сколько километров.
-Не знаю. Дядя Леня знает.
- Примерно?
-Десять или пятнадцать.
-Километров?
-Хм…
- Сколько человек живет в Москве?
- Миллион или сто миллионов.
-На каком языке говорят?
-На русском.
- Еще
- Английский и все.
- Если бы ты сейчас поехал в Москву, то куда бы пошел для начала?
- В театр или магазин купить продукты.
- Разве здесь нет продуктов?
-Есть, но там нельзя быть голодным.
-Почему?
- Это же Москва. Она не любит голодных.
-А кого она любит?
- Всех, кто в кафе, в ресторанах, в кино. То есть всех тех, кто не просто идет по улице и смотрит по сторонам, а заходит и делает заказ или играет в автоматы.
-Я так понимаю, ты бы пошел в кафе, покушал сытно, затем сходил в игровые автоматы. Еще бы куда пошел?
-В гости.
-К кому?
- Мало ли. Например, на фабрику мороженого или конфетную фабрику. Сперва конфетную, нет сперва мороженную. Это все зависит от того, когда я буду там – зимой или летом.
- На чем бы ты поехал в Москву?
-На самолете, конечно. Через море не проехать, двигатель может испортится и машина утонуть, а самолет летает.
- Летом на самолете, в окне виднеется столица, как ты думаешь, какой она формы?
- В военной…шутка…наверное звезды или ладони. Почему да потому что звезда освещает, а ладонь – она открытая – значит в ней нет оружия, что располагает. Об этом мне деда рассказывал.
-Хорошо, вот ты прибыл в город, поел, попил, сходил в игровые автоматы, гуляешь по Арбату, есть такая старинная улица в Москве, где не ездят автомобили, к тебе подходит москвич и говорит: как тебе наш город?
-Я говорю «нормально, только большой очень».
- Большой как что?
-Как шкаф у бабушки…шутка…наверное как Китай…тоже дед научил. Если что большое, он говорит, как Китай. Вот куда бы не хотелось так это в Китай. Наверняка затопчут.
- С кем бы ты поехал?
-Один.
-Не боишься?
- Я бесстрашный. У меня есть сила. От папы осталась. Он мне ее подарил.
- Как ты думаешь силы одной достаточно?
- Да.
- А что бы ты хотел получить бесплатно.
- За ноль рублей и ноль копеек?
-Да, ты спускаешься по трапу, стоят люди в красных комбинезонах…
-Как здорово.
-…и раздают всем бесплатные бейсболки.
-Почему всем и почему бейсболки? Я например хочу скейт, да еще ноутбук и еще…и не надо всем.
-Ты не волнуйся всем хватит.
- Это правда?
-Что раздают нет, но город действительно дарит много. И исторические места, и атмосфера, люди.
-Ладно. Жаль, что не раздают даже бейсболки. А то я согласен.
-С бейсболками тоже. Зато часто раздают газировку, печеньки, чипсы прямо на улице.
-Как здорово. А мне можно будет там гулять?
-Почему нет?
-Это хорошо, а то мне мама запрещает гулять, где много народу. И где их нет тоже запрещает. В Москве есть места, где одновременно нет никого и в то же время много народу? В таком случае мама была бы довольна.
- Да, есть.
-Здорово. Я хочу на ближайший самолет.
- Нужно спросить у мамы.
- А можно так – мы маме не скажем, слетаем и обратно. Чего уж? Она придет с работы, а я уже дома.
-Боюсь, что мы не успеем.
- Тогда рано-рано утром полетим, чтобы к ужину вернутся. Очень хочется увидеть московских мальчишек.
-Они такие же, как и ты.
-Этого не может быть. Они наверное совершенно другие. У них глаза другого цвета и волосы. Вообще они наверное по-другому ходят и разговаривают как-то иначе.
-Твоя правда.
-Знаю, что правда. Мне кажется, что там дети не ходят в садик и школа у них другая. Там наверное учителя другие. Они улыбаются и не ругаются так часто, как здесь. А то здесь я уже устал от этих криков. На меня слишком часто повышают голос. Ну если только по делу. Да и то наверное они по-другому решают этот вопрос.
- Почему ты думаешь, что в Москве лучше, чем в твоем родном городе, в любом другом?
- Москва находится около Европы, а там люди воспитанные. До нас эта воспитанность не доходит.
- То есть до тебя тоже не доходит.
-Куда уж мне. Говорят, все кто живет в городе, они все приехавшие.
-Кто это?
-Ну те, кто из дому сбежал. Вот и я думаю, сбегу из дома, а там гляди и стану кем-то.
-А кем ты хочешь быть?
-Официантом
-Неужели это такая престижная профессия?
- Конечно. Во-первых, они всегда красиво одеты. Костюм, выглаженный, праздничный. Каждый день одевают выходной костюм. Мечта. Потом, они знают про все блюда. Надо быть таким умным. Что еще? Да, они всегда сыты. Такие блюда пробуют, о которых разве что мечтаешь.
- О чем ты мечтаешь?
-Жить в большом городе и наверное построить там дом такой красивый, как Большой театр. Выходить из этого дома и любоваться памятниками и бегающими за кошками собаками. Еще нужно поставить много детских горок, аттракционов и собрать всех детей до единого и устроить праздник.
-Ты хочешь устроить праздник?
-Да.
-Так устрой его здесь.
-Не могу.
-Почему не можешь?
-Сил нет.
- А в Москве будут силы?
-Да, в Москве все будет. Поэтому я хочу письмо написать президенту, чтобы он мне разрешил.
- Ты думаешь, все так делают?
-Не знаю, как все, а я напишу. Только мне нужно писать научиться. Пока только печатными буквами. Печатными он не поймет. Или лучше набрать на компьютере? Нет, надо от руки, а то он подумает, что это шутка. Не поверит. А так, живому почерку поверит.
-И что же ты напишешь?
- Например то, что я хочу устроить праздник в большом городе на самой главной площади и хочу чтобы он мне помог в этом. Сказал по телевизору, чтобы все дети пришли на праздник, с мамами или без них, не важно, и главное, чтобы он отпросил меня у моей мамы. А то она будет ругаться. А вас она послушает. Вы же самый главный после бога.
-Вот как? Хорошо, тогда поставь себя на его место, то что бы ты изменил?
- Больше деревьев. Мне кажется можно устраивать дома на деревьях.
-Как птицы?
-Да. А эти высотки разрушить и сделать из них зеленую территорию. Там бегать за мячиком, в бадминтон и всем машинам перейти на другое топливо. Да…например молоко.
-Молоко?
-Да, это же здорово. В воздухе будет пахнуть не газом и бензином, а молоком. Это же полезно дышать молоком.
-Наверняка полезнее, чем дышать дымом.
-Да. И еще. Я хочу, чтобы рабочий день сократился. Мамы уходит на работу и целый день ребенок один дома. Скука. Вместо десяти часов, хватит и пяти, а то и трех. Без обеда. Все сделал и гуляй.
-Как хорошо.
-А я о чем? Мамы будут заниматься с детьми…
- А папы?
- Папы тоже, но им можно и подольше работать.
-То есть ты будешь работать дольше.
-Почему я?
-Ты тоже будущий папа.
-Я? Я ребенок и еще очень долго буду им.
- То есть ты хочешь стать официантом, но мыслишь как президент. Так все же кем ты хочешь стать?
-Я вот сейчас подумал, я хочу быть как вы журналистом. Наверняка можно будет работать днем и ночью.
-А когда же ты будешь спать?
- По воскресениям. Все решено. Теперь осталось немного подождать, всего лет пять, пять холодных зим или десять.
-Как по-твоему это долго?
-Да, но у меня есть и тут свои заботы.
-Что ты собираешься делать.
-Ну как же…письмо…мама…для этого нужно время.
Искусство принадлежит народу
- В зале было битком, яблоку некуда упасть. Шел кассовый спектакль что-то вроде из классического репертуара. Шекспир. Но это не имеет особого значения. Шел и шел. Люди как обычно сидели, кто спал, кто смотрел и смахивал слезу порой от смеха, порой от сострадания к героям. Все вроде нормально. Но тут в тишине театрального зала, точнее не в тишине, так как на сцене же действо разворачивается вовсю, там коронация, музыка и прочее, раздался… Но в зале то при этом должна быть тишина. Если там будет звучать еще что-то, то это будет мешать обоим сторонам. И вот в этой гармонии тишины и действа звонит телефон. Ну, звонит, звонит. С кем не бывает. Все конечно назидательно посмотрели в его сторону в надежде, что отключит и продолжится все в пользу спектакля. Но этот крупный мужчина, этакий суповой набор, после полифонии звуков, раздающихся из его трубки, вскочил не сказать, что очень тихо и так как он сидел посередине, в центре, вокруг него сидели люди и ждать, пока его пропустят, он не хотел, поэтому сделал проще - перешагнул один ряд, другой и сделал еще один замах, едва не оказавшись на авансцене. Он одним коленом едва не задел слуг окружающих короля, заставил остановить действо легким взмахом руки:
- Сейчас. Мне нужно ответить.
Актриса замерла, и сцена коронации утонула в гуле разговоров. Король, ожидающий корону не стерпел, вырвал из рук папы головной убор и нахлобучил на себя сам. И все хорошо, сцена пошла. Не совсем уверенно, как прежде, но действие продолжалось. Жизнь на сцене продолжилась. Но ненадолго. Через минуту возвращается суповой набор, снова легкий взмах руки:
-Извините, можете продолжать. Я вернулся.
Занавес.
Такой разговор произошел в пивной на улице имени революционера Абельмана в районе Рогожской заставы. За столом расположилось двое. Первого звали Константин Бельмонт, почти как поэта, с одной разницей, что он никогда не писал стихи, разве что в дикой молодости. Он был стар и сед, в годах примерно пятидесяти пяти. Второй был моложе. Ванька Крутоверстов, студент в прошлом ВГИКа, откуда был вышиблен за неуспеваемость. Если первый работал на заводе и время от времени захаживал сюда, но не был завсегдатаем, то Ванька в этой пивной стал своим и хотя его не любила администрация за безденежье, очень ценили посетители за его язык, уж очень он хорошо говорил о Майкле Джексоне или Меркури. А его мнение о конце света. Это целый трактат. Он умел раздувать целый мир из небольшого уголка, жизнь из смятого письма, наполняя его несуществующим вымыслом. У него всегда было мнение на тот или иной вопрос. Приходил он сюда не спроста. Его здесь слушали, понимали и угощали пивом, так как в последнее время с деньгами у него было не густо. Не мог никуда устроиться из-за своего склочного характера. Не любил, когда им командуют. Не нравилось, когда учат. Поэтому сейчас на часах шесть вечера – люди идут с работы, а Ваньке все равно – он сидит в пивной и не знает, когда вернется домой и вернется ли (сам жил в Подмосковье, но чаще ночевал у случайных знакомых или вокзалах). Именно он и рассказывал эту историю про ситуацию с суповым набором, и ужасно возмущался при этом. Шел второй час, как они сидели здесь. Ваня развлекал Бельмонта историями – то ли выдуманными, то ли где-то услышанными. Пили они пиво и закусывали воблой, которую периодически постукивали по столу. На это никто внимания не обращал, потому что все так делали.
- И что это было? – спросил Бельмонт, когда Ванька закончил говорить и отпил заслуженную половину кружки. Тот не сразу ответил. Ванька знал, что в интеллигентных кругах, после заданного тебе вопроса надо немного помолчать, сделать вид, что ты думаешь и что размышляешь, а не так с бухты-барахты, лишь бы ответить. Поэтому он немного помолчал, причмокнул от горьковатого привкуса пива, посмотрел в сторону, на грязное окно и сказал:
-Возможно, точно так не было,ммм, но какова вероятность того, что такое может сегодня произойти в нашем театре?
Ммм тоже было взято от какого-то диктора, политика или одного из посетителей пивной, черты которого он запросто срисовывал и воплощал при надобности. Ему нравилось вбирать в себя все самое необычно – будь то смех во весь рот, походка, неадекватный жест. И то, что он запоминал, часто служило причиной смеха. Ему нравилось, когда над ним смеялись, точнее над тем, в чьем образе он являлся.
- Ну, нет, - возразил Костя. - Такое не позволят.
Костя, в отличие от Вани был человеком попроще. Он никогда не пользовался чужими масками, был простодушным и бесхитростным человеком. Поэтому он наблюдал за молодым человеком, внутренне понимая и как бы приговаривая, что все это в силу молодости и что когда-нибудь обязательно пройдет, главное чтоб не затянулось.
-Вы думаете не позволят? - спросил Крутоверстов. – Черта с два. Уже это делают. Позволяют. Эти суповые наборы ходят и ни кого в расчет не берут. Едва не по сцене ходят. О себе думают, не понимают, что искусство – это очень хрупкое, не заметишь, как наступишь, его надо обходить. Видишь, под ногами такое маленькое, едва приметное, аккуратно, чтобы не навредить. А они, шаг по сцене, к дьяволу декорацию, к такой-то матери актеров, все – побоку. Думают, заплатили за билет, могут на шею артисту забраться, в колокол позвонить. И не сомневаются в правильности поступков. И детей тому же учат. А те – да, папа, будет сделано. Надо на сцену забраться, ща сделаем, вот этот колокол свернуть – на раз-два. И все – претенденты на суповые наборы. Таких претендентов в каждом зале по мешку. Набрать бы их действительно в мешок, отвезти в поле, выгрузить и держать их там на одной моркови и морали. Гляди ж и поймут. Не поймут все, так хотя бы один…из каждого зала по одному, который поймет, так это же здорово.
Пока он говорил, в его руке вобла меняла состояние – переворачивалась, ходила, служила орудием борьбы. Теперь он ее рвал на куски, закидывая части в рот, глотал, не жуя.
- Я своих сейчас азбуке учу, - сказал Бельмонт. - Им до театра еще далеко. Пусть читать научатся. Потом у нас по плану зоопарк, цирк, велосипед, настольные игры, хочу, чтобы они в шахматы с папкой играли. А потом и до театра. Хотя мы еще хотели на дзюдо записаться.
Ванька посмотрел на него и задумался. Возможно, он думал о том, что человек, который звучит гордо (это и его собеседник и те, кто сидит за соседними столиками, да и он сам), сидит в этом клоповнике и сдирает с себя кожу постепенно, как чешую с рыбы, растворяя себя постепенно с каждой кружкой. Или же его мысли были полны той энергии, которая не могла найти воплощения в несуществующие фильмы несуществующего выпускника, и он знал, что обязательно будет шанс, и он за него вцепиться. Пусть он только будет. Он говорил с Бельмонтом, а сам параллельно смотрел по сторонам – кто входит, выходит, кто в этот момент остановился около пивной, стался не упускать темы соседних столиков, чтобы понимать, в чем варятся бывшие и еще неопытные интеллигенты. Среднего круга не было. Последние вели спокойный образ жизни и не позволяли себе пропустить даже одну кружку в окружении этой вчерашней богемы.
- А вы знаете, что за границей те, кто говорит по телефону в зале, выводят? – продолжал он. - Представьте, нашего человека вывели из зрительного зала.
- За шкирку?
- За шкирку или просто попросили. Какая разница?
- Разница большая.
- Ну, хорошо, просто попросили. Зазвонил телефон, он стал разговаривать, выяснять с женой отношения – почему она не поощряет его культпоходы. Устроили самые настоящие дебаты. Подошел администратор и попросил выйти. Вежливо так попросил. И что после?
-Правильно, - согласился Бельмонт. Вобла не поддавалась, он гнул ее, бил об стол.
- Правильно-то правильно, но знаете, сколько ору будет, - Ваня перехватил рыбину и разделил надвое ловкими движениями. - Он же будет кричать, я буду жаловаться и прочее. И то, что у него здесь свои люди, и он обязательно напишет об этом. В общем, столько всего «хорошего» скажет, что у всех уши в трубу. А в это время же другие люди сидят, более спокойные, они-то в чем виноваты? Им-то за что такое наказание в лице этого набора. Они пришли посмотреть спектакль, окунуться в мир искусства, к которому они трепетно относятся. И пусть многие не понимают разных там символов, ну ничего поймут, окультурятся еще, главное, чтоб сидели тихо, а в искусстве так – сидишь тихо, слушаешь, то искусство само без спросу войдет. Тебя нельзя к нему, а ему можно. Таков закон и его надо соблюдать. Только сперва понять причину, потому что без причины никто соблюдать не будет.
- А в чем причина? – спросил Бельмонт. – Есть ли вообще причина? Может ее и нет вовсе?
Как напряженный момент в любом спектакле, когда решается что-то очень важное, так и сейчас решалась судьба человечества в искусстве, только один из них еще до конца не мог понять причину столь бурного негодования своего друга.
- Да есть, - уверенно сказал Крутоверстов, - есть. Причина в том, что мы, что они… - он в очередной раз задумался, потирал виски, сделал подряд два больших глотка и повторил, - причина она в том, что мы и они, они и мы…. да я и сам пока не могу сказать. Это все не так просто. То есть я ее знаю, а сказать не могу. Дело в том, что эту причину нельзя назвать, ее нельзя увидеть, ее можно только понять. Она такая…такая…
Сосед смотрел на него большими заплывшими непонимающими глазами, которые как ни пытались не могли сопоставить это пивную с той темой, которую затеял Ванька. Она была трудной, несоразмерной что ли. И он пил пиво, изредка проливая, тут же вытирая рукавом, чтобы никто не видел, смотрел на парня и пытался поддерживать разговор.
- Если причина есть – это уже хорошо. А то, что ее нельзя назвать – бывает. Не все имеет название.
- А я напротив считаю все. И если человек не может дать название, то значит он или не знает, либо просто боится называть. Мне кажется, что все мы боимся называть эту причину.
- Ты меня извини, конечно, но я уже в таких годах, когда ничего не боюсь. Пойди на меня с топором, с вилами или просто скажи мне матерное слово, я в долгу не останусь. У меня есть орудие против страха.
- Но я же тебе говорю не о таком страхе. Страх не за жизнь, а за искусство. То, что оно гибнет.
- Ванька, ну куда оно денется. Не гибнет оно. Памятник Петру как стоял так и будет стоять, да и люди как ходили в музеи, чтобы картины смотреть, думаешь перестанут? Ничего не изменится. Народ как был жаден до зрелищ, так и останется таким. А то, что народ сюда любит захаживать, так это тоже культура. Не будет пивных, народу негде будет свои мысли выражать. Тут атмосфера подходящая. В ресторане такие мысли не пойдут. В театре тоже. В парке на скамейке аналогично. Здесь непременно будут.
- Ты думаешь, что я не смогу высказаться где-нибудь в другом месте? – не на шутку вспылил Ваня. – Что мне подавай условия и прочее. Так что ли?
- Высказаться ты сможешь где угодно, но услышанным ты вряд ли будешь.
- То есть меня могут услышать только после трех кружек пива, в сигаретном дыму? - не мог успокоиться парень.
- Ну что ты все – услышат, не услышат. Какая разница?
- Есть разница, мой друг. Большая.
- Не понимаю. От этого пиво хуже не станет, да и мир повернуть невозможно. Разве от этого что-то может измениться?
Какое большое расстояние было между этими двумя персонажами – длиной в диаметр стола или больше, например Тихий океан.
- Я тебе сейчас докажу, что я не просто… - он не договорил, выскочил на улицу, побежал куда в сторону центра. Через полчаса он вернулся. Молча заказал пиво, отпил половину кружки, промолчал и стал говорить в такой манере, словно ничего не произошло – он выходил в уборную и вот он вернулся:
- В музее как-то экскурсовод рассказывал о картине. Это была известная картина Федотова. «Завтрак аристократа». На ней аристократишка пытается позавтракать, а на завтрак у него не совсем густо – хлеб и все. И вот кто-то позвонил в дверь, нужно идти открывать и важно то, что ни в коем случае нельзя показывать, что у тебя на завтрак хлеб и ничего кроме хлеба, без масла и колбасы, даже соуса никакого нет. И он вынужден прятать этот кусочек. Под книги, не помню под что. Чтобы гость не заподозрил в нем ничего особенного. Гость зайдет, они будут разговаривать о пустяках, о том, что было на ужин, он будет говорить о курином супе и жарком, вспоминая что вечером грыз кислое яблоко. Кто-то из толпы не выдерживает – это, говорит, так похоже на нас. Как часто мы говорим о курице, когда на самом деле наши слова не дороже кислого яблочка с червячком.
Бельмонт понимал, что произошло на улице, и поэтому не хотел знать подробностей, в связи с чем старался говорить на посторонние темы, чтобы не расстраивать молодого человека. Но смешить он не умел и рассказывать длинные истории был явно не его конек, зато он мог говорить о семье так долго, как на то потребуют обстоятельства.
- Курица – это хорошо, особенно в супе. Моя краля совсем завтрак не готовит, - Говорит, утром – йогурты. Дождись, говорит, обеда, тогда и будет мясо. А я хочу не только в обед. У меня и утром хороший аппетит. Я не перевариваю эти егурты, они у меня уже из ушей льются. Но разве ее убедишь в этом?
Среди посетителей пивной не было ни одной женщины, кроме бармена. Она с грустью смотрела на эти картины – пьют, разговаривают, судачат, спорят, снова пьют и о чем-то думала. О своем муже, который тоже сгинул в одной из пивных города, может быть, в какой-то степени, и под ее влиянием.
- Этот человек быть может железную дорогу кладет или того пуще водолазом работает, - стучал по столу Ваня. - Ему некогда смотреть на окружающих. Он делами занимается. А тут пришел в музей и все разглядел. Этим же картинам века, а они учат. Разве художник знал, что придет человек из народа и все поймет. Может быть, он не хотел, чтобы мы узнавали себя. Он хотел этого не допустить, но мы сами допустили и теперь сравниваем.
Что произошло на улице? Он пытался остановить прохожего и разговорить его, но вряд ли ему это удалось. Потом то же самое попытался с другим. Наверняка его послали куда подальше. Потом стал заходить в крупные заведения – рестораны, кафе, банки. Много ли он смог обойти за это время? Или же забрался на памятник или фонарный столб, чтобы обратить на себя внимание и кроме милиции никто его не заметил. Еле ушел от них.
- Мой Пашка только с картинками книжки любит, - говорил Бельмонт. - Говорит, если книга без картинок, она не интересна. Все самое самое в них. Если без картинок непонятно. Вот штука. Так и в музее – человек увидел картинку и все понял. Если бы он то же самое прочитал, то вряд ли бы дошел сам до этого.
Ваня Крутоверстов понимал, что Бельмонт не слишком хочет углубляться в его философию, что ему достаточно незначительных комментариев по теме. А у парня болела душа. Не просто так он говорил о своем непонимании, а ему действительно не было спокойно. Душа горела, в груди что-то сжималось и он говорил…сейчас с Бельмонтом, так вышло и не потому, что ему очень хотелось, а потому что тот терпел и позволял говорить ему, не навязывая свою точку зрения.
- Нужно менять траекторию пути, - говорил Ванька. Заметно, что он устал. Отдачи не было. Игра в одни ворота. Он говорил уже неуверенно, но все также громко. - Нужно решать глобальные задачи. Нужно менять мировоззрение. Вот ты, мой друг, знаешь, как это сделать?
Если Ваня – был специалист по части баек, то Бельмонт знал меру, когда уже хватит. Поэтому он улыбнулся и сказал:
- Нет, не знаю. Давай еще по одной кружке. Я угощаю. У меня же сегодня день рождения.
- Хорошо, - согласился Ванька. Он посмотрел грустно на улицу сквозь грязное стекло кружки и увидел лишь едва различимые пятна – стекло было очень широким и все, что он видел ужасно искажалось – люди походили на животных, животные на людей, пивная была заполнена медведями, которые танцевали друг с другом, правда почему-то стояли на одном месте.
Бельмонт щелкнул пальцами и пышная официантка принесла им еще по две кружки. Он смахнул пену и хотел рассказать еще одну байку или продолжить тему, которая вывела его из равновесия, но не успел.
-Можно к вам? – спросил мужчина, подошедший к их столику. Перед ними был профессор из ВГИКа. Конечно, Ваня его сразу же узнал. Тот самый, который спрашивал у него про Гомера в институте и брезгливо смотрел на валенки во время приема экзамена.
- Понимаете, сударь, сегодня не я распоряжаюсь, - сказал Крутоверстов. – Вот, кто капитан этого кораб…точнее стола, - он указал на Бельмонта, который в этот момент снова бился с рыбой, на этот раз более удачно.
Профессор его не узнал. Или только сделал вид. Ваня не думал, что преподаватели ходят в пивную. По его мнению, они могут втихомолку пить дома или же около своего дома на скамейке с местной бутылочной интеллигенцией, соображая на троих, четверых и прочее количество человек.
-А что? – сказал капитан. - Пусть присоединяется. Места на нашем лайнере хватит на всех. Ставьте свои кружки.
У профессора в руках было две кружки пива. Он разгрузил себя, положил шляпу, примеривая ее к столу, где уже было изрядно испачкано, наконец, просто свернул и положил в карман пиджака.
-Хорошо, но при одном условии, - сказал Ваня.
-Каком? – с интересом посмотрел на него профессор. Это что-то новенькое – студент ставит условия преподавателю. Но ведь он бывший студент и соответственно сейчас этот старикашка для него не преподаватель, а обычный прохожий, к которому не надо в ноги кланяться.
-Он должен будет рассказать нам историю, и не просто там историю, чтобы она была ух…чтобы в ней был смысл, то есть чтобы мы ее послушали и сказали эхх, а ведь правда.
-Это сколько угодно, - причмокнул от удовольствия профессор. - Я работал в театре и знаю столько баек, что вам и не снилось.
- Ну, вы понимаете, да, что история должна быть особенной, не так… - Ванька бил себя грудь, показывая, какая, по его мнению, должна быть история.
- Я вас понял, молодой человек, - убедительно сказал профессор. Он в привычной своей манере достал очки, вытер их платочком, бережно свернул и положил в карман, взял в руку кружку и, не отпивая, словно та служила ему как реквизит или для равновесия, начал рассказывать:
- Заболел как-то в одном довольно-таки известном театре нашего старинного города актер. Имя его тоже слишком известно, чтобы называть, но мы будем в нашей истории называть его Маратом. Заболел видимо серьезно. День нет, два, все волнуются. Идут репетиции, а он не в кардабалете понимаете ли, а на ведущих ролях. Домой звонят, а дома жена и все время говорит, что он то спит, то еще что-то, то есть возможность поговорить с ним исключена. Что делать, если Магомет не идет к горе, сама гора…в общем решили его проведать, приходят к нему домой, допустим актер и режиссер, а дверь никто не открывает. Ну, решили во дворе поспрашивать, ну если что подождать, вдруг человек в больницу попал. Мало ли. Тут и человека жалко, и спектакль…В общем спросили бабушек на скамейках, дворника, еще одного местного старожилу и вот, что оказалось. Этот нехороший человек, вместо того, чтобы болеть, тамадой работает на свадьбах. Всыпали ему конечно по самое, но он так и не перестал этим заниматься. У меня, говорит, дети, и если я буду жить на актерскую зарплату, то похудею и ни один костюм мне подходить не будет. Знал чем бить. Так и пошло – он время от времени развлекает свадьбы, ну а все остальные стали терпеливо сносить его отсутствие. Поэтому, как только этого артиста нет, объявляют день Марата. Его день. Где наш Марат, спрашивают. И все друг друга поздравляют, как будто этот день праздником стал.
Профессор отпил из кружки, делал он это как-то по-особенному – маленькие глотки, каждый глоток не спеша, и большая кружка, которая была ему неудобна и поднимая ее он все думал как правильно из нее пить, обхватив двумя руками или же одной.
-И? – ждал Кутоверстов. Он смотрел на преподавателя, который когда-то пытался завалить того на экзамене и теперь сам с присущим выгодной позиции скептицизмом смотрел на пожилого «студента», не желая удовлетвориться ответом, понимая, что нужны дополнительные вопросы.
- Ну и вот, - кивнул головой профессор, продолжая искать изъяны в кружке и пытаясь распробовать пиво. Казалось, что он очень давно не пил или почувствовал, что пиво не по нутру.
-Я не понимаю, - сказал парень. - То, что он выбрал вместо театра – свадебные гульбища – ну никак не оправдывает его. Да и где тут скажите искусство? Да, ситуация происходила в театре и все. Но она никак не отражает ни одну из форм искусства, ничему не учит, не поражает воображение.
- Да при чем тут это? – спросил профессор. – Здесь это не имеет никакого значения. Зато традиция в театре появилась.
-Но она же возникла под влиянием отрицательного поведения, - настаивал молодой человек. Пожилой тоже не отставал от него. Бельмонт молчал, не желая вмешиваться, изредка улыбаясь, думая об увиденном, как о представлении в его честь.
- Ну что вы все говорите? – очень учтиво говорил профессор. - Им же скучно. Вот они и развлекаются. Это же так безобидно. Спектакль то был в результате выпущен. И все последующие тоже. А от скуки надо избавляться. Любой ценой. Вот они и выдумали день Марата. День конечно по-другому называется, но это не так важно. Главное, что они нашли в грустном смешное.
- То есть вы считаете, что наш народ портит искусство от скуки? – возмущенно спросил Ваня. - Это же ужасно.
- Но это так. У меня есть студенты. Один хочет снять блокбастер, другой копирует китайские боевики, говорит, что у нас еще не научились так делать. А те, кто что-то делает, вылетает, потому что у него столько энергии и он ее расходует направо-налево. Эти студенты не совсем понимают идти в народ. Они идут, пьют с этим народом, говорят о том, что все плохо в нашей стране. Нет, чтоб идти и менять. Нет, чтоб с помощью своего мира показывать и учить. Нет, они будут пить пиво и учить людей по-одному. Так проще, да еще подобрать нужно таких, чтобы были далеки от искусства, чтобы не могли отличить хорошего от плохого. Им бы говорить и пить без повода.
- Что вы имеете ввиду? – ожил Бельмонт, понимая, что приглашенный настроен не совсем положительно
-Да ничего, - перешел на более спокойный тон профессор. – Вы меня извините, что я вас побеспокоил. А то, что я сказал, может звучит как-то не слишком любезно, но он и сам это понимает.
Профессор молчал и смотрел на парня. Он не отрывал взгляда примерно минуту, потом поднялся, сказал спасибо и произнес то, что уже парень слышал на лекции, кажется самой первой:
-Искусство принадлежит народу и народ вправе сам им воспользоваться. Породил народ и убивать будет он же.
И вышел из пивной. Возникла пауза. Не было уже того раннего свободомыслия, просто свободы. Профессор ушел, но его слова все еще продолжали звучать.
- Я бы расстреливал всех тех, кто так говорит, - не удержался Бельмонт. – Он может быть интеллигентнее нас, зашел сюда только так, - смахнул со стола и что-то в воздухе. - И пиво не допил, интеллигенция. Нашим больше.
-Цыц, - сказал Ваня.
- Я говорю, спокойнее стало,
- Цыц, - повторял парень. – Молчи.
- Ты чего? – с обидой в голосе спросил Бельмонт.
- А ничего. Не понимаешь, зачем языком молоть?
-Да мы же разговариваем. Разговор поддерживаем. Под пиво. Здесь необязательна сама суть.
-Ах, не обязательна? – вскочил он. – И что все здесь говорят о пустом? Здесь десяток столиков и все пустомели? Так под пиво решили поговорить?
На него смотрели с непониманием.
В полночь он пришел домой. Осторожно открыл дверь. В комнате у сестры горел свет.
-Ты чего не спишь? – спросил он.
- Ага, он еще спрашивает, - всплеснула руками девушка. - Да мамка тебя пошла искать. Ты же в дом кино пошел. Наверняка после фильма в пивную зайдешь решила она. И не прогадала.
-Да, встретил дружка своего. Большого человека когда-то. Один фильм снял и ушел в подполье.
-Куда ушел?
-На завод. Семья пошла дети.
-Но разве это плохо?
-Нет, конечно. Это очень хорошо. Только…
Вошла мать. Она присела на скамейку в прихожей, услышала голос сына и сняла платок.
- Хочешь ужинать, - крукнула она.
- Нет. Чай поставь
- С душицей?
- Да, с ней. Сейчас особенно с душицей хочется.
Когда человек сдувается
В парке имени Матросова бодро проходил полдень. Три юные студентки проходили программу "заплыв в фонтане" и две из них собирали вокруг себя заинтересованную толпу. Присоединившиеся, в основном лица мужского пола, скинувшие с себя пиджаки и стянувшие галстуки преобразились с деловых джентльменов до безбашенных подростков, которым так этого не хватало. Вадим подъехал без опоздания. Его леворукая "Тойота" была вычищена до блеска - прерогатива его суженной, которая не могла терпеть нечистот, мышей и холостяцких пирушек. Он заметил парковую "вакханалию", хмыкнул и достал сигарету. Мы обнялись, присели за столик в летнем кафе и он жадно закурил.
Ты же знаешь, моя не любит, когда я никотином наполняюсь. Говорит, как-нибудь переполнишься через край, что я с тобой делать буду. Приходится только в твоем районе наполняться табаком."
Я молчал и иногда отводил взгляд. Мне казалось - он чем-то озабочен.
- Моя машина наполнилась мелочью. Двух-, рублевые, пятидесяти-, десяти-, пяти- и даже копеечные монеты. Мне кажется камеры оседают. Поехали на мост, свалим это в денежную яму и тем самым освободимся от груза. Я верю в кармическую связь между очищением и приобретением. Может тогда тачку сбросить - чем больше груз очищения..."
У Вадима был нервный тик. Когда он нервничал. у него начинала дергаться губа, а при более серьезных обстоятельствах нижняя челюсть.
- Две чашки кофе и бесплатный журнал.
Я решил организовать наше фри-тайм, так как он за себя не ручался. Теперь он молчал и порой отводил взгляд.
- Вчера была спортакиада на "Куршетке". Случайно попал. Договорился с теликом, так они всю студию привезли. То ли репортажей нынче нет, то ли действительно круче Куршетки может быть только Куршетка. У них даже лозунг появился «Не станет ли Россия кур щипать, а будет Россия в Куршетку играть».
Мой друг затушил сигарету, отвел взгляд от фонтана и пристально посмотрел на меня.
- Моя не поедет. Мы так решили. Сперва я, то есть конечно мы, а потом, когда я устроюсь - она приедет. Так будет лучше. Она тяжело переживает переезды, неудобства и большой город. А мы с тобой аскеты, для нас лишний раз не поесть не проблема, сон в кустиках, укрывшись лопухом - норма.
Он достал еще одну сигарету и долго не мог затянуться, так как поджигал фильтр, и это продолжалось, пока я не указал на ошибку. Официантка с красивыми ножками поднесла кофе и глянцевое издание. Я проводил ее ножки чарующим взглядом, а Вадим отвернулся, повторно хмыкнул, отчего закашлялся и выронил сигарету.
- А как же все вместе? Все проблемы,с самого начала. Вы только месяц как женаты. Всего-то успели в медовый месяц матрас помять и украинские луга. Может она передумает. Или слово?
Он листал глянец, не вчитываясь в рубрики, словно разминал пальцы и глаза, дабы узреть среди массы цвета и букв самое главное. Сегодня он одел футбольную футболку с логотипом нашей команды и пепел покрывал буквы на ткани.
"Слово - не воробей, слово - чиж."
С женой он познакомился в больнице. Он лежал с язвой желудка, она лечила сердце. В результате, ему не удалось завершить курс лечения, однажды ночью они сбежали, подкупив охрану имевшейся наличностью в размере ста двух рублей. Два рубля внесла Татьяна. Неделю они были в Крыму, родители не знали, что думать. На следующее утро после побега мама приходит в больницу и видит врача и весь медперсонал с разведенными руками. Мятая кровать, точнее две кровати, но девушка аккуратно ее застелила – вот все что осталось. Охранник Сережа после долгого отступничества признался во всем, правда успел уже потратить имевшую сотню. От него несло дешевым портвейном и луком. Когда парочка появилась, они недолго думая отправились в загс и через пару месяцев играли свадьбу. Я был свидетелем и меня неоднократно отводил отец невесты, качая головой «молодые еще, главное, чтоб жили». У него был затасканный вид, на нем были мятые брюки и рубашка на размер больше. Взгляд сквозь густые брови казался зловещим. Когда резали торт, отец стал размахивать руками и мне от него досталось. В общем Таня меня невзлюбила. Я устроил на свадьбе драку, а это плохая примета. Я только смеялся над этим.
Вадим был влюблен и разговаривать с ним не имело смысла. Жена была первой, он соответственно после. У него стал тише голос, он устроился на нелюбимую работу, с которой благополучно уволился, потому что у нас произошел разговор. На этот раз на кухне, прокуренной и заставленной пивными бутылками, в полумраке мерцающего света. Я говорил ему о том, что должен. О преимущества быть первым, о мужском эго и о причине, побудившей нас появиться на свет. Сперва друг больше думал о том, что оставил свою благоверную одну и часто смотрел на телефон, кивая головой, думая о чем-то своем. Но после третьей бутылки и крика за стеной, который всего лишь был очередной семейной разборкой семейной пары с шестилетнем стажем, он посмотрел на меня, хлопнул на столу и сказал то, что я уже давно читал в его глазах, но никак не мог услышать.
- Достало!
К утру он точно знал, что делать. Три дня я его не слышал. Он не звонил, а в ответ на мои звонки, отвечал сухо. –Еще нет, я с тобой свяжусь, когда все.
Он не мог говорить об этом открыто. Я чувствовал себя диссидентом, который сказал что-то такое, отчего могла измениться не только семейная жизнь двух провинциалов, но и всего города, в котором таких неуверенных, не знающих истин, больше допустимой дозы. Однако всем не поможешь.
И теперь он говорит, что мы едем вместе. Я не планировал никуда ехать. У меня были планы жениться и обзавестись детьми. Построить дом где-нибудь недалеко от города и по выходным курить кальян с пивом. Обсуждать Довлатова и Набокова. Сравнивать жизнь городскую и деревенскую, уподобляясь Шукшину. И тут мое мироустройство рушится. Мне казалось, что я был рожден, чтобы делать людей счастливыми, пробивать для них дорогу, лишь проектируя, но не участвуя в этом. А тут мне предлагается собрать сумку и тоже ехать. Я согласился, думая о том, что помогу на первых порах, а потом уеду, когда фундамент будет крепким.
Весь вагон спал и только два силуэта у окна шептались, предвкушая свои мытарства.
Оказавшись в столице всея Руси в шесть часов пятнадцать минут, мы узрели сумасшедшие потоки людей, бесмысленные потоки мыслящих организмов в розовых очках. Вот эта дамочка с сыночком на груди явно хочет найти отца и может знает где он находится. А этот тинейджер в большой косоворотке, выглядящий от этого старше приехал поступать в театралку или сразу сниматься в кино. Вадим грезил о кино. Паркер, Джармуш, Тарковский и Звягинцев. Вместо книг на полках у него гордо стояли киношедевры. "Полуночный экспресс", после которого он решил уехать в Турцию и поменять тюремную систему. "Ночь на Земле", после чего работая таксистом часто ассоциировал себя с черным французом, высадивший плебеев в 4 часа ночи.
Дом на Измайловской площади недалеко от фиолетового переулка заставил нас неоднократно улыбнуться и первые столичники оказались людьми дружелюбными и готовыми помочь. Лужи после ночного дождя отражали восходящее солнце и дарили нам новые незнакомые доселе эмоции. Мы были здесь, в том месте, в котором суждено свершиться. Или нет? Отнюдь таких мыслей у нас быть не могло.
"Проходите. Вас двое? Как же вы уместитесь в одной комнатке. Там же один диван. У меня есть кот Мушаря. А мужа нет. Шесть лет уже."
Добродушная бабуля встретила нас, угостила своим чаем из травяного букета, а я в вою очередь преподнес ей нашего медку трех сортов. Она обрадовалась, взяла хаир и убежала в свою комнату. Громко хлопнула крышка по-видимому сундука. Британец остался сидеть и буравить нас глазами.
"Ничего, привыкнем. Главное, есть крыша над головой и немного манки для кашки со сметанкой. Завтра на первый кастинг, а потом понесется душа...Ничего, шепотом тоже можно разговаривать. Хотя некоторые вещи можно и на руках объяснять. Кот смотри-ка не отходит. Ты смотри, ничего лишнего не сболтни. А то тебе несдобровать."
Вот что он сказала на следующий день.
"Мы с вами не уживемся. Нет, и трех дней не дам. Сейчас, то есть через час мне нужно уходить в больницу. Вы пойдете со мной. Нет, болваны, не в больницу. Вы пойдете на все четыре стороны. Но сперва плату за три дня, иначе милиция не спит, как и я впрочем. Торопитесь, мальчики."
Бабуля-дюплекс, этакий хамелеон - сперва показавший себя матерью Терезой, теперь точил топор на плахе нашего существования. Куда мы пойдем? Еще не было известно. Мне улыбалось то, что не придется ходить на цыпочках, говорить шопотом, использовать воду согласно регламенту на стене, слышать то, как старая женщина день и ночь рвет газеты для туалета своего котика, а мой друг не мог сходить в уборную, потому что после 12 она запирается на замок.
"До свидания. И всего вам доброго."
Мои дипломатические качества берут свое, и я не мог уйти от этой мерзкой старухи без доброго раскланивания.
Мы были свободны, но насколько эта свобода нас пугала. Особенно Вадима. Он уже успел два раза поговорить со своей суженной и три раза нажимал на сброс, потом несколько станций трепал мне нервы своим хладным взором и, наконец, звонил ей, успокаивая сладостными речами о предстоящих детях, внуках, правнуках.
Через два дня - после трудной ночи без определенного места жительства на вокзале среди вокзального мусора и тревожных взглядов и еще одной ночи в общежитии кооперативного техникума, ему и пришла светла мысль рвануть назад, в точку А, к тому колышку, от которого отвязала его родная женщина. Через два дня, не сходив ни на один кастинг, не постучав в ворота "Мосфильма", не положив голову под заклание какого-нибудь театра и, наконец, не продержавшись здесь хотя бы месяц для проверки всех средств, Вадя сел на поезд и умчался с чемоданом, с наполовину не ношенными вещами.
"Он уехал" - сказал я девушке, спрятавшись в душе общежития.
- Семья позвала, - прошептал я в трубку своей маме, ибо понимал, что спокойные потоки воды и полузакрытая дверь – единственная заслонка от обуреваемого мыслями о доме и тыквенных оладушках друга и единомышленника.
Когда человек сдувается как воздушный шар, это ничего - когда-нибудь снова наберет воздуха и вверх, не лопается же, как мыльный пузырь. Вадимка лопнул. По моему мнению. Хотя дал понять, что вернется. Окрепнет и вернется. Я сомневался. Но это был я. А в себя я верил. Холодные вокзалы и бабули-дюплекс меня не пугали. Они мне даже нравились. Наверное, и я им тоже был симпатичен. В какой-то мере.
Еще вчера я не думал, что останусь в этом городе. В конце концов я ехал помогать другу. Он уехал. Моя помощь была не к месту. Я его не понимал. Да и мне было немного грустно, что остаюсь один. Почему я не вернулся вместе с ним. Просто я понял, что еду в этот город за своим будущим. Оно где-то здесь. Не буду трать время попусту. С сегодняшнего дня начну искать. Есть одна квартира, где оно мне не улыбнулось. Понимаю, что подобных квартир будет множество, но с каждой неудачей я буду приближаться к моему единственному и правильному пути, где меня ждет составляющие хорошей жизни – семья, карьера и друзья, с которыми так приятно провести ночь на кухне, не взирая на мерцание света и напитки, которые могут быть крепкими, как и отношения.
Кому Нал Ка
Федор знал, что выберут его.
- Почему должен ехать ты? – говорил его сослуживец Гена Бородкин. - У тебя три года стажу и непереносимость.
-Какая такая непереносимость? – не понимал тот.
-Ты пьешь мало, - полушепотом казал Гена и подмигнул ему. На ужимки тот был горазд.
-А при чем тут это? – спросил Федор.
-Эх, молодой еще. В командировке главное налаживать контакт с новыми людьми. Ты же можно сказать от всего коллектива едешь и посмотрев на тебя увидят не только тебя, но и всех нас сразу.
- Тем лучше, что не пью. А ты что думаешь, что наш коллектив напоминает пьяную раскрасневшуюся рожу?
- Не в этом дело. Надо уметь в меру пить, в меру…
-Да ладно, - успокоил его Федор. - Я пью ровно столько, сколько надо и главное не пьянею, а опыт у меня больше твоего, стаж-то мой продолжился здесь. Есть еще семь лет в другой конторе.
- Ну и что ты видел за семь лет кроме стен кабинета и планов планов планов?
- Завидуешь, - прошептал он коллеге и склонился над проектом, который должен был сдать через неделю, но заканчивал уже сегодня. Он давно мечтал поехать в эту командировку. Он сам не понимал, что его тянуло. Все время в городе. За свои тридцать семь никуда не выезжал, так разве что в деревню, да на рыбалку с соседом. Домашним он был каким-то. И вот как только узнал, что к весне будет командировка в Москву, понимал, что должен поехать именно он. Засиделся. А тут столица, две недели на всем готовым и город, про которого только по телевизору, он увидит сам. Пройдется по улицам, глотнет воздуху. К тому же познакомится с другими людьми, столичными. Он их сроду не видел. Был один фанфарон, приезжал в бюро, так он даже и не заговорил с ним, хотя тот и подходил и спрашивал как столица, как купола, отливают? Что там с мусором. Куда его отвозят. На что тот не ответил, пожал плечами, оставив Федю в раздумье.
Вопросы были заданы не спроста. Дело в том, что Федор работал в архитектурном бюро. Это бюро уже без мало тридцать лет проектировало в городе мусорки. Именно так, где они должны находиться, важно удобство расположения. В Москву его направили, потому что он был лучшим в своем отделе, не смотря на разговоры коллег, завидующие ему.
Ну конечно барские условия, которые были обещаны тоже прельщали. Отдельное жилье. На самолете в Москву. Он ни разу то и не летал.
- Только смотри Федя, - говорил Марс Викторович, его начальник. – там все же люди того, образованные. Ты уж их не сильно учи. А то я знаю твою слабость.
Что было то было. Федя был сдержан в алкоголе, никогда не ходил налево и был в общем положительным, если бы не его болтливость по части профессиональной темы. То есть это наверное и хорошо, что человек знает свою работу и может поговорить о проектах, но он не был сдержан. Его иногда заносило так, что берегись. Но это случалось не всегда, чаще всего, когда он был чем-то недоволен. В столице все должно быть в порядке, думал как он, так и Марс Викторович. Почему? Так столица же. По-другому и быть не могло.
Сосед не поддерживал разговор и всю дорогу Федор смотрел в иллюминатор на крыло, которое отливало то розовым, то красным. Облака были похожи на слой дыма и не казались такими недосягаемыми, как это кажется с земли.
- Вот оно как, оказывается, - подумал Федор, - Не знал столько лет и еще лет двадцать не знал бы. Сосед спал, видимо летал он чаще и к полетам относился спокойнее.
Москва его встретила радушно. Он взял машину и таксист всю дорогу спрашивал его чем тот занимается. Федор, конечно, рассказал, но он не мог о своей работе говорить в двух словах, ликом обширна была эта тема. И вот они уже приехали на место, прошло уже пятнадцать минут, а пассажир продолжал говорить о проектах, о перспективах роста. Он был вежлив, ему задали вопрос, и она на него отвечал, не заботясь о том, что ответ может занять продолжительное время. Наконец, заговорила рация, водителя вызвали и он, извинившись, уехал, оставив Федора один на один с чемоданом и подъездом, в котором, по словам начальника, ждет апартаменты президентского класса.
- Ну что ж, - подумал он, - имею право.
Дверь открыла высокая худосочная женщина лет сорока. Она сказала добро пожаловать, знаем-знаем, провела по коридору и показала те самые апартаменты, в которых ему предстояло провести без малого две недели.
- Коммуналка? – кричал по межгороду Федор. – Апартаменты? Да там…вы сами видели в каком состоянии у них туалет? А ванная комната? Там же в день по десять человек моются. И все разной национальности. Только что хотел помыться, а там этих волос, как будто кота брили.
Конечно, то, что из обещанных условий выполнялось только несколько пунктов – была кровать и чистое белье, завтрак и ужин, но Федор привыкший всю свою жизнь вставать утром рано и пить кофе в полном одиночестве (жена вставала рано, а дочка еще была маленькой), сейчас вынужден терпеть целых двенадцать утр новых людей и делить с ними стол, а то и разговаривать с ними. Нет, разговаривать он любил, только утро – было для него тем часом, когда можно подумать о чем-то своем, сосредоточившись на самом важном. Поэтому его раздражение было понятно.
- Я требую, чтобы меня перевели.
-Не можем, дорогой Федор, - говорил директор, будучи готовым к такому разговору. - Деньги уже выделены, переведены и если только за свой счет.
Конечно, это было исключено. Не на курорте же он. Хотя разве были бы на курорте такие….
- Но это же антисанитарные условия. Тараканы, клопы, люди потные ходят, задевают друг друга. На кухне плита такая грязная, что мыть ее уже не имеет смысла.
-Скажешь тоже, большая разница. А то попалась бы тебе гостиница с сухим персоналом и стали бы они из тебя чаевые выжимать. А у тебя суточные итак небольшие. А так, на сувенирчики потратишь. Твоя Алка будет так рада.
-Да, но тут нет условий, - продолжал Федор, понимая, что сдается. А тем временем начальство твердило свое:
-Зато две минуты до места. Да и тебе сам бог велел познакомиться с коммуналкой, с квартирой, в которой зарождалась интеллигенция.
Федор немного поворчал, так, для виду, но потом согласился. Отдельная комната, есть туалет, ванная. Да, не ахти какие, но хорошо, что есть. А квартира ему понравилась. Правда, на кухне тараканы бегали и была огромных размеров паутина на высоте три метра, но эти тараканы были московские местные. Возможно, какой-нибудь умный человек их гонял и одновременно о чем-то думал. Например, о большом изобретении. Ведь не знаешь, когда оно, это великое изобретение придет в голову. Во время тараканьих бегов, либо когда штукатурка в комнате сыпется. Но обязательно что-то должно происходить, что-то должно быть не в полном порядке – только тогда приходят хорошие неспокойные мысли. Их он ждал. У себя дома, когда пил по утрам кофе, когда сидел на своем рабочем месте и перерабатывал, уходил позже всех и приходил раньше. Но эта чрезмерность ничуть не помогала ему, а скорее отдаляла его от тех мыслей, к которым он всегда стремился.
Хозяйку звали Леонора Зуфаровна. Худая, высокая женщина с большим горбатым носом, доставшимся ей по наследству от деда, про которого она всегда вспоминала добрым словом. В число добрых слов входят «родовитость», «внимание» и «вино». Последнее она не просто любила. Ее день начинался с вина и заканчивался им же. Без глотка исключительно белого вина, она не могла уснуть. В первый же день Федор узнал его вкус. Тогда и произошел первый московский разговор с москвичкой (с таксистом разговор не вышел, оборвался в неожиданный момент).
- Наш дом очень старый. В нем жили художники, поэты, был литературный клуб при литинституте, кормили голодных студентов и бомжей армия спасения. Потом приехал мой дед и купил все это. В своих краях он был крупный скотовод. После смерти мамы уехал, так как незачем было ему одному. Скотину продал. Дом сжег.
-Зачем сжег?
-Он сказал, что в этом доме жил и будут жить только его семья. Поэтому он вправе делать все, что считает нужным. Даже землю оставил за собой, оставив надгробный камень.
Это смутило Федора. Он видел, как оставались заброшенными дома, заколачивались и вызывали оторопь. Иногда на них вешались растяжки, что означало, дом собираются сносить. Таких растяжек было огромнее количество – они покрывали дом, выглядели как гробы, ожидающие своего часа, чтобы спуститься под землю. По-мнению Федора, это был тоже мусор. Все то, что находится на свой месте, относится к мусору.
- То есть вот такая большая гора мусора стоит где-то… - сказал он хозяйке. – но без них, это всего лишь мусор.
Леонора Зуфаровна была спокойным человеком. Вино ее скорее успокаивало, нежели вызывало агрессию, но то, что этот провинциал с такой легкостью отзывается о родительском достоянии, не могло не вызвать смятения.
-Это не мусор, это историческая память.
-Но народ-то не знает, что это исто-ричес-кая па-а-мять. Он проходит мимо, видит сгоревшие балки, камень заваленный, то есть он видит, грубо называя, хлам, и задается вопросом, а почему ни у кого не возникло желание убрать его.
Он понимал, что может быть не так разговаривает, слишком прямо, но знал, что откровение расположит и сделает его своим. Так он когда-то расположил к себе жену свою, друга Степана и начальника. Не спроста он его выбрал. Тут тоже важна искренность во всем. Он к начальнику по любому поводу. И по новым объектам, и по хоккею, и по удачной смете. Тот стал к нему относится, как к родственнику. Тут он тоже решил сродниться с этими коренными, стать на время своим.
- Разве можно прикасаться к истории? – говорила хозяйка. - Это же так просто, ясно, что каждая жердочка напоминает о чем-то очень важном, что по этим половицам они ходили, на этих стенах висели фотографии с родными. Да и вообще, все те, кто жив – они проходят мимо и вспоминают отца добрым словом. Да разве это плохо? Не это ли важно?
-Важно то, чтобы они вспоминали его хорошим словом, а не «кто навалил эту кучу мусора».
В этот вечер они не договорили. У хозяйки болела голова и она, пожелав доброй ночи, ушла к себе в комнату.
- Может быть, не надо было так? - подумал Федор и допил остатки вина. – Хотя почему нет? Они же тоже, пусть и москвичи, люди образованные, не все знают. Может быть, и я чему-нибудь их научу. Еще спасибо скажут.
На следующее утро он проснулся поздно. Часы показывали полдень, и за стеной уже кто-то усиленно гремел гантелями.
Второй день в городе прошел спокойно. Он ходил по центральным улицам, смотрел на расположение мусорных баков и контейнеров, обращал внимание на прохожих - что они делают, когда развернут мороженое, ждал, когда они его съедят, чтобы проследить судьбу обертки, куда девалось выпитое пиво и почему его чаще оставляли на асфальте, нежели в баке. Это его еще и в своем городе смущало.
- Ну как город? – спрашивал начальник.
- Красивый, - ответил Федя, - только у них тоже не все в порядке.
-Да ты что?! – воскликнул удивленный голос.
- Именно, - важно сказал командированный и изложил примерные наблюдения. Это у него заняло семь минут. Могло занять, конечно, больше, но межгород напоминал о минутной плате тревожным пиканием.
-Только не говори об этом на конференции, - уверял его Марс Викторович.
- Почему это?
- Не поймут. Интеллегенция. И будут правы десять раз. То, что видят они нам не видно.
- А что не видно? Разве у нас глаза другие.
- Другие. Они может быть понимают, где у них прорехи, но не делают акцент на них, так как есть другие более существенные проблемы
- А, вот что…
-Федя, Федя. Советую тебе сидеть и просто слушать. Впитывай, губка.
В московское бюро он пришел без опоздания. Как и к себе на работу, на полчаса раньше. Но его уже ждали.
- Здравствуйте, вы к нам практически с другой земли.
-Да, с другой.
Его угостили кофе, расспросили, как живет их стотысячный город и есть ли какие жалобы по части обустройства. Федор отвечал очень скромно, был немного зажатым, кратко говорил о городе, а памятнике, о истории происхождения и для чего-то приплел выдуманную им же историю о яме, в которую все кидают мусор и тот в ней исчезает. Заглатывает земля что ли. Московские коллеги оказались намного проще, чем думалось – им понравилась эта история и главный из них – седой, но очень импозантный мужчина с греческим профилем сказал, что было бы неплохо, если бы в каждом городе были такие ямы. Потом добавил:
- Если у вас будут какие-то предложения или вы хотите выступить на конференции, то пожалуйста. Милости просим.
У Федора екнуло в груди. Ну конечно он хотел выступить, ему было что сказать. Столько накопилось почти за десятилетие. И все как-то мелко, на собраниях, где к нему относились, как человеку без меры. Но тут-то так точно считать не будут, поверят, поймут. Но он не мог. Во-первых, должен был держать слово. Во-вторых, боялся. Вспомнились слова Бородкина о «лице». Вот тут он и засомневался. Не может он вот так от всех – от себя пожалуйста, но чтобы от всего бюро… В конце концов где я, - подумал он, - в командировке, да еще где – в Москве, а это значит нужно забыть о напряжении.
- Нет, знаете, я скорее за опытом, - сказал он и, пусть не это он хотел сказать, но чувство удовлетворения посетило его и он даже обрадовался тому, что это сказал и что сейчас его отпустят и предстоящую неделю будет ходить исключительно на конференции и слушать, записывать, но никак не влиять на ход развития.
- Ну что ж, - ответили ему, дали пропуск и пожелали удачи. Он вышел с таким двойным чувством, что вроде, как и снял путы, но почему нет той легкости. Возможно, он разочаровал их – а как хорошо начал, казалось, даже выбился из числа обычных командированных. Но решил остаться в тени, не высовываться.
- Вот так, - -сказал бы Марс Викторович, - молодчик, Федя, - пробубнил бы Гена Бородкин.
Вечером он познакомился с одним из жильцов. Его звали Кирилл, был он из Курска, работал уборщиком на территории торгового центра, ходил в запачканной одежде и был ужасно неопрятным. Все начинали разговор одинаково. Наверное, в этом была какая-то традиция. Что ж, традиции надо соблюдать.
- Как город?
- Красивый.
- Да, - согласился тот, и что хорошо здесь все свободны в выборе. Хочешь, будь собой, а хочешь корчи из себя другого человека. Я, например, здесь чувствую комфортно. Дышу, работаю, мечтаю.
- Захотел носить грязную одежду, носишь, - подумал Федор, - захотел спать в мусорном баке – ради бога.
- О чем же ты мечтаешь? – спросил он у парня. Тому было лет двадцать и Федору было не понятно, как можно в свои два десятка ходить в грязной одежде и не испытывать при этом неприятие. Сам он очень был обеспокоен своей гигиеной. И теперь не только своей, так как они будут находится под одной крышей около двух недель.
- Жить в большом особняке и не работать, - сказал Кирилл.
- Но за ним же нужен уход, - сказал Федор. – Разве нет?
- Ничего я справлюсь, - ответил тот. Но он не знал Федора, которому было мало справлюсь. Если ты намерен жить в большом доме, где нет городских удобств, то будь добр объясни как ты намерен жить и, конечно же, убирать мусор.
- Но туда не будет приезжать мусороуборочная машина. Она будет приезжать в городе. А там нет. И тогда что? Куда вы прикажете сваливать скопившийся мусор?
- Да ладно, что там, - воскликнул Кирилл. - Одна бумажка там, другая тут и что? Жить-то можно.
- Но ведь неприятно жить, когда вокруг тебя грязно, - сказал Федор, сам того не замечая, как кипятится.
- Нормально, - сказал парень. - Привыкаешь.
-Но зачем привыкать, если это неприятно, - не понимал командированный. - Привыкнуть можно к чему угодно, но жить в доме оформленным под помойку – это не правильно.
- А мне нравится, и что я с этим сделаю?
Действительно, ничего не сделаешь, конечно, попытаться можно.
- Наверное, ничего. Нужно понять, что жизнь в чистом доме намного приятнее, нежели….
Кирилл не понимал его. Он думал по-другому. И когда Федор в первый день конференции сидел в зале и слушал одного выступающего из таежного города, то едва не заснул. Тот говорил об известным всем фактах – дефиците, заводах для переработки, то есть говорил о том, что есть, а не то, что нужно изменить. Он шел домой и по дороге смотрел на мужчину, который ел банан. Кожура полетела мимо урны. Федор поднял кожуру, окликнул мужчину, тот не услышал. Во дворе девочка бросалась в мальчика песком, но он был на значительном расстоянии, поэтому она не могла ему навредить. И в этот момент, когда песок летел в воздух, устраивая такой фейерверк, он подумал, а куда бы во дворе можно было выкинуть, например, кожуру от банана или просто пакет с мусором. И он заметил, что некуда - во дворе не было ни одной емкости для этого. Как бы он ни искал, не обходил дом, ну нет их и все.
-А куда же вы деваете мусор? – спросил он вечером у хозяйки дома за очередной порцией вина.
-А кто куда? – равнодушно сказала та. - В основном складываем в коробку, и дворники уносят в соседний двор.
-Но это же неудобно. Вот у нас в каждом дворе есть мусорки и это правильно. Человек вышел с пакетом мусора и раз в контейнер. Порядок.
-Понимаете, какое дело, - говорила женщина. - У нас очень старинный двор. Вы наверное заметили, что у нас даже скамейки инкрустированные под старину, цветник и если еще поставить мусорный бак, то это испортит двор. Мне кажется какое чудачество будет, если будет железный бак стоять. Геракл из будущего.
- Но так можно же мусорку сделать в виде вазы. Так много парков, в том числе и ваш Аквариум».
-Да, но говорят, что это слишком дорого.
- Да разве может стоить дорого искусственная ваза?
- Дороже будет сохранить ее в первозданном состоянии.
Три дня он ходил и слушал, что говорят столичные коллеги. На четвертый не пошел, просидел дома, что-то писал, а на пятый день пошел прямо в бюро и высказался. В московском бюро его слушали с интересом. Он долго говорил о том, в наше время все больше проектируется мусорок, что означает, что мусора стало больше в десятки раз и что необходимо сократить.
На шестой день пришел с пакетиком.
-Это что у вас? – смеялись над ним.
-Это наглядный материал, - сказал Федор.
-В смысле?
-До работы две минуты. Пока я шел сюда, я насчитал всего три урны. Этот мусор я подобрал только в радиусе одного шага.
-Но мало поставить урны, нужно еще, чтобы человек додумался. А в этом и есть самая большая загвоздка.
- Неужели в столице и с этим проблемы? Тогда я не знаю.
Его это смутило. Он не сказал всего того, что хотел. В основном он задумался. На следующий день он снова сидел на конференции и посапывал. Вечером он пришел домой и не узнал его.
- Что здесь происходит? – спросил Федор
-Да к нашему Рамсулу брат приехал, - сказала Леонора Зуфаровна. - Празднуют.
- Снова будет много мусора, - подумал Федор. – И никто ничего не говорит. Все только думают об этом. Сколько можно. – И ему хотелось высказать народу – тому, кто любит после себя оставлять столько грязи. Он вышел на кухню. За столом удобно расположилось четверо. Они пили вино и неторопливо вели беседу.
- Да, дорогой, - с интересом спросил Рамсул.
-Выпить с вами хочу.
-Так садись дорогой, - гостеприимно ответил тот, другой подставил ему стул и стакан уже был наполнен и был поставлен прибор. Празднующие смотрели на новоявленного гостя и что-то ждали. Возможно, они понимали, что тот плохо понимает их диалект, а по-русски говорили плохо, и поэтому ждали, когда он скажет свое первое слово.
- Выпьем? – сказал Федор.
- Да, выпьем, - согласились все и заметно оживились. Чокнулись, осушили стаканы, закусили, думали, что можно будет говорить, но очередная пауза. Снова замерли в ожидании, что Федор что-то скажет. Через минуту он повторил:
- Выпьем еще?
- Непременно, - ответил Рамсул и добавил. – Закусывай. Мой брат такого барана привез. А это плов из него. Еще вчера был баран, а сегодня вкуснейший плов.
-Вот вы выпьете…- проговорил Федор.
-Выпьем дорогой, - согласился Рамсул. – Непременно. Ни капли не останется.
-Все скушаете… - продолжил архитектор.
-Обязательно закушаем.
-Куда мусор денете?
Нависла пауза. Последние слова прозвучали как приговор.
-Не будет у нас мусора, - ответил Рамсул.
-Ну как же. От вина…
-Ты видел наши бутыли. Э –э. Это же красота. Чтобы такой красивый сосуд выкинуть, нужно гадом быть.
-Ну, хорошо, а кости. От барашка.
-Сколько собак бездомных. Все им.
Федору нечего было сказать. Он не понимал почему так происходит, что кто-то умеет гулять шумно и весело и при этом не оставляет ни крошки, а другие молча мусорят. Он не мог этого понять. Последующие два дня он старался не смотреть вниз, обращать внимание не только на то, что находится на уровне щиколоток, а смотреть на людей, на памятники, заглянул в музей. Он старался не быть тем, кем он был. Это было очень трудно, но он понимал, что просто необходимо.
Когда он прощался с городом, он думал о том, что этот город красив и что он всегда будет красивым, даже если в нем будет какое-то количество мусора. Все очень относительно. То, что одним кажется ненужным, то есть мусором, для другого – важная вещь. Поэтому просто надо быть ближе к людям, не мусорить у них в доме, а в своем не допускать этого. Но без фанатизма, чтобы человек не чувствовал себя преступником, уронив бумажку в неположенном месте.
Самолет взлетел, оставляя за собой город, хорошие отношения, людей, которые живут и будут жить, свою педантичность, но самое главное он во время остановился. Показать лицом все бюро – это одно, но показать свое настоящее лицо – это немного другое. Последнее он всегда очень тщательно скрывал.
Он сидел в салоне и думал об этом. Он был настолько поглощен своими мыслями, что неожиданно закурил – взял в рот сигарету, поднес зажигалку и уже затянулся, как услышал над самым ухом:
-Извините, но в салоне нельзя курить, - сказала стюардесса, наклонившись к нему.
-Я знаю, просто как-то машинально, - сказал он, понимая свое нелепое состояние. Он бы никогда не сделал будучи…да что там, сделал же.
Он убрал сигарету, улыбнулся соседке, которая тоже сразу не поняла, что он сделал это не намеренно и удобно расположился в кресле. Впереди было три часа в воздухе.
Продолжение следует.
Начало в №№45-46.
Духовное метро
Виталик впервые вошел в метро. Он долго слонялся около входа, зачем-то взял целую пачку листовок у долговязого промоутера с бородой, как у Иисуса, и, спустившись на три ступени, вернулся, постоял минуту, наблюдая за конвейером людей, зашел в ближайший магазин, где положил треугольные бумажки с английскими курсами на столик и стал изучать уголок покупателя.
-В чем дело молодой человек? – спросила пышная женщина за прилавком. Парень вздрогнул. Это было неожиданно, в магазине никого не было, кроме тучного кассира, его и еще в вино-водочном отделе стоял мужчина, примериваясь, на что бы хватила имеющаяся в кармане мелочь.
-Все в порядке, - ответил молодой человек, думая, что женщина отстанет и переметнется на того, что гремит бутылками в отделе, чего доброго уронит, но тот объект ее мало интересовал. Она не поленилась выйти из-за прилавка, подойти к Виталику и лоб в лоб спросить:
- Почему же вы так страстно смотрите на жалобную книгу, будто хотите написать в нее парочку слов? А?
От нее пахло чесноком и копченым салом.
-Я ничего не хочу… - ответил парень, и хотел объяснить для чего он зашел, но женщина уже не могла сдерживать себя:
- А мне кажется, хотите. Это у вас и на лице написано. Только вы не спросите, отчего этот магазин пользуется дурной молвой. Не я же ее создаю. Не обсчитываю народ, хоть и следовало бы. Некоторых так и хочется обсчитать, но нет, совесть не позволяет. Да и только. Не моя вина, что товар такой привозят. Не я же его заказываю. И то, что из ассортимента только водка и хлеб, да и последний в качестве проигрывает.
-Я вам уже сказал… - попытался Виталик.
-Лучше бы ты сказал спасибо.
- Мне нужно идти. За что спасибо? Хорошо, спасибо. Не слышно? Спасибо. Я опаздываю.
Он выскочил на улицу. Там был воздух, и не было такого отношения. Он отошел на значительное расстояние от магазина, посмотрел на спускающийся в подземку народ и все понял. По-другому и быть не должно.
Виталик действительно опаздывал. У него был четкий план, он его не мог не соблюдать, так как на кон поставлены человеческие жизни. Он знал, что утром нужно рано вставать, а вечером ложится тоже как можно раньше, чтобы проснуться раньше и быть свежим для работы. На зеркале или холодильнике был прикреплен маршрут его пути. Путь от одной квартиры к другой с авоськами, полных молочной, хлебной продукции и макаронных изделий. Мама оставляла список, а Виталик ходил по магазинам и разносил продукты по адресатам. Он был волонтером. До этого была школа, полгода не мог выйти из депрессии после смерти сестры, школу ему помогли закончить, а институт он уже не потянул. Нагрузка. Не в физическом плане – он ежедневно носил по пять-шесть килограммов, а скорее в психологическом. Сестра для него была всем, даже мама к нему так не относилась, как Эвелина. Она всегда знала, что он хочет, понимала с полуслова. Вместе они рисовали, пекли пирожки и навещали пожилых людей, но тогда только так, чтобы им не было скучно. Развлекали их, показывали кукольные спектакли, сценки, специально придуманные, по поводу или без. Например, в сильный дождь или просто пасмурную погоду, когда у большинства пожилых людей кости начинают взвывать, они приносили кассету с хорошим фильмом, видеомагнитофон, если надо и смотрели, живо обсуждая каждый эпизод. А во время сильного снегопада, она расчищала дорожки и посыпала их песком, но не просто посыпала, но и выкладывала из него орнаменты, что когда человек выходил из дома, ему казалось, что он идет по ковру. Потом она придумала носить продукты. Сказала, как-то ночью подняв всех, огласила – я хочу помогать нашим соседям, но не так как раньше. Он помнил родительское непонимание. Но потом все поняли, что она хотела. И стала это делать. Все включились. Тогда Виталик не совсем это понимал, может быть, она бы тогда и не попала в метро и не стала ей плохо. Он не знал, кого винить. Знал одно, что будет продолжать делать, пока сам не состарится. Вот только кто ему будет носить? Ладно, об этом рано думать.
Виталик носил продукты пенсионерам, в основном тем, кто жил недалеко, в районе Царицыно. Его любили и он оказавшийся в свои восемнадцать разносчиком продуктов, был доволен. Старушки радужно встречали, чтобы угостить и напоить чаем, а старики, чтобы потолковать с ним о разном. Например, об аномальной жаре и где от нее скрываться.
-В метро, - тихо говорил он. У него был глухой, едва слышимый голос, но в его глазах сидела та мощь и энергия, которую нельзя сразу увидеть, при первом взгляде. Не спроста тема подземки его немного коробила. Сам он никогда туда не спускался. Ни разу в жизни. Он не любил метро. Была веская причина. Его сестра как-то зашла туда и не вернулась. Стало душно, и пока донесли до поверхности, было поздно. Он панически боялся повторения.
- Можно и на транспорте передвигаться, - всегда говорил он и уже привык к остановкам, что казалось, спроси его, знает ли, что в городе есть метро, он пожмет плечами и скажет: - Какое метро? Ни о каком метро я не знаю. Разве его не засыпали?
В тот день ему нужно было сделать три рейда. Но перед этим ночью он долго не мог уснуть. У одного старика, к которому он ходил на протяжении полугода, отнимались ноги и ему нужно всегда вовремя приносить еду, потом помогать, чтобы поел и принял лекарства, а то он будет не в порядке весь день. Жил он один, в двух остановках от Виталика. Ночью ему мерещилось такая картина – старик одну за другой выпивает склянки со всякой аптечной снедью и корчится в муках. Еще будучи у старика дома, парень заметил, что смотря на пожилого, у него содрогается сердце – глубокие морщины, совершенно худой – кожа да кости и грустные глаза. И смотреть в эти глаза – это все равно, что обрекать себя на бессонницу. В них столько было написано. Если два старика, к которым он ходил по понедельникам и средам – Миколай и Афоня были болтливы и как только приходил Виталик обсуждали с ним все, что читали, смотрели и думали, то этот молчал. За него говорили его глаза.
Виталик вошел в автобус, сел на свободное место и, понимая, что две остановки – это как минимум семь минут, закрыл глаза. Он редко спал в транспорте, но сегодня почувствовал такую усталость, вероятно от разговора с мамой. Она спрашивала его, точно ли он хочет заниматься этим. От стариков, она сказала, не всегда хорошая энергетика, чего доброго нахватаешься и будешь себя плохо чувствовать. На что он сказал, это только от него зависит, какая энергетика будет у них. И это была правда. Все пенсионеры, к которым он ходил, чувствовали себя неважно. Большинство имело целый букет разных болезней, порой хронических, поэтому их настроение Виталику было понятно. Другое дело – если они все время были такими. Но таких не было. Если он сперва кричит, что всю ночь ему снились духи его бывших жен и они мешали ему, то через некоторое время, после того, как Виталик проветривал помещение, готовил завтрак, хоть это и не входило в круг его обязанностей, но ему самому хотелось это делать, старик менялся. Конечно, были разные крикуны, ворчащие на то, что молочный пакет немного смятый, да и хлеб вчерашний, на что он отвечал, что если тот хочет, то он сходит и поменяет, на что те преображались. Он шел прежде всего от человека. Не нравилась тому сметана, он шел и менял ее. Не подошел пакет с сахаром или количество спичек не в достатке, без разговоров шел и обменивал. Попадались разные продавщицы, не все положительно относились к его выходкам. Они же не догадывались, что это не совсем его выходки, а скорее того деда или бабки, но он не говорил об этом, принимая весь огонь на себя.
- Такой молодой, а уже в навозе возится, - говорила одна, развлекая персонал. Виталик молчал, ждал, когда отпустят обменный товар и несколько раз, когда брать отказывались, покупал продукты на свои деньги. Мама обращала внимание, что в холодильнике стоят продукты в избытке и все понимала.
Автобус ехал, провожая остановки одну за другой. Со времени, когда он закрыл глаза прошло…он не помнил. Когда же он их открыл, автобус ехал районе Чертаново. Виталик аж подпрыгнул. Проехал свою остановку. Что же делать. Он пробежал по салону к выходу, нажал на кнопку остановки, водитель остановил, он сошел по ступенькам и оказался около киоска с лотерейными билетами.
- Что же это со мной сегодня? – нервно шевелил он губами. - Никогда же не опаздывал. А я и не могу себе это позволить. Роскошь какая, опоздать.
На часах было четверть первого. Он спал сорок пять минут. Если ехать обратно, то еще тридцать пять. Слишком поздно. Вдалеке краснели два холмика. Метро.
-Десять минут и я там.
Но перспектива оказаться внизу, там, где таилась странная неведомая сила, готовая и помогать и в то же время забирающая силы и жизни, его не прельщала. Первая попытка не увенчалась успехом. Ситуация в магазине с продавщицей его смутила, но не настолько, пусть она и успела выплеснуть на него столько неприятных фраз, что покраснела в лице, а он же молчал, видимо закаленный в таких обстрелах (обменивая товар для своих пенсионеров). Он вышел из магазина. Около лестницы сидела мышь, уткнувшись носом в раскаленный асфальт. Он вздрогнул, не ожидая, что такое может быть в городе и машинально пошел от этого места сам того не подозревая, как ноги оказались на лестнице, ведущей вниз.
- Да, мне же надо, - прошептал он. Девушка с очень длинными волосами, собранными в башню на голове вышла из метро. Она улыбаясь говорила по телефону какие-то нежности. Если бы в тот момент из подземки вынырнул грустный парень или женщина с тремя сумками и кирпичным лицом, то он бы еще посомневался. Но эта девушка с башней внушила доверие.
-Она улыбается, - сказал себе Виталик. – Значит все не так уж и плохо. Значит, она чувствует себя хорошо. Признаков усталости не видно.
Таким образом он себя подбадривал.
Как только он спустился на первую ступеньку, то столкнулся с полным мужчиной, волочащим огромный чемодан, на второй замер, вдыхая запах железнодорожной пыли, от чего был снова встречен, на этот раз бабулей с тележкой. И так на каждой ступеньке было какое-то препятствие, что-то обязательно ему мешало и даже когда было свободно, казалось бы иди, но нет, внутренне он чувствовал, что не может. Когда он оказался внизу, свернул за угол по направлению к входу в метро, и только он провернул опасную двухстороннюю дверцу, как волна в количестве раз, два, пять, семь, двенадцать…да сколько их там…его пронесла, сжала и вытолкнула на поверхность. У него дух захватило и только он хотел войти снова, как мужчина с большим кожаным чемоданом оттиснув его пронесся мимо, задев острым углом Виталика за ногу. Немного было больно, и он и не предполагал, что будет так. Неожиданность была во всем – и в проходящих, спешащих по двое-трое, озирающихся по сторонам.
-Молодой человек вы туда или сюда?
-Стоит, понимаете ли.
-Вот молодежь пошла.
- Здесь же русским языком написано «входа нет». А он что не видит. Еще напирает как.
- Не знаешь как, не езди.
-Но я же...
Ему не дали сказать. Толпа неслась дальше, а Виталик прислонился к колоне и как запоминают номер удаляющейся машины, чтобы потом сообщить о ней или просто так, на всякий случай, он приметил белый воротничок и седину редких волос. Со спины он был похож на любого старика, к которым он ходил по понедельникам и средам. Со стороны многие люди напоминают нам близких и если не нарушать тот барьер, который обычно бывает между знакомыми людьми, то он так же и остается – приятным довольно милым человеком, напоминающим отца.
- А тот похож на моего друга, у него улыбка такая же яркая. Павда сейчас он не улыбается, но рассмешить его ничего не стоит, это чувствуется.
Настроение его улучшилось, вокруг него были «родственники». Он купил билет и долго не мог решиться, прислонить его к турникету или нет – пройдя который, он уже не сможет вернуться. Часы тикали. Он знал это и уже не смотрел на наручные часы, которые еще больше будут взывать о скорости передвижения. Он прошел этот участок и встал на эскалатор.
- Женщины, мужчины, пожилые люди, дети, молодежь, все чувствуют себя хорошо, - заметил он. Никто даже не кашляет.
Правда, он старался не дышать. Этот солоноватый холодный воздух казался ему опасным, поэтому он старался вдыхать через раз.
Перед вагоном стояли люди. Поток людей, который застыл на мгновение, чтобы продолжить свое торопливое движение, после прихода железного волка. Народ не разговаривал. Все стояли и смотрели в отверстие в туннеле, словно это был своего рода ритуал. Виталик подошел к белой полосе. Сердце прыгало, спина стала влажной. В пяти километрах был дом, там стоял диван и столик, на котором он совсем недавно пил чай с булочками и смотрел КВН, не думая о черной дыре, откуда сейчас должен был выползти этот монстр. Здесь все было по-другому. Мама говорила о том, что в тот роковой день у Эвелины был выбор – она хотела проехать все расстояние на трамвае, но испугалась пробок и холодного воздуха. В метро зимой жарко, и она предпочитала тепло, нежели холод.
Из туннеля показались яркие вспышки света, загрохотали вагоны, взлохматились волосы, Виталик закрыл лицо руками, весь напрягся и похолодел. Поезд подъехал, объявив станцию.
- Молодой человек, вы туда или… - услышал он за спиной голос. - Вперед надо смотреть.
Снова этот «воротничок». Виталику не хотелось снова встречаться с ним, поэтому он поторопился войти в вагон, пройти сквозь плотно стоящих людей – полного парня, так что тому пришлось втянуть живот и женщину с пачкой бумаги в руках. Последнюю ему не удалось пройти, но как бы не хотелось ему поворачиваться, должен был это сделать, так стоять лицом к лицу с женщиной было не очень удобно. Только он повернулся, естественно встретился лицом с нежелательным пассажиром. Тот конечно же его узнал и тут же начал:
- Ах, это снова вы… ну что же вы такой неповоротливый?
- Не надо… - Виталику стало нехорошо. Он достал из карманы конфету, развернул и положил под язык, как таблетку валидола. Мята успокаивала и немного раздражала язык. Наседавший продолжал говорить свое, при этом так распинался, что брызгал слюной во всем радиусе Виталькиного лица.
-Что не надо? А когда надо будет? Сегодня не надо, а завтра как будто будет нужно. Так нет же. Вы через год, да что там через десять лет будет напирать и вести себя как оглобля. Еще конфету сосет, как маленький. Соску нашел. Посмотрите, от титьки не успел оторваться, как возражать пытается.
Поезд остановился на станции, при этом так дернулся, что Виталик не справился с равновесием, упал на пышную женщину и вцепился ей в сумку, чтобы устоять. Та нервно дернула от него свое имущество и оттолкнула молодого человека. Тот отпрянул и вцепившись в поручень зафиксировал себя в таком положении. Но тут наступила другая напасть - он подавился, и стал кашлять. Конфета застряла в горле и мешала дышать. Все наблюдали за его пытками восстановить былое состояние. Воротничок брезгливо хмыкал. Народ смотрел прежде всего на Виталика. Он почувствовал, что окружающие сочувствуют скорее этому воротничку, чем парню, впервые вошедшему в метро. Об этом они не знали и поэтому назидательно смотрели прежде всего на молодого человека. Воротничок продолжал, подождав пока Виталик восстановится:
- Юморист. Это скажи спасибо, что я тебе повстречался. Попался бы тебе старик какой, он бы тебе все бока намял. Хотя ты уже получил свое. Будешь знать, как вести себя.
- Извините, - сказал молодой человек, надеясь, что его воспитанность хоть как-то повлияет на этого субъекта и тот перестанет на него давить.
-Он извиняется, - громко сказал мужчина. - Да что мне твои извинения? Тьфу, на ладошку. От этого ты не изменишься. Ой, нет. Наверняка же смеешься про себя, мол, достал мужик, врезать бы ему. А?
-Не думаю я так, - возразил парень. Ему хотелось как можно скорее выйти из этого вагона, поехать в неизвестном направлении, главное, чтобы не слышать этих слов, которых он не заслуживал.
- Думаешь, конечно, - продолжал наседать воротничок. – Если думаешь, то давай. Вмажь, а потом мы посмотрим, что народ на это скажет. Тогда мы узнаем, что он думает о таких, как ты.
Виталику стало дурно. Перед глазами появились круги. Этот мужчина мнился ему монстром, который один на весь поезд послан, чтобы искать среди толпы самых слабых и забирать у них силу. Не было ли его в тот день?
- Вы меня не знаете, - сказал молодой человек. – Зачем говорить, если не знаешь. Не понимаю.
-Да что вас знать? – встрепенулся тот. Было в нем что-то петушиное. - У тебя же все на лбу написано.
Народ оживился, но не торопился вмешиваться. Со стороны казалось, что два знакомых человека, почти родных что-то не поделили. Слишком уж диво протекала у них беседа, поэтому считали, что сами разберутся. Виталика это покоробило и он как мог отбивался.
-Что у меня написано?
-Что ты лодырь, что едешь по пустякам, - трещал воротничок. - Транжиришь время, занимаешь место, нервируешь без толку людей.
-А если нет? – заорал Виталик так, что все без ограничения посмотрели на него – он думая, что дождался сочувствия, но в этих глазах было больше непонимания и брезгливости. Дескать, может хватит, мы тут едем по важному делу, не катаемся, как ты. - Если и я еду по важному делу, тогда что?
-Вряд ли, - сказа седой мужчина, почесывая свой плешивый затылок.
-Но все же? – настаивал Виталик, пытаясь в этой замкнутой атмосфере, поймать то свободное ощущение, которое дается каждому, который ездит в метро. Он можно сказать это самое ощущение вместе с билетом покупает.
- Ну, если предположить…, - начал цинично выражаться этот агрессор, гипотетически, что ты едешь по важному делу, только предположить, то я бы…ну не знаю, извинился что ли.
Виталику очень хотелось заставить людей поверить, что он едет по серьезному делу, что его ждет старик и что если он не приедет во время, то…что могло случиться, он не хотел думать. Знал, что будет непоправимо, но что именно будет, не хотел даже предположить. Правда, не сразу смог сказать об этом. Пока он собирался, воротничок опередил его:
-Что молчишь, сусля? Знал я, что он пустомеля. Таких, как этот молокосос земля носит и принимает, хотя как вы заметили отторгает. Все не просто так. Вот я академик и своих студентов учу смотреть вперед, не оглядываясь назад. Это означает, что есть те, кто живет и крутит землю своим движением ног, а есть те, кто тормозит своим раздумием. Говорят духовности в мире мало. Да откуда же ее ждать? Если вагоны заполняются такими неповоротливыми существами. Один притормозил, другой – и вот уже сотни людей опоздали на работу, вот. А если они опоздали, то значит и производительность будет ниже, а если так то и экономика. А как связана экономическое положение с внутренней трубочкой, по которой и течет наша гордость. За наш народ, за страну. Чему течь?
Виталик молчал. Объяснения у него были, но говорить об этом не хотелось. Воротничок говорил очень убедительно и никто не хотел возражать – то ли от страха перед продолжением его рассуждений, то ли они были слишком интеллигентны, чтобы не вмешиваться. Разве что старушка качала головой, четверо подростков смеялись таким безудержным смехом, что хватались за поручни, друг за друга, едва не падая на стоящих людей. Он дождался, когда двери откроются и выскочил из вагона.
- Что происходит? - думал он. Что стало с людьми? Что я ему сделал? Может быть, он совершенно другой в жизни и этот инцидент лишь причина самой подземки, ее диагноз. Поэтому винить их в этом или само место, к которому он не знал как относится – с недоверием, непониманием, с исторической опаской. Все равно, первое впечатление – самое важное. Если девушка с башней была положительным прогнозом, то все дальнейшие сулили непогоду. Виталик едва мог унять дрожь в руках.
- Буду ездить на автобусе, - думал он. - Только на автобусе. И ничего, что опоздаю.
Давка была и в автобусе. Но эта давка была какой-то мягкой, родной. Все теснились обоюдно, без сопротивления. Он подошел к автобусу и замер на ступеньке, вспоминая утро.
-Молодой человек вы туда или сюда?
У Виталика все похолодело. Он осторожно оглянулся и увидел….молодого человека с собакой породы ризеншнауцер, который тыкал носом ему в ногу.
-Так вы сюда или… - повторил тот.
-Я сюда, - уверенно сказал Виталик и вошел в салон.
- Только троллейбус и трамвай, - думал он. – Здесь более уютно и наверное, привычно. Он стоял, уткнувшись в рюкзак, от которого несло частично копотью и удушливыми цветами. Он закрыл глаза только на мгновение. - Только не спать, - встряхнул он голову и посмотрел на окружение. Спали трое из видимого окружения. Девушка с плеером и длинными волосами, которые закрывали лицо, бабушка с корзиной, в которой копошился по всей видимости котенок и дед, опирающийся на трость с таким напряжением, что вздувались вены на шее. Автобус дернуло, еще раз, прижался к обочине и остановился.
-Сломался, гремучий корень, - проворчала бабка и интеллигентная женщина запикала кнопками и стала жаловаться своему другу о происшествии.
- Сейчас все сделаем, - сказал водитель. – Только не расходитесь. Представление еще не окончилось.
Налаживал он минут пятнадцать – все время ругался, заставляя весь салон слушать его способности в крепком словце. Точнее через пятнадцать минут он зашел в салон, вынул сигарету, закурил и выдохнул «приехали». Народ вытек на улицу. Кто стал ждать следующий автобус, кто пошел пешком, кто-то стал ловить попутку.
Виталик понимал, что единственное спасение было рядом. Справа был торговый центр «Эйфория», слева кинотеатр, прямо станция метро.
Виталик вошел в метро второй раз. Волна мягко пронеслась мимо него. Он смело шел по ступенькам и теперь волна идущая навстречу искала маршруты обгона объезда. Он же шел твердо и не думал о выходящих, как о препятствии. И как только он оказался перед дверьми вход в метро, он застыл. Но остановился он не потому, что смутился или испугался чего-то. Впереди него стояла женщина и мешкалась.
-Вы туда или сюда, - сказал он с полным правом уже не новичка в этом месте. На что она вздрогнула и произнесла:
- Да-да, я сюда.
Через пятнадцать минут Виталик распаковывал продукты и благодарный старичок улыбался молодому человеку и его грустные глаза в эти мгновения тоже улыбались, если так можно сказать.
Знакомство вслепую
- Все в масках. Полундра. Кто же из них… кто? Эта блондинка али та, брюнетка. Тут и к старухе ненароком подойти можно. Все вырядились, как гейши.
Так я думал в среду вечером. Во вторник я был дома и в понедельник. На выходные хотелось уехать, но я не видел в этом смысла.
Второй день Москва дымила. За окном красовалась пушистая мгла, и все предметы напоминали замороженные, покрытые инеем или пылью предметы мебели в заброшенном доме. В этом доме были серые покрытые вчерашней штукатуркой стены, со следами (тенями) стоящих столов, коробок, лестниц, мостов и где-то на потолке маячил бело-желтый кружок солнца, освещающий весь дом неприятным светом. Все ждали, когда этот кружок закатится за горизонт и наступит ночь. В темноте этот дом выглядел не так устрашающе.
Все сидели в коробках и только самые редкие, нацепив маски шли к своей цели, все равно успев по дороге наглотаться угарного газа и проклясть все на свете, в том числе и город, и создателя машин и, наверное, все то, что было создано на земле. Я висел в интернете, на окне висела мокрая простынь, периодически смачиваемая водой, и лениво общался с теми, кто предпочел четыре стены прогулке вслепую.
- Что у тебя за окном?
-Снег.
- И у меня. С рисунками на окнах?
- Да. И с воробьями.
Наверное, говорить о снеге в жаркий августовский вечер – тема не самая подходящая, но мне было все равно, я лениво наживал на кнопки, механически отвечал на вопросы и даже порой не задумывался об адресате. Я разминал пальцы и давал себе какое-то занятие. При этом параллельно смотрел фильм – ранний фильм Хичкока и посматривал за окно, чтобы быть в курсе всех перемен. Окно у меня было большое и пропустить что-то грандиозное я не мог. За последние двадцать лет, кроме запуска петард и выпавшей собачки из дерева я ничего не заметил, но и не унывал. Ноутбук нагрелся, рядом стоял стакан с соком. Родные улетели отдыхать, оставив меня в этих нечеловеческих условиях.
- Сколько кондиционеров спасут город?
-Много маленьких или один большой.
-А вентиляторов?
-Еще больше.
- А дуновений?
Было жарко. Тело перестало дышать – оно было замуровано в оболочку из пыли и манипулировало вяло. Дороги было две – в сон или тоскливое времяпровождение. Хорошо, что были каникулы и еще далеко до первой пары, где каждый будет распинаться, как он лучше провел время в эту парилку.
- Ты дышишь?
- Перестаю.
- Я тоже.
- Главное дотянуть до зимы.
- Ты любишь гулять?
-Да.
- Погуляем?
Если бы этот вопрос я услышал в любой другой день, я бы недолго думая согласился, но сегодня меня смущала перспектива быть прокопченным торфяным воздухом и стать одним из посетителей больницы, если не ожогового центра.
- Ты знаешь, что на улице творится?
-Тополиный пух.
- Ты что в прошлом?
-Наверное. Единственное, что я вижу – это пух и желание в него погрузится.
-А мне не хочется.
- Тогда пока, - написала она и исчезла.
Время девять. Самое пассивное время, если ты дома. Позвать друзей – не вариант. Все живут в разных районах города, да и кто согласится перемещаться сегодня. Разве что посулить им что-то. Например, кальян. О чем это я? Тьфу, тьфу. Итак, дыма предостаточно. Нужно сходить за пивом. Вообще в такое время полезнее всего именно пить алкогольные напитки, они выводят все шлаки и все то, чем мы сейчас дышим.
- Где сейчас лучше всего?
- В бане. Картина там похожая, зато воздух лучше.
- А по мне лучше всего рыбам и червякам. Те и другие далеко, точнее глубоко от этих катаклизмов.
Я взял пару бутылок в киоске в двух шагах от дома. Скучающая продавщица в маске не хотела открывать, разве что если у меня будет без сдачи. У подъезда стоял фыркающий джип. В этом тумане он напоминал космический корабль. Из него вышел крупный мужчина.
- Это дом пятнадцать, Донского, так?
-Нет, - сказал я, - Семнадцать. Пятнадцатый прямо за магазином.
Мужчина выругался, откашлялся и запрыгнул в машину и поехал в указанном направлении. Я вошел в дом, несколько лоскутиков неприятного состава проникли сквозь простыню. Я смочил ее настолько, что она стала походить на прохудившуюся крышу во время дождя.
- Ты не пытался сейчас выйти из дома?
- Нет.
- Не лукавь. Ты сейчас выходил, потому что почувствовал неуверенность того, что принял верное решение, отказав мне.
- Но я действительно не хотел сегодня выходить. У меня есть свидетели. Их несколько миллионов.
- Вот как.
Странная дамочка. Называет себя ФМ и скрывается под анимационной лисичкой. В этот вечер она больше не появилась. Напрасно я ждал ее у монитора, еще пару раз выходил во двор, на этот раз никого не встречал, только дальние силуэты двигались в мою сторону, вызывая содрогание, от чего я торопливо взбегал по лестнице и нервно открывал и потом захлопывал дверь.
- Сколько стоит килограмм воздуха?
- Он бесценен.
- Я бы купил два.
Люди прибывали и прибывали в виртуальное пространство - просыпались, проходили акклиматизацию дома и, казалось, что весь мир сегодня решил поиздеваться друг над другом. Я понимал, что единственное спасение – это юмор. Вот и шутили все, кому не лень.
- А если так будет всегда, тогда что?
- Можно будет не мыться, не бриться и не пользоваться туалетной водой. Будут популярны специальные смогоразгонятели.
- А мы изменимся?
- Да, но только внутренне.
«Не в сети» показывал ее аватар с лисичкой. Наверное, ушла на прогулку. Кого-то уговорила. Я завесил на ночь открытое окно простынями, включил в прихожей свет и оставил включенным компьютер. Так мне казалось, что я не один. Тем более серая воздушная масса могла просочиться сквозь полотно и перспектива оказаться в смоге, да еще и в тишине меня смущала. Пусть работают технические приборы, и как можно больше будет звуков – от телефона, компьютера, плеера и даже включенной воды в ванной.
На следующий день, на утро, я проснулся от странных звуков. Кран сорвало. В комнате витал смог. Простынь тоже лежала на полу. Ночью был ветер. Одно утешает, в такую погоду нет комаров. Интересно, где они спасаются. На экране маячило новое сообщение. Она написала сегодня в шесть в Эрмитаже. Затем добавила сад.
Да, за окном рисовались знакомые краски, и день новый стал очередным творением импрессионизма. Что хорошо, не надо думать об одежде. Пиво было выпито, пустые бутылки образовали на столе и под столом композицию удачного выходного дня. Болела голова, но, сколько не от пива, а от удушливой атмосферы и смога, который ворвался ночью в тот самый момент, когда я спал. Градусник показывал тридцать четыре, тело виновато болело и молило об охлаждении, но на экране одно за другим появлялись сообщения. Она меня не отпускала.
- В чем ты будешь?
- Я буду…да какая разница. Вот ты…как ты собираешься меня найти?
- Да, я пойду на ощупь.
- Сколько девушек и не только тебе придется ощупать, чтобы обнаружить меня, да и я тебе с первого свидания не позволю прикоснуться.
-Да, задача усложняется
-Зато у тебя есть преимущество перед остальными.
-Это еще какое?
- Ты оденешь перчатки
-Не буду я одевать перчатки в такую жару.
-Ты хочешь найти меня?
- Да.
-Тогда – на руках перчатки, а в руке – красный шар.
Она писала, что красива, любит фрукты, только не собирать и приглашала к бабушке на сбор апельсинов в Коста Браво. Я понимал, что хотя бы один из пунктов – фантазия моей собеседницы и намеревался это выяснить при знакомстве. Но знакомство должно было состояться даже в такой суровый смог, почти аглицкий.
-Да, а ты в чем будешь?
-Это не важно. Я сама тебя найду.
Пшшш….я стоял под душем очень долго. Потом пил кофе, сочинял стихи про монстра, который ходит по городу и ест людей, которые отважились выйти из дому. Время настало.
- Перчатки и шарик, - повторил я, как заклинание. Пусть мне и не нравилось это условие, но я решил его принять.
- Черт побери, конечно, - думал я. - Ну что ж, ладно. Наверное, это правильно. С точки зрения романтики, - и в то же время допускал мысль. - Но разве романтика может быть заранее подстроена? А так, получается, что она знает, что от меня ждать, да и я загнан в эти жесткие рамки.
Я нашел перчатки, взял те, что потоньше, весенние, шарик решил купить по дороге. Вышел на улицу. Машины ехали медленно. Фонари бликовали и были похожи на слеповатых верзил, переходящих дорогу в неположенном месте. Звучали нервно клаксоны и силуэты бесполых людей, различающихся разве что по росту и комплекции бороздили туманное поле, пробираясь через дорогу, в магазин, к соседу, но именно пробирались, минуя сравнительно небольшие расстояния, испытывая что-то сродни героизму.
Казалось, что я сплю, потому что только сон может быть таким туманным, одновременно прозрачным вблизи и размытым, если смотреть вдаль.
Я вошел в сад. Вдалеке маячила вывеска театра. Слева на скамейках сидели какие-то люди. Странно, что вообще в этом парке кто-то был. Большинство были в масках, даже лоточница, продающая всякие штуки от книг про искусство до лаптей стояла в маске и топталась, как на морозе. В беседке отбивала ритм девушка-чечеточница, и ничто ей не мешало, ни воздух, ни бродящие в тумане люди. Возможно, этот смог был для нее неким спасением – он скрывал от назойливых глаз, выстраивал для нее ту стену, за которой она могла предаться своему любимому делу. Уже было хорошо то, что я вышел. Иногда достаточно выйти ради какой-нибудь бесхитростной штуки. Я увидел все – и чечеточницу, и машины, и эти бюсты, памятник влюбленным, фонтан и даже себя, который пытается не бояться, учится ходить, потому что большинство дней в году – другие, и непривычно себя ощущаешь, словно приехал в другую страну, а то и планету. Вспомнился космический корабль у подъезда и человек, который ищет свой дом. Возможно, это был дом его друга, но неудивительно, что и местный житель потеряется в такой атмосфере и будет искать свой дом в совершенно другом районе.
Больше всего мне стало жалко голубей, которые сидели в голубятне и не знали, что есть такие маски, которые могут хоть немного, но спасти от этой гари. Они перелетали с места на место, впрочем как и всегда, но сегодня как-то более взволнованно, словно понимали, что будет труднее обнаружить крошки булки, брошенные прохожим, ветку, на которую хочется приземлиться , поэтому держались вместе, испытывая голод, что менее ощутимо, чем одиночество.
Я искал глазами хоть что-то знакомое, лисье, будь то походка и наверное интуиция должна подсказать что-то. Но вокруг ходили актрисы, актеры, не меньше и не больше и этот напускной дым казалось был именно искусственно создан, а данной ситуации для того, чтобы мне было труднее ее найти.
- Девушка – яркое пятно, - заметил я. – При нормальном освещении платье с цветами. Но она сказала, что сама меня найдет. Этот цветок проходит мимо, исчезает в районе беседки и сливается с еще какими-то не менее цветными пятнами.
Я шел в этом сумраке, время приближалось к намеченному, я специально пришел на четверть часа раньше назначенного, чтобы иметь преимущество, но эти пятнадцать минут лишь запутали, образовали неприятный осадок в горле и утомили.
- Девушка – деловой костюм, папка, телефон, брелок с ключами от машины. Вся звенит. Идет в «Чайхону №1», поднимает руку, там ее ждут. Как они там сидят. Официанты разгоняют воздух подносами?
Пошел седьмой час. Я бы мог наверное долго кружить по саду, если бы не обратил внимания на одну странную картину. Несколько парней, точнее их было пять стояли около зеленого театра и курили. Что меня заставило остановиться? Конечно то, что они курили в такое время, не достойно уважения, но все же не это сделало этот объект для внимания таким притягательным. И не то, что они вели себя как-то вызывающе. Вполне нормально себя вели – трое стояли, один присел на авансцену, другой присел на корточки. Дело в том, что все пятеро были в перчатках. Все они держали в руке по шарику.
-Вот черт, - подумал я и все понял. Очередная шутка. Девушка, устраивающая флюшмобы дошла и до меня. Как ее звали? ФМ? Мог бы и догадаться. Говорили о волне, на какой она. Она упоминала про нестандартное радио, когда все его слушают и одновременно напевают знакомую всем песню. Можно было предположить. Но мозг был покрыт серым слоем (не про серое вещество) смога и мешал нормально мыслить. В отличие от нее.
- Еще один, - произнес парень. Через пару минут подошло еще двое, затем еще и еще. Через полчаса нас стояло добрых три сотни. Все в перчатках и с красными шарами.
-Не надо курить, - сказал кто-то.
- Да ладно, - возразил другой
-Не надо, - настаивал первый. Курящий затушил сигарету, вызвав одобрительное «то-то».
Я никогда не попадал в такие ситуации и не знал, как себя вести. Я смотрел на парней, примерно все было одного возраста, но совершенно не похожих по фактуре, голосу. Казалось, что эта самая ФМ не слишком тщательно выбирала себе объект для насмешки. А как еще? Конечно, это насмешка. Умные люди – те, кто остался дома, а мы - - очкарики с розовыми стеклами надеялись на романтику в этот сомнительный период. Оказалось, что не может быть романтики. Может быть только насмешка, не более. Если и суждено кому-то сегодня влюбиться, то не в этой местности.
Такие мысли занимали меня в тот момент. Ребята стояли, и не знали как поступить. Некоторые стали общаться, спрашивать о том, как их вывели на это свидание. И слушая многих, я понимал, как по-разному она подходила. Действовала согласно его интересам. Пусть первое, что она спросила у меня, это «дышишь». Ну конечно да или может быть. Она знала, что я люблю гулять, так как при просмотре моих фотографий сразу можно было предположить, что я люблю активный отдых. Поэтому сперва «дышишь», чтобы понять как дела у меня с вестибулярным аппаратом, и только потом «погуляем». Пусть я клюнул немного позже (только под утро), но клюнул же. Другие говорили, что она спрашивала их об одежде, советовала, что носить в такой смог и только потом предлагала встретиться. Я был ужасно зол на нее. Она рассмотрела меня как в рентген и то, что я ее не вижу, а она где-то там смеется и набирает новых олухов для очередного псевдосвидания с ироничным финалом.
- Вот стерва, - подумал я. Мне не хотелось ни с кем делиться, какая она. Итак было понятно, что эта добрая сотня парней были не в восторге, что им пришлось мчаться через весь город, чтобы понять, в какой они засаде.
Неожиданная вспышка света. Откуда? Нас снимают? Одно дело попасть в такую ситуацию, другое – зафиксировать. Последовало несколько щелчков.
- Э, откуда это? – кричали все. Снимали с одной стороны, откуда-то сверху или…я заметил ее. Да, ее рыжий хвост промелькнул в дымке. Она убегала.
- Стой, - крикнул я, и рванул по направлению хвоста. Остальные остались размышлять о женской сущности и пускать в небо шарики.
Он бежала по Страстному бульвару, я за ней. Минуя «Белую лошадь», запутался в заводи каких-то кустов, но удачно преодолел эти путы и через два значительных прыжка настиг ее. Она тяжело дышала.
- Вот я тебя и поймал, - довольно сказал я.
- Что ты от меня хочешь? – спросила она. Она была действительно похожа на лисичку – рыжеватые волосы, острый носик и то, как она грациозно бежала, держа руки у груди и сейчас стояла – ее поза – руки в замочек, на полусогнутых ногах, выдавали в ней то инородное, что не походило на обычных девушек.
- Не знаю. Просто хотел посмотреть в глаза той, которая смогла уговорить добрых три сотни парней выйти из дома в такой смрад.
Она рассмеялась. Смотрела на меня и смеялась. Я только успел прийти в норму после бега с препятствиями, а ей было смешно. Да разве можно смеяться в такое….она же…. Но девушка смеялась, при этом кажется ничуть не навредив себе. Но она мне понравилась. Да, такое отношение. И мы стояли на зеленой траве, которая не казалась такой сочно-зеленой, она была словно покрыта белым инеем. Стояли, окруженные серыми клубами. Она смеялась, а я чувствовал неловкость.
. – Ты меня не за ту принимаешь,- наконец сказала она. - Я всего лишь фотограф.
Вот так история. Я, наверное, мог бы отпустить девушку, да я ее и не держал, она сама стояла и терпеливо ждала, пока я скажу все, что надо. Но мне казалось, что именно та виновница должна слышать все то, что я о ней думаю – бежал-то я за ней, ничего, что поймал другую.
- Значит, ты ее знаешь, - продолжил ее после недолгого молчания. – И где она, например, сейчас?
-Она не выходит из дома, - сказала рыжая. - Она не слишком любит гулять. Очень нежная натура.
Вот так и получается. Сама она не гуляет, но других выманивает на прогулку. Практически пасет на расстоянии.
-Вот дьявол, - выдавил я в полголоса, она конечно слышала, но я не мог сдержаться, и добавил, - ну ты же с ней наверняка видишься или как-то свяжешься, в общем передай ей, что она… - я долго не мог найти подходящее слово для нее, выбирая между крепким словом и восхищением, наконец остановился,… - ничего.
-Хорошо передам, - ответила рыжая и улыбнулась. Она посмотрела в сторону – проходи очередные пятна прохожих или взгляд был направлен в сторону метро, где было немногим лучше. Я понимал, что она хочет уйти. В руке она держала тот самый фотоаппарат с нашими карикатурными лицами и желание вырвать у нее этот прибор-насмешник конечно возникало, но что-то меня остановило от этого поступка. Наверняка, ее невинное выражение лица и кроткость, от чего не только не хотелось причинять ей хоть какую мало-мальскую боль, но даже как-то выразить восхищение.
- Подожди, не уходи, - сказал я и рыжая в очередной раз с вниманием стала смотреть на меня, - странно, но я ее ни разу не видел, но мне кажется, что ее знаю. Что она неплохо разбирается в людях, умна и специально выбрала такой день. Ну надо же как все точно подстроила…
Я не мог успокоиться. Уже молодые люди, участвующие в этом параде, проходили мимо, не обратив внимания на двух говорящих на бульваре. А я продолжал делиться мыслями, словно она должна была меня выслушать, таким образом отомстить.
- И что разве я похож на слюнтяя? - неожиданно спросил я, на что девушка замотала головой и вновь посмотрела в сторону, за тем в небо, пытаясь что-то увидеть – Меня легко уговорить на это. Она что считает, что мы – скот в горах. Заблудились и кричим. Ме-ме.
Теперь она со страхом смотрела на меня. Наверное, я очень завелся.
-Точно, этого ей не занимать, - сказала она о словно извиняясь, при этом пожимая плечами, спросила, – Я, наверное, пойду?
- Да, - конечно сказал я. Она повернулась и сделал шаг, дугой, пять шагов, почти пропадая, преображая себя, свой костюм из черного в серый. Я крикнул: - Подожди! – догнал ее, уже второй раз. - Вот еще. Пусть она пишет мне. Да, я приду на всякие ее мероприятия. Но пусть и просто пишет. То есть говорит о том, что надо поучаствовать в том-то, том-то. Без хитросплетений.
-Но так ведь намного интереснее.
-Да, но так нечестно.
-То есть?
-Если бы мы оба об этом не знали, тогда другое дело, а тут получается, что она все знает и видит со стороны, а я – нет.
-Договорились, - сказала она, добавив. – Как жаль, что шариков не видно.
Она повернулась и пошла в сторону памятника Пушкину. Я остался стоять. Через мгновение она исчезла в сизом дыму. Когда я пришел домой, то получил послание.
Из промокшей в снежную
Столько мыслей роилось в голове в тот миг, когда суровый глас произнес свое «а что мне х…мне х…ничего я так», потом стук в дверь и глаза буравящие меня своим «братишка, дай манку», что означало стольник до завтра, которое по опыту не наступает никогда. Я чихнул и словно себя выдал этим. Тонкие стены, сквозь которые слышно было все вплоть до чавкания и причмокивания, не говоря о ночных выделениях в форме храпа и кое-чего менее приятного. Кто-то застучал в дверь, но она была предусмотрительно закрыта и этот бродяга неудовлетворенно бурча, пошел к следующей дверце.
А они все шли – пьяные, измученные, с избытком веселья, с избытком назойливости, голодные, с пакетами, с дымящимися кастрюлями, сковородками и тарелками. Они все не переставали – этот час пик, длящийся не один час, имеющий форму константы и прекращающийся ближе к пяти утра, но только на несколько мгновений.
- Дай позвонить. У меня батарейка сядет, ты будешь виноват», - горланил парень с наколками на обеих руках. Стоящий перед ним чебурек, пытался изобразить непонимание, но это вряд ли что-то могло остановить бывшего десантника. Хотя, как говорят бывших из десантуры не бывает. Потом последовал тупой звук. Этот звук застучал в моем мозгу и рикошетом отдался в переносице.
Стены в этой промокшей коробке были. Был и потолок. Только создавалось такое впечатление, что местоположение этих составляющих было спутано – вместо стен потолок, а вместо пола окно с видом пятого этажа на мрачный двор, который тоже напоминал коробку. Этакая коробка в коробке, Матрешка. Русская, наша система. Повернув ручку налево, ты мог оказаться в пространстве света и воздуха. Лишь бы не здесь, лишь бы не слышать. Попытка чтения книги «Марио и волшебник» обернулась самолетным гулом в голове и через мгновение – шарф а-ля Васильев и нога перешагнула финиш убожества.
На Арбате было еще не известно как, так как я только выходил на улицу после двух турникетов – робота и бомжей, не пускающие, улюлюкающие, правда очень вяло. Но уже слышался рокот «подземного космодрома», где собралась вся сфера безбашенности и неправильности. По горячему полю бегали, вышагивали, танцевали, прыгали высоко и не очень все представители отдыхающего населения. Пошел снег, хотя уже как дней пять светило солнце и не предвиделось осадков, разве только манны небесной. Молодежь меняла на кроссовках шнурки, а туфли стали нормальной формой уже к дню Валентина.
Афроамериканец застыл, копаясь в своих широких штанах в поисках мелочи перед неуемной девушкой с неживыми волосами. Она протягивала самодельно сшитый берет и приговаривала «чуть-чуть, всего чуть-чуть».
В переходе стояла кавалькада людей разного помола – курили сигары, пили пиво, рассказывали все или не все что было. Парень без переднего зуба в косухе и байкерских перчатках считал своим долгом подойти к каждому и поприветствовать, кого-то обнять, а если удастся отпить пиво и взять номер или даже адрес на очередной квартирник. Он подошел к семейной паре с годовалым ребенком и начал разговаривать с ним на своем языке, вытягивая язык и поворачивая шею. Девушка было отстранилась, но растаман под роковые отголоски песни о любви прокричал «Не беспокойтесь! Я бог! Вездесущий. Я вижу. Я буду вашим ангелом-хранителем. Если хотите». Это было что-то. Что на меня подействовало, как свежий воздух.
Уходя на запад к станции, я чувствовал, что меня преследует этот глас «Я бог, вездесущий». Хотя, конечно, лучше этот, чем тот, в коробке. Я знал, что нужно возвращаться, только не понимал насколько это важно. Можно было и провести эту ночь на улице, гуляя по бульварам. Правда было холодно. Зайти в интернет-кафе, потратив последние три сотни, найти способ дожить до ближайшего уикенда, когда должны были появится деньги. Деньги появлялись не после трудодней, а после хорошего маркетингового хода, который мог приснится в метро, на вокзале, в зажатом турникете, когда не все было спокойно. Поговорить с теми, кто знает, где лежат деньги – таких было много, но они не шли к этому заветному месту. Им было лень. Им было трудно менять зону комфорта. Комфорт на улице был, только днем. Все в твоем распоряжении – фонари, прогулочные автобусы, теплоходы, музеи, кинотеатры, кафе. Ночь была скупа. Она походила на московского аристократа, который не желал, чтобы у него были родственники за пределами московской кольцевой автодороги.
- Сколько стоит пирожок?
- Восемнадцать рублей.
- У меня только шестнадцать. Продадите?
- Нет, - сухо ответил проадвец-блинопек и захлопнул окошко. Ему тоже было несладко проводить это день. Он не знал русского и предпочитал доброму слову бумажный хруст и монетный звон.
Я вернулся на Арбат. Музыка перешла из тяжелого в легкий рокопопс. Музыканты были пьяны и количество денег влет обменивалось на спиртное. Народу стало больше. Появились новые люди. Девушка в косухе с оранжевыми волосами и парень, который говорил с теми, кто его слушал. Меня было несложно найти.
- Мне хочется тоже участвовать в этом шоу. Понимаешь, я хожу сюда часто. Еду с самого Алтуфьево, чтобы увидеть себя. Я никогда не выйду, как они, хотя у меня голос, что надо, да и способностей выше крыши. Я же песни пишу о том, что ждет наш город. Например, я знаю, что через пятилетку здесь будет рок-кафе. Да, на месте выступающих будет обычное кафе, где будут продавать пиво и кормить людей не творчеством начинающих музыкантов, а сосисками и музыка будет звучать. Хороший свинг. Но это не поможет распробовать эту атмосферу. Все будут сидеть, а те, которые не будут в состоянии платить, уедут на юг, запад, север Москвы, к черту на рога, лишь бы получить то, что им принадлежит. Те, кто продает это, не понимает, что продает свободу, а это самое дорогое и самое дешевое, что может быть.
Парень размахивал руками. У него была козлиная бородка и волосы зачесанные назад. Он то и дело поправлял их, слюнявя кончики пальцев. Я молчал. В—первых обжог язык – торопился ел, чтобы успеть, пока не проснулся мой «миролюбивый сосед», во-вторых, такая у меня сущность не могу открыться случайному прохожему. Точнее могу, но должно пройти время. Мы говорили пятнадцать минут. Мало, для того, чтобы я выложил ему свою подноготную. Пройдет без малого час или полтора, и я смогу рассказать, почему я здесь – о том, что меня ищут. Не органы, не преступная группировка, а всего лишь человек, которому я пообещал…стать телохранителем. Точнее стал им, но… Да, мне нужно было заработать. Я крепкий, внушительных размеров, столкнулся в баре с одним круглолицым и поддал ему так, что он пролетел два столика и оказался у ног мужчины в лиловом костюме. Он был директором банка. Рядом с ним сидели лысые парни и зорко следили за обстановкой. Когда перед ними приземлился этот крепыш, они растерялись, выхватили оружие и один даже стал палить в воздух. Другой бросился ко мне и попытался скрутить руки. Занятия дзюдо помогли мне справиться с ним. Через минуту он лежал на полу и ругался так, что можно было подумать, что я вскрыл ему чрево нецензурщины. Тот, что палил, был пристыжен своим же начальством и отправлен в запас, я был подозван. Мы говорили о работе. Я почти согласился. В тот момент у меня был большой долг перед друзьями. Они одолжили мне приличную сумму денег для того, чтобы я мог уехать, начать новую жизнь. Им казалось, что сто тысяч помогут мне стать человеком. Я тоже на это надеялся. Но эти сто тысяч были потрачены за тринадцать дней. Зловещие две без одного дня недели. На одежду, рестораны и хороший фотоаппарат, который был оставлен в туалете ночного клуба и конечно же оттуда похищен неизвестным счастливчиком. Я был должен друзьям и казалось бы, факт, что я могу вернуть им деньги при первой возможности меня не устраивала. Я хотел начать новую жизнь с чистого листа. Где я не был никому должен и где у меня новые друзья, которые не смотрят на меня снисходительно или с сожалением, что их друг стал никем, а вот они превратились в верзил шоу-бизнеса и недвижимого имущества.
Поэтому я и согласился работать телохранителем. Пусть у меня не было соответствующего опыта, и служил я только разве что в мыслях (удачно откосил), но Федор Борисович меня взял. Он сказал, что я внушаю страх. Сейчас его слова кажутся такой ересью, я стал параноиком, оглядываюсь на оживленной улице, пью воду и обязательно на последнем глотке поперхнусь. Я стал нервым, раздражение может начаться после получаса в давке подземки или очереди в «Ашане».
Тогда я не думал, что он…моя задача была ждать его около клуба. Не обязательно было заходить вовнутрь. Я зашел, потому что было холодно. Я надеялся выпить кофе, выкурить сигарету. Тем более, я думал, что буду ближе к шефу и если понадобиться моя помощь, то смогу быстро сориентироваться. Я пил кофе и разговаривал с барменом. Он говорил, что третью ночь не может сделать выручку в клубе, но сегодня хороший клиент и будет все как нельзя лучше. Он говорил о моем шефе. У того была жена, но ночами он проводил в странных и сомнительных местах. Наш город был маленьким, но нам приходилось ездить туда, где я никогда не был. Цыганские дворы, Чапаевка, котельная завода ЦБЗ. Я же показывал фотоаппарат, который купил на деньги друзей. Бармен сделал несколько снимков, оценив качество техники.
За этими разговорами я не заметил, как наступила полночь. Федор Борисович отсутствовал более трех часов. Обычно он довольствовался двумя. Я решил проверить. Я понимал, что могу застать человека с женщиной, возможно не с одной, но понимал, что могло произойти все что угодно и мне нужно проверить. В коридоре висели сушенные стручки красного перца. Они напоминали фаллосы в спокойном состоянии. Мне захотелось запечатлеть их. Я сделал один щелчок, потом другой и наконец подошел к двери, за которой доносились вздохи. Я приоткрыл дверь и то, что я увидел, меня поразило. Мой начальник сидел в кресле, а между ног у него крутился вихрастый юноша.
Я сбежал от этой картины. У него не было друзей и все те, кто назывались ими, платили деньги. Он ублажал их. Днем – работников банка, ночью – тем, кто умеет доставить радость без рук.
Фотоаппарат был оставлен в туалете. Я лег на траву и лежал около часа. Когда все стихло, я поднялся и понял, что не знаю куда идти. Домой я вряд ли попаду. Там меня ждут. Тогда я пошел к своему другу, попросил у него пять тысяч, обещая вернуть в ближайшую пятницу, и уехал в Москву.
Когда я звонил домой, чтобы успокоить своих, мне говорили, что меня ищут. Друзья в количестве семи человек и работодатель, который думает, что я сообщу о том, что видел. Мне было все равно. Я убегал не от него. Мне нужен был повод. Я бы все равно убежал. Причина была одна – жизнь, в которой я варился больше не устраивала меня. В той жизни я был должен большую сумму денег, у меня был начальник – гомосек и я был не на лучшем счету у моего окружения.
Я смотрел на Павла, который говорил мне о музыке, о своем пристрастии и думал о том, что сейчас в моей коробке все самые шумные улягутся спать, и я смогу попасть в комнату, чтобы проснувшись наутро, ждать своей очереди в душ и на кухню. Это мне не нравилось, но сейчас было хорошо, а что будет потом, казалось иронией, которая обязательно проносится в разговоре молодых людей.
Интервью с маленьким человеком,
который никогда не был в Москве
-Что такое Москва?
-Город.
-Где он находится?
-Далеко.
-Как далеко?
-Как до бабушки десять раз.
-Сколько километров.
-Не знаю. Дядя Леня знает.
- Примерно?
-Десять или пятнадцать.
-Километров?
-Хм…
- Сколько человек живет в Москве?
- Миллион или сто миллионов.
-На каком языке говорят?
-На русском.
- Еще
- Английский и все.
- Если бы ты сейчас поехал в Москву, то куда бы пошел для начала?
- В театр или магазин купить продукты.
- Разве здесь нет продуктов?
-Есть, но там нельзя быть голодным.
-Почему?
- Это же Москва. Она не любит голодных.
-А кого она любит?
- Всех, кто в кафе, в ресторанах, в кино. То есть всех тех, кто не просто идет по улице и смотрит по сторонам, а заходит и делает заказ или играет в автоматы.
-Я так понимаю, ты бы пошел в кафе, покушал сытно, затем сходил в игровые автоматы. Еще бы куда пошел?
-В гости.
-К кому?
- Мало ли. Например, на фабрику мороженого или конфетную фабрику. Сперва конфетную, нет сперва мороженную. Это все зависит от того, когда я буду там – зимой или летом.
- На чем бы ты поехал в Москву?
-На самолете, конечно. Через море не проехать, двигатель может испортится и машина утонуть, а самолет летает.
- Летом на самолете, в окне виднеется столица, как ты думаешь, какой она формы?
- В военной…шутка…наверное звезды или ладони. Почему да потому что звезда освещает, а ладонь – она открытая – значит в ней нет оружия, что располагает. Об этом мне деда рассказывал.
-Хорошо, вот ты прибыл в город, поел, попил, сходил в игровые автоматы, гуляешь по Арбату, есть такая старинная улица в Москве, где не ездят автомобили, к тебе подходит москвич и говорит: как тебе наш город?
-Я говорю «нормально, только большой очень».
- Большой как что?
-Как шкаф у бабушки…шутка…наверное как Китай…тоже дед научил. Если что большое, он говорит, как Китай. Вот куда бы не хотелось так это в Китай. Наверняка затопчут.
- С кем бы ты поехал?
-Один.
-Не боишься?
- Я бесстрашный. У меня есть сила. От папы осталась. Он мне ее подарил.
- Как ты думаешь силы одной достаточно?
- Да.
- А что бы ты хотел получить бесплатно.
- За ноль рублей и ноль копеек?
-Да, ты спускаешься по трапу, стоят люди в красных комбинезонах…
-Как здорово.
-…и раздают всем бесплатные бейсболки.
-Почему всем и почему бейсболки? Я например хочу скейт, да еще ноутбук и еще…и не надо всем.
-Ты не волнуйся всем хватит.
- Это правда?
-Что раздают нет, но город действительно дарит много. И исторические места, и атмосфера, люди.
-Ладно. Жаль, что не раздают даже бейсболки. А то я согласен.
-С бейсболками тоже. Зато часто раздают газировку, печеньки, чипсы прямо на улице.
-Как здорово. А мне можно будет там гулять?
-Почему нет?
-Это хорошо, а то мне мама запрещает гулять, где много народу. И где их нет тоже запрещает. В Москве есть места, где одновременно нет никого и в то же время много народу? В таком случае мама была бы довольна.
- Да, есть.
-Здорово. Я хочу на ближайший самолет.
- Нужно спросить у мамы.
- А можно так – мы маме не скажем, слетаем и обратно. Чего уж? Она придет с работы, а я уже дома.
-Боюсь, что мы не успеем.
- Тогда рано-рано утром полетим, чтобы к ужину вернутся. Очень хочется увидеть московских мальчишек.
-Они такие же, как и ты.
-Этого не может быть. Они наверное совершенно другие. У них глаза другого цвета и волосы. Вообще они наверное по-другому ходят и разговаривают как-то иначе.
-Твоя правда.
-Знаю, что правда. Мне кажется, что там дети не ходят в садик и школа у них другая. Там наверное учителя другие. Они улыбаются и не ругаются так часто, как здесь. А то здесь я уже устал от этих криков. На меня слишком часто повышают голос. Ну если только по делу. Да и то наверное они по-другому решают этот вопрос.
- Почему ты думаешь, что в Москве лучше, чем в твоем родном городе, в любом другом?
- Москва находится около Европы, а там люди воспитанные. До нас эта воспитанность не доходит.
- То есть до тебя тоже не доходит.
-Куда уж мне. Говорят, все кто живет в городе, они все приехавшие.
-Кто это?
-Ну те, кто из дому сбежал. Вот и я думаю, сбегу из дома, а там гляди и стану кем-то.
-А кем ты хочешь быть?
-Официантом
-Неужели это такая престижная профессия?
- Конечно. Во-первых, они всегда красиво одеты. Костюм, выглаженный, праздничный. Каждый день одевают выходной костюм. Мечта. Потом, они знают про все блюда. Надо быть таким умным. Что еще? Да, они всегда сыты. Такие блюда пробуют, о которых разве что мечтаешь.
- О чем ты мечтаешь?
-Жить в большом городе и наверное построить там дом такой красивый, как Большой театр. Выходить из этого дома и любоваться памятниками и бегающими за кошками собаками. Еще нужно поставить много детских горок, аттракционов и собрать всех детей до единого и устроить праздник.
-Ты хочешь устроить праздник?
-Да.
-Так устрой его здесь.
-Не могу.
-Почему не можешь?
-Сил нет.
- А в Москве будут силы?
-Да, в Москве все будет. Поэтому я хочу письмо написать президенту, чтобы он мне разрешил.
- Ты думаешь, все так делают?
-Не знаю, как все, а я напишу. Только мне нужно писать научиться. Пока только печатными буквами. Печатными он не поймет. Или лучше набрать на компьютере? Нет, надо от руки, а то он подумает, что это шутка. Не поверит. А так, живому почерку поверит.
-И что же ты напишешь?
- Например то, что я хочу устроить праздник в большом городе на самой главной площади и хочу чтобы он мне помог в этом. Сказал по телевизору, чтобы все дети пришли на праздник, с мамами или без них, не важно, и главное, чтобы он отпросил меня у моей мамы. А то она будет ругаться. А вас она послушает. Вы же самый главный после бога.
-Вот как? Хорошо, тогда поставь себя на его место, то что бы ты изменил?
- Больше деревьев. Мне кажется можно устраивать дома на деревьях.
-Как птицы?
-Да. А эти высотки разрушить и сделать из них зеленую территорию. Там бегать за мячиком, в бадминтон и всем машинам перейти на другое топливо. Да…например молоко.
-Молоко?
-Да, это же здорово. В воздухе будет пахнуть не газом и бензином, а молоком. Это же полезно дышать молоком.
-Наверняка полезнее, чем дышать дымом.
-Да. И еще. Я хочу, чтобы рабочий день сократился. Мамы уходит на работу и целый день ребенок один дома. Скука. Вместо десяти часов, хватит и пяти, а то и трех. Без обеда. Все сделал и гуляй.
-Как хорошо.
-А я о чем? Мамы будут заниматься с детьми…
- А папы?
- Папы тоже, но им можно и подольше работать.
-То есть ты будешь работать дольше.
-Почему я?
-Ты тоже будущий папа.
-Я? Я ребенок и еще очень долго буду им.
- То есть ты хочешь стать официантом, но мыслишь как президент. Так все же кем ты хочешь стать?
-Я вот сейчас подумал, я хочу быть как вы журналистом. Наверняка можно будет работать днем и ночью.
-А когда же ты будешь спать?
- По воскресениям. Все решено. Теперь осталось немного подождать, всего лет пять, пять холодных зим или десять.
-Как по-твоему это долго?
-Да, но у меня есть и тут свои заботы.
-Что ты собираешься делать.
-Ну как же…письмо…мама…для этого нужно время.
Искусство принадлежит народу
- В зале было битком, яблоку некуда упасть. Шел кассовый спектакль что-то вроде из классического репертуара. Шекспир. Но это не имеет особого значения. Шел и шел. Люди как обычно сидели, кто спал, кто смотрел и смахивал слезу порой от смеха, порой от сострадания к героям. Все вроде нормально. Но тут в тишине театрального зала, точнее не в тишине, так как на сцене же действо разворачивается вовсю, там коронация, музыка и прочее, раздался… Но в зале то при этом должна быть тишина. Если там будет звучать еще что-то, то это будет мешать обоим сторонам. И вот в этой гармонии тишины и действа звонит телефон. Ну, звонит, звонит. С кем не бывает. Все конечно назидательно посмотрели в его сторону в надежде, что отключит и продолжится все в пользу спектакля. Но этот крупный мужчина, этакий суповой набор, после полифонии звуков, раздающихся из его трубки, вскочил не сказать, что очень тихо и так как он сидел посередине, в центре, вокруг него сидели люди и ждать, пока его пропустят, он не хотел, поэтому сделал проще - перешагнул один ряд, другой и сделал еще один замах, едва не оказавшись на авансцене. Он одним коленом едва не задел слуг окружающих короля, заставил остановить действо легким взмахом руки:
- Сейчас. Мне нужно ответить.
Актриса замерла, и сцена коронации утонула в гуле разговоров. Король, ожидающий корону не стерпел, вырвал из рук папы головной убор и нахлобучил на себя сам. И все хорошо, сцена пошла. Не совсем уверенно, как прежде, но действие продолжалось. Жизнь на сцене продолжилась. Но ненадолго. Через минуту возвращается суповой набор, снова легкий взмах руки:
-Извините, можете продолжать. Я вернулся.
Занавес.
Такой разговор произошел в пивной на улице имени революционера Абельмана в районе Рогожской заставы. За столом расположилось двое. Первого звали Константин Бельмонт, почти как поэта, с одной разницей, что он никогда не писал стихи, разве что в дикой молодости. Он был стар и сед, в годах примерно пятидесяти пяти. Второй был моложе. Ванька Крутоверстов, студент в прошлом ВГИКа, откуда был вышиблен за неуспеваемость. Если первый работал на заводе и время от времени захаживал сюда, но не был завсегдатаем, то Ванька в этой пивной стал своим и хотя его не любила администрация за безденежье, очень ценили посетители за его язык, уж очень он хорошо говорил о Майкле Джексоне или Меркури. А его мнение о конце света. Это целый трактат. Он умел раздувать целый мир из небольшого уголка, жизнь из смятого письма, наполняя его несуществующим вымыслом. У него всегда было мнение на тот или иной вопрос. Приходил он сюда не спроста. Его здесь слушали, понимали и угощали пивом, так как в последнее время с деньгами у него было не густо. Не мог никуда устроиться из-за своего склочного характера. Не любил, когда им командуют. Не нравилось, когда учат. Поэтому сейчас на часах шесть вечера – люди идут с работы, а Ваньке все равно – он сидит в пивной и не знает, когда вернется домой и вернется ли (сам жил в Подмосковье, но чаще ночевал у случайных знакомых или вокзалах). Именно он и рассказывал эту историю про ситуацию с суповым набором, и ужасно возмущался при этом. Шел второй час, как они сидели здесь. Ваня развлекал Бельмонта историями – то ли выдуманными, то ли где-то услышанными. Пили они пиво и закусывали воблой, которую периодически постукивали по столу. На это никто внимания не обращал, потому что все так делали.
- И что это было? – спросил Бельмонт, когда Ванька закончил говорить и отпил заслуженную половину кружки. Тот не сразу ответил. Ванька знал, что в интеллигентных кругах, после заданного тебе вопроса надо немного помолчать, сделать вид, что ты думаешь и что размышляешь, а не так с бухты-барахты, лишь бы ответить. Поэтому он немного помолчал, причмокнул от горьковатого привкуса пива, посмотрел в сторону, на грязное окно и сказал:
-Возможно, точно так не было,ммм, но какова вероятность того, что такое может сегодня произойти в нашем театре?
Ммм тоже было взято от какого-то диктора, политика или одного из посетителей пивной, черты которого он запросто срисовывал и воплощал при надобности. Ему нравилось вбирать в себя все самое необычно – будь то смех во весь рот, походка, неадекватный жест. И то, что он запоминал, часто служило причиной смеха. Ему нравилось, когда над ним смеялись, точнее над тем, в чьем образе он являлся.
- Ну, нет, - возразил Костя. - Такое не позволят.
Костя, в отличие от Вани был человеком попроще. Он никогда не пользовался чужими масками, был простодушным и бесхитростным человеком. Поэтому он наблюдал за молодым человеком, внутренне понимая и как бы приговаривая, что все это в силу молодости и что когда-нибудь обязательно пройдет, главное чтоб не затянулось.
-Вы думаете не позволят? - спросил Крутоверстов. – Черта с два. Уже это делают. Позволяют. Эти суповые наборы ходят и ни кого в расчет не берут. Едва не по сцене ходят. О себе думают, не понимают, что искусство – это очень хрупкое, не заметишь, как наступишь, его надо обходить. Видишь, под ногами такое маленькое, едва приметное, аккуратно, чтобы не навредить. А они, шаг по сцене, к дьяволу декорацию, к такой-то матери актеров, все – побоку. Думают, заплатили за билет, могут на шею артисту забраться, в колокол позвонить. И не сомневаются в правильности поступков. И детей тому же учат. А те – да, папа, будет сделано. Надо на сцену забраться, ща сделаем, вот этот колокол свернуть – на раз-два. И все – претенденты на суповые наборы. Таких претендентов в каждом зале по мешку. Набрать бы их действительно в мешок, отвезти в поле, выгрузить и держать их там на одной моркови и морали. Гляди ж и поймут. Не поймут все, так хотя бы один…из каждого зала по одному, который поймет, так это же здорово.
Пока он говорил, в его руке вобла меняла состояние – переворачивалась, ходила, служила орудием борьбы. Теперь он ее рвал на куски, закидывая части в рот, глотал, не жуя.
- Я своих сейчас азбуке учу, - сказал Бельмонт. - Им до театра еще далеко. Пусть читать научатся. Потом у нас по плану зоопарк, цирк, велосипед, настольные игры, хочу, чтобы они в шахматы с папкой играли. А потом и до театра. Хотя мы еще хотели на дзюдо записаться.
Ванька посмотрел на него и задумался. Возможно, он думал о том, что человек, который звучит гордо (это и его собеседник и те, кто сидит за соседними столиками, да и он сам), сидит в этом клоповнике и сдирает с себя кожу постепенно, как чешую с рыбы, растворяя себя постепенно с каждой кружкой. Или же его мысли были полны той энергии, которая не могла найти воплощения в несуществующие фильмы несуществующего выпускника, и он знал, что обязательно будет шанс, и он за него вцепиться. Пусть он только будет. Он говорил с Бельмонтом, а сам параллельно смотрел по сторонам – кто входит, выходит, кто в этот момент остановился около пивной, стался не упускать темы соседних столиков, чтобы понимать, в чем варятся бывшие и еще неопытные интеллигенты. Среднего круга не было. Последние вели спокойный образ жизни и не позволяли себе пропустить даже одну кружку в окружении этой вчерашней богемы.
- А вы знаете, что за границей те, кто говорит по телефону в зале, выводят? – продолжал он. - Представьте, нашего человека вывели из зрительного зала.
- За шкирку?
- За шкирку или просто попросили. Какая разница?
- Разница большая.
- Ну, хорошо, просто попросили. Зазвонил телефон, он стал разговаривать, выяснять с женой отношения – почему она не поощряет его культпоходы. Устроили самые настоящие дебаты. Подошел администратор и попросил выйти. Вежливо так попросил. И что после?
-Правильно, - согласился Бельмонт. Вобла не поддавалась, он гнул ее, бил об стол.
- Правильно-то правильно, но знаете, сколько ору будет, - Ваня перехватил рыбину и разделил надвое ловкими движениями. - Он же будет кричать, я буду жаловаться и прочее. И то, что у него здесь свои люди, и он обязательно напишет об этом. В общем, столько всего «хорошего» скажет, что у всех уши в трубу. А в это время же другие люди сидят, более спокойные, они-то в чем виноваты? Им-то за что такое наказание в лице этого набора. Они пришли посмотреть спектакль, окунуться в мир искусства, к которому они трепетно относятся. И пусть многие не понимают разных там символов, ну ничего поймут, окультурятся еще, главное, чтоб сидели тихо, а в искусстве так – сидишь тихо, слушаешь, то искусство само без спросу войдет. Тебя нельзя к нему, а ему можно. Таков закон и его надо соблюдать. Только сперва понять причину, потому что без причины никто соблюдать не будет.
- А в чем причина? – спросил Бельмонт. – Есть ли вообще причина? Может ее и нет вовсе?
Как напряженный момент в любом спектакле, когда решается что-то очень важное, так и сейчас решалась судьба человечества в искусстве, только один из них еще до конца не мог понять причину столь бурного негодования своего друга.
- Да есть, - уверенно сказал Крутоверстов, - есть. Причина в том, что мы, что они… - он в очередной раз задумался, потирал виски, сделал подряд два больших глотка и повторил, - причина она в том, что мы и они, они и мы…. да я и сам пока не могу сказать. Это все не так просто. То есть я ее знаю, а сказать не могу. Дело в том, что эту причину нельзя назвать, ее нельзя увидеть, ее можно только понять. Она такая…такая…
Сосед смотрел на него большими заплывшими непонимающими глазами, которые как ни пытались не могли сопоставить это пивную с той темой, которую затеял Ванька. Она была трудной, несоразмерной что ли. И он пил пиво, изредка проливая, тут же вытирая рукавом, чтобы никто не видел, смотрел на парня и пытался поддерживать разговор.
- Если причина есть – это уже хорошо. А то, что ее нельзя назвать – бывает. Не все имеет название.
- А я напротив считаю все. И если человек не может дать название, то значит он или не знает, либо просто боится называть. Мне кажется, что все мы боимся называть эту причину.
- Ты меня извини, конечно, но я уже в таких годах, когда ничего не боюсь. Пойди на меня с топором, с вилами или просто скажи мне матерное слово, я в долгу не останусь. У меня есть орудие против страха.
- Но я же тебе говорю не о таком страхе. Страх не за жизнь, а за искусство. То, что оно гибнет.
- Ванька, ну куда оно денется. Не гибнет оно. Памятник Петру как стоял так и будет стоять, да и люди как ходили в музеи, чтобы картины смотреть, думаешь перестанут? Ничего не изменится. Народ как был жаден до зрелищ, так и останется таким. А то, что народ сюда любит захаживать, так это тоже культура. Не будет пивных, народу негде будет свои мысли выражать. Тут атмосфера подходящая. В ресторане такие мысли не пойдут. В театре тоже. В парке на скамейке аналогично. Здесь непременно будут.
- Ты думаешь, что я не смогу высказаться где-нибудь в другом месте? – не на шутку вспылил Ваня. – Что мне подавай условия и прочее. Так что ли?
- Высказаться ты сможешь где угодно, но услышанным ты вряд ли будешь.
- То есть меня могут услышать только после трех кружек пива, в сигаретном дыму? - не мог успокоиться парень.
- Ну что ты все – услышат, не услышат. Какая разница?
- Есть разница, мой друг. Большая.
- Не понимаю. От этого пиво хуже не станет, да и мир повернуть невозможно. Разве от этого что-то может измениться?
Какое большое расстояние было между этими двумя персонажами – длиной в диаметр стола или больше, например Тихий океан.
- Я тебе сейчас докажу, что я не просто… - он не договорил, выскочил на улицу, побежал куда в сторону центра. Через полчаса он вернулся. Молча заказал пиво, отпил половину кружки, промолчал и стал говорить в такой манере, словно ничего не произошло – он выходил в уборную и вот он вернулся:
- В музее как-то экскурсовод рассказывал о картине. Это была известная картина Федотова. «Завтрак аристократа». На ней аристократишка пытается позавтракать, а на завтрак у него не совсем густо – хлеб и все. И вот кто-то позвонил в дверь, нужно идти открывать и важно то, что ни в коем случае нельзя показывать, что у тебя на завтрак хлеб и ничего кроме хлеба, без масла и колбасы, даже соуса никакого нет. И он вынужден прятать этот кусочек. Под книги, не помню под что. Чтобы гость не заподозрил в нем ничего особенного. Гость зайдет, они будут разговаривать о пустяках, о том, что было на ужин, он будет говорить о курином супе и жарком, вспоминая что вечером грыз кислое яблоко. Кто-то из толпы не выдерживает – это, говорит, так похоже на нас. Как часто мы говорим о курице, когда на самом деле наши слова не дороже кислого яблочка с червячком.
Бельмонт понимал, что произошло на улице, и поэтому не хотел знать подробностей, в связи с чем старался говорить на посторонние темы, чтобы не расстраивать молодого человека. Но смешить он не умел и рассказывать длинные истории был явно не его конек, зато он мог говорить о семье так долго, как на то потребуют обстоятельства.
- Курица – это хорошо, особенно в супе. Моя краля совсем завтрак не готовит, - Говорит, утром – йогурты. Дождись, говорит, обеда, тогда и будет мясо. А я хочу не только в обед. У меня и утром хороший аппетит. Я не перевариваю эти егурты, они у меня уже из ушей льются. Но разве ее убедишь в этом?
Среди посетителей пивной не было ни одной женщины, кроме бармена. Она с грустью смотрела на эти картины – пьют, разговаривают, судачат, спорят, снова пьют и о чем-то думала. О своем муже, который тоже сгинул в одной из пивных города, может быть, в какой-то степени, и под ее влиянием.
- Этот человек быть может железную дорогу кладет или того пуще водолазом работает, - стучал по столу Ваня. - Ему некогда смотреть на окружающих. Он делами занимается. А тут пришел в музей и все разглядел. Этим же картинам века, а они учат. Разве художник знал, что придет человек из народа и все поймет. Может быть, он не хотел, чтобы мы узнавали себя. Он хотел этого не допустить, но мы сами допустили и теперь сравниваем.
Что произошло на улице? Он пытался остановить прохожего и разговорить его, но вряд ли ему это удалось. Потом то же самое попытался с другим. Наверняка его послали куда подальше. Потом стал заходить в крупные заведения – рестораны, кафе, банки. Много ли он смог обойти за это время? Или же забрался на памятник или фонарный столб, чтобы обратить на себя внимание и кроме милиции никто его не заметил. Еле ушел от них.
- Мой Пашка только с картинками книжки любит, - говорил Бельмонт. - Говорит, если книга без картинок, она не интересна. Все самое самое в них. Если без картинок непонятно. Вот штука. Так и в музее – человек увидел картинку и все понял. Если бы он то же самое прочитал, то вряд ли бы дошел сам до этого.
Ваня Крутоверстов понимал, что Бельмонт не слишком хочет углубляться в его философию, что ему достаточно незначительных комментариев по теме. А у парня болела душа. Не просто так он говорил о своем непонимании, а ему действительно не было спокойно. Душа горела, в груди что-то сжималось и он говорил…сейчас с Бельмонтом, так вышло и не потому, что ему очень хотелось, а потому что тот терпел и позволял говорить ему, не навязывая свою точку зрения.
- Нужно менять траекторию пути, - говорил Ванька. Заметно, что он устал. Отдачи не было. Игра в одни ворота. Он говорил уже неуверенно, но все также громко. - Нужно решать глобальные задачи. Нужно менять мировоззрение. Вот ты, мой друг, знаешь, как это сделать?
Если Ваня – был специалист по части баек, то Бельмонт знал меру, когда уже хватит. Поэтому он улыбнулся и сказал:
- Нет, не знаю. Давай еще по одной кружке. Я угощаю. У меня же сегодня день рождения.
- Хорошо, - согласился Ванька. Он посмотрел грустно на улицу сквозь грязное стекло кружки и увидел лишь едва различимые пятна – стекло было очень широким и все, что он видел ужасно искажалось – люди походили на животных, животные на людей, пивная была заполнена медведями, которые танцевали друг с другом, правда почему-то стояли на одном месте.
Бельмонт щелкнул пальцами и пышная официантка принесла им еще по две кружки. Он смахнул пену и хотел рассказать еще одну байку или продолжить тему, которая вывела его из равновесия, но не успел.
-Можно к вам? – спросил мужчина, подошедший к их столику. Перед ними был профессор из ВГИКа. Конечно, Ваня его сразу же узнал. Тот самый, который спрашивал у него про Гомера в институте и брезгливо смотрел на валенки во время приема экзамена.
- Понимаете, сударь, сегодня не я распоряжаюсь, - сказал Крутоверстов. – Вот, кто капитан этого кораб…точнее стола, - он указал на Бельмонта, который в этот момент снова бился с рыбой, на этот раз более удачно.
Профессор его не узнал. Или только сделал вид. Ваня не думал, что преподаватели ходят в пивную. По его мнению, они могут втихомолку пить дома или же около своего дома на скамейке с местной бутылочной интеллигенцией, соображая на троих, четверых и прочее количество человек.
-А что? – сказал капитан. - Пусть присоединяется. Места на нашем лайнере хватит на всех. Ставьте свои кружки.
У профессора в руках было две кружки пива. Он разгрузил себя, положил шляпу, примеривая ее к столу, где уже было изрядно испачкано, наконец, просто свернул и положил в карман пиджака.
-Хорошо, но при одном условии, - сказал Ваня.
-Каком? – с интересом посмотрел на него профессор. Это что-то новенькое – студент ставит условия преподавателю. Но ведь он бывший студент и соответственно сейчас этот старикашка для него не преподаватель, а обычный прохожий, к которому не надо в ноги кланяться.
-Он должен будет рассказать нам историю, и не просто там историю, чтобы она была ух…чтобы в ней был смысл, то есть чтобы мы ее послушали и сказали эхх, а ведь правда.
-Это сколько угодно, - причмокнул от удовольствия профессор. - Я работал в театре и знаю столько баек, что вам и не снилось.
- Ну, вы понимаете, да, что история должна быть особенной, не так… - Ванька бил себя грудь, показывая, какая, по его мнению, должна быть история.
- Я вас понял, молодой человек, - убедительно сказал профессор. Он в привычной своей манере достал очки, вытер их платочком, бережно свернул и положил в карман, взял в руку кружку и, не отпивая, словно та служила ему как реквизит или для равновесия, начал рассказывать:
- Заболел как-то в одном довольно-таки известном театре нашего старинного города актер. Имя его тоже слишком известно, чтобы называть, но мы будем в нашей истории называть его Маратом. Заболел видимо серьезно. День нет, два, все волнуются. Идут репетиции, а он не в кардабалете понимаете ли, а на ведущих ролях. Домой звонят, а дома жена и все время говорит, что он то спит, то еще что-то, то есть возможность поговорить с ним исключена. Что делать, если Магомет не идет к горе, сама гора…в общем решили его проведать, приходят к нему домой, допустим актер и режиссер, а дверь никто не открывает. Ну, решили во дворе поспрашивать, ну если что подождать, вдруг человек в больницу попал. Мало ли. Тут и человека жалко, и спектакль…В общем спросили бабушек на скамейках, дворника, еще одного местного старожилу и вот, что оказалось. Этот нехороший человек, вместо того, чтобы болеть, тамадой работает на свадьбах. Всыпали ему конечно по самое, но он так и не перестал этим заниматься. У меня, говорит, дети, и если я буду жить на актерскую зарплату, то похудею и ни один костюм мне подходить не будет. Знал чем бить. Так и пошло – он время от времени развлекает свадьбы, ну а все остальные стали терпеливо сносить его отсутствие. Поэтому, как только этого артиста нет, объявляют день Марата. Его день. Где наш Марат, спрашивают. И все друг друга поздравляют, как будто этот день праздником стал.
Профессор отпил из кружки, делал он это как-то по-особенному – маленькие глотки, каждый глоток не спеша, и большая кружка, которая была ему неудобна и поднимая ее он все думал как правильно из нее пить, обхватив двумя руками или же одной.
-И? – ждал Кутоверстов. Он смотрел на преподавателя, который когда-то пытался завалить того на экзамене и теперь сам с присущим выгодной позиции скептицизмом смотрел на пожилого «студента», не желая удовлетвориться ответом, понимая, что нужны дополнительные вопросы.
- Ну и вот, - кивнул головой профессор, продолжая искать изъяны в кружке и пытаясь распробовать пиво. Казалось, что он очень давно не пил или почувствовал, что пиво не по нутру.
-Я не понимаю, - сказал парень. - То, что он выбрал вместо театра – свадебные гульбища – ну никак не оправдывает его. Да и где тут скажите искусство? Да, ситуация происходила в театре и все. Но она никак не отражает ни одну из форм искусства, ничему не учит, не поражает воображение.
- Да при чем тут это? – спросил профессор. – Здесь это не имеет никакого значения. Зато традиция в театре появилась.
-Но она же возникла под влиянием отрицательного поведения, - настаивал молодой человек. Пожилой тоже не отставал от него. Бельмонт молчал, не желая вмешиваться, изредка улыбаясь, думая об увиденном, как о представлении в его честь.
- Ну что вы все говорите? – очень учтиво говорил профессор. - Им же скучно. Вот они и развлекаются. Это же так безобидно. Спектакль то был в результате выпущен. И все последующие тоже. А от скуки надо избавляться. Любой ценой. Вот они и выдумали день Марата. День конечно по-другому называется, но это не так важно. Главное, что они нашли в грустном смешное.
- То есть вы считаете, что наш народ портит искусство от скуки? – возмущенно спросил Ваня. - Это же ужасно.
- Но это так. У меня есть студенты. Один хочет снять блокбастер, другой копирует китайские боевики, говорит, что у нас еще не научились так делать. А те, кто что-то делает, вылетает, потому что у него столько энергии и он ее расходует направо-налево. Эти студенты не совсем понимают идти в народ. Они идут, пьют с этим народом, говорят о том, что все плохо в нашей стране. Нет, чтоб идти и менять. Нет, чтоб с помощью своего мира показывать и учить. Нет, они будут пить пиво и учить людей по-одному. Так проще, да еще подобрать нужно таких, чтобы были далеки от искусства, чтобы не могли отличить хорошего от плохого. Им бы говорить и пить без повода.
- Что вы имеете ввиду? – ожил Бельмонт, понимая, что приглашенный настроен не совсем положительно
-Да ничего, - перешел на более спокойный тон профессор. – Вы меня извините, что я вас побеспокоил. А то, что я сказал, может звучит как-то не слишком любезно, но он и сам это понимает.
Профессор молчал и смотрел на парня. Он не отрывал взгляда примерно минуту, потом поднялся, сказал спасибо и произнес то, что уже парень слышал на лекции, кажется самой первой:
-Искусство принадлежит народу и народ вправе сам им воспользоваться. Породил народ и убивать будет он же.
И вышел из пивной. Возникла пауза. Не было уже того раннего свободомыслия, просто свободы. Профессор ушел, но его слова все еще продолжали звучать.
- Я бы расстреливал всех тех, кто так говорит, - не удержался Бельмонт. – Он может быть интеллигентнее нас, зашел сюда только так, - смахнул со стола и что-то в воздухе. - И пиво не допил, интеллигенция. Нашим больше.
-Цыц, - сказал Ваня.
- Я говорю, спокойнее стало,
- Цыц, - повторял парень. – Молчи.
- Ты чего? – с обидой в голосе спросил Бельмонт.
- А ничего. Не понимаешь, зачем языком молоть?
-Да мы же разговариваем. Разговор поддерживаем. Под пиво. Здесь необязательна сама суть.
-Ах, не обязательна? – вскочил он. – И что все здесь говорят о пустом? Здесь десяток столиков и все пустомели? Так под пиво решили поговорить?
На него смотрели с непониманием.
В полночь он пришел домой. Осторожно открыл дверь. В комнате у сестры горел свет.
-Ты чего не спишь? – спросил он.
- Ага, он еще спрашивает, - всплеснула руками девушка. - Да мамка тебя пошла искать. Ты же в дом кино пошел. Наверняка после фильма в пивную зайдешь решила она. И не прогадала.
-Да, встретил дружка своего. Большого человека когда-то. Один фильм снял и ушел в подполье.
-Куда ушел?
-На завод. Семья пошла дети.
-Но разве это плохо?
-Нет, конечно. Это очень хорошо. Только…
Вошла мать. Она присела на скамейку в прихожей, услышала голос сына и сняла платок.
- Хочешь ужинать, - крукнула она.
- Нет. Чай поставь
- С душицей?
- Да, с ней. Сейчас особенно с душицей хочется.
Когда человек сдувается
В парке имени Матросова бодро проходил полдень. Три юные студентки проходили программу "заплыв в фонтане" и две из них собирали вокруг себя заинтересованную толпу. Присоединившиеся, в основном лица мужского пола, скинувшие с себя пиджаки и стянувшие галстуки преобразились с деловых джентльменов до безбашенных подростков, которым так этого не хватало. Вадим подъехал без опоздания. Его леворукая "Тойота" была вычищена до блеска - прерогатива его суженной, которая не могла терпеть нечистот, мышей и холостяцких пирушек. Он заметил парковую "вакханалию", хмыкнул и достал сигарету. Мы обнялись, присели за столик в летнем кафе и он жадно закурил.
Ты же знаешь, моя не любит, когда я никотином наполняюсь. Говорит, как-нибудь переполнишься через край, что я с тобой делать буду. Приходится только в твоем районе наполняться табаком."
Я молчал и иногда отводил взгляд. Мне казалось - он чем-то озабочен.
- Моя машина наполнилась мелочью. Двух-, рублевые, пятидесяти-, десяти-, пяти- и даже копеечные монеты. Мне кажется камеры оседают. Поехали на мост, свалим это в денежную яму и тем самым освободимся от груза. Я верю в кармическую связь между очищением и приобретением. Может тогда тачку сбросить - чем больше груз очищения..."
У Вадима был нервный тик. Когда он нервничал. у него начинала дергаться губа, а при более серьезных обстоятельствах нижняя челюсть.
- Две чашки кофе и бесплатный журнал.
Я решил организовать наше фри-тайм, так как он за себя не ручался. Теперь он молчал и порой отводил взгляд.
- Вчера была спортакиада на "Куршетке". Случайно попал. Договорился с теликом, так они всю студию привезли. То ли репортажей нынче нет, то ли действительно круче Куршетки может быть только Куршетка. У них даже лозунг появился «Не станет ли Россия кур щипать, а будет Россия в Куршетку играть».
Мой друг затушил сигарету, отвел взгляд от фонтана и пристально посмотрел на меня.
- Моя не поедет. Мы так решили. Сперва я, то есть конечно мы, а потом, когда я устроюсь - она приедет. Так будет лучше. Она тяжело переживает переезды, неудобства и большой город. А мы с тобой аскеты, для нас лишний раз не поесть не проблема, сон в кустиках, укрывшись лопухом - норма.
Он достал еще одну сигарету и долго не мог затянуться, так как поджигал фильтр, и это продолжалось, пока я не указал на ошибку. Официантка с красивыми ножками поднесла кофе и глянцевое издание. Я проводил ее ножки чарующим взглядом, а Вадим отвернулся, повторно хмыкнул, отчего закашлялся и выронил сигарету.
- А как же все вместе? Все проблемы,с самого начала. Вы только месяц как женаты. Всего-то успели в медовый месяц матрас помять и украинские луга. Может она передумает. Или слово?
Он листал глянец, не вчитываясь в рубрики, словно разминал пальцы и глаза, дабы узреть среди массы цвета и букв самое главное. Сегодня он одел футбольную футболку с логотипом нашей команды и пепел покрывал буквы на ткани.
"Слово - не воробей, слово - чиж."
С женой он познакомился в больнице. Он лежал с язвой желудка, она лечила сердце. В результате, ему не удалось завершить курс лечения, однажды ночью они сбежали, подкупив охрану имевшейся наличностью в размере ста двух рублей. Два рубля внесла Татьяна. Неделю они были в Крыму, родители не знали, что думать. На следующее утро после побега мама приходит в больницу и видит врача и весь медперсонал с разведенными руками. Мятая кровать, точнее две кровати, но девушка аккуратно ее застелила – вот все что осталось. Охранник Сережа после долгого отступничества признался во всем, правда успел уже потратить имевшую сотню. От него несло дешевым портвейном и луком. Когда парочка появилась, они недолго думая отправились в загс и через пару месяцев играли свадьбу. Я был свидетелем и меня неоднократно отводил отец невесты, качая головой «молодые еще, главное, чтоб жили». У него был затасканный вид, на нем были мятые брюки и рубашка на размер больше. Взгляд сквозь густые брови казался зловещим. Когда резали торт, отец стал размахивать руками и мне от него досталось. В общем Таня меня невзлюбила. Я устроил на свадьбе драку, а это плохая примета. Я только смеялся над этим.
Вадим был влюблен и разговаривать с ним не имело смысла. Жена была первой, он соответственно после. У него стал тише голос, он устроился на нелюбимую работу, с которой благополучно уволился, потому что у нас произошел разговор. На этот раз на кухне, прокуренной и заставленной пивными бутылками, в полумраке мерцающего света. Я говорил ему о том, что должен. О преимущества быть первым, о мужском эго и о причине, побудившей нас появиться на свет. Сперва друг больше думал о том, что оставил свою благоверную одну и часто смотрел на телефон, кивая головой, думая о чем-то своем. Но после третьей бутылки и крика за стеной, который всего лишь был очередной семейной разборкой семейной пары с шестилетнем стажем, он посмотрел на меня, хлопнул на столу и сказал то, что я уже давно читал в его глазах, но никак не мог услышать.
- Достало!
К утру он точно знал, что делать. Три дня я его не слышал. Он не звонил, а в ответ на мои звонки, отвечал сухо. –Еще нет, я с тобой свяжусь, когда все.
Он не мог говорить об этом открыто. Я чувствовал себя диссидентом, который сказал что-то такое, отчего могла измениться не только семейная жизнь двух провинциалов, но и всего города, в котором таких неуверенных, не знающих истин, больше допустимой дозы. Однако всем не поможешь.
И теперь он говорит, что мы едем вместе. Я не планировал никуда ехать. У меня были планы жениться и обзавестись детьми. Построить дом где-нибудь недалеко от города и по выходным курить кальян с пивом. Обсуждать Довлатова и Набокова. Сравнивать жизнь городскую и деревенскую, уподобляясь Шукшину. И тут мое мироустройство рушится. Мне казалось, что я был рожден, чтобы делать людей счастливыми, пробивать для них дорогу, лишь проектируя, но не участвуя в этом. А тут мне предлагается собрать сумку и тоже ехать. Я согласился, думая о том, что помогу на первых порах, а потом уеду, когда фундамент будет крепким.
Весь вагон спал и только два силуэта у окна шептались, предвкушая свои мытарства.
Оказавшись в столице всея Руси в шесть часов пятнадцать минут, мы узрели сумасшедшие потоки людей, бесмысленные потоки мыслящих организмов в розовых очках. Вот эта дамочка с сыночком на груди явно хочет найти отца и может знает где он находится. А этот тинейджер в большой косоворотке, выглядящий от этого старше приехал поступать в театралку или сразу сниматься в кино. Вадим грезил о кино. Паркер, Джармуш, Тарковский и Звягинцев. Вместо книг на полках у него гордо стояли киношедевры. "Полуночный экспресс", после которого он решил уехать в Турцию и поменять тюремную систему. "Ночь на Земле", после чего работая таксистом часто ассоциировал себя с черным французом, высадивший плебеев в 4 часа ночи.
Дом на Измайловской площади недалеко от фиолетового переулка заставил нас неоднократно улыбнуться и первые столичники оказались людьми дружелюбными и готовыми помочь. Лужи после ночного дождя отражали восходящее солнце и дарили нам новые незнакомые доселе эмоции. Мы были здесь, в том месте, в котором суждено свершиться. Или нет? Отнюдь таких мыслей у нас быть не могло.
"Проходите. Вас двое? Как же вы уместитесь в одной комнатке. Там же один диван. У меня есть кот Мушаря. А мужа нет. Шесть лет уже."
Добродушная бабуля встретила нас, угостила своим чаем из травяного букета, а я в вою очередь преподнес ей нашего медку трех сортов. Она обрадовалась, взяла хаир и убежала в свою комнату. Громко хлопнула крышка по-видимому сундука. Британец остался сидеть и буравить нас глазами.
"Ничего, привыкнем. Главное, есть крыша над головой и немного манки для кашки со сметанкой. Завтра на первый кастинг, а потом понесется душа...Ничего, шепотом тоже можно разговаривать. Хотя некоторые вещи можно и на руках объяснять. Кот смотри-ка не отходит. Ты смотри, ничего лишнего не сболтни. А то тебе несдобровать."
Вот что он сказала на следующий день.
"Мы с вами не уживемся. Нет, и трех дней не дам. Сейчас, то есть через час мне нужно уходить в больницу. Вы пойдете со мной. Нет, болваны, не в больницу. Вы пойдете на все четыре стороны. Но сперва плату за три дня, иначе милиция не спит, как и я впрочем. Торопитесь, мальчики."
Бабуля-дюплекс, этакий хамелеон - сперва показавший себя матерью Терезой, теперь точил топор на плахе нашего существования. Куда мы пойдем? Еще не было известно. Мне улыбалось то, что не придется ходить на цыпочках, говорить шопотом, использовать воду согласно регламенту на стене, слышать то, как старая женщина день и ночь рвет газеты для туалета своего котика, а мой друг не мог сходить в уборную, потому что после 12 она запирается на замок.
"До свидания. И всего вам доброго."
Мои дипломатические качества берут свое, и я не мог уйти от этой мерзкой старухи без доброго раскланивания.
Мы были свободны, но насколько эта свобода нас пугала. Особенно Вадима. Он уже успел два раза поговорить со своей суженной и три раза нажимал на сброс, потом несколько станций трепал мне нервы своим хладным взором и, наконец, звонил ей, успокаивая сладостными речами о предстоящих детях, внуках, правнуках.
Через два дня - после трудной ночи без определенного места жительства на вокзале среди вокзального мусора и тревожных взглядов и еще одной ночи в общежитии кооперативного техникума, ему и пришла светла мысль рвануть назад, в точку А, к тому колышку, от которого отвязала его родная женщина. Через два дня, не сходив ни на один кастинг, не постучав в ворота "Мосфильма", не положив голову под заклание какого-нибудь театра и, наконец, не продержавшись здесь хотя бы месяц для проверки всех средств, Вадя сел на поезд и умчался с чемоданом, с наполовину не ношенными вещами.
"Он уехал" - сказал я девушке, спрятавшись в душе общежития.
- Семья позвала, - прошептал я в трубку своей маме, ибо понимал, что спокойные потоки воды и полузакрытая дверь – единственная заслонка от обуреваемого мыслями о доме и тыквенных оладушках друга и единомышленника.
Когда человек сдувается как воздушный шар, это ничего - когда-нибудь снова наберет воздуха и вверх, не лопается же, как мыльный пузырь. Вадимка лопнул. По моему мнению. Хотя дал понять, что вернется. Окрепнет и вернется. Я сомневался. Но это был я. А в себя я верил. Холодные вокзалы и бабули-дюплекс меня не пугали. Они мне даже нравились. Наверное, и я им тоже был симпатичен. В какой-то мере.
Еще вчера я не думал, что останусь в этом городе. В конце концов я ехал помогать другу. Он уехал. Моя помощь была не к месту. Я его не понимал. Да и мне было немного грустно, что остаюсь один. Почему я не вернулся вместе с ним. Просто я понял, что еду в этот город за своим будущим. Оно где-то здесь. Не буду трать время попусту. С сегодняшнего дня начну искать. Есть одна квартира, где оно мне не улыбнулось. Понимаю, что подобных квартир будет множество, но с каждой неудачей я буду приближаться к моему единственному и правильному пути, где меня ждет составляющие хорошей жизни – семья, карьера и друзья, с которыми так приятно провести ночь на кухне, не взирая на мерцание света и напитки, которые могут быть крепкими, как и отношения.
Кому Нал Ка
Федор знал, что выберут его.
- Почему должен ехать ты? – говорил его сослуживец Гена Бородкин. - У тебя три года стажу и непереносимость.
-Какая такая непереносимость? – не понимал тот.
-Ты пьешь мало, - полушепотом казал Гена и подмигнул ему. На ужимки тот был горазд.
-А при чем тут это? – спросил Федор.
-Эх, молодой еще. В командировке главное налаживать контакт с новыми людьми. Ты же можно сказать от всего коллектива едешь и посмотрев на тебя увидят не только тебя, но и всех нас сразу.
- Тем лучше, что не пью. А ты что думаешь, что наш коллектив напоминает пьяную раскрасневшуюся рожу?
- Не в этом дело. Надо уметь в меру пить, в меру…
-Да ладно, - успокоил его Федор. - Я пью ровно столько, сколько надо и главное не пьянею, а опыт у меня больше твоего, стаж-то мой продолжился здесь. Есть еще семь лет в другой конторе.
- Ну и что ты видел за семь лет кроме стен кабинета и планов планов планов?
- Завидуешь, - прошептал он коллеге и склонился над проектом, который должен был сдать через неделю, но заканчивал уже сегодня. Он давно мечтал поехать в эту командировку. Он сам не понимал, что его тянуло. Все время в городе. За свои тридцать семь никуда не выезжал, так разве что в деревню, да на рыбалку с соседом. Домашним он был каким-то. И вот как только узнал, что к весне будет командировка в Москву, понимал, что должен поехать именно он. Засиделся. А тут столица, две недели на всем готовым и город, про которого только по телевизору, он увидит сам. Пройдется по улицам, глотнет воздуху. К тому же познакомится с другими людьми, столичными. Он их сроду не видел. Был один фанфарон, приезжал в бюро, так он даже и не заговорил с ним, хотя тот и подходил и спрашивал как столица, как купола, отливают? Что там с мусором. Куда его отвозят. На что тот не ответил, пожал плечами, оставив Федю в раздумье.
Вопросы были заданы не спроста. Дело в том, что Федор работал в архитектурном бюро. Это бюро уже без мало тридцать лет проектировало в городе мусорки. Именно так, где они должны находиться, важно удобство расположения. В Москву его направили, потому что он был лучшим в своем отделе, не смотря на разговоры коллег, завидующие ему.
Ну конечно барские условия, которые были обещаны тоже прельщали. Отдельное жилье. На самолете в Москву. Он ни разу то и не летал.
- Только смотри Федя, - говорил Марс Викторович, его начальник. – там все же люди того, образованные. Ты уж их не сильно учи. А то я знаю твою слабость.
Что было то было. Федя был сдержан в алкоголе, никогда не ходил налево и был в общем положительным, если бы не его болтливость по части профессиональной темы. То есть это наверное и хорошо, что человек знает свою работу и может поговорить о проектах, но он не был сдержан. Его иногда заносило так, что берегись. Но это случалось не всегда, чаще всего, когда он был чем-то недоволен. В столице все должно быть в порядке, думал как он, так и Марс Викторович. Почему? Так столица же. По-другому и быть не могло.
Сосед не поддерживал разговор и всю дорогу Федор смотрел в иллюминатор на крыло, которое отливало то розовым, то красным. Облака были похожи на слой дыма и не казались такими недосягаемыми, как это кажется с земли.
- Вот оно как, оказывается, - подумал Федор, - Не знал столько лет и еще лет двадцать не знал бы. Сосед спал, видимо летал он чаще и к полетам относился спокойнее.
Москва его встретила радушно. Он взял машину и таксист всю дорогу спрашивал его чем тот занимается. Федор, конечно, рассказал, но он не мог о своей работе говорить в двух словах, ликом обширна была эта тема. И вот они уже приехали на место, прошло уже пятнадцать минут, а пассажир продолжал говорить о проектах, о перспективах роста. Он был вежлив, ему задали вопрос, и она на него отвечал, не заботясь о том, что ответ может занять продолжительное время. Наконец, заговорила рация, водителя вызвали и он, извинившись, уехал, оставив Федора один на один с чемоданом и подъездом, в котором, по словам начальника, ждет апартаменты президентского класса.
- Ну что ж, - подумал он, - имею право.
Дверь открыла высокая худосочная женщина лет сорока. Она сказала добро пожаловать, знаем-знаем, провела по коридору и показала те самые апартаменты, в которых ему предстояло провести без малого две недели.
- Коммуналка? – кричал по межгороду Федор. – Апартаменты? Да там…вы сами видели в каком состоянии у них туалет? А ванная комната? Там же в день по десять человек моются. И все разной национальности. Только что хотел помыться, а там этих волос, как будто кота брили.
Конечно, то, что из обещанных условий выполнялось только несколько пунктов – была кровать и чистое белье, завтрак и ужин, но Федор привыкший всю свою жизнь вставать утром рано и пить кофе в полном одиночестве (жена вставала рано, а дочка еще была маленькой), сейчас вынужден терпеть целых двенадцать утр новых людей и делить с ними стол, а то и разговаривать с ними. Нет, разговаривать он любил, только утро – было для него тем часом, когда можно подумать о чем-то своем, сосредоточившись на самом важном. Поэтому его раздражение было понятно.
- Я требую, чтобы меня перевели.
-Не можем, дорогой Федор, - говорил директор, будучи готовым к такому разговору. - Деньги уже выделены, переведены и если только за свой счет.
Конечно, это было исключено. Не на курорте же он. Хотя разве были бы на курорте такие….
- Но это же антисанитарные условия. Тараканы, клопы, люди потные ходят, задевают друг друга. На кухне плита такая грязная, что мыть ее уже не имеет смысла.
-Скажешь тоже, большая разница. А то попалась бы тебе гостиница с сухим персоналом и стали бы они из тебя чаевые выжимать. А у тебя суточные итак небольшие. А так, на сувенирчики потратишь. Твоя Алка будет так рада.
-Да, но тут нет условий, - продолжал Федор, понимая, что сдается. А тем временем начальство твердило свое:
-Зато две минуты до места. Да и тебе сам бог велел познакомиться с коммуналкой, с квартирой, в которой зарождалась интеллигенция.
Федор немного поворчал, так, для виду, но потом согласился. Отдельная комната, есть туалет, ванная. Да, не ахти какие, но хорошо, что есть. А квартира ему понравилась. Правда, на кухне тараканы бегали и была огромных размеров паутина на высоте три метра, но эти тараканы были московские местные. Возможно, какой-нибудь умный человек их гонял и одновременно о чем-то думал. Например, о большом изобретении. Ведь не знаешь, когда оно, это великое изобретение придет в голову. Во время тараканьих бегов, либо когда штукатурка в комнате сыпется. Но обязательно что-то должно происходить, что-то должно быть не в полном порядке – только тогда приходят хорошие неспокойные мысли. Их он ждал. У себя дома, когда пил по утрам кофе, когда сидел на своем рабочем месте и перерабатывал, уходил позже всех и приходил раньше. Но эта чрезмерность ничуть не помогала ему, а скорее отдаляла его от тех мыслей, к которым он всегда стремился.
Хозяйку звали Леонора Зуфаровна. Худая, высокая женщина с большим горбатым носом, доставшимся ей по наследству от деда, про которого она всегда вспоминала добрым словом. В число добрых слов входят «родовитость», «внимание» и «вино». Последнее она не просто любила. Ее день начинался с вина и заканчивался им же. Без глотка исключительно белого вина, она не могла уснуть. В первый же день Федор узнал его вкус. Тогда и произошел первый московский разговор с москвичкой (с таксистом разговор не вышел, оборвался в неожиданный момент).
- Наш дом очень старый. В нем жили художники, поэты, был литературный клуб при литинституте, кормили голодных студентов и бомжей армия спасения. Потом приехал мой дед и купил все это. В своих краях он был крупный скотовод. После смерти мамы уехал, так как незачем было ему одному. Скотину продал. Дом сжег.
-Зачем сжег?
-Он сказал, что в этом доме жил и будут жить только его семья. Поэтому он вправе делать все, что считает нужным. Даже землю оставил за собой, оставив надгробный камень.
Это смутило Федора. Он видел, как оставались заброшенными дома, заколачивались и вызывали оторопь. Иногда на них вешались растяжки, что означало, дом собираются сносить. Таких растяжек было огромнее количество – они покрывали дом, выглядели как гробы, ожидающие своего часа, чтобы спуститься под землю. По-мнению Федора, это был тоже мусор. Все то, что находится на свой месте, относится к мусору.
- То есть вот такая большая гора мусора стоит где-то… - сказал он хозяйке. – но без них, это всего лишь мусор.
Леонора Зуфаровна была спокойным человеком. Вино ее скорее успокаивало, нежели вызывало агрессию, но то, что этот провинциал с такой легкостью отзывается о родительском достоянии, не могло не вызвать смятения.
-Это не мусор, это историческая память.
-Но народ-то не знает, что это исто-ричес-кая па-а-мять. Он проходит мимо, видит сгоревшие балки, камень заваленный, то есть он видит, грубо называя, хлам, и задается вопросом, а почему ни у кого не возникло желание убрать его.
Он понимал, что может быть не так разговаривает, слишком прямо, но знал, что откровение расположит и сделает его своим. Так он когда-то расположил к себе жену свою, друга Степана и начальника. Не спроста он его выбрал. Тут тоже важна искренность во всем. Он к начальнику по любому поводу. И по новым объектам, и по хоккею, и по удачной смете. Тот стал к нему относится, как к родственнику. Тут он тоже решил сродниться с этими коренными, стать на время своим.
- Разве можно прикасаться к истории? – говорила хозяйка. - Это же так просто, ясно, что каждая жердочка напоминает о чем-то очень важном, что по этим половицам они ходили, на этих стенах висели фотографии с родными. Да и вообще, все те, кто жив – они проходят мимо и вспоминают отца добрым словом. Да разве это плохо? Не это ли важно?
-Важно то, чтобы они вспоминали его хорошим словом, а не «кто навалил эту кучу мусора».
В этот вечер они не договорили. У хозяйки болела голова и она, пожелав доброй ночи, ушла к себе в комнату.
- Может быть, не надо было так? - подумал Федор и допил остатки вина. – Хотя почему нет? Они же тоже, пусть и москвичи, люди образованные, не все знают. Может быть, и я чему-нибудь их научу. Еще спасибо скажут.
На следующее утро он проснулся поздно. Часы показывали полдень, и за стеной уже кто-то усиленно гремел гантелями.
Второй день в городе прошел спокойно. Он ходил по центральным улицам, смотрел на расположение мусорных баков и контейнеров, обращал внимание на прохожих - что они делают, когда развернут мороженое, ждал, когда они его съедят, чтобы проследить судьбу обертки, куда девалось выпитое пиво и почему его чаще оставляли на асфальте, нежели в баке. Это его еще и в своем городе смущало.
- Ну как город? – спрашивал начальник.
- Красивый, - ответил Федя, - только у них тоже не все в порядке.
-Да ты что?! – воскликнул удивленный голос.
- Именно, - важно сказал командированный и изложил примерные наблюдения. Это у него заняло семь минут. Могло занять, конечно, больше, но межгород напоминал о минутной плате тревожным пиканием.
-Только не говори об этом на конференции, - уверял его Марс Викторович.
- Почему это?
- Не поймут. Интеллегенция. И будут правы десять раз. То, что видят они нам не видно.
- А что не видно? Разве у нас глаза другие.
- Другие. Они может быть понимают, где у них прорехи, но не делают акцент на них, так как есть другие более существенные проблемы
- А, вот что…
-Федя, Федя. Советую тебе сидеть и просто слушать. Впитывай, губка.
В московское бюро он пришел без опоздания. Как и к себе на работу, на полчаса раньше. Но его уже ждали.
- Здравствуйте, вы к нам практически с другой земли.
-Да, с другой.
Его угостили кофе, расспросили, как живет их стотысячный город и есть ли какие жалобы по части обустройства. Федор отвечал очень скромно, был немного зажатым, кратко говорил о городе, а памятнике, о истории происхождения и для чего-то приплел выдуманную им же историю о яме, в которую все кидают мусор и тот в ней исчезает. Заглатывает земля что ли. Московские коллеги оказались намного проще, чем думалось – им понравилась эта история и главный из них – седой, но очень импозантный мужчина с греческим профилем сказал, что было бы неплохо, если бы в каждом городе были такие ямы. Потом добавил:
- Если у вас будут какие-то предложения или вы хотите выступить на конференции, то пожалуйста. Милости просим.
У Федора екнуло в груди. Ну конечно он хотел выступить, ему было что сказать. Столько накопилось почти за десятилетие. И все как-то мелко, на собраниях, где к нему относились, как человеку без меры. Но тут-то так точно считать не будут, поверят, поймут. Но он не мог. Во-первых, должен был держать слово. Во-вторых, боялся. Вспомнились слова Бородкина о «лице». Вот тут он и засомневался. Не может он вот так от всех – от себя пожалуйста, но чтобы от всего бюро… В конце концов где я, - подумал он, - в командировке, да еще где – в Москве, а это значит нужно забыть о напряжении.
- Нет, знаете, я скорее за опытом, - сказал он и, пусть не это он хотел сказать, но чувство удовлетворения посетило его и он даже обрадовался тому, что это сказал и что сейчас его отпустят и предстоящую неделю будет ходить исключительно на конференции и слушать, записывать, но никак не влиять на ход развития.
- Ну что ж, - ответили ему, дали пропуск и пожелали удачи. Он вышел с таким двойным чувством, что вроде, как и снял путы, но почему нет той легкости. Возможно, он разочаровал их – а как хорошо начал, казалось, даже выбился из числа обычных командированных. Но решил остаться в тени, не высовываться.
- Вот так, - -сказал бы Марс Викторович, - молодчик, Федя, - пробубнил бы Гена Бородкин.
Вечером он познакомился с одним из жильцов. Его звали Кирилл, был он из Курска, работал уборщиком на территории торгового центра, ходил в запачканной одежде и был ужасно неопрятным. Все начинали разговор одинаково. Наверное, в этом была какая-то традиция. Что ж, традиции надо соблюдать.
- Как город?
- Красивый.
- Да, - согласился тот, и что хорошо здесь все свободны в выборе. Хочешь, будь собой, а хочешь корчи из себя другого человека. Я, например, здесь чувствую комфортно. Дышу, работаю, мечтаю.
- Захотел носить грязную одежду, носишь, - подумал Федор, - захотел спать в мусорном баке – ради бога.
- О чем же ты мечтаешь? – спросил он у парня. Тому было лет двадцать и Федору было не понятно, как можно в свои два десятка ходить в грязной одежде и не испытывать при этом неприятие. Сам он очень был обеспокоен своей гигиеной. И теперь не только своей, так как они будут находится под одной крышей около двух недель.
- Жить в большом особняке и не работать, - сказал Кирилл.
- Но за ним же нужен уход, - сказал Федор. – Разве нет?
- Ничего я справлюсь, - ответил тот. Но он не знал Федора, которому было мало справлюсь. Если ты намерен жить в большом доме, где нет городских удобств, то будь добр объясни как ты намерен жить и, конечно же, убирать мусор.
- Но туда не будет приезжать мусороуборочная машина. Она будет приезжать в городе. А там нет. И тогда что? Куда вы прикажете сваливать скопившийся мусор?
- Да ладно, что там, - воскликнул Кирилл. - Одна бумажка там, другая тут и что? Жить-то можно.
- Но ведь неприятно жить, когда вокруг тебя грязно, - сказал Федор, сам того не замечая, как кипятится.
- Нормально, - сказал парень. - Привыкаешь.
-Но зачем привыкать, если это неприятно, - не понимал командированный. - Привыкнуть можно к чему угодно, но жить в доме оформленным под помойку – это не правильно.
- А мне нравится, и что я с этим сделаю?
Действительно, ничего не сделаешь, конечно, попытаться можно.
- Наверное, ничего. Нужно понять, что жизнь в чистом доме намного приятнее, нежели….
Кирилл не понимал его. Он думал по-другому. И когда Федор в первый день конференции сидел в зале и слушал одного выступающего из таежного города, то едва не заснул. Тот говорил об известным всем фактах – дефиците, заводах для переработки, то есть говорил о том, что есть, а не то, что нужно изменить. Он шел домой и по дороге смотрел на мужчину, который ел банан. Кожура полетела мимо урны. Федор поднял кожуру, окликнул мужчину, тот не услышал. Во дворе девочка бросалась в мальчика песком, но он был на значительном расстоянии, поэтому она не могла ему навредить. И в этот момент, когда песок летел в воздух, устраивая такой фейерверк, он подумал, а куда бы во дворе можно было выкинуть, например, кожуру от банана или просто пакет с мусором. И он заметил, что некуда - во дворе не было ни одной емкости для этого. Как бы он ни искал, не обходил дом, ну нет их и все.
-А куда же вы деваете мусор? – спросил он вечером у хозяйки дома за очередной порцией вина.
-А кто куда? – равнодушно сказала та. - В основном складываем в коробку, и дворники уносят в соседний двор.
-Но это же неудобно. Вот у нас в каждом дворе есть мусорки и это правильно. Человек вышел с пакетом мусора и раз в контейнер. Порядок.
-Понимаете, какое дело, - говорила женщина. - У нас очень старинный двор. Вы наверное заметили, что у нас даже скамейки инкрустированные под старину, цветник и если еще поставить мусорный бак, то это испортит двор. Мне кажется какое чудачество будет, если будет железный бак стоять. Геракл из будущего.
- Но так можно же мусорку сделать в виде вазы. Так много парков, в том числе и ваш Аквариум».
-Да, но говорят, что это слишком дорого.
- Да разве может стоить дорого искусственная ваза?
- Дороже будет сохранить ее в первозданном состоянии.
Три дня он ходил и слушал, что говорят столичные коллеги. На четвертый не пошел, просидел дома, что-то писал, а на пятый день пошел прямо в бюро и высказался. В московском бюро его слушали с интересом. Он долго говорил о том, в наше время все больше проектируется мусорок, что означает, что мусора стало больше в десятки раз и что необходимо сократить.
На шестой день пришел с пакетиком.
-Это что у вас? – смеялись над ним.
-Это наглядный материал, - сказал Федор.
-В смысле?
-До работы две минуты. Пока я шел сюда, я насчитал всего три урны. Этот мусор я подобрал только в радиусе одного шага.
-Но мало поставить урны, нужно еще, чтобы человек додумался. А в этом и есть самая большая загвоздка.
- Неужели в столице и с этим проблемы? Тогда я не знаю.
Его это смутило. Он не сказал всего того, что хотел. В основном он задумался. На следующий день он снова сидел на конференции и посапывал. Вечером он пришел домой и не узнал его.
- Что здесь происходит? – спросил Федор
-Да к нашему Рамсулу брат приехал, - сказала Леонора Зуфаровна. - Празднуют.
- Снова будет много мусора, - подумал Федор. – И никто ничего не говорит. Все только думают об этом. Сколько можно. – И ему хотелось высказать народу – тому, кто любит после себя оставлять столько грязи. Он вышел на кухню. За столом удобно расположилось четверо. Они пили вино и неторопливо вели беседу.
- Да, дорогой, - с интересом спросил Рамсул.
-Выпить с вами хочу.
-Так садись дорогой, - гостеприимно ответил тот, другой подставил ему стул и стакан уже был наполнен и был поставлен прибор. Празднующие смотрели на новоявленного гостя и что-то ждали. Возможно, они понимали, что тот плохо понимает их диалект, а по-русски говорили плохо, и поэтому ждали, когда он скажет свое первое слово.
- Выпьем? – сказал Федор.
- Да, выпьем, - согласились все и заметно оживились. Чокнулись, осушили стаканы, закусили, думали, что можно будет говорить, но очередная пауза. Снова замерли в ожидании, что Федор что-то скажет. Через минуту он повторил:
- Выпьем еще?
- Непременно, - ответил Рамсул и добавил. – Закусывай. Мой брат такого барана привез. А это плов из него. Еще вчера был баран, а сегодня вкуснейший плов.
-Вот вы выпьете…- проговорил Федор.
-Выпьем дорогой, - согласился Рамсул. – Непременно. Ни капли не останется.
-Все скушаете… - продолжил архитектор.
-Обязательно закушаем.
-Куда мусор денете?
Нависла пауза. Последние слова прозвучали как приговор.
-Не будет у нас мусора, - ответил Рамсул.
-Ну как же. От вина…
-Ты видел наши бутыли. Э –э. Это же красота. Чтобы такой красивый сосуд выкинуть, нужно гадом быть.
-Ну, хорошо, а кости. От барашка.
-Сколько собак бездомных. Все им.
Федору нечего было сказать. Он не понимал почему так происходит, что кто-то умеет гулять шумно и весело и при этом не оставляет ни крошки, а другие молча мусорят. Он не мог этого понять. Последующие два дня он старался не смотреть вниз, обращать внимание не только на то, что находится на уровне щиколоток, а смотреть на людей, на памятники, заглянул в музей. Он старался не быть тем, кем он был. Это было очень трудно, но он понимал, что просто необходимо.
Когда он прощался с городом, он думал о том, что этот город красив и что он всегда будет красивым, даже если в нем будет какое-то количество мусора. Все очень относительно. То, что одним кажется ненужным, то есть мусором, для другого – важная вещь. Поэтому просто надо быть ближе к людям, не мусорить у них в доме, а в своем не допускать этого. Но без фанатизма, чтобы человек не чувствовал себя преступником, уронив бумажку в неположенном месте.
Самолет взлетел, оставляя за собой город, хорошие отношения, людей, которые живут и будут жить, свою педантичность, но самое главное он во время остановился. Показать лицом все бюро – это одно, но показать свое настоящее лицо – это немного другое. Последнее он всегда очень тщательно скрывал.
Он сидел в салоне и думал об этом. Он был настолько поглощен своими мыслями, что неожиданно закурил – взял в рот сигарету, поднес зажигалку и уже затянулся, как услышал над самым ухом:
-Извините, но в салоне нельзя курить, - сказала стюардесса, наклонившись к нему.
-Я знаю, просто как-то машинально, - сказал он, понимая свое нелепое состояние. Он бы никогда не сделал будучи…да что там, сделал же.
Он убрал сигарету, улыбнулся соседке, которая тоже сразу не поняла, что он сделал это не намеренно и удобно расположился в кресле. Впереди было три часа в воздухе.
Продолжение следует.