Моему другу Олегу,
который почему-то верит в доброту человеческую.
Может, он и прав.
О, эти волки!
Покусанные граждане
Сбесились все вокруг –
Уже друг друга жрут!
Михаил Нечаев.
Глава первая
1
Андрей Харитонов – сухой, жилистый мужик лет тридцати пяти с глубоко запавшими глазами и постоянной щетиной, которая вылезала через час после бритья – вышел во двор и постучал в одно из окон.
– Эй, дед! Ты ещё не помер?
За окном послышались медленные, шаркающие шаги, тяжёлое дыхание, стариковский кашель. Наконец окно открылось, и наружу высунулась широкая седая борода, покрытая тёмно-жёлтым никотиновым налётом.
– А-а… Андрюха? – Афанасий Устинов зевнул, обнажив остатки насквозь прокуренных зубов, и перекрестил рот. – Айда заходи, что ли?
– Некогда. – Андрей нацепил на себя лямки видавшего виды рюкзака. Рюкзак был явно тяжёлый, и внутри него что-то глухо звенело.
– Чего нагрузил-то?
– Замки. Пять штук, – ответил Андрей, хотя старику можно было не врать.
Устинов помолчал, обдумывая. Потом вынес вердикт:
– Зря ты это.
– С чего это зря?
– Как бы хуже не вышло. Разозлишь поганца замками, так он тебя вовсе спалит.
– Ты в Лиходеевке давно не был? – спросил Андрей и взглянул на часы – как бы не опоздать. Но старик не заметил жеста.
– Ты Ваньку Кузнецова знал? Пасечник тоже…
– Это который помер в феврале?
– Ну. Я у Ванькиной старухи участок купил в Воздвиженке. Она Ванькино хозяйство распродаёт сейчас, считай, задаром. Ну, я и купил. Десять соток – с домиком, с пасекой. Своих пчёл туда же определил…
– Так… Всё с тобой ясно, дед. Наложил в штаны… – Андрей со злостью сплюнул и полез в карман за сигаретами.
– Э-э, пустое мелешь. Погоди-ка…
Устинов исчез в глубине квартиры и через пару минут появился снова с плоской жестяной коробочкой в руках.
– Ты в бога веруешь? Или как? – ни с того ни с сего спросил он, пытаясь сбросить крышку толстым, распухшим от артрита пальцем. Наконец ему это удалось. – Ну так веруешь? Или нет?
«Ну, блин, богомол хренов! – подумал Харитонов. – Без того и на толчок не сядет, чтоб жопу не перекрестить».
Но вслух он ответил:
– Когда как. От случая к случаю.
– И то неплохо.
Устинов выудил из коробки потемневший от времени серебряный крестик на засаленной верёвочке и протянул Андрею:
– Возьми-ка. Повесь на шею.
Харитонов знал, что насчёт бога старик шутить не любит. Замялся:
– Зачем это?
– Бери, бери. Завтра спасибо скажешь.
Андрей усмехнулся про себя и надел крест на шею, чтобы отвязаться. И снова задал вопрос, ради которого и остановился под окном старика:
– Ты в Лиходеевке давно был?
– Дней десять как…
– Ну?
– Так я тебе о чём битый час толкую? Как оттудова приехал – сразу к Ванькиной старухе побёг. Участок купил. Место там доброе, церковь рядом…
– Ну, дед! Ты темнила… тот ещё. – Андрей сплюнул и пошёл прочь, жалея о потерянном напрасно времени.
– Во-во, побегай. Послушай, как петухи по ночам орут. После приходи, потолкуем! – донеслось ему вслед.
– С кем это ты, Афанасий? – услышал Устинов голос жены за спиной.
– Да Андрюха прибегал, Харитонов, – ответил старик, закрывая окно. – Опять на Лиходеевку лыжи навострил.
Старуха охнула:
– Ты ему сказал, нет? Про Лиходеевку?
– Как же, вразумишь дурака… – усмехнулся Устинов, грузно опустившись на стул. – Пусть сам сначала понюхает.
– А как же…
– Да никак. Я ж говорю – пусть сам понюхает… Ладно, давай чай пить.
2
Андрей Харитонов сидел на скамейке на платформе, ожидая электричку. Он не оглядывался по сторонам – всё было ему давно знакомо. Старый вокзал – одноэтажное бревенчатое здание в старинном стиле. Стены обшарпаны и исписаны матерными словами. Метрах в пяти от основного здания – будка дежурного с вечно сердитой женщиной неопределённого возраста внутри. Эта женщина сидела тут всегда, сколько Андрей себя помнил.
Подошла электричка – четыре облезлых вагона с побитыми стёклами и покорёженными дверями, половина из которых не открывалась. В кабине Андрей увидел знакомого машиниста, Александра Емельянова, и махнул рукой. Емельянов махнул в ответ и открыл дверь. Андрей забросил в кабину рюкзак и забрался сам.
Емельянов объявил в микрофон следующую станцию, и электричка тронулась.
Навстречу ехал грузовой поезд с лесом.
– Далеко рубят? – спросил Андрей.
– На тридцать третьем. Недорубы подбирают.
– Остатки, что ли?
– Ага. Работнички, мать их…
Лес шёл на редкость поганый – тонкомер, большей частью осина и берёза. Слишком долго и бездумно рубили леса вокруг Туймазов. Лес, некогда густой, постепенно вырождался. Вырубки были давно заброшены и зарастали бурьяном. Только деревья, растущие у насыпи, каким-то чудом уцелели. Ветки с молодой зеленью хлестали по кабине, скребли по вагонным стёклам.
– Работнички, мать их, – повторил Емельянов. – Все леса вырубили, воздух, воду засрали, а теперь кричат: спасай экологию…
Андрей не отвечал. На подобные темы Сашка Емельянов мог распространяться часами.
– Нет, ты мне скажи, какую экологию тут можно спасать, на хрен? – продолжал Емельянов. – Этот лес уже лет десять как мёртвый… А дорога? Говно, а не дорога! Того и гляди, шею себе свернёшь, на хрен!
Железная дорога действительно была не в лучшем состоянии. Рельсы проржавели насквозь, костыли в гнилых шпалах ходили ходуном. Сами шпалы менялись редко, наспех и без всякой пропитки.
– Лиходеевка! – объявил Емельянов и остановил поезд. Андрей открыл дверь кабины и вышел на платформу.
– Бывай, братан.
– Бывай, – ответил Емельянов и захлопнул дверь.
3
В Лиходеевке не сошёл никто, кроме Андрея. Посёлок был мёртв.
Электричка тронулась. Перестук колёс затих вдали, и Андрей остался в полном одиночестве.
На фоне яркой майской зелени резкими пятнами выделялись провалившиеся чёрные крыши домов, оседающих в землю. Кое-где в пустых глазницах окон сохранились стёкла, в которых плавилось вечернее солнце. Кладбищенская гнетущая тишина давила на барабанные перепонки, сводя на нет любое созидательное усилие и самую жизнь.
В окружающем пейзаже явно чего-то не хватало. Приглядевшись, Андрей понял: синеватый еловый лесок на горизонте за зиму бесследно исчез. В привычной глазу картине появилось ещё одно пустое место.
Андрей закинул рюкзак на плечо и медленно пошёл в гору по подсыхающей дороге. На душе было скверно. Решив сократить путь, он свернул с дороги и пошёл напрямик, по заросшим крапивой и бурьяном клочкам земли, бывшим огородам.
Его изба, купленная в прошлом году по дешёвке, стояла на отшибе возле леса. Андрей купил её только потому, что она отлично сохранилась. Рядом стояла изба Афанасия Устинова, сохранившаяся чуть хуже. А бараки для рабочих с лесозаготовок и торфоразработок сгнили почти полностью. Теперь там не жил никто, кроме крыс и бурундуков.
Не доходя до избы несколько шагов, Андрей увидел, что замок сбит и лежит на крыльце. Дверь приоткрыта.
– Сука, – произнёс Андрей. – Опять он.
Уже в течении года – с того самого дня, как Андрей купил избу – кто-то строил ему козни, явно стараясь выжить из Лиходеевки. Про себя Андрей окрестил неизвестного Пакостником.
Андрей поставил рюкзак на землю и отправился в обход.
Задняя дверь оказалась нетронутой. Дверь на сеновал тоже была в порядке. По крайней мере, замки были целы. Андрей подобрал с земли длинную палку и вернулся к воротам. Стоя в трёх шагах, он толкнул палкой тяжёлую створку. Она поддалась легко.
Переждав секунды три, Андрей вошёл во двор. Взошёл на крыльцо. Той же палкой толкнул дверь. Поводил палкой по тёмным углам. И, наконец, вошёл в избу.
В нос немедленно ударила вонь общественного туалета.
Андрей немного постоял, ожидая, пока глаза привыкнут к полумраку. Приглядевшись, увидел на обеденном столе глубокую суповую тарелку, вероятно, украденную из какой-то столовой. В тарелке тёмным завитком лежало дерьмо с воткнутой в него алюминиевой вилкой. Рядом стоял гранёный стакан, до краёв наполненный жёлтой застоявшейся мочой. На белой клеёнке была надпись фломастером: «Приятного аппетита».
Андрей выбросил «угощение» за окно, распахнул окна и принялся ходить по комнатам.
Без «угощения» не обходился ни один визит Пакостника. К тому же он никогда этим не ограничивался, следовало ожидать её какого-нибудь сюрприза. Возможно, даже сюрпризов.
Но на сей раз в избе он как будто ничего не тронул. Стёкла целы. Железная кровать. Новенький матрас… кстати, странно, почему Пакостник его не испортил. В прошлом году он в клочья изрезал детскую раскладушку, заранее оставленную для дочки.
Андрей подошёл к печке, открыл заслонку. Странно, всё в порядке. Даже дрова не тронуты – с марта, со времени прошлого приезда. Харитонов немного постоял, подумал и вышел во двор. По опыту он знал: Пакостник на мелочи размениваться не будет, так что лучше обнаружить «сюрприз» сразу, чем быть застигнутым врасплох.
В прошлом году, приехав сюда с шестилетней дочкой, Андрей открыл ворота и слегка замешкался, подтаскивая к ним тяжёлую алюминиевую флягу для воды. Это его и спасло.
Что-то со звоном оборвалось наверху, и прямо перед носом Андрея в землю вонзились тяжёлые навозные вилы.
Придя в себя, Андрей увидел на черенке обрывок толстой суровой нити. Нить была привязана к скобе и пропущена через планку, прибитую над створками ворот. Небольшое усилие – нить лопалась и…
Андрей представил на секунду, что Лиза могла проскользнуть впереди него, и без сил опустился на землю – бледный, как мел. А Лиза, не подозревая, какой опасности только что избежала, спокойно обошла вилы и присела на корточки среди россыпи ромашек.
С тех пор ни жену, ни дочку Андрей с собой не брал.
4
Между ним и Пакостником была объявлена настоящая война. Дважды Харитонов устраивал засады. Он незаметно пробирался в дом и сидел там двое суток, стараясь ничем не выдать своего присутствия. Даже почти не курил, поскольку Пакостник мог учуять его по запаху дыма. Но Пакостник так и не появлялся.
Однако через неделю Андрей снова обнаружил на столе «угощение» с пожеланием приятного аппетита, а в сарае – безнадёжно изрубленные десять мешков с картошкой. Весь собранный урожай.
Третья засада также пропала впустую, и Андрей оставил во дворе двух ротвейлеров, одолженных у приятеля. Как раз тогда он купил у деда Афанасия четыре улья и поставил их во дворе. С дедом же Афанасием Андрей договорился о кормлении собак и присмотре за пчёлами.
От деда Афанасия он и узнал о том, что произошло через два дня после его отъезда.
Старик ушёл в лес – собирать какие-то травы, которые добавлял в чай. Внезапно он услышал выстрелы – один, второй…
Опасаясь, как бы самому не нарваться на заряд дроби, дед Афанасий обломал длинный толстый сук, нацепил на него кепку и неспешно двинулся к избе.
Пока он шёл, стрелок успел скрыться. Все четыре улья были перевёрнуты, обе собаки застрелены. У одной ещё подёргивались задние лапы, но и она вскоре вытянулась и затихла.
Дед Афанасий в тот же день поехал в город и рассказал обо всём Харитонову.
Андрей закопал собак в лесу и забрал из избы всё более или менее ценное. А для стрелка «забыл» на подоконнике пачку патронов с тройной порцией пороха. Калибр он знал отлично, поскольку ружьё было украдено у деда Афанасия двумя неделями раньше.
5
Больше Андрей Харитонов в Лиходеевку не приезжал. Во-первых, времени не хватало, во-вторых, пропало желание обустраиваться. Четыре улья, купленные у деда Афанасия, Андрей предпочёл оставить на его пасеке. То лето для пчеловодов выдалось на редкость удачное, мёда было много, и старик сидел в Лиходеевке почти безвылазно. Изредка приезжал в город и докладывал Андрею: всё в порядке, стёкла и замки целы. Вроде никто после тебя не бывал.
За лето Устинов накачал со своих двадцати ульев две с половиной тонны мёду. Можно сказать, озолотился при нынешних ценах. Две фляги он осенью привёз Андрею – от тех четырёх ульев. И Андрей решил попробовать ещё раз.
В начале марта он привёз на грузовой платформе в Лиходеевку шесть мешков цемента. Прошёлся по рассыпающимся баракам и наковырял из печей пару тысяч штук кирпича и сложил их во дворе под навесом. Заодно лично убедился: в доме никто, кроме него, с осени не бывал.
И вдруг – очередное «угощение». С пожеланием приятного аппетита. Пакостник открывал новый сезон.
Глава вторая
1
С тяжёлым сердцем Андрей вышел из провонявшего дома во двор. Вздохнул. Сел на крыльце и закурил.
Нельзя сказать, что он не подготовился к новым «боевым действиям». Мешки с цементом, например, он спрятал в дальнем углу сарая. Сверху набросал гнилых деревяшек и насыпал прошлогоднего сена. Цемент был спрятан надёжно, и Андрей за него не беспокоился. Зато кирпич лежал на виду.
Андрей обошёл дом и заглянул под навес.
Около полусотни штук кирпича было разбросано и разбито, но основная кладь осталась. Скорее всего, затея показалась Пакостнику слишком трудной, надрываться не стал.
Однако Андрей отлично знал: такой мелочью Пакостник ни в коем случае не ограничится. Никакой дурак не полезет в такую даль только ради «угощения» и полусотни битого кирпича.
Андрей побросал битый кирпич обратно под навес – пригодится замутить фундамент – и пошёл проверить мешки с цементом. На всякий случай.
В сарае было темно, хоть глаз выколи. Под ногой глухо хрустнула гнилая доска. Выругавшись, Андрей зажёг спичку. И выругался снова.
Все шесть мешков были распороты и залиты водой. Цемент, естественно, схватился, и казалось, что сарай завален каменными глыбами.
В памяти всплыла фраза, то ли мимоходом прочитанная, то ли где-то услышанная: «Нет человеку спасения от человека». Андрей не умел выразить это словами, но чувствовал – весь мировой идиотизм до дна исчёрпывается этой короткой фразой.
Матерясь на чём свет стоит, Андрей вернулся в избу. Вяло, без аппетита сжевал бутерброд и запил чаем из маленького термоса. Потом долго сидел в сумерках и курил, глядя в окно. Иногда он опускал взгляд – но в глаза бросалось издевательское пожелание Пакостника, и Андрей поспешно отворачивался к окну.
Наконец он встал и закрыл окна и двери. Сортирная вонь выветрилась без остатка, к тому же к ночи стало изрядно холодать. Андрей снял с гвоздя поношенный тулуп, чтобы укрыться, и лёг на кровать.
2
Он уже засыпал, когда одна мысль, чёткая и ясная, заставила его вздрогнуть и сесть на кровати.
На цемент Пакостник наткнулся вовсе не случайно. Специально искал. Поэтому и бросил возиться с кирпичом – знал заранее, что сумеет устроить кое-что покруче. Стало быть, знал или слышал от кого-то, что Харитонов завёз к себе в Лиходеевку шесть мешков цемента. А то, что в тарелку в очередной раз насрал – так это, скорее, по привычке.
Андрей интуитивно понимал, что его догадка верна. Прошлогодние события это полностью подтверждали.
Три раза он устраивал засады – в общей сложности проторчал в кустах ровно неделю. Но Пакостник так и не появился. Зато чётко приходил через день, максимум через два. Как раз, когда Харитонов дежурил на работе.
Выходит, Пакостник был вполне в курсе всех его дел?
Решил Харитонов, скажем, завести пасеку, а через день после отъезда ульи оказались на земле. И собак застрелил, козёл. А значит, и ружьё у деда Афанасия он спёр не случайно – знал, что собаки во дворе. Тем более что в лес с ружьём идти было рано, не сезон…
А картошка? Десять мешков, как одна копеечка. А уж про цемент и говорить нечего…
Андрей вскочил с кровати и стал ходить по избе туда-сюда.
По всем признакам выходило, что этим самым Пакостником был кто-то из числа его знакомых. Но какие причины? На кой хрен и кому это понадобилось? Чего ради целый год творить одну пакость за другой, рискуя в конце концов нарваться? Если бы знать эти причины – он бы в конце концов вычислил Пакостника.
Андрей снова сел и запустил пальцы в волосы. Перед глазами всплывали знакомые лица, одно за другим, и каждое из них Андрей примеривал на Пакостника.
Одних он отмёл сразу – они даже представления не имели о Лиходеевке. Другие отпадали потому, что Андрей понятия не имел, чем мог до такой степени им насолить. Третьих он подозревал, но оправдал для себя по самым разным причинам.
В какой-то момент он согрешил даже на деда Афанасия. Вот уж кто мог при желании портить соседу жизнь! Но потом Андрей вспомнил: именно Устинов посоветовал ему купить этот дом. Даже подсказал адрес хозяина. И ещё много чего не срасталось. Нет, старик тут явно ни при чём.
Андрей перебрал в памяти всех своих знакомых, но так ничего и не выяснил. Вся его жизнь была на виду – соседи, коллеги, многочисленные знакомые, родня… Многие видели, как он привёз домой этот самый цемент, как потом грузил на платформу, подгадывал к очередному дежурству. Да мало ли? В общем, чтобы вычислить Пакостника, не хватало самого главного – побудительного мотива, как говорят законники. Зачем бы? Корысть? Вряд ли – навар с него невелик. Месть? Но Андрей был человеком не злым, сговорчивым, и потому не представлял, кому мог насолить до такой степени.
Зависть? А чему тут завидовать? Работает он в охране рынка – деньги небольшие, по нынешним-то временам. Ну, охотой да рыбалкой иногда пробавляется – тоже доход… Но разве ж это деньги?
Но тогда вообще непонятно, ради чего Пакостник отравляет ему жизнь. Разве что просто так, из любви к искусству. Мало ли придурков на свете…
«А интересно, почему старик сбежал? – неожиданно подумал Андрей. – Неужели этот козёл его допёк?»
Деду Афанасию тоже доставалось от Пакостника. Правда, поменьше, чем Андрею, поскольку старик сидел в Лиходеевке почти безвылазно. Но… То у него было украдено ружьё. В другой раз Пакостник перевернул только что смётанный стожок. А как-то развалил поленницу…
Но неужели этого хватило, чтобы старик бросил налаженное хозяйство – с огородом, с покосом?
«Но ведь бросил же, – думал Андрей. – Перебрался в Воздвиженку за пятьдесят километров… с чего бы?»
Вот этого Харитонов никак не мог понять. Для расчётливого, хозяйственного старика поступок более чем легкомысленный. Скорее всего, Пакостник тут ни при чём. Старик не из пугливых и лишней сентиментальностью не страдает. При случае может и пристрелить – да так, что и концов потом не найдёшь.
Но в чём тогда дело?
Новая мысль окончательно спутала весь ход рассуждений Андрея. «Чёртов старикан! Ни слова ясного от него не дождёшься – всё с намёками да наворотами, мать его за ногу!» – подумал он, вспомнив недавний разговор. И снова лёг.
Но заснуть не получалось. Андрей лежал, курил. Посидел. Выкурил ещё одну сигарету. Походил по избе. Потом взял фонарь и отправился по нужде.
На улице было темно – фонарей в Лиходеевке сроду не было – и холодно. Должно быть, опять заморозки. Ветер то налетал, то ослабевал, донося до Андрея чьи-то голоса.
Мысли, словно измученные карусельные лошадки, бродили по кругу, ничего нового не добавляя. Андрей вернулся в дом.
И вдруг остановился посреди комнаты.
Голоса?
Откуда тут взяться голосам? Посёлок давно мёртвый. Показалось, наверное…
Он прислушался. Нет, вот оно. Два голоса – мужской и женский. Кажется, переругивались. И плакал ребёнок. Голоса раздавались где-то неподалёку – видимо, в ближайших бараках.
Андрей взял фонарь и вышел посмотреть, кого это занесло сюда на ночь глядя, да ещё с ребёнком. Он шёл не спеша, освещая яркий круг у себя под ногами. От этого пятна темнота сомкнулась вокруг ещё плотнее, и Андрей уже ничего не различал по сторонам.
Шёл он довольно долго, но голоса как будто не приближались. Он миновал ближние развалюхи с чёрными провалами окон. В темноте они казались незнакомыми и страшными. Андрей скользнул лучом вдоль стен, никого не увидел и пошёл дальше.
Дорога пошла под уклон, и Андрей сообразил, что идёт к станции. Он обошёл весь посёлок, но голоса звучали так же далеко. Андрей сделал ещё шагов десять и остановился. Перебранка и плач, только что звучащие где-то впереди, теперь явственно слышались за спиной.
– Что за чёрт? – произнёс Андрей вслух. Он погасил фонарь, подождал, пока глаза привыкнут к темноте, и стал осматриваться.
Рядом послышался звон разбитого стекла, и Андрей вздрогнул. Немного погодя крикливый, явно пьяный голос затянул невразумительную песню. Пять-шесть голосов вразнобой и невпопад подхватили мотив. Снова зазвенело разбитое стекло, и визгливый девичий голос послал кого-то на три известные буквы. В ответ раздался звук поцелуя и похабный смешок.
Плакал ребёнок.
Мужик бранил бабу.
Баба на чём свет стоит крыла мужика.
Где-то залаяла, загремела цепью собака.
Андрею стало жутковато. В посёлке не было ни души, он готов был в этом поклясться. Если бы тут кто-то был – наверняка вышел бы поинтересоваться, что за тип с фонарём тут шастает. А может, и морду бы набил… Но никто не появился.
Но откуда же тогда голоса?
Андрей ущипнул себя – не спит ли он? Потом сложил ладони рупором и гаркнул в ночь:
– Э-эй! Кто здесь?!
Постоял. Прислушался. Никто не обратил на его крики внимания. Не смолкла песня. Не прекратилась перебранка. Снова гавкнула собака… Словно мёртвый посёлок жил своей обыденной убогой жизнью. Голоса звучали всё так же неотчётливо, и Андрей не смог разобрать ни слова. О смысле он догадывался только по интонациям.
Стуча зубами от холода, Андрей вернулся к своей избе. Толкнул ворота. И вдруг, не зная зачем, резко обернулся. И вздрогнул. Почудилось, что шагах в двадцати за ним движется белая размытая фигура, отдалённо напоминающая женский силуэт.
Андрей шагнул вперёд. Полоснул лучом света вдоль дороги.
Луч выхватил из тьмы бетонную сваю, неизвестно когда, кем и для чего тут забитую.
Андрей не засмеялся. В час ночи бетонная свая, похожая на привидение, не показалась ему смешной. Он выругался и вернулся в избу. Лёг на кровать и завернулся в тулуп, пытаясь согреться. После такой прогулки он чувствовал себя на редкость мерзко.
Но Андрей Харитонов был человеком сугубо практическим и в чудеса сроду не верил. У всякого «чуда», полагал он, есть какое-то научное объяснение. А если нам кажется, что объяснения нет – значит, мы его хреново искали.
Внезапно вспомнился дед Афанасий, заставивший его повесить на шею крест.
Представив на своём месте набожного старика, Андрей нервно усмехнулся. То-то, должно быть, бородища дыбом стояла от страха…
3
– Ку-ка-ре-ку-у!
От неожиданности Андрей так и подскочил. А через мгновение расхохотался в полный голос.
Да не из-за этого ли «чуда» дурной старикан бежал, бросив своё хозяйство? А ведь так и есть! Послушай, говорит, как петухи по ночам орут…
Ну, дед! Вот придурок так придурок! Докатился, домолился божий одуванчик! «Петухи орут», мать его за ногу!
Таких историй «с петухами» Андрей сам мог бы рассказать с десяток, не меньше. Причём эти истории случились не с кем-то и не где-то, не «с дядькой в Киеве», а с ним самим. Например, однажды, году в восемьдесят шестом это было, Андрей тогда в армии служил, в ракетных войсках. Скучали они с одним парнем, Толиком Казённых… Кобзоном его называли… на ночном дежурстве. Так там тоже всю ночь петухи в ушах орали. Их часть в самой глухой тайге, до ближайшей деревни – километров сто, не меньше. А петухи орут. И ладно бы Андрей один слышал, так нет – Толик то же самое. Как заорёт петух – оба слышат. Плечами пожимают.
И ничего. Живы остались, никто не помер.
Лет пять назад почти такая же ерунда приключилась. Но тогда Андрей уже один был. Зимой шёл по лесу на лыжах. И вдруг неизвестно откуда потянуло запахом свежей выпечки. Причём сдобной выпечки. И до того отчётливо, что слюни потекли. Андрей часа два шёл, отплёвывался – потом отстало.
Но самый диковинный случай произошёл с Андреем в позапрошлом году.
В городе неизвестно почему начался настоящий голод. В магазинах – шаром покати. Даже хлеб с перебоями шёл, чуть не на драку брали. Андрею пришлось взять посреди зимы отпуск и пойти в лес. Он договорился с хозяином охотничьего балагана – не за спасибо, конечно, обещал поделиться. А там – как получится.
За день Андрей дошёл до места. Наутро снова встал на лыжи и пошёл. Отмахал километров тридцать, не меньше. Зато в первый же день нашёл стоянку. Судя по следам, лосей было четверо или пятеро, не считая лосят. Вернувшись в балаган, Андрей принял на радостях солдатские сто грамм, решив выйти с утра пораньше.
Но везение на этом закончилось. На следующий день ударил мороз и разыгралось солнце. Снег хрустел так, что слышно было за три километра. К лосям на выстрел было не подойти.
Погода не менялась неделю, вторую. У Андрея от безделья глаза на лоб лезли. Он обрастал бородой и целыми днями гонял пустой чай. Иногда выходил, стрелял тетеревов на лунках. Долгими вечерами жарил их и снова гонял пустой чай.
Однажды утром, выйдя по нужде, Андрей увидел шестерых охотников, шедших на лыжах мимо балагана. Все шестеро были в маскхалатах, на валенках белые чехлы. Они негромко переговаривались. Андрею их лица показались знакомыми, но узнать он никого не смог.
Первой мыслью Андрея было: «Бежать надо. Если егеря, так за браконьерство в два счёта срок влепят, не охнешь. И поди потом объясняй, что в городе жрать нечего».
Однако все шестеро прошли мимо балагана, словно не заметили. И тут Андрей спохватился: да ведь это его ищут! Он уже две недели здесь пропадает, жена, небось, извелась вся…
Хотя с чего бы? Он же сказал, что будет недели через три, не раньше. И потом, если эти мужики отправились на поиски, то зачем бы им маскхалаты? Нет, тут что-то другое. Скорее всего, начальникам надоела чёрная икра с осетриной, и они решили размяться, побегать за лосятиной. Потому и сделали вид, что не увидели. Ты, мол, нас знать не знаешь, и мы тебя не видали. А тот, что шёл впереди – наверняка егерь. Ходит на лыжах лучше других.
– Большевики хреновы! – усмехнулся Андрей и собрался войти в балаган. Но тут ему в голову пришла другая мысль.
За тридцать километров от города никакое начальство пешим не потащится. Начальники били лосей с машины – заедут на делянку и бьют. Андрей называл это «охотой в домашних тапочках».
Но если не начальники, то кто?
Андрей решил их окликнуть. Мало ли что он тут делает? Если бы его застукали с убитым лосем – пожалуйста, вяжи его. А мысли, как говорится, к делу не пришьёшь…
– Э-эй! Мужики! – крикнул он на весь лес.
Мужики не обернулись. Даже не вздрогнули. Неужели не слышали?
– Стой! – крикнул Андрей. – Портянки размотались!
Лыжники и ухом не повели. Андрей бросился в балаган, схватил ружьё, снова выскочил и дважды выстрелил в воздух. Но и на выстрелы ни один не обернулся.
Через минуту лыжники скрылись в лесу.
«Ну уж дудки! – подумал Андрей. – Я в ваши гордые рожи всё равно загляну». Он наспех встал на лыжи и рванулся через поляну. Но почти сразу остановился.
Никакой лыжни, кроме его собственной, на поляне не было.
Сейчас, думая об этих случаях, Андрей вспоминал слова своей покойной бабки: «Мало ли что человеку в одиночку почудится. Не всякому верь».
Он и не верил. Случай с петухами наверняка был слуховой галлюцинацией. Случай со сдобной выпечкой – обонятельной. А те шестеро в маскхалатах были то ли миражом, то ли опять-таки галлюцинацией, на этот раз от безделья. Андрей полагал, что и голоса ночной Лиходеевки можно было объяснить довольно просто.
«Ну, дедок! Божий одуванчик! Погоди, расскажу во дворе, как ты тут со страху обосрался! Надо же – петухов испугался, старый хрыч…»
С этой мыслью Андрей и заснул – словно провалился в яму.
Под утро сквозь сон ему послышалось, что по избе кто-то ходит. Мозг, наполовину спящий, немедленно выдал образ покойной бабки. Бабка подоткнула на Андрее тулуп, чтобы он не мёрз, накрыла его ещё чем-то…
4
Андрей вдруг проснулся, как от толчка. В голову пришла странная мысль. Дед Афанасий, по его словам, сбежал из Лиходеевки десять дней назад. Значит ли это, что все эти десять дней в посёлке продолжалась эта тайная ночная жизнь? Или он, Харитонов, подоспел как раз к очередному представлению?
Если это мираж, то довольно странный.
За окнами намечался рассвет. Андрей зевнул и поёжился: за ночь из избы вытянуло всё тепло. Он выругал себя: вот кретин, не догадался с вечера затопить печь! А всего-то и надо было чиркнуть спичкой – дрова в плите были специально для такого случая. Андрей встал и пошёл к печке.
Пока разгорались дрова, он остервенело тёр клеёнку на столе, стирая надпись. Внезапно мимо него, едва не задев, метнулась какая-то тень и с силой ударила в стену. Затем в уши ударил грохот, и изба наполнилась клубами едкого чёрного дыма и хлопьями пепла. Андрей метнулся в сторону, к стене, инстинктивно схватив тяжёлый табурет. Сквозь дым он разглядел – на полу что-то горело.
Поленья!
Наконец сквозь дым и сажу Андрей разглядел, что дверца плиты сорвана и висит на одном шарнире. Через неё в избу и валил дым – едкий, с запахом серы.
– Твою мать! – произнёс Андрей. Он открыл все окна, на ощупь пробрался к двери, распахнул её. Горящие поленья выбросил за окно.
Дым потянуло наружу, и Андрей увидел развороченную плиту с сорванной дверцей. И только теперь понял, что произошло.
Пакостник преподнёс очередной сюрприз – нашпиговал плиту порохом. Должно быть, отомстил за патроны.
– Ну ладно, – произнёс Андрей вслух. – Воевать так воевать. Но теперь, сукин ты сын, я сам на тебя буду охотиться.
Он наломал зелёных веток черёмухи, связал веник и наскоро, без воды, прибрал избу. Потом поправил плиту и снова повесил дверцу, чтобы лишить Пакостника удовольствия.
Закончив уборку, он закурил и взглянул на часы. До первой электрички оставалось часа полтора. Андрей поставил на стол рюкзак, открыл и вытащил четыре тяжёлых амбарных замка и огромный медвежий капкан с тяжёлой цепью и пробоем на конце.
Приехав в Лиходеевку в марте, Андрей покопался в инвентаре, оставленном прежними хозяевами, и наткнулся на капкан. И прихватил с собой, не очень-то понимая, зачем он может понадобиться. Капкан, правда, порядком проржавел, и одну пружину пришлось заменить – она лопнула мгновенно.
Андрей поставил капкан на пол. Взвёл. Придавил самодельным веником тарелочку.
Стальные челюсти с лязгом сомкнулись, и перерубленные черёмуховые прутья брызнули в разные стороны.
Глава третья
1
Туймазинский районный прокурор Гольдштейн припарковал свой «Джип-Чероки» на стоянке у вокзала. Прибытие поезда только что объявили, и основная масса пассажиров толпилась на платформе.
Гольдштейн был плотным, крупным мужчиной с тяжёлым, малоподвижным лицом и тяжёлыми веками. Из-за этих век его глаза казались вечно сонными. Он вылез из машины и неторопливо двинулся к убогому деревянному зданию вокзала. Молоденький сержант милиции, столкнувшись с прокурором, поспешно отдал честь. Гольдштейн не глядя кивнул и пошёл дальше.
Остановился он у киоска «Роспечати».
– Бухалово есть? – рявкнул он, наклоняясь к окошку.
Киоскёр вздрогнул и выпустил из рук журнал. Гольдштейн успел заметить на обложке иностранную надпись и голую девку, которую удовлетворяли сразу двое негров с огромными причиндалами.
– Ф-фу, Вениамин Соломонович! – выдохнул киоскёр. – Вы же так до срока в могилу втолкаете!
– Что, неохота?
– Ясное дело…
– Напрасно. Говорят, там теперь лучше, чем здесь.
– Вот пусть они сами и идут, кто это говорят.
На вид киоскёру можно было дать от тридцати до семидесяти лет – обычный вид обычного алкаша с солидным «стажем».
– Я тебя спрашиваю, бухалово есть?
– Вот бренди. Виски «Джонни Уокер». Вино красное «Хванчкара»…
– «Абсолют» есть?
– Разумеется. Для хорошего человека…
– У тебя что, ликёроводочный завод? Или «Роспечать»?
Киоскёр угодливо хихикнул. Гольдштейн махнул рукой:
– Ладно, давай бренди. И прессу… по экземпляру.
– Журналы брать будете?
– Давай. Вот этот не надо. И этот… убери.
– Может, видео?
– Не надо пока.
Гольдштейн расплатился и собрался уходить. Но внезапно вернулся и глянул в мутные, бегающие глаза продавца. Перевёл взгляд на журнал, который продавец успел поднять.
– С наваром работаешь?
Киоскёр замялся:
– Ну… так, ребята иногда подбрасывают. Раз в месяц.
– Сколько?
– Так это, по-всякому бывает…
– Смотри, соврёшь – проверку устрою.
– К основному если брать… ну, на круг тысячи полторы выходит.
Гольдштейн усмехнулся:
– Хрен с тобой, бизнесмен. Живи, торгуй. И службу не забывай, понял?
– Как не понять, Вениамин Соломонович? Приглядываю…
– Ну-ну. Бывай.
Во время разговора с продавцом Гольдштейн зацепил боковым зрением фигуру высокого парня с дорожной сумкой через плечо. Парень топтался под расписанием, пока не тронулся поезд. Теперь же он встречал Гольдштейна возле «Чероки», сверкая обаятельной белозубой улыбкой.
– Вы Гольдштейн? Вениамин Соломонович? – спросил он, делая шаг навстречу.
«Ишь ты, Карнеги выискался, – усмехнулся про себя прокурор. – Порядочному человеку эти улыбочки ни к чему». Он равнодушно кивнул, бросил кипу газет и журналов на заднее сиденье. Сверху – бутылку бренди. Жестом пригласил молодого человека в машину:
– Прошу.
Тот, не смущаясь сдержанным приёмом, сел на переднее сиденье. Уже в машине он некоторое время с любопытством разглядывал хозяина. Наконец протянул руку:
– Малахов Александр Иванович, – отрекомендовался он. – Прибыл в ваше распоряжение.
– Из республиканской прокуратуры? – спросил Гольдштейн.
– Точно.
– Так, – кивнул Гольдштейн. – А остальные?
– Остальные? Увы, ничего про них не знаю. Могу отвечать только за себя.
– Понятно.
Гольдштейн повернул ключ, положил руку на рычаг. Но трогаться не спешил, о чём-то размышляя.
Малахов Александр Иванович тоже молчал. Но, похоже, молчание его не особенно тяготило.
– Надолго к нам? – спросил Гольдштейн, не поворачивая головы.
– Как ко двору придусь.
Гольдштейн хохотнул:
– То-то у расписания торчал. На обратный путь прикидывал, или как?
– Или как, Вениамин Соломонович. Я не хотел светиться возле вашего джипа.
Гольдштейн в недоумении поднял на него тяжёлый взгляд:
– Не понял?
Вместо ответа Александр сунул руку за отворот куртки и показал Гольдштейну костяную рукоять. Большим пальцем нажал никелированную кнопку, и пятнадцать сантиметров хищно мерцающей стали с мягким щелчком вылетели наружу.
– Это ещё откуда? – удивился Гольдштейн.
– У проводника купил, – объяснил Малахов. – Мордастый такой жлоб. За пятихатку сторговались.
– Пятихатка? Надо было изъять, и точка. И оформить привод.
– Ни в коем случае. Я ещё насчёт пушки договорился, недели через две.
Гольдштейн присвистнул:
– Ну ты и лопух, Саша Иванович… или как там тебя?
– Да, Иванович.
– Пушками торгуют в подворотнях – это раз. В темноте и мимоходом – два. Через тридцать третьи руки – три. И чтобы рыло нельзя было разглядеть – четыре. А ты – с проводником…
– Я думаю, так и будет, – кивнул Малахов, решив не обижаться на «лопуха».
– Ладно, в подробности не вникаю. Готовь акцию.
Гольдштейн неторопливо вывел «Чероки» со стоянки и покатил по разбитой дороге с остатками асфальта. Он направлялся в центр города. Всю дорогу прокурор молчал. Только когда они проезжали мимо приземистого здания из светлого силикатного кирпича, бросил:
– Прокуратура.
Проехав метров сто, кивнул направо:
– РОВД… На соседней улице суд.
Некоторое время джип петлял по старой части города с однообразными пятиэтажными домами и перерытой во многих местах проезжей частью. Потом мелькнули деревянные корпуса, похожие на больничные, и через минуту Гольдштейн с визгом посадил машину на тормоз.
– Конечная, – бросил он. – Поезд дальше не идёт.
Александр вылез и осмотрелся.
2
Они оказались на окраине Туймазов.
Окраина, в отличие от убогого центра, радовала глаз. Тут и там стояли деревянные и кирпичные коттеджи, похожие на терема. С полгектара соснового леса. На фоне вечернего неба темнела колокольня церкви, похожая на огромного шахматного ферзя. Купол блестел в свете закатного солнца.
Рядом с церковью стояла трёхэтажная вилла.
– Местный приходской поп себе отгрохал, – объяснил Гольдштейн. – Ванька Барсуков – это в миру. А в сане – отец Амвросий, ни больше, ни меньше. Жук, между прочим, тот ещё. У меня, прокурора, власть и связи, а этот – словом Божьим кормится. И неплохо. Я тут стороной кое-какие справочки навёл.
– То есть?
– Очень просто. Усопших, допустим, родственников помянуть – от двадцатки до стольника, в зависимости от поминального списка. Крестины, венчание, покойника отпеть – полтинник и выше. Заказной молебен – сто пятьдесят с рыла. Пожертвование на храм – половина пенсии. Да ещё трудовое участие в добровольно-принудительном порядке. Кто уклоняется – тем грозит адом на веки вечные. Или стыдит персонально каждого, сам слышал. Грехи ни в какую не отпускает. Словом, разбойник. Зато дом да храм – вот они, прокурора переплюнул. «Кадиллак» бронированный имеет.
Они пошли к дому Гольдштейна. Этот дом был гораздо скромнее поповского – двухэтажный и не такой роскошный. Гольдштейн между тем продолжал:
– У поповича прихода пока нет – но на храм с гаражом батька со своих прихожан насшибал. Где-то под Брянском. Торговля у него кое-какая. Пластмассовый образок – двадцатка. Крестики… алюминиевая штамповка – пятнадцать. Золотые, серебряные – соответственно, выше. Свечи… ну, и так далее. Как говорится, не сеем, не пашем, только хрен… пардон, крестом машем. Вот такие пироги, Саша Сергеевич.
– Иванович.
– А я что сказал? А… ну да. Так вот ты мне и скажи, на кой хрен русскому мужику сажать себе на спину этого мироеда Ваньку Барсукова со всеми его спиногрызами? Ведь сказано же: Бог не в церкви, а в душе твоей. А потому «молитесь втайне, а не как фарисеи».
Они взошли на высокое крыльцо. Гольдштейн открыл дверь и вошёл. На пороге он обернулся и бросил:
– Проходи, гостем будешь.
Вслед за хозяином Александр вошёл в полутёмную прихожую и стал осматриваться.
Свет проникал через высокое витражное окно с цветными стёклами. Вдоль стен – множество дверей. На второй этаж вела полукруглая лестница с ажурными резными перилами.
Пока Александр осматривался, Гольдштейн исчез. Потом его голос раздался откуда-то из глубин дома:
– Ангелина, у нас гость. Принимай!
Александр услышал лёгкое движение у себя за спиной и обернулся.
Одна из дверей справа бесшумно открылась, и в прихожую вошла роскошная пышнотелая шатенка в чём-то длинном, густого вишнёвого цвета. Возможно, это был халат. Но от обычного халата он отличался, как уссурийский тигр от домашнего кота. Правда, не халат украшал хозяйку, а наоборот. Перед Александром стояла совершенная роза. Мягкая ткань подчёркивала чувственные пропорции. Глядя на это чудо, Александр впервые в жизни до конца понял смысл где-то прочитанной фразы: «Женщина должна уметь одеться так, чтобы выглядеть как можно более раздетой».
Ангелина на мгновение приостановилась и бросила на Александра взгляд. Александр понял, что оценка была взаимной и вполне приличной для него.
Он улыбнулся дежурной, ничего не значащей улыбкой, догадываясь, что такую женщину легче привлечь равнодушием, чем навязчивым интересом. Представился:
– Александр. Добрый вечер.
Хозяйка, неслышно ступая по мягкому ковру, подошла почти вплотную и подала руку:
– Ангелина Владимировна. Очень приятно.
И вдруг на её лице показалась такая откровенная, вызывающая кокетливая улыбочка, что Александр совершенно растерялся. Чтобы скрыть замешательство, он склонил голову и слегка коснулся губами узкой руки с удлинёнными музыкальными пальцами. «Вот это да, – пронеслось в голове. – Настоящая танковая атака! Но какого чёрта?»
Когда он наконец поднял глаза, на губах хозяйки играла улыбка – улыбка победительницы. «Понятно, – подумал Александр, – это называется «демонстрация боевой мощи». Всего одна улыбочка – и от напускного равнодушия противника не осталось и следа. Опасная женщина, надо от неё держаться подальше».
– Ну что же мы тут стоим? – сказала хозяйка. – Этот Гольдштейн ужасный мужик, честное слово. Мало того, что оставил гостя в одиночестве – так мы ещё вынуждены самостоятельно знакомиться, словно на улице.
Голос Ангелины был низкий, грудной и очень сексуальный. Таким голосом можно было возбудить даже мертвеца.
– Да оставьте вы вашу ужасную сумку здесь! Или, может, вы мне не доверяете?
– Ну что вы…
– Бог ты мой, какая тяжёлая…
– Позвольте, я сам…
В прихожей возник Гольдштейн.
– Знакомься, Ангелина. Это Александр Малахов, наш новый следователь… вместо зарезанного Грабарчука, – добавил он с некоторым значением в голосе.
Что-то, похожее на мгновенный электрический разряд, пронеслось в воздухе, Александр это почувствовал. На лицо Ангелины набежала тень, а Гольдштейн, резко развернувшись, пошёл в гостиную.
– Прошу пожаловать за мной, – раздался в дверях его голос.
3
Ужинали молча, изредка обмениваясь ничего не значащими репликами. Декоративная, низко висящая люстра освещала лишь центр стола и руки людей. Лица и фигуры оставались в тени. Углы просторной гостиной и вовсе терялись в темноте, лишая возможности полностью рассмотреть интерьер. «Как в доме с привидениями», – неожиданно подумал Александр.
Гольдштейн совершенно ушёл в себя. Он, казалось, не слышал, когда к нему обращались, или отвечал невпопад. Ангелину это не то тревожило, не то раздражало – Александр не мог понять.
Внезапно Гольдштейн обернулся к Александру и в упор спросил:
– Они там что, мне не верят? Или за дурачка считают?
Александр отложил вилку, вытер губы и ответил:
– По существу «о них там» я мало что знаю, Вениамин Соломонович. Но когда я пришёл за направлением, мне сказали: «В Туймазах в прокурорах сидит некий Гольдштейн». Я сказал, что знаю. Мне говорят: «Что ж, тем лучше. Когда-то этот Гольдштейн был отличным оперативником, настоящим волкодавом. Провёл много красивых раскрытий и опасных задержаний. Но законник из него оказался никакой, последнее время он вовсе мышей не ловит. На районе куча убийств зависло «глухарями» , в том числе убийство следователя Грабарчука. Профилактика на нуле. А Гольдштейн в оправдание несёт какую-то параноидальную чушь с запахом серы и требует людей».
– Матвеев? – спросил Гольдштейн.
– Что? – не понял Александр.
– Я говорю, Матвеев напутственные речи держал?
– Он самый.
– Дерьмо коровье. Узнаю его стиль.
Ангелина покачала головой:
– Нет, вы только послушайте! Ну и манеры!
– Молчу, молчу, – махнул рукой Гольдштейн. И действительно надолго замолчал, глядя в какую-то только ему известную точку.
Ангелина и Александр на неопределённое время оказались предоставлены сами себе.
– Александр Иванович, вы женаты? – последовал типично дамский вопрос.
– М-м? Не уверен.
– О-о! – На лице Ангелины впервые за весь вечер появился неподдельный интерес.
– Всё просто, уважаемая Ангелина Владимировна, – объяснил Александр. – Моя жена стала меня презирать за то же самое, за что в своё время полюбила. Тогда я был щедр, после стал транжирой. Я человек честный – но уж лучше мне быть взяточником или вором. Раньше я был человеком не обидчивым и покладистым – теперь выяснилось, что во мне нет ни капли мужского самолюбия. Когда-то я считался вежливым, деликатным и в меру скромным… а теперь я – шут гороховый и тряпка. Каждый может вытереть об меня ноги, потом взять взаймы сколько хочет, и я сто лет не решусь напомнить негодяю о долге. И кому, спрашивается, я такой нужен?
Ангелина расхохоталась искренне и заразительно. Александр взглянул на мрачное лицо Гольдштейна и подумал: неужели можно быть несчастным рядом с такой чудесной женщиной? Впрочем, Александру тут же пришло в голову, что всякое чудо, становясь привычным, теряет свои чудодейственные свойства.
– Александр Иванович, бедненький! И что же вы собираетесь делать дальше? – смеясь, спросила Ангелина.
– Мы решили разбежаться. Тем более что я уже знал, куда бежать и зачем.
– Так вы попросту сбежали сюда?
– Совершенно верно.
– По причине вашей замечательной душевной щедрости, доброты и скромности?
– Да. Кроме того, заметьте, я поступил как честный человек, из которого не получился семьянин.
Ангелина покачала головой:
– Это всё ужасно как благородно, уважаемый Александр Иванович. Но я хотела бы выслушать мнение вашей жены. Её версию случившегося, как говорит Гольдштейн.
– Вот видите, вы тоже не поверили ни одному моему слову.
– Почему тоже?
– Точь-в-точь как моя жена.
Послышался глухой тяжёлый удар, словно чем-то тяжёлым задели по стене – зимой так трещат деревья на сильном морозе. Гольдштейн встал и поспешно вышел. Александр удивлённо посмотрел ему вслед.
– Что это?
– Не обращайте внимание. Это к Гольдштейну… Хотите ещё кофе?
– Очень.
– А сами вы из скромности не решились попросить, не так ли?
Ангелина с кофейником в руках обошла стол и встала у Александра за спиной. Она наклонилась, чтобы дотянуться до чашки, и Александр вдруг ощутил у себя на плече её горячее мягкое бедро. Он замер, чувствуя, как возбуждение охватывает его. Прикосновение было явно не случайным – она так и не отодвинулась, пока тёмная густая струя наполняла чашку.
Очередная танковая атака снова застала Александра врасплох. Пока он приходил в себя, чудесная Ангелина Владимировна вернулась на своё место и взглянула на него с откровенной насмешкой.
– Александр Иванович, что же вы не пьёте? Вы, кажется, очень хотели ещё кофе?
«Шалунья, чёрт бы тебя побрал», – подумал Александр. Не поднимая от чашки глаз, он вяло отшутился:
– Вы слишком крепко завариваете, Ангелина Владимировна. Боюсь, мне сегодня уже не заснуть.
Ангелина рассмеялась. Снова был выброшен белый флаг, и в её смехе звучала радость очередной маленькой победы.
В гостиную вернулся мрачный, как сова, Гольдштейн. Он сел в кресло и пробормотал что-то вроде «выродок дохлый».
– Александр Иванович, ты при деньгах? – вдруг спросил он тоном, каким обычно говорят: «Руки вверх!»
Александр пожал плечами:
– Ну… до первой зарплаты разве что.
Гольдштейн встал, подвигал в темноте ящиками и положил перед Александром пачку денег в банковской упаковке.
– Бери. При случае отдашь.
– Извините, Вениамин Соломонович, чтобы вернуть такие деньги, мне придётся брать взятки, – ответил Александр.
– Ты хочешь сказать, что взятки беру я?
– Ну, зачем же так?
– Бери, бери. Здесь всего полторы тысячи. И пусть тебя не смущает эта упаковка.
Александр положил на стол выкидной нож, купленный у проводника, и ответил:
– Пятьсот, Вениамин Соломонович. Чтобы не наживать врага в лице начальника, я продаю вам эту вещицу за пятьсот рублей. А вам, как прокурору, будет проще её оприходовать.
– Александр Иванович не любит делать долги, ты же видишь, – добавила Ангелина.
– Моё дело предложить, – пожал плечами Гольдштейн и тут же забыл о деньгах.
Ангелина достала из кармана халата пачку «Кэмела» и закурила. Гольдштейн снова замолчал, совершенно уйдя в себя. Александр понял, что программа вечера на сегодня исчерпана. Пора и честь знать.
– Большое вам спасибо, – сказал он, вставая из-за стола. – Ужин был прекрасный, всё было очень вкусно.
– И куда же вы теперь? – спросила Ангелина.
– В гостиницу. Дорогу найду сам, можете обо мне больше не беспокоиться.
– Ангелина может не беспокоиться, это её дело, – перебил Гольдштейн. – А мне беспокоиться положено – по штату. Я, Александр Иванович, провожу тебя по месту жительства, а по дороге мы ещё поговорим. Без свидетелей, что называется.
– Это значит, Александр Иванович, что мой ненаглядный Гольдштейн будет вам всю дорогу хамить, – немедленно отреагировала Ангелина.
Гольдштейн пропустил ядовитую реплику мимо ушей:
– Завтра сумасшедший день… как и всегда. Боюсь, нам будет не до разговоров.
4
В прихожей Александру неожиданно бросился в глаза крест, нарисованный мелом над входной дверью.
«Что это? – подумал Александр. – Метка после ремонта?»
Но тут же он отмёл эту мысль. Косая перекладина внизу креста придавала ему однозначный мистический смысл.
«Параноидальная чушь с запахом серы», – вспомнились ему напутственные слова Матвеева из областной прокуратуры. Но задавать вопросы Гольдштейну Александр не стал. Каждый сходит с ума по-своему.
Он вздохнул и вышел вслед за хозяином в светлые майские сумерки.
Глава четвёртая
1
– Сюда, Александр Иванович, – махнул рукой Гольдштейн, – напрямую. Немного прогуляемся… а заодно, – он усмехнулся, – покажу тебе несколько здешних достопамятных мест.
Некоторое время они шли молча среди редких сосен. Поискав глазами, Гольдштейн вдруг свернул в сторону и остановился у густых зарослей жёлтой акации.
– Здесь, кажется?.. Да, на этом самом месте в прошлом году лица кавказской национальности в количестве трёх человек изнасиловали семидесятилетнюю бабку, которая собирала по кустам пустые бутылки. Все трое кавказцев, естественно, были пьяны. От бабки на следующий день в прокуратуру поступило заявление. А вечером того же дня бабка заявление забрала, хотя преступников мы уже установили. По простоте душевной заявительница объяснила свой шаг следующим образом, – Гольдштейн втянул губы и прошамкал, мастерски изобразив ответ заявительницы: – «Дак у мене пенсия шестьсот рублёв всего, да от мужа кое-чего осталось. А они ж, армяне твои, пять тыщ принесли, в бумажке завёрнуты. Ещё в ногах валялись. Нет уж, батюшка, за такие деньги пускай хоть каждый божий день меня дерут, до самой смерти. Заберу я у тебя заявление-то, давай сюда».
Александр рассмеялся.
– И как? Вернули?
– А что поделаешь? Пенсия у неё действительно маленькая, так что пришлось войти в положение.
Минуты через три Гольдштейн снова остановился.
– Здесь случай гораздо серьёзнее. Трое выродков от пятнадцати до девятнадцати лет в вечернее время остановили здесь пенсионера. Как выяснилось позднее – ветеран, инвалид без руки, орденоносец. Выродки попросили закурить. Старик давно не курил и им посоветовал тоже бросить. Решил повоспитывать… на свою голову. Они на него набросились. Заключение медэксперта: «Смерть наступила от открытой черепно-мозговой травмы, сопровождаемой ушибом головного мозга третьей степени с кровоизлиянием под мягкие оболочки. Перелом костей основания черепа и лицевого скелета, перелом подъязычной кости слева, перелом костей носа, перелом верхней челюсти многооскольчатого характера. Многочисленные переломы рёбер…» и так далее, там ещё много чего. Короче, двое выродков держали третьего под руки, и тот прыгал на старичке, как на батуте. На другой день на место выехала оперативная бригада – с криминалистом, с собаками. Вставную челюсть потерпевшего отыскали за два метра от места происшествия – была выбита изо рта ударом ноги. Но самое интересное, что за работой криминалиста наблюдал один из преступников. Выгуливал утром собачку и остановился поглазеть. Даже советы давал, говнюк. Как выяснилось, из вполне благополучной семьи: отец – учитель из музыкальной школы, мать – главврач местного профилактория. Кстати, эта мать на суде отгрохала целую речь: мол, инвалиду через год-другой всё равно помирать, а у мальчика вся жизнь впереди…
2
Они вышли на берег небольшого озера с разбросанными тут и там низкими деревянными строениями.
– Лодочные сараи, – объяснил Гольдштейн. – Обворовывают каждую ночь, иногда просто палят. Ради кайфа, надо полагать. Между прочим, преступление для наших выродков… пардон, для населения – единственный способ развлечения. Имей это в виду, когда станешь прорабатывать мотивацию. Культура, Саша Иванович, в здешних местах – ниже нулевой отметки. Самодеятельность, мать её… три аккорда на гитаре. И ансамбль народного танца – «ой, цветёт калина». Всё.
Под ногами появилась асфальтовая дорожка, проросшая по трещинам молодой травкой. Александр увидел, что навстречу им идёт пожилая пара – квадратный мужчина в костюме, при галстуке, в новенькой фетровой шляпе, и квадратная же дама в летнем плаще и шляпке «а-ля Мэри Поппинс». Поравнявшись с Гольдштейном, мужчина приподнял шляпу и слегка согнул квадратную шею. Гольдштейн с преувеличенным почтением изобразил то же самое.
– Вечерний моцион, уважаемый Семён Борисович?
– Да. Видите ли, когда у тебя…
– Прекрасная вещь эти вечерние моционы! – шумно восхитился Гольдштейн, останавливая готовый начаться словесный понос. – Как видите, уважаемый Семён Борисович, я тоже решил взять с вас пример. Приятной вам прогулки. До свидания.
Он решительно потянул Александра за собой.
– Это бухгалтер фирмы «Русь», Семён Борисович Штофман, – сказал он, когда пожилая пара достаточно удалилась. – Редкий зануда. Недавно приносит лично мне заявление на жену и просит возбудить уголовное дело. Десять страниц самым мелким шрифтом, и всё какие-то цифры, колонки: приход, расход… А в конце – итог: четырнадцать рублей семь копеек. Я ничего не понимаю. В чём дело, говорю, Семён Борисович? Объясните, пожалуйста, доступным мне языком!
Александр улыбнулся. Гольдштейн продолжал:
– Самолюбив к тому же до поноса. Не дай бог такого обидеть. Оказалось, они с женой ведут семейный бюджет каждый отдельно. Сходил Семён Борисыч, скажем, в магазин, а вечером выставляет жене счёт в половину стоимости покупок. Или… кто-нибудь из них отправляется в дом отдыха: ездят обычно поодиночке, чтобы не оставлять квартиру. При этом остающийся даёт отъезжающему ссуду под небольшой процент. В марте жена заболела гриппом и лежала две недели. Семён Борисыч нежно за ней ухаживал, а по выздоровлении выставил счёт, куда включил стоимость лекарств, расходы на кормёжку и по уходу. Его девиз – «за всё надо платить». Оно как будто правильно, но согласись, Александр Иванович, у нас в России всё правильное превращается в совершеннейшую ахинею. Вот тебе живой пример.
– А по какому поводу заявление? – смеясь, спросил Александр.
– Разные системы счёта, как выяснилось. Подбили бабки по итогам года, и у Семёна Борисовича баланс не сошёлся. Расхождение – четырнадцать рублей и семь копеек. Жена платить наотрез отказалась, выставила встречный иск. Поцапались. И бухгалтер в праведном, так сказать, гневе написал заявление.
– А чем всё кончилось?
– В конце концов, достало ума. Отошёл, оттаял и забрал заявление назад.
– Скорее всего, заставил уплатить.
– Я тоже так думаю.
3
Через минуту Гольдштейн остановился на перекрёстке. С одной стороны углом стоял сплошной бетонный забор, над которым поднимались крыши приземистых корпусов – или автобаза, или механические мастерские. С другой – тянулись двухэтажные бараки и частные дома с палисадниками.
– Тоже в известном смысле памятное место, – усмехнулся Гольдштейн. – Обрати внимание: освещения здесь никакого. На производственной территории есть фонари, но из-за этого забора от них толку мало, перекрёсток всю ночь остаётся в тени. Постоянно ходит грузовой транспорт. Так вот, в одно прекрасное утро жители этих живописных трущоб обнаружили под забором труп мужчины. Расплющило грузовиком.
– Самоубийство или несчастный случай?
– Ни то, ни другое. Экспертиза установила, что потерпевший был мёртв как минимум два дня. Причину смерти установить не удалось – мужик раздавлен, как тыква. Личность установлению не подлежит, по той же причине. Заявлений о розыске в милицию не поступало… В общем, дело так и зависло «глухарём», и его отписали в архив.
Александр хотел спросить, что об этом думает сам Гольдштейн, но что-то его удержало. А Гольдштейн снова ушёл в себя.
Однако экскурсии по «достопамятным местам» на этом не закончились. Как, впрочем, и встречи с «интересными людьми».
Едва они вышли на набережную, как с Гольдштейном громко, заискивающе поздоровался какой-то тип неопределённого возраста с малопривлекательной лисьей физиономией. Гольдштейн, едва взглянув на него, брезгливо махнул рукой:
– Иди, иди себе!
– Кто это? – спросил Александр, предвкушая очередной местный анекдот.
– Так себе, – фыркнул Гольдштейн. – Местный писатель. Когда-то печатал короткие рассказы в областном журнале, вёл даже какие-то курсы при нашем доме культуры. Потом его проза стала никому не нужна, писатель запил. Теперь развлекается тем, что в подворотнях демонстрирует малолеткам, в основном девочкам, свои мужские достоинства. Через неделю оформляем сукина сына в психушку.
– Действительно болен?
– Не думаю. Очень связно, даже доказательно, и даже с эстетических позиций объясняет, почему он это делает… и почему это нужно делать. Ну, просто нельзя не делать. В человеке, говорит он, всё должно быть прекрасно – и лицо, и мысли, и тело. Если что-то естественно, что дано человеку самой природой – оно не может быть безобразным… ну, и так далее. Полный набор штампов из известных источников. При этом наш литератор, мать его так, начинает расстёгивать ширинку.
Александр снова расхохотался. Гольдштейн только усмехнулся:
– Ты, кстати, не думай, Александр Иванович, сумасшедших в этом городе нет ни одного. Напротив – всё население отличается удивительным здравомыслием. Взять хотя бы главврача, маму того выродка. Что она на суде говорила, можешь себе представить? Она ведь всё точно высчитала: жить инвалиду год, от силы два. Пользы от него государству никакой – одни убытки. Жилплощадь, пенсия, бесплатное лечение, бесплатный проезд, опять же – по сути, мальчик избавил общество от вредителя, за что же наказывать? Она даже исторический прецедент вспомнила. У некоторых народов Крайнего Севера существовал такой жестокий, но, мол, справедливый обычай: сын душил престарелого родителя, чтобы не кормить в условиях сурового севера лишний рот. Такая смерть даже считалась почётной. А мы, говорит, чем отличаемся? У нас в стране сейчас с пропитанием хуже некуда, и мы должны это понимать. Для того, чтобы поднять страну, мы, россияне, должны идти на определённые жертвы. Вот так-то. Железная логика, в пределах четырёх арифметических действий. И что же, спрашивается, ты ей на это возразишь? Что нехорошо убивать старичка, безнравственно как-то? Только она тебя не поймёт. По её мнению, на кой чёрт нужна нравственность, если от неё никакой пользы? А бухгалтер Штофман, который требует за всё платить? То же самое, вместо нравственности – голая арифметика. Если эту так называемую нравственность нельзя просчитать на калькуляторе, разнести постатейно, сделать бухгалтерскую проводку и подбить баланс – стало быть, никакой нравственности в природе не существует. Так, баловство одно. Слова. И при всём при том Штофман – честнейший человек. Своего, конечно, ни копейки не уступит – но на чужое руку не поднимет. Ни-ни.
4
Оставшуюся часть пути Гольдштейн не умолкал. Одна история следовало за другой, как из пулемёта. Через каждые пятнадцать-двадцать метров встречались «достопамятные места». Их набралось уже десятка три, если не все четыре с половиной – Александр давно сбился со счёта. Чем ближе они подходили к центру города, тем больше встречалось людей на улицах. Чуть ли не каждый из них знал Гольдштейна в лицо, и для каждого из них Гольдштейн находил слово. Гольдштейн знал всё обо всех. Люди – все вместе и каждый в отдельности – были чрезвычайно «интересны»…
Сначала Александр от души смеялся. Потом замолчал. А под конец в его душе созрело и оформилось ощущение конца света.
Александр поймал себя на том, что он сам больше не видит вокруг себя нормальных людей. Когда это случилось? Час, два назад? Только что? Он не знал… но нормальные люди исчезли. Вместо них вокруг мельтешила какая-то нечисть. Искажённые морды выродков улыбались со всех сторон. Тянулись для пожатия искривлённые или сросшиеся пальцы.
Кто-то безобразно обнажался.
Кто-то убеждённо доказывал давно известные истины.
Кто-то срывался на визг, требуя возмездия.
Кто-то кого-то обличал…
Александр тряхнул головой, прогоняя наваждение, и снова стал слушать Гольдштейна – тот рассказывал очередную историю. Она отличалась от предыдущих очень немногим.
Всё, что говорил Гольдштейн, было правдой. Эта правда была занесена в протоколы, подписана, скреплена печатью и давно превратилась в документ.
Город давно превратился в некий «балаган уродцев», увеличенный во сто крат. Люди, населяющие его, неизменно оказывались ворами, убийцами, насильниками, извращенцами, просто сволочами…
Город умирал.
Глава пятая
1
Гольдштейн с Александром свернули с улицы в проход между типовыми пятиэтажными домами и остановились у подъезда.
– Вот тут мы с тобой разойдёмся, Саша Иванович, – сказал Гольдштейн. – Но сначала можешь ответить на один вопрос?
– Хоть на два, Вениамин Соломонович.
– Какого хрена тебе тут понадобилось, в этом сортире? Деваться было некуда, что ли? Ну, чего молчишь?
– Да думаю, Вениамин Соломонович. Сказать вам правду – так вы всё равно не поверите. Вот и думаю, что бы такое соврать поубедительнее.
– Ха! А я тебе, пожалуй, помогу. Тут на днях пришла на тебя рекомендация, прямо скажем, великолепная. Расхвалили до небес, как на похоронах, дальше уж ехать некуда. А когда хвалят – сам знаешь, хотят спихнуть во что бы то ни стало. Как цыган на базаре старую кобылу продавал.
Александр кивнул:
– Всё верно, Вениамин Соломонович. Могу только добавить…
– Ну?
– Республиканская прокуратура – сами понимаете, для всей Башкирии образец. Стало быть, кадрами укомплектована на все сто. И работы в меру. Но вот гляжу – с нового года на меня одно дело лишнее навесили. Потом второе, третье… И все – совершенно неподъёмные, абсолютно «глухие». Я чуть дышу. Сроки по всем делам поджимают… короче, завал полный. Каждый день торчу на работе до полуночи, чтобы хоть немного разгрести. И так из месяца в месяц, и конца этому что-то не видно. Наконец первый зам прокурора, Сапожников…
– Знаю такого, – вставил Гольдштейн.
– Вызывает к себе. Давай, говорит, начистоту, Саша. Тебя отсюда выталкивают, ты, наверное, понял? Не потому, что ты хреновый следак, ты не подумай. Просто понадобилось твоё место для одного высокопоставленного сыночка. Только что закончил питерский юрфак и хочет работать недалеко от места жительства. Шеф тут, сам понимаешь, ни при чём – сам на волоске висит. Так что не мучай, Саша, себя и нас, пиши рапорт. А уж рекомендации тебе будут, какие хочешь и куда хочешь.
Гольдштейн фыркнул:
– Я так и думал – что-то вроде этого. Ладно, Саша Иванович, вот тебе ключ. Квартира сто восемьдесят, четвёртый этаж. Две комнаты, заселяйся на выбор.
Александр кивнул и шагнул в темноту подъезда.
– Погоди-ка! – раздался за его спиной голос Гольдштейна. – А версия… насчёт соврать? Или не придумал ещё?
– Версию, Вениамин Соломонович, я вам и доложил.
– Ну да? Соврал?!
– До последнего слова.
– Ну… ты даёшь! Экспромтом, а! – шумно восхитился Гольдштейн. – А я тебя – извини уж, голубчик – за дурачка сначала держал. Но теперь вижу – сработаемся. Кстати… на кой тебе понадобилась наша дыра? Если честно? Тут же мухи от тоски дохнут.
– Из любопытства.
– Опять врёшь?
– Это чистая правда, как на духу. Если позволите, я в двух словах объясню.
Гольдштейн посмотрел на него, потом на часы. Махнул рукой:
– Ладно. Валяй.
– Всё началось с моего диплома по статистике правонарушений. С дипломом я быстро разобрался, а вот в статистике капитально увяз. Сначала меня интересовала динамика правонарушений – цикличность, периоды вспышек, затухание, характер преступных действий и тому подобное. Но потом я выделил для себя особую группу «глухарей». Не тех, которые были завалены по халатности или недомыслию следствия, а совершенно особую – в некотором роде таинственных преступлений. Из числа особо тяжких.
Гольдштейн вдруг заинтересовался:
– Ну-ка, ну-ка? Садись!
Он почти насильно усадил Александра на скамью и сел рядом. Александр закурил и продолжил:
– Несколько таких дел я по архивам раскопал. И ни черта в них не понял. Всё изложено совершенно бестолково. В свидетельских показаниях множество расхождений. Внятные мотивы отсутствуют, вместо них одни домыслы. Все свидетели на подозрении. Улик либо вовсе нет, либо одна взаимно исключает другую. В итоге списывают косвенное соучастие на первого попавшегося… Словом, бардак.
– И что?
– У всех этих дел есть несколько общих моментов. Кроме неразберихи, естественно. Во-первых, все преступления относятся к особо тяжким. Во-вторых, направлены против личности. Кстати: личность потерпевшего, как правило, образцом для подражания не является – но стоит ли это внимания, это ещё вопрос…
– Скорее всего, нет, – вставил Гольдштейн. – В наше время это обычное дело.
– Ну, я тоже так подумал… Ладно. Третий общий момент – все эти преступления носили характер возмездия. Но самое главное: большая часть свидетельских показаний, кроме явной клеветы или попыток свести с кем-то счёты – по сути, совершенная чертовщина. В прямом смысле: «сглаз», «порча», «ведьмы», «привидения»… Или новейшая наукообразная ахинея: «резонансные орбиты», «сверхактивность солнца», «солнечные ветры», «лунные фазы», «третий глаз», «астральные плоскости», «полтергейст», «земная энергетика», «орбитальная»… короче говоря – всё, что угодно, вплоть до «биополей». Да, ещё одно любопытное свойство: все эти преступления всегда привязаны к определённой местности.
Гольдштейн поднял голову, упёр в Александра тяжёлый, немигающий взгляд:
– Так… И поэтому ты выбрался сюда?
– Да, Вениамин Соломонович. Именно поэтому. Я ждал этой вспышки – может быть, не один год. Следил за всеми сводками, в том числе и из Туймазинского района. И знаете, «параноидальная чушь с запахом серы» – довольно точное определение. Но вам, кроме меня, пока никто не верит. Да вам и самому иногда кажется, что у вас в районе творится чертовщина, я прав?
Лицо Гольдштейна, и без того почти неподвижное, теперь совсем окаменело. Александр понял, что угодил если не в десятку, то очень близко. Похоже, крест над входной дверью появился не случайно.
Гольдштейн некоторое время обдумывал сказанное, потом спросил:
– Имеешь в виду конкретное дело?
– К сожалению, пока ни одного в глаза не видел. Все выводы – только по сводкам.
– Ясно.
– Кстати, что за дело такое, Антонова?
Гольдштейн усмехнулся:
– Пожалуй, то самое. С запахом серы. Совершенно мутное… Дай закурить, что ли?
Александр протянул ему пачку, и Гольдштейн начал рассказ:
– Вечером девятого мая трое местных выродков призывного возраста торчали на набережной. Подъехал четвёртый, Александр Антонов, на «девятке». Вылез из машины, присоединился к компании. Минут двадцать стояли, курили и приставали к проходящим девушкам с вопросом: за сколько бы она согласилась? Потом Антонов распрощался и сел в машину. По показаниям выродков, машина с места в карьер выскочила на набережную и ухнула в воду. Со своего места все трое это видели. Разумеется, никто за ним нырять не стал. Стояли, глазели, пока не приехала милиция.
Александр кивнул:
– Понятно.
– Пока понятно, – поправил Гольдштейн. – А дальше появляется этот самый запах серы. Один из выродков настаивает, что в машине рядом с водителем сидела девушка или женщина. Лица он не разглядел, поскольку стёкла тонированные. Когда Антонов сел за руль, она положила ему руку на плечо. Второй выродок вроде бы согласен с первым, но сомневается – перед этим он заглянул в салон, и там никого не было. Если бы девушка подошла, он бы обратил внимание. Третий выродок вообще ничего не видел. Смотрел в другую сторону.
– Машину подняли?
– Разумеется. Глубина всего четыре метра. Но Антонов не сделал даже попытки выбраться. Видимо, при вхождении автомобиля в воду он ударился о лобовое стекло головой и потерял сознание.
– А девушка?
– В машине был только труп Антонова. Все окна закрыты. Правда, открыта форточка, но через неё кошка не пролезет. На всякий случай озеро обшарили баграми вдоль и поперёк. Результат нулевой, конечно. Течения нет. И непонятно, зачем ему понадобилось прыгать в воду. Версия о самоубийстве – под большим сомнением.
– Может, заклинило рулевую колонку?
– Машина в исправности, проверили первым делом… Ну, ладно, – Гольдштейн поднялся, давая понять, что разговор окончен. Протянул руку: – Четвёртый этаж, квартира сто восемьдесят. Не забыл?
– Нет.
– Вчера сделали уборку, сняли печати. Так что всё в лучшем виде, вселяйся спокойно.
– Квартира была опечатана?
– Ах, да, – спохватился Гольдштейн. – Я уже начал забывать, что ты приезжий. Это хорошо… хорошее качество. В одной из комнат, Александр Иванович, проживал покойный следователь Грабарчук. Там его и нашли, с заточкой в спине. Соседняя комната числится за одним придурком из лесхоза, но он почти не появляется. Пригрела его какая-то мадам… Вот так. Завтра в девять ноль-ноль ко мне в кабинет.
Гольдштейн повернулся на каблуках и исчез в полумраке майского вечера. Александр снова сел на скамейку и закурил. Общение с Гольдштейном сильно действовало на психику.
Наконец он выбросил окурок и вошёл в насквозь провонявший кошками подъезд. Взбежал на четвёртый этаж, дважды повернул ключ и вошёл.
2
Это была обычная квартира с набором стандартной гостиничной мебели в обеих комнатах. Александр поставил сумку на пол и остановился в прихожей.
Он вдруг понял, что не хотел бы поселиться в комнате, где был убит следователь Грабарчук.
На мгновение Александр представил себе всю картину. Представил ярко, до деталей – словно сам осматривал место происшествия. Представил опрокинутую на истёртый палас пепельницу. Представил труп с заточкой в спине – почему-то под кроватью. Даже сладковатый трупный запах почудился в воздухе… «Жаль, что у Гольдштейна не догадался спросить комнату», – подумал Александр.
Хотя возможно, что Гольдштейн вполне сознательно пустил этого ежа Александру под череп.
Александр включил радио, где передавали какую-то невразумительную песню, и пошёл в ванную.
3
После дороги и освежающего душа Александр уснул быстро – словно провалился в какую-то яму. Но под утро ему стало сниться что-то странное.
4
Он увидел себя на пожаре, бегущим сквозь огонь.
Потом языки пламени сжались в одну светящуюся точку – огонёк сигареты в тёмном окне чердака. Штора едва заметно шевелилась от ночного ветра. Александр знал, что это окно означает спасение (правда, неизвестно от чего), и побежал. Но вместо светящейся точки ему в лицо глянул чёрный зрачок пистолета.
Испугаться Александр не успел – зрачок мигнул, прикрылся тяжёлым веком, и из темноты надвинулось лицо Гольдштейна. Потом голос Ангелины с грубыми интонациями мужа произнёс: «Выродок дохлый…» – и всё исчезло.
Александр увидел, что на стуле рядом с его кроватью сидит крутолобый широкоплечий блондин в тёмном пиджаке. Блондин что-то говорил, его почти до синевы бледные губы напряжённо двигались – но Александр ничего не слышал. Только в какой-то момент ему показалось, что он разобрал три слова – «Гольдштейн», «Ангелина» и «убийство».
Внезапно Александр вздрогнул и проснулся.
5
Часы показывали половину пятого. На стуле никого не было. Александр сел, провёл ладонью по глазам. И услышал, как хлопнула входная дверь в прихожей.
Он встал и вышел проверить. Дверь оказалась на замке. «Сосед, наверное… из лесхоза», – подумал Александр. Он завернул в туалет, облегчился, выкурил сигарету и вернулся в комнату досыпать.
На полу, под стулом, остались грязные и мокрые следы. Александр посмотрел в окно. На улице шёл дождь. Капли барабанили по стеклу и жестяному карнизу.
День обещал быть пасмурным.
Глава шестая
1
В девять утра Александр вошёл в здание Туймазинской районной прокуратуры. Пройдя мимо «аквариума» с пожилым прапорщиком внутри, он оказался в просторном П-образном коридоре. Вдоль стен стояло несколько стульев, в углу – стол с раскуроченной пишущей машинкой. Стены были выкрашены зелёной масляной краской. Слева и справа тянулись обитые дерматином двери с безликой нумерацией. Здесь можно было разместить и музыкальную школу, и склад, и следственный изолятор, и стоматологическую поликлинику… и всё, что угодно.
Дверь в приёмную была открыта. Александр остановился на пороге. В приёмной сидела миловидная женщина, бойко выстукивающая на клавиатуре электрической машинки.
– Добрый день, Наталья Николаевна, – сказал Александр.
Секретарша на мгновение подняла на него глаза и вернулась к своему занятию.
– Мне к Гольдштейну, пожалуйста. Моя фамилия Малахов.
Ответа не последовало. Александр сел напротив неприступной Натальи Николаевны и уставился на неё с добродушной улыбкой. Хамоватый стиль Гольдштейна, кажется, успешно усвоили все его подчинённые.
Поведение Александра показалось хозяйке приёмной верхом наглости. Она сердито взглянула на него и кивнула на дверь:
– Подождите в коридоре.
– Вениамин Соломонович занят? Или отсутствует? – мягко спросил Александр, не замечая раздражения и не двигаясь с места.
Вместо ответа прозвучала пулемётная очередь на машинке. За ней – вторая. Третья. Наконец Наталья Николаевна вытащила лист из машинки, и Александр приготовился к новой атаке.
– Я же вам сказала: подождите в коридоре. Вы русский язык понимаете?
Александр снова улыбнулся, вложив в эту улыбку максимум обаяния.
Наталья Николаевна слегка покраснела. Улыбка и добродушное молчание Александра ставили её в очень неловкое положение. Следовало остановиться – но Александр видел, что её уже несло. Она поднялась и пронзила его испепеляющим взглядом:
– Немедленно выйдите! Если не хотите для себя неприятностей!
– Наталья Николаевна, уважаемая, давайте для начала хотя бы познакомимся. Меня, к примеру, зовут Александр.
– Вас вызывали повесткой? – перебила Наталья Николаевна и протянула руку. Александр покачал головой и снова улыбнулся:
– Увы, уважаемая Наталья Николаевна, у меня даже повестки нет. Хорошо, я подожду в коридоре, с вашего позволения.
В дверях он ещё раз обернулся:
– Извините. Это надолго?
Ответа, конечно, не последовало.
– Вы удивительно приятная собеседница, – сказал Александр и сел на один из ужасающе неудобных стульев в коридоре. Настроение испортилось. Неприступная Наталья Николаевна теперь не казалась ему даже миловидной.
Минут через пять дверь, ведущая из приёмной в кабинет прокурора, открылась, и Александр увидел Владимира Бортникова, знакомого следователя. Когда-то они вместе учились, потом вместе работали в областной прокуратуре, пока Бортников не перевёлся в следственный отдел ФСБ.
– Малахов! Сашка, ну надо же! – воскликнул Бортников, увидев Александра. – И ты здесь?
– Как видишь, – ответил Александр, вставая со стула и пожимая руку Владимиру.
– В командировку?
– Нет, определяюсь на службу.
– К Гольдштейну, в этот гадюшник? За какие грехи, помилуй?
Бортников произнёс это нарочито громко, явно в расчёте на то, что выходящий следом хозяин кабинета услышит.
И Гольдштейн услышал.
– Наш гадюшник, молодой человек, производное от вашего, – сказал он. – И так далее, по восходящей. Чем выше, тем гаже.
– Слыхал, Саша? – Бортников подтолкнул Александра в бок. – Старый кадр, винтик. Ни за что не отвечает: исполнял приказ – и точка. И все концы в воду.
Он повернулся к Гольдштейну спиной, отвёл Александра в сторону и добавил:
– Я тут в гостинице торчу. Забегай ближе к вечеру, посидим, поболтаем.
Александр попрощался с Бортниковым и вернулся в приёмную. Гольдштейн уже вернулся в свой кабинет, оставив дверь открытой. Александр остановился у стола Натальи Николаевны и спросил:
– Вы позволите?
– Вот теперь – пожалуйста, – отрубила Наталья Николаевна, бросив на него взгляд, полный неприязни.
– Огромное вам спасибо, – кивнул Александр и вошёл в кабинет, закрыв за собой дверь.
– Не поладили? – усмехнулся Гольдштейн. – Она это умеет. Не женщина – баррикада… Ладно, к делу. Сейчас ознакомлю тебя с коллективом, кто на месте. А с остальными – сам, в рабочем порядке. Да, вот…
Он порылся в столе и достал тощую картонную папку. Протянул Александру.
– Это тебе для начала. На всё про всё – неделя сроку. Выродка надо найти.
– Розыскное?
Гольдштейн, уловив нотку разочарования в голосе Александра, усмехнулся:
– Знаешь, единственное, в чём твой приятель прав на все сто – гадюшник здесь действительно редкий.
– То есть?
– Качественно новая ситуация, всё сплелось в один поганый клубок. Поэтому, дорогой Александр Иванович, за какой конец не тяни – конца этому не будет.
– Извините… А почему такая срочность?
– Выродок, возможно, ещё жив. И если появятся основания – а они обязательно появятся – возбуждай дело на него самого. Картина ясна?
– Так точно, – ответил Александр, хотя мало что понял.
– Ну, вот и отлично. Сейчас пойдём в кадры, и чтоб завтра начал работу.
2
На следующий день Александр, уже получивший мундир и новенькое удостоверение, сидел за столом на новом рабочем месте и изучал материал – «Дело № 4977 по факту исчезновения гр. Горского Владимира Яковлевича. Начато 8 мая 2002 года. ОВД г. Туймазы и Туймазинского района, оперуполномоченный Ибрагимов». Александр раскрыл папку и углубился в чтение.
Две фотографии пропавшего Горского – анфас и в профиль. Молодое, вполне заурядное лицо, голова наголо обрита. Учащийся «технического лицея» номер сорок девять – скорее всего, обычное ПТУ… Паспорт. Данные родителей. Заявление об исчезновении. Анкетные данные. Предполагаемое время исчезновения – тридцатое апреля. Обстоятельства исчезновения – таковых не имеется. Вернее, заявитель не знает. Предполагаемые причины – отсутствуют. Вероятные места нахождения – тем более.
Не густо. Так, пойдём дальше.
Рост, возраст, телосложение. Словесный портрет. Характерные приметы. Описания одежды, обуви, личных вещей на момент исчезновения…
А вот это уже интересно: «Привлекался ли в прошлом к уголовной ответственности? Привлекался в качестве свидетеля». В таком случае откуда взялись две судебные фотографии анфас и в профиль? Следует уточнить. Александр поставил красным карандашом жирную галочку и стал читать дальше.
Сведения о заявителе: Борисова Дарья Александровна, сожительница… сожительница отца пропавшего Горского. Год рождения… место работы…
Протокол допроса отца пропавшего, Горского Якова Васильевича: ничего не видел, ничего не слышал, ничего не знаю.
Протоколы допроса свидетелей по месту учёбы: то же самое.
Запрос-поручение в республиканский центр – по адресу в записной книжке… ответ…
Запрос в районную больницу. Запрос в морг на предмет поступления неопознанных мужских трупов в период с пятого по двенадцатое мая. Ещё запрос – в город Крыжополь…
Постановление: возбудить уголовное дело по факту исчезновения гр. Горского В. Я. Расследование поручить старшему следователю Туймазинской районной прокуратуры Грабарчуку. Число… Подпись: прокурор Гольдштейн В. С.
Планы розыска…
Александр достал из ящика стола убогую жестяную пепельницу и закурил. Розыскное дело, как и все дела подобного рода, было сляпано наспех, поверхностно. Вероятно, рассчитывали на то, что пока суд да дело, пропавший отыщется сам.
Хотя… к моменту передачи дела в прокуратуру Горский отсутствовал уже неделю, могли бы и озаботиться. Но почему-то не озаботились. Протоколы допросов – смех собачий, составлены крайне примитивно. Большинство допрашиваемых ведут себя совершенно как дети. На прямые вопросы отвечают путано, невпопад – зато косвенными, наводящими из них можно вытянуть море информации. Просто потому, что они не умеют анализировать даже известные им факты. Папаша Горский, кажется, из этого же числа.
«Но всё-таки, какие основания передавать дело в прокуратуру? – думал Александр. – Неужели нельзя было активировать розыск?»
Гольдштейн намекал на какую-то уголовщину. Но почему в деле это никак не отражено? Разве что две судебные фотографии… «Проходил свидетелем».
«Это по какому же такому делу ты проходил свидетелем так, что тебя понадобилось фотографировать, как подозреваемого? – подумал Александр. – Ставим ещё галочку – это всё надо будет уточнить. А пока придётся начать с нуля».
Александр открыл последний лист в «деле» – план расследования, составленный, по всей вероятности, покойным Грабарчуком.
С первого же взгляда он почувствовал хватку настоящего профессионала. Грабарчук во многом рассуждал так же, как сам Александр. Начальные действия наметил те же. Допросить такого-то… такого-то… Лицей, школа. Изучить документы… санкция на обыск… снова допросить.
А вот новые фамилии, которых в розыскном деле не было. Гражданка Чернова Т. Е., гражданка Смирнова…
А это ещё что такое? Антонов А. Р.!
Александр вскочил из-за стола и стал расхаживать по кабинету, хотя пространство не слишком располагало к хождению. «Ни фига себе! Уж не тот ли самый каскадёр-камикадзе? – думал он. – На «Жигулях»… правда, в свидетели его теперь не запишешь. Покойника допросить нельзя, это тебе не фильм ужасов. Однако круг, кажется, замкнулся. Один круг. Один круг из… Как там говорил Гольдштейн? «Качественно новая ситуация, всё сплелось в один клубок…»
Так может, смерть Антонова как-то связано с исчезновением Горского? И убийством Грабарчука?..
Александр полез за сигаретой, забыв, что во рту уже дымится одна.
Внезапно он плюхнулся на стул и рассмеялся. Доехал, что называется. Увидел фамилию Антонова – а как сразу воображение разыгралось!
3
Из коридора послышались возбуждённые голоса. Вернее, один возбуждённый голос. Он что-то яростно доказывал, хотя второй голос и не думал спорить, лишь изредка вставлял: «Да… Ага…» Александр усмехнулся и вышел посмотреть, что там такое.
В коридоре стояли двое – сосед по кабинету Николай Пахомов, низенький и круглый, и высокий незнакомец с совершенно невозмутимым лицом.
– Малахов, дружище, – обратился Пахомов к Александру, – сколько у тебя дел на руках?
– Всего одно. Розыскное.
– Счастливчик, а! – воскликнул Пахомов. – Слушай, выручи, возьми у меня ребёнка! Возьмёшь? Если возьмёшь, я прямо здесь перед тобой на колени встану!
Пахомов вдруг сделал страшные глаза, придвинулся к Александру вплотную и, то и дело оглядываясь, зашептал:
– Нет, он что, Соломон, сукин сын, сам их мочит? Дважды в неделю – представляешь? И мне! И мне! Всё мне! У меня мальчики кровавые в глазах по ночам! Я забыл, что такое сон…
– Где нашли? – спросил Александр, догадываясь, что «Соломон» – это Вениамин Соломонович Гольдштейн.
– Недалеко отсюда детсад. Утром дворник тамошний пошёл к мусорным бакам, машину ждёт. На всякий случай заглянул. Видит – коробка из-под магнитофона, розовой ленточкой перевязана. Бантик! С любовью так, представляешь? Дворник – дурак, ему из помойки что-нибудь спереть ничего не стоит. Ну, думает, привалило. Цап коробку, и – шасть в кусты. В перекур пошёл, ленточку развязал – а там свёрток. Этот мудила его размотал и в крик.
– Ребёнок?
– Ага, не больше трёх месяцев. Короче, папаша – или мамаша, что не исключено – малыша подвесили за пелёнки на гвоздь или на крючок. Чтоб не мяукал, надо полагать. Ребёнок, естественно, задохнулся… Ну что, возьмёшь?
– С Гольдштейном поговори.
– С Соломоном? Ха-ха! С этим пархатым где сядешь, там и слезешь.
Импульсивный Пахомов вдруг обернулся к невозмутимому незнакомцу. Тот продолжал курить, никак не выражая своего отношения к происходящему.
– Вы ещё не знакомы? – спросил Пахомов. – Это Гераскин, Василий Петрович. Можно просто Вася – ему фамилия без надобности. Его и так вся Россия знает. Если увидишь на заборе или в сортире имя «Вася» – так это он. Душа человек! Любят, помнят, ценят, уважают!..
– Вася, – представился тот, не обращая внимания на болтовню Пахомова.
– Специалист по изнасилованиям, – продолжал между тем Пахомов. – Мне Соломон детишек подсовывает, а ему этих – трахнутых. Был я как-то у него на допросе. Не человек, а сплошная деликатность. Спрашивает потерпевшую: «Почему вы решили, что вас собираются изнасиловать?» Та молчит. Вася спрашивает: «Что же, он начал в вашем присутствии расстёгивать свою одежду? Или разрывать вашу?» Нет, ты чувствуешь? Какой слог! Какая мягкость в обращении! Лишний раз не обидит, не травмирует…
– Трепло ты, – усмехнулся Вася и ушёл к себе.
– Засмущался, – прокомментировал Пахомов. – Скромный, между прочим, до чёртиков. Не любит, когда хвалят.
Пахомов с Александром вернулись в свой кабинет.
– У тебя телефонный справочник есть? – спросил Александр.
– Есть.
Пахомов протянул ему потрёпанную книгу. Порывшись в ней, Александр потянулся к телефону и набрал нужный номер.
После двух гудков ответил хриплый голос:
– Алло?
– Сорок девятый лицей? – спросил Александр.
– Точно! – гаркнула трубка.
– Это из прокуратуры беспокоят. Говорит следователь Малахов. Мне нужен замдиректора по учебно-воспитательной работе.
– Слушаю вас.
– По делу Горского, если помните.
– Горского? Это какого… А-а, да-да! Сейчас, одну минуту.
В трубке что-то стукнуло – видимо, её положили на стол. Александр различил отдалённые голоса – хриплый мужской и женский с кокетливым смешком. Потом – стук каблучков.
Так прошло минуты три. Александр уже начал терять терпение, когда трубка снова ожила:
– Горский, говорите?
– Да.
– Горский Владимир в данный момент на занятиях.
– Что?! – вырвалось у Александра.
– Если есть срочность – пожалуйста, можем снять. Но лучше после четырёх, устраивает? Алло!
– Вы можете сказать, когда Горский появился на занятиях? С какого числа?
– Момент…
Послышался шелест страниц.
– Вот, нашёл. С третьего мая и по сегодняшний день. Не считая праздников, конечно.
«Чёрт знает что такое! – мелькнуло у Александра в голове. – Парень с восьмого числа в розыске – и в то же время исправно посещает занятия. Отсутствуя – присутствует… бред какой-то».
– Простите, вас как по имени-отчеству?
– Сергей Евгеньевич.
– Сергей Евгеньевич, парень знает, что он в розыске? Почему не дал знать в милицию? Почему не объявился хотя бы дома?
Трубка хрипло расхохоталась:
– Много хотите!
– То есть?
– Представляете себе наших ребят? Дебил на дебиле! В голове три мысли: первая – кому заглянуть под юбку. Вторая – выпить. Третья – курнуть!
Александр молчал. Что-то тут было не так, что-то не срасталось. Но что?
– Извините, что побеспокоил, уважаемый Сергей Евгеньевич. Но на всякий случай минут через сорок я к вам подъеду. Не возражаете?
– Добро, – гаркнули в ответ.
Александр повесил трубку.
– Что такое? – спросил Пахомов.
– Да хрен же его знает… чертовщина какая-то. Гольдштейн мне дело отписал, розыскное. Я звоню по месту учёбы, а мне говорят – он на занятиях.
– Счастливчик! – вздохнул Пахомов.
Александр снова просмотрел дело. Нет, тут что-то явно не так. Вот они, протоколы допросов других учащихся. И протокол допроса замдиректора. И ни один ни словом не обмолвился, что Горский, отсутствуя, тем не менее… присутствует.
Конечно, очень может быть, что «дебилы» мудрят, покрывая приятеля. А Сергей Евгеньевич или был не в курсе, или кому-то перепоручил. Всё вроде бы логично, но…
Нет, надо срочно ехать в училище.
Александр выдвинул ящик стола, чтобы убрать папку.
Этот стол, видимо, недавно очищали, но не слишком усердно. Тут и там в ящике валялись бумажки, дохлые тараканы, пустые стержни от шариковых ручек…
Среди прочего хлама Александр увидел фотографию три на четыре. С фотографии смотрел крутолобый, очень светлый блондин с прямыми, резкими чертами лица и светлыми глазами. Его лицо казалось Александру знакомым. Александр хотел спросить у Пахомова, кто это, но Пахомов уже ушёл. Александр сунул фотографию в карман и пошёл в приёмную – доложиться, что уходит, а заодно и расспросить, где находится этот «технический лицей».
Как ни странно, сегодня Наталья Николаевна была очень любезна и очаровательна. Александру даже показалось, что накануне он имел дело с совершенно другой женщиной.
Пользуясь моментом, Александр показал ей фотографию.
– Мне кажется, Наталья Николаевна, этого человека я недавно видел? – неуверенно спросил он. – Или, может, я ошибаюсь? Но мне кажется…
– Это Костик, – тихо ответила женщина. – Константин Грабарчук. Он недавно погиб.
Александр кивнул, ничего не поняв, и вышел. Но в коридоре он остановился, оглушённый воспоминанием.
Накануне утром он видел этого человека у себя дома. Тот сидел на стуле у изголовья кровати. Кажется, Александр принял его за соседа из лесхоза…
Может быть, это был сон? Но грязные следы под стулом были вполне реальными…
Дверь! Он же отчётливо слышал, как хлопнула за незнакомцем входная дверь!
Чертовщина какая-то…
Александр провёл ладонью по глазам и в полуобмороке вышел на улицу.
Глава седьмая
1
В этой части города Александр позавчера был с Гольдштейном.
Он вышел на конечной остановке автобуса. До лицея надо было пройти метров триста через плотный строй молодых лиственниц.
Наконец Александр увидел сплошной забор, составленный из железобетонных блоков, над которым виднелись крыши корпусов.
Одна половинка тяжёлых металлических ворот была сорвана и валялась на земле, вторая держалась на честном слове. Александр прошёл через них, пересёк просторный двор. Здесь был целый студенческий городок – с учебным корпусом, мастерскими, двумя или тремя корпусами общежития, отдельной столовой, отдельным спортзалом и отдельным же огромным актовым залом. На крыше спортзала торчали полутораметровые, когда-то красные, но давно потерявшие свой цвет буквы:
СПОРТ И ТРУД – РЯДОМ ИДУТ!
Александр усмехнулся. Судя по лопнувшим стёклам спортзала и мастерских, здешние ребятки плевать хотели и на спорт, и на труд.
Но все эти картины Александр фиксировал лишь краем мозга. Фотография Грабарчука в кармане и его визит накануне что-то сместили в сознании. Привычная почва была выбита из-под ног, и в голове с упорством запиленной пластинки крутилась одна и та же затёртая фраза:
(этого не может быть потому что не может быть никогда)
Этого не может быть. Скорее всего, фокус! А у всякого фокуса должно быть
(этого не может быть)
какое-то своё объяснение, причём, до того простое, что кажется глупым, когда его найдёшь. Потому что
(потому что не может быть никогда)
тот, кто думает иначе, обычно оказывается сумасшедшим. А значит, остаётся либо искать объяснение, либо ждать, пока оно само появится. Искать нет времени, надо заниматься другими делами. Значит, будем ждать.
Успокоив себя таким образом, Александр вошёл в учебный корпус и двинулся по гулкому коридору.
Внутри было ненамного красивее, чем снаружи. Грязь. Вонь. И, конечно же, неизменные надписи на стенах: «Маша плюс жопа равняется любовь», «HEAVEY METALL – говно», «RAP – это кал»… Надпись красным маркером вопила об оказании срочной половой помощи какому-то Витьке, «иначе он умрёт». Кому-то «срочно требовался партнёр по принципу "ты меня – я тебя"». Кто-то объявлял некую Таньку «шлюхой» и «сучкой». Какого-то Стаса клеймили «козлом» и «пидорасом»…
Александр снова усмехнулся. Демократия в действии. По телевизору спорят о том, надо ли объявлять полнейшую свободу слова – а народ уже давно её объявил самому себе. Свободно пишет и высказывает своё мнение, нимало не заботясь, стоит ли доводить это мнение до окружающих. Глас народа – глас божий.
На одной из стен висел транспарант, выглядевший совсем уж неуместно:
ДРУЗЬЯ МОИ, ПРЕКРАСЕН НАШ СОЮЗ!
ОН, КАК ДУША, НЕРАЗДЕЛИМ И ВЕЧЕН.
А. С. Пушкин.
Похоже, этот транспарант повесили только для того, чтобы показать каждому входящему: это действительно лицей, а не что-нибудь другое. Александр усмехнулся и пошёл дальше.
2
В приёмной сидела полная девушка лет двадцати с тонкими бровями, накрашенными сверх всякой меры губами и шестимесячной завивкой на голове.
– Сергея Евгеньевича сейчас нет, – ответила она на вопрос Александра.
– А директора можно видеть?
– Его тоже нет. Уже три дня как в отгуле.
– А замдиректора по производству есть?
– Должность есть, – хихикнула девушка. – А сам уволился три месяца назад.
– Хорошо, подождём Сергея Евгеньевича, – кивнул Александр и сел напротив стола.
Секретарша снова улыбнулась и невпопад хихикнула. Её взгляд плавал по кабинету, ни на чём не фокусируясь. Принюхавшись, Александр почувствовал запах дешёвых духов и водки. Девушка была в стельку пьяна.
Александр улыбнулся ей широко и обаятельно, как только мог. Секретарша улыбнулась в ответ, кокетливо хихикнув.
– Ладно, я поищу Сергея Евгеньевича. Только ради вас… мужчина, – сказала она и сделала попытку выбраться из-за стола. Это ей почти удалось, но она покачнулась и чуть не упала. Александр вовремя подхватил ослабевшую девушку. Она привалилась к нему пухлой грудью и с благодарностью улыбнулась.
– Какая я пьяная, боже! – пожаловалась она беззащитно и доверчиво, выплывая за дверь. При этом она задела грудью косяк. Александр подумал, усмехнувшись: «Похоже, у секретарш я сегодня пользуюсь спросом».
Через минуту где-то в конце коридора раздался хриплый голос, который Александр уже слышал по телефону.
– Я же тебе русским языком сказал – меня нет! Ни для кого! Прокуратура, прокуратура… достала. Я срать на твою прокуратуру хренову хотел, ясно?!
Александр вышел в коридор.
С первого взгляда он понял, что перед ним отставной крикун в чине капитана или майора. Судя по багровой физиономии и запаху перегара, Сергея Евгеньевича оторвали от застолья в самый разгар. Но он был крепким мужчиной, умеющим держать форму в любой ситуации.
– Добрый день, – сказал Александр. – Я вам сегодня звонил…
– А-а, из прокуратуры? – перебил его Сергей Евгеньевич. – Ждём, как же. Но должен предупредить, уважаемый… э-э…
– Александр Иванович.
– Так вот, Александр Иванович, неувязочка вышла. Честно вам скажу – дезинформировал органы, хотя и не по своей вине. Но, ха-ха, дезинформация прошла! Этот, как его…
– Горский.
– Горский, точно. Горский на занятиях отсутствует. Вот так. Ещё вопросы есть?
Сергей Евгеньевич повернулся, явно полагая, что разговор окончен. Судя по всему, ему не терпелось вернуться к застолью.
Но Александр был не так прост. Он взял Сергея Евгеньевича за плечо и мягко потянул за собой, увлекая в сторону кабинета.
– Он сегодня отсутствует? Или вообще? И с какого числа?.. Да вы не волнуйтесь, Сергей Евгеньевич, я вас надолго не задержу.
Александр говорил нарочито мягко, и крикун насторожился. Чёрт его знает, какой финт ушами эта прокуратура выкинет через минуту? Сергей Евгеньевич упёрся в лицо Александра трезвеющим взглядом и понял, что надо менять тактику.
– Пойдёмте, – кивнул он.
Они прошли через приёмную и вошли в кабинет.
– Присаживайтесь, – кивнул на одно из кресел Сергей Евгеньевич. Александр сел, вытащил из кейса бланк протокола и ручку.
– Сергей Евгеньевич, откуда у вас «дезинформация»? Из какого источника?
Замдиректора крикнул в открытую дверь:
– Катя… хм… Катерина Петровна, зайди-ка.
Из приёмной послышалась возня. Спустя полминуты в дверях появилась голова с завивкой:
– Ну? Чего?
– Журнал автослесарей мне. Живо!
– Щас, – зевнула Катерина и вышла. Сергей Евгеньевич забарабанил пальцами по столу. Александр терпеливо ждал.
Через минуту, получив заляпанный журнал от Катерины, Сергей Евгеньевич начал энергично его листать.
– Вот, смотрите, – сказал он наконец. – Автослесаря, двадцать пятая группа. Вот… сведения о посещаемости. Горский: с третьего мая и по сегодня. Полный ажур.
– Кто его наводил?
– Классная дама! – хохотнул Сергей Евгеньевич. – Точнее, классный папаша. Синяков Кирилл Кириллович. Мужик что надо, но отчётность у него… сами видите. Хоть плачь.
– А почему такая ситуация, если не секрет?
Сергей Евгеньевич развёл руками:
– А это уж вы у него спросите. Или с нашими дебилами потолкуйте.
Больше из зама не удалось вытянуть ни слова.
3
Истину Александр установил лишь через полчаса. Во время большой перемены он зацепил двух «дебилов» и вытащил во двор.
Сначала «дебилы» отмалчивались, но наконец Александр смог разговорить их.
– Гнилой вернётся – теперь ему неделю Киряя Киряича водкой поить, – буркнул один из «дебилов».
Второй не согласился:
– Припух Гнилой. С концами.
– Стоп, ребята, – перебил Александр. – Давай-ка отсюда поподробнее: Гнилой – это кто?
– Воха, ну?
– Так. Будем считать, что начало у нас хорошее. А кто такой Воха, если не секрет?
– Горский Вовка, а чо?
– Понятно. А за что вы его так… Гнилым прозвали? За какие такие заслуги?
– А-а, дерьмо тухлое. Местный.
– Вы с местными враждуете? Не в ладах?
«Дебил» пожал плечами:
– По-всякому бывает.
– Когда как, – добавил второй.
– Ясно. А Киряй Киряич – это кто такой, можно узнать?
– Классный… в группе.
– Синяков Кирилл Кириллович?
– Ну.
– Отлично. Будем считать, что с этим мы разобрались. А почему Воха должен поить Киряя Киряича водкой? За что?
Александр ожидал, что «дебилы» упрутся рогом и откажутся об этом говорить. Однако они были не прочь заложить своего «классного папашу».
– Такса у Киряича, – объяснил первый «дебил». – Два дня прогула – с тебя пузырь. Ещё два – опять пузырь. А Гнилой две недели уже гуляет.
– Значит, за пузырь он вас в журнале не отмечает? Так надо понимать?
– Ну. У нас иногда половина группы в бегах, Киряич тогда ваще не просыхает. Целыми днями на рогах.
– Понятно. А как вы договариваетесь?
– А без разницы. Хочешь – можно заранее договориться, хочешь – потом.
– И что, именно водкой?
– Не, портвейном французским, – хохотнул второй «дебил». Первый решил объяснить:
– Вообще-то чем хочешь можно. Иногда бабками, иногда водярой. Самогонкой можно… Он только вином не берёт.
– Понятно. А другие преподаватели? Сергей Евгеньевич, например – он тоже… водкой?
– Воруют.
– У вас воруют?
– А чо у нас-то? В столовке. Ещё в общаге, с жильцов навар идёт…
– С каких жильцов?
– Да до хрена чего. Комнаты закрывают, нас выставляют на хрен – типа, ремонт идёт. А на самом деле подселяют. То цыгане жили, то вьетнамцы. А в прошлом году всё лето черножопые тусовались, шабашники какие-то…
Александр вспомнил позавчерашний рассказ Гольдштейна о «лицах кавказской национальности», изнасиловавших в кустах семидесятилетнюю старуху. Уже на следующий день «лица» были установлены. «Уж не эти ли весёлые ребята? – подумал Александр. – А между прочим, Гольдштейн наверняка в курсе, что тут происходит. Этот "лицей" почти рядом с его домом».
– Ладно, – сказал он вслух. – Давайте снова о Вохе вашем потолкуем. Как думаешь, на какие деньги он будет поить Киряя Киряича водкой? Да ещё две недели?
– Это его заботы, – буркнул первый «дебил».
– Разумеется, его заботы. А всё-таки?
– Водятся у него бабки, – сказал второй. – От Киряича отмазаться для него не проблема.
– Откуда деньги?
– Ну… порнуха. Журналы толкал, кассеты записывал…
– Да водятся, водятся у него бабки, – добавил второй «дебил». – Слухи были, что Гнилой мотоцикл заимел…
– А где-нибудь официально он работал, не знаете?
– В прошлом году грузчиком работал на мясокомбинате. На машине продуктовой.
– Погоди. В прошлом году – это одно. А в этом?
«Дебил» пожал плечами:
– Я толком не в курсе. Вроде как опять туда собирался…
– Ясно. А насчёт мотоцикла вы уверены?
– Нет. Он вообще-то на разных ездил. Иногда тут ночевал, в общаге, с тёлкой.
– И что, комендант не возражает?
– А чо ей возражать? Ей червонец сунул – и всё пучком. Тут левых много кантуется…
Александр предупредил «дебилов» об ответственности за дачу ложных показаний и отпустил на все четыре стороны.
Он допросил ещё троих «дебилов», но все они говорили об одном и том же. Это означало, что они говорят правду – или, по крайней мере, часть правды. Александр решил, что здесь ему больше делать нечего.
4
Он вновь прошёл через строй лиственниц, потом свернул направо и вышел к берегу озера. Ему нужно было с полчаса тишины и покоя, чтобы переварить новую информацию.
Горский работал грузчиком на продуктовой машине мясокомбината. Значит, воровал – мало кто не стал бы воровать на его месте. Нет, конечно, попадаются иногда честные люди – но Горский явно не из их числа. Если копать в этом направлении, что может вылезти?
Тут возможны два варианта. Либо Горский воровал для собственного употребления, либо передавал похищенное дальше, знающим людям, которые сбывали товар налево. Предположим, что так и было. Какое отношение это может иметь к его исчезновению? Он мог узнать слишком много и где-то проболтаться, и кто-то решил его убрать в целях безопасности.
Однако это предположение Александр отмёл с ходу. Слишком уж хорошо он знал таких Горских. Их образ мышления очень точно определил Сергей Евгеньевич: «Первая мысль – кому задрать юбку, вторая – выпить, третья – курнуть».
Нет, такие ребята для устойчивой криминальной цепочки не годятся. Не тот уровень. Скорее всего, мелкий «несун», не более…
Но есть один весьма интересный момент – мотоцикл. В розыскном деле о нём почему-то ни слова, однако большинство свидетелей говорят, что мотоцикл у него был. По крайней мере, Горский часто брал мотоциклы у знакомых.
Похоже, придётся подключить к розыскам гибэдэдэшников…
Александр повернулся и собрался уходить. Внезапно за его спиной послышались громкие, явно пьяные голоса. Александр обернулся.
Двое в стельку пьяных мужичков, держась друг за друга, заступили дорогу троим девушкам. Особенно хорош был в своём роде маленький тщедушный мужичок с громким и низким, не по росту, голосом – из тех, про которых говорят «метр с кепкой». Он с трудом отлепился от приятеля и двинулся к девушкам.
– Стой, бляди! – крикнул он. – Мы вас щас ебать будем! Стой, кому говорят!
Девушки расхохотались. Одна из них выскочила вперёд. Александр узнал в ней Катерину, секретаршу из лицея.
– А ну, попробуй! – крикнула Катерина. – Нас вон трое против вас! Ну-ка!
– Во! Я т-те щас, блядь кучерявая… – Мужичок сплюнул под ноги, обернулся к приятелю. – Колян! Окружай этих сучек, чтоб ни одна не ушла!
Он двинулся на Катерину, раскинув руки – видимо, для равновесия. Но Катерина и не думала убегать. Она стояла, скрестив руки на груди, и поддразнивала:
– Давай, давай, попробуй, ты… стручок хренов!
Мужичок уже приготовился схватить девушку. Но Катерина с силой толкнула его двумя руками. Однако «метр с кепкой», хоть и в стельку пьяный, успел схватить Катерину за рукав, и оба с визгом и матом повалились в кусты.
Его собутыльник в это время ловил двух других девушек, которые, кстати, далеко не убегали.
Из кустов выползла на четвереньках Катерина. Её юбка оказалась завёрнутой на голову, а трусики спущены и держались на коленях. Майский прохладный ветерок освежал розовые ягодицы и светлую промежность.
Александр понял, что здесь ему делать нечего, и пошёл прочь. Вслед ему нёсся громкий голос «насильника»:
– Ну так чо, девки, пошли к нам на хазу? У нас там ещё осталось…
– Да они не пьют, – отвечал собутыльник. – Во, какие…
– Это мы не пьём? – загалдели возмущённые женские голоса. – И пьём, и это самое… только не в кустах.
– Ха-ха-ха!
Александр закурил и пошёл дальше. После всего увиденного и услышанного он чувствовал себя иностранцем.
Глава восьмая
1
Капитан Сайфуллин – усатый смуглый татарин, явно расположенный к полноте – долго изучал удостоверение Александра, переводя взгляд то на фотографию, то на него самого. Наконец Ибрагимов возвратил документ и, не мигая, уставился на Александра.
– Радик Рифкатович…
– Рафкатович, – поправил Сайфуллин. Это было первое слово, которое он произнёс за пять минут. Первое слово с того момента, как Александр вошёл в кабинет и представился.
– Радик Рафкатович, в розыскном деле, которое вы начинали, имеются две судебные фотографии гражданина Горского. Вот они.
– Ну?
– Но в графе «привлекался ли в прошлом к уголовной ответственности» вы пишете: привлекался в качестве свидетеля.
– И что?
– В связи с этим у меня к вам вопрос: гражданин Горский привлекался в качестве свидетеля? Или всё же обвиняемого?
Повисла продолжительная пауза. Потом последовал короткий ответ:
– Всё же свидетеля.
– В таком случае откуда эти фотографии?
Снова последовала пауза. Потом Сайфуллин сказал:
– Фотографии из данных учёта.
– Я понимаю. Но, насколько мне известно, свидетелей в фас, в профиль не снимают. Обвиняемых – да. Ну, ещё трупы для последующего опознания. Но не свидетелей же!
Радик Рафкатович смотрел на Александра в упор, не мигая. И молчал. Александр объяснил:
– Я здесь человек новый. В городе – третий день, на работе – второй. В курс дела, так сказать, ещё не вошёл. Так что за глупые вопросы извините.
– Я вам уже ответил, – сказал Радик Рафкатович. – Фотографии взяты из данных учёта. Это всё.
– Но как-то они туда попали?
Снова повисла пауза. Ответ Сайфуллина после неё получился смазанным, расплывчатым – по сути, никаким:
– Среди туймазинской молодёжи от шестнадцати до двадцати восьми лет каждый второй имеет судимость. Поэтому в данных учёта…
– Вот видите? – перебил Александр. – У Горского, стало быть, судимость имеется.
– И что?
– А вы пишете, что он проходил свидетелем, и в то же время приобщаете к розыскному делу фотографии из старого уголовного.
– Да.
– В таком случае, по какому делу Горский проходил в качестве обвиняемого?
На этот раз пауза получилась куда длиннее. Александр уже не надеялся услышать ответ, когда Радик Рафкатович наконец заговорил. В голосе опера звучало явное опасение:
– Горский проходил свидетелем, а не обвиняемым.
«Фу-ты, мать твою за ногу! – выругался про себя Александр. – Сказка про белого бычка! Восток – дело тонкое».
– Здесь можно курить? – спросил он.
– Курите.
Александр закурил, снова подумав: «…дело тонкое…»
– Ну, хорошо, – сказал он вслух. – Тогда по какому делу Горский проходил в качестве свидетеля? Раз уж вы на этом так настаиваете?
Радик Рафкатович принялся обдумывать очередной ответ. Александр терпеливо ждал.
– Почему вы об этом спрашиваете меня? – наконец спросил Сайфуллин.
– Что? – удивился Александр. Такого поворота беседы он не ожидал.
– Дело находится у вас в прокуратуре, – объяснил Радик Рафкатович. – Я думаю, будет лучше, если вы сами затребуете его из архива и узнаете всё, что нужно.
– С обстоятельствами дела вы лично знакомы?
– В общих чертах. Если я не ошибаюсь, квалифицировалось по статьям сто тридцать первой и сто пятой уголовного кодекса .
«Понятно. Сначала изнасиловали, потом убили, чтобы скрыть, – подумал Александр. – С этим всё понятно. Самое обычное дело – или одно из самых обычных. Но кто же вас тут, ребята, так перепугал, что вы каждое слова по часу обдумываете? Прямо не разговор, а шахматная партия по переписке».
Александр встал:
– Большое спасибо, Радик Рафкатович, ваши ответы мне очень помогли. До свидания.
– Всего доброго, – ответил Радик Рафкатович.
Уже в дверях Александр обернулся и в шутку пообещал:
– Наш разговор останется сугубо между нами. Обещаю.
В глазах Сайфуллина плеснула тревога. Александр понял, что его шутка пришлась не к месту.
Хотя и тревогу, и опасение, и взвешенность в каждом слове можно было понять. Две недели назад был убит следователь Грабарчук. Теперь всё начальство – и в Туймазах, и на республике – исполняет «стойку на ушах». Кругом бегает целая свора ревизоров из республиканской прокуратуры, МВД, ФСБ – с проверками и перепроверками. За малейшую небрежность в работе объявляются выговоры, строгие выговоры и всё что угодно – вплоть до увольнений. Разогнали уже хренову тучу народу – и это только начало… Словом, ищут козла отпущения вместо того, чтобы искать преступника. Самое обычное дело.
А тут ещё он – свалился неизвестно откуда и неизвестно с какими полномочиями. А у них тут и так уже морды в кровь разбиты.
Что ж… всё можно понять. А как сказал философ, «понять – значит простить».
2
Александр, насвистывая, спускался вниз к дежурной части. Внезапно он остановился и прислушался. Из дежурки доносился голос Вениамина Соломоновича Гольдштейна, кого-то распекающий:
– Говно собачье! Сейчас я тебя посажу в камеру, к уголовникам! Они из тебя быстро девочку сделают, сучонок!
Александр спустился почти бегом.
Гольдштейн крепко держал за ухо подростка лет четырнадцати так, что тот висел в воздухе. Александр удивился, как это ухо ещё не оторвалось. Подросток неприлично всхлипывал и скулил, цепляясь обеими руками за руку прокурора.
– Что? Не слышу! – гремел Гольдштейн. – Громче говори! И яснее!.. Ах, не будешь больше? Ладно… Сержант, это первый случай у него? Или уже приводы были?
– Первый случай, – отвечал сержант. – Пока что первый.
– Так вот, юноша, – подытожил Гольдштейн, – на первый раз мы тебя прощаем. Первый и последний. Пошёл вон отсюда, выродок!
– День добрый, Вениамин Соломонович, – поздоровался подошедший Александр. – За что вы его так?
– Профилактика, – объяснил Гольдштейн. – Отбирал у малышей деньги с мордобоем. Рэкетир хренов…
– Надолго урок, – улыбнулся Александр.
– Не думаю, – отрубил Вениамин Соломонович и исчез в коридоре.
Александр вспомнил «напутственную речь» Матвеева из республиканской прокуратуры – о том, что Гольдштейн совсем забросил профилактику. Похоже, Матвеев ошибался.
Александр вышел на улицу и поискал глазами юного «рэкетира». Но тот уже как сквозь землю провалился.
3
В прокуратуре Александр сразу же столкнулся с Натальей Николаевной.
Она ослепительно улыбнулась ему и прошла дальше, оставив в воздухе аромат французских духов.
У неё была потрясающая фигура, а ноги и походка – совершенно как у профессиональной манекенщицы, хоть сейчас на подиум. Странно, что он заметил это только сейчас.
За спиной раздался смех. Александр обернулся. Пахомов и невозмутимый Вася, окутанные сигаретным дымом, ехидно улыбались.
– Саша, ты знаешь, что такое цунами? – спросил Пахомов.
– В каком смысле?
– Не знаешь, выходит? Ничего. Вырастешь, Саша – узнаешь, – засмеялся Пахомов. – Цунами, Саша, это когда женщина ещё – или уже – не замужем. А возраст поджимает. И тогда она намечает себе жертву, и – в атаку. Блузка расстёгнута, грудь наполовину открыта, глаза сияют. Она вся – сплошное обаяние и обворожительность, но ум холодный. Считает на несколько ходов вперёд. Женщина в атаке – прекрасное и жуткое зрелище! Кстати… ты женат?
– Разведён.
– Ну-у… Трам-пам-парам! – пропел Пахомов несколько тактов из марша Мендельсона. – Вася, будь готов. Скоро нам предстоит свадьба. Нашего бычка разделают, расфасуют, завернут в полиэтилен и доставят в ЗАГС на верёвочке. И бычок, бедняга, ещё будет счастлив, что так легко отделался и всё у него так хорошо получилось. Саша, поздравляю тебя заранее!
– Спасибо, – усмехнулся Александр. При этом он удивился, как же он сам не сообразил. Ведь мог заметить ещё два часа назад, когда заходил в приёмную. Но его сбил с толку внезапный переход от ледяной неприязни к очаровательной улыбке.
Подвижный Пахомов подал руку:
– Ну всё, мужики, я поскакал. Будут спрашивать – скажите, я в морг на опознание поехал.
Он повернулся и ушёл. Александр хотел уйти к себе, но вспомнил, что собирался в архив. Он открыл рот, чтобы спросить Васю, где это архив находится, но не стал. Вспомнив, что Вася – «специалист по изнасилованиям», Александр сказал совсем другое:
– Василий Петрович, можно вопрос?
– Просто Вася. Валяй.
– Тут такая ерунда. У меня дело на руках, розыскное. В нём две фотографии, судебные. А написано, что разыскиваемый Горский привлекался в качестве свидетеля. Опер, который дело вёл, молчит, как барсук…
– И что?
– Я понять хочу, по какому делу Горский проходил? И если свидетелем, то откуда судебные фотографии?
– А при чём тут я?
– Дело по сто тридцать первой и сто пятой – это всё, что я из опера вытянул. А ты у нас, кажется, трахнутыми занимаешься?
Вася затянулся и сказал:
– Дело в том, что никакого «дела» нет.
– Не понял? Дела нет, а «мокрое изнасилование» есть?
– Изнасилование есть, – согласился Вася, – и даже «мокрое». Тут как получилось? Твоему Горскому сначала было предъявлено обвинение. Потом, в ходе следствия, обвинение с него сняли, и он проходил уже как свидетель. К сожалению, настоящий преступник установлен не был, поэтому дело приостановили. Вот и всё. Так что на твоего Горского, повторяю, никакого дела нет.
Александр машинально кивнул. Закурил. И выдохнул вместе с дымом:
– Знаешь, я раньше удивлялся – почему в сортирах рядом с матом обычно пишут «Вася». Почему, скажем, не Саша, не Сергей? Не Вова? А послушал тебя – кажется, понял.
Вася щелчком отправил окурок в угол и усмехнулся:
– Ладно, пошли, поговорим.
Они вошли в кабинет Александра. Вася плотно закрыл за собой дверь. Александр усмехнулся:
– Ну, конспиратор! Не волнуйся, сугубо между нами.
Вася кивнул:
– По крайней мере, на источник не ссылайся.
– Не сошлюсь. Давай, не томи.
Вася достал сигареты, щелчком выбил две. Одну закурил сам, вторую предложил Александру. И начал рассказывать.
– В прошлом году, в июне, нашли женский труп возле железнодорожного переезда. В черте города. Левую ногу ей отрезало ниже колена – видимо, поездом. Личность установили, всё нормально – Колесникова Виктория Константиновна, пятнадцать лет, школьница.
Ну, отправили на вскрытие. Выяснилось, что в крови большое количество алкоголя. Выяснилось, что её незадолго до смерти изнасиловали: повреждён вагинальный канал, разрыв девственной плевы, множественные ушибы и ссадины, следы спермы обнаружены на губах и в заднем проходе… ну, и так далее. Но самое интересное – в лёгких обнаружена вода.
Мы сначала ничего не поняли. Одежда на трупе сухая, кое-где даже со следами утюга. Воды за пять километров от переезда не найдёшь. Лужи, куда спьяну можно свалиться – и то нет. Я предположил, что потерпевшую сунули лицом в ванную и держали, пока она не захлебнулась. И ночью вынесли к переезду. Почему к переезду – тоже не ясно. Место достаточно оживлённое, всю ночь освещено. Хотя рядом, даже линию переходить не надо – небольшая посадка. Вынес, закопал, и концов не найдёшь…
Ну, начали, как обычно, с допроса свидетелей. Где Колесникову в последний раз видели, с кем? Слава богу, город маленький, все друг друга знают. В результате к вечеру вышли на трёх человек.
– Один из них Горский? – перебил Александр.
Вася кивнул. Раздавил сигарету в пепельнице. Тут же закурил новую.
– Тебе фамилия Антонов о чём-нибудь говорит? – спросил он.
– Автогонки со смертельным исходом, – ответил Александр. – Позавчера узнал от Гольдштейна.
– Гольдштейн? – покачал головой Вася. – Ну, он наговорит – сорок бочек арестантов… Ладно, хрен с ним. А если в масштабах республики?
– Неужели… Антонов Ростислав Викторович?
Вася кивнул:
– Он самый. Наш уважаемый… тссс… – Вася демонстративно покосился за спину через левое плечо. – Родной папаша насильника и убийцы, Саши Антонова. Для полной ясности, бывший туймазинский мэр. Но сволочь… та ещё сволочь.
– В каком смысле?
– При нём только «права первой ночи» не существовало. Не додумались как-то. Но у самого Ростислава Викторовича в кабинете стоял так называемый «квартирный диван». Можно было обратиться насчёт квартиры прямо к нему, полежать на диване… и получить квартиру. Кстати, насколько мне известно, к нему на приём по этому вопросу записывались не только женщины. Своих подданных, знаешь ли, надо любить на деле, а не на словах.
Александр покачал головой и усмехнулся.
– Классно, – прокомментировал он. – Его сынок, значит, был вторым? А кто третий?
– Третья. Некая Чернова, подруга Колесниковой. Возраст примерно тот же, только Чернова на год старше. Вот с неё и с Горского мы и начали. А Антонова-младшего оставили на закуску – тем более, что папаша одно время вообще метил в президенты. Вопрос был почти решён, и «святая семейка» уже перебралась отсюда в Уфу.
Сначала Антонов в деле вообще не фигурировал. Мы решили собрать все улики и с ходу загнать его в угол. Сделать папаше сюрприз, пока не очухался.
– Кто это – мы?
– Грабарчук и я. Костя старший. Так вот, взяли мы эту «сладкую парочку» и начали работать.
Сначала Горский и Чернова всё отрицали – сразу видно, договорились заранее. Но на мелочах начали срезаться, и на следующий день раскололись. Мы провели «уличную» – с видеосъёмкой, с «пальчиками», всё как положено. Чернова показала бочку с водой, в которой Колесникову утопили. Топил, кстати, Антонов.
А тут он и сам – на ловца, что называется. По своим каналам разнюхал и приехал в Туймазы, узнать поподробнее. Мы его взяли прямо из машины, в нежном обмороке. Вот здесь, пока допрашивали, три раза сукин сын обосрался. Стул после него пришлось выбрасывать. Но это херня, в остальном всё нормально: всё признал, всё подписал. Анализы стопроцентные …
Ладно. К вечеру выписали сто двадцать вторую , отправили Антонова в изолятор, а сами взялись за дело. Всю ночь клепали на машинке, и утром – с обвинительным заключением к Гольдштейну, на подпись. У Гольдштейна аж глаза на лоб полезли: «Молодцы, хвалю!» День, говорит, можете отсыпаться.
Ладно, ушли. Вечером Гольдштейн присылает за нами машину. Входим в кабинет – а Гольдштейн с порога как понесёт матом, минут на двадцать. Мы стоим, как оплёванные, ни хрена не понимаем. Наконец Костя, мужик крутой, не выдержал. Я тебе, говорит, Вениамин Соломонович, сейчас в зубы дам, если не заткнёшься.
– Ну да? – не поверил Александр.
Вася пожал плечами:
– Спроси у кого хочешь. Косте что прокурор, что сам господь бог – один чёрт, он никому не спускал… Ладно. Продолжать?
– Валяй.
– Так вот, Костя это говорит. Но что мне в Гольдштейне нравится – прямой, как бревно, только весь в сучках и подгнивший. «Ладно, – говорит. – Садитесь, мудаки. Я и сам не меньше вашего виноват. Не доглядел». То есть как, говорю – не доглядел? А вот так. Вы на юрфаке при коммунистах учились? Ну. А марксизм-ленинизм изучали? Ну, изучали. Хреново вы изучали. Так вот, запомните мудрую ленинскую фразу: «Органы подавления никогда не работали против тех, кто их создал. Не работали, не работают и не будут работать». То есть? А то и есть. Если там, наверху, кого-то сняли, задвинули, даже посадили – это ещё не значит, что заработал закон. У них там свои дела и свои разборки, которые нас не касаются. Если вы, мудаки от юриспруденции, этого до сих пор не поняли, если собираетесь ссать против ветра – вам пиздец. Поэтому либо вы принимаете их правила игры, либо выпадаете в осадок. Вас из-под земли достанут и под землю же уберут. А если повезёт – будете доживать свой век с переломанными костями, как последние выродки. Ясно?»
Мы говорим: «Ясно. Можно идти?» «Нельзя! Я ещё не закончил. Есть, говорит, такой цирковой номер – «нанайская борьба». Два мужика на арене дерутся, кидают, ломают друг друга – того гляди расшибут! А в конце они выпрямляются – и видно, что это был один человек. Так вот, сейчас эти, кто наверху, исполняют перед выродками этот номер. Демократы с коммунистами. Но это, запомните, один и тот же человек. Например, Ростислав Викторович Антонов. Раньше, если не помните, член партии, первый секретарь нашего горкома. Сейчас – депутат от «Союза правых сил» и будущий президент Башкортостана. Плюс к тому – генеральный директор фирмы «Русь» с оборотом полтора миллиарда долларов в год. Но старые связи не рвёт – упаси боже! Более того – совместно с коммунистами умело держит выродков в подвешенном состоянии. Чтобы громче хлопали в ладоши. За это кое-кто из выродков получает право ковыряться на своём клочке земли…
Я чувствую, его куда-то не туда понесло, и спрашиваю: «Что с "делом"?» Гольдштейн отвечает: «Перед младшим Антоновым я за вас, мудаков, извинился и вручил ключи от машины. Так что он теперь дома, в объятиях мамочки. А «дело» ушло в Уфу и сейчас, я думаю, в папашином сейфе».
Костя говорит: «Понятно. А что дальше?»
«А дальше – ничего особенного. По данному факту мы обязаны возбудить уголовное дело, и мы его возбуждаем. Но фамилия Антонова в нём даже близко не упоминается. Обвинение вы предъявляете Горскому, потом вместе с Черновой делаете его свидетелем, и дело на этом придётся приостановить. Лучше уж вечный «глухарь», чем такое. Задача ясна? Я спрашиваю, Грабарчуку задача ясна?» – «Служу Советскому Союзу». – «Договорились. И чтоб без выкидонов, потому что смысла нет ни хрена. А Антонов-младший не вечен, когда-нибудь его грохнут за все его расклады. Так что лучше предоставить выродков их собственной участи, другого они не поймут. Утопят благодетеля в его же собственном дерьме».
4
– Знаешь, впечатляет, – сказал Александр, когда Вася закончил. – Он меня почти убедил.
– Меня тоже.
– А Грабарчука?
Повисла пауза – как в разговоре с Сайфуллиным. Наконец Вася пожал плечами:
– Не знаю.
– Ладно. Слушай, Вася, а что насчёт самого преступления? Где и при каких обстоятельствах?
– Зачем тебе это?
– Может, и незачем. А может, как-то связано.
– У нас тут – хрен знает, что и с чем связано, – вздохнул Вася. – Ладно. Познакомились они на дискотеке с помощью Черновой – она сыграла роль подсадной утки. Правда, Горский тоже был немного знаком с Колесниковой. Там же, на дискотеке, они встретили Антонова и пошли в ресторан. Антонов всегда при деньгах, официанты перед ним на задних лапках танцуют. Наобещал девочкам какую-то редкую косметику, жутко дорогие тряпки – словом, очаровал. А тут ещё пришла идея – скататься ночью за город. Июнь, короткие ночи, соловьи, то да сё… Короче, романтика. А Горский к тому же на гитаре играет.
Отправили Горского по приятелям, у кого есть мотоциклы. А чтобы те были сговорчивее, Антонов дал денег. Утверждали потом, что никакого плана не было, всё чисто случайно.
– А почему именно мотоцикл?
– На машине туда не проехать – дороги нет, только тропа вдоль железки.
– Это где?
– Тридцать второй километр, бывший посёлок Лиходеевка.
– Угу. Гони дальше.
– В ресторане набрали коньяку, закуски. И хотя под балдой, к одиннадцати благополучно добрались. В Лиходеевке есть парочка уцелевших домов, даже со стёклами. В одном из них и устроили шабаш. Девочку, разумеется, споили в никуда. Насиловал Антонов, пока Горский развлекался с Черновой.
Но в какой-то момент Колесникова очнулась почти трезвая. Выскочила, стала звать на помощь. Никто её, естественно, не услышал – в посёлке уже чёрт знает сколько лет ни души. Антонов выскочил следом за ней, так она ему всю харю исцарапала. А он, не рассуждая, сунул её лицом в бочку под водостоком. Говорит, хотел привести в себя, но передержал.
– А как труп оказался возле переезда? Да ещё без ноги?
– Они, естественно, испугались. Попытались откачать Колесникову, но никто этого делать не умел. Стали решать, что делать с трупом. Наспех одели и решили погрузить на поезд. Товарные там не останавливаются, но Горский предложил накидать на рельсы всякого хлама. Таким образом труп Колесниковой доехал до города.
– А почему без ноги?
– Я думаю, на переезде состав дёрнуло, и тело сползло под колёса. Ну, и… сам понимаешь.
– Это уже что-то. Ладно, Вася, с меня сто грамм и пончик.
– Ещё бы, – усмехнулся Вася, вставая. – Ну, давай крутись.
– Погоди! – остановил его Александр. – Я сейчас что подумал: Антонов мёртв. Погиб при каких-то странных обстоятельствах. Горский исчез – но я полагаю, что мы ищем опять же труп. Что, если теперь очередь за Черновой?
– Думаешь, месть?
– Почему бы и нет? Вполне убедительный мотив.
Вася покачал головой:
– Вряд ли. Из близких родственников у Колесниковой одна мать. После смерти дочери у неё крыша напрочь поехала. Есть, правда, дальние родственники по отцовской линии – но они живут далеко, сюда даже не приезжали. Ладно, давай.
Вася вышел, оставив Александра наедине с его размышлениями.
Некоторое время Александр сидел и курил, уставившись невидящим взглядом в стену. Потом достал блокнот и ручку. И начал что-то писать.
Глава девятая
1
Одна сторона улицы Гоголя была застроена типовыми двухэтажными домами. Вероятно, когда-то это бы¬ли бараки, уже потом переделанные под «нормальные» дома с отдельными квартирами. У половины из них подъезды выходили прямо на улицу.
Напротив стояли дома частные. Почти все они обветшали, осели. Стены потемнели от времени.
К этим домикам и направлялся Александр.
Перед домом Горских были сложены брёвна. Часть из них была обтёсана и уложена в штабеля, но большинство валялось просто так. Тут и там валялись жерди и доски. Они явно лежали тут давно – возможно, с осени. Отдельной кучей лежал древесный хлам, который обычно остаётся после столярных и плотницких работ.
Александр шёл к крыльцу, то и дело спотыкаясь. «Да что у них тут – филиал склада лесхоза, что ли?!» – подумал он и постучал в дверь.
Никто не ответил. Александр постучал громче – с тем же результатом.
– Эй, ты! Чего барабанишь, хер моржовый? Тебе, тебе говорю! – послышался сзади хамоватый, хриплый голос.
Александр обернулся.
На крыльце соседнего дома стоял мужик в одних трусах. Он был приземистый и невероятно толстый. Шарообразный живот свешивался на колени. Чтобы соразмерить центр тяжести, мужику приходилось заваливать назад толстые тяжёлые плечи. Это придавало ему важный вид этакого рассерженного «императора».
Приглядевшись, Александр понял, что трусы на «императоре» – вовсе не трусы, а голубые женские рейтузы с резинками выше колен. Вероятно, мужских трусов такого размера в природе не существовало, и «императору» пришлось одалживаться у жены.
Александр подошёл ближе и стал рассматривать это живописное безобразие, выставленное напоказ и нисколько не стесняющееся.
– Дядя, тебе не кажется, что своим видом ты позоришь Отечество? – спросил он.
– Чего, чего? – переспросил «император». При этом Александра обдало горячее дыхание с запахом водочного перегара и квашеной капусты.
– Кстати, почему «хер»? Да ещё «моржовый»? – спросил Александр. – Ты же меня в первый раз видишь?
Мужик надвинулся на Александра, словно желая задавить брюхом непрошеного гостя:
– А кто ты мне такой? А? Сват или брат? Хер и есть… хер с горы. Ха-ха-ха!
Александр уже понял, что мужик хамит ему не со зла, а по причине дурного воспитания. Но его нервы тоже не были железными.
– Вот что, дядя, ты арестован, – сказал он.
– Чего?!
– Появление в общественном месте в нетрезвом состоянии, мелкое хулиганство – пятнадцать суток.
Мужик сделал шаг назад и выставил в сторону Александра толстый, похожий на сардельку палец.
– Ты… ты кто такой?
– Следователь прокуратуры, Александр Малахов.
– Ну да? Ещё чего?
– Плюс оскорбление представителя власти при исполнении им служебных обязанностей. – Александр оттянул резинку рейтуз и отпустил. Она шлёпнула по тугому брюху, как по огромному мячу.
Мужик отступил ещё на шаг.
– Из прокуратуры… Так бы и сказал сразу. А то мозги тут, понимаешь, клепает – хер… не хер…
Из-за двери выскочила женщина в стеганом халате – высокая, полная, под стать мужу – и стала заталкивать «императора» в дом.
– И пьёт, и пьёт! – кричала она. – Каждый божий день! И куда только чего лезет? Чтоб тебе захлебнуться этой водкой!
– А ты чего? – срезал её муж. – Не пьёшь, мать твою, и чего тогда? Жизни не видала… дура!
Женщина захлопнула дверь и повернулась к Александру:
– Вы уж извините, молодой человек, ну чо с дурака пьяного возьмёшь? Он так-то мужик ничего, хороший… а с людьми разговору не понимает, как надо. Наговорит спьяну, облает – люди и отворачиваются…
– Я уже понял, – улыбнулся Александр. – Скажите, а соседи вот ваши… Горский, он дома сейчас или нет?
– Ой! Так вы из-за Вовки к ним? – воскликнула женщина. – Отец по времени уж должен с работы прийти… ну, я не видала ещё, не знаю. Дашка у него с полдня на огороде крутилась, баню затопила – тоже сейчас не видать. Может, в магазин побежала, или ещё куда?
– А мне показалось, что дверь изнутри закрыта, на засов… – начал было Александр, но женщина не дала ему договорить.
– А она огородами ходит, так ей ближе. На два дома живут, не расписаны – вот она и бегает…
– Сука твоя Дашка, – важно бросил «император», появляясь в открытом окне. Женщина тут же вспыхнула, как бензин:
– А она не каждому даёт! Вот и гавкают такие, кому не досталось!
«Император» не удостоил жену даже взглядом. Уплыл в полумрак дома – важный, словно океанский лайнер.
«Надо же, сколько осанки в человеке, – подумал Александр. – Прямо начальник… и всё зря пропадает. А жена – интересно, какого чёрта с ним связалась? Ревнует даже. Вот уж верно – любовь зла…»
– Мужа вашего, простите, как звать?
– Фёдор. Да вы не обижайтесь, молодой человек, что с дурака пьяного возьмёшь? С простой души лепит чего попало, а люди, конечно, верят…
2
На разговор подошли ещё три женщины. Остановился послушать древний старик с широкой седой бородой, пожелтевшей от никотина. К его потёртому пиджаку были пришиты орденские планки – от плеча до того места, где когда-то был карман. И «император» снова показался в окне.
Разговор покатился сам собой. Сначала Александр пытался задавать какие-то вопросы, но вскоре отказался от этой затеи. Он отлично знал обитателей таких кварталов и улиц, и знал, что спрашивать практически бесполезно. Лучше дать им полную свободу в разговоре – тогда они расскажут всё. Нужно только уметь выделять нужную информацию.
Александр не ошибся. Во время разговора он успел узнать многое из тайн этой улицы. Казалось, каждый знал о соседях абсолютно всё, вплоть до подробностей интимной жизни.
И, разумеется, все знали всё о Горских. Александр записывал кое-что в блокнот, изредка задавая вопросы.
– Сёстры здесь же живут, и обе замужем. Другая родня, знакомые – все здешние, – говорила жена «императора». – И сам Володька никуда ехать не собирался – знали бы.
– И то верно, – кивнула другая женщина. – То целыми днями глаза мозолил на углах – а то вдруг, пожалуйста, пропал. Как провалился.
– А утонуть он не мог? – спросил Александр. – На рыбалке, например?
Жена «императора» махнула рукой:
– Да нет, что вы! Другие наши рыбачат, много таких, а у них не заведено. И Яков такой…
– И дед ихний, Василий, такой же был, – подключился к разговору старик с орденами. – У воды, считай, живут, а в воду не лезут.
«Император», до того хранивший молчание, теперь тоже решил внести свою лепту:
– Да на мотоцикле своём уехал! Небось, где-то шею себе свернул, да и валяется в канаве. Ха-ха-ха!
– Молчи ты! – в сердцах крикнула жена и со звоном захлопнула окно.
– А чей мотоцикл, вы не знаете? – спросил Александр.
– Да кто ж его знает? Друг у друга берут, а своего у Володьки сроду не бывало…
– Да ты, начальник, вон у его дружков спроси, они знают, – посоветовал старик. – Вон, видишь – через два дома? С утра свою керосинку починяют. Вот у них ты про мотоциклы и узнаешь что надо.
Александр поблагодарил словоохотливых соседей и пошёл в указанном направлении.
3
Во дворе стоял наполовину разобранный мотоцикл, с которым возились двое парней лет девятнадцати-двадцати. Рядом на промасленной тряпке были разложены детали.
Прежде чем подойти, Александр внимательно рассмотрел обоих парней с некоторого расстояния. У них были длинные крашенные волосы: у одного – просто обесцвеченные, у второго – цвета залежалой соломы. Чёрные футболки распирались накачанным мясом. Одинаковое выражение лиц заставляло вспомнить известную поговорку: «Сила есть – ума не надо». «Дебилы», как определил бы их замдиректора лицея.
– Следователь прокуратуры Александр Малахов, – представился Александр, показывая удостоверение.
– Ну? – буркнул обесцвеченный дебил.
– Я по поводу вашего приятеля, Горского.
С первых же фраз разговор зашёл в тупик. На прямые вопросы «дебилы» отвечали односложно: «да», «нет», «не знаю», «не помню», «не видел». Иногда не отвечали совсем. Александр терпеливо анализировал вслух вырванные у них же случайные ответы, ловил на нестыковках, ставил в тупик… но разговор так и не продвинулся.
Вскоре Александр понял: «дебилы» что-то скрывают. Он пожалел, что заговорил с обоими сразу. Таких легче «колоть» поодиночке, с глазу на глаз, потому что в «стаде» они мгновенно тупеют.
– Вот что, ребята, – сказал он наконец. – Для следствия самая мелкая зацепка может оказаться полезной.
– Чего? – переспросил «дебил», волосы которого были выкрашены под цвет соломы.
– Я говорю, что только вы можете как-то сориентировать розыск, чтобы найти труп Горского и напасть на след убийцы.
Горский, возможно, был ещё жив, но Александр не собирался об этом распространяться. Он знал, что упоминание о трупе и убийце поможет «дебилам» раскрыться. Если они пообещали Горскому молчать, то теперь это обещание наверняка потеряет смысл.
Александр не ошибся. «Дебилы» переглянулись, словно спрашивая друг у друга согласия. Потом парень с обесцвеченными волосами сплюнул и сказал, глядя мимо Александра:
– Был у него байк.
– Байк – это, вероятно, мотоцикл? – уточнил Александр.
– Ага.
– А какой мотоцикл?
– «Восход», красный.
– Номерной знак помнишь?
– Без номеров. Так ездил.
Краем глаза Александр заметил, что второй «дебил» тихонько отошёл в сторону, потом побежал и исчез. Его бегство не укрылось от обесцвеченного. Тот вздохнул.
– Тоже уйти хочешь? – догадался Александр. – Ну, ничего. Сейчас поговорим – и иди куда хочешь. Скажи-ка, Горский мотоцикл с рук купил?
– Ага. За полторы «штуки».
– А деньги откуда?
– Откуда я знаю? – вроде бы удивился «дебил».
В разговоре наступила пауза. Александр закурил, выпустил большое облако дыма и произнёс:
– Полторы тысячи… неплохие деньги. А может, за этот должок с ним кто-то посчитался?
Парень мотнул головой:
– Не-а.
– Что значит «не-а»? Почему?
– Можно, я закурю? – спросил парень.
– Валяй, кури… Так почему «не-а»?
– Так… знаю.
– Нет, парень, так у нас дело не пойдёт, – сказал Александр. – Ты же сам только что сказал: «откуда я знаю». Только что. Так что давай. Сказал «а» – говори и «бэ».
Парень снова замолчал.
– Так что же, Горский украл эти деньги? – спросил Александр. – Или кого-то ограбил?
– Ну, украл.
– У кого?
– У своего бати. Со сберкнижки снял.
– Ну да, – не поверил Александр. – Так вот сразу ему и выдали, по чужой книжке!
– Ну, выдали, – кивнул «дебил». – Он раз шесть ходил снимать – и ничо, даже паспорт не спросили.
– Понятно, – кивнул Александр. – А отец его об этом знает?
– Я-то откуда… он нам не докладывал.
– И не поинтересовался, откуда у сына мотоцикл?
– Так Воха дома байк не держал. Так, заезжал иногда – типа на чужом. А так у пацанов оставлял, когда у меня, когда ещё у кого…
«Так… Сберкнижка – это, пожалуй, мотив, – подумал Александр. – Может, придётся по этому поводу дело возбудить… если Горский жив ещё».
– Извините… мне тут с байком ещё возиться надо, – сказал парень.
– Погоди. Ты не в курсе, куда Горский мог поехать пятого мая? Ну, если бы тебе пришлось его искать, куда бы ты сам поехал?
«Дебил» дёрнулся и ответил после паузы:
– Без понятия.
Александр снова почувствовал, что парень что-то скрывает. Но напирать пока не стал и сменил тему:
– У него подруга есть?
– Постоянная? Нет, не было.
– А так, вообще, он с кем-нибудь встречался?
– Да есть тут одна тёлка. Общак.
– Одна на всех, что ли?
– Ну. Она часто с ним.
– Фамилия тёлки?
– Чернова Танька.
– Ну ладно… орёл, – сказал Александр, доставая из дипломата бланк повестки и заполняя его. – Завтра, в пятнадцать ноль-ноль приходи в прокуратуру.
– Зачем? – удивился «дебил».
– Кое-что из твоих показаний придётся оформить официально, за твоей подписью. Явка обязательна, так что просьба не опаздывать.
Александр решил «поколоть» парня в официальной обстановке. Может, так он расскажет больше, чем сейчас. Иногда официальная обстановка тоже неплохо действует. А нет – так можно и кое-какие несанкционированные меры применить…
Александр кивнул своим мыслям и вернулся к дому Горских.
4
Во дворе стоял тяжёлый «КРАЗ», гружённый еловыми брёвнами. Александра обдало запахами солярки, разогретого масла и свежеспиленного дерева.
Двое мужчин, орудуя баграми, скатывали брёвна на землю.
«Да у него, похоже, крыша съехала на заготовке древесины», – подумал Александр и стал смотреть на мужчин, стараясь угадать хозяина. Наконец он обратился к одному из них:
– Горский? Яков Васильевич?
Мужчина отложил багор. Александр обратил внимание на его левую руку – на ней не было трёх пальцев. По тому, как оба «заготовителя» переглянулись, Александр понял, что брёвна, скорее всего, незаконные.
– Ну, я Горский, – наконец сказал мужчина с искалеченной рукой. – А что вы хотели?
– Я из прокуратуры, по поводу сына. Поговорить надо.
Горский с явным облегчением кивнул:
– Нашли, что ли?
– Ищем.
Горский с задумчивым видом почесал в затылке:
– Извините, как вас?..
– Малахов, Александр Иванович.
– Александр Иванович, нам бы тут закончить… да и человека отпустить надо. Может, с Дашкой поговорите вначале? Всё-таки она заявление писала…
– Да, так даже лучше, – согласился Александр. – Но потом я всё равно должен буду задать вам несколько вопросов.
– Потом – пожалуйста, сколько угодно. Пойдёмте.
Вслед за Горским Александр пошёл через захламлённый двор. Они остановились у низкой пристройки. Александр понял, что это баня.
Они вошли в предбанник. Горский постучался и крикнул:
– Дарья! Тут человек из прокуратуры пришёл, насчёт Вовки. Ты поговори с ним, пока я разгружаюсь?
В бане с жестяным звоном двигались тазы, плескалась вода. Певучий женский голос ответил:
– Ну, а чего? Штаны пускай снимает да заходит. Место есть.
Александр придержал Горского за рукав:
– В самом деле, Яков Васильевич, лучше я подожду.
– Её не дождёшься, – усмехнулся Горский и вышел.
Александр сел на скамейку, где горкой лежала одежда.
– Борисова? Дарья Александровна? Я правильно называю?
За дверью хихикнули. Александр расценил это как положительный ответ и продолжал:
– Розыском, Дарья Александровна, теперь занимаюсь я. Моя фамилия Малахов.
Дверь приоткрылась – немного, на ширину ладони. Из щели повалил пар.
– Чего не заходишь-то? – спросила женщина.
Александр усмехнулся:
– У нас это называется «злоупотребление служебным положением в корыстных целях». А за такие дела оформляют бесплатные путёвки в Нижний Тагил.
– Ну, даёт! – воскликнула Дарья Александровна. – Даже в бане у них не моются! Ай-яй-яй, какие мы строгие да правильные!
Александр понял, что с Дарьей Александровной можно разговаривать только в игриво-кокетливом тоне. Иначе она просто не поймёт.
– Я с вашими соседями сейчас разговаривал, – сказал он, принимая игру. – Говорят, вы жутко страстная женщина. Даже пальцы можете откусить, если разойдётесь.
– Это кто говорит? Этот боров, который справа?
– Ну… в том числе.
– Вот сволочь! Сам целый год за мной бегал. Ладно, думаю, чёрт с тобой. Привела его. Он пыхтел-пыхтел, да так ничего и не добился. Не в состоянии оказался! Всё в пьянку да в жир давно ушло. Я и рассердилась. Вали отсюда, говорю, глобус, чтоб я тебя больше не видела. Ещё и Нинке рассказала. Присматривай за своим, говорю, проходу не даёт.
– Ну, допустим. А у Горского, сожителя вашего, что с рукой? Почему у него трёх пальцев нет?
Дарья расхохоталась:
– А я-то думаю, чего ты такой напуганный? Никак не зазову. Боишься, как бы не откусила чего?
– Да, знаете ли. Страшновато.
– У Яшки как с рукой-то получилось, – всё ещё посмеиваясь, начала объяснять Дарья. – Он со своей Наташкой тогда расплевался вконец, и запил. Он тогда дальнобоем работал, а тут – какой там рейс, каждый день пьянка. Ну, и как-то до дома не дошёл пару шагов, упал в лужу, так и заснул. Утром просыпается – а рука вмёрзла в лёд. Пальцы аж почернели. Так со льдиной на руке домой и пришёл. Взял топор… и три пальца разом оттяпал. Да один лишний прихватил. Говорит, не разобрал с похмелюги.
– А с женой Горского что случилось? – спросил Александр. – Где она?
Послышался вздох.
– Подохла Наташка. Грех вроде так говорить – а как собака скопытилась. Сгорела на водке. Ты приезжий, сразу видать, не знаешь – а тут два года мужики на рогах стояли. Чуть не полгорода. И всё из-за неё, из-за Наташки.
– Значит, она пила?
– Сначала нет. На лесопилке работала. Но деньги – смех собачий. Ладно хоть Яшка тогда зарабатывал. Ну вот. Так вот мучилась Наташка, а потом и сорвалась. Яшка в рейс – а у неё дым коромыслом. Кобелей – всё равно как водку бесплатно раздавать стали. Так до чего обнаглели! Яшка, муж, как-то возвращается – так они ему морду набили, связали и рукавицу в рот сунули, чтоб не матерился.
– А поговорить с ней вы не пытались? Насколько я понял, вы с ней были близкими подругами?
– Пыталась, – вздохнула Дарья. – А как же? Ну ты чего, говорю, неужели тебе детей не жалко? А она пьяная в сиську, платье всё заблёвано. А меня, говорит, когда кто жалел? Яшка, что ли? И я не буду, пошло оно всё на хер. Я, говорит, жизнь свою возьму, как эту тряпку сраную, и господу-богу в его харю поганую брошу. На хера она мне такая нужна? И ты, говорит, Дашка… иди отсюда, от греха подальше. Ну, я выскочила, и больше её не видала. Только потом, на похороны пришла.
Повисла неловкая пауза. Александр уже пожалел, что заговорил об этом. Но Дарья справилась с собой и продолжала:
– Дети уже без матери выросли. А Яшку, дурака, я в позапрошлом году из жалости подобрала. Думаю, сопьётся совсем без бабы. А он – гляди-ка – по Наташке до сих пор тоскует, не женится. То Дашкой меня назовёт, то Наташкой, так и путает до сих пор.
– Значит, не ревнует Яков Васильевич?
– Ни капельки, даже обидно. Вот если бы Наташка на моём месте мылась – он бы тебя близко к бане не подпустил. А так – ничего. Да если бы ты и зашёл – он бы тебе ничего не сделал.
Александр с облегчением вздохнул.
С самого начала разговора его мучил неприятный вопрос: ревновал ли Горский-старший свою не в меру весёлую сожительницу к сыну? И не случалось ли на этой почве ссор? Но теперь этот вопрос отпал сам собой. Даже если Дарья и согрешила с парнем, отец не схватился бы за топор.
Судя по звукам, доносящимся из-за двери, женщина снова начала хлестать своё тело веником. Александр некоторое время ждал, когда она закончит, потом стал задавать вопросы через приоткрытую дверь.
– Скажите, Дарья Александровна, кто обнаружил отсутствие Владимира?
– А я и обнаружила.
– При каких обстоятельствах?
– Ну, он числа тридцатого уехал куда-то. Самое бы время картошку сажать – а он запропал. День нету, два. Я по соседям пошла, по приятелям Вовкиным, те говорят – нету. Ну, я в милицию…
– Дарья Александровна, а раньше такое за Владимиром замечалось? Он мог надолго уйти или уехать из дома, не поставив в известность?
– Ну, было дело. Правда, обычно через день-два возвращался.
– Хорошо. А есть ли кто-нибудь, кто заинтересован в его смерти?
– Да что вы?! – воскликнула Дарья. – Вовка – нормальный парень! Ну, шебутной немного, не без этого – но что вы хотите, мальчишка же.
– А был ли он склонен к самоубийству?
Этот вопрос был излишним. Люди, склонные к самоубийству, обычно не покупают мотоциклы. Но Александр обязан был спросить об этом – хотя бы для протокола.
– Да вы что, товарищ следователь – совсем? – ответила Дарья.
– Понятно, – усмехнулся Александр. Именно такой реакции он и ожидал. – А скажите, ходил ли он на охоту? С ним могло случиться что-нибудь в лесу?
– Не могло. Ружья-то в доме сроду не было, а вы говорите… Вот на мотоциклах целыми днями гонял – было дело. Мог одолжить у кого-то да шею свернуть.
– А своего мотоцикла не было?
– Откуда? Он сколько об этом разговор заводил – купи да купи. А отец только отмахивается…
О снятых с книжки деньгах Александр решил пока не упоминать. Он хотел сначала задать этот вопрос Горскому-старшему и проследить за его реакцией.
Это могло оказаться очень важным.
Александр закурил и спросил:
– Дарья Александровна, вас не затруднит на минутку выйти? Нужно подписать протокол.
В приоткрытую дверь просунулась гибкая рука, сверкнул в темноте глаз.
– Давайте ручку, что ли? – К Дарье явно вернулось не в меру весёлое настроение.
Александр усмехнулся и протянул ей ручку:
– Напишите вот здесь: «С моих слов записано верно». И подпись – вот тут и вот тут, где число. Да, вот так. Спасибо большое, всего доброго.
– Вот так и всегда, – вздохнула Дарья. – Как хороший мужик появится – так поговорили пять минут, и – побежал. А от дерьма всякого иной раз не знаешь, как отмыться.
Глава десятая
1
«КРАЗ» перед домом был уже разгружен. Но ни шофёра, ни хозяина поблизости не было. Голоса доносились в раскрытое окно.
Александр нашёл обоих на кухне.
На покрытом полинялой клеёнкой столе стояла ополовиненная бутылка «Столичной», вскрытая банка свиной тушёнки, зелёный лук и хлеб – частично нарезанный, частично наломанный от буханки. По углам стояло столько бутылок, что можно было открывать приёмный пункт стеклотары. При ходьбе по заляпанным засохшей грязью половицам бутылки дрожали и звенели.
При появлении Александра Горский поднялся с рассохшейся табуретки.
– Присаживайтесь, – радушно предложил он и кивнул на бутылку. – Будете?
– Спасибо, я на службе.
– Ну, как знаете, – пожал плечами Горский. – Ну, так что там дальше? – обернулся он к шофёру.
– Ну, сидим, – ответил тот, продолжая прерванный появлением Александра рассказ. – Пьём. Водки – залейся. Правду сказать, он и сам заливал – полный вперёд. Я как-то видел: он во дворе флягу поставил, молочную, с двух сторон паяльные лампы установил. Змеевик присобачил. Минут через пять потекла сивуха – чистая отрава. Ну, и что думаешь? Ясное дело, он только три года и попользовался – с тех пор, как на пенсию вышел. А потом – всё, привет горячий. Мы ещё удивлялись, что он так долго протянул.
– Мужика поминали одного, – объяснил Горский Александру.
– Ну, и вот, – продолжал шофёр. – Сидим, значит. Пьём. А Катька бутылку за бутылкой на стол ставит: мол, последний раз годовщину справим по-людски… Ладно. Пили-пили; рожи уже от водки повело. Все кричат друг дружке кто чего. Покойника, само собой, поминают. Катька в углу ревёт белугой. Потом хоп, смотрю – а он и сам за стаканом сидит и голову повесил.
– Покойник?
– Ну. Я ж говорю – сидит и голову повесил. Вот так…
Рассказчик изобразил, как сидел покойник. Сделал безразлично-туповатое лицо.
– Ну, ну, – поторопил Горский.
– Ну, и сидит. И я, дурак, забыл, что он покойник. Спрашиваю у него чего-то, тормошу. А он, ты ж его знаешь – когда нажрётся, слова от него не добьёшься. Голову повесит да мычит, если спросишь чего…
– Перепились вы. Мало ли чего с перепою покажется?
– Это было, – согласился шофёр. – Но ладно бы кто один видел. А то…
– Ну… и чего?
– Чего? Да вот, сидим. Смотрю – и другие замечать стали. Смотрим, рты открыв. А он услышал – молчат все. Поднял башку, огляделся и вышел.
– А сколько ему было?
– Пятьдесят три.
– Пятьдесят три… Это он не от самогонки помер, – неизвестно к чему сказал Горский. – Нет, тут у них всё рассчитано под обрез. Года два-три ещё пошевелится человек, и – всё, привет горячий. Ваську, с пятьдесят первого дома, помнишь?
– Это у которого сестра повесилась?
– Он самый. В пятьдесят три тоже копыта откинул. Ниятов Генка, у которого сына зарезали – в пятьдесят один. Кошкин – этот и вовсе через месяц. Да и все, кого ни возьми. Стухло всё…
В разговоре наступила пауза. Горский и шофёр закурили. Александр, немного подумав, присоединился к ним.
– Не, ты представь, чего у нас в лесхозе щас творится, – ни с того ни с сего заговорил Горский. – Наловчились лес за границу сплавлять, по бартеру. Туда целый поезд лесу да пиломатериалов гонят, а обратно – в сумке… кроссовок десять пар да миксер какой-нибудь. Тьфу, глаза б не глядели. Выменивают у нас лес, как у папуасов на бусы.
Александр понял, что Горский заговорил об этом не случайно. Скорее всего, он желал оправдать привезённые «левым» рейсом брёвна.
– А здесь-то остаётся чего? – спросил шофёр.
– Остаётся… да всё по начальству расходится. Обнаглели, суки, вконец.
Шофёр тему не поддержал.
– Не скажи, – покачал он головой. – Народ у нас тоже будь здоров. Такое выделывают – полный вперёд! Вон, в марте надо было брёвна с делянки на погрузку перетащить. А Пашка Сулимов – знаешь такого?
– Ну?
– Сел на трактор и за двадцать километров по снегу на речку потарахтел. Ухи, говорит, свежей захотелось. Целый день ершей с лунки таскал. А трактор на холостом ходу постукивает. Одной солярки чуть ли не бочку сжёг.
– И чего?
– Да ничего, посмеялись только. Да бригадир обматерил.
Горский разлил остатки водки по стаканам. Мужчины выпили, и шофёр поднялся.
2
Тяжёлый «КРАЗ» взревел мотором и тронулся с места. Бутылки в углах жалобно зазвенели. Александр подождал, пока гул затихнет, и спросил:
– Яков Васильевич, у вас какая сумма на сберегательной книжке? Помните?
Горский удивился. Но спрашивать, к чему бы это, не стал. Может быть, именно потому, что вопрос его ошарашил.
– Тысяч шесть, кажется. С рублями.
– Кажется?
– Нет, точно. Шесть «штук».
– Проверьте книжку.
Горский с сомнением посмотрел на Александра, но опять ничего не спросил и двинулся в комнату. Александр остановился в дверях и стал смотреть, как Горский ищет книжку.
На поиски ушло не меньше получаса. Александр терпеливо ждал. Наконец книжка обнаружилась в стенном шкафу.
– Год как не дотрагивался, – объяснил Горский и протянул книжку Александру.
– Нет, проверьте сами, – ответил тот.
Горский начал листать, отыскивая последние записи. Найдя, странно посмотрел на Александра. Потом – на титульный лист книжки. Потом снова взглянул на Александра.
– Хрен же его знает, – сказал он наконец. – В марте снято последний раз. Я вроде не снимал, не помню… Две тысячи снято… Что за херня?
Александр взял у него книжку, посмотрел. В мае прошлого года на книжку было кое-что положено, и сумма составляла шесть тысяч сто одиннадцать рублей с копейками.
– Вы эту сумму имели в виду? – спросил Александр.
– Ну! Шесть тысяч с рублями! Так как это получается? Снято, что ли?
Горский переводил взгляд то на книжку, то на Александра. Его беспокоили не исчезнувшие деньги, а сам факт пропажи. Он никак не мог взять в толк, как это случилось.
Актёрская игра исключалась начисто. Слишком много было всяких мелочей, о которые спотыкаются даже мастера сцены. Александр понял, что о деньгах Горский до этой минуты ничего не знал. А если бы и знал – за нож или пистолет не схватился бы. Не тот тип.
Ещё одна версия, похоже, накрылась…
– Погодите-ка, – вдруг спохватился Горский. – А вы сами-то откуда про мою книжку знаете?
– От людей, Яков Васильевич. Ваш сын решил приобрести мотоцикл втайне от вас. Но, как видите, на ваши деньги.
– Вовка? Ну, сучонок! – Горский разразился отрывистым, лающим смехом. – Весь в мать пошёл.
– Ну так что, Яков Васильевич? Дело возбуждать будем?
– Какое дело? – не понял Горский.
– Уголовное дело. Против Горского Владимира Яковлевича, – терпеливо объяснил Александр. – По факту мошенничества со сберкнижкой.
– На хер нужно, – отрезал Горский, махнув рукой. – Считайте, мотоцикл я ему подарил. Сорняком растёт парень: что сам надыбал, то и его. Тут впору на себя заявление писать.
Он сел на кровать и уставился невидящим взглядом в окно.
Александр понял, что дальнейший разговор ничего нового не добавит, и стал заполнять бланк протокола. Закончив, он протянул Горскому ручку.
– Прочтите, Яков Васильевич. И подпишите.
3
По дороге домой Александр зашёл в магазин купить хлеба и колбасы на вечер. Но ближайший магазин оказался закрыт на ремонт, а искать другие было лень. Оставалось напроситься к кому-нибудь на ужин. Или пойти в кафе.
Мимо проходил поддатый мужик. Александр расспросил его, где это кафе находится. Оказалось, совсем недалеко. Александр поблагодарил и пошёл в указанном направлении.
4
Кафе называлось «Алые паруса». Александр усмехнулся, подумав, что название наверняка не соответствует тому, что происходит внутри, и вошёл.
В полупустом зале царил полумрак, расцвеченный вспышками светомузыки. В углу на маленькой сцене стояли четверо музыкантов. Грохот барабанов напоминал ураганный обстрел. Парень с бас-гитарой в руках скалился на всех, как цепной пёс, и хрипел в микрофон: «Я расскажу вам, как менты-уроды меня лишили счастья и свободы. Как не давали мне сказать ни слова – и вот на нарах чалиться мне снова…» Перед сценой прыгали и скакали несколько человек.
Неподалёку Александр заметил одиноко сидящую девушку, темноволосую, в чём-то не то белом, не то светло-кремовом. Перед ней стояла чашка кофе. Густая волна волос скрывала лицо девушки, и нельзя было разобрать, хороша она собой или страшнее атомной войны.
«Шлюха, что ли? – подумал Александр. – Да нет, не похожа. А может, у неё обстоятельства вроде моих? Или она кого-то ждёт? Будем считать, что уже дождалась».
Он подошёл к её столику. Девушка даже не взглянула на него.
– Простите, у вас свободно?
– Да.
– Вы позволите?
Она равнодушно кивнула, никак не выражая своего отношения к неожиданному соседу. Кажется, ей было всё равно.
Александр сел.
– И всё же, – улыбнулся он. – Я вам не помешал?
– Вы не можете мне помешать, – медленно, словно с трудом, произнесла она. Её лицо по-прежнему было в тени волос, и Александр не мог разобрать выражения. «Местная дурочка, наверное, – подумал он. – В хорошеньком положении я тогда окажусь! Ну да чёрт с ним».
– Меня зовут Александр, – сказал он.
Сначала ему показалось, что за грохотом музыки она не услышала. Но она отозвалась, хотя и далеко не сразу:
– Вика.
Музыканты отложили инструменты и потянулись к стойке. Александр встал и спросил:
– Вика, вам что-нибудь заказать?
– Спасибо, – ответила она после паузы. – Не нужно.
– Жаль. Но в таком случае, Вика, что вы делаете в кафе? Извините за прямой вопрос, но иначе я лопну от любопытства.
Вика взглянула на него. Александру показалось, что она улыбнулась. И в этой улыбке он не заметил никакого интереса к себе.
– Не знаю, – медленно сказала она. И было похоже, что она действительно не знает.
Александр подошёл к стойке, взял пиццу с грибами и чашку кофе и вернулся за столик.
– Вы точно не хотите есть? – спросил он. Вика покачала головой. – Ну, как хотите, – пожал плечами Александр и принялся за еду.
Музыканты допили пиво и вернулись на сцену. Солист взял бас-гитару и начал играть на ней. Зал наполнило однообразное «бум, бум, бум». Застучали барабаны, и солист запел почти детским фальцетом: «О любви давно спели все слова, и поэтому пою я: "ля-ля-ля, ля-ля-ля"»…
Вика совершенно забыла о существовании Александра. Она сидела, не меняя позы, и внезапно он понял, что эту стену равнодушия ему не пробить. В словах «вы не можете мне помешать» не было позы или пустого кокетства. Он для неё просто не существовал.
Александр знал психологию девушек такого сорта. Они все были задумчивы, отрешённы, скрытны и склонны к самоубийству. И только из посмертных записок выяснялось, что они были безнадёжно влюблены в какого-нибудь Юрочку Шатунова.
5
Перед сценой прыгала компания человек из шести-семи. Судя по голосам, все они были пьяны в стельку.
Внезапно с одной из девушек случилась истерика. Хохот, слёзы, истошный визг. Девушка куда-то рвалась, требовала кого-то убрать… Наконец её увели.
Вика отреагировала на истерику очень странно. Она вся задрожала и опрокинула свою чашку на себя. «Так и есть, с психопатией тоже», – подумал Александр, протягивая ей салфетку. Вика этого не заметила. И вдруг Александру почудилась странная радость в её взгляде. И неизвестно почему показалось, что она хорошо знакома с той истеричкой. Может быть, за какую-то провинность Вику просто изгнали из компании.
Александр подошёл к стойке, достал кошелёк.
– За девушку получите с меня, – сказал он.
Бармен проворчал что-то нечленораздельное и денег не взял. Чувствуя себя круглым дураком, Александр отошёл и огляделся.
Вика была уже у дверей. При ходьбе она заметно прихрамывала, и это уже многое объясняло. И её странное поведение, и одиночество. Может быть, Вику изгнали из компании именно за хромоту. Волки, как известно, не спасают раненого собрата, а безжалостно добивают его.
Александр устремился за ней. Вслед ему неслось хриплое рычание в яростном ритме:
– Эх, неволя-мама! За решёткой птица бьётся раненым крылом, да в окно стучится!
6
Он догнал Вику только на улице.
– Разрешите, я вас провожу? – спросил он.
Вика не отреагировала ни словом, ни жестом, ни выражением лица. Александр расценил это как согласие и пошёл рядом.
– Хотите закурить? – предпринял он ещё одну попытку завязать разговор.
– Я не курю, – коротко ответила она.
– Та девушка вас напугала? Своей истерикой?
– Нет.
– Нет? А пролитый кофе? И вы так поспешно ушли…
– Да.
– Почему?
– Не знаю.
– Вы знакомы с этой компанией?
– Нет.
– А мне показалось, что ту девушку вы как будто знаете.
– Может быть.
Дальше разговор продолжался в том же духе. Вика отвечала на вопросы равнодушно, с большими паузами, словно исполняла неприятную обязанность. Но сама не задала ни одного. Ответы были односложными, часто непонятными и невразумительными. Она явно не понимала, что делает и почему поступает именно так, а не иначе. Александр ни на шаг не мог приблизиться к ней, не мог даже зацепить её за живое. Он почти физически чувствовал, как они отдаляются друг от друга. Они шли рядом, почти касаясь друг друга плечами – и в то же время будто находились по разные стороны улицы. Если не дальше.
6
Прогулка оказалась короткой. Вика остановилась под фонарём возле одноэтажного бревенчатого дома, утопающего в зарослях сирени. Фонарь на столбе раскачивался под ветром, и все тени шевелились. Александру почудилось в этой картине что-то неправильное. Но что именно – он не сумел определить.
– Значит, здесь вы живёте? – спросил Александр.
– Да.
Он не успел заметить, как Вика отошла в сторону. В следующую секунду она была уже у калитки.
Александру почудилась та же странная радость в её глазах. И улыбка на лице. Впрочем, ему могло и показаться. Было слишком темно, чтобы можно было что-то рассмотреть. Он взглянул на часы – была половина первого. Александр удивился. Он точно помнил, что вышел от Горских в самом начале седьмого.
Вика стояла у калитки. Как будто чего-то ждала.
– Уже уходите? – спросил Александр.
– Да.
– А почему? Я, наверное, слишком стар для вас?
– Вы не можете быть для меня старше.
Александр усмехнулся. «Каков привет, таков и ответ, – подумал он. – Пора бы мне это знать, в моём-то возрасте».
– Но вы не возражаете, если я к вам как-нибудь загляну? – спросил он. – Не прогоните?
– Приходите. Квартира пять.
Она сверкнула из темноты глазами. Потом белый силуэт, похожий на привидение из старых фильмов, растворился в темноте.
«Чокнутая, – подумал Александр, – наверняка на учёте состоит. Обратись в психдиспансер – и узнаешь о ней всё, что нужно».
Он закурил и пошёл домой.
7
Внезапно он остановился. В памяти всплыла последняя сцена.
Они стояли под фонарём. Фонарь качался, и все тени шевелились. Все – в том числе и его собственная. Чокнутая Вика в этот момент стояла напротив. А её тень…
Тени у неё вообще не было.
«Да – а когда она успела убежать от тебя? – неожиданно спросил внутренний голос. – Калитка была шагах в двадцати, в секунду такое расстояние не покроешь. Тем более при её хромоте…»
«А не пошёл бы ты? – огрызнулся Александр. – И без тебя тошно».
Внутренний голос замолчал. Однако Александр продолжал думать об этом всю дорогу.
Чертовщина продолжалась.
Глава одиннадцатая
1
Андрей Харитонов только что вернулся с дежурства. Как он говорил, работа у него была «для дураков» – охранять рынок. Кроме него, на рынке дежурил наряд милиции, так что Андрею оставалось только спать. Что он и делал. А утром, вернувшись домой, он мог спокойно заниматься домашними делами.
Андрей поиграл во дворе с соседским щенком и вошёл в дом.
Жена на кухне собирала ему завтрак. Андрей ткнулся небритым подбородком ей в щёку, зная, что ей это нравится.
– Ладно, ладно, – улыбнулась Наталья. – Садись, ешь.
Андрей сел, взял вилку и кусок хлеба.
– Лиза-то где?
– Спит ещё.
Наталья стала пересказывать самые свежие сплетни, подхваченные на улице. Андрей вяло кивал, пока одна фраза не заставила его встрепенуться и начать слушать внимательнее.
– Вчера у Горских следователь был, из прокуратуры. Вечером уже. Всё по соседям ходил.
– Не нашли ещё Володьку?
– Какое там! И собака не ночевала. Спохватились, когда почти месяц прошёл.
– У них вечно так…
– Я и про Лиходеевку ему сказала. Никакого, говорю, житья уже нет. Ну что такое – два заявления в милицию было, а опер только отмахивается?! К каждому улью, мол, пост не приставишь…
– Ну, понятное дело. А он чего?
– Вроде заинтересовался. Что, говорит, да как? На кого думаете? Обещал разобраться, да я не больно-то верю. На обещания они все скорые, полный карман насыплют – только подставляй.
– У них так, – согласился Андрей и принялся за чай.
После недавней поездки в Лиходеевку он решил, что безопаснее всего будет продать избу к чёртовой матери. Капкан ни от чего не гарантировал. Теперь Андрей думал, как сказать о своих планах жене. Но пока решил этого не делать, и перевёл разговор на дочку:
– У Лизы каникулы?
– Первый день. Слушай, Андрей, – в голосе Натальи появились просительные нотки. – Может, отстал этот гад? Картошку пока ещё успеваем посадить, последний срок…
Андрей не ответил.
– Съездил бы, а? – продолжала Наталья. – Поглядел, чего как. И Лиза просилась давно…
– Нельзя туда с ней.
– Ой, да ты же сам смеялся! Ерунда всё на постном масле… Да и с тобой-то – что с ней случиться?
– А если испугается чего? Хочешь её заикой сделать?
Наталья кивнула. Однако мысль о картошке её не оставляла. Но она решила пока перевести разговор на другое, чтобы вернуться к нему чуть позже.
– Афанасий что говорит?
– А чего он скажет? – усмехнулся Андрей.
На днях они с дедом Афанасием посидели на лавочке за парой бутылок пива. И старик – в своей обычной манере, с намёками и подковырками – рассказал кое-что интересное. На его памяти, такая чертовщина творилась в Лиходеевке уже в третий раз. Первый был в тридцать седьмом году, второй – сразу после войны.
– Ну так чего Афанасий говорит?
Андрей посмотрел на жену, думая – сказать или нет. Потом бухнул дословно то, что сказал ему старик:
– Говорит, кровь это ходит.
У Натальи округлились глаза. Андрей понял, что она поверила – сразу, с первого слова. «Ну, бабы», – усмехнулся он.
Наталья тихо выдохнула:
– Как… ходит?
– Так вот и ходит. Земля её не принимает. Не расступается, и всё.
– И чего теперь?
– Пугает дедок. Беды, говорит, много наделает.
– Кто?
– Да кровь, кто ж! Многим, говорит, эта кровушка аукнется. Я, говорит, вон куда перебрался – в Воздвиженку. Место там доброе, церковь есть. Ещё до революции стояла. Говорит, пересидеть, переждать хотя бы.
Наталья молчала. Андрей понял, что вопрос о картошке закрыт. Больше она к нему не вернётся.
2
Проводив Наталью на работу, Андрей вышел во двор. Делать ему было, в общем-то, нечего. Впереди его ждали три выходных. Можно будет съездить с Лизой на озеро, или сводить её в парк… да мало ли? А вечером будет футбол, Россия с Манчестером…
Или всё-таки съездить ещё раз в Лиходеевку? Просто посмотреть, что там и как?
Внезапно страшная догадка озарила его, словно кто-то обрушил ему на голову мешок цемента. Андрей встал со скамейки. Снова сел, глядя перед собой невидящими глазами.
Последний раз он был в Лиходеевке двадцать восьмого апреля. Где-то в праздники хватились Володьки Горского. Дарья ещё по соседям бегала, по всей улице. По времени, кажется, совпадает. И ещё одно: Андрей трижды устраивал засады, и каждый раз они оканчивались ничем. А через день-два, когда он шёл на очередное дежурство, Пакостник появлялся в Лиходеевке. Ни раньше, ни позже. А секретов Андрей ни от кого не держал – в том числе и от Горских. Вроде незачем было.
С другой стороны, кроме даты исчезновения, у Андрея не было ничего. Одни домыслы без фактов. С Яковом Горским, да и с Володькой, всегда душа в душу жили. Можно сказать, дружили семьями. Если Андрей добывал что-нибудь на охоте или рыбалке – обязательно делился. Яков обычно помогал дровами или ещё чем. Постоянно одалживались друг у друга бензином. И Володька казался Андрею вполне нормальным парнем. «Дядя Андрей, дядя Андрей… Да ладно, зарабатывать станешь – тогда отдашь…»
И вдруг – навозные вилы, чтобы уж насмерть пришить. Андрей не видел в такой злобе ни грамма логики.
А если дата исчезновения – совпадение, и только? Всё-таки перед праздниками… А праздники – они и есть праздники. Мало ли народу спьяну тонет, дохнет, захлёбывается в собственной блевотине, режет друг друга, сворачивает шею? Володька вполне мог укатить куда-нибудь со своими безбашенными дружками, все могли нажраться в сосиску, а потом поцапаться. Тогда кто-нибудь непременно схватится за нож…
В таком случае от теории Андрея не остаётся камня на камне. Да и на кой чёрт Володьке сдалась Лиходеевка? Мотаться туда-сюда ради одной только пакости – зачем бы? Не совсем же он отмороженный! Да и накладно получается…
И всё же мало-помалу Андрей начинал понимать, что его догадки верны. Вспоминались непонятные Володькины ухмылки, косые взгляды, испытующие вопросы. Обычно это случалось, когда Андрей, злой, как чёрт, возвращался из Лиходеевки после очередного погрома. «И ещё ведь сочувствовал, сукин сын! – подумал Андрей. – Советы давал, говнюк…»
Внезапно Андрей вспомнил, как в августе прошлого года встретил Вовку на улице. Его щека распухла и почернела. Андрей тогда присвистнул: «Кто ж это тебя так приложил, парень?» Вовка отшутился: «Споткнулся – упал, очнулся – гипс». Позже Яков рассказывал, что у Вовки и ключица оказалась с трещиной.
Тогда Андрей не придал этому значения. Ну, подрался и подрался, с кем не бывает. Тем более с молодыми. Но теперь он вспомнил, что за неделю до этого «забыл» в избе пачку патронов с тройной порцией пороха. Специально для Пакостника. И, похоже, это сработало.
Андрей вспоминал мелочь за мелочью, сопоставлял, связывал одно с другим… Он растягивал этот процесс как можно сильнее, чтобы не задавать себе главного вопроса. Однако вскоре этот вопрос выплыл из множества других, ничем не прикрываясь: почему Володьки Горского нет уже больше трёх недель? Угодил в капкан?
«А если и так?» – сердито подумал Андрей.
«Но не медведь же он, в конце концов! Неужели недостало толку выбраться?»
Внезапно новая мысль окатила Андрея, как ведро холодной воды. А что, если тот следователь сдержит слово? В ментовке ведь тоже бывают исключения из правил. По словам Натальи, Вовку ищут, и ищут уже всерьёз. Следователь заинтересовался и начал выспрашивать – зачем бы? Скорее всего, они уже что-то знают, иначе следак просто отмахнулся бы, как опер.
Андрей решил ехать прямо сейчас, не откладывая. Даже если там ничего не произошло.
3
Товарный поезд остановился на станции. Увидев Андрея, машинист высунулся в окно и крикнул:
– Садись, братан!
Андрей поднялся в кабину.
– Куда едешь? – спросил машинист.
– На тридцать второй километр.
– В Лиходеевку, что ли?
– Ну.
Машинист дёрнул рычаг, и поезд тронулся.
– Курить можно? – спросил Андрей.
– Если табачком поделишься, – ответил машинист.
Андрей поделился, и кабина наполнилась дымом.
Машинист попытался завязать разговор. Но Андрей на все вопросы отвечал односложно – «да» и «нет», и разговора не получилось.
Наконец поезд остановился. Андрей поблагодарил машиниста, оставил ему с полпачки сигарет и вышел.
– Бывай, – махнул рукой машинист.
Андрей махнул в ответ и медленно двинулся в гору.
За три недели трава успела вымахать по колено и вязала ноги. В остальном всё выглядело по-прежнему.
Внезапно Андрею показалось, что он чувствует спиной чей-то взгляд. Он резко обернулся, но никого не увидел. «Нервы шалят», – подумал он и пошёл дальше.
Перед своей избой он снова остановился. Ощущение, что за ним следят, не оставляло его.
– К чёрту, – сказал он вслух. – Всё это нервы.
Он подобрал с земли крепкий сук, толкнул ворота. Убедившись, что и на этот раз обошлось без вил, вошёл во двор.
С первого же взгляда Андрей понял, что Пакостник снова побывал у него в гостях. Замок, сбитый и раскуроченный, лежал на земле. Два стекла выбиты. Дверь сарая начисто выломана, и вокруг разбросан железный инвентарь. Пакостник, похоже, выбирал подходящий инструмент, чтобы сбить замки.
Внезапно у Андрея перехватило дыхание. Он увидел, что у крыльца лежит ружьё. Андрей узнал его – это было ружьё старика Афанасия Устинова. С треснутым и склёпанным цевьём, с истёртыми до блеска стволами…
Значит, из дома Пакостник уже не вышел? Стоит только войти в дом и толкнуть дверь – и увидишь его…
Но жив ли он?
Андрей вернулся за рюкзаком, достал фонарь. Подобрал на всякий случай ружьё. И вошёл.
Дверь, ведущая из прихожей в дом, была приоткрыта на ширину ладони. На полу валялся ломик, которым Пакостник, вероятно, сбивал замки. Андрей пошарил лучом по двери и увидел внизу, в щели, вцепившиеся в порог пальцы. Пожелтевшие. Перемазанные кровью. И почти сразу тошнотворный запах гнили ударил в нос.
– Что ж ты, сука, глупей медведя оказался, – пробормотал Андрей, чувствуя, как желудок пытается избавиться от завтрака.
Ответа не последовало. Пальцы под дверью не шевельнулись. Андрей стиснул зубы и толкнул дверь.
Мертвец лежал лицом вниз, протянув к нему руки, словно желая схватить. Пол и стены вокруг были густо заляпаны кровью. Кровь засохла и на одежде. Спружиненный капкан лежал в углу. Рядом лежал высокий резиновый сапог, тоже перемазанный кровью, и вид этого сапога почему-то настораживал. Андрей не без усилия перевернул его стволом ружья.
Из голенища, из кровавого месива, торчал острый обломок кости.
Андрей перевёл луч на мертвеца. Левой ноги ниже колена не было. Обрубок был перетянут поясным ремнём.
Андрею показалось неправдоподобным, что дугами капкана могло напрочь оторвать ногу, но думать об этом он пока не стал. Он взял мертвеца за волосы и поднял его голову.
На него глянули мёртвые, остекленевшие глаза. Рот был открыт. Обнажились окровавленные зубы, как у вампира в фильме ужасов. Андрей разжал пальцы, и голова мертвеца с деревянным стуком упала на пол.
Это был Володька Горский.
Чувствуя, что его вот-вот стошнит, Андрей вышел во двор. Он сел на скамейку под окном. Однако рядом росли какие-то цветы. Их запах очень напоминал трупный, и Андрей поспешно отошёл подальше. Сел прямо на землю, прислонившись спиной к забору, и закурил.
4
Явка с повинной даже не пришла Андрею в голову. Отчасти потому, что он боялся за семью. Но главным образом дело было в том, что он не чувствовал за собой вины.
Да, он не считал себя виновным. И не раскаивался. Ему вспомнилась собственная мысль, пришедшая в голову в прошлый приезд сюда: «Воевать так воевать». Враг пришёл в его дом, покушался на его жизнь и жизнь его близких. В результате враг уничтожен.
Конечно, лучше бы этой смерти не было. Однако что случилось – то случилось, и теперь – все эмоции побоку. Необходимо уничтожить все следы. Потому что и ментам, и прокуратуре будет наплевать, что он всего лишь защищался. Им ничего не докажешь.
Но Андрей и не собирался что-либо доказывать кому бы то ни было.
Он никому – даже Наталье – не рассказал о капкане. И сейчас мысленно похвалил себя. Возможно, он успеет управиться быстро и вернётся домой до её прихода с работы. Наталье ни к чему знать об этом. К сожалению, она была не в меру болтлива.
5
Он вернулся в дом. Разыскал в углу свёрнутые мешки, приготовленные для картошки. На мешках тоже оказалась кровь. Андрей осветил пол. В щелях между досками виднелись тёмные сосульки засохшей крови.
Подавляя тошноту, Андрей сложил руки мертвеца по швам и затолкал его в два мешка. Туда же засунул оторванную ногу. Затем вытащил труп во двор и погрузил его на самодельную тележку. Среди железного хлама отыскал тяжёлый ржавый рычаг от железнодорожной стрелки и тоже положил его на тележку. Потом, таща за собой тележку со страшным грузом, вышел на улицу и осмотрелся.
Вокруг не было ни души. Андрей подошёл к ближайшему колодцу и заглянул туда, но ничего не увидел. На всякий случай он бросил камень. Секунд через тридцать раздался тихий всплеск. Колодец почти обсох. Но Андрей решил, что лучшего места для трупа не найти.
Он подкатил тележку к колодцу. Постучал по брёвнам сруба. Брёвна прогнили насквозь, но их уже много лет никто не трогал, и они отлично держались. Андрей примотал проволокой рычаг к мешку и бросил его вниз.
6
Вернувшись во двор, он заглянул в бочку под водостоком. Но дождей давно не было, и бочка оказалась совершенно сухой. Андрей выругался, забросил в тележку алюминиевую флягу и пошёл к реке.
Сначала он не узнал речку. Она обмелела и теперь была похожа на ручей. По её поверхности плыли радужные пятна, и от воды явственно тянуло бензином.
В прошлом году здесь стоял двадцатилетний березняк – молодой, по идее, рубить ещё было нечего. Но вырубили. А где не смогли вырубить – искрошили землю гусеницами, залили соляркой, всё испоганили и ушли. Лишь вдалеке белели редкие стволы берёз, словно кто-то рассыпал спички. А в воде тут и там валялись бочки из-под солярки и бензина.
Такие картины Андрей видел не раз и не два. Расплющат тракторами оба берега, набросают в воду бочек с отходами… и уходят дальше. Словно говорят: «Нам сказали – мы сделали, а там хоть трава не расти».
Она и не растёт. И вот уже нет ни леса, ни речки. Даже болота и того нет. Только лужи с запахом ржавого железа, да мутная вонючая жижа течёт по пересохшему руслу.
Наконец, найдя подходящую площадку, Андрей положил флягу в воду и стал ждать, когда она наполнится.
7
Отмывая кровь в том углу, где был капкан, Андрей нашёл раскрытый охотничий нож. И вдруг понял до мельчайших деталей, что здесь произошло. Словно увидел воочию.
Дуги капкана сомкнулись на ноге Пакостника, отчего он сразу же получил открытый перелом голени. Андрею уже приходилось видеть волков, оказавшихся в таком положении. Малейшее движение причиняло Пакостнику боль, и он так и не смог освободиться. К тому же в избе было темно, приходилось действовать на ощупь. И тогда он ампутировал себе ногу – так волки часто отгрызают собственную лапу.
Он ещё сумел наложить жгут. Но выбраться уже не смог. Вероятно, от потери крови он потерял сознание, а ночью от переохлаждения умер. Андрей вспомнил, как забыл затопить печь и сам чуть не замёрз. «Собаке – собачья смерть», – подумал он и принялся отмывать нож в ведре.
Нож – это, конечно, улика. Стоит показать этот нож Яшке Горскому и рассказать, где нашли – будущее Андрея сразу станет клетчатым и запахнет парашей. И капкан – тоже улика. Андрей выдернул пробой из стены, смотал цепь и вынес капкан во двор. Разобранное ружьё уже лежало на старой тряпке. Всё это необходимо было уничтожить. Хотя при других обстоятельствах Андрей вернул бы ружьё деду Афанасию, а капкан приберёг для дела.
Пришлось ещё раз сходить на речку. Но зато теперь Андрей был уверен, что ни одного пятна крови не осталось. Он снял половицы и перекопал землю под ними. Тщательно протёр все инструменты и всю посуду – всё, к чему Горский мог прикоснуться. Кто знает, как в скором времени обернётся дело? Однако сбитые замки, битый кирпич, сорванный ставень Андрей трогать не стал. Пакостник зарегистрирован в ментовских архивах, тут уж ничего не поделаешь. Немного подумав, Андрей решил, что и от Натальи сегодняшнюю поездку скрывать не стоит. Ну, был, посмотрел. Сама же говорила… чтоб потом чего не вышло.
Он снова осмотрел всё как можно придирчивее и остался доволен. Кажется, он ничего не упустил. Андрей вздохнул с облегчением и вышел во двор.
Солнце палило немилосердно. Андрей спешил к станции, когда за кустами, шагах в пяти от него, что-то сверкнуло. Так могли бликовать линзы бинокля.
Или очки.
Андрей остановился. Вернулся на пару шагов назад.
Блеск появился снова.
Андрей понял, что в кустах никого нет. Наблюдатель, если он не совсем дурак, понял бы, что уже замечен. Но блеск не исчезал, и Андрей на всякий случай решил проверить. Может быть, блестела консервная банка или пустая бутылка… но лучше убедиться.
Однако, к своему удивлению, Андрей обнаружил за кустами мотоцикл. Красный «Восход», без номеров. Ключ зажигания торчал в замке.
Андрей огляделся по сторонам, прислушался. Может, какой-нибудь пацан приехал сюда пообжиматься со своей девчонкой, подальше от посторонних глаз. Но не услышал ни голосов, ни стонов, характерных для горячего свидания.
– Кто здесь? – крикнул Андрей.
Никто не ответил, и Андрей понял, кому принадлежит мотоцикл.
– Мать твою так, – выдохнул он и сел на траву.
От этой случайной находки его пробрало до костей. При такой улике вся его сегодняшняя работа уходит коню под хвост. Как знать, не пропустил ли он ещё чего-нибудь? Такую же «мелочь»?
Потом Андрей решил: не стоит ломать над этим голову. Он сделал всё, что мог. Остальное – судьба.
Он замерил уровень бензина в баке – бак был почти полным. Андрей завинтил крышку, повернул зажигание и нажал на стартер.
Глава двенадцатая
1
Александр Малахов шёл на работу. Внезапно его окликнули, и он обернулся.
Рядом с ним остановился «уазик», из окна которого высовывалась круглая добродушная физиономия Пахомова.
– Малахов, душа! Полезай в карету!
Александр подошёл.
Пахомов сидел рядом с водителем. На заднем сиденье расположился эксперт-криминалист Дьяконов.
– Нам по пути? – спросил Александр, пожимая руки.
– По пути, по пути, – усмехнулся Дьяконов. – На тот свет всем по пути.
– Очень забавно, – хохотнул Александр, садясь в машину.
«Уазик» рванул с места и, рывками набирая скорость, запрыгал по выбоинам.
– Ну ты, полегче, – проворчал Дьяконов. – Не дрова везёшь… водила хренов.
Водитель заворчал что-то насчёт того, что не он устроил такие весёлые дороги и не он отвечает за ремонт. Пахомов, не обращая на него внимания, повернулся к Александру:
– Помнишь, я тебе про ребёнка рассказывал, которого дворник детсадовский в помойке нашёл? В коробке с розовым бантиком? Ха-ха-ха!
Александр не понял, чему радуется Пахомов, но кивнул:
– Ещё бы! Разве такое забудешь?
– Так вот – ха-ха! – убийца нашёлся. И даже понёс наказание – через повешение. Высшая мера, ха-ха! Нет, есть всё-таки высшая справедливость! Между прочим, уже третий случай подряд. Сегодня, скажем, мы находим труп ребёнка… а через неделю, максимум две-три – труп убийцы. Как правило, родителя. Честное слово, прямо жуть берёт. Словно это возмездие. Свыше! Ха-ха-ха!
– Как случилось?
– Сейчас приедем – сам всё увидишь. Не пожалеешь, обещаю.
Однако, не выдержав и полминуты, Пахомов принялся рассказывать:
– Ночью баба мужика своего потеряла. Вышел не то в сортир, не то покурить – и с концами, нет его. Она поворочалась и опять спит. Мол, покурит да придёт, что ему сделается. А не придёт – так и хрен с ним, невелика потеря.
Утром проснулась, на работу надо идти – а мужика опять нет. Представляешь, ночью ушёл – и с концами! Она во двор сунулась, покричала, по улице туда-сюда – нет его. На огороды пошла, а он – бац – у плетня стоит, на коленях. Да как-то странно голову набок свесил. А на голове ворона сидит, глаз ему долбит. Баба ближе подошла – а мужик мёртвый. Воротником за кол зацепился. Видать, пьяный был, да и сорвался. Как петлёй шею перехватило. Я ж говорю – высшая мера! Ха-ха-ха! А бутылку, кстати, так из рук и не выпустил…
– С чего ты взял, что это убийца? – спросил Александр.
– Так баба опять же! – воскликнул Пахомов. – Живого боялась до усрачки, а как увидела, что сдох… ха-ха! Палку из плетня выломала и давай его лупить по чём попало. Он, кричит, мудила, ребёночка моего повесил да в коробку запихал! А ей, значит, велел пойти и в помойку бросить. Ну, мы к ней сразу: куда отнесла? В детсад? Эта коробка? А она кивает и воет: эта, эта. Туда и отнесла.
«УАЗ» промчался по уже знакомой Александру улице Гоголя, свернул в переулок и остановился возле старого неухоженного дома.
У покосившихся ворот и во дворе толпились зеваки. Александр, Пахомов и Дьяконов кое-как протолкались через двор на огород.
В огороде тоже было людно. Трое милиционеров с трудом сдерживали толпу. Толпа, в свою очередь, сдерживала худую женщину с лицом алкоголички, одетую в рваный грязный халат. Женщина виртуозно материлась, вырывалась, царапалась и плевалась в разные стороны. Иногда она вытягивала длинную руку и грозила кулаком в окна соседнего дома.
– Не угомонилась ещё, Люся? – мимоходом спросил Пахомов.
– Я тебя, суку, выведу на чистую воду! – вопила Люся, не обращая на него внимания. – Чего за шторой-то прячешься, потаскуха?! Я тебя один хрен вижу! Ах ты блядь подзаборная! А то я не знаю, куда он ночью с бутылкой ходил! К тебе, мандавошка сопливая! То-то носа на улицу не кажешь! Сучка, в жопу твою сраную трахнутая! Прошмандовка!
Пахомов обернулся и крикнул:
– Да уведите её кто-нибудь в дом, на хрен! В ушах звенит, честное слово.
Александр остановился перед трупом. Всё было так, как рассказывал Пахомов.
Дородный мужик лет сорока – сорока пяти висел, зацепившись воротником рубахи за кол, торчащий из плетня. Колени его подогнулись, и издали действительно казалось, что он стоит на коленях. Лицо распухло и налилось кровью до такой степени, что казалось коричневым. Язык вывалился и пожелтел. Правого глаза не было – вероятно, постаралась ворона. Старые, пузырящиеся на коленях и заду штаны мертвеца были однозначно и позорно мокрыми.
Похоже, мужик умер, не успев даже сообразить, что произошло.
Подошёл Пахомов.
– Нет, всё-таки есть бог на небе! Есть! – убеждённо сказал он. – Этот мудак ребёнка повесил, чтоб тот спать не мешал. А теперь, глянь – сам висит.
– Слушай, а ты говорил – бутылка у него была? – спросил подошедший Дьяконов. – Куда делась?
Пахомов живо обернулся к милиционерам, сдерживающим толпу:
– Васильченко!
– Я!
Здоровенный детина с погонами старшего сержанта отделился от толпы и подошёл к ним.
– Где бутылка? – строго спросил Пахомов. – Я же не велел её трогать!
Васильченко смущённо развёл руками:
– Виноват, Николай Иваныч. Не доглядел.
– Что значит «не доглядел»?! – рассердился Пахомов. – Это ж вещдок! Следы! Я тебе, зараза, сейчас дам «не доглядел»!
– Стащили вот эти, – кивнул Васильченко в сторону зевак. – Я только отвернулся – её уже нету.
Дьяконов, Пахомов и Александр переглянулись и расхохотались.
– Ну, народ! – хохотал Дьяконов. – Стоило отвернуться, тут же пузырь спёрли! Много там было?
– Грамм… ха-ха! Грамм сто пятьдесят, не больше, – ответил Пахомов. От смеха у него выступили слёзы. – Хороший у нас народ! Душевный! Что скажешь, Саша?
Александр только махнул рукой. Действительно, ситуация была до того абсурдной, что вызывала смех.
Человек умер на редкость нелепой смертью – повесился на собственном воротнике. Наверняка даже не успел ничего понять. Однако бутылку из рук не выпустил. А добрые соседи, стоило отвернуться милиционеру, увели её и тут же распили – не пропадать же добру? Когда дело касается водки, русский народ проявляет исключительную трезвость мышления.
– Да-а, – выдохнул Дьяконов, отсмеявшись. – С таким народом горы можно сворачивать. Уморили, сволочи.
Прямо по грядкам шли санитары с носилками. Пахомов похлопал удавленника по гладкой, словно отполированной лысине:
– Ну ладно, голубчик. Повисел, и хватит. Снимайте его.
2
Перед дверью кабинета Александра подпирал стену вчерашний «дебил» с обесцвеченными волосами. Молча протянул повестку.
Александр толкнул дверь, сделал приглашающий жест:
– Заходи, подождёшь меня. Я сейчас подойду.
«Дебил» молча кивнул и вошёл в кабинет. Александр направился в канцелярию.
– День добрый, – улыбнулся он. – Для меня что-нибудь есть?
Девушка, сидящая за заваленным бумагами столом, улыбнулась в ответ.
– Ваша фамилия?
– Малахов, Александр Иванович.
– Малахов… да, есть. Пожалуйста.
Она протянула ему листок, исписанный резким, уверенным почерком. Александр кивнул и начал читать.
В следственный отдел прокуратуры,
Малахову Александру Ивановичу.
РАПОРТ
По Вашему поручению произвёл проверку уцелевших строений в бывшем посёлке Лиходеевка (32-й км ЖД), а также визуальный осмотр близлежащей местности. Местонахождение пропавшего без вести Горского В. Я. установить не удалось.
В домовладении, принадлежащем Харитонову А. Г., на территории двора мною обнаружен тайник с находящимися в нём мотоциклами (два «Минска», один «Восход» и две «Явы»). Все пять мотоциклов разобраны на запчасти, сохранились номерные знаки. По данным учёта, все мотоциклы находятся в розыске, начиная с сентября 1998 года.
По существу заявлений, сделанных Харитоновым А. Г. в РОВД г. Туймазы и Туймазинского района от 12 мая и 20 августа 2002 года, дополнительно сообщаю: факты, указанные в заявлениях, при осмотре в основном подтвердились. Имели место неоднократные кражи со взломом, о чём свидетельствуют сбитые замки и повреждённые двери, бессмысленная порча имущества, а также следы произведённого в печи взрыва и т. д.
Оперуполномоченный,
старший лейтенант Суслов.
Прочитав рапорт, Александр довольно улыбнулся. Сразу проявилась тема предстоящего разговора с «дебилом».
Харитонов, хозяин домовладения, почти наверняка не имел отношения к тайнику. Если верить рапорту, по меньшей мере один из мотоциклов был угнан в девяносто восьмом – за четыре года до того, как Харитонов купил усадьбу. Кроме того, Харитонов дважды писал заявления в милицию, что тоже говорит в его пользу. Какой дурак будет обращаться в органы, если у него во дворе пять украденных мотоциклов? Скорее всего, Харитонов ничего об этом не знал.
Александр вернулся в свой кабинет и сел за стол.
– Так, парень, – сказал он. – Советую говорить только правду. Ты знаешь, что бывает за дачу ложных показаний?
– Ну, – буркнул «дебил».
– Вот и молодец. Тем более что возраст уже позволяет привлечь к ответственности. Ну, будем разговаривать?
Парень кивнул.
– Вот и отлично, – сказал Александр.
Однако разговора не получилось. После нескольких односложных ответов «дебил» замкнулся и совершенно перестал реагировать даже на самые простые вопросы.
Тогда Александр решил помочь. Небрежным тоном, как о чём-то ничего не значащем, он сказал:
– А чего ты скрытничаешь? Ваш тайничок в Лиходеевке мы давно раскопали, а ты… Тоже мне, секрет Полишинели! Там пять «байков», по-вашему выражаясь. И все – краденые, в розыске находятся. Так что давай, не торопясь, честно рассказывай про этот ваш тайник.
– А чо наш-то?! – завопил «дебил». – Ни фига он не наш! Воха Гнилой там хозяйничал, а я чо?!
– Тихо, парень, не пыли, – осадил его Александр. – Говоришь, это Горский… Гнилой там хозяйничал?
– Ну.
– А угонял? Тоже он?
– Ага.
– И ты как будто ни при чём? Чего ж ты тогда молчал?
– А чо я – дурак, что ли?
Александр кивнул:
– Вот именно дурак. Можешь в этом не сомневаться. Я тебя по-хорошему предупреждаю: или ты говоришь правду, или делаем из тебя соучастника в угоне мотоциклов. Три из них, так и быть, повесим на Воху, остальные – на тебя.
– Не докажете, – подумав, буркнул «дебил».
– Ты думаешь? – улыбнулся Александр. – Сейчас я прикажу взять тебя под стражу – имею, кстати, право – и назначим техническую экспертизу. Вот тогда тебе будет совсем хреново. Гарантирую, у тебя половина деталей – с тех мотоциклов. Положение у тебя совсем раковое, так что думай.
«Дебил» смотрел в пол. Александр помолчал, давая ему время выбрать. Потом сказал без вопросительной интонации:
– Значит, Горский подбрасывал вам запчасти. Так?
«Дебил» кивнул:
– По дешёвке.
– Понятно, – кивнул Александр. – Но вот в Лиходеевке хозяин появился. Сосед Горского. Что же вы сразу не перепрятали?
– А я чо? – пожал плечами «дебил». – Это Вохина хаза была, так что пусть у него голова и болит. – Он помолчал, потом с явной неохотой добавил: – Вообще-то, говорили ему пацаны.
– А он?
– Выкурю, говорит, как таракана. Больше не сунется.
– Это соседа, что ли? Харитонова?
– Ну.
Александр ещё побеседовал с «дебилом» – но тот, похоже, рассказал всё, что знал. Разговор пошёл вхолостую, по кругу. Александр дал парню подписать протокол и отпустил.
Кажется, дело начинало принимать конкретные очертания. Найденный в Лиходеевке тайник многое объяснял – и угрозу «выкурить» Харитонова, подтверждённую двумя заявлениями, и частые отлучки Горского. Однако тот же факт обнаружения тайника породил новые вопросы.
Накануне, расспрашивая соседей Горских, Александр потолковал и с Натальей Харитоновой. Наталья рассказала о том, что где-то в конце апреля «террорист» нашпиговал печь порохом. Об этом же упомянул в рапорте и Суслов. А значит, не исключено, что вскоре после этого Горский снова поехал в Лиходеевку. Но оттуда уже не вернулся.
Александр закурил и стал напряжённо думать.
Участковый Горского в Лиходеевке не обнаружил. Хотя, судя по найденному тайнику, проявил незаурядное усердие. В таком случае, где же Горский?
Здесь возможны два варианта. Первый: Горский не доехал до Лиходеевки. Вася Гераскин говорил, что автотрассы на посёлок нет, только железка и тропа вдоль неё. Могло ли произойти ДТП? Теоретически – да. Значит, нужно будет проверить эту самую тропу. Красный «Восход» – штука приметная.
Второй вариант выглядел намного хуже. Горский всё-таки добрался до посёлка… где его уже поджидал убийца. «Это не обязательно мог быть Харитонов, – думал Александр. – Скажем, хозяин одного из мотоциклов не стал мучиться с заявлениями и прочей ерундой, а просто замочил парня. Выследил, преследовал до самой Лиходеевки и замочил.
В таком случае, куда делся труп?
Очень просто. Если труп не нашли – значит, убийца о нём позаботился. «Элементарно, Ватсон. Никакой дурак не оставит труп, да ещё с признаками насильственной смерти, на виду».
Александр раздавил сигарету в переполненной пепельнице и тут же закурил новую. И подумал, что нужно будет провести более детальный обыск усадьбы Харитонова. И более серьёзный осмотр местности не помешал бы. Но, к сожалению, последнее было абсолютно нереальным. На капитальный осмотр не было ни времени, ни людей.
Александр вздохнул, раздавил в пепельнице окурок и потянулся к телефону.
– Слушаю, Суслов, – сказала трубка.
– Здравствуйте, Анатолий Владимирович. Малахов из прокуратуры.
– Слушаю.
– Получил ваш рапорт. Отличная работа, и главное, очень вовремя. Но кое-что желательно обсудить.
Александр приготовился к тому, что Суслов просто пошлёт его на три известные буквы. Милиционеры любили работников прокуратуры не больше, чем собака палку. Однако Суслов спокойно ответил:
– Через двадцать минут я к вам… Чернова, сядь на место! – Голос опера внезапно отдалился, потом снова зазвучал нормально. – Через двадцать минут я к вам подойду. Надо тут с гражданкой закончить.
– Минуточку, – перебил Александр. – Как вы назвали фамилию гражданки?
– Чернова. Татьяна Евгеньевна, – чётко, без лишних расспросов ответил Суслов.
– Понятно. Меня эта дама тоже интересует, так что не спешите. Я сейчас сам к вам подойду. Какой ваш кабинет?
– Шестнадцатый, – сказал Суслов и повесил трубку.
Глава тринадцатая
1
Через десять минут Александр вошёл в кабинет старшего лейтенанта Суслова. Увидев Чернову, он усмехнулся про себя, твёрдо решив с этой минуты ничему не удивляться. Это была вчерашняя истеричка из кафе.
Выглядела она лет на тридцать, и кажется, до сих пор окончательно не протрезвела. Косметика на лице девушки была смазана. Взгляд «плавал» по сторонам, ни на чём не фиксируясь. Кажется, она даже не заметила, что в кабинете возник новый человек, хотя Александр сел напротив неё.
– Что произошло? – спросил Александр.
– Вчера в двадцать три двадцать пять была задержана на дискотеке, в невменяемом состоянии, – ответил Суслов. – При задержании оказывала сопротивление, оскорбляла сотрудников милиции. Была доставлена в вытрезвитель.
– И часто она так?
– Регулярно. Особенно в последний год, – усмехнулся Суслов. – Хотя, по сути, школьница. Недавно исполнилось семнадцать.
Чернова продолжала курить с самым безучастным видом, будто разговор шёл не о ней. Пепел сыпался на её блузку, на стол, на юбку. Потом ей, видимо, надоело сидеть в одной и той же позе. Она закинула ногу на ногу, и Александр увидел, что под юбкой ничего нет.
– Анатолий Владимирович, почему на даме нет нижнего белья? – спросил он. – Ваши коллеги перестарались?
– Нет, это у них мода такая, – хохотнул Суслов. – На танцы они теперь ходят только так. Некоторые даже бреют лобок.
– Товар лицом?
– Говорят, для остроты ощущений. Так, Чернова?
Чернова ответила, не поворачивая головы:
– Мудак! Трусики приличные знаешь, сколько щас стоят? Которые носить не стыдно?
– Ты опять за своё, Чернова?! – гаркнул Суслов, ударив ладонью по столу. Потом, помолчав, добавил уже спокойнее: – Ну, допустим, приличное бельё слишком дорогое. Но зачем же бриться?
– Для эстетики! – Чернова вдруг рассмеялась визгливым, истеричным смехом. Александр вдруг понял, что вчера она была не столько пьяна, сколько не в себе. «Невменяема», как точно подметил Суслов. «Если с ней что-то произойдёт, как с Антоновым и Горским, я не удивлюсь, – вдруг подумал Александр. – Вот если с ней ничего не произойдёт – это уже будет удивительно».
– Таня, вы меня помните? – спросил он. – Вы… вы были вчера в «Алых парусах»?
Обращение по имени здесь, в стенах милиции, было непривычно, и Чернова наконец заметила Александра. Но упоминание о кафе заставило её вздрогнуть. Её глаза внезапно расширились, и в них тёмной волной плеснул страх. Девушка сжалась, как затравленный зверёк, готовый вот-вот сорваться и укусить.
Александр ожидал какой угодно реакции, но только не этого. Суслов, судя по всему, тоже. Они переглянулись. Стараясь говорить по возможности мягко, Александр сказал:
– Вчера со мной за одним столиком сидела девушка, Вика. Вы с ней знакомы?
– Нет! – истерически взвизгнула Чернова.
Её губы, а затем и всё лицо исказилось мучительной гримасой. Руки бесцельно метались по столу, по одежде, по волосам.
Суслов поднялся из-за стола и, явно сочувствуя, налил стакан воды из графина. Это стало последней каплей: у Черновой началась истерика.
На хлопоты вокруг девушки ушло около часа. Пришлось даже вызывать врача. Разумеется, о продолжении разговора не могло быть и речи.
2
– М-да, скоро её в психушку можно будет отправлять, – вздохнул Суслов, когда Чернова наконец покинула его кабинет. – Ну, ладно. Что вы там хотели уточнить?
Александр с трудом вспомнил, зачем пришёл сюда.
Он изложил свои соображения насчёт того, что могло произойти со Горским. И сказал, что нужен более детальный обыск.
– Не знаю, – покачал головой Суслов. – Похоже, «пустышку» тянем. «Глухарь» там капитальный.
Суслов усмехнулся:
– Ну, а вдруг?
– Ну, разве что вдруг. Ладно, Александр Иванович, чем чёрт не шутит.
3
Распрощавшись с Сусловым, Александр пошёл к дому Вики.
Дорогу он запомнил неплохо – возможно, потому, что ночью чуть не заблудился. Вскоре он остановился у одноэтажного бревенчатого дома, утопающего в зарослях сирени.
Дом знавал и лучшие времена – это было видно по резьбе на перилах крыльца и оконных рамах. Видно было, что его строили с любовью, чтобы жить в нём «долго и счастливо», как пишут в сказках. Но со временем дом осел, брёвна почернели, заросли мхом и пахли гнилью, деревянная резьба во многих местах искрошилась. Дом выглядел мёртвым.
Александр поднялся на крыльцо и вошёл в тёмный подъезд, провонявший кошачьей мочой и прокисшим супом. Посветив зажигалкой, он постучал в дверь пятой квартиры.
Никто не отозвался. Александр постучал ещё раз – с тем же результатом. Он хотел постучаться к соседям и спросить, где жильцы пятой квартиры, но тут дверь бесшумно открылась.
Из темноты сверкнули неподвижные глаза. Бледным пятном маячило лицо.
Это была женщина лет сорока – сорока пяти, с тёмными волосами, одетая в длинное тёмное платье и тёмную шерстяную кофту. Темнота подъезда и дверного проёма почти полностью поглощала силуэт, и казалось, что в воздухе висит одно лишь лицо.
Зрелище было неприятным и жутковатым. Неприятное впечатление усиливалось тем, что Александр не услышал шагов или хотя бы шороха платья. Наверное, женщина уже стояла за дверью, когда она подошёл.
– Здравствуйте, – сказал Александр. – Можно увидеть Вику?
Ответа не последовало. Только лицо качнулось в темноте.
– Вы её мама, я полагаю?
После продолжительной паузы в воздухе прошелестели слова:
– Мама. Да.
Она повернулась и двинулась в глубину квартиры. Александр успел услышать:
– Проходите.
Он пошёл следом за женщиной спотыкаясь о какой-то хлам. Внезапно что-то мягкое и пушистое ткнулось ему в щёку, слегка царапнув. Александр пригляделся – и тут же отскочил.
На бельевом шнуре была повешена кошка.
Снова в темноте замаячило бледное лицо – женщина повернулась к нему. Шелестящий голос скорбно и бессвязно начал объяснять:
– Кошечка совсем недавно, позавчера… Но я ещё раньше заметила. У меня рассада стала пропадать, помидорная. Я её высадила в ящики с землёй, две недели назад. А позавчера заметила – кошечка сходила в ящик по нужде, как уксусом полила. К вечеру рассада пожелтела. Вот и пришлось кошечку примерно наказать.
«Да у неё совсем крыша поехала», – усмехнулся про себя Александр и снова пошёл за хозяйкой.
Они вошли в комнату, где было немного светлее, чем в коридоре. Александр наконец смог более или менее разглядеть лицо женщины. И увидел, как они с Викой похожи. Если бы не возраст и манера одеваться – совершенно двойняшки.
Женщина остановилась посреди комнаты и коснулась лба, словно что-то припоминая. Александр терпеливо ждал.
– Вы хотели видеть Вику? – спросила она наконец.
– Да.
– Она умерла.
– Что?
– Да. В прошлом году.
Александру показалось, что он ослышался. Но женщина повторила:
– Да, в прошлом году. Скоро ровно год.
«Чертовщина какая-то», – подумал Александр и сказал:
– Простите, но вчера я сидел с Викой в кафе, а потом проводил до самого дома. Или я что-то путаю?
Она помолчала, словно колеблясь. Потом произнесла:
– Идёмте.
Они снова прошли по тёмному коридору (Александр отшатнулся от повешенной кошки) и вошли в соседнюю дверь.
– Это Викина комната. Я сюда почти не хожу… с тех пор, как её… не стало, – с усилием выговорила женщина.
Комната оказалась большой и неожиданно светлой для этого дома. У стены стоял маленький, но уютный диванчик. Напротив – два шкафа, книжный и платяной. На стене – плакат с изображением четверых длинноволосых мужиков с гитарами и надписью «Агата Кристи» кроваво-красными буквами. И портрет Вики в траурной раме. Александр отшатнулся, но тут же взял себя в руки.
– В прошлом году, вы говорите? – спросил он.
Женщина молчала.
– Простите, как вас зовут?
– Ирина Сергеевна.
– Простите, Ирина Сергеевна, но вчера я сидел с Викой в кафе. Потом провожал до дома. Мы с ней нормально разговаривали…
– Да.
– Что «да»?
Женщина снова промолчала.
– Вы были дома вчера вечером?
– Я теперь почти никуда не хожу.
– Значит, вы не могли её не видеть?
Женщина молчала. Александр хотел повторить вопрос, когда женщина посмотрела на него, невпопад улыбнулась и сказала то, от чего его пробрало до костей:
– Иногда она приходит. Вчера был уже третий раз.
Александр почувствовал острый запах безумия.
– Простите, а как ваша фамилия? – спросил он.
– Колесникова, – прошелестело в воздухе.
Александр пробормотал какие-то невнятные извинения и выскочил вон. У дверей он ещё раз оглянулся на плавающее в темноте бледное лицо с заплаканными глазами.
Он вспомнил незнакомца, сидящего у его кровати, и фотографию Грабарчука, найденную в столе. Вспомнил вчерашний разговор с Викой. Вспомнил, что тени у неё не было…
Но с чего он взял, что накануне провожал именно Вику, а не её мать? Только потому, что она назвалась Викой? Сходство матери с дочерью просто бросалось в глаза – но не потому ли, что Колесникову-старшую он сравнивает с самой же Колесниковой-старшей? Александр вспомнил портрет Вики на стене. На фотографии была смеющаяся девушка, почти девочка, лет пятнадцати или шестнадцати. А та, которую он провожал, почти не улыбалась, и её лицо почти всё время было скрыто под волной волос…
Допустим, вчера Колесникова-старшая выглядела намного моложе. Ну и что? Шестидесятилетняя актриса иногда недурно играет роль четырнадцатилетней Золушки или двенадцатилетней Лолиты. Причём играет на ярко освещённой сцене или перед камерой, а не в полутёмном кафе при светомузыке. И уж никак не на тёмной улице.
«Но зачем понадобился весь этот маскарад – с привидениями, с переодеваниями? Чёрт, неужели всё-таки месть? Это сильный мотив. И средство тоже получилось на редкость сильным. Вчера Чернову пришлось буквально выносить из кафе, в жуткой истерике. Да и сегодня… Стоило упомянуть имя Вики – припадок повторился. Ещё парочка подобных "сеансов" – и её можно будет отправлять в дурдом…
Итак, что мы имеем? Антонов мёртв, и кажется, не без участия какой-то женщины. Горский пропал. Похоже, он тоже скорее мёртв, чем жив. Чернова, "подсадная утка", если в скором времени не погибнет, то окончательно сойдёт с ума.
Элементарно, Ватсон».
Глава четырнадцатая
1
– Дождь, мать его за ногу! – выдохнул Дьяконов. – Хреново…
Александр мрачно кивнул в ответ. Такой сильный дождь наверняка смыл большую часть следов. При условии, конечно, что они были.
Андрей Харитонов с независимым видом шёл впереди. За ним топали двое мужчин – его соседи по улице, приглашённые в качестве понятых. Следом шли Александр с Дьяконовым, замыкал шествие старший лейтенант Суслов.
Когда они дошли до усадьбы Харитонова, Александр в удивлении остановился и присвистнул.
Здесь собрались почти все жители улицы Гоголя, каким-то образом узнавшие о том, что у соседа будет обыск. Присутствовал даже толстый «император», ни за что облаявший Александра в прошлый раз. Александр поискал глазами Горского-старшего или его весёлую сожительницу – они могли помочь при опознании трупа, если таковой найдётся. Но их не было.
– И что с ними теперь делать? – спросил Суслов. – Разогнать?
– Не надо, – отказался Александр. – Пригодятся.
Люди весело разговаривали, пересмеивались. Александр знал, что жизнь таких людей обычно бывает бедна событиями, и любой скандал становится поводом для пересудов на несколько месяцев – если не лет. Теперь им будет о чём посплетничать в магазинах, в очередях, в ожидании мусоровоза…
При появлении следственной группы разговоры стихли.
– Так, граждане! – крикнул Александр. – Все знаете, что сосед ваш пропал?
– Ещё бы! – раздались нестройные выкрики.
– Так вот. По нашим данным, пропавший Горский находится на территории посёлка. Поможете, раз уж приехали?
Люди закивали, заговорили, что помогут.
– Ну, и отлично, – подытожил Александр. – Сейчас постройтесь цепью и прочешите посёлок. Особое внимание обращайте на всякие завалы, канавы, свежевскопанную землю или повреждённый дёрн. Труднодоступные места – чердаки, подвалы, колодцы – не трогайте. Лучше предупредите, мы этим займёмся особо. Задача ясна?
«Ну, вот и докатились вы, Александр Иванович. Уже говорите, как Гольдштейн», – внезапно подумал он, уловив в своём голосе хамские начальственные интонации.
Люди построились. Цепочка получилась внушительная, человек в сорок. Такого количества вполне хватало, чтобы обыскать весь посёлок. Александр дал знак начать продвижение, а сам пошёл во двор усадьбы.
2
Обыск начался. Суслов изымал из тайника, находящегося в бывшем курятнике, запчасти мотоциклов. Александр составлял опись. Понятые с любопытством глазели на происходящее. Харитонов стоял, засунув руки в карманы, курил и смотрел в другую сторону.
– Андрей Геннадьевич, вы сами-то давно заглядывали в этот сарай? – спросил Александр.
– Ни разу, – неприязненно ответил Харитонов. – Всё руки не доходили. Я вообще думал эту хату продать к чёртовой матери.
– Кому мог принадлежать тайник?
Харитонов пожал плечами:
– Он, ясное дело. Его захоронка.
– А конкретнее? Кто «он»?
Харитонов злобно хохотнул:
– Имя, что ли? Ха, знал бы – так без вас бы разобрался. Без заявлений.
Он повернулся и вышел со двора.
Александр в чём-то понимал Харитонова. Весь последний год ему и так приходилось несладко из-за того подонка, который бесконечно его терроризировал. А тут ещё он, следователь Малахов, свалился на его голову с обыском и прочими неприятностями. Александр знал, о чём думает Харитонов: вот, мол, два заявления было – никто не почесался. А теперь зашевелились – не поздно ли, граждане начальнички? К тому же Харитонов не мог не понимать, что в случае смерти Горского можно превратиться в подозреваемого номер один – и это несмотря на то, что он подал целых два заявления. А может быть, даже благодаря этому.
Внезапно с улицы послышались возбуждённые крики. Суслов оставил тайник и выскочил со двора. Александр устремился следом.
Люди толпились около ближайшего барака. Харитонов невозмутимо сидел поодаль, на чудом сохранившейся скамейке, и курил.
– Что там у них? – спросил Александр.
– Нашли чего-то, – равнодушно отозвался Харитонов и отвернулся.
Александр побежал к бараку. Протиснулся сквозь толпу к дверям. Оттуда вышел Суслов. Он усмехался.
– Нашли. Да не того.
Под одной из сгнивших досок, у самой стены, белели человеческие кости. Череп был разрублен – скорее всего, топором.
Александр сплюнул и вышел вон.
Худощавый мужчина с обветренным скуластым лицом увлечённо рассказывал, как он вошёл в барак, как доска хрустнула у него под ногой и что он там увидел.
Кое-кто из пожилых стал прикидывать, кого, когда и за какие грехи могли здесь угробить. Набралось уже пять лил шесть возможных кандидатов – и это был не предел.
Суслов быстро пресёк дискуссию, восстановил цепочку и вернулся в усадьбу Харитонова – нужно было заканчивать обыск.
3
Люди прочесали весь посёлок, но больше ничего не нашли. Александр предложил прочесать хотя бы часть леса, но наткнулся на бурю возмущения. Шастать по лесу? Нет уж, увольте, гражданин начальник! Темнеет уже, а нам домой пора, скоро электричка… И вообще, мы искать не нанимались. Пусть этим занимаются те, кому положено.
Александр поблагодарил людей за оказанную помощь и попросил двух желающих, если таковые найдутся, остаться с группой ещё на некоторое время.
Первым вызвался скуластый мужчина, нашедший в бараке скелет.
– Мне всё равно сейчас делать нечего, я в отпуске, – сказал он.
– Фамилия? – спросил Александр.
– Еремеев. Иван Алексеевич.
– Еремеев, – записал Александр. – Кто ещё?
Вторым добровольцем вызвался пенсионер по фамилии Рыбников. Он объяснил, что родился и вырос в Лиходеевке и знает посёлок как свои пять пальцев.
4
Дьяконов вышел из избы.
– Ну что, Вадим Семёнович? – спросил Александр.
– Что, что… Хреново, – проворчал Дьяконов. – «Пальцы» есть – скорее всего, самого Горского. Такие же «пальцы» почти на всех запчастях.
– М-да, не густо.
– Вот и я об этом же.
Александр закурил и задумался.
Дорожно-транспортное происшествие исключалось. Кроме железной дороги и мотоциклетной тропы вдоль неё, других путей в Лиходеевку не было. Если бы пьяный Горский столкнулся с поездом – Горского давно бы нашли. Поезда здесь ходили довольно активно, а мотоцикл красного цвета – штука приметная.
Скорее всего, произошло убийство. Александр предполагал, что интересы Горского и интересы убийцы сошлись именно здесь.
Но кто мог оказаться этим убийцей?
Александр предложил самому себе три варианта.
Во-первых, «дебилы» могли передраться из-за тайника. Кому-то из них надоело покупать запчасти у Горского. Или захотелось самому завладеть этим богатством. А в наше время такие вопросы чаще всего решаются с помощью ножа или пистолета.
Во-вторых, это мог быть сам Харитонов. Он мог самостоятельно вычислить Горского и рассчитаться с ним, что было бы даже справедливо. По совести, конечно, а не по закону.
Третьим кандидатом был Афанасий Устинов, бывший хозяин соседней уцелевшей усадьбы. Допустим, он решил помочь соседу. Тем более что и в городе они живут в одном доме…
Ладно, хрен с ним, решил Александр. Теперь самое главное – найти труп. Или хотя бы мотоцикл. Тогда можно будет разматывать ниточку дальше.
5
Подошёл Суслов и протянул Александру набросанный на скорую руку план посёлка. Крестиками были отмечены места, которыми следовало заняться отдельно: три барака с пометкой «подвал» и три колодца. Ещё один крестик – неподалёку от станции.
– Что это? – спросил Александр.
– Пятно масла, чудом сохранилось. Дьяконов только что смотрел, говорит – скорее всего, протёк картер.
– Понятно. Анатолий Владимирович, бери этих помощников и разберись с чердаками. А я пока пригляжусь к колодцам. Лады?
– Годится.
– Погоди-ка. – Александр придержал Суслова за плечо. – Что ты сам об этом думаешь?
– Честно?
– Желательно бы.
Суслов махнул рукой в сторону Харитонова, сидящего в той же позе, и коротко ответил:
– Его работа, гарантирую.
– А основания есть?
– Да я его, сукина сына, как себя знаю. Двоюродный братец.
Александр присвистнул:
– Ну, братцы-кролики, вы даёте! А меня, стало быть, за волка держите?
– Я его как себя знаю, – повторил Суслов, не принимая шутки. – Поза у него, когда чего натворит, та самая. Типа «Скуратов – не я, и жопа не моя».
– Ну, а если действительно «жопа не его»? Поза, увы, не доказательство.
– Для меня доказательство, – отрубил Суслов. И пошёл прочь.
Александр осмотрел все три колодца.
Трава вокруг них буйно разрослась, много лет не ведая прикосновений косилки. Срубы подгнили, и брёвна частично обвалились внутрь. Александр тщательно осмотрел землю вокруг колодцев, ища следы волочения, оторвавшуюся пуговицу или хотя бы нитку от одежды. Но ничего не нашёл.
Вернулся Суслов с Рыбниковым и Еремеевым, тоже ни с чем. Переговорив, они решили, что колодцы – это последнее, что им осталось проверить. И желательно сделать это как можно быстрее, пока ещё не совсем стемнело.
Еремеев побегал по баракам и принёс пару крючков, какими орудуют откатчики на лесоповалах. Рыбников выбрал пару длинных крепких палок, и вскоре багры были готовы.
– Может, плывуном затянуло? – предположил Еремеев.
– Это как? – спросил Суслов.
– Ну, как сказать… Когда сруб прогнивает – в щели грязь, песок и всякая херня лезет. Колодец тогда мелеет. Ну, люди это дело чистят. Иногда и сруб переложат по новой.
– Да нет, – возразил Рыбников. – Плывун – это когда вода есть. А здесь – ни хрена, обсохли все три начисто. – Он сплюнул. – На дурное дело трава не растёт, мать его за ногу.
Суслов закурил. Хотел бросить спичку в ближайший колодец, но передумал и щелчком запустил в сторону.
– А ты что молчишь? – спросил у него Александр.
– Хреново искали.
– Ты думаешь?
– Знаю. Голыми руками, на шару, Харитона не возьмёшь. Что-что, а концы хоронить мастер.
– Что значит хоронить концы? Например?
Суслов с явной неохотой начал объяснять:
– Охотник он, пушник. Да и по рыбе тоже мастак, не отнимешь, – по его тону чувствовалось, что это не похвала. – Приколись: леса кругом повывели, а он в одних полях по четыре десятка лисиц набирает за сезон. Капканами. Больше, чем всё охотобщество. Что похуже – сдаёт, остальное – налево, за хорошие бабки. И ни разу, кстати, не попался – ни с мясом, ни с рыбой, ни с пушниной.
– А может, слухи? Мало ли – прихвастнул раз-другой, ну и покатилось…
– Слухи?! Ни хрена ж себе! Харитон, сука, квартиру в центре брать собирается – откуда, спрашивается? На какие шиши?! В охранке таких бабок не платят!
Теперь Александр понял, почему Суслов ненавидит своего двоюродного брата. Служба тут ни при чём. Удачливых и талантливых людей нигде не терпят. Их сразу объявляют вне закона и непримиримо травят до самой смерти. Очень хорошо сказал об этом Семён Альтов : «Ну, допустим, повезло раз. Ну, два. Ну, три. Но когда сто три – уже и посадить можно! Кто поверит, что всё это честным путём? Мы же не дети!»
Александр постучал пальцем по циферблату своих часов:
– Через сорок минут собираемся здесь. Желательно, каждый со своим вариантом.
Рыбников и Еремеев с важным видом кивнули и углубились в размышления. Александр направился к усадьбе Устинова.
Под «хазу», да ещё с тайником, эта усадьба никак не годилась. Другое дело, что Горский, воруя, не ограничивался имуществом Харитонова. Он мог заглянуть сюда… и нарваться. Скажем, на того же Устинова. А если нарвался, то сомнительно, чтобы Устинов (или Харитонов, или кто-то из «дебилов») потащил труп на своём горбу до колодца. Гораздо проще перетащить тело в лес. Там вырубка тридцатилетней давности, сам чёрт ногу сломит. Лучше места не сыскать. Через месяц звери полностью растерзают труп и кости растащат – да так, что ни один эксперт потом не идентифицирует…
Александр вернулся к колодцу. Рыбников с Еремеевым сидели, как он их оставил. Покуривали. Неизвестно, о чём они думали, но Александр предположил, что явно не о поисках тела.
Внезапно Еремеев вскочил и понёсся прочь.
– Ты куда? – крикнул ему вслед Рыбников. Но Еремеев уже умчался.
Вскоре он вернулся, неся в руках ржавый, но ещё крепкий ковш.
– На хрена это? – удивился Рыбников.
Еремеев, ничего не отвечая, привязал ковш к одному из багров и сунул в колодец.
Когда он вытащил черпак, в нём оказался мокрый песок.
– Ага! А я чего говорил? – воскликнул Рыбников, хотя ничего такого он не говорил. – Лезть туда надо.
Еремеев опять убежал куда-то – кажется, за верёвками. А Рыбников принял руководство на себя.
– Ты вот что, парень, сходи за ментом пока. Нам тут вдвоём не справиться. Он, кажись, в ту сторону пошёл.
6
Когда Александр, Суслов и Дьяконов вернулись к колодцу, у помощников всё уже было готово. Верхние венцы сруба были разобраны и лежали в стороне. Рядом лежала верёвка с привязанной к концу небольшой доской, на которой можно было стоять обеими ногами. Сухой, лёгкий Еремеев держал в руках лопату с наполовину отпиленным черенком. Похоже, лезть в колодец собирался именно он.
– Ты только за стены не цепляй, – напутствовал его Рыбников. – А то ещё завалит, не дай бог.
– Ладно, учи отца…
– Кричи, если чего.
Еремеев сел на доску, спустив ноги вниз. Его осторожно начали опускать.
Наконец верёвка ослабла. Рыбников сложил ладони рупором и крикнул вниз:
– Вода есть?
– По колено, – гулко прозвучало в ответ.
– Песок?
– Песок…
Минут через десять Еремеев велел спустить к нему багор. Ещё через пять крикнул, чтобы его поднимали.
Вскоре голова Еремеева показалась над ямой. Его подхватили с двух сторон и вытащили наверх.
– Ну, чего там? – спросил Рыбников.
– Кажись, зацепил чего-то, – выдохнул Еремеев. – То ли мешок какой, то ли одежда…
7
Одного взгляда на вытащенный мешок хватало, чтобы понять: в нём лежит труп. Дьяконов защёлкал фотоаппаратом.
Осторожно стащили с трупа мешок. Второй… Еремеев нечаянно нюхнул, позеленел, отскочил в сторону, и его стошнило. Больше к трупу он не подходил.
Рыбников оглянулся и заметил приближающегося Харитонова. Усмехнулся:
– Во, ещё помощник топает…
Все расступились перед Харитоновым. Тот постоял, не без любопытства глядя на мертвеца. Потом развернулся и пошёл обратно.
– Знакомый, или как? – бросил ему в спину Суслов.
Харитонов ничего не ответил. Даже не повернул головы.
8
С осмотром трупа и протоколом провозились до темноты. Потом нашли во дворе Устинова кусок брезента, накрыли тело и пошли в усадьбу Харитонова.
– Ну, что скажешь, Вадим Семёнович? – спросил Александр.
– Не знаю, – покачал головой Дьяконов. – Трупы – это не по моей части.
– А хоть примерно?
– Примерно? Ну, судя по трупным пятнам, смерть наступила где-то месяц назад, если не больше. Нужна медэкспертиза. Вероятно, большая потеря крови – ни один из жизненно важных органов не пострадал.
– Могли его утопить? Скажем, оглушили по голове и столкнули в колодец?
– Вполне. Но, опять же нужно проверить наличие воды в лёгких.
– А почему нога оторвана?
Дьяконов развёл руками:
– Вот этого я, хоть убей, не понимаю. Я же тебе говорю, это не ко мне.
Они уже дошли до усадьбы, когда поднялся ветер и начался дождь. Суслов пошёл проводить понятых на электричку, Дьяконов с Харитоновым вошли в дом, а Александр подошёл к бочке под водосточной трубой, чтобы ополоснуть руки.
Внезапно он остановился, словно стараясь что-то понять, припомнить…
(Антонов утопил Колесникову именно в этой бочке, вероятно, на глазах Горского и Черновой)
Александр внезапно представил себе сцену убийства во всех подробностях, словно сам был свидетелем…
Антонов наматывает волосы Вики Колесниковой на кулак. Она кричит, пытается вырваться. Антонов, матерясь, окунает её лицом в бочку. Из дома выходят Горский и Чернова, оба в чём мать родила. Смеются…
Александр помотал головой, отгоняя наваждение. Подошёл к бочке и протянул руку…
И тут же отдёрнул. По воде шла мелкая рябь. Такое, насколько помнил Александр, бывает, если рядом проходит поезд. Но поезд не проходил, тем более рядом. И ветер сюда не задувал. Так откуда же рябь?
Александр решил не забивать голову и снова протянул руку к бочке. И снова отдёрнул. В воздухе раздался лёгкий треск, запахло озоном. Невидимые иголочки кольнули пальцы.
– Что за чёрт? – вырвалось у Александра. Он снова протянул руку, и снова раздался треск электрического разряда. На этот раз его ударило куда сильнее. Рука занемела.
– Не бочка, а конденсатор, мать его, – усмехнулся он и заглянул внутрь.
Из воды на него глянуло бледное, неживое лицо.
Он отшатнулся, но тут же взял себя в руки, решив, что в бочке отражается его собственное лицо.
«Откуда тут отражение? – насмешливо поинтересовался внутренний голос. – При такой-то ряби?»
Внезапно на него навалилось странное чувство неуверенности, даже подавленности. И необъяснимая раздражительность – злобная, гнетущая. Казалось, сама бочка излучает какие-то флюиды, вызывающие эти чувства.
Александр отступил на пару шагов, потом ещё. И странные чувства пропали, словно растаяли. Даже дышать стало легче.
Дрожащей рукой он вытер вспотевший лоб и вошёл в избу.
9
Харитонов сидел на кровати, прислонившись к стене. За столом, на котором горела керосиновая лампа, сидел Дьяконов и что-то писал.
– Ты чего такой кислый? – спросил он, увидев Александра. – Смотреть противно.
– Не смотри, – вяло огрызнулся Александр.
– И в самом деле…
Напевая, Дьяконов упаковал свои записи и направился в угол, где был умывальник. Через несколько секунд оттуда раздался его возглас:
– Что за так твою мать?!
Александр сел за стол, подперев голову руками. Ему хотелось только одного – побыстрее закончить все дела этого безумного дня и завалиться спать.
– Саша, иди-ка сюда! – окликнул его Дьяконов. – Что за ерунда? Взгляни.
Александр подошёл к Дьяконову. Тот держал в руке крышку умывальника, глядя то на неё, то на сам умывальник.
– Ну?
– Не льётся, блин! – Дьяконов несколько раз нажал на сосок. – Вода не льётся. Видишь?
– Значит, надо налить.
– Так он полный! В том-то и прикол!
Александр взглянул. Умывальник действительно был полон, до краёв. И по воде бежала мелкая рябь. Дьяконов поставил крышку на место, и она задребезжала. Александр протянул руку к умывальнику, и крышка запрыгала, как на кипящем чайнике.
Александр обернулся к Харитонову:
– Андрей Геннадьевич, откуда эта вода?
– Из бочки.
– Фу-ты, ёб твою! – выдохнул Дьяконов. – Чертовщина какая-то!
Скрипнула кровать. Харитонов молча подошёл к умывальнику. Снял с шеи что-то – как показалось Александру, нательный крест – и сунул под крышку.
Дребезжание немедленно прекратилось. Александр нажал на сосок – вода бежала. Он сполоснул руки и вернулся к столу, повторив:
– Чертовщина какая-то…
– Говорят, Лиходеевка – дурное место, – усмехнулся Харитонов. Однако в его усмешке не было ничего весёлого.
– Типичный полтергейст, – подал голос Дьяконов. – Я, правда, никогда с подобными делами не сталкивался, но признаки те самые. Можешь мне поверить.
– Это в каком же смысле «полтергейст»? – заинтересовался Александр
– Ну… аномальное явление, так сказать.
– Ненормальное, что ли?
– Ну… да. А в чём, собственно, дело?
– Дело, собственно, в том, что если ты ни хрена не понял, надо так и сказать! – гаркнул Александр. – А не нести бред шаманский!
В то же время он не понимал, почему злится на Дьяконова. Эксперт был прав, явление действительно было ненормальным, не укладывающимся ни в какие рамки. И слово «полтергейст» подходило для его обозначения ничуть не хуже любого другого.
– Да что с тобой?! – вскричал с обидой Дьяконов.
– Извини, Вадим Семёныч… накатило. – Александр тряхнул головой и отошёл.
Повисла напряжённая тишина, которую нарушил Харитонов:
– Уезжать надо. Иначе перегрызёмся здесь к ёбаной бабушке.
– Он прав, – буркнул Дьяконов.
Александр тоже подумал, что Харитонов прав. Вот-вот вернётся Суслов, который наверняка поцапается с Харитоновым.
Однако уезжать было нельзя. Они провозились здесь до темноты. Нашли труп, но не определили место преступления, не нашли возможное орудие убийства.
Понятно, что Горский умер не в колодце и не рядом с ним. Труп был перемещён… но откуда?
Эксперт предположил большую потерю крови. Значит, где-то должно быть пролито море крови. Если это произошло на открытой местности – тогда хана, её смыло дождём.
А если в помещении? Тогда тем более дохлый номер. В этом случае кто-то позаботился о том, чтобы уничтожить следы.
Кто мог это сделать?
«Дебилы» отпадали. У них просто не хватило бы терпения на такую кропотливую работу. Тем более после совершённого убийства…
Хотя теоретически был возможен и другой вариант. Допустим, никакого убийства не было. Допустим, что Горский оказался один, в беспомощном состоянии, и умер. А спустя некоторое время кто-то обнаружил труп. Этот кто-то
(Харитонов?)
не хотел связываться с милицией,
(с Сусловым?)
опасаясь подозрений в свой адрес. Поэтому спрятал труп и уничтожил следы…
Александр прокручивал в голове различные варианты. Но во всех вариантах явственно проступала фигура Харитонова, хотя прямых улик против него не было. На многие вопросы ответит судмедэкспертиза, и тогда парню придётся непросто.
Александр чуть не расхохотался над абсурдностью ситуации. Мерзкий и злобный сукин сын целый год терзал Харитонова, как хотел. Теперь же Александр встал на место этого мерзкого и злобного сукина сына. Он пытается загнать Харитонова в угол… и оставить семью без мужа и отца. Война государства против собственного народа продолжается…
– Ну так как, мы поедем? – спросил Дьяконов. – Через полтора часа последняя электричка.
– Хорошо, – согласился Александр. – Но Харитонову я должен задать несколько предварительных вопросов. Для ясности.
– Мне уйти? – В голосе Дьяконова всё ещё звучала обида.
– Вам задание, Вадим Семёнович. Обследуйте бочку под водостоком, будьте так любезны.
– С какой целью, позвольте узнать?
– Год назад в этой бочке утопили девушку. Мне кажется, тут есть некоторая связь.
Дьяконов вышел. Александр пересел поближе к Харитонову.
– Что у вас за отношения со старшим лейтенантом Сусловым? – спросил он.
– У меня – никаких, – усмехнулся Харитонов.
– А у него с вами?
– А у него и спросите.
– И всё же?
– Двоюродный брат по матери, – Харитонов снова усмехнулся.
– Почему же он не отреагировал на два заявления? Тем более от брата?
– Говорит, некогда хернёй всякой заниматься.
«Так, – подумал Александр, – для начала неплохо. Мозги у него вполне варят. Ладно, специально я тебя топить не буду, но не вздумай проколоться на какой-нибудь мелочи – тогда ничем помочь не смогу. Удачи тебе, парень».
– Когда вы последний раз были в Лиходеевке? – спросил он.
– Дней пять назад.
– Причина?
– Хозяйство тут, какая ещё причина?
– А до этого… когда последний раз приезжали?
– В конце апреля. Двадцать седьмого, то ли двадцать восьмого.
– Почти месяц прошёл. Что же вы так… запустили хозяйство?
– Жена уговорила. Картошку ей, видишь ли, посадить приспичило. Последний срок, последний срок… Битый час препирались.
– Значит, она может подтвердить?
Харитонов промолчал, словно не придавал такому пустяку значения. Александр подумал, что у этого человека либо сверхъестественная выдержка, либо он уверен в своей правде.
– Значит, вы были здесь пять дней назад, – подытожил Александр. – Когда именно вы приехали?
– Утром, часов в десять.
– Электричкой?
– Нет. Товарным, попутным.
– А обратно?
– Тоже.
– Во сколько?
– Ну… перед дождём. Не то в три, не то в полчетвёртого… Точно не помню.
– Машинист знакомый?
Этот вопрос был ловушкой. Александр вспомнил о пятне машинного масла, наверняка оставленного мотоциклом. Если труп в колодце – дело рук Харитонова, то и мотоцикл исчез не без его помощи. Возможно, Харитонов на нём и уехал.
Наступила пауза.
Александр понял, что Харитонов обдумывает ответ на этот простой, в общем-то вопрос, и мысленно посочувствовал ему. Именно такие паузы обычно выдавали человека со всеми потрохами. Человек начинал обдумывать, выкручиваться, но в итоге запутывал себя сам.
Однако голос Харитонова, против ожидания, прозвучал спокойно, даже с некоторым сомнением:
– Это какой машинист? В город или сюда?
– В город. Из Лиходеевки в город.
– Этого знаю, Сашка Емельянов. А сюда – нет. Да он меня вспомнит, наверное. Я ему сигарет с полпачки оставил.
– А где вас подсадил ваш Емельянов?
– На станции, где ж ещё? С горы заметил, что бегу. Остановился…
«М-да. Замечательные подробности, – подумал Александр. – Прямо как в детективе. Если по-настоящему, так я тебя должен закрыть на трое суток и все эти подробности уточнить. Но я этого делать не буду. Если закон не защищает человека, то пусть не мешает человеку защищаться».
А мотоцикл… Совсем не обязательно, что его увёл именно Харитонов. Мотоцикл простоял в Лиходеевке с конца апреля. При нынешних нравах его мог увести любой человек, случайно оказавшийся здесь и мало-мальски владеющий техникой.
– Хорошо, вернёмся к нашим баранам, – кивнул Александр. – Что вы делали с десяти утра до трёх дня?
– Уборкой занимался, после погрома.
– Целых пять часов? Чем именно?
Харитонов начал перечислять. Александр выглянул за окно и усмехнулся. Дьяконов с фонарём в руках кружил вокруг бочки. Время от времени он прикасался к ней, но тут же с матом отскакивал.
Харитонов продолжал говорить.
– Довольно, Андрей Геннадьевич, – перебил его Александр. – Вот, прочтите внимательно и подпишите.
«Первая проба, кажется, прошла успешно, – подумал он. – Теперь молись, чтобы сроки смерти пришлись на твоё дежурство. Чтобы менты не нашли "Восход" с твоими лапами и ту хреновину, которой ты, если это ты, оторвал сукину сыну ногу. Или делай себе алиби как хочешь. Я тебя, как мог, предупредил, так что давай… крутись».
– Во сколько последняя электричка? – спросил он.
Харитонов взглянул на часы.
– Минут через двадцать должна быть. Пойдёмте.
Он погасил лампу, и они вышли за порог.
Александру в который раз пришла в голову мысль о странных совпадениях.
Вику Колесникову утопили, причём наверняка здесь, в этой самой бочке. Антонов, убийца девочки, недавно утонул сам.
Горский предложил погрузить труп потерпевшей на платформу, и колесо отрезало трупу ногу. Левую, ниже колена. Труп Горского тоже оказался без ноги – и тоже, кстати, без левой, ниже колена.
Наконец, Чернова, сообщница, близка к сумасшествию… как Колесникова-старшая, мать Вики.
«Что это? – подумал Александр. – Совпадение? Я не верю в совпадения, иначе я перестану быть следаком. К тому же убийства детей, которые расследует Пахомов… Это что, тоже случайность?» Он вспомнил труп мужчины, зацепившегося воротником рубахи за забор. Мужчина убил своего ребёнка, подвесив за пелёнку на гвоздь.
Похоже, происходящее здесь давно перестало быть случайностью, превратилось в железную закономерность. Жертвы преследовали своих палачей, хватали их за ноги. Высшая мера…
10
Суслов со злобным и одновременно встревоженным лицом бегал вокруг бараков. Подкравшись, он вдруг выскакивал из-за угла и оглядывался, словно ожидал кого-то увидеть. Его окликнули, но он даже не обернулся.
Дьяконов с непонятным озлоблением схватил Суслова за плечо и крикнул:
– В чём дело, лейтенант?
Суслов остановился. Провёл ладонью по лицу.
– Почему они прячутся? – спросил он.
– Кто?
– Еремеев с этим – как его, ёбаный в рот, понятые.
– Ты разве их не проводил?
– Уехали оба, мать твою…
– Ну так в чём дело?
– Да хрен же его знает! Я их проводил. Уехали. Назад иду, слышу – разговор. Спорят между собой Еремеев с этим – как же его, ёбаный в рот, понятые. За углом, ёбаный в рот. Я к ним – а их уже нет. Спрятались к ёбаной бабушке! И вот такая херня уже пятый раз, мать их раком…
Суслов прислушался и воскликнул:
– Во, бля! Опять! Слышишь?
Он рванулся, но его удержали.
– Уходить надо, – пробормотал Харитонов и перекрестился. Александру этот жест показался совершенно бессознательным.
Они добежали до накрытого брезентом трупа, переложили его на тот же брезент и почти бегом понесли к станции.
Невдалеке уже сверкал фонарь головного вагона последней электрички.
Глава пятнадцатая
1
Александр вошёл в свою квартиру. Ему хотелось только одного – принять душ и завалиться спать. И забыть всё, что случилось в этот насквозь провонявший чертовщиной вечер.
Внезапно зазвонил телефон. Александр снял трубку.
– Да?
Трубка молчала.
– Ну, говорите! Я вас слушаю.
На другом конце провода раздался щелчок и короткие гудки. Трубку положили.
Александр пожал плечами, отправился в ванную и включил душ.
Он уже намыливал волосы, когда телефон зазвонил снова. Александр выматерился, вылез из ванной и пошёл в прихожую.
– Алло?
На другом конце провода снова промолчали. Потом, как и в первый раз, положили трубку. Александр с минуту постоял, думая, случайны эти звонки или нет. Если не случайны, то чем они могли быть вызваны? Может, кому-то понадобилось узнать, дома он или нет. Но зачем тогда понадобилось звонить дважды?
Ну, хорошо. Допустим, некто установил, что он сейчас дома. И что дальше? Возможно, ему собираются нанести визит. Но зачем? И кому он мог понадобиться в такой поздний час?
Хотя возможен и другой вариант. Телефон, да и квартира, строго говоря, принадлежат не ему. Александр в этом городе всего две недели, и почти ни с кем не знаком. Скорее всего, оба раза звонили не ему. И промолчали, не признав его голоса. Гольдштейн, кажется, упоминал о какой-то женщине, пригревшей соседа из лесхоза. Не она ли?
Александр снова забрался под душ.
Внезапно он насторожился и резко завернул оба крана: сквозь шум воды ему почудился звук открывающейся двери.
Он прислушался. В прихожей что-то зашуршало. Коротко простучали шаги.
Александр снова пустил воду. Даже принялся что-то напевать, прикидываясь, что ничего не услышал. Однако мозг напряжённо работал.
В том, что неведомые визитёры пожаловали именно к нему, Александр уже не сомневался. Дверь открыли либо ключом, либо подобрали отмычку. В любом случае, ничего хорошего ждать от ночного гостя не приходилось. Александр перебрал в памяти всех, с кем успел познакомиться за эти две недели, но так и не понял, кому и чем успел до такой степени нагадить. Оставался единственный вывод: в своём расследовании он начал подбираться к чему-то важному, к чему подбираться не стоило. Правда, Александр и сам не знал, к чему именно он подобрался, но ночной гость (или тот, кто его сюда послал) знал. И решил потолковать с Александром загодя, пока тот не успел что-то понять.
Александр вышел из ванной, взял в прихожей тяжёлую деревянную швабру и, стараясь двигаться по возможности бесшумно, направился в комнату.
В темноте светилась красная точка, тянуло запахом дорогого табака. И дорогими духами. Александр понял, что к нему пожаловала или женщина, или «голубой». Он нажал выключатель…
И чуть не упал. В кресле сидела Ангелина Гольдштейн.
– Ангелина Владимировна?
Она повернула к нему заплаканное лицо – в её взгляде читалось изумление. Александру почему-то стало неловко, словно это он пробрался ночью в чужую квартиру, а не наоборот.
– Простите, пожалуйста Александр Иванович, – наконец произнесла Ангелина. – Вы не заперли дверь… забыли наверное… и я вошла.
Это было похоже на правду. За этот день, особенно за вечер, произошло слишком много. Поиски трупа Горского, чертовщина с бочкой и умывальником, странное поведение Суслова… Александр вполне мог забыть, где находится его голова. Не говоря уж о такой мелочи, как незапертая дверь.
– Это вы звонили? – спросил он.
– Да. Но я не знала, как объяснить… язык не поворачивался. Оба раза.
Александр не знал, что сказать. Поэтому сказал самое абсурдное, что только можно представить:
– Хотите чаю?
– Нет… не нужно! Спасибо…
– У вас неприятности? Что-то с Гольдштейном? Мне сказали, что у него отгул…
Ангелина брезгливо сморщилась, словно Александр показал ей разлагающийся труп:
– У Гольдштейна запой! Он невыносим!
Александр только сейчас понял, что она пьяна. Даже чересчур. Запах коньячного перегара волнами расходился по квартире.
– Я могу вам чем-то помочь? – спросил Александр.
– Не знаю. – Ангелина глядела мимо него. – Не думаю.
«Гольдштейн невыносим, у него запой, – подумал Александр. – Но это не причина, чтобы посреди ночи забираться к малознакомому мужику. А если я, допустим, завтра же растреплю об этом на работе? С чего бы ей так рисковать? Ну не проститутка же она какая-нибудь, в самом деле! Или я чего-то не понимаю».
Ангелина загасила сигарету. Всхлипнула и отвернулась.
– Ужасно… тяжело, – выдохнула она. – Я… не знаю, куда себя деть.
– Разве у вас никого нет?
Она покачала головой:
– Я приехала с первым мужем. Он умер.
– Давно?
– Два года уже. Разбился на дороге.
– А Гольдштейн?
Ангелина невесело рассмеялась:
– Я, кажется, не из тех вдов, которые долго плачут.
– Извините. Мне, наверное, не следует совать нос.
Она дёрнула плечом:
– Всё равно кто-нибудь расскажет. Вы не представляете, сколько гадостей обо мне можно услышать.
Александру стало совсем неловко. И от смущения он ляпнул первое, что пришло в голову:
– Почему же? Вполне представляю.
Она впервые за время разговора глянула ему прямо в глаза:
– Что значит «представляете»? Или вы тоже станете говорить обо мне гадости?
– О женщинах, Ангелина Владимировна, я никогда гадостей не рассказываю.
Внезапно Ангелина обхватила его за шею и порывисто прильнула ртом к его губам. Александр почувствовал вкус помады, коньяка и дорогих сигарет. Он начал было отвечать, но Ангелина так же внезапно отстранилась.
– Александр Иванович, что вы там говорили насчёт чаю?
– Ну, если хотите…
– Хочу.
Александр вышел на кухню и поставил чайник. Внезапно он услышал, как хлопнула входная дверь. Он вернулся в комнату. Так и есть, Ангелина ушла. Запахи духов и хорошего табака остро подчёркивали образовавшуюся пустоту.
Александр пожал плечами. Он так и не понял, зачем она приходила, да ещё так поздно. Хотя «некуда себя деть» и «ужасно тяжело» могли быть самыми серьёзными причинами для игривого характера Ангелины.
Александр выключил газ, выкурил сигарету и лёг спать.
2
Утро следующего дня выдалось для Александра совершенно сумасшедшим. Начал он со звонка Якову Васильевичу Горскому. Сообщил, что найден труп его сына и попросил приехать в прокуратуру. Потом они со Горским поехали в морг.
Горский долго смотрел на тело и молчал.
– Ну что, Яков Васильевич? – наконец спросил Александр. – Это ваш сын?
– Да, это Вовка, – медленно выговорил Горский.
Александр кивнул и записал в протокол: «Труп опознан отцом потерпевшего». Дал расписаться понятым, потом самому Горскому.
– Когда можно будет похоронить? – спросил тот.
– Вероятно, после вскрытия, – пожал плечами Александр.
Медэксперт Нина Аркадьевна Замятина, стоявшая тут же, сказала:
– Вскрывать будем через полчаса. Тело забрать сможете завтра.
Горский кивнул и вышел. Ему было нужно идти в похоронное бюро – заказывать гроб, памятник и всё остальное. На похороны наверняка будут складываться соседи…
Александр спросил:
– Когда будет заключение?
Замятина расхохоталась:
– Много хотите, молодой человек! У нас тут каждый день клиенты новые, так что…
– Понятно, – кивнул Александр и вышел вон.
Из морга он поехал в банк, в котором Горский-младший получал деньги по книжке отца. Допросил бухгалтера-ревизора и ещё нескольких человек. Нужно было начинать следствие против самого Горского-младшего… но на покойника дело не заведёшь.
3
Вернувшись в прокуратуру, Александр подготовил несколько предписаний – по лицею, где учился Горский, и по банку. Пусть Гольдштейн, когда вернётся из «отгула», сам решает, давать им ход или нет.
Закончив, он откинулся на спинку стула и закурил.
Пахомов что-то печатал на машинке.
– Слушай, Колян, сколько в городе кладбищ? – неожиданно для себя самого спросил Александр.
– Раньше было два, – ответил Пахомов. – Недавно старое прикрыли, теперь там школу строят.
– А новое?
– Туда четвёртый автобус ходит. А на фига тебе?
– Да так, – неопределённо ответил Александр и пошёл к заместителю прокурора.
Ему повезло. Заместитель был жутко занят, поэтому подписал нужные бумаги не читая. Александр поблагодарил, вышел из прокуратуры и направился к автобусной остановке.
4
Смотритель городского кладбища, старичок по фамилии Петренко, долго изучал ордер на эксгумацию, предъявленный Александром. Он то подносил бумагу к самым глазам, то снова отдалял, и наконец спросил:
– Эксгумация, значит? Опять?
– Почему опять?
Петренко то ли не услышал вопроса, то ли предпочёл не услышать. Он достал из шкафа толстую конторскую книгу – журнал регистрации захоронений – и принялся листать.
– Как, говорите, фамилия? Повторите?
– Колесникова. Виктория Алексеевна.
Петренко пролистал ещё несколько страниц и прочёл вслух:
– Колесникова… номер девяносто восемь. Комаров.
– Это кто? – спросил Александр.
– Если не нажрался опять, то там… копать должен.
Несколько секунд Александр пытался понять, о чём говорит старик. Наконец до него дошло, что Комаров – это могильщик, который в прошлом году обслужил родственников Вики Колесниковой, и он же заведует всеми эксгумациями.
В домик смотрителя вошёл здоровенный мужик в измазанных землёй джинсах. Александр понял, что это и есть Комаров. Петренко захлопнул журнал:
– Пошли.
Кладбище, как и всё в Завалинске, выглядело безобразно. Покосившиеся памятники, насквозь проржавевшие ограды, многие могилы заросли травой. Тут и там кучи мусора – старые надгробья, увядшие цветы, потерявшие свой цвет венки…
Ветер доносил жуткую вонь. Подавляя тошноту, Александр спросил:
– Вы покойников нормально закапываете? Или так, присыпаете только?
Не оборачиваясь, Петренко ответил:
– Это вы насчёт запаху, что ли? Тут просто свалка рядом, вот и воняет. Могилок сорок и вовсе засыпали. Погоди, я вот узнаю, какой такой грамотей распорядился свалку возле кладбища устроить. Узнаю – так завтра же велю весь мусор к нему на могилы перетащить. Пусть родителей помянет, недоносок.
Огромный Комаров хранил молчание.
– Кажется, вы что-то говорили насчёт повторной эксгумации? – сказал Александр.
– Да это у меня вроде как шутка получилась, – усмехнулся Петренко. – А тут впору в голос реветь.
– Что так?
– А вот так. Когда бабу помоложе схоронят, или девку какую – так на следующий день обязательно выкопают да оттрахают. Эту вашу номер девяносто восемь… Колесникову… уже два раза вытаскивали. Второй раз под кустами нашли. Ну, мы тряпку какую-то на неё набросили да зарыли…
Могила Вики Колесниковой не имела ни ограды, ни памятника. Из холмика торчал деревянный колышек с прибитой к нему фанерной табличкой.
– Был у неё памятник, – как бы извиняясь, объяснил Петренко. – Да только в прошлом году кто-то не то разбомбил, не то спёр. У нас такое часто бывают. Деньги им, сукам, тратить неохота на новый памятник, вот они и воруют. Перекрасят, табличку новую привинтят, и – привет! И что за блядство творится…
Комаров принёс лопату и начал копать.
Гроб оказался на глубине всего одного метра. Комаров и Петренко вытащили его наверх.
– Крышку, крышку снимай, – засуетился старик.
Комаров поддел крышку ломиком. Она отскочила неожиданно легко, словно ни на чём не держалась.
– Тряпку снимай, что ли, – сказал Петренко. – Не стой столбом!
Комаров сдёрнул с покойницы истлевшую мешковину, подобранную, должно быть, на той же свалке. Александр заглянул внутрь, не слишком хорошо представляя, что ожидает там увидеть.
В гробу лежал скелет. Кость левой ноги была перерублена ниже колена. Однако на скелете была светло-кремовая юбка и блузка.
На юбке красовалось тёмно-коричневое пятно.
Кофейное пятно.
Александр отшатнулся и зажал рот обеими руками, чтобы удержать рвущийся наружу крик.
Петренко с Комаровым тоже выглядели обескураженными.
– Ты гляди, приоделась когда-то, – пробормотал Петренко.
– Приодели, – угрюмо поправил Комаров. – Вот ведь блядство какое творится… Уж на что девка без ноги – а и той покоя не дают. Козлы, ёбаный в рот.
Александр махнул рукой:
– Закрывай.
И отошёл в сторону.
5
«Бред какой-то, – думал он, шагая с кладбища. – Этого не может быть. Но почему-то есть. Как я там говорил Гольдштейну? «Полная чертовщина». Но эта чертовщина оказывается правдой. Доказательства? Какие там ещё доказательства?! А все эти случаи – Антонов, Горский, Чернова? А тот мужик? А пятно на юбке? Да что же это творится-то, господи…»
Ему вспомнились слова Вики, произнесённые под фонарём: «Вы не можете быть для меня старше». Фраза была построена очень странно, даже в смысле грамматики. Но теперь Александр, кажется, понимал, почему. Как девушка может правильно строить фразы, если она уже год как мертва?
«А, к чёрту!»
Александр махнул рукой и пошёл дальше, решив не брать в голову.
6
С кладбища он снова заехал в морг. Нужно было ещё раз поговорить с Замятиной.
У этой женщины средних лет были зелёные, как бутылочное стекло, глаза, большие красные руки и грубый хриплый голос. Подчинённые за глаза называли её Нина-Потрошительница.
– Ну, что вам ещё? – раздражённо воскликнула она, увидев Александра. – Вскрытие уже сделано, вон его зашивают. А заключение… Ну ладно, погодите. – Она протянула ему несколько исписанных мелким почерком листков. – Можете сейчас забрать, но лучше подождите, пока перепечатаем.
Александр кивнул и углубился в чтение.
«Предполагаемое время смерти: двадцать девятое апреля – второе мая. Причина: значительная потеря крови и, как следствие, общее переохлаждение организма. Открытый перелом голени с последующей ампутацией. Для ампутации был использован острый режущий предмет, предположительно – охотничий нож. На отдельных частях мышечной ткани имеются следы зубцов правильной треугольной формы. В воду труп попал значительно позднее и пробыл там не более недели…»
Дальше Александр читать не стал. В этой бумаге для него не было практически ничего нового, он представлял себе картину смерти Горского примерно так.
– Нина Алексеевна, сможете отпечатать завтра? – спросил он.
– Постараюсь, – ответила Замятина. – Но не обещаю.
Она повернулась, чтобы уйти. Александр удержал её:
– Подождите, можно вопрос?
Она глянула на него.
– Скажите, вам приходилось встречаться с вашими… э-э, клиентами… ну, как с живыми людьми?
– Сколько угодно! – усмехнулась Замятина. – У нас тут люди умирают, как мухи. Вот вы стоите и разговариваете со мной. Но где гарантия, что завтра вы не окажетесь у меня на столе?
Александр внимательно посмотрел ей в глаза. Кажется, она не шутила, для неё он действительно был потенциальным «клиентом». Ему вспомнилась фраза, брошенная кем-то из коллег: «Замятина полноценно живёт только в морге, когда потрошит "жмуриков". В другом качестве люди её не интересуют».
– Простите, Нина Алексеевна, но вы меня не вполне поняли, – сказал он. – Я имел в виду…
– У вас есть ещё вопросы? По делу, разумеется? – Замятина повернулась, давая понять, что разговор окончен.
Александр пожал плечами:
– Ну, если вам кажется, что вопрос не по существу, тогда извините.
7
Каким-то чудом Александру удалось досидеть до конца рабочего дня. Он чувствовал, что его голова вот-вот лопнет от распиравших её мыслей. Необходимо было с кем-то поговорить об этом, чтобы не свихнуться.
Но с кем он мог поговорить? Кто не принял бы его за сумасшедшего? Разве что Гольдштейн…
Александр набрал домашний номер прокурора, но трубку никто не брал. Александр вздохнул. И подумал, что, кроме Гольдштейна, в этом городе у него нет ни одной родственной души.
«А с чего ты взял, что Гольдштейн – родственная душа? – насмешливо спросил внутренний голос. – Уж не из-за прекрасной ли Ангелины?»
Александр вздрогнул. Да, пожалуй, именно из-за Ангелины он нашёл в прокуроре родственную душу. Опасное родство, мать его так… Кстати, откуда у Ангелины эта доступность? Даже сверхдоступность? Может быть, стоит в этом разобраться?
Но вскоре мысли об Ангелине снова отошли на задний план. Александр вновь и вновь вспоминал кофейное пятно на светло-кремовой юбке.
Когда зазвонил телефон, Александр бессознательно обрадовался.
Звонил Владимир Бортников из следственного отдела ФСБ. Сегодня ночью он уезжал из Туймазов – его командировка кончалась.
Голос Бортникова звучал как-то странно, и Александр насторожился.
– Ты один? – спросил он.
– Да. Айда, заваливайся. Правда, жду ещё одного типа, но… не уверен. Может, он и не придёт.
– Кто?
– Фактически, покойник, – хохотнул Бортников. – Айда, приходи.
Глава шестнадцатая
1
– Знаешь, сколько я уже торчу в этом клоповнике? – спросил Бортников. – С небольшими перерывами два с половиной месяца. Приехал ещё в марте, по снегу.
– А я думал, тебя по делу Грабарчука выдернули, – усмехнулся Александр.
– Нет, Грабарчук – это потом. Меня сюда выдернули, когда грохнули нового мэра, которого после Антонова поставили. Ну, вот. Приехал я, и началось такое паскудство! Представляешь, Саша – весна, солнышко светит, птички чирикают…
– Если чирикают, то это воробьи.
– А что – воробей, по-твоему, не птичка?
– Я просто уточнил.
– Хрен с ним. Так вот, представляешь: такая идиллическая картина – а из-под снега трупы вытаивают. Удавленники, утопленники, изнасилованные, с колотыми и резаными ранами. Застреленные и расчленённые. Просто замёрзшие по пьянке. Мужчины, женщины, дети, старики… Менты работают, как похоронная команда во время чумы. Короче, Саша, здесь идёт необъявленная война, все против всех. Неизвестно во имя чего.
– Наверное, как всегда – во имя чего-нибудь великого и благородного, – пожал плечами Александр.
Бортников хохотнул:
– Ты в своём репертуаре. Всё тот же унылый и скучный тип. Поэтому настоящая жизнь проходит мимо тебя.
– Да ну?
– Вот тебе и ну! Ты когда-нибудь пробовал запереться в ванной и расчленить труп любимой женщины? О-о! Это тебе не в шахматы играть. Прикинь, какая гамма чувств: ужас, омерзение, радость палача, горе, чувство опасности… осознание собственной исключительности и вседозволенности! Вот это и есть настоящая жизнь. Всё остальное – так, семечки.
Александр усмехнулся:
– Ну, и сколько любимых женщин ты расчленил за эти два месяца?
Бортников покачал головой.
– Увы! Я только завидую со стороны.
На столе лежала гора свёртков и едва початая бутылка армянского коньяка. Бортников налил в два стакана.
– Давай, Саша, выпьем… знаешь, за что?
– За самоуничтожение, – подсказал Александр.
– Во! Ты отлично меня понял.
Они чокнулись, выпили. Закусили лимоном. Александр покосился на свёртки.
– Не обращай внимания, – усмехнулся Бортников. – Это всё местные сукины дети натащили, пока меня не было.
– Взятка?
– Разумеется. Оставлю тёте Маше, здешней горничной. Чудесная женщина. У неё два сына, и оба по «мокрому делу» чалятся . Один – серийный. А ещё говорят «яблоко от яблони»… Ну, повторим?
Они выпили снова. Закурили. Бортников помолчал, потом произнёс:
– Знаешь, когда я сюда приехал, первой мыслью было: нужно обнести этот гадюшник колючкой по периметру, поставить на вышках пулемёты, и расстрелять к чёртовой матери! Чтоб ни души не осталось! Праведников в этом городе ни одного, поэтому патронов не жалеть.
Он помолчал и вдруг сказал без всякой связи:
– А ты оказался пророком.
– В чём? – удивился Александр.
– Да насчёт меня. Помнишь свой каламбур? «Быть Бортникову за бортом»…
– А ты уверен, что мой?
Бортников не ответил.
Они с Александром учились на одном факультете, только Бортников – двумя курсами старше. Уже тогда он в совершенстве владел тремя языками. Одновременно Бортников заочно учился на экономическом, и оба факультета закончил с отличием. Лекции он записывал с помощью стенографии. Был исполнителен и в то же время обладал мёртвой организаторской хваткой. К тому же он превосходно пел и в совершенстве владел боксом. Всегда элегантный, корректный, сдержанный, он очень напоминал европейца. Он выстроил себя сам и был безупречен – и как человек, и как специалист высочайшего класса.
Бортников был безупречен. Но система, в которой ему предстояло работать, оказалась далеко не безупречной. Она была насквозь пронизана сетью лжи, взяток, родственных связей, словно раковыми опухолями и метастазами. И целиком зависела от реальной власти.
Ошибка Владимира Бортникова состояла в том, что он не принял правил, по которым эта система функционировала. И, кажется, не собирался.
Александр не виделся с Бортниковым уже семь лет. За это время Бортников стал чуть более раздражительным, немного более болтливым, но прежний европейский лоск сохранил вполне. Даже сейчас, во время дружеского застолья в самой дрянной гостинице, какую только можно себе представить, он был в безукоризненном костюме, при галстуке, гладко выбрит и благоухал хорошим одеколоном.
2
Бортников поставил на стол третий стакан вверх дном. И придвинул третий стул.
– Для покойника? – спросил Александр.
Бортников кивнул. Потом закурил и стал рассказывать:
– Пару лет назад со мной произошёл удивительный случай. Договорились мы с одним приятелем выбраться в выходной за грибами. До этого мы с ним не виделись около месяца, а тут я смотрю – что-то в нём изменилось. На лице какой-то налёт, запах – как из заброшенного дома. Да и отстранённость какая-то… Но я не обратил внимания. Мало ли какое лицо бывает с похмелья? Про запах я уж и не говорю. Ну, я и решил – не стоит брать в голову. Но когда он утром за мной на мотоцикле заехал, я это снова заметил. Кажется, это стало ещё сильнее.
Выехали мы с ним за город. Он за рулём, я сзади. Вроде всё нормально. Но скорость такая, что в ушах звенит. Я кричу: «Не гони!» – а он как не слышит. Хлопаю его по плечу раз, другой – всё бесполезно, он только головой покачал. И вылетаем мы на этой скорости к переезду. Поезда ещё нет, но шлагбаум уже опустили. Ну, думаю, сейчас затормозит. Но нет, ничего подобного. Летим.
Я кричу: «Стой!» – а он опять как не слышит. А потом… бац! – и меня из сиденья выбросило.
Очнулся я минут через пять. Оказалось, меня бросило в огромную кучу хвороста. Гляжу – поезд стоит, мотоцикл на шлагбауме завис. Мужичок, который шлагбаум поднимал, тут же рядом, блюёт. Я подошёл – и меня самого чуть не выворотило. Приятель мой по электровозу просто размазан. А голова в синем шлеме отдельно валяется, метрах в двух. И лица, разумеется, не осталось.
Вот тогда я вспомнил и налёт на лице, и запах, и отстранённость… Такое ощущение было, что он рядом со мной стоял, и в то же время был чёрт знает где. В тот момент до меня и дошло – это была печать смерти. Метка на нём была, понимаешь? По сути, меня вёз мертвец. Не знаю, за какую такую провинность, но его приговорили к смерти. Где-то там, на небесах. И казнили.
Бортников помолчал, раздавил в пепельнице окурок. Тут же закурил новую сигарету. И продолжал:
– После этого со мной что-то произошло. Я стал везде узнавать этих… приговорённых. В любой толпе. Даже со спины. Просто по одному запаху. И ни разу не ошибся. Это страшно, Саша: знать, что этот человек не сегодня завтра умрёт, и ты ничего не сможешь изменить. А когда я сюда приехал… я чуть с ума не сошёл. Тут эта печать почти на каждом. Чистых – тех, кто выживет – раз-два и обчёлся.
Александр взглянул на перевёрнутый стакан:
– И ты хочешь его предупредить?
– Попробую. Если, конечно, придёт.
– Я с ним знаком?
Бортников неизвестно над чем хохотнул:
– По-моему, и да, и нет.
Они помолчали. Потом Александр спросил:
– Что у вас там по Грабарчуку? Результат есть?
Бортников вздохнул:
– Грабарчука я, кстати, тоже предупреждал. А он, царствие ему небесное, долго и весело смеялся. Потом мы с ним выпили. Я по нём плачу – а он, мёртвый уже, надо мной, живым, смеётся. Так и расстались. До сих пор в ушах его смех стоит.
Александр усмехнулся:
– Люди охотнее верят в ложь, чем в правду. Потому что ложь правдоподобнее.
– Ну да, – кивнул Бортников. – Эффект Кассандры. Давай помянем Костю?
– Давай.
Они разлили остатки коньяка по стаканам. Не чокаясь, выпили. Бортников подошёл к шкафу и достал ещё одну бутылку.
– Может, не надо? – спросил Александр. – Ведь нахрюкаемся…
– Ничего, Саша, один раз живём! Кстати, ты меня спрашивал насчёт результата по Грабарчуку? Так вот – результата нет. И не будет. Всё наше следствие – одна огромная куча говна. Куча заявлений для прессы, куча совещаний, куча народу, куча увольнений и инфарктов… короче, просто куча дерьма. Мыльный пузырь. Пшик. Три недели ржавое колесо молотит воздух. А знаешь, почему?
– Почему?
– Потому что старые жернова давно стёрлись. А на новые нужны огромные бабки… которых, сам знаешь, никогда не было.
– А если серьёзно?
Бортников помолчал, закуривая. Потом оживлённо заговорил:
– Пока следственная группа раскачалась, в квартиру Грабарчука набилась куча народу, и все – из начальства. Никогда не думал, что в туймазинской ментовке столько полковников! Потом даже один генерал откуда-то прибыл. Лаял на всех и всё. Кого-то, говорят, здорово приложил по мордам. Весь дом оцепили, устроили повальные обыски – по чердаку, по подвалам, даже по квартирам. Жильцов повыгоняли вон. Всюду милиция. Визг, крик, плач, лай… розыскные собаки… Короче, если там и были какие следы – все оказались затоптанными. Тело до приезда экспертов перемещали несколько раз, пока оно не оказалось под кроватью. А потом – я чуть от смеха не помер: приехали на осмотр сразу пять оперов и три следователя, и все – самостоятельно. Короче, можно читать лекцию на тему «Как нельзя проводить осмотр места происшествия».
– А свидетели?
– Ха-ха-ха! Саша, ты меня удивляешь. «Свидетели»! Свидетели, может, и нашлись бы – но после такого шмона с мордобоем никто с этим связываться не хочет. До сих пор либо молчат, либо поддакивают. А начальство, обосравши всё, что только можно и что нельзя, с присущей ему дальновидностью ухватилось за единственный след.
– Заточка?
– Она самая. Выдернули из Кости эту заточку и давай совать всем подряд. «Чья – не твоя? Нет? А у кого видел? Опознать сможешь, мать твою?!» Короче, теперь эту заточку знает полгорода. И каждый третий «припоминает», что видел её у двух других.
Потом начались проверки всех освободившихся из мест заключения за последние полгода. Начальство рвёт и мечет, дрючит всех и каждого, телефон трезвонит днём и ночью. Я ж говорю – одна огромная куча говна. И ничем, Саша, это говно не смыть, никакими бабками. Только сильней развоняется.
– И это всё?
– А что ты ещё хотел? Дело поставлено на особый контроль. Ни одного шага без согласования с начальством! Даже пёрднуть не смей без их позволения! Вот это меня особенно насторожило. Даже когда нового мэра завалили – ничего подобного не было. Да и вообще, мне ещё много чего сразу не понравилось.
– А именно?
– Ну, во-первых, заточка. Её оставили в теле специально, желая навести на след. Ну, как в романах Агаты Кристи подбрасывали улики. Другого объяснения тут быть просто не может. Ну, и дальновидное начальство, ясное дело, эту наживку немедленно проглотило. До сих пор шерстит свои картотеки и гоняет людей по зонам в поисках типов, которые чалятся именно по таким делам.
Во-вторых, совершенно дебильный осмотр места преступления. Тоже как будто специально, чтобы затоптать все возможные следы.
В-третьих, этот самый контроль за следствием. Это, Саша, контроль не столько за следствием, сколько за тем, чтобы это самое следствие шло в заданном направлении. «Шаг влево, шаг вправо считается побегом»…
А самое интересное – три дня спустя на улице обнаружили труп раздавленного под колёсами мужчины. Ни денег, ни документов при нём не обнаружено. Вроде бы обычное дело. Но экспертиза установила, что ко времени наезда потерпевший был мёртв уже два дня как минимум. То есть – умер через сутки после убийства Грабарчука, а под колёса попросту подложили труп этого мужчины. Знаешь, Саша… я, конечно, верю в совпадения – но что-то их в этом деле слишком много.
– И ты решил, что этот человек и есть убийца?
Бортников пожал плечами:
– Скажем так… исполнитель убийства. А как у нас поступают с киллерами?
– Убирают, чтобы не платить. Или – чтобы они не заговорили.
– Совершенно верно. Киллер сразу же становится опасным свидетелем, слишком много знающим. И умный человек позаботится его убрать как можно быстрее. Ну, и дальше возникает естественный вопрос: кому Константин Грабарчук… следователь Константин Грабарчук мог до такой степени насолить, что понадобилось его заказывать?
Я под шумок, пока суд да дело, затребовал из архива все дела, которые вёл Грабарчук в последнее время. Вкратце одно из них я тебе расскажу. Дело вроде типичное, не лучше и не хуже остальных – но в ряду других наводит на любопытные размышления.
В июне прошлого года в одном магазине обнаружили большую кучу неучтённых алюминиевых листов. На первом же допросе заведующий признался, что алюминий привёз некий Козлов. Они договорились, что алюминий заведующий сбывает через магазин, а выручку они делят пополам.
Через два дня нашли Козлова – он оказался шофёром совхоза «Светлый путь», откуда и был похищен листовой алюминий. Костя с ним хорошо поработал, и Козлов назвал своих сообщников – рабочего совхоза Хачатуряна и шофёра Пронина. Они оба тоже признались.
Казалось бы, на этом можно спокойно закрывать дело. Но Костя ставит перед собой новые вопросы. Первое: каким образом алюминий был похищен? Второе: в течение какого времени совершались кражи? И третье: кто, кроме названных лиц, участвовал в хищениях?
Выясняется, что заведующий магазином, по фамилии Челобанов, работает в этой должности всего год; и что бывший заведующий, Караваев, при передаче магазина отписал ему восемьдесят пять килограммов неучтённого железа, сколько-то пиломатериалов и шифера. Тоже для реализации через магазин. Костя допросил Караваева, и всплыла ещё одна фигура – техник-смотритель того же совхоза «Светлый путь» Семёнов.
Семёнов сразу сделал «морду ящиком»: мол, никаких хищений знать не знаю, железо и всё прочее поставляет местный механический завод. Но тут выясняется: да, с завода получили железо и алюминий, но… общим весом пять тонн. Из этих пяти тонн Семёнов оприходовал всего четыреста девяносто килограммов, остальное ушло налево. Эта весёлая бригада – Козлов, Пронин, Семёнов и Хачатурян – часть отвезла в магазин номер двадцать четыре, где работал Челобанов; часть продала фирме «Русь». Остальное разошлось по частным строительным конторам в другом конце республики.
Вроде бы на этом можно заканчивать. Но Костя отправляется по этим самым конторам. И выясняет, что «весёлое звено» торговало не только стройматериалами, но и пшеницей. Понятно, что к зерну технарь Семёнов отношения не имеет, и Костя снова навалился на Хачатуряна и компанию. Ну, и тут всплывают новые фигуранты: Фаттахов, заведующий зернотоком, Урванцев – главный агроном, и Киреев – директор совхоза.
Киреев и Урванцев сначала не кололись. Но тут Фаттахов заявляет, что неоднократно получал от Урванцева устные распоряжения: отпуск пшеницы в документах не отражать, накладные уничтожить, а само зерно списать на посев или дожди. Это же подтвердили ещё несколько человек.
Итак, местная совхозная мафия разоблачена, дело можно с чистой совестью закрывать и отписывать в архив. Но Костя желает докопаться до самого, так сказать, корня. И ставит новый вопрос: кто всё это организовал? Ведь и ёжику понятно, что за всем этим стоит вполне конкретный человек.
Не буду тебя утомлять подробностями. Скажу только, что Костя нарыл кучу интересных фактов: приписки к нарядам, переплаты шабашникам, незаслуженные премии, подчистки и исправления в бухгалтерских документах… И ещё – список неких «левых» объектов, строительство которых финансировал один и тот же человек.
– Любопытно, – протянул Александр.
– Да уж, – кивнул Бортников, – любопытней некуда. А самое любопытное, что этот список был из дела благоразумно изъят.
– А ты уверен, что он был?
– Грабарчук, сам понимаешь, работал не в одиночку. И существование этого списка мне подтвердили несколько человек.
– Стало быть, список ты восстановил?
– Частично.
– Слушай, Володя, – вдруг спросил Александр, – те шабашники, о которых ты упоминал – кавказцы?
– Все до одного, – кивнул Бортников. – И все – армяне. А бригадир у них – тот самый Хачатурян, якобы рабочий совхоза. Как видишь, круг замыкается.
Бортников сделал паузу, чтобы закурить новую сигарету. И посмотрел на Александра сквозь облако дыма. Александр понял, что тот желает подвести его к некоей новой мысли.
– Такие вот дела, Саша. Как я уже сказал, в ряду других это дело наводит на весьма любопытные размышления. Ну что такое – несколько листов неучтённого алюминия? Казалось бы, чего проще: взял ты за жабры непосредственного исполнителя – и точка. То же самое – торговля «левым» пиломатериалом, или порнография из-под полы… Но Костя шаг за шагом разматывает клубок до упора. То есть до самых первых лиц, точнее – одного лица. Поэтому над Костиными делами кто-то неплохо потрудился. Напихал туда разного бумажного хлама – справок и протоколов непонятного происхождения, чтобы суть совершенно потерялась. Однако восстановить всё-таки можно, особенно если знаешь, что искать. Хотя бы примерно. А я представлял не то что примерно, а почти точно. А после того, как восстановил список левых объектов, которые финансировал один и тот же человек, я уже был уверен. И имя этого человека сквозит по всем двадцати трём делам, которые вёл Грабарчук.
– И кто же это?
Бортников покачал головой:
– Ты не поверишь, Саша. Это твой непосредственный начальник.
– Гольдштейн?!
Бортников кивнул.
3
Несколько секунд Александр переваривал услышанное, потом медленно произнёс:
– Но это бессмысленно…
– Лбом о шлагбаум всегда бессмысленно.
Александр досадливо махнул рукой:
– Да я не об этом.
– А, это ты насчёт расправы?
– Да. Нейтрализовать Грабарчука можно было совсем по-другому, без «мокрухи». Особенно такому человеку, как Гольдштейн.
– Можно было бы, – согласился Бортников, – если бы здесь не была замешана Ангелина.
– Господи! Она-то здесь каким боком?!
Лицо Александра так забавно вытянулось, что Бортников не выдержал и фыркнул:
– Ещё не знаешь, выходит?
– О чём?
– Насколько я Костю знал – а я его знал неплохо, мы с ним ещё в универе корешили – для него это была не просто интрижка. И он пустился во все тяжкие – начал обкладывать Гольдштейна со всех сторон. Решил накопать говна и технично уделать.
Александр задумался, вспоминая странные эпизоды последних дней. Исключая явную чертовщину – призраки и прочая дрянь – все куски головоломки вставали на свои места.
Двухэтажный особняк на окраине – это, конечно, свадебный подарок дорогой Ангелине. Ради самого себя Гольдштейн, конечно, стараться бы не стал – тут сотни раз можно погореть. Особняк строили шабашники из бригады Хачатуряна. Строили из украденных в совхозе материалов.
Александр вспомнил рассказ самого Гольдштейна о кавказцах, изнасиловавших семидесятилетнюю старуху.
Это были те самые шабашники – вот почему преступников установили на следующий же день. Строительство к этому времени не было окончено, потому Гольдштейн так легко позволил старухе забрать заявление. Возможно, он сам посоветовал армянам откупиться от потерпевшей деньгами. Не исключено, что он сам дал и деньги на откуп…
Стала понятна и причина ночного визита Ангелины.
После очередной семейной разборки Ангелина напилась в одиночку, и в её сознании что-то сместилось. Она вдруг вообразила, что ничего не произошло, и набрала знакомый номер. Даже незнакомый голос в трубке не смог убедить её до конца. Впрочем, даже хорошо знакомый голос по телефону не всегда узнаваем – уровень российской связи давно стал предметом многочисленных анекдотов.
Ангелина страшно взволновалась. Ей очень хотелось верить, что ничего не случилось, что её любимый по-прежнему жив. Возможно, какие-то нотки в голосе Александра даже показались ей знакомыми. Она набрала номер ещё раз, но вновь ничего для себя не выяснила.
Дверь в квартиру, несомненно, была заперта. Но Ангелина открыла дверь, как обычно – своим ключом, который сдублировал для неё Грабарчук.
Разумеется, Александр не имел к её визиту ни малейшего отношения. Когда он вошёл в комнату и включил свет, она уставилась на него с изумлением, которое стало понятным только теперь. Разумеется, Ангелина удивилась потому, что увидела не того, кого ожидала. Но поскольку она была пьяна, она могла решить, что незнакомое лицо ей мерещится.
И только поцелуй – пылкий и страстный, предназначенный, конечно же, не Александру – убедил Ангелину окончательно. Лишь после этого она исчезла…
4
– Да, Саша, – прервал его размышления голос Бортникова. – За красивой женщиной часто тянется кровавый шлейф, как за редким драгоценным камнем. В данном конкретном случае так и есть.
– Кто-то ещё? – спросил без особого удивления Александр.
– Первый муж Ангелины, крупный бизнесмен. В своё время Гольдштейн точно так же обложил его. Но это было страшнее, потому что Гольдштейн уже в то время был прокурором. А Костик, не в обиду ему будь сказано – всего лишь следователем. Он решил, что может прыгнуть выше головы, за что и поплатился… Саша, давай выпьем за красивых женщин?
– Трупы которых мы будем расчленять в ванной, обливаясь при этом слезами?
Бортников невесело усмехнулся:
– Не знаю, не знаю! Пока что всё происходит с точностью до наоборот.
– А первый муж Ангелины? Он вроде разбился…
– Гольдштейн оставил ему два выхода: либо тюрьма, либо самоубийство… Ладно, хватит об этом. Давай за красивых женщин.
– Давай.
Едва они успели закусить, как зазвонил телефон. Бортников встал и снял трубку.
– Да? Да, я здесь. Нет, через полчаса выхожу… Да надоело! Смотреть уже не могу на ваш сраный город! А-а, это ещё ничего. В течение двадцати минут я могу пить даже с Гольдштейном. Давай, Вениамин Соломонович. Жду.
Бортников повесил трубку и поставил перевёрнутый стакан в нормальное положение.
– Налей, Саша, – сказал он. – К нам едет покойник.
Глава семнадцатая
1
– О твоей версии кто-нибудь знает? – спросил Александр.
Бортников покачал головой:
– Никто. Кроме Гольдштейна, разумеется. Теперь и ты в курсе.
– Поэтому ты пригласил меня?
– Нет, не поэтому. Тут в чём прикол? Гольдштейн знает, что доказать я ничего не смогу – об этом он успел позаботиться. Но стану ли я молчать – вот вопрос! Туймазы – городок маленький, новости расходятся мгновенно. А Гольдштейну лишний трёп совсем ни к чему. Потому он и приедет. Хочет поговорить по душам. Гарантирую, он попытается меня купить. Если не получиться – станет угрожать. И для того, и для другого возможностей у него выше крыши. Однако всё это уже не имеет смысла.
– Почему?
– Ну как же, я же говорил про свою способность?
Александр хотел спросить что-то ещё, но не успел. За окном истошно завизжали тормоза, словно кто-то наехал на кошку. Потом на лестнице послышались тяжёлые пьяные шаги. Наконец дверь распахнулась.
Гольдштейн был пьян, это сразу же бросалось в глаза. Нетвёрдыми шагами он подошёл к столу и, не дожидаясь приглашения, плюхнулся на стул.
Александр вздрогнул. Ему почудилось, что Гольдштейн принёс с собой запахи гниющего трупа и разрытой могилы.
С полминуты взгляд прокурора плавал по комнате, ни на чём не фокусируясь. Наконец малоподвижные, заплывшие от многодневного запоя глаза упёрлись в Александра. Гольдштейн ткнул пальцем в сторону Бортникова и произнёс:
– Мне надо с ним поговорить. С глазу на глаз.
Александр встал. Но Бортников покачал головой:
– Малахов – мой старый друг и однокашник. От него у меня секретов нет.
Гольдштейн нахмурился:
– Это в каком смысле прикажешь понимать?
– В самом прямом.
– Значит, всё растрепал?
– Повторяю, от Сашки Малахова у меня секретов нет.
Александр понял, что Бортников на всякий случай передаёт ему эстафету. Мысль ему не слишком понравилась.
– Так, так, – покачал головой Гольдштейн. – Вот, значит, как? – Он по-хозяйски протянул руку к бутылке, набулькал себе разом полстакана и залпом выпил. Потом вытер губы и с горечью подытожил: – Собака лает – ветер носит.
В комнате повисло тяжёлое молчание. Потом Гольдштейн в упор взглянул на Бортникова и спросил:
– Что ж ты, братец-кролик, такую свинью корешу подложил? Ему, между прочим, со мной ещё работать и работать.
Бортников вдруг расхохотался:
– Ну, Вениамин Соломонович! Ты меня что – совсем за дурака держишь?
– Не понял?
– Сейчас объясню. Только не вздумай понимать меня в переносном смысле. Или фигурально. Ты, товарищ Гольдштейн, покойник.
– Чего?!
– А то, что я говорю. Ты уже практически мёртв. У тебя осталось времени только выкурить последнюю трубку и проститься с женой.
Гольдштейн вскочил, опрокинув стул. Он трезвел на глазах.
– Сидеть! – рявкнул Бортников. – Здесь, – он выделил это слово интонацией, – тебя никто не тронет. Коньяк тоже не отравлен.
Он налил себе и Александру. Они выпили. Бортников закурил и усмехнулся:
– По себе судит, сукин сын.
– Блядь ты всё-таки, Бортников, – ответил Гольдштейн и вышел, хлопнув дверью. Бортников перекрестился ему вслед и вздохнул:
– Ну, земля тебе пухом, Вениамин Соломонович. А с тобой, Саша, мы ещё свидимся на этом свете.
– Володь, ну ты что? – воскликнул Александр. – Разве можно так о живом человеке?!
– Да ведь его уже практически нет, – ответил Бортников. – Ты же сам это почувствовал! Когда он рядом с тобой сел… я же видел, как тебя затрясло! – Он взял бутылку и разлил остатки коньяка. – Помянем раба Божия Вениамина?
Александр махнул рукой:
– Хрен с ним. Помянем.
2
На центральных улицах горели несколько уцелевших фонарей, остальная часть города была погружена во мрак. Александр возвращался домой.
Несмотря на такое количество выпитого коньяка, он не опьянел. Он был разве что чуть навеселе. То ли коньяк оказался качественным, то ли рассказ Бортникова не позволил окосеть. Да ещё Гольдштейн… Александру казалось, что он сидел за одним столом с трупом. Хотя в этом могло быть виновато воображение, не в меру разыгравшееся после сегодняшнего визита на кладбище. Впрочем, время покажет…
Александр дошёл до скверика, насквозь пропылённого и провонявшего газом, прокисшим пивом, блевотиной и мочой. Он сел на скамейку и закурил.
Неподалёку слышались голоса. Парень и девушка. Оба в стельку пьяные.
– Ты, а если мы щас к Китайцу пойдём? – спрашивал парень. – Если мы у него спросим, как чо было? Ты, сучка, я ж тебя завалю на хер! Ты ж, блядь подзаборная, меня подставила!
– Да ты… ёб твою душу! Давай, иди – хоть у Китайца своего спроси, хоть у Ветра, хоть у Белого! – отвечала девушка. – А за «сучку» ответишь… мудак ёбаный!
Потом голоса отдалились – очевидно, спорщики пошли разбираться к некоему Китайцу. Из-за туч выглянула полная луна. Александр взглянул на часы – была полночь. Он встал со скамейки и пошёл дальше.
Мимо него, стуча каблучками по асфальту, проскользнула девушка в светлой юбке и блузке. Александр удивился, как она могла идти так быстро – она заметно прихрамывала на левую ногу. Приглядевшись, он понял, в чём дело. Девушка не отбрасывала тени.
Александр знал, что должен немедленно бежать прочь. Но тело не слушалось. Ноги сами понесли его следом за девушкой. Александр проклинал себя и свою слабость, но сопротивляться не мог. «Вот так и должны чувствовать себя зомби», – мелькнуло у него в голове.
Они блуждали по лабиринту туймазинских улиц и переулков. Александр слышал то стук каблучков по асфальту, то шорох травы. И шёл следом, как телёнок на привязи.
Сколько они так проплутали – он не знал. Тучи снова закрыли луну. Но силуэт девушки, казалось, светился в темноте. Александр уже не сомневался в том, что перед ним не нашедшая покоя душа Вики Колесниковой. Вика куда-то вела его. Но куда?
– Вика, ну что тебе ещё надо? – шептал Александр, не замечая, что говорит вслух. – Ты уже рассчиталась со своими убийцами. Но при чём тут я? Когда ты наконец успокоишься?
Вика не отвечала. Александр надеялся, что на одном из поворотов он потеряет её из виду и сможет сбежать. Но этого так и не случилось.
Внезапно девушка пропала. Оглядевшись, Александр разглядел в лунном свете маленькое одноэтажное строение. И у него возникло сильное ощущение «дежа вю». Кажется, он уже был здесь, и был совсем недавно.
Он подошёл к окну и попытался заглянуть внутрь, но окно было наглухо замазано краской. Александр пошёл вдоль стены и вскоре оказался перед обитой оцинкованным железом дверью с табличкой:
ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЁН
Минуту или две Александр стоял перед этой дверью, затем вспомнил: это морг. Здесь он был сегодня утром – приводил на опознание Горского-старшего.
А затем он вспомнил ещё кое-что.
Он приходил к Бортникову совсем не для того, чтобы выслушивать рассказ о гадостях своего начальства. В конце концов, сегодня этим никого уже не удивишь. Александр хотел рассказать Бортникову о чертовщине, творящейся в Туймазах и его окрестностях. И спросить, что он, Бортников, об этом думает.
Александр постоял перед дверью ещё минут пять, пытаясь сообразить, что же ему делать дальше. Потом он взялся за ручку. И решительно потянул дверь на себя.
Дверь оказалась не заперта.
В нос ударили специфические больничные запахи с примесью вечного запаха разложения. Подавляя тошноту, Александр прошёл по короткому коридору и оказался в ярко освещённом «предбаннике», заваленном трупами.
За дверью «предбанника» слышался жизнерадостный хохот. Настолько жизнерадостный, что Александр на мгновение усомнился, туда ли он попал. Но трупы, лежащие штабелем вдоль стен, прогоняли все сомнения. Александр осторожно приоткрыл дверь, ведущую в секционный зал.
Здесь тоже были трупы. Видимо, в «холодильнике» и «предбаннике» совершенно не было места. В зале стояло с десяток оцинкованных столов, и все были заняты трупами. Одни «клиенты» ожидали, пока их начнут вскрывать, другие – когда их зашьют. Ближе всех к Александру был труп женщины, живот которой был вспорот от горла до промежности. Рёбра, подобно каркасу потерпевшей крушение лодки, торчали во все стороны. Одна грудь с потемневшим соском свесилась вниз и покачивалась над эмалированным тазиком с внутренностями. Рядом на полу стояли носилки. Труп, лежащий на них, был одет в деловой костюм, руки скрещены на груди. Видимо, он был готов к выдаче родственникам.
Живых людей было шестеро. Замятина выглядела самой старшей, остальным же не было и тридцати. Двое мужчин, две женщины и одна почти девчонка, лет двадцати на вид. Именно они и хохотали.
Причиной их веселья оказались опять-таки трупы.
Обнажённый женский труп лежал на полу с раздвинутыми ногами. В этом не было бы ничего смешного, если бы не мужской труп, тоже обнажённый, с обильной татуировкой по всему телу. Видимо, он свалился со штабеля у стены… и оказался на женском в весьма характерной позе.
У обоих трупов были бирки на ногах. Голова мужского трупа была наполовину обрита – видимо, у бедняги был проломлен череп.
Санитары хохотали во всё горло. Татуированного покойника, состязаясь в остроумии, попеременно называли то «шустрым малым», то «донжуаном», то «Казановой», а женщину притворно осуждали за то, что она так легко позволила себя «уговорить»…
Здесь, в царстве смерти, жизнь так и кипела взрывами хохота и профессионального молодого цинизма.
Внезапно Александр опомнился. Замятина, зашивающая очередного «клиента», в любую минуту могла обернуться и заметить его. А он ещё не придумал, как начать разговор… и как задать мучивший его вопрос.
Он вернулся в «предбанник» и лёг на пол. Оскалил зубы в полуулыбке, которую видел у большинства здешних «клиентов». И прикрыл глаза.
Похоже, Замятина заметила краем глаза какое-то движение. Сквозь бешеные удары собственного сердца Александр различил приближающиеся шаги. Он напрягся и замер, почти умер, стараясь ничем не выдать себя.
Шаги прекратились. Сквозь опущенные ресницы Александр увидел стоящую над ним Замятину.
Нина Алексеевна отлично знала своё хозяйство, и появление нового трупа не осталось незамеченным. С полминуты постояв над Александром, она вышла вон. Вскоре из секционного зала, который был одновременно и конторой, послышался треск пишущей машинки и голос Замятиной, диктующей заключение о чьей-то смерти.
Так прошло несколько минут. Александр хотел уже встать и уйти, но тут Замятина вернулась. Пришлось снова изображать мертвеца.
Замятина бросила ему на грудь несколько отпечатанных на машинке листов и сказала:
– Заключение по вашему Горскому. Надеюсь, вы за этим пришли?
– Не надейтесь, – грубо ответил Александр и сел.
– В таком случае, я жду объяснения.
Александр поднялся. Отряхнул одежду.
– Объяснения? – переспросил он. – Ну что же, пожалуйста. У меня к вам вопрос, и вы, в соответствии с уголовно-процессуальным кодексом обязаны мне, как следователю, ответить. Желательно без хамства.
Замятина взглянула на него с изумлением, потом гулко, по-мужски, с явной издёвкой расхохоталась. Александр, удивляясь собственному хладнокровию, переждал приступ смеха, потом спросил:
– Ну что, прохихикались?
– Я вас слушаю.
– Наконец-то. Вопрос тот же самый. Вы не замечали, что некоторые из ваших… э-э… клиентов имеют привычку разгуливать по городу? Особенно в ночное время?
Замятина присмотрелась к Александру. Потом потянула носом и вздохнула:
– Вы, молодой человек, пьяны. Давайте договоримся так: вы сейчас пойдёте проспитесь. А завтра, если у вас на трезвую голову снова возникнет желание задать этот идиотический вопрос, я готова на него ответить. В присутствии свидетелей, если понадобится.
Александр понимал всю уязвимость своей позиции. От него за версту разило коньяком, и он говорил совершенно безумные вещи. Но отступать было уже поздно.
– Я здесь всего две недели, – сказал он. – Но мне показалось – город просто кишит безвинно убитыми. Каждого убийцу опекает его жертва. Буквально ходит по пятам.
Александр приблизился к Замятиной вплотную, глядя прямо в глаза. Её зрачки расширились. И внезапно Александр спросил:
– У вас лично в этом плане всё в порядке?
– Вон!!! – истерически взвизгнула Замятина. – Вон отсюда! Немедленно!
Она подскочила к двери и пинком распахнула её. Потом схватила Александра за воротник и поволокла к выходу.
На пороге он обернулся и сказал:
– Хорошо. Завтра я снова повторю вопрос. Уже при свидетелях, любезная Нина Алексеевна.
А потом его вышвырнули прочь, как котёнка. Тяжёлая дверь с лязгом захлопнулась. И Александру показалось, что из-за неё послышался плач.
Александр сел прямо на землю и закурил. События последних двух недель всплывали в памяти. Словно карусель, кружились лица – Гольдштейн, Ангелина, Горский-старший, Харитонов, Бортников… Всплывали в памяти обрывки разговоров…
…Зачем тебе наша дыра? Здесь мухи от тоски дохнут…
…Параноидальная чушь с запахом серы…
…Праведников в этом городе – ни одного…
…Всё сплелось в один поганый клубок…
…Предоставьте выродков их собственной участи…
Кто это говорил? Гольдштейн? Бортников? Харитонов? Может быть, он сам?
Александр не помнил. Он знал только одно: сейчас он вернётся в свою служебную квартиру, соберёт вещи и побежит на вокзал. В этом городе ему делать больше нечего. Ему вообще не стоило сюда приезжать.
За его спиной послышался скрип. Что-то лязгнуло. Александр обернулся и увидел, что дверь морга медленно отворяется и оттуда выходит высокий мужчина. Александр поднялся, собираясь уйти. И в этот момент мужчина оказался напротив него.
Луна вышла из-за туч, безжалостно осветив крутой лоб мужчины, очень светлые волосы, светлые глаза…
Это был тот человек, чью фотографию Александр нашёл в своём столе.
Константин Грабарчук.
Александр дико закричал и отшатнулся. Он хотел бежать, но запутался в собственных ногах и упал.
И потерял сознание.
Эпилог
1
Из газеты «Туймазинский вестник», раздел «Криминальная хроника».
«Убийствами в наше время и в нашем городе уже никого не удивишь. Однако криминальные круги, похоже, решили всерьёз объявить войну правоохранительным органам. Первой жертвой этой войны стал следователь районной прокуратуры Константин Грабарчук.
И вот – новая жертва. На этот раз убит районный прокурор, Вениамин Соломонович Гольдштейн.
Труп прокурора обнаружили на веранде собственного дома – в кресле, навалившимся грудью на стол. Судя по количеству посуды на столе и расстановке мебели, с ним находился некто неизвестный, которого следствие определяет как предполагаемого убийцу.
Способ совершения убийства свидетельствует о том, что следователя Грабарчука и прокурора убил один и тот же человек. В первом случае в спине потерпевшего была оставлена заточка, во втором – выкидной нож. Нож был опознан женой прокурора и следователем прокуратуры А. Малаховым как вещественное доказательство, проходящее по другому делу.
На рукоятке ножа обнаружены отпечатки пальцев, однако эксперты отказались дать ответ на вопрос, кому они принадлежат…»
2
Александр скомкал газету и швырнул её в угол. Он-то знал, кому принадлежат эти отпечатки. И знал, что убийцу никогда не найдут.
Неожиданно вспомнился Владимир Горский, которому кто-то оторвал ногу и оставил умирать. Потом запихнул тело в мешок и бросили в колодец…
Интересно, что видел Горский в последние минуты своей жизни? Что он видел, умирая в тёмной избе, где нет ни света, ни телефона?
Александр не знал.
Но почему-то он был уверен, что Горский видел в темноте лицо Вики Колесниковой. И её мёртвые глаза наверняка горели ненавистью и торжеством.