«Новая книга Виктора Власова – это не просто "очередная" книга. Сам автор уже "перерос" понятие очередной, как и понятие первый. Книга "Последний рассвет" является предысторией ПЕРВОЙ книги автора "Красный лотос" что тоже символично. Роман вышел не в Омске, а в Екатеринбурге при поддержке издательства Аэлита и лично Бориса Долинго. Поздравляем автора с очередной по счёту книгой!» – новость скопирована из Интернет-группы «Вконтакте» «Вольный лист». Подготовлена членом редколлегии журнала Игорем Федоровским. Страница группы: http://vk.com/volnyilist
ЯМАТО: НЕИЗВЕСТНАЯ ИСТОРИЯ
Несколько лет тому назад мне довелось познакомиться с Н. М. Трегубовым, «хорошим сибирским поэтом», как Николая Михайловича величает известный в нашем городе критик Н.В. Березовский (ну, и я согласен). Трегубов возродил, и долгое время возглавляет омское самодеятельное писательское объединение, принявшее имя Якова Трофимовича Журавлёва. Он и познакомил меня с молодым автором прозы Виктором Власовым. Кем-то «великим» этот автор не был, сочинял весьма посредственные повести и рассказы, которые приходилось редактировать Трегубову и прочим, более грамотным товарищам из обоих писательских союзов, снискавшим себе известность на региональном уровне – Трутневу, Лейферу, Березовскому, Богданову. С грамотой у Власова беда, зато «в порядке» с воображением, за что его и ценят писатели, и берутся ему помогать совсем не как бедному родственнику, а как коллеге. Кто-то поморщится как Березовский с Богдановым, – уж слишком упирают эти два критика на грамотёшку, никому спасу от них нет, – но, друзья мои, настоящие ценители творчества (как я) вкушают именно плоды воображения (а запятые мы и сами все расставим под своё буквоедское настроение)!
Воображением Власов богат. Больше того, он настолько открыт и непосредственен, что превратился на фоне безликой массы творческих имён регионального масштаба в яркий феномен, сравнимый разве что с Антоном Сорокиным, получившим от Давида Бурлюка «Удостоверение в гениальности». Мэтры омской литературы поражаются: как Власов, представитель Омской области, попадает на страницы известных изданий Питера и Москвы, ближнего и дальнего зарубежья. ЧТО в нём ТАКОГО, за что его любят издатели? Х-ха, господа мои дорогие, да именно за это – за НЕПОСРЕДСТВЕННОСТЬ, за ВООБРАЖЕНИЕ, за то, чего нет у вас, грамотные и умные.
Под чутким руководством Николая Трегубова сей юноша, любитель фэнтези, манги, начал интересоваться действительностью. В журнале «Преодоление» вышли в свет несколько рассказов гуманистического толка, два из которых я лично раскритиковал в пух и прах. Казалось бы, после моего «наезда» эта творческая личность до смерти должна обидеться, но такого не произошло, и мы начали сотрудничать. Обратите внимание, критики, на эту черту характера Виктора Власова, – он пишет критику и на литературных мэтров (как, к сожалению или к счастью, я читал в нескольких номерах газеты «Литературная Россия», на заслуженного деятеля культуры РФ А. Э. Лейфера и многих других), но умеет быть и самокритичным.
Там же, на страницах трегубовского «Преодоления», я впервые прочитал главы из повести В. Власова «Красный лотос». Надо сказать, автор данной статьи в японской истории не силён, но и тогда уже понял я, что произведение сие далеко не «историческое», как его охарактеризовал Николай Михайлович, потративший искорку таланта и время на то, чтобы отредактировать текст и написать к нему вступительную статью. Мне захотелось разобраться и понять, что всё же это такое, что за сочинение предложил Виктор Витальевич нам, омичам.
«Красный лотос» – это клан ниндзя… Возможно, ведь кланов таких было множество. Конечно, он выдуман автором, но это не возбраняется, лишь бы описания были реалистичными. Вот здесь-то и закавыка. Трегубов принял «за чистую монету», что повесть реалистична. Верно, это направление в литературе называется «реализм». Там, в повести, нет ни волшебников, ни драконов, зато реальная история Японии абсолютно иная! Читателям повесть понравилась простотой и знакомой эмоцией (любовный треугольник), но Бог мой, как мне-то, номинальному критику, этот жанр называть?
Исторического в нём только отсылка ко времени Эдо, к некоему «японскому средневековью вообще» – самураям, ниндзя, катанам, сюрикенам, чайной церемонии… Общепонятная такая «клюква»… Потому я и характеризую, и на том настаиваю, что «Красный лотос» – мультипликация. Нет, не манга, но и совсем далёкая от реальной истории фантазия. Родилась в Омске – это разнообразит впечатление об омской прозе, о «журавлёвцах», не вовсе замкнутых на прииртышских сельских мотивах, но способных иногда оглядеть окрестности, и даже одним глазком заглянуть «за бугор». Но японским читателям «Красный лотос» едва ли покажется интересным – хоть в редакции Трегубова, хоть в моей. Собственно, понравиться японцам – такая задача и не стояла, главное, надо понравиться соотечественникам. А что мы знаем, положа руку на сердце, о Японии средних веков? Самураи, ниндзя, катаны, сюрикены… Кто-то вспомнит: джонки!!! Кто следующий? «Японский городовой», «япона-мать!»… А продвинутые, кто читал Акунина-Чхартишвили, вспомнят «Алмазную колесницу», где европеец вкушал сколопендру. Ещё кто-то, знаток Жюля Верна, выцарапает из памяти «театр кабуки», длинноносых тэнгу… Кто-то опознает высокотехнологичную Японию в летающем острове Лапута Джонатана Свифта. Кто-то припомнит японцам Хабаровский процесс по делу «Отряда 731» и претензии на наши острова.
На фоне всех этих знаменитых авторов прошлого времени и современников наш выдумщик Виктор Власов выглядит чуть ли не историком Ямато! Ну, разве примитивная эксплуатация устоявшихся в сознании читателей стереотипов достойна творца? Нет, конечно, нет!
И вот, неисповедимо как, в воображении Виктора Власова рождается предыстория клана ниндзя «Красный лотос». Можно было писать в том же регистре, подёргивая читателя за нерв привычного и понятного возмутительно-сладостного переживания романтики «любовного треугольника». Однако Власов не был бы Виктором, то есть «Победителем», продолжи он такое. «Мой стих трудом громаду лет прорвёт, – писал В. Маяковский, – и явится весомо, грубо, зримо…», и под стать новаторству В. Маяковского, В. Власов решается написать предысторию своих мультяшных героев, знакомых читателям, но теперь более тщательно, по-взрослому, усложнённым стилем. Он по доступным источникам изучает действительность японского общества Средних веков и помещает в неё кое-кого из своих вымышленных персонажей, сочиняя каждому «прошлое». Он идёт на риск – и это без сомнения новаторство – расширяет словарь японских слов, уже знакомых читателю. Нам ведь не надо объяснять, кто такие самураи, ниндзя, что такое сюрикен, катана, кимоно, только этих понятий недостаточно для создания приближенного к оригинальному культурному ареалу впечатления. Японские предметы обихода настолько своеобразны, что подыскать адекватную замену им в родной речи непросто, а часто и невозможно – теряется «вкус» предмета, его смысл.
Все, кто имел возможность ознакомиться с отрывками из романа, указали на перенасыщенность его незнакомыми японизмами как на неудобство в чтении. Это так. Только восприятие текста во многом зависит и от квалификации читателя – для справедливой оценки вложенного авторского труда это важное уточнение! Кому из критиков придёт в голову корить, к примеру, Льва Толстого за фрагменты «Войны и мира», написанные на французском языке? Или К. М. Станюковичу предъявят обширную морскую терминологию в его рассказах? Или Жюлю Верну – за подробные и нудные перечисления обитателей морских глубин в тексте «20 000 лье под водой»? То же самое можно ответить и на претензии по поводу слишком длинных фраз у Власова. Господа, а как же классикам литературы простительно было сочинять предложения длиной по абзацу? Ещё одна трудность, обусловленная непривычным для читателей способом композиции, была озвучена в предварительных обсуждениях: слишком много персонажей, нелегко уяснить, какие между ними связи и отношения. Да, нам непросто так вот, «слёта», запомнить японские имена, титулы, названия должностей, но никто и не говорит, что этот роман – лёгкое чтиво! Автор всеми силами стремится утащить наше сознание целиком – туда, в японское Средневековье. Для жанра романа, в отличие от жанра повести, множество действующих лиц и прерывистость повествования характерны – автор романа рассказывает нам то об одних, то о других героях, придерживаясь в композиции лишь хронологической последовательности и принципа временного параллелизма событий. От читателя требуется вникать и терпеливо наблюдать приближения развязки, с верой в неизбежное грядущее воссоединение всех этих сюжетных линий в финальной сцене.
«Исторический роман» как жанр получил от своего создателя, Вальтера Скотта, такой посыл: автор постепенно внедряет в сознание читателей те самые стереотипы и закономерности, которыми мыслили и чувствовали в прошлом прототипы героев его повествования. Виктор Власов тоже постарался сделать это доступными ему средствами. Национальный японский колорит в романе «Последний рассвет» передаётся и через схематичность описаний места действия, и черезвычурность обликов действующих лиц, и через грубую образность авторской речи. У читателя возникает впечатление, будто на него навалили груду камней, тяжёлых, массивных как валуны на океанском берегу, не связанных меж собой ни рисовым клеем, ни расплавом свинца. Таким и предстаёт перед книжными Робинзонами культурное пространство японского Средневековья, породившего особую эстетику, воспринимаемую нами грубой, неуклюжей, резкой, ведь наши «европейские» вкусы воспитаны гармонией, симфонией красок и ощущений. Нашему чувству прекрасного близки и понятны этакая псевдо-рыцарская отвага и верность самураев, нежность и романтизм милых девушек-мико (и кошечек-нэко), обычаев любования сакурой, снегом, морем, эстетическая простота необычно функционального японского дома.
Только это не вся Япония! Далеко не вся!.. Те же «благородные» самураи от тогдашнего регента, алчного сибарита Тоётоми Хидэёси, сведшего в могилу сенсэя Сэн-но Рикю, создателя аскетичного этикета «японской чайной церемонии», имели привилегию пробовать новый катана, зарубив ею первого встречного. Хотите быть этим «первым встречным» уважаемые фанаты? Хотите быть «варваром», загнанным в поселение «бураку», откуда вам нет выхода и нет перспектив социального роста? И по сию пору «низкое происхождение» одного из влюблённых – преграда любви и счастью в японской семейной паре, каким бы современным и высокотехнологичным ни было их жилище. Острова, которые Япония требует у России – это родина айнов, народа презираемого и угнетаемого японцами, веками противостоявшего захватническому напору самураев Ямато. Фанаты, вы это помните, не так ли?
Власов продемонстрировал читателям следующее: суровый японский служака-самурай – это приукрашенный миф. Поклонники манги и вульгарные японисты, мнящие себя историками, воспринимают роман «Последний рассвет» с недоумением. У них в головах не укладывается, как это так, необыкновенные японцы – и вдруг такие же, как мы! Суровый японский воин, в норме способный совершить самоубийство из-за поруганной чести, так же трусит и плачет в ситуации искусного психологического прессинга, японские мастера и мудрецы попадают впросак, утончённость учителя боевых искусств в определённой психологической ситуации оборачивается пошлостью и тупоумием, а японская девушка-мико фантазирует о запретной любви… И вообще, японские нравы отчего-то очень напоминают европейские, точнее, общечеловеческие, хотя в них сохраняется, не смотря ни на что, специфический для японского средневековья оттенок.
В муках и сомнениях, рождался роман «Последний рассвет», и в нём история Ямато – совсем не та, что нам знакома, и персоналии в реальности совсем не те, что мы находим в Викитеке. Но, в общем, вполне узнаваемы тенденции Средневековья – мистицизм, жестокая борьба за власть всех против всех, суровость быта, социальные роли и нравы. В отличие от повести «Красный лотос» здесь, в романе, действующими лицами становятся ещё и сверхъестественные сущности. Но к манге это всё равно имеет мало отношения – необычные ситуации вполне объяснимы феноменом средневекового мистического сознания. Можете, кстати, этим проверить, насколько качественно вас «торкнуло» – если верится, значит ваше «путешествие сознания» состоялось…
Подобные сочинения относятся к жанру альтернативной истории, точнее, криптоистории, где утверждается, будто на самом деле всё происходило совсем не так, как написано в учебниках. В романе «Последний рассвет» в массе исторических персонажей узнаваемо только одно имя, связывающее известную историю с вымышленной: Токугава Иэясу. Власов старательно избегает всякого исторического подобия своих героев историческим лицам, но оставляет единственный пункт соответствия вымысла и реальности: именно Токугава Иэясу кодифицировал разнообразные уставы и гражданские нормы, передававшиеся устно и довольно-таки сильно различавшиеся от школы к школе, и положил начало общему традиционному облику Японии, знакомому нам всем. Именно его реформы лежат в основе «обликоморале» японца, каким мы привыкли его понимать, и который сейчас уходит в небытие в результате моды на всё европейское, распространившейся в Японии после 2-й Мировой войны. Прочие персонажи – все вымышленные, до единого.
Для чего это сделано? «Клюква» всегда искажение действительности, посему серьёзный писатель просто обязан её дискредитировать, и тогда нам открывается настоящее лицо того народа, его душа, его непростая наследственность. Утратив иллюзии, мы внимательнее всматриваемся в предмет обожания, обнаруживаем для себя новое, становимся более искушёнными, мудрее и умом богаче.
ЯМАТО: НЕИЗВЕСТНАЯ ИСТОРИЯ
Несколько лет тому назад мне довелось познакомиться с Н. М. Трегубовым, «хорошим сибирским поэтом», как Николая Михайловича величает известный в нашем городе критик Н.В. Березовский (ну, и я согласен). Трегубов возродил, и долгое время возглавляет омское самодеятельное писательское объединение, принявшее имя Якова Трофимовича Журавлёва. Он и познакомил меня с молодым автором прозы Виктором Власовым. Кем-то «великим» этот автор не был, сочинял весьма посредственные повести и рассказы, которые приходилось редактировать Трегубову и прочим, более грамотным товарищам из обоих писательских союзов, снискавшим себе известность на региональном уровне – Трутневу, Лейферу, Березовскому, Богданову. С грамотой у Власова беда, зато «в порядке» с воображением, за что его и ценят писатели, и берутся ему помогать совсем не как бедному родственнику, а как коллеге. Кто-то поморщится как Березовский с Богдановым, – уж слишком упирают эти два критика на грамотёшку, никому спасу от них нет, – но, друзья мои, настоящие ценители творчества (как я) вкушают именно плоды воображения (а запятые мы и сами все расставим под своё буквоедское настроение)!
Воображением Власов богат. Больше того, он настолько открыт и непосредственен, что превратился на фоне безликой массы творческих имён регионального масштаба в яркий феномен, сравнимый разве что с Антоном Сорокиным, получившим от Давида Бурлюка «Удостоверение в гениальности». Мэтры омской литературы поражаются: как Власов, представитель Омской области, попадает на страницы известных изданий Питера и Москвы, ближнего и дальнего зарубежья. ЧТО в нём ТАКОГО, за что его любят издатели? Х-ха, господа мои дорогие, да именно за это – за НЕПОСРЕДСТВЕННОСТЬ, за ВООБРАЖЕНИЕ, за то, чего нет у вас, грамотные и умные.
Под чутким руководством Николая Трегубова сей юноша, любитель фэнтези, манги, начал интересоваться действительностью. В журнале «Преодоление» вышли в свет несколько рассказов гуманистического толка, два из которых я лично раскритиковал в пух и прах. Казалось бы, после моего «наезда» эта творческая личность до смерти должна обидеться, но такого не произошло, и мы начали сотрудничать. Обратите внимание, критики, на эту черту характера Виктора Власова, – он пишет критику и на литературных мэтров (как, к сожалению или к счастью, я читал в нескольких номерах газеты «Литературная Россия», на заслуженного деятеля культуры РФ А. Э. Лейфера и многих других), но умеет быть и самокритичным.
Там же, на страницах трегубовского «Преодоления», я впервые прочитал главы из повести В. Власова «Красный лотос». Надо сказать, автор данной статьи в японской истории не силён, но и тогда уже понял я, что произведение сие далеко не «историческое», как его охарактеризовал Николай Михайлович, потративший искорку таланта и время на то, чтобы отредактировать текст и написать к нему вступительную статью. Мне захотелось разобраться и понять, что всё же это такое, что за сочинение предложил Виктор Витальевич нам, омичам.
«Красный лотос» – это клан ниндзя… Возможно, ведь кланов таких было множество. Конечно, он выдуман автором, но это не возбраняется, лишь бы описания были реалистичными. Вот здесь-то и закавыка. Трегубов принял «за чистую монету», что повесть реалистична. Верно, это направление в литературе называется «реализм». Там, в повести, нет ни волшебников, ни драконов, зато реальная история Японии абсолютно иная! Читателям повесть понравилась простотой и знакомой эмоцией (любовный треугольник), но Бог мой, как мне-то, номинальному критику, этот жанр называть?
Исторического в нём только отсылка ко времени Эдо, к некоему «японскому средневековью вообще» – самураям, ниндзя, катанам, сюрикенам, чайной церемонии… Общепонятная такая «клюква»… Потому я и характеризую, и на том настаиваю, что «Красный лотос» – мультипликация. Нет, не манга, но и совсем далёкая от реальной истории фантазия. Родилась в Омске – это разнообразит впечатление об омской прозе, о «журавлёвцах», не вовсе замкнутых на прииртышских сельских мотивах, но способных иногда оглядеть окрестности, и даже одним глазком заглянуть «за бугор». Но японским читателям «Красный лотос» едва ли покажется интересным – хоть в редакции Трегубова, хоть в моей. Собственно, понравиться японцам – такая задача и не стояла, главное, надо понравиться соотечественникам. А что мы знаем, положа руку на сердце, о Японии средних веков? Самураи, ниндзя, катаны, сюрикены… Кто-то вспомнит: джонки!!! Кто следующий? «Японский городовой», «япона-мать!»… А продвинутые, кто читал Акунина-Чхартишвили, вспомнят «Алмазную колесницу», где европеец вкушал сколопендру. Ещё кто-то, знаток Жюля Верна, выцарапает из памяти «театр кабуки», длинноносых тэнгу… Кто-то опознает высокотехнологичную Японию в летающем острове Лапута Джонатана Свифта. Кто-то припомнит японцам Хабаровский процесс по делу «Отряда 731» и претензии на наши острова.
На фоне всех этих знаменитых авторов прошлого времени и современников наш выдумщик Виктор Власов выглядит чуть ли не историком Ямато! Ну, разве примитивная эксплуатация устоявшихся в сознании читателей стереотипов достойна творца? Нет, конечно, нет!
И вот, неисповедимо как, в воображении Виктора Власова рождается предыстория клана ниндзя «Красный лотос». Можно было писать в том же регистре, подёргивая читателя за нерв привычного и понятного возмутительно-сладостного переживания романтики «любовного треугольника». Однако Власов не был бы Виктором, то есть «Победителем», продолжи он такое. «Мой стих трудом громаду лет прорвёт, – писал В. Маяковский, – и явится весомо, грубо, зримо…», и под стать новаторству В. Маяковского, В. Власов решается написать предысторию своих мультяшных героев, знакомых читателям, но теперь более тщательно, по-взрослому, усложнённым стилем. Он по доступным источникам изучает действительность японского общества Средних веков и помещает в неё кое-кого из своих вымышленных персонажей, сочиняя каждому «прошлое». Он идёт на риск – и это без сомнения новаторство – расширяет словарь японских слов, уже знакомых читателю. Нам ведь не надо объяснять, кто такие самураи, ниндзя, что такое сюрикен, катана, кимоно, только этих понятий недостаточно для создания приближенного к оригинальному культурному ареалу впечатления. Японские предметы обихода настолько своеобразны, что подыскать адекватную замену им в родной речи непросто, а часто и невозможно – теряется «вкус» предмета, его смысл.
Все, кто имел возможность ознакомиться с отрывками из романа, указали на перенасыщенность его незнакомыми японизмами как на неудобство в чтении. Это так. Только восприятие текста во многом зависит и от квалификации читателя – для справедливой оценки вложенного авторского труда это важное уточнение! Кому из критиков придёт в голову корить, к примеру, Льва Толстого за фрагменты «Войны и мира», написанные на французском языке? Или К. М. Станюковичу предъявят обширную морскую терминологию в его рассказах? Или Жюлю Верну – за подробные и нудные перечисления обитателей морских глубин в тексте «20 000 лье под водой»? То же самое можно ответить и на претензии по поводу слишком длинных фраз у Власова. Господа, а как же классикам литературы простительно было сочинять предложения длиной по абзацу? Ещё одна трудность, обусловленная непривычным для читателей способом композиции, была озвучена в предварительных обсуждениях: слишком много персонажей, нелегко уяснить, какие между ними связи и отношения. Да, нам непросто так вот, «слёта», запомнить японские имена, титулы, названия должностей, но никто и не говорит, что этот роман – лёгкое чтиво! Автор всеми силами стремится утащить наше сознание целиком – туда, в японское Средневековье. Для жанра романа, в отличие от жанра повести, множество действующих лиц и прерывистость повествования характерны – автор романа рассказывает нам то об одних, то о других героях, придерживаясь в композиции лишь хронологической последовательности и принципа временного параллелизма событий. От читателя требуется вникать и терпеливо наблюдать приближения развязки, с верой в неизбежное грядущее воссоединение всех этих сюжетных линий в финальной сцене.
«Исторический роман» как жанр получил от своего создателя, Вальтера Скотта, такой посыл: автор постепенно внедряет в сознание читателей те самые стереотипы и закономерности, которыми мыслили и чувствовали в прошлом прототипы героев его повествования. Виктор Власов тоже постарался сделать это доступными ему средствами. Национальный японский колорит в романе «Последний рассвет» передаётся и через схематичность описаний места действия, и черезвычурность обликов действующих лиц, и через грубую образность авторской речи. У читателя возникает впечатление, будто на него навалили груду камней, тяжёлых, массивных как валуны на океанском берегу, не связанных меж собой ни рисовым клеем, ни расплавом свинца. Таким и предстаёт перед книжными Робинзонами культурное пространство японского Средневековья, породившего особую эстетику, воспринимаемую нами грубой, неуклюжей, резкой, ведь наши «европейские» вкусы воспитаны гармонией, симфонией красок и ощущений. Нашему чувству прекрасного близки и понятны этакая псевдо-рыцарская отвага и верность самураев, нежность и романтизм милых девушек-мико (и кошечек-нэко), обычаев любования сакурой, снегом, морем, эстетическая простота необычно функционального японского дома.
Только это не вся Япония! Далеко не вся!.. Те же «благородные» самураи от тогдашнего регента, алчного сибарита Тоётоми Хидэёси, сведшего в могилу сенсэя Сэн-но Рикю, создателя аскетичного этикета «японской чайной церемонии», имели привилегию пробовать новый катана, зарубив ею первого встречного. Хотите быть этим «первым встречным» уважаемые фанаты? Хотите быть «варваром», загнанным в поселение «бураку», откуда вам нет выхода и нет перспектив социального роста? И по сию пору «низкое происхождение» одного из влюблённых – преграда любви и счастью в японской семейной паре, каким бы современным и высокотехнологичным ни было их жилище. Острова, которые Япония требует у России – это родина айнов, народа презираемого и угнетаемого японцами, веками противостоявшего захватническому напору самураев Ямато. Фанаты, вы это помните, не так ли?
Власов продемонстрировал читателям следующее: суровый японский служака-самурай – это приукрашенный миф. Поклонники манги и вульгарные японисты, мнящие себя историками, воспринимают роман «Последний рассвет» с недоумением. У них в головах не укладывается, как это так, необыкновенные японцы – и вдруг такие же, как мы! Суровый японский воин, в норме способный совершить самоубийство из-за поруганной чести, так же трусит и плачет в ситуации искусного психологического прессинга, японские мастера и мудрецы попадают впросак, утончённость учителя боевых искусств в определённой психологической ситуации оборачивается пошлостью и тупоумием, а японская девушка-мико фантазирует о запретной любви… И вообще, японские нравы отчего-то очень напоминают европейские, точнее, общечеловеческие, хотя в них сохраняется, не смотря ни на что, специфический для японского средневековья оттенок.
В муках и сомнениях, рождался роман «Последний рассвет», и в нём история Ямато – совсем не та, что нам знакома, и персоналии в реальности совсем не те, что мы находим в Викитеке. Но, в общем, вполне узнаваемы тенденции Средневековья – мистицизм, жестокая борьба за власть всех против всех, суровость быта, социальные роли и нравы. В отличие от повести «Красный лотос» здесь, в романе, действующими лицами становятся ещё и сверхъестественные сущности. Но к манге это всё равно имеет мало отношения – необычные ситуации вполне объяснимы феноменом средневекового мистического сознания. Можете, кстати, этим проверить, насколько качественно вас «торкнуло» – если верится, значит ваше «путешествие сознания» состоялось…
Подобные сочинения относятся к жанру альтернативной истории, точнее, криптоистории, где утверждается, будто на самом деле всё происходило совсем не так, как написано в учебниках. В романе «Последний рассвет» в массе исторических персонажей узнаваемо только одно имя, связывающее известную историю с вымышленной: Токугава Иэясу. Власов старательно избегает всякого исторического подобия своих героев историческим лицам, но оставляет единственный пункт соответствия вымысла и реальности: именно Токугава Иэясу кодифицировал разнообразные уставы и гражданские нормы, передававшиеся устно и довольно-таки сильно различавшиеся от школы к школе, и положил начало общему традиционному облику Японии, знакомому нам всем. Именно его реформы лежат в основе «обликоморале» японца, каким мы привыкли его понимать, и который сейчас уходит в небытие в результате моды на всё европейское, распространившейся в Японии после 2-й Мировой войны. Прочие персонажи – все вымышленные, до единого.
Для чего это сделано? «Клюква» всегда искажение действительности, посему серьёзный писатель просто обязан её дискредитировать, и тогда нам открывается настоящее лицо того народа, его душа, его непростая наследственность. Утратив иллюзии, мы внимательнее всматриваемся в предмет обожания, обнаруживаем для себя новое, становимся более искушёнными, мудрее и умом богаче.
