Окончание.
Начало в №№45-48.
Пикап
Гриша получил шанс участвовать в конкурсе клипов. Времени было мало, да и финансовая сторона тоже была не самой сильной стороной паренька. Было одиннадцать дней, четыре из которых сразу выпадали, Был под рукой друг, Володя, который работал в ночном клубе арт-директором. Именно клуб и хотели использовать под съемочную площадку. С понедельника по среду – клуб пребывал в запустении, с четверга - заряжался, вплоть до утра понедельника Камера была одна, освобождалась в выходные и как сопоставить эти несопоставимые вещи – начало недели, когда было реально работать над проектом и возможность снимать профессиональной аппаратурой, ни Гриша, ни Володя не знали.
Предстоящую дилемму они обсуждали второй день с перерывами на кофе и кратковременный сон.
- Мой дядя заведует клубом, - говорил Володя Гост, как его называли завсегдатаи клуба за то, что он всегда высшего сорта и госта тоже. - Но ты знаешь, сутенерский клуб, - при этом он так цинично все произносил, словно делал одолжение, что работает в таком заведении. - Приходят и снимают друг друга. За десятку можно с ней только кофе выпить, за большее уже валютой и в раза три больше.
- Я не хочу с ней кофе пить, я хочу ее любить. А если она будет против, то я попрошу открыть ротик.
У клиента был нестандартный говор. Он не говорил, а выплевывал слова. Они выпрыгивали, как отчаянные парашютисты. На что Володя отвечал:
- Тут такие девчонки бывают, невольно хочется одного – холостяком быть. А у меня как назло месяц назад свадьба была.
- Женился, не значит простился.
- А ты прав. Снимем твой клип, оттянемся по полной.
У него зазвонил телефон.
- Да, сейчас буду, - буркнул он в трубку и обратился к Грише, - Ты, посиди, а мне нужно решать вопросы с журналистами.
Он отошел. Володя обещал помочь с режиссером. Он сказал, что у него есть один на примете. Часы показывали три с четвертью. Договорились на три. Режиссер запаздывал.
Гриша качал головой, ногой, барабанил костяшками пальцев о заляпанный стол, смотрел на календарь с многочисленными датами и нагнетал обстановку. Песню он нашел. Она ему нравилась. В ней была вся его жизнь – и встреча с женщиной, которая его кинула, и первое тату, и авария, и то, почему он сравнивает жизнь с ночью, оставляя для дня – самое ненужное и неинтересное. Он поменял за последний месяц двух девушек, расставшись с каждой по причине непонимания. Первая не понимала слова – популяция, вторая – испугалась слепня. И первая, и вторая были отправлены на скамейку, но не запаса, а просто на скамейку. Гриша считал, что объект вдохновения не должен стоять под стеклом и радовать глаз и тело, он должен не только тормошить твои амбиции и взывать к беспокойству, он должен понимать. Понимание – это то, что он искал. Об этом, кстати, и была его песня. О том, что он ломал свою жизнь, чтобы понять себя и наоборот – он ломал себя, чтобы понять жизнь.
Вошел Володя. За ним вошли парень с девушкой. У девушки была камера. Это смутило Гришу.
- Сейчас они кое-что снимут, - сказал Гост. - Им нужно для своих телевизионных дел. Просто сиди. Вот коктейль. Угощайся.
Он поставил перед Гришей бокал с махито, подмигнул и вышел.
- А режи...ссер? – произнес парень, но Володя не услышал, так как гул новых дел вновь поглотил его. Молодые люди снимали комнату, напоминающую большой оббитый диван синего цвета, то и дело просили парня пить коктейль, иногда щелкали пальцами, чтобы тот услышал. А Гриша не всегда прислушивался к этой суете, так как думал о том, как его сочинение будет услышано.
- Радиостанции города Москвы взбудоражены – появился человек, которого можно смело отнести к сенсации. Он стал первым, кто в своих песнях поднял тему, которую до этого поднимали только классики. Шекспир. Можно ли Григория из града М отнести к Шекспировскому продолжателю.
Он приподнялся, взял в руки подушку и вытянув ее перед собой стал говорить с ней:
Ты смотришь на меня, когда я уснул
На мне пелена и заставленный стул
Я буду лежать, пока не буду замечен
А ты пеленать свои закрытые плечи.
Он не заметил, как журналисты ушли. Также он не услышал, как отварилась дверь и вошел парень.
- Что ты хочешь снять? – спросил тот, сел рядом и отпил из одиноко стоящего стакана с махито.
Гриша вздрогнул. Свет был неяркий, полумрак. Окон тоже не было, но он смог разглядеть молодого человека. Руки покрытые татуировками до самых плеч, кольцо в одном ухе, в другом – дырка. На голове шляпа, под которой наверняка красовалась татуировка.
- Я не знал, что здесь кто-то есть, - сказал Гриша.
- Я тоже. Меня зовут Влад.
- Гриша.
- Итак, Гриша…приступим.
Парень потер руки, улыбнулся, в предвкушении дивного рассказа, открыл рот, застыв ненадолго в такой мимике, начал говорить:
- Да, приступим. История такая. Я застаю свою дамочку в туалете, когда ее шпилит какой-то чел, я в гневе, оттаскиваю. Понятное дело драка, шпили-вилли, и все нормально. Месть совершенна.
Возникла пауза. Вероятно, Влад ждал продолжения. Он застыл в однообразной позе, собрав руки в замок и зажав его коленями, представляя предлагаемую картину.
- Это все? – спросил он.
- Да, а что? – спросил Гриша, широко улыбаясь. – Главное то, что история должна быть красивой.
- По-твоему, красиво, когда ты девушку свою…прямо в клубе…на глазах у….мерзко.
- Но в том то и дело, что она этого заслуживает, - воскликнул парень.
- В клипе важна идея. Если мы покажем то, что ты сейчас мне преподнес, то у нас будет только одна публика – те, кто жаждут мести. Второй пункт – наша идея должна чему-то учить. Она очень близка к истине, к проповеди, если хочешь.
- Я не хочу быть проповедником. У меня и песня есть такая, где я выступаю против церкви и ее канонов.
- Альтернатива? – прервал Влад. Тот пожал плечами. Режиссер повторил. – Альтернативный вариант.
- Другая история? – растерянно спросил Гриша. Ему это явно не понравилось. Он вновь открыл рот, застыл на этот раз на два мгновения дольше, за это время Влад успел заметить щель в окне и услышать разговор о ближайшем параде «нетрадиционных». Прошло две минуты, как клиент заговорил. - Она делает ему тату, происходит проникновение, ему нравится и он приходит к ней снова и снова. На нем уже живого места нет, а он все идет и не может остановиться. Страсть, чтоб ее.
Влад снова сделал паузу, дал шанс исполнителю еще что-нибудь добавить, но так и не дождался.
- А она что? – спросил он.
- Ей давно по-по, - речитативом проговорил Гриша. - Она же им воспользовалась. И хо-хо. А он в нее входит. И снова и снова…она превосходит в искусстве другого. Ему хорошо, но не знает он…
Влад поднял руку, допил остатки махито и произнес следующее, рассуждая на ходу:
- Любовь между ними невозможна потому, что она причинила ему боль. Страсть возможна, но как только он приходит к ней, он невольно вспоминает эпизод со станком и все сходит на нет.
- Но что для него боль?
Влад ущипнул его.
- Ты что?
- Тебе было больно?
- Ну да.
- Когда тебе делали тату, ты не меньше скулил.
- Вовсе нет. Да я и не помню.
- Тело помнит.
- Да ничего оно не помнит. После этого было немало положительного…
- Неправда. Боль запоминается лучше, нежели экстаз.
- Но эта реальна история. Я ее не выдумал. Я действительно делал тату – на ноге, вот две латинские надписи, на правой и на левой – «Vita sine libertate nihil», означают –«Жизнь без свободы – ничто».
- Итак…история, - настаивал Влад. Он смотрел на Гришу, рассматривая его, как детектив изучает объект подозрения.
- Ладно. Сюжет. Драка в клубе. Я хочу, чтобы драка и секс стали чем-то общим. Чтобы они перекликались.
- Ты хочешь сказать, что удовольствие и боль могут пересекаться?
- Именно.
- Тогда я отказываюсь работать с этим. Понимаешь, я как врач, который давал клятву, что он не причинит вреда. Так и здесь, я дал клятву, по которой я ни в коем случае не ввязываюсь в сценарии, в которых будет насилие в большей или меньшей степени.
- Так что же ты мне мозги парил? – с досадой в голосе сказал Гриша.
- Я думал, что мы с тобой сможем договориться.
- У меня сроки поджимают.
- У тебя слишком, как бы тебе сказать, неприемлемо.
- Что именно? – вскочил парень. - Я готов убрать лишнее. Неприемлемое. Что? Ты только скажи.
Влад задумался. В этот момент заглянул Володя, удостоверился, что все в порядке и подмигнув Грише, показав знаками, чтобы ретируется, так как должен идти. Когда он ушел, режиссер положил руки на стол, словно собирался показывать фокусы и сказал:
- В общем так. Мне нужно три-четыре дня, чтобы написать сценарий. Я сам позвоню.
- Три-четыре? – переспросил Гриша.
- Оптимальное время. День–два собрать все идеи, три или четыре – найти ту самую, которая твоя. Понятно?
Он согласился на эту авантюру. Ему нужна была эта работа. Оплата – копейки, но это должно помочь ему забыть о том, что произошло в прошедшую субботу. Зарезали его друга. Как животное. Только сегодня он проходил мимо киоска с шаурмой и наблюдал, как лоснящийся повар срезал тонкие пласты с мыса на вертеле. Его стошнило. Похороны прошли в ужасную погоду. Лил дождь и он подхватил легкую простуду. Всю ночь он пил водку и проснувшись днем, едва вспомнил, что должен был прийти по назначенному адресу. Немного опоздал. Хорошо, что на столе стоял бокал с махито. Его немного перестало трясти. Клиент ему был противен. Он смотрел на него и думал о том, как он напоминает убийцу. В нем был пустой взгляд, агрессия и его слова выстреливали как пули из мелкашки – не на смерть, но с болезненным ощущением. Влад держал себя в руках, Он сорвался на похоронах, крикнул в гроб «безумие – то, что ты уходишь так рано», отчего родители этого парня оцепенели и долго не могли отойти от могилы. Теперь он должен написать сценарий, в котором фигурирует плохие и хорошие. Как ни хотел он этого избежать, понимал, что нужен конфликт злодея и положительного героя.
Прошло три дня. Гриша ходил по городу – сидел на бульварах и ждал. Его телефон был включен, да и он был готов преодолеть любое расстояние ради своего будущего. Наконец Влад позвонил. Он тихо сказал «приезжай», назвал адрес и Гриша помчался. Тот жил в старом доме Трубной и, парень, поднявшись по спиралевидной лестнице, позвонил.
- Сыночек, это тебя, - услышал он женский голос. Дверь открылась - на пороге стоял Влад, на нем был вязаный свитер темно-зеленого цвета, на лице трехдневная небритость, в нос ударил аромат вареного кофе. – Проходите, - продолжил женский голос откуда-то из дальней комнаты. – Сыночек, угости гостя сырниками.
Влад сконфузился:
- Мама, не надо. Извини, ты же не будешь есть?
Гриша повертел головой. Они прошли в комнату. Гриша так и не понял сколько комнат было в квартире. Четыре или пять? Комната Влада была окружена полками с книгами. Книги были кругом – на столе, на полу.
- А что это?
- Как что? Мысли тех, кто мне помогает.
- То есть, это ты с ними все эти дни сидел, пил кофе и сочинял сценарий?
- Можно сказать и так.
- Но почему не с живыми людьми. Получается то, что ты с мертвецами кофе то пил.
Влад замер. Он не мог выносить этого слова. Все разговоры о загробном мире в последнее время стали запретом. И сейчас клиент говорил об этом, как будто для него это было обыденной темой.
- Нет, ты не прав, - возразил парень. - Я пил кофе с самыми живыми.
- Не понимаю, - сказал Гриша, вновь открыл рот, словно это ему помогало понять сказанное.
- Ты читал «Три товарища»?
- Нет.
- «Фиесту»?
Гриша покачал головой.
- «Мастер и…
- Да у меня времени нет, - перебил парень. - Мне кажется, что мне это только будет мешать. Народ сейчас не хочет умных речей – им подавай грубость, жизнь, которая есть у них. Им не нужен хэппи енд.
Влад вспомнил, как его друг, Кеша, говорил о своем будущем. Он думал, что жизнь бесконечна и впереди ждет столько всего, что «готовь короба», говорил он, «да помассивнее». Про «счастливый конец» никто никогда не задумывался. Ведь не важно, каким он будет – радостным или не очень, главное, что это «конец». Уже печально. А они были слишком молоды, что задумываться об этом.
- А что нужно? – спросил он.
- Эпатаж. Чтобы было убийство, секс – то, что возбуждает. Если их будет возбуждать клип, то, следовательно, и я и моя песня не потеряются.
«Убийство» было произнесено с двойным цинизмом. Влад сморщился, проглотил слюну и прошептал тихо:
- А что сейчас только расчленение тела дает положительные эмоции и трах на атласных простынях?
- Крайность, в которой человек либо погибает, либо возрождается – показывая только это, мы соберем нужную публику в достаточном количестве.
Кладбище пахло сыростью. И не важно, как ты одет, всегда будет зябко. Народ плачет ровно столько, сколько нужно дойти от могилы до автомобиля, терпеливо ждет часа, когда наступит время для разговора на посторонние темы. Полтора года назад хоронили друга, погибшего при загадочных обстоятельствах в горах, сейчас обстоятельства ясны и преступник отбывает наказание, но горечь одинакова и в первом и во втором случае.
Влад посмотрел на Гришу, вздохнул, хотел было сказать, опустил голову, прошло пять секунд, поднял, вздохнул еще раз и произнес:
- Сценарий не получился.
Гриша не понял.
- Как так? Ты же сказала мне, что тебе нужно три дня. Я тебе дал их. Через несколько дней нужно уже монтировать отснятый материал, чтобы успеть к следующей пятнице.
- Прости, но я ничего больше не смогу сказать.
- Ты же работал. Думал. У тебя наверняка что-то есть. Покажи.
- У меня ничего нет.
- Что ты со мной делаешь? Я больше ни на кого не надеялся. Только на тебя.
- Я тебя подвел.
- И ты так спокойно об этом говоришь?
- Я говорю об этом так, как считаю нужным.
- Но здесь нужно мне, а ты…блин, со своей клятвой мне жизнь хочешь запороть.
- Не думал даже.
Вошла мама. Пожилая женщина в халате и тапочках с загнутым носом.
- А вот и сырники, мальчики. Угощайтесь. Меня зовут Людмила Семеновна. А вас как?
- Гриша, - буркнул парень.
- Григорий, чем же вы занимаетесь?
Тот пожал плечами и сказал:
- Мое занятие назвать не так просто – что между убийством и насилием.
- Вот как. И что…вам нравится?
- Да, очень.
- Ну хорошо, мальчики, вы сидите, а я пойду. У меня цветы…
Она вышла.
- Хорошая у тебя мама, - сказал Гриша. – Добрая. Ты не такой.
- Почему?
- Прости, ты похож на нее, но ты не такой. Я пойду, ладно.
- Иди.
Дверь хлопнула. Влад вышел на кухню.
- Ну и как твой сценарий? Прошел?
- Нет, мама. Ему не нужен мой сценарий.
- А мне он так понравился. Мне даже показалось, что мы его вместе писали. Не зря ты меня сегодня в три ночи разбудил и читал его до утра. Как здорово. А что ему не понравилось, он сказал.
- Нет.
- Может быть, ему не понравились сцены в парке или на балконе.
- Нет, мама.
- Тогда не знаю. Странный он. И песни у него наверное странные.
- Обычный.
- Не знаю, в моей молодости…
- Мама, ты у меня еще молодая.
- Уж и не знаю…не понимают же. Когда не понимают, начинаешь понимать, что стареешь.
Мама потрогала свои морщинки, словно проверяла не образовались ли за последнее время новые и вздохнула так же как и ее сын, который в этот момент смотре в окна и слышал как красноречивые старушки ругают молодеешь за сломанные скамейки и поцарапанные стены в подъезде.
Постояльцы
Эту квартиру я мечтал сделать студией. Но делать ремонт – это означает ломать историческую ценность и я не посягнул. Тем более, что моя работа была связана с перемещением по всей стране (вожу документы) и я не был так сильно привязан к этой квартире. Моя двоюродная сестра согласилась пожить у меня. Через неделю поступил первый звонок. От постояльца. Мы с ней договорились, что она будет принимать постояльцев по своему усмотрению, но обязательно отчитываться мне. Прошла неделя. От нее не было звонков. Первым позвонил жилец. Вероятно, своим молчанием она пыталась скрыть пребывание живущих, чтобы заработать на этом. Весьма хитрый ход, но я во время пресек.
Жильца звали Егор. Он был из Самары и приехал в Москву, чтобы найти самое недорогое жилье. Он поспорил с кем-то из своих друзей, что сможет найти жилье за миллион. Мне он говорил о том, что не совсем доволен условиями жизни. Я, проживший в этом доме без малого тридцать лет, вкусив сладость и горечь этого старого, но уютного дома, не понимал, что может быть не так. Ответ его был лаконичен:
- Хозяйка…
Что касается моей сестры, то она была не сахар. Воспитывалась в интернате, мать пила, рано выскочила замуж, уже в восемнадцать был годовалый парень на руках. Парня звали Никита. С ним я находил общий язык. Наш первый разговор расставил все точки над «i».
- Я не лялька, - сказал он гордо. - Я мужик.
В доме не хватало мужика. Не смотря на то, что квартира была в центре, на Петровке, она была в аварийном состоянии. Я там долгое время не жил, мечтал о ремонте, но так и не успел его сделать. Туалет не работал. Раковина стояла на трухлявых опорах, стены были в разводах, а газовая печка при выключении шипела и выпускала столько угара, что порой хотелось жить с открытыми окнами, а печку не включать никогда, даже зимой.
- Что хозяйка? – спросил я Егора, которого явно что-то не устраивало.
- Она закрыла меня в комнате и сказала, пока я не заплачу за месяц вперед, не выпустит меня. Хорошо, что я нашел здесь записную книжку…извините, пришлось залезть в ящик стола, у меня не было другого выхода. Что мне делать?
Я не знал, что Оксана может применить такие суровые методы. Два раза она брала кредит, за ней гонялись банковские кредиторы, звонили, она давала наш адрес и беспокоили нас вместо нее. Три раза она подвергалась нападению, но благодаря своей комплекции (она была фактурной дамой), выходила сухой из воды.
Парня я спас. Поехал на Петровку. Открывает Никита.
-Привет, - говорит он. – Мама занята. Приходи позже.
- Позволь, - сказал я и вошел в квартиру. Оксана сидела на кухне с каким-то парнем и пили чай.
- Что происходит? – спросил я.
- А что? – встрепенулась сестричка. – У нас все хорошо. Вот, познакомься, Егор, мой старый знакомый, зашел в гости.
- Значит, он просто знакомый. А не постоялец.
- Он поживет пару дней, а потом уедет. Правда, Егор?
-Да,- тихо сказал он.
Я вышел с сестрой на балкон.
- Мне что перечислить?
- Не надо, - сказала она. – Мне деньги нужны. Понимаешь, у моего бывшего проблемы. Он на девочку руку поднял, своей новой жены дочку. У той серьезные увечья, будет суд. Мне деньги нужны на хорошего адвоката.
- Он же в прошлом.
- Нет, от него у меня сын.
Я ничего не сказал, ушел, но через несколько дней позвонил еще один постоялец. Звали его Толик. Он был из Архангельска, приехал на день города и подзадержался. У него был не менее взволнованный голос.
- Хозяйка…
Да что ты будешь делать. Он мне рассказал о том, что происходило за эти три дня, пока меня не было. Их было двое, Толик и Костик. В первый же день Оксана подошла к ним с просьбой.
- Туалет почините?
-Хорошо, - отозвались они. Починили туалет и даже прибили полку, которая могла со дня на день упасть. Вроде все хорошо, значит будут льготы, - подумали они. Но не тут-то было. Через два дня, она потребовала с них плату за свет.
-За свет заплатите, - сказала она.- У нас примерно набегает около двухсот пятидесяти.
Парни сконфузились.
-Но мы же туалет чинили, - сказал Костик.
- Вы для себя его чинили, - громко сказала Оксана, подводя черту под их словами.
-Но мы и на улице привыкли, - сказал Толик.
-Что же вы на улицу не ходите? – сказала она. – Вон там прямо на детской площадке. Вот соседи рады будут.
В этот раз я не стал делать облаву, просто позвонил, правда, никто не ответил, но я оставил сообщение на автоответчик, чтобы она перезвонила мне, как только возможно. Она этого не сделала. Звонок был. И был оттуда, из моей квартиры. Я услышал мужской голос. Это был Толик. Следующий этап их знакомства продолжился ночью. Оказалось, что Оксана подняла их среди ночи, они вскочили.
-Что такое?
-А ну вставайте.
- Что стряслось?
-Вы молоко в холодильник не поставили.
Толик печально говорил, что это продолжалось несколько ночей. Молодые люди научились ставить продукты в холодильник и убирали даже чай.
Я слушал Толика и чувствовал себя психотерапевтом для постояльцев, остановившиеся у меня, чтобы подлечить нервы. Следующей ночью позвонил Костик. Он говорил дрожащим голосом, что он запер ее в туалете. Что Оксана уже час как сидит там и стучит по трубам. Я ринулся на Петровку. Сестру я вызволил, она была в бешенстве, но увидев меня, сдержалась.
И снова мы стояли на балконе.
- Что на этот раз?
- Они привели девушек.
- И что?
- Как что? Они там песни пели, ну я им и пригрозила. Раз сказала, второй. Пришлось им своих девушек до дома провожать. Разве не правильно? Я же о порядке думаю. А Толик не выдержал, пришел и высказал. Сказал, что я не права, ну я его и треснула, что было под рукой, а Костик меня в туалет затащил и закрыл.
- А что под рукой-то было?
- Доска разделочная.
Оксана плакала. Я редко видел ее плачущей, она была всегда очень сильной и никогда не показывала своих чувств. Но сегодня она не сдерживалась, даже не пыталась. Я обнял ее и сказал:
- Они же такие же люди. Почему бы и к ним относится так же, как и к другим.
- Они наглые.
- А ты?
- Я …
- Но ты ведь тоже одна из них.
Это ее обидело.
- Но я же…
- И я тоже, такой же. Все мы постояльцы в этом мире. Да, зашли в эту жизнь на некоторое время. И как хочется, чтобы в той жизни и хозяйка была добрая, и комнаты уютной, светлой.
Оксана молчала. Никита появился в проеме.
- Мама, а дядя Толик снова говорил по телефону.
Она так сердито посмотрела на него, но сдержалась.
- Мам, ты чего? – переспросил сын.
- Закрой дверь, - сквозь зубы сказала сестра.
- А дядя Егор снова сегодня…
- Закрой дверь, - рявкнула она. Никита закрыл дверь, испуганно отстраняясь.
- Прости меня, - сказала она. В уголках глаз появлялись крупные слезы. Я обнял ее и сказал:
- Да ничего. Мы же одна семья.
- Я никогда не задумывалась о том, что мои поступки могут быть неправильными. Мне не с кем было советоваться.
- Советуйся со мной. И не только
- Да с кем еще можно.
- С постояльцами.
Она улыбнулась и поцеловала меня. Я не очень любил нежности и поморщился.
Сиделка
Ей было за пятьдесят. Ирина. Серьезная, порядочная женщина. Она была очень пунктуальной. Как только кукушка открывала створку и показывала свой деревянный стан, то она появлялась на пороге.
-Ждали, - вопрошала она и знала, что ее ждут. В последний раз - ждал старик. Он сидел на кровати и грустно смотрел на тазик, в котором была его мокрота. Когда она стояла перед ним, он вел себя немного по-детски, капризничал и жалел себя. Но главное, что говорил, что не доживет до нового года, а так хочется посмотреть телевизор ночью. Именно ночью телевизор смотреть лучше всего. Днем он говорил все на меня смотрит – стены, потолок, стол, книги, сервант и кажется, что они над ним глумятся, а ночью темнота скрывает и ты более защищен.
-Ты того, не надо умирать, - говорила она, - а то у меня работы не будет.
Три месяца Ирина ухаживал за стариком. У того был рак горла, удалили гортань, в голе была дырка и он говорил шепотом. В комнате стоял неприятный запах, если долго не проветривать и дед, которому было без одного семьдесят лет, решил, что он уже безнадежен и готовил себя к уходу на тот свет. Когда приходила Ирина, у него всегда были занавешены окна, а старик лежал в странной позе, словно на смертном одре, приговаривая молитву. И сейчас, когда она пришла, в комнате было темно, стоял тошнотворный запах, старик не спал, но притворился спящим – она это знала. Поэтому подошла к нему, погладила по голове и спросила:
- Меня что встречать не будешь?
Старик заворочался. Это на него подействовало. Он не был равнодушен к Ирине, к ее заботе, теплу и пусть у него было трое детей, но и к ним он не чувствовал того тепла, которое испытывал к женщине, приходящей к нему несколько месяцев и отдававшей себя без остатка.
- Ну, слава богу, а я уж было подумала, что мне не рады в этом доме. Но вижу, что ошиблась. Кавалер наш проснулся и встречает меня своей лучезарной улыбкой.
Ну как здесь было не улыбнуться. Старик присел, поднялся, перешел на стул и сгреб крошки со стола, а скомкал какой-то лист, на котором было что-то написано. Ирина догадывалась, что это письмо, которое он хотел оставить после своей смерти. Он его писал уже на протяжении месяца и каждый раз мял и выбрасывал, переписывал и снова мял – так случилось и сейчас.
- Я уберу, - сказала женщина. – Столько бумаги. А почему простым карандашом пишешь. Я тебе цветные куплю и ручку.
- Моим все некогда, - сказал он и махнул рукой в сторону темного окна. – Вчера сказали мне, чтобы я на выходные погулять вышел, на весь день. К ним гости должны прийти. А я боюсь. Я уже год как не выходил никуда. Я и по лестнице-то боюсь спуститься. А на улице куда идти, куда…
И он заплакал, так же тихо как говорил. Ирина его успокаивала:
- Ничего, до выходных еще есть время. Там что-нибудь придумаем.
Дети у него были, но отношения между ними были натянутые. Они все ждали его смерти, а он не хотел огорчать их и поэтому тоже себя готовил к этому. Он жил у младшего сына, когда был еще в порядке и его беспокоил только кашель. У сына появилась семья, родился ребенок, они планировали второго, и им стало тесно вместе. Они уже поговаривали о доме престарелых, или хотели найти дом в деревне и отправить его туда, был у них один на примете, раз в месяц навещали бы, во всяком случае так говорили, но старик был непреклонен – он хотел, чтобы его жизнь оборвалась здесь, в родном доме. Не смотря на их уговоры, ничего не подействовало и отношения накалились до такой степени, что даже ребенок стал говорить о том, что когда ты дедушка умрешь, я займу твою комнату. Ирина была свидетельницей, когда сын приходил очень поздно, брезгливо смотрел в сторону комнаты с отцом, поплотнее ее закрывал и только тогда мог чувствовать себя комфортно. Жена его тоже не могла переносить тяжелого запаха, хриплых звуков и была первой по переселению старика.
- Моих детей женщины испортили, - говорил он. – У первого – жена – учительницей работает. Что это за работа целый день кричать на детей. Вот она и моего Ваську строит. А он, малодушный, хоть бы что сказал в ответ. Да, ладно, говорит, мне не жалко, пусть. А то, что она веревки из него вить начинает, он не замечает. Вот…Моя средняя тоже не по уму выскочила. За актера. И что? Что хорошего их ждет? Он будет гулять, она за ним – по кабакам бегать, искать и на себе, как санитарка, выносить. А этот тоже. Жена – бухгалтер. Вот она все и рассчитала – как сделать так, чтобы отца родного со свету сжить.
Ирина подошла к нему, погладила по руке, тот задрожал и медленно приподнял голову, словно ждал, что она сейчас скажет такое, от чего все изменится – и дети, и жены и их дети.
- Они тебя любят, - сказала женщина, - только не могут свою любовь правильно выразить. Понимаешь, мой дорогой, мы-то с тобой уже пожили на этом свете достаточно, чтобы знать, как и где нужно сказать, сделать. Мы-то опытные, а они, так, дети.
- Так сколько же им детьми-то быть? – прошептал старик. – Боюсь, не дождусь я этого. А я хочу при жизни получить то самое тепло, которое им когда-то давал
- А они дают тебе это тепло. Только ты почаще смотри на них. Говори им хорошее. Например, читай каждый день «комсомолец» и рассказывай им…
- Они не будут слушать.
- Будут. Понимаешь. Молодые – им скучно, когда ты просто лежишь. У меня муж такой был. Он не понимал, почему его родители лежат. Не важно, болеют они или нет. Отец любил завалиться после работы с кроссвордами, а мать с клубком и…могли целый день без движения. Он раз сказал, два. А потом взял, вынес мать во двор, потом отца вывел, едва до скандала не дошло. Они сидят, тут соседи стали подходить, разговорились, до заката сидели и разговаривали. Сейчас заставишь их лежать. Они сейчас в свои семь десятков любому молодому фору дадут.
Дед смотрел на Ирину и глубокомысленно молчал. То, что она говорила, было похоже на сказку, но в то же время в ее словах нельзя, да и не хотелось сомневаться. Он стал вспоминать отношение с детьми, что сам порой ворчал, не пускал в комнату, когда те стучались. То есть было то, из-за чего не только придешь в раздражение, а то и во что-то большее.
Однажды Ирина пришла на день позже, так у нее сложились обстоятельства. Когда она пришла, то в комнате было такое, отчего хотелось не только зажмуриться, но и бежать куда дальше. Тошнотворный запах, грязь, сорванные в нескольких местах обои, грязная посуда, тарелка с нетронутой кашей. Старик лежал укрывшись с головой. Он понимал, что пришла Ирина, поэтому еще сильнее отвернулся и уткнулся в стену. В комнате было темно.
- Ты что, к тебе сосед хотел на рюмочку прийти, а ты… - сказала женщина, раздвигая шторы. Комната осветилась. Старик сразу оживился, задвинул под кровать тазик и вытер усы.
- Только что его видела. Говорю, как поживаете. А он – ничего, вот собираюсь в гости к нашему Митричу зайти. С бутылочкой.
Митрич светился. Он сжимал в руке махровое полотенце, пытаясь из него сделать мяч и смотел на свои ноги, двигая энергично пальцами.
- Вот правильно. Посмотри на себя. Запустил. Сколько я не была? Два дня? И это за два-то дня ты таким стал. Нужно будет и себя в порядок привести, да и дом тоже. Так ты давай брей свою бороду, а я пока на кухне что-нибудь приготовлю. Ты, небось, голодный. А?
Он пожал плечами.
- Понятно, - ответила Ирина. – Значит голодный. Ну, все времени у нас немного. Полчаса, а то и меньше.
Митрич встал, посмотрел на будильник, смахнул паутину с окна и открыл его. Сиделка наблюдала за ним, улыбаясь. Она тем временем готовила солянку, делала нарезку (пришлось немного потратиться) и стучала в стенку соседу. Тот вы шел на балкон.
- Семеныч, подсоби, - сказала она выглянувшему старику по соседству. – Митрич тебя в гости зовет. На бутылочку. Приходи. Да, прихвати с собой еще одну. Ну, мало ли, не хватит.
Старик кивнул головой и пошел наводить марафет. Ирина вернулась к своим заботам параллельно наблюдая за процессом перевоплощения старика. Тот одел чистую рубашку, брюки, нацепил медали, подошел к зеркалу.
- Сперва в душ, - пропела Ирина и Митрич услышал. Послышался шум включенной воды и песня, едва уловимая, но точно – она звучала.
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью.
Мы – воплощенье собственных надежд…
Старик знал про это, только наверное забыл. Он тоже был юн и сидел за партой, рисуя на полях тетради разных смешных человечков, которые означали разное, но прежде всего то, что он не такой простой, как все, что он еще покажет этому миру, что он не только может спокойно сидеть за партой, дайте ему возможность и он себя проявит, как никто никогда не проявлял. После школы он работал на металлургическом заводе, затем чинил шасси на аэродроме, был лесником и наконец, стал работать в ЖЭУ. Там он свой голос и сорвал.
В дверь позвонили.
-Ждали, - на пороге был сосед. В его руке была бутылка, он прошел в комнату, поздоровался с Митричем ( тот был уже при параде), похлопал его по спине и сказал:
- Давно мы с тобой не виделись.
И действительно гостей старик не принимал давно. Как только с ним произошла эта оказия, от него отвернулись многие, но в основном по причине его замкнутости. Он закрылся, не подходил к телефону, а когда кто-нибудь из его друзей приходил, был холоден и равнодушен. Так постепенно в течение года, он остался один и только дети, которые как вороны кружили над ним, мечтая только об одном. Сосед уважал Митрича. Он часто обращался к нему по поводу ремонта, да и гараж ему удалось выбить опять же с помощью него. Но не поэтому он ценил его. Он говорил, что в нем есть то, что утратили многие люди. Это такое человеческое бескорыстие, которое как золото. И он это золото раздает. Только в последнее время ему тяжелее это делать, но это не значит, что оно в нем поубавилось. Ничуть. Просто теперь ему стало сложнее ходить к людям, но если они сами будут это делать, то другое дело. К нему не ходили – Ирина это знала, поэтому понимала, отчего старик такой хмурый. Когда–то работала на скорой помощи, видела многое и с каждым больным, будь то самый безнадежный, который уже уходил, она разговаривала. Ему остается жить пятнадцать секунд, она ему говорила – то, что чувствовала, то, что ему нужнее. И несколько раз она приводила в чувство своим голосом, обычным прикосновением к руке – пожатием, она словно находила ту самую точку, от которой зависит жизнь человека.
- Сейчас на твоем месте такой лопух сидит, - начал сосед. – Я недавно пошел к нему документы переоформить на гараж, так он говорит, что ему некогда, что нужно будет подождать до следующего квартала. Разве так можно?
Митрич поднял руку и прошептал:
- Я позвоню, если хочешь.
- Правда? Ты это сделаешь. А тот там такие бюрократы нынче сидят. Им же что надо – мзду. Они без нее не могут. Рука не поднимается. Вот люди.
- Странно, я здесь на пятом этаже, а они на первом, подо мной. Получается, что я все равно, выше них сижу.
- Ты всегда был выше.
Митрич ощутил забытое чувство. То самое – с головокружением. С дыркой в горле. Он говорил, а все выплескивалось – то, что они пили, при эмоционально всплеске.. Не смотря на это, он улыбался и был очень счастлив.
Ирина стояла на кухне и наблюдала, как в окне идет через детскую площадку мужчина, держит за руку ребенка, что-то ему приговаривая. Она улыбнулась, мешала пельмени и напевала ту саму песню, которую пел Митрич, только на свой лад:
Мы рождены чтоб сказку сделать…
В комнате продолжалась беседа. Старики говорили об Наполеоне, примеряли на себя его возможности и думали о том, могли бы они сами взять на себя такие полномочия, чтобы управлять страной.
Раздался звонок. Это был его сын. Он вошел в комнату с пакетом, из которого торчали банановые носики и зеленый лук. Эта картина ему явно не понравилась. Сперва он не мог проговорить ни слова. Все стоял, смотрел на своего отца, соседа, искал глазами Ирину.
-Папа, ты что сидишь, - спросил он наконец. – Я не думал, мне казалось…а где…мне нужно…
Сын, этакий долговязый детина, метр девяносто был смешон. Он разводил руками и смотрел на отца, который по его мнению был…тот же улыбался и уминал пельмени, смертельные для него, по их мнению.
- Вы пьете? – продолжал сын.
- Да. Присоединяйся.
- Тебе же нельзя.
- Мне можно
Вошел мальчик. Он ввел в квартиру пса. Фокстерьер. Тот лаял и безостановочно вертел головой. Мальчик его гладил и смотрел на картину маслом. Все застыли. Ирина вышла из кухни. Пес вырвался.
- Дарик, стой, - крикнул ребенок, но пес уже бежал по дому и определил свою цель.
-Нет, - крикнул дед. Пес бросился на него, подмял под себя, со стола слетели тарелки. Дед улыбнулся и этот фокстерьер стал его облизывать. Точнее то место на шее, откуда текла жидкость от пельменей.
- Дедушка, ты жив? – спросил мальчик, осторожно отводя пса. Тот с явным недовольством отошел от старика, посмотрел на него, продолжая облизываться. Как это принято у собак – они могут еще час облизываться после съеденного обеда. Тут был не обед или…
- Жив, дорогие мои. Мне еще хочется на твоей свадьбе погулять.
- Ну, батя сколько можно, - возразил сын.
- Вот так. Они ждут моей смерти, а я…
Этот инцидент окончился печально. Правда внук теперь по-другому взглянул на своего деда. Но сын был непреклонен. Он высказал Ирине много неприятного, закончив свой отчет:
- Эх…Ну, зачем же вы. Мне придется вас уволить.
- Я не могу уйти.
- Я вам заплачу за те дни, что вы у нас отработали…
- Вы не понимаете. Я не могу его оставить.
- Вы не справляетесь.
Старик спал. Около кровати лежала стопка книг. В основном одни детективы. Ирина читала старику, да с таким интересом, что тот внимательно слушал, открыв рот, периодически вздрагивая от сюжетной линии, которая неожиданно вела в темные переулки, выхватывала нож или заставляла кричать от паранойи. Некоторые книги она выделяла. Например, Агату Кристи старик меньше любил, зато Конан Дойля он слушал с таким интересом, что забывал про свое недомогание. Он пытался и сам пересказывать сюжет, пусть у него это с трудом выходило – голос был хриплый и тихий, но он старался и у него порой выходило так натурально, что Ирина аплодировала его упорству.
Сейчас он спал. Сосед ушел, и вроде бы Ирине тоже было пора, она не хотела уходить. Она не знала, что сможет предпринять, чтобы не оставить его, но знала, что точно что-нибудь придумает. Не зря она читала так много детективов.
Современные папаши
Парк Горкого. Полдень. Солнце уже жарит, и мешает движению. Все переходит на более плавный тон. Почти убаюкивающий. На детской площадке оживление. Дети играют в песочные игры, таскают друг друга за волосы и вызывают друг друга на дуэль. «Если ты не трус, ты будешь бороться со мной, - кричит малыш. Второй пытается отстать от назойливого прилипалы и он спасается фразой «я устал». Девочки катают коляски. Мальчуган бежит по самым грязным местам и пытается обновить чистый костюмчик героическими следами.
Изо дня в день приходят разные люди. Они гуляют просто, выгуливают собак, детей. И те, и другие, и третьи находят себе собеседника. Больше всего в этом нуждаются…папаши. Да, все правильно, однажды в один из будних дней в центре самого центрального парка в городе встретились мужчины. И не просто встретились. У каждого была коляска, в которой сидел ребенок. Они пели, разговаривали, лениво смотрели на окружение, пока не произошла встреча.
Первый смотрел на остальных, не желая начать, но понимая, что никто не решается начал говорить:
-У меня есть жена, будет третий ребенок. Но, как ни странно, я уже как третий месяц живу у матери и жду, когда придет срок. Только он что-то не очень торопится.
-Ты ж не холостой.
-Да, я женат. Но, понимаешь, какое дело. У меня жена круглая. В смысле округлилась благодаря мне. Ну, беременная. А я если вижу…так у меня отторжение наступает. И в еде, и во всем. Поэтому на несколько месяцев мы расстаемся
-Не понимаю.
-Да все очень просто. Живем то мы с ней душа в душу. Завидуют нам. Но как только круглые дни я из дому. Тут дело в том, что мама у меня повитухой была и бывало брала меня с собой. Ну, я и дожидался ее. Но как-то раз не выдержал и заглянул за шторку. То, что я увидел, я помню…у нее руки были в крови, а в руках орущий ребенок. Я выбежал и долго не мог надышаться. И вот какая штука, как только я смотрю на жену, на живот, то у меня перед глазами та самая картина.
- А ты перед тем как с женой встретится фильмы определенного содержания посмотри. Помогает.
- Ты думаешь?
-Думаю-думаю. Они тебя зарядят в нужном направлении. И как только ты ее увидишь, то перед тобой будет не та картина из детства, а то, что ты увидел в последнем фильме. Ты меня понимаешь.
- Да, но я сроду таких фильмов не смотрел. И когда же мне это делать? Телевизор большой. Полтора метра. Страшно подумать, что будет, если я включу там. Это же все будет крупно. А перед этим нужно купить диск. А где они продаются, я и не знаю.
- Я тебя скажу где, пойдешь, скажешь от меня и тебе еще сделают скидку.
- Знаешь, я наверное не стану. Ну осталось всего пару месяцев. Это немного. Полгода выдержал, даже больше и эти месяцы…как-нибудь.
- И жена спокойно относится к этому?
- Она все знает. А как же? Я ей все рассказал. Теперь мои проблемы и ее тоже. Она конечно сперва не понимала, говорила, что будет специальную одежду носить, и не могла понять, почему я на первых порах не мог дома жить. А я ей – не могу, уже вижу.
- А ты случаем не гуляешь?
- Да что ты, она у меня первая. До свадьбы только поцелуи были, да и то неумелые какие-то. Она меня всему научила. А я от нее бегаю. И стыдно бывает. Кому расскажешь, не поверят. Но мы и не рассказываем. Если кто спрашивает, что это твоего не видать, говорит, в командировке. Если объявляюсь, мы с ней через окно видимся. Я на улице, она в окне стоит, грустная такая. Я себя такой сволочью чувствую.
- А ты представь приходишь к ней, перед глазами акт соития двух сонных девок с пятым размером груди. Что ты хочешь ей сказать?
-Прости.
- Почему?
- Так я виноват. Изменил пусть мысленно.
- Да какая это измена?
- Самая настоящая. То, что я подумал – это уже предшествие действию. Сегодня я подумал, завтра сказал, послезавтра сделал.
- Но ты же не собираешься снимать двух проституток и пока вы живете отдельно…
- Нет!
- Ты как-то реагируешь бурно.
- Мне кажется, что я впервые изменил жене дважды. Мысленно конечно. Но…
Второй напоминал осьминога. Ребенок у него был крупный. Он обсасывал леденец, пока тот говорил:
-С моей женой что-то не то. Она любит детей. Перед тем как она родила, она читала книжки, смотрела фильмы, слушала детские песенки, насыщалась в общем. А сейчас родила двоих и что? Ей наплевать на маленьких. Она ходит по барам, я кормлю детей сухой смесью и заделался нянькой.
- Так скажи ей «хватит».
- Не могу. Мне кажется, что я тогда расстрою ее. Она же у меня одна. Тем более я еще хочу детей. Двоих как минимум.
- Ты же сам так решил, чтобы она работала, а ты был мамкой бородатой.
- Нет, я с ней разговаривал, но она мне затыкает рот. И детки к ней тянутся. Что я сделаю?
- Детки тянутся почему? Они чувствуют силу. Инстинкт. Вот и получается, что в вашей семье мужик – она.
- Она у меня очень женственная.
- Но ты же не можешь ее на место поставить.
- У нее знаешь какая рука. Она такие сумки носит.
- А ты чего ей не помогаешь?
- Я музыкант и чтобы я носил тяжести - нонсенс. После того, как я больше двух килограммов пронесу, у меня руки дрожать начинают. А это мне вредно. Я вечерами выступаю.
- Где же ты выступаешь?
- В клубе, потом еду в другой. За ночь порядка пяти клубов. Но это не так часто бывает. В лучшем случае два раза в месяц.
- Тебе не в клубах надо выступать, а дома.
- Чего ты?
- Взял жену, поставил на место. Потом поцеловал, Чтобы и кнут и пряник был. То есть после поцелуя – на место.
- Так она же меня не послушает. Она же привыкла по-другому.
- Во-во. По-другому. А ты сделай так, чтобы послушала.
- Мужики и вправду хочется другого отношения. Только я всегда думал, что жена – нос корабля.
- Думай так – ты корабль - и двигатель и внутреннее содержание, а жена – это кок на корабле, ну и юнга конечно.
- Но как ей объяснить?
- Просто. Подходишь и говоришь, может хватит строить из себя президента России…
- При чем тут президент?
- Так у кого кто на примете. Ты можешь Стеньку Разина назвать. Кого предпочитаешь больше, того и называй.
- Тогда я деда своего Руслана. Его можно?
- Запросто. Вот и скажешь, что не надо строить деда…Руслана…
- Так он покойный. Как-то нехорошо о покойнике.
- Это же так просто, чтобы место свое знала.
- Но и деда не будем трогать. Возьмем моего соседа Пашку. Он жив и такой кулак у него, что стену пробить может.
- Ради бога. Сосед так сосед. Пашка, так Пашка. Скажешь ей, что второго Пашку в доме не вынести.
- Э, нет. Она шибко любит болтать с соседями. На площадке и так во дворе. Обязательно донесет до адресата. С Пашкой постой. Не надо его. Он мне как-то дорогу перешел. Синяк три недели не сходил. И из-за чего получилось-то? С женой его заговорил около магазина. Я уже и не помню о чем. О ценах наверное, о повышении. А он и не спрашивал, подошел и хлоп. Я в шоке, его жена как треснет сумкой, а там яйца. По лицу желток течет, он злой, и я тоже. Ну и угораздило мне назвать его «бобром» У него зубки передние вперед, как у….он до сих пор помнит.
- Неважно как ты ее назовешь, что ты скажешь, главное уверенность – тон, от которого она будет идти. Будешь брыкаться, спотыкаться на ровном месте, не станет тебя слушать, а если скажешь твердо – так, как никогда, то увидишь результаты.
- Скорей бы.
- Не гони коней. Москва не сразу строилась.
Третий молчал. Сперва он держал ребенка, тот звенел погремушкой, потом посадил в коляску и укачивая, стал говорить:
- У меня жена в порядке. Она родила и воспитывает. Все нормально. Но она забыла обо мне.
- Понимаю, женщины всегда так.
- Вы еще скажите, что женщины со всеми так.
- Нет, есть счастливые экземпляры. Но мужчины хитрят. Они ставят условия, а женщины их выполняют.
- Какие условия?
- Например он – приносит деньги, она – ему стирает белье, он – выносит ведро, она – ему котлеты жарит. Понимаешь?
- Нет, с котлетами полный порядок. И стирает, и гладит, по дому туда-сюда, крутится. Я же другого хочу.
- Женщины натуры творческие.
- И как это понимать?
- До того, как появился ребенок, ты был тем самым пупсом. Ты не замечал, она с тобой не вела как с младенцем?
- Еще бы. Придумывала мне разные прозвища. Не сказать, что все мне не нравились. Были и ничего.
- Она просто переметнулась. С тебя на него.
- Но я же другой. Я могу больше. Ему еще расти и расти, чтобы стать как я.
- Понимаешь, какая штука. Ты уже стал тем, кем ты являешься, а ему еще это предстоит.
- Ну и что?
- Какая заманчива штука – создать человека по своему образу и подобию. Представляешь, он смотрит на нее и не делает так, как привык, а спрашивает – можно, а как лучше.
- То есть со мной нелегко?
- И да, и нет. Это пройдет. Через год она поймет, что ребенок – это ребенок, что воспитывать одной не самый лучший вариант и она снова переметнется.
- Через год?
- Может и раньше. Но год – это небольшой срок. Что такое год? Так мелочь. Капля в море.
- Капля? Да я двинусь на этой почве.
- Тогда есть один способ, только я его еще не проверял.
- А, какая разница. Если он есть, нужно испробовать. Это как для тяжелобольного, потому что я именно таким себя ощущаю – любое лекарство.
- Хорошо…
- Что делать?
- Сделай вид, что пошел налево.
- Как это?
- Ну, сделай вид, что у тебя есть какая-то тайна.
- Какая тайна? У меня сроду не было никаких тайн.
- Вот. А женщины любят загадки. Будь для нее загадкой, ребусом.
- Что за ересь? Каким ребусом? Она очень проницательная. Может разглядеть все без исключения.
- Но ты же говоришь, что она потеряла интерес.
- Да, но когда смотрит, кажется, раздевает меня. Иной раз хочется сказать, подойди, раздень, что глаза портить, но не решаюсь – в руках ребенок или она его держит, чтобы тот сходил по маленькому, в общем, никакой романтики.
- Значит так. Действуй сразу же. Сейчас приходишь домой, обязательно зайти по пути в парфюмерный магазин. Да немного Гуччи или Мадонны и она почувствует. Спросит, наверняка. Откуда? Скажешь, что встретил знакомую…
- Так она всех моих знакомых знает…
- Одноклассницу, бывшую коллегу, нынешнюю, не знаю, сам придумай. Главное, не говори, что заходил в магазин и надушился.
- Потом?
- При этом надо говорить об этой знакомой больше, вспомнить какую-нибудь общую историю, обязательно комичную. В глаза должно читаться – у меня есть то, что ты не знаешь. Если она не поведется, то она не женщина.
- Я конечно попробую.
- Ты уж конечно попробуй.
Четвертый был самый грустный из этой группы. Он смотрел по сторонам, словно искал кого-то, хотя его ребенок мирно сидел в коляске и жевал печенье.
-Я пришел, чтобы найти друзей. Понимаете, в моем районе я единственный отец, который воспитывает ребенка без матери. Когда я гуляю с ним, то во дворе одни женщины и так хочется поговорить с мужиками
- Отец, отчим, одноклассник, с которым с самого детства. Мало ли…
- Отца нет, всю жизнь женщины воспитывали – мать, три сестры, четыре двоюродные, одноклассники – тоже больше с девушками, я для них был школьный психолог – все приходили за советами, а после школы разлетелись. Я женился на соседке, которой помог выбраться из ямы – бывший муж, свекровь и теперь все хорошо. Ей живется припеваючи, а мне плохо.
- А она что, тебя не отпускает? С мужиками в сауну и прочее.
- Нет, я сауну не очень. Люблю выставки, но туда редко мужиков затащишь.
- Если только не определенной ориентации. Но ты же женатый человек, хотя бывают, что люди ошибаются.
- Это не про меня. Я пусть и люблю искусство, картины, балет, и голос мой изнеженный женским вниманием и воспитанием, но я мужчина – хрупкий, с очень ранимой душой, но мужчина.
- А ты что и футбол не очень?
- Да, я к спорту равнодушен. В шахматы когда-то играл, но потом забросил. Сейчас больше живопись, театр, кино.
- Да, друг попал. Но я могу посоветовать, с детем на выставку. Нормально. Во-первых ребенку бесплатно, во-вторых – с самого детства прививаешь любовь к творчеству. Я вот своего на футбол уже вожу, только моя конечно не в курсе. Зачем ей знать об этом? Не надо.
- Футбол – это очень опасно. Я бы никогда не стал играть в этот жестокий вид спорта. Там же масса народу. Я вообще не люблю массовость. Демонстрации и прочее…Выставка? Звучит вполне безобидно.
Прошло немного времени. День или два, а может и целый месяц. Никто не знает. Главное, что эта встреча повторилась. Погода была такой же жаркой. Детки все также сидели в колясках, а папаши все так же возбуждены.
- Ты чего такой нервный?
- Сплю плохо.
- Твой спиногрыз?
- Нет, хуже. Девки.
- Какие девки?
- Они, бабы. Женщины, чтоб им пусто было.
- Ты что гуляешь?
- Да нет. Да и не знаю даже. Гуляю я или погуливаю. Или это скорее мои домыслы только
- Нет, если гуляешь, так и скажи. Гуляю. Если нет, то нет. Тут все просто.
- А, нет. Не скажите. Я вот вроде бы и гуляю, а вроде как и нет. Со стороны – муж – образцовый семьянин, а в глазах – похотливый самец и главное в душе столько грязи, чтоб ее туды.
- С чего это ты вдруг так себя чувствуешь?
- Сами же посоветовали фильмы определенного содержания, ну я и попробовал, потом еще и еще. Ну и подсел. Забросил все и работу свою и ребенка. О жене своей совсем не думаю. Все занимает мысль, а почему у нас жены такие некрасивые, Со складками в нескольких местах, почему у меня не такая, как там. Я что не заслужил? Мне что не хватило?
-Так она же была у тебя такой. Это только потом раздулась.
- А почему раздулась?
- Ну, родила, успокоилась.
- А почему успокоилась? Разве я не могу себе найти такую же? Могу. Что мне помешает? Ничего.
- А жена?
- Вчера мы должны были увидеться. Я перед этим насмотревшись десяток фильмов, всю ночь не спал, пошел к окну. Постоял, постоял и подумал – а зачем. Не хочу и ушел обратно. А она, наверное, выходила, ждала меня. Потом звонила, спрашивала, я что-то говорил, не помню.
- В следующий раз поднимись по лестнице.
- И что?
- Зайди к ней и все расскажи.
- О чем?
- О том, что все эти дни думал.
- И о том, что думал?
- А вот здесь можно немного слукавить.
Второй держал в руке экспандер и глубоко дышал. Малыш смотрел на папашу и радостно махал ручкой.
- Сказал я своей веское слово. Сказал все же.
- Молодчик!
- Все! Теперь сидит дома она, а я работаю.
- Во, теперь все на своих местах.
- Но душа-то не на своем месте.
- А она-то причем?
- Тут вот какое дело. Тело может быть в одном месте, а душа в другом. Но человек должен идти по зову чего. Не тела же.
- А чего же?
- Души, естественно. И вот я сейчас понимаю, что моя душа дома с детьми. Играет с ними, моет, укачивает. И от этого так плохо. И что делать я не знаю.
- Может быть это только поначалу. Привыкнешь.
- Я тоже так думал, но как-то сижу на работе, проверяю письма и нахожу одно – жена пишет, сейчас говорит «готовили блинчики – все тесто по кухне разметали». Вечером, говорит, блинчики будут на стенах. И мне так горько стало. Я тут ерундой занимаюсь, а там все самое главное происходит. Без меня.
- Но это же нормально. Днем работаешь, вечером в семью. На выходные тоже вместе.
- Да, но у меня работа шестидневный график, а босс по выходным любит строить нас на футбольном поле. Для команды. Он говорит очень смешные слова – мы говорит не просто команда, мы семья. Эти слова, как ножом ударили. Я думаю, разве можно иметь две семьи? Это перебор. Босс дважды разведен, ему проще. Видится с детьми раз в полгода и доволен. Много любовниц, чего еще надо. И всех сотрудников под себя строит. И меня тоже. А дома – дом из кубиков и первые слова. Не эта корпоративная фальшь. Семья!?
- Поменяйся.
- Легко сказать.
- Легко.
- Тебе легко сказать, а как сделать.
- Сделать и все.
- Но так нельзя.
- Как так?
- Просто сделать.
- Поверь мне можно.
Третий снова молчал и ждал, когда его спросят.
- Я сделал в точности так, как вы мне советовали. Но не успел. Она загуляла.
- Как так?
-Понимаете, я заметил как-то, что она каждый вечер гулять идет. В одно и то же время. Гуляет часа два. И что странно в любую погоду. Приходит, ребенок мокрый, а она усталая, как будто стирала руками, по старинке. Да и такая заводная. Просто.
- То есть она после каждой прогулки отправляет ребенка спать и бросается на тебя, как кошка?
- Ага, и не всегда ребенок спит при этом.
- Что, вы делаете это при ребенке?
- Да, это ее заводит.
- О, боже, извращенцы.
- Да, и с ней такого раньше не было. Она была очень скромна в постели.
- Ничего себе скромность. Вы дождетесь, что ваш мальчик будет пихать куклу.
- Не надо, итак тошно.
- Неужели все так плохо?
- Да нет, не все, но откуда такой завод?
- Скажи спасибо, что она уделяет тебе время. Понимаю, что ночью было бы приятнее, добравшись до спальни, а не там, где придется, но я даже тебе, старик, завидую – какая она изощренная.
- Да, но это такое спасибо, после которого начинаешь пеленать ребенка, а он на тебя смотрит, словно хочет сказать – ага, а кто вчера мамку мою на диване…видел, видел. Что скажешь.
- Вот странный человек. То ему не нравилось, что его жена внимания не уделяла, то теперь избыток.
- Да не избыток. Она же совсем со мной не разговаривает. Она идет гуляет, говорит с кем-то о Есенине, приходит сытая от разговоров и я уже нужен только для перепиха. Больно.
- А ты проследи за ней.
- Следил. Она сидит на скамейке, а вокруг нее соседи.
- Мужики?
- Нет, зачем, старушки, женщины с детьми, ну и мужчины есть, но больше просто выходят поговорить.
- Не пробовал выходить?
- Нет, стыдно. Не выходил, не выходил, и тут вышел. Да и разговоры у них. Я же Есенина только в школе проходил.
Четвертый высказался последним. Каждый стоял и ждал своей очереди. Они понимали, что все скажут, получат совет или какой-то толчок, который поможет самому найти выход.
- Вот какая штука. Оказывается, я совсем не одинок в этом. В музее встретил такого же папашу. У него жена работает на стройке, а он сам оценщик. Вот мы с ним сейчас то там то сям.
- То там, то сям?
- Не надо, он нормальной ориентации. Не бойтесь.
- Да кто боится.
- Боитесь. А больше за детей своих боитесь. Ведь неизвестно какими они вырастут. Как они будут воспитывать своих детей. Кем станут.
- Хорошими людьми.
- Это точно. Кем ты своего видишь, тем он и будет. Видишь хулиганом, таким он и станет, как не воспитывай. Кажется, что он по спортивной части пойдет, конечно пойдет. Дай руку, он и пойдет. Мой вон артистом хочет быть. Вчера пел песню. Сперва я ему колыбельную, потом он мне. Так и уснули.
Мужчины разошлись, каждый по своим домам. Они встретятся снова. Непременно. Когда? Не знаю. Может быть завтра или через месяц. Тогда, когда им потребуется помощь. Пока еще дети не выросли и не могут сказать «папа, а почему с другими гуляет мама, а со мной ты». Каждый ответит по своему. А может быть просто скажет
- А почему бы и нет. Я же твой отец.
У нас нет дома
Мужчина в больших ботинках, сандалиях, сапогах – весной, летом, осенью и зимой с неизменными трико с лампасами, почему-то постоянно стоявший в прихожей, был всегда. Примерно раз в месяц, а то и чаще он заходил. Вопрос Вити «почему дядя Слава не заходит» всегда оставался без внимания. По мнению мальчика, ходить в гости так не полагается. Вот бабушка к ним приезжает, например, – так они встречают ее на вокзале, заказывают такси, если большой груз (чаще именно так и бывает) и едут домой. А там уже накрытый стол, домашняя лапша и пирожки. Витя любил принимать гостей. А когда приходили его друзья, то они шли в его комнату, играли, и через некоторое время приходила мама и приносила беляшики и сок. Вот так. А то, что стоит дядя Слава в прихожей, не снимает обувь и при этом обувь не всегда бывает чистой – а он стоит, не снимает, говорит таким басом, словно его не слышно – все это было не понятно юному Вите. Ему казалось, что, если бы тот снял сапоги, куртку, одел тапочки и сел с ними выпить чаю и поговорить о том, о сем, тогда и голос бы его стал другим, да и атмосфера изменилась. Но все было по-прежнему – дядя приходил, стоял в прихожей, о чем-то разговаривал с родителями, иногда спорил, и уходил, приговаривая, что «замки стали плохо делать, вот и у вас вижу расхлебенился». Потом уходил. Отец зачем-то материл его, а мама глубоко вздыхала. Не любили они его что ли, - думал Витя.
Но однажды мальчик узнал причину этой нелюбви. И эта причина прозвучала, как что-то ужасное, за столом во время обеда, так случайно, как чья-то неприятность, которая регулярно происходит с рядом живущими и тебя никогда не трогает. И тут тронула. Молодой неокрепший организм, который только начал понимать вкус жизни в ее непродуктовом понимании. Родители даже и не пытались сказать ему об этом. Он тихо повторил, еще не успев проглотить гречку:
-У нас нет дома, у нас нет.
Ему было страшно. Объяснение то, что квартира съемная и то, что она не принадлежит им, расставило все точки. Витя смотрел на родителей, застыл, но чувствовал, как колотится сердце и какая-то горечь подступает к горлу.
- Успокойся, - говорила мама. – Не волнуйся, это только временно, - бодро говорил папа. Но почему-то эти слова не подействовали на него должным образом. Ему показалось, что все вокруг – скрывали от него еще что-то. Он думал, что это не вся тайна, есть еще и другие нюансы, и родители так просто не скажут. Он конечно спросил:
- Это все?
- Да, - ответили отец с матерью, навсегда поселив в сыне сомнение. Они еще что-то говорили о том, что в следующем году хотят переехать и про район, где все намного дешевле, но он уже ничего не слышал. Он вышел из-за стола и пошел в комнату, которую считал своей. Ночь не была такой долгожданной, потому что комната, которую он так любил, больше не принадлежала ему. Эти стены, на которые он клеил свои любимые плакаты с мультяшными героями, тоже были чужими. Кровать не была такой мягкой. Он присел и стал смотреть из окна – на детскую площадку, которой он всегда гордился, на этот магазин, в котором все было, и он знал, что живет на самом лучшем этаже и виде из окна тоже не сравнится с видом из другого окна.
Он взял в руки коробку с игрушками и почувствовал, что она здесь чужая и эти машинки, конструктор из магнитных шариков, плюшевые игрушки, оставшиеся из прошлого – здесь временно пребывали с ним.
- Эх, бедные, - прошептал он. – И вы тоже без крова.
Он обнял жирафа и, думая о том, сколько времени прошло в неведении, уснул, прямо на полу. Вошла мама и переложила его на кровать. В этот момент он ворочал головой и говорил «это мое, мое». Отец с матерью конечно переживали, но считали, что это пройдет спустя какое-то время.
Так прошла ночь.
Утром он не стал завтракать и любимое времяпровождение в ванной плюс пробежка, которую они с отцом не пропускали, были пропущены. Он просто оделся, не стал даже причесываться и поплелся в известном направлении. Все стало ему чужим. Земля, тропинка, по которой ходил, выходя из подъезда с рекламой и эти дворники, к которым он относился с важным чувством того, что они убирают его дом, сейчас выглядели главнее и выше.
Когда он подошел к школе, ему стало не по себе. Школа выглядела иначе. Если раньше он спокойно относился к тому, что в нее ходит, то сейчас ему казалось, что он здесь чужой и его терпят, потому что у мамы громкий голос и преимущество.
Ему трудно было сидеть уже на первом уроке. Урок истории, тема переселенцев. Он и здесь соотнес себя к ним.
- Мы не на своей земле, - пульсировала мысль, - мы не на своей… Но тогда где же наша родная земля?
Он посмотрел на окно, на силуэты лохматых цветков, думая о том, что те погружены в землю по самый пояс. В основном. Некоторые только по колени. Их пересадили и они тоже никогда не узнают откуда они родом. Так и засохнут в этих горшках и окажутся на помойке вместе со стеклянной и пластмассовой тарой.
Учительница истории, Зоя Карловна, долго вешала карту, которая то и дело сползала из-за сбитого механизма кронштейна, немного ругалась спиной и повернувшись с искусственной улыбкой, продолжала говорить о племенах, о причинах, побудивших их сменить место жительства.
- Я думаю, что еда. Только еда побуждает человека менять место. Это истина. Вам еще это может быть непонятным, но я, уже познавшая некую перевалочную жизнь, имевшая опыт в этой теме, могу с твердостью сказать – мы убегаем из-за куска хлеба с колбасой. Из-за пирожка с ливером и с капустой. Из-за борща, которого всегда хочется по второй порции.
Все засмеялись. Витя не мог это слушать. Он попросился выйти. Зоя Карловна показала на дверь, словно Витя мог выйти как-то иначе. В коридоре никого не было. Ему хотелось протянуть время. Он подошел к окну и увидел машину, из которой выгружали мебель. Он повернулся, подбежал к другому окну. Березы, небо, скворечник, Танк бегает по двору, снова отвязался. Ищет своего хозяина, Ромку Прянина. Тот сидит на истории и слушает про переселенцев.
- Нет, все хватит, - сказал он себе. Зашел в туалет, открыл кран, постоял с минуту, закрыл и вернулся в класс. В тот самый момент, когда рыжий вихрастый мальчуган, Славка Славин, с первой парты, задал вопрос:
- Может быть так, что все переселенцы станут жить в одном месте. А все остальные места опустеют. Да, то есть в других местах, где когда-то и жили люди, будут пустыни, там леса, горы вырастут и прочее-прочее. А одно место заполнится. А?
Учительница улыбнулась и ответила:
-Не может быть. Люди разные и потребности у них соответственно разные.
Витька не выдержал. Он встал. По классу прошел шумок. Сосед, Колька Горностаев стал шептать свои бредовые стихи, которые тому приходили в голову в нестандартные моменты. Это его вдохновляло. Он, глотая слюну, громко, громче, чем его шепот, продекламировал:
Ты встал, чтобы сказать о-го,
Пока вставал забыл причину.
С рифмой у него никогда не было дружбы.
- Ты что-то хотел добавить, - спросила Зоя Карловна.
- Нет, ничего.
Урок подошел к концу, потом еще один. На физкультуре он потянул ногу и заметил, что никто не помог ему. Мысль о том, что весь класс в курсе того, что его семья живет на съемной квартире не покидала его.
- Что с тобой? – спросил Пал Палыч, физрук.
- Так, ногу слегка потянул.
- Так, иди домой, Пусть тебе Лукьянов подсобит. Подставит плечо.
- Я не хочу домой.
- Вот, странный. Все хотят домой, не могут дождаться, когда прозвенит звонок, а он не хочет. Что с тобой?
- Все со мной в порядке.
- Да что с ним? – повторил он вопрос, обращаясь к остальным ребятам. Те лишь пожимали плечами.
На следующем уроке все смотрели на него, посылали записки с вопросами. Он не знал, что ответить. Пытался отшучиваться, но некоторые понимали, что тут все намного серьезнее. Последний урок он не высидел. Он подошел к учительнице, попросил разрешения уйти с урока, так как плохо себя чувствует. Та сказала, чтобы он заглянул в медпункт. Он обещал, что заглянет, даже дошел до кабинета, но свернул в сторону. Он не мог туда пойти. Там работала его мама. Преимущество, которое было у него перед другими – то, что если кто-то ему не понравится, или будет задаваться, он скажет маме и она выпишет лекарство горькое-горькое. Но и показываться ей на глаза сейчас не хотелось – это означает получить вечером очередную взбучку.
Пока он шел к дому, то смотрел на прохожих, которые думали о чем-то своем. Он постарался понять величину своей проблемы, происходила ли она еще с кем, и каково испытывать взрослому, узнав об этом по сравнению с ребенком. Он тщательно всматривался в прохожих, пытаясь определить и выявить отличие коренного жителя от некоренного. Коренные были более спокойные, но, может быть, многие из них не догадываются, что квартиры, в которых они живут – не их. Все спешили по своим делам и вряд ли думали о чем-то подобном, и когда стал смотреть на своих сверстников, то увидел ли глупые усмешки, которые напрашивались сделать только один вывод – он был единственным.
- Мама, а где наш родной дом? – спросил он вечером. Он даже не стал приступать к еде, пока не услышит ответа.
- В Калуге, - спокойно сказала мама.
- Да, но почему мы здесь? – недоумевал Витя. - Если у нас есть дом там, то для чего мы здесь?
- Это Москва, - сказала мама.
- Ну и что.
- Здесь больше возможностей.
- Я не понимаю. Ты работаешь медсестрой, отец - водителем. Разве в Калуге нет водителей?
- Есть, но зарплата - смешная.
- Смешная – это как? Маленькая?
- Да, маленькая, смешная.
- Но зато есть дом, есть близкие, знакомые.
- Уже нет. Дом продали, осталась мама, а знакомых почти нет. Тоже разъехались. А куда. Не найдешь.
Витя сел на диван неизвестного происхождения. Он не понимал.
- Я хочу домой, - сказал он.
- Это наш дом.
- Я хочу в настоящий дом.
- Сейчас это наш дом. Дом – это место, в котором мы живем. Сейчас.
Отец пришел поздно. Этот вопрос он задал и ему.
- Сынок, то, что мы раньше жили там – это скорее наше детство. У нас есть много воспоминаний с родины, друзья, мама, мы же ездили туда прошлым летом.
- Да, я подумал, что бабушке там лучше. Там поспокойнее. Она же не любит метро, да и Москву называет чудовищем.
- А ты родился там, и когда мы переехали, ты был совсем маленьким, так что вряд ли помнишь, как это произошло.
- Не помню.
- Тогда и сожалеть не о чем. Сожалеют о том, чего лишаются сознательно. Когда у тебя отбирают что-то. У тебя все при себе. Никто у тебя не отнимает ни дом, ни друзей. Они всегда останутся твоими друзьями, даже если мы переедем в другой район. Если они конечно твои друзья.
- Да, но почему мы не купим себе новый дом? Пап, давай купим.
- Хорошее предложение и как только появятся возможности, то мы обязательно осуществим это.
Он шел в комнату, в которой не было света. Он не стал зажигать свет, просто лег и когда стучала мама с отцом, не ответил, притворившись спящим. Больше они его не беспокоили. Как только в комнате родителей погас свет и он дождался пока отец перестанет отвечать на женские вопросы и не перевернется на другой бок, откашляется, пройдет минута и они спят, Витя вышел в прихожую, нашел на календаре с фруктами нужный номер, взял телефон, перенес его в детскую, и стал медленно крутить диск. Мальчик насчитал одиннадцать длинных гудков. Ответил детский голос. Мальчик, примерно такого же возраста, что и он.
- Да?
- Могу я поговорить с дядей Славой?
- Нет, не можешь.
- Почему?
- Во-первых, потому что ты слишком поздно звонишь.
Вите хотелось наговорить ему много гадостей, но не стал этого делать, он просто спросил еще раз:
- Почему же?
- Это уже во-вторых…
- Да хоть в-третьих…
- Не надо говорить со мной в таком тоне. Если бы ты стал говорить таким тоном с моим отцом, то он бы не стал с тобой церемониться, просто бы повесил трубку. Что я сейчас и сделаю. Но перед этим все же скажу. Родителей нет дома. Они в гостях. Я один и уже сплю. Так что ты мне снишься.
Последовали короткие гудки. Витя намеренно уронил трубку. Его трясло. Этот мальчик…да как он смеет. Да что он хочет этим сказать? Я ему снюсь. Или он имеет право на это? На то, чтобы говорить так. Может быть, это правильно, что все, кто неместный – они как бы снятся, их нет. Они просто существуют в таком мифическом пространстве, похожее на сон. Пространство, которое невозможно изменить. В него нельзя напустить другого воздуха или поменять структуру, оно всегда останется таким. Эти стены, которые он сейчас не видел, были сформированы не им, а другой семьей и то, что они здесь живут, вбирают в себя эту пыль и чужой воздух, к тому же небесплатный, делает их чужими не только местным, но и самим себе. Они не похожи ни на них, ни на себя.
На утро состоялся такой разговор. Витя встал как и прежде, сел за стол, чтобы позавтракать. Есть не хотелось. Сесть позавтракать – это не означало обязательно съесть тарелку каши и выпить чай с шиповником. Он ожидал какого-то чуда. Все, что было сказано окажется шуткой. Мама улыбнется и скажет, что дядя Слава их друг и приходит к ним, потому что ставил им дверь и беспокоится, когда замок хлябает. А отец улыбнется, так хитро, как он обычно делает, когда долго вынашивает что-то и неожиданно выдает – хохму, в нужном месте, чтобы по-настоящему было смешно или грустно.
- Через неделю у тебя день рождения, - сказала мама.
- Мне не хочется, - равнодушно сказал он.
- Мы хотим тебе сделать сюрприз.
- Какой?
- Но разве он будет сюрпризом?
Он уже пригласил друзей на свой день рождения, не хорошо было отказывать. Пять дней назад он обмолвился. Приходите ко мне, - сказал он, и сейчас это «ко мне» звучало фальшиво. Если перевести это на правдивый язык, то будет звучать примерно так «приходите к дяде Славе» Но сюрприз…что же это? То самое чудо, о котором он думал? Поэтому он в каком-то восторге перед неизвестным кивнул головой. Витя был заинтригован. Он почему-то ждал, что тот вопрос разрешится. «Они купили…купили дом?»
Целую неделю Витя ходил беспокойный. Он плохо спал, ему снилось, как у него отбирают подушку, а потом кровать, и вот уже все отобрали, но потом мама берет его на руки и относит в дом. А там – кровать в три раза больше и сама комната, слона можно держать. Он говорит «спасибо» и просыпается. И смотрит на календарь, но время движется медленно. «Ну скорей бы, скорей бы!»
Настал долгожданный день. Пришли гости. Почти половина класса уместились за столом. Сперва ели салаты, потом сладкое, потом снова, немного танцевали. Потом дарили подарки. Игрушки, альбомы и даже коньки. Родители подарили в последнюю очередь. Это был…ноутбук. И казалось бы такая мечта как свой персональный компьютер наконец-то сбылась, но она не радовала его. Он смотрел на родителей, словно ждал, что они улыбнулся, скажут «шутка» и объявят то, о чем он всю неделю думал. Но они ничего не сказали, поцеловали и ушли на кухню, оставив его онемевшего и упавшего духом с гостями.
Веселье продолжилось. Играли в игры, разгадывали пантомиму и неожиданно Витя сказал:
- Можно я скажу тост?
Все оживились, стали разливать газировку, сок, по бокалам и застыли в ожидании, немного перемигиваясь, надеясь, что это будет весело, иначе и быть не могло. Пришла и мама, последним вышел отец, так как Витя постучал вилкой по хрустальной вазе. Все ждали. Дети – веселья, родители – благодарности за этот вечер. Кто-то уже успел отпить из своего фужера. Витя не решался. Мама кивнула головой, потом отец показал взглядом – мол, давай, скажи все, что ты думаешь. Настал твой час. И мальчик сказал:
-Я хочу поднять бокал за родителей, которые могут дать сыну все, в частности крышу над головой.
Дети с некоторым опозданием засмеялись. Мама опустила голову. Отец серьезно посмотрел на сына. Витя потянулся за бананом. Он хитро посмотрел на родителей, показывая то, что какой он ловкий, что сумел провести их.
Уехать
Девушка не могла пройти через дорогу. Казалось, ей что-то мешает. То ли дог, который занял огромное место под светофором, то ли что-то едва уловимое, передаваемое через неверные движения ног и повороты корпуса.
- Вы бы не могли мне помочь? – спросила она, сперва у девушки – хозяйки этого дога. Та фыркнула, посмотрела по сторонам с видом «что, больше некого?». Затем спросила бабушку с такой большой корзиной, в которой мог уместиться средних размеров крокодил, но наверняка она с ней ходила в магазин, что конечно редкость, но этой пожилой женщине самой нужна была помощь. Пожилая женщина не отреагировала или сделала вид, что не слышит.
Молодой человек сильно нервничал. Он остановился, посмотрел куда-то в сторону, казалось, что кого-то ищет. Одновременно он разговаривал по телефону, который висел у него на указательном пальце, прижатым к виску.
- Это невозможно, - говорил он. – Сейчас уже поздно. У меня осталось всего тридцать минут. Если я не успею? Да почему так скоро. Я уже это слышал. Но разве нельзя перенести хотя бы несколько часов? Кто я? Понял, понял.
Уже горел зеленый и пищал датчик для слепых. А он продолжал стоять и не переходить. Их было двое, кто не мог перейти. Мужчина в солидном костюме с галстуком, девушка в сарафане, на котором полевые цветы и бабочки давали полное представление о ней – детская, наивная особа.
- Я вас не вижу, - но позвольте вас спросить…если вы меня, конечно, слышите и видите. Я вас, конечно, слышу, но с последним как-то не очень.
Это его остановило. Он посмотрел на нее. Она была ниже на две головы – такая дюймовочка в городе-гиганте.
- Спасибо, что остановились, - произнесла она. – Значит, я могу рассчитывать на помощь?
Это не вызвало у него большого энтузиазма. Помогать, пусть слепой девушке. Ради чего? Да где ее родители. Они вообще знают, что она в центре города не только может попасть под машину, но и под дурное влияние.
-Простите, - сказал он, на время отрываясь от телефона, по которому он то ли говорил, то ли ждал кого-то на линии, - но я очень спешу, у меня сегодня встреча, я боюсь, что она может стать последней.
- Ничего, - вздохнула она, и светофор еще продолжал пикать, возвещая о том, что еще можно, правда немного ускоренно, но она не торопилась.
Машина резко остановилась прямо перед ней. Она шагнула дальше, движение была поточным, и никто не собирался давить на тормоз, точнее это было очень сложно сделать.
-Что вы делаете? - сказал он, дернув ее за руку и тем самым спас ее от лихого водителя. Девушка вцепилась в руку, передавая дрожь.
- Меня что чуть не задавили? – испуганно спросила она. Парень был вне себя от злости. Он отцепил от себя ее руку, наклонился и произнес как можно громко:
- Да, чуть и меня не задавили. Ты что ненормальная?
- Простите, - дрожащим голосом вторила девушка. – Я лишь хотела перейти дорогу, я не думала, что он, они…
- Тебя разве не учили? – неистовствовал молодой человек. – Что когда пищит медленно, то пожалуйста, но как только запищит активно, то жди следующего светофора. Если и на этот не успеешь, стой и жди следующий.
- Учили, - виновато сказала она. – Но я не запомнила. У меня хорошая память, вы не думайте. Просто я немного испугалась. А когда пугаешься, то начинаешь путать все. Вот я и…
Он тяжело вздохнул, переводя дух, потом улыбнулся кротко и сказал, сбавив тон на милость:
- Да ладно. Чего уж там. Пойдем, выпьем кофе.
- Я не пью кофе.
- А что ты пьешь?
- Морковный сок.
- Вот те раз. Ну, тогда пошли пить морковный сок.
- Нет, я не пойду с вами. Я вас не знаю. Мне просто нужно было перейти дорогу, а сок я могу и сама выпить.
- Для того, чтобы выпить сок, не нужно переходить дорогу. Кафе на этой стороне, в трех шагах от дороги.
Девушка задумалась. Она смотрела на объект, который уже нарисовала у себя в голове – молодой человек, дорогой парфюм и сигареты – похожий аромат витал дома в прихожей. И что-то знакомое, почти родное подсказало ей. Она сперва кивнула головой, а потом промолвила:
- Пошли. Только вы мне показываете, куда идти.
Они заказали два сока на летней террасе.
- А что морковный сок успокаивает? – спрашивал парень. Его телефон несколько раз звонил, но он не отвечал, губами произнес «подождет», только после понимая, что она этого не может увидеть.
- Да, почему зайцы любят много моркови? А-а. Чтобы не бояться. Они же трусишки.
- Да уж, - согласился он, посмотрел по сторонам, потом на часы и произнес, - Расскажи о себе.
- Что я могу рассказать о себе. Разве что, я катаюсь по Москве и не вижу ее. Бог отобрал у меня такую возможность. Зато я обладаю другими возможностями У меня понимаете слух идеальный. Я знаю, как звучит мой родной город, как падает дождь. Ездила в Питер, слушала его. А вот Москву так и не удалось послушать.
- То есть ты приехала сюда, чтобы послушать, как звучит Москва?
- Да, и мне почти удалось, но возникли проблемы.
- Какие?
- Я осталась одна.
В очередной раз зазвонил телефон.
-Как звучит Москва? – спросил парень, что-то набирая на аппарате. Вероятно, сообщение.
- Я понимаю, что она звучит как-то особенно. Многоголосо, но я не была в том месте, где главный запевала.
- Я знаю это место.
Она была интересной. Парень закусил губу. Он о чем-то думал. Она не могла этого заметить. Единственное она поняла, что от него идет приятный аромат туалетной воды, и голос был тоже не лишен мягкости, немного хриплый баритон говорил о мужественности. Это ей тоже нравилось.
- Хорошо, - наконец, сказал он, - я покажу тебе Москву, точнее дам возможность ее послушать, но перед этим мне нужна помощь.
Девушка захлопала в ладоши, забарабанила по столу, он успел схватить два стакана, чтобы оставить их целыми, но потом она замерла, словно поняла что-то и произнесла очень тихо:
- Я слепа. Неужели я могу быть полезной?
-Еще как.
Она странно хлопала глазами, казалось, что сейчас проморгая, из глаза выпадет та соринка, которая мешает ей видеть, потом кивнула головой. Парень продолжил:
-Понимаешь, босс, с которым мне нужно договориться – особенный человек. Он ходит с палочкой и очень сочувствует всем тем, кто лишен возможности видеть, слышать, ну ты меня понимаешь.
- Он лекарь?
- Можно и так сказать. Он в городе очень известный человек и попасть к нему на прием – очень непросто.
- Я не понимаю.
- Что?
- Ты хочешь помочь мне? Но как же я помогу тебе?
- Сегодня произошло непредвиденное. Я должен был доставить одного пациента к нему в клинику, но так вышло, что этот пациент успел договориться с другим врачом, понимаете ли он друг его жены. Хотя по качеству лечения тот во многом уступает. Но его нельзя было убедить. Он стоял на своем. В результате пациент был потерян, в какой-то степени по моей вине. И доктор поставил условия, чтобы я до часу дня нашел еще одного пациента. Вот я и подумал…
- Он будет меня лечить?
- Сперва, он познакомится с тобой. А там посмотрим. Он не волшебник и если есть надежда, то он помогает. Если же все безнадежно, то он говорит, как есть. Все просто.
- Ну что пойдем?
- Пойдем.
- Меня зовут Феда.
- Феодора?
- Да, но мама зовет Федой.
Они прошли к парковке, в двух шагах от кафе.
- Ну что, Феда, милости просим в мой транспорт, - сказал он. - Да, меня зовут Анатолий.
Они свернули в Плотников переулок, доехали да Гагаринского и остановились.
- Это здесь?
-Нет, пока мы не приехали, хочу тебе сказать, что этот человек очень солидный и желательно, чтобы вы поладили.
- Да ты не волнуйся, я всегда лажу с людьми.
- Прекрасно. Ну все.
Они проехали еще несколько кварталов, пара переулков, короткие по своей продолжительности и остановились.
- Приехали.
- Я тоже хотела сказать, что перед тем как встретить тебя, я собиралась уехать. Да, перед этим меня постигли неприятности с хозяйкой, да и моя помощница срочно выехала в Турцию. В общем, я осталась одна.
Анатолий вышел из машины, обошел, открыл дверь и помог Феде выбраться из машины. Они вошли в заведение, и сразу прошли к столу, парень как будто точно знал, куда нужно идти. Они присели на удобные диванчики. В уголке сидел пожилой мужчина, он наблюдал за игрой света и казалось был очень увлечен этим.
- Привет, - сказал он.
- Здравствуйте, - произнесла девушка и улыбнулась. Она смущалась, поэтому схватила за руку молодого человека. Анатолий смутился, похлопал по ладони и немного отсел.
- Откуда? – продолжал спрашивать мужчина одновременно очень приятным и в то же время слишком уверенным голосом.
- Из Выборга, - ответила Феда.
- Далеко забралась, - засмеялся он.
- Я здесь была у подруги, но я уже рассказывала Анатолию, что она слиняла в Турцию, а я осталась. Что делать? Но я так подумала, пусть я не вижу, но я же соображаю. Ходят же слепые, для них и специальные плитки положили. Все есть. Как-нибудь. Но там на площади я смутилась. Сложно было понять. Так хотелось в кого-нибудь вцепиться и пройти с ним хотя бы дорогу.
- Анатолий…ну что ж…наверное тебе тоже многое объяснил. Правда?
- Да, я все поняла. Вы лечите и даже спасаете безнадежных. Я слышала о таких и даже обращалась. Точнее не я сама, а моя мама. Только у меня все не так плохо. Я в отличие от многих слепых довольна. Мне нравится и вряд ли нуждаюсь в помощи. Да у меня и денег-то нет. Наверное, ваши операции стоят миллионы. Нет, я уж лучше похожу в своем выстроенным моим воображением мире.
Мужчина засмеялся, к нему присоединился парень – это немного смутило девушку и она снова вцепилась в его руку. Тот замер.
- Я думаю, нам нужно обсудить некоторые моменты, - сказал пожилой мужчина. Анатолий кивнул головой и они вышли из-за стола.
Пока они шептались, она улавливала аромат этого клуба. Он был не похож на привычные места, где она бывала. Она не могла видеть, как двое мужчин спорят между собой, что один пытается доказать, второй возразить и в результате босс махнет рукой и пойдет к столику, а за ним поплетется более молодой.
- Итак, юная леди. Мы решили и подумали, что попытаемся помочь тебе.
- И как же вы это поняли? Неужто можно вот так, без инструментов, да и я понимаю здесь нет достаточного освещения, чтобы досконально изучить мой случай.
- Вы забыли, милашка, что я вижу не так как все. Поэтому у меня такие хорошие результаты.
- Ну, не знаю. Я так привыкла к тому, что слепа.
- Я собираюсь помочь тебе. Разве тебе не хочется увидеть все, что тебя окружает. Прекрасные дома, природу, людей, которые с тобой рядом. Неужели тебе не хочется увидеть глаза твоего спасителя. Да, Анатолий нашел тебя и мне кажется это что-то значит. Ты столкнулась не с парнем, который переведя тебя через дорогу, исчез в неизвестном направлении. Ты повстречалась с ангелом, воплощенном в человеке. И этим ангелом оказался Анатолий.
Она крепко вцепилась в руку и то, что она начала перебирать его пальцы, как что-то инородное, неживое было странным.
- Каким образом вы мне хотите помочь?
- Мы сейчас поедем в одно место. Там мы проведем еще одно исследование. Потом проведем ряд процедур, поместим тебя в стационар и если будет все в порядке, то к утру сделаем операцию.
Феда еще сильнее сжала руку Анатолия, тот застыл, лоб покрылся испариной. Пожилой мужчина продолжал говорить:
- Сутки ты будешь спать, и потом ты станешь новым человеком.
- И это совершенно бесплатно?
- Да, для тебя это операция будет бесплатна.
- Но я не понимаю. Почему? Неужели я такая особенная?
- Дело в том, что тот пациент, которого я должен был сегодня лечить, заплатил хороший аванс и наши правила, что если человек внес и отказывается от лечения, то аванс остается у нас.
- Все равно, не понимаю. Я же должна, как и все заплатить.
- Моя репутация. Наша клиника под тщательным наблюдением. Постоянно отсылаются отчеты министру здравоохранения. Наши операционные не должны пустовать. И для нас уже не важно платит человек или нет, главное наша репутация. Она стоит дороже.
- Кажется я начинаю понимать. Если это так, то я согласна.
Мужчина улыбнулся, попросил счет, прошептал:
- А теперь мы можем идти. Спасибо…Анатолий, сегодня твоя помощь уже не понадобится. Ты славно потрудился.
Он взял за руку Феду, та приподнялась, не понимая, что происходит, сказала:
- А Анатолий с нами не поедет?
- Нет, он работает в другом отделе. Там достаточно и других специалистов.
Феда не отпускала руку.
- Я не знаю, - начала она неуверенно, - ты мне скажи, если ты мне скажешь, то мне будет спокойно. Тогда я поеду и не буду бояться. Мне только скажи.
Анатолий смотрел на это крохотное существо, которая пыталась ухватиться за его другую ладонь, но рука скользила по воздуху вхолостую.
- Ты же мне обещал показать…город. Я сама не увижу…или увижу, но все равно мне нужна твоя помощь.
- У моего коллеги сейчас другие дела, - серьезно сказал мужчина. – Он сейчас отправиться к другим тяжелобольным. Ты не представляешь девочка, сколько человек нуждаются в нашей помощи…ты не представляешь.
Анатолий не выдержал:
- Нет, она никуда не поедет.
Мужчина вздрогнул, резко направился к парню, тот отстранился, отошел на значительное расстояние.
- Конечно, поедет, - засмеялся мужчина, и в этом смехе была такая фальшь, которую почувствовала даже Феда. - Что ты такое говоришь? Если ты хочешь подвезти, то не надо. Ты итак сегодня наездил. Машине тоже нужен отдых.
- Я хочу сказать, что ей не нужно ехать, - настойчиво говорил молодой человек.
- Что ты делаешь?
- Я не хочу, чтобы ее использовали.
- Да кто ее использует?
- Вы, доктор.
Он схватил за руку Феду и пошел к выходу.
- Стой, - ты об этом пожалеешь. То, что ты сейчас делаешь для тебя будет самой большой ошибкой.
- Я так не думаю.
- Дурак, ты же не жилец.
- А мне побоку.
Они вышли из ресторана. Сперва очень спокойно, потом участили шаг и наконец побежали.
-Куда мы бежим? Почему не на машине? – задавала вопросы девушка. На что парень отвечал:
- А она не моя. И этот костюм тоже не мой. Кстати мое настоящее имя – Витя.
Она хотела разжать руку, но тот ее слишком крепко держал.
- Отпусти! – кричала она. – Ну, отпусти. Кричать буду.
- Поверь, - сказал он. – Ты должна пойти со мной. – он взял ее за другую руку и эта нежность, которую он вложил в эти слова, была особенной – она подействовала на нее.
- Так куда же? – спросила Феда.
Она задала ему вопрос, на который он не знал ответа. Но он не мог ей сказать, что не знает.
- Мы бежим туда, откуда ты сможешь понять звучание города, - сказал Виктор.
Они были на Красной. Замерли где-то посередине, окружив себя собором, ГУМом, башнями, людьми и песней, которая звучала прямо из сердца города. Запевали где-то в районе Васильевского спуска и поднимались на центральную площадь, где припевом разносились смех и биение часов.
- Неужели я здесь? – восторженно говорила девушка, сделал небольшую паузу и очень тихо произнесла. - А тот человек был не лекарь?
- Нет.
- И значит, он меня не вылечит?
- Нет, извини.
- Ничего, я уже привыкла. Мне кажется, что лучше не видеть, чем видеть такое. Закрой глаза.
Он закрыл глаза, и они прошлись по площади, как два слепых человека, которые видели намного больше, чем им пришлось увидеть до встречи на Арбатских воротах.
Начало в №№45-48.
Пикап
Гриша получил шанс участвовать в конкурсе клипов. Времени было мало, да и финансовая сторона тоже была не самой сильной стороной паренька. Было одиннадцать дней, четыре из которых сразу выпадали, Был под рукой друг, Володя, который работал в ночном клубе арт-директором. Именно клуб и хотели использовать под съемочную площадку. С понедельника по среду – клуб пребывал в запустении, с четверга - заряжался, вплоть до утра понедельника Камера была одна, освобождалась в выходные и как сопоставить эти несопоставимые вещи – начало недели, когда было реально работать над проектом и возможность снимать профессиональной аппаратурой, ни Гриша, ни Володя не знали.
Предстоящую дилемму они обсуждали второй день с перерывами на кофе и кратковременный сон.
- Мой дядя заведует клубом, - говорил Володя Гост, как его называли завсегдатаи клуба за то, что он всегда высшего сорта и госта тоже. - Но ты знаешь, сутенерский клуб, - при этом он так цинично все произносил, словно делал одолжение, что работает в таком заведении. - Приходят и снимают друг друга. За десятку можно с ней только кофе выпить, за большее уже валютой и в раза три больше.
- Я не хочу с ней кофе пить, я хочу ее любить. А если она будет против, то я попрошу открыть ротик.
У клиента был нестандартный говор. Он не говорил, а выплевывал слова. Они выпрыгивали, как отчаянные парашютисты. На что Володя отвечал:
- Тут такие девчонки бывают, невольно хочется одного – холостяком быть. А у меня как назло месяц назад свадьба была.
- Женился, не значит простился.
- А ты прав. Снимем твой клип, оттянемся по полной.
У него зазвонил телефон.
- Да, сейчас буду, - буркнул он в трубку и обратился к Грише, - Ты, посиди, а мне нужно решать вопросы с журналистами.
Он отошел. Володя обещал помочь с режиссером. Он сказал, что у него есть один на примете. Часы показывали три с четвертью. Договорились на три. Режиссер запаздывал.
Гриша качал головой, ногой, барабанил костяшками пальцев о заляпанный стол, смотрел на календарь с многочисленными датами и нагнетал обстановку. Песню он нашел. Она ему нравилась. В ней была вся его жизнь – и встреча с женщиной, которая его кинула, и первое тату, и авария, и то, почему он сравнивает жизнь с ночью, оставляя для дня – самое ненужное и неинтересное. Он поменял за последний месяц двух девушек, расставшись с каждой по причине непонимания. Первая не понимала слова – популяция, вторая – испугалась слепня. И первая, и вторая были отправлены на скамейку, но не запаса, а просто на скамейку. Гриша считал, что объект вдохновения не должен стоять под стеклом и радовать глаз и тело, он должен не только тормошить твои амбиции и взывать к беспокойству, он должен понимать. Понимание – это то, что он искал. Об этом, кстати, и была его песня. О том, что он ломал свою жизнь, чтобы понять себя и наоборот – он ломал себя, чтобы понять жизнь.
Вошел Володя. За ним вошли парень с девушкой. У девушки была камера. Это смутило Гришу.
- Сейчас они кое-что снимут, - сказал Гост. - Им нужно для своих телевизионных дел. Просто сиди. Вот коктейль. Угощайся.
Он поставил перед Гришей бокал с махито, подмигнул и вышел.
- А режи...ссер? – произнес парень, но Володя не услышал, так как гул новых дел вновь поглотил его. Молодые люди снимали комнату, напоминающую большой оббитый диван синего цвета, то и дело просили парня пить коктейль, иногда щелкали пальцами, чтобы тот услышал. А Гриша не всегда прислушивался к этой суете, так как думал о том, как его сочинение будет услышано.
- Радиостанции города Москвы взбудоражены – появился человек, которого можно смело отнести к сенсации. Он стал первым, кто в своих песнях поднял тему, которую до этого поднимали только классики. Шекспир. Можно ли Григория из града М отнести к Шекспировскому продолжателю.
Он приподнялся, взял в руки подушку и вытянув ее перед собой стал говорить с ней:
Ты смотришь на меня, когда я уснул
На мне пелена и заставленный стул
Я буду лежать, пока не буду замечен
А ты пеленать свои закрытые плечи.
Он не заметил, как журналисты ушли. Также он не услышал, как отварилась дверь и вошел парень.
- Что ты хочешь снять? – спросил тот, сел рядом и отпил из одиноко стоящего стакана с махито.
Гриша вздрогнул. Свет был неяркий, полумрак. Окон тоже не было, но он смог разглядеть молодого человека. Руки покрытые татуировками до самых плеч, кольцо в одном ухе, в другом – дырка. На голове шляпа, под которой наверняка красовалась татуировка.
- Я не знал, что здесь кто-то есть, - сказал Гриша.
- Я тоже. Меня зовут Влад.
- Гриша.
- Итак, Гриша…приступим.
Парень потер руки, улыбнулся, в предвкушении дивного рассказа, открыл рот, застыв ненадолго в такой мимике, начал говорить:
- Да, приступим. История такая. Я застаю свою дамочку в туалете, когда ее шпилит какой-то чел, я в гневе, оттаскиваю. Понятное дело драка, шпили-вилли, и все нормально. Месть совершенна.
Возникла пауза. Вероятно, Влад ждал продолжения. Он застыл в однообразной позе, собрав руки в замок и зажав его коленями, представляя предлагаемую картину.
- Это все? – спросил он.
- Да, а что? – спросил Гриша, широко улыбаясь. – Главное то, что история должна быть красивой.
- По-твоему, красиво, когда ты девушку свою…прямо в клубе…на глазах у….мерзко.
- Но в том то и дело, что она этого заслуживает, - воскликнул парень.
- В клипе важна идея. Если мы покажем то, что ты сейчас мне преподнес, то у нас будет только одна публика – те, кто жаждут мести. Второй пункт – наша идея должна чему-то учить. Она очень близка к истине, к проповеди, если хочешь.
- Я не хочу быть проповедником. У меня и песня есть такая, где я выступаю против церкви и ее канонов.
- Альтернатива? – прервал Влад. Тот пожал плечами. Режиссер повторил. – Альтернативный вариант.
- Другая история? – растерянно спросил Гриша. Ему это явно не понравилось. Он вновь открыл рот, застыл на этот раз на два мгновения дольше, за это время Влад успел заметить щель в окне и услышать разговор о ближайшем параде «нетрадиционных». Прошло две минуты, как клиент заговорил. - Она делает ему тату, происходит проникновение, ему нравится и он приходит к ней снова и снова. На нем уже живого места нет, а он все идет и не может остановиться. Страсть, чтоб ее.
Влад снова сделал паузу, дал шанс исполнителю еще что-нибудь добавить, но так и не дождался.
- А она что? – спросил он.
- Ей давно по-по, - речитативом проговорил Гриша. - Она же им воспользовалась. И хо-хо. А он в нее входит. И снова и снова…она превосходит в искусстве другого. Ему хорошо, но не знает он…
Влад поднял руку, допил остатки махито и произнес следующее, рассуждая на ходу:
- Любовь между ними невозможна потому, что она причинила ему боль. Страсть возможна, но как только он приходит к ней, он невольно вспоминает эпизод со станком и все сходит на нет.
- Но что для него боль?
Влад ущипнул его.
- Ты что?
- Тебе было больно?
- Ну да.
- Когда тебе делали тату, ты не меньше скулил.
- Вовсе нет. Да я и не помню.
- Тело помнит.
- Да ничего оно не помнит. После этого было немало положительного…
- Неправда. Боль запоминается лучше, нежели экстаз.
- Но эта реальна история. Я ее не выдумал. Я действительно делал тату – на ноге, вот две латинские надписи, на правой и на левой – «Vita sine libertate nihil», означают –«Жизнь без свободы – ничто».
- Итак…история, - настаивал Влад. Он смотрел на Гришу, рассматривая его, как детектив изучает объект подозрения.
- Ладно. Сюжет. Драка в клубе. Я хочу, чтобы драка и секс стали чем-то общим. Чтобы они перекликались.
- Ты хочешь сказать, что удовольствие и боль могут пересекаться?
- Именно.
- Тогда я отказываюсь работать с этим. Понимаешь, я как врач, который давал клятву, что он не причинит вреда. Так и здесь, я дал клятву, по которой я ни в коем случае не ввязываюсь в сценарии, в которых будет насилие в большей или меньшей степени.
- Так что же ты мне мозги парил? – с досадой в голосе сказал Гриша.
- Я думал, что мы с тобой сможем договориться.
- У меня сроки поджимают.
- У тебя слишком, как бы тебе сказать, неприемлемо.
- Что именно? – вскочил парень. - Я готов убрать лишнее. Неприемлемое. Что? Ты только скажи.
Влад задумался. В этот момент заглянул Володя, удостоверился, что все в порядке и подмигнув Грише, показав знаками, чтобы ретируется, так как должен идти. Когда он ушел, режиссер положил руки на стол, словно собирался показывать фокусы и сказал:
- В общем так. Мне нужно три-четыре дня, чтобы написать сценарий. Я сам позвоню.
- Три-четыре? – переспросил Гриша.
- Оптимальное время. День–два собрать все идеи, три или четыре – найти ту самую, которая твоя. Понятно?
Он согласился на эту авантюру. Ему нужна была эта работа. Оплата – копейки, но это должно помочь ему забыть о том, что произошло в прошедшую субботу. Зарезали его друга. Как животное. Только сегодня он проходил мимо киоска с шаурмой и наблюдал, как лоснящийся повар срезал тонкие пласты с мыса на вертеле. Его стошнило. Похороны прошли в ужасную погоду. Лил дождь и он подхватил легкую простуду. Всю ночь он пил водку и проснувшись днем, едва вспомнил, что должен был прийти по назначенному адресу. Немного опоздал. Хорошо, что на столе стоял бокал с махито. Его немного перестало трясти. Клиент ему был противен. Он смотрел на него и думал о том, как он напоминает убийцу. В нем был пустой взгляд, агрессия и его слова выстреливали как пули из мелкашки – не на смерть, но с болезненным ощущением. Влад держал себя в руках, Он сорвался на похоронах, крикнул в гроб «безумие – то, что ты уходишь так рано», отчего родители этого парня оцепенели и долго не могли отойти от могилы. Теперь он должен написать сценарий, в котором фигурирует плохие и хорошие. Как ни хотел он этого избежать, понимал, что нужен конфликт злодея и положительного героя.
Прошло три дня. Гриша ходил по городу – сидел на бульварах и ждал. Его телефон был включен, да и он был готов преодолеть любое расстояние ради своего будущего. Наконец Влад позвонил. Он тихо сказал «приезжай», назвал адрес и Гриша помчался. Тот жил в старом доме Трубной и, парень, поднявшись по спиралевидной лестнице, позвонил.
- Сыночек, это тебя, - услышал он женский голос. Дверь открылась - на пороге стоял Влад, на нем был вязаный свитер темно-зеленого цвета, на лице трехдневная небритость, в нос ударил аромат вареного кофе. – Проходите, - продолжил женский голос откуда-то из дальней комнаты. – Сыночек, угости гостя сырниками.
Влад сконфузился:
- Мама, не надо. Извини, ты же не будешь есть?
Гриша повертел головой. Они прошли в комнату. Гриша так и не понял сколько комнат было в квартире. Четыре или пять? Комната Влада была окружена полками с книгами. Книги были кругом – на столе, на полу.
- А что это?
- Как что? Мысли тех, кто мне помогает.
- То есть, это ты с ними все эти дни сидел, пил кофе и сочинял сценарий?
- Можно сказать и так.
- Но почему не с живыми людьми. Получается то, что ты с мертвецами кофе то пил.
Влад замер. Он не мог выносить этого слова. Все разговоры о загробном мире в последнее время стали запретом. И сейчас клиент говорил об этом, как будто для него это было обыденной темой.
- Нет, ты не прав, - возразил парень. - Я пил кофе с самыми живыми.
- Не понимаю, - сказал Гриша, вновь открыл рот, словно это ему помогало понять сказанное.
- Ты читал «Три товарища»?
- Нет.
- «Фиесту»?
Гриша покачал головой.
- «Мастер и…
- Да у меня времени нет, - перебил парень. - Мне кажется, что мне это только будет мешать. Народ сейчас не хочет умных речей – им подавай грубость, жизнь, которая есть у них. Им не нужен хэппи енд.
Влад вспомнил, как его друг, Кеша, говорил о своем будущем. Он думал, что жизнь бесконечна и впереди ждет столько всего, что «готовь короба», говорил он, «да помассивнее». Про «счастливый конец» никто никогда не задумывался. Ведь не важно, каким он будет – радостным или не очень, главное, что это «конец». Уже печально. А они были слишком молоды, что задумываться об этом.
- А что нужно? – спросил он.
- Эпатаж. Чтобы было убийство, секс – то, что возбуждает. Если их будет возбуждать клип, то, следовательно, и я и моя песня не потеряются.
«Убийство» было произнесено с двойным цинизмом. Влад сморщился, проглотил слюну и прошептал тихо:
- А что сейчас только расчленение тела дает положительные эмоции и трах на атласных простынях?
- Крайность, в которой человек либо погибает, либо возрождается – показывая только это, мы соберем нужную публику в достаточном количестве.
Кладбище пахло сыростью. И не важно, как ты одет, всегда будет зябко. Народ плачет ровно столько, сколько нужно дойти от могилы до автомобиля, терпеливо ждет часа, когда наступит время для разговора на посторонние темы. Полтора года назад хоронили друга, погибшего при загадочных обстоятельствах в горах, сейчас обстоятельства ясны и преступник отбывает наказание, но горечь одинакова и в первом и во втором случае.
Влад посмотрел на Гришу, вздохнул, хотел было сказать, опустил голову, прошло пять секунд, поднял, вздохнул еще раз и произнес:
- Сценарий не получился.
Гриша не понял.
- Как так? Ты же сказала мне, что тебе нужно три дня. Я тебе дал их. Через несколько дней нужно уже монтировать отснятый материал, чтобы успеть к следующей пятнице.
- Прости, но я ничего больше не смогу сказать.
- Ты же работал. Думал. У тебя наверняка что-то есть. Покажи.
- У меня ничего нет.
- Что ты со мной делаешь? Я больше ни на кого не надеялся. Только на тебя.
- Я тебя подвел.
- И ты так спокойно об этом говоришь?
- Я говорю об этом так, как считаю нужным.
- Но здесь нужно мне, а ты…блин, со своей клятвой мне жизнь хочешь запороть.
- Не думал даже.
Вошла мама. Пожилая женщина в халате и тапочках с загнутым носом.
- А вот и сырники, мальчики. Угощайтесь. Меня зовут Людмила Семеновна. А вас как?
- Гриша, - буркнул парень.
- Григорий, чем же вы занимаетесь?
Тот пожал плечами и сказал:
- Мое занятие назвать не так просто – что между убийством и насилием.
- Вот как. И что…вам нравится?
- Да, очень.
- Ну хорошо, мальчики, вы сидите, а я пойду. У меня цветы…
Она вышла.
- Хорошая у тебя мама, - сказал Гриша. – Добрая. Ты не такой.
- Почему?
- Прости, ты похож на нее, но ты не такой. Я пойду, ладно.
- Иди.
Дверь хлопнула. Влад вышел на кухню.
- Ну и как твой сценарий? Прошел?
- Нет, мама. Ему не нужен мой сценарий.
- А мне он так понравился. Мне даже показалось, что мы его вместе писали. Не зря ты меня сегодня в три ночи разбудил и читал его до утра. Как здорово. А что ему не понравилось, он сказал.
- Нет.
- Может быть, ему не понравились сцены в парке или на балконе.
- Нет, мама.
- Тогда не знаю. Странный он. И песни у него наверное странные.
- Обычный.
- Не знаю, в моей молодости…
- Мама, ты у меня еще молодая.
- Уж и не знаю…не понимают же. Когда не понимают, начинаешь понимать, что стареешь.
Мама потрогала свои морщинки, словно проверяла не образовались ли за последнее время новые и вздохнула так же как и ее сын, который в этот момент смотре в окна и слышал как красноречивые старушки ругают молодеешь за сломанные скамейки и поцарапанные стены в подъезде.
Постояльцы
Эту квартиру я мечтал сделать студией. Но делать ремонт – это означает ломать историческую ценность и я не посягнул. Тем более, что моя работа была связана с перемещением по всей стране (вожу документы) и я не был так сильно привязан к этой квартире. Моя двоюродная сестра согласилась пожить у меня. Через неделю поступил первый звонок. От постояльца. Мы с ней договорились, что она будет принимать постояльцев по своему усмотрению, но обязательно отчитываться мне. Прошла неделя. От нее не было звонков. Первым позвонил жилец. Вероятно, своим молчанием она пыталась скрыть пребывание живущих, чтобы заработать на этом. Весьма хитрый ход, но я во время пресек.
Жильца звали Егор. Он был из Самары и приехал в Москву, чтобы найти самое недорогое жилье. Он поспорил с кем-то из своих друзей, что сможет найти жилье за миллион. Мне он говорил о том, что не совсем доволен условиями жизни. Я, проживший в этом доме без малого тридцать лет, вкусив сладость и горечь этого старого, но уютного дома, не понимал, что может быть не так. Ответ его был лаконичен:
- Хозяйка…
Что касается моей сестры, то она была не сахар. Воспитывалась в интернате, мать пила, рано выскочила замуж, уже в восемнадцать был годовалый парень на руках. Парня звали Никита. С ним я находил общий язык. Наш первый разговор расставил все точки над «i».
- Я не лялька, - сказал он гордо. - Я мужик.
В доме не хватало мужика. Не смотря на то, что квартира была в центре, на Петровке, она была в аварийном состоянии. Я там долгое время не жил, мечтал о ремонте, но так и не успел его сделать. Туалет не работал. Раковина стояла на трухлявых опорах, стены были в разводах, а газовая печка при выключении шипела и выпускала столько угара, что порой хотелось жить с открытыми окнами, а печку не включать никогда, даже зимой.
- Что хозяйка? – спросил я Егора, которого явно что-то не устраивало.
- Она закрыла меня в комнате и сказала, пока я не заплачу за месяц вперед, не выпустит меня. Хорошо, что я нашел здесь записную книжку…извините, пришлось залезть в ящик стола, у меня не было другого выхода. Что мне делать?
Я не знал, что Оксана может применить такие суровые методы. Два раза она брала кредит, за ней гонялись банковские кредиторы, звонили, она давала наш адрес и беспокоили нас вместо нее. Три раза она подвергалась нападению, но благодаря своей комплекции (она была фактурной дамой), выходила сухой из воды.
Парня я спас. Поехал на Петровку. Открывает Никита.
-Привет, - говорит он. – Мама занята. Приходи позже.
- Позволь, - сказал я и вошел в квартиру. Оксана сидела на кухне с каким-то парнем и пили чай.
- Что происходит? – спросил я.
- А что? – встрепенулась сестричка. – У нас все хорошо. Вот, познакомься, Егор, мой старый знакомый, зашел в гости.
- Значит, он просто знакомый. А не постоялец.
- Он поживет пару дней, а потом уедет. Правда, Егор?
-Да,- тихо сказал он.
Я вышел с сестрой на балкон.
- Мне что перечислить?
- Не надо, - сказала она. – Мне деньги нужны. Понимаешь, у моего бывшего проблемы. Он на девочку руку поднял, своей новой жены дочку. У той серьезные увечья, будет суд. Мне деньги нужны на хорошего адвоката.
- Он же в прошлом.
- Нет, от него у меня сын.
Я ничего не сказал, ушел, но через несколько дней позвонил еще один постоялец. Звали его Толик. Он был из Архангельска, приехал на день города и подзадержался. У него был не менее взволнованный голос.
- Хозяйка…
Да что ты будешь делать. Он мне рассказал о том, что происходило за эти три дня, пока меня не было. Их было двое, Толик и Костик. В первый же день Оксана подошла к ним с просьбой.
- Туалет почините?
-Хорошо, - отозвались они. Починили туалет и даже прибили полку, которая могла со дня на день упасть. Вроде все хорошо, значит будут льготы, - подумали они. Но не тут-то было. Через два дня, она потребовала с них плату за свет.
-За свет заплатите, - сказала она.- У нас примерно набегает около двухсот пятидесяти.
Парни сконфузились.
-Но мы же туалет чинили, - сказал Костик.
- Вы для себя его чинили, - громко сказала Оксана, подводя черту под их словами.
-Но мы и на улице привыкли, - сказал Толик.
-Что же вы на улицу не ходите? – сказала она. – Вон там прямо на детской площадке. Вот соседи рады будут.
В этот раз я не стал делать облаву, просто позвонил, правда, никто не ответил, но я оставил сообщение на автоответчик, чтобы она перезвонила мне, как только возможно. Она этого не сделала. Звонок был. И был оттуда, из моей квартиры. Я услышал мужской голос. Это был Толик. Следующий этап их знакомства продолжился ночью. Оказалось, что Оксана подняла их среди ночи, они вскочили.
-Что такое?
-А ну вставайте.
- Что стряслось?
-Вы молоко в холодильник не поставили.
Толик печально говорил, что это продолжалось несколько ночей. Молодые люди научились ставить продукты в холодильник и убирали даже чай.
Я слушал Толика и чувствовал себя психотерапевтом для постояльцев, остановившиеся у меня, чтобы подлечить нервы. Следующей ночью позвонил Костик. Он говорил дрожащим голосом, что он запер ее в туалете. Что Оксана уже час как сидит там и стучит по трубам. Я ринулся на Петровку. Сестру я вызволил, она была в бешенстве, но увидев меня, сдержалась.
И снова мы стояли на балконе.
- Что на этот раз?
- Они привели девушек.
- И что?
- Как что? Они там песни пели, ну я им и пригрозила. Раз сказала, второй. Пришлось им своих девушек до дома провожать. Разве не правильно? Я же о порядке думаю. А Толик не выдержал, пришел и высказал. Сказал, что я не права, ну я его и треснула, что было под рукой, а Костик меня в туалет затащил и закрыл.
- А что под рукой-то было?
- Доска разделочная.
Оксана плакала. Я редко видел ее плачущей, она была всегда очень сильной и никогда не показывала своих чувств. Но сегодня она не сдерживалась, даже не пыталась. Я обнял ее и сказал:
- Они же такие же люди. Почему бы и к ним относится так же, как и к другим.
- Они наглые.
- А ты?
- Я …
- Но ты ведь тоже одна из них.
Это ее обидело.
- Но я же…
- И я тоже, такой же. Все мы постояльцы в этом мире. Да, зашли в эту жизнь на некоторое время. И как хочется, чтобы в той жизни и хозяйка была добрая, и комнаты уютной, светлой.
Оксана молчала. Никита появился в проеме.
- Мама, а дядя Толик снова говорил по телефону.
Она так сердито посмотрела на него, но сдержалась.
- Мам, ты чего? – переспросил сын.
- Закрой дверь, - сквозь зубы сказала сестра.
- А дядя Егор снова сегодня…
- Закрой дверь, - рявкнула она. Никита закрыл дверь, испуганно отстраняясь.
- Прости меня, - сказала она. В уголках глаз появлялись крупные слезы. Я обнял ее и сказал:
- Да ничего. Мы же одна семья.
- Я никогда не задумывалась о том, что мои поступки могут быть неправильными. Мне не с кем было советоваться.
- Советуйся со мной. И не только
- Да с кем еще можно.
- С постояльцами.
Она улыбнулась и поцеловала меня. Я не очень любил нежности и поморщился.
Сиделка
Ей было за пятьдесят. Ирина. Серьезная, порядочная женщина. Она была очень пунктуальной. Как только кукушка открывала створку и показывала свой деревянный стан, то она появлялась на пороге.
-Ждали, - вопрошала она и знала, что ее ждут. В последний раз - ждал старик. Он сидел на кровати и грустно смотрел на тазик, в котором была его мокрота. Когда она стояла перед ним, он вел себя немного по-детски, капризничал и жалел себя. Но главное, что говорил, что не доживет до нового года, а так хочется посмотреть телевизор ночью. Именно ночью телевизор смотреть лучше всего. Днем он говорил все на меня смотрит – стены, потолок, стол, книги, сервант и кажется, что они над ним глумятся, а ночью темнота скрывает и ты более защищен.
-Ты того, не надо умирать, - говорила она, - а то у меня работы не будет.
Три месяца Ирина ухаживал за стариком. У того был рак горла, удалили гортань, в голе была дырка и он говорил шепотом. В комнате стоял неприятный запах, если долго не проветривать и дед, которому было без одного семьдесят лет, решил, что он уже безнадежен и готовил себя к уходу на тот свет. Когда приходила Ирина, у него всегда были занавешены окна, а старик лежал в странной позе, словно на смертном одре, приговаривая молитву. И сейчас, когда она пришла, в комнате было темно, стоял тошнотворный запах, старик не спал, но притворился спящим – она это знала. Поэтому подошла к нему, погладила по голове и спросила:
- Меня что встречать не будешь?
Старик заворочался. Это на него подействовало. Он не был равнодушен к Ирине, к ее заботе, теплу и пусть у него было трое детей, но и к ним он не чувствовал того тепла, которое испытывал к женщине, приходящей к нему несколько месяцев и отдававшей себя без остатка.
- Ну, слава богу, а я уж было подумала, что мне не рады в этом доме. Но вижу, что ошиблась. Кавалер наш проснулся и встречает меня своей лучезарной улыбкой.
Ну как здесь было не улыбнуться. Старик присел, поднялся, перешел на стул и сгреб крошки со стола, а скомкал какой-то лист, на котором было что-то написано. Ирина догадывалась, что это письмо, которое он хотел оставить после своей смерти. Он его писал уже на протяжении месяца и каждый раз мял и выбрасывал, переписывал и снова мял – так случилось и сейчас.
- Я уберу, - сказала женщина. – Столько бумаги. А почему простым карандашом пишешь. Я тебе цветные куплю и ручку.
- Моим все некогда, - сказал он и махнул рукой в сторону темного окна. – Вчера сказали мне, чтобы я на выходные погулять вышел, на весь день. К ним гости должны прийти. А я боюсь. Я уже год как не выходил никуда. Я и по лестнице-то боюсь спуститься. А на улице куда идти, куда…
И он заплакал, так же тихо как говорил. Ирина его успокаивала:
- Ничего, до выходных еще есть время. Там что-нибудь придумаем.
Дети у него были, но отношения между ними были натянутые. Они все ждали его смерти, а он не хотел огорчать их и поэтому тоже себя готовил к этому. Он жил у младшего сына, когда был еще в порядке и его беспокоил только кашель. У сына появилась семья, родился ребенок, они планировали второго, и им стало тесно вместе. Они уже поговаривали о доме престарелых, или хотели найти дом в деревне и отправить его туда, был у них один на примете, раз в месяц навещали бы, во всяком случае так говорили, но старик был непреклонен – он хотел, чтобы его жизнь оборвалась здесь, в родном доме. Не смотря на их уговоры, ничего не подействовало и отношения накалились до такой степени, что даже ребенок стал говорить о том, что когда ты дедушка умрешь, я займу твою комнату. Ирина была свидетельницей, когда сын приходил очень поздно, брезгливо смотрел в сторону комнаты с отцом, поплотнее ее закрывал и только тогда мог чувствовать себя комфортно. Жена его тоже не могла переносить тяжелого запаха, хриплых звуков и была первой по переселению старика.
- Моих детей женщины испортили, - говорил он. – У первого – жена – учительницей работает. Что это за работа целый день кричать на детей. Вот она и моего Ваську строит. А он, малодушный, хоть бы что сказал в ответ. Да, ладно, говорит, мне не жалко, пусть. А то, что она веревки из него вить начинает, он не замечает. Вот…Моя средняя тоже не по уму выскочила. За актера. И что? Что хорошего их ждет? Он будет гулять, она за ним – по кабакам бегать, искать и на себе, как санитарка, выносить. А этот тоже. Жена – бухгалтер. Вот она все и рассчитала – как сделать так, чтобы отца родного со свету сжить.
Ирина подошла к нему, погладила по руке, тот задрожал и медленно приподнял голову, словно ждал, что она сейчас скажет такое, от чего все изменится – и дети, и жены и их дети.
- Они тебя любят, - сказала женщина, - только не могут свою любовь правильно выразить. Понимаешь, мой дорогой, мы-то с тобой уже пожили на этом свете достаточно, чтобы знать, как и где нужно сказать, сделать. Мы-то опытные, а они, так, дети.
- Так сколько же им детьми-то быть? – прошептал старик. – Боюсь, не дождусь я этого. А я хочу при жизни получить то самое тепло, которое им когда-то давал
- А они дают тебе это тепло. Только ты почаще смотри на них. Говори им хорошее. Например, читай каждый день «комсомолец» и рассказывай им…
- Они не будут слушать.
- Будут. Понимаешь. Молодые – им скучно, когда ты просто лежишь. У меня муж такой был. Он не понимал, почему его родители лежат. Не важно, болеют они или нет. Отец любил завалиться после работы с кроссвордами, а мать с клубком и…могли целый день без движения. Он раз сказал, два. А потом взял, вынес мать во двор, потом отца вывел, едва до скандала не дошло. Они сидят, тут соседи стали подходить, разговорились, до заката сидели и разговаривали. Сейчас заставишь их лежать. Они сейчас в свои семь десятков любому молодому фору дадут.
Дед смотрел на Ирину и глубокомысленно молчал. То, что она говорила, было похоже на сказку, но в то же время в ее словах нельзя, да и не хотелось сомневаться. Он стал вспоминать отношение с детьми, что сам порой ворчал, не пускал в комнату, когда те стучались. То есть было то, из-за чего не только придешь в раздражение, а то и во что-то большее.
Однажды Ирина пришла на день позже, так у нее сложились обстоятельства. Когда она пришла, то в комнате было такое, отчего хотелось не только зажмуриться, но и бежать куда дальше. Тошнотворный запах, грязь, сорванные в нескольких местах обои, грязная посуда, тарелка с нетронутой кашей. Старик лежал укрывшись с головой. Он понимал, что пришла Ирина, поэтому еще сильнее отвернулся и уткнулся в стену. В комнате было темно.
- Ты что, к тебе сосед хотел на рюмочку прийти, а ты… - сказала женщина, раздвигая шторы. Комната осветилась. Старик сразу оживился, задвинул под кровать тазик и вытер усы.
- Только что его видела. Говорю, как поживаете. А он – ничего, вот собираюсь в гости к нашему Митричу зайти. С бутылочкой.
Митрич светился. Он сжимал в руке махровое полотенце, пытаясь из него сделать мяч и смотел на свои ноги, двигая энергично пальцами.
- Вот правильно. Посмотри на себя. Запустил. Сколько я не была? Два дня? И это за два-то дня ты таким стал. Нужно будет и себя в порядок привести, да и дом тоже. Так ты давай брей свою бороду, а я пока на кухне что-нибудь приготовлю. Ты, небось, голодный. А?
Он пожал плечами.
- Понятно, - ответила Ирина. – Значит голодный. Ну, все времени у нас немного. Полчаса, а то и меньше.
Митрич встал, посмотрел на будильник, смахнул паутину с окна и открыл его. Сиделка наблюдала за ним, улыбаясь. Она тем временем готовила солянку, делала нарезку (пришлось немного потратиться) и стучала в стенку соседу. Тот вы шел на балкон.
- Семеныч, подсоби, - сказала она выглянувшему старику по соседству. – Митрич тебя в гости зовет. На бутылочку. Приходи. Да, прихвати с собой еще одну. Ну, мало ли, не хватит.
Старик кивнул головой и пошел наводить марафет. Ирина вернулась к своим заботам параллельно наблюдая за процессом перевоплощения старика. Тот одел чистую рубашку, брюки, нацепил медали, подошел к зеркалу.
- Сперва в душ, - пропела Ирина и Митрич услышал. Послышался шум включенной воды и песня, едва уловимая, но точно – она звучала.
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью.
Мы – воплощенье собственных надежд…
Старик знал про это, только наверное забыл. Он тоже был юн и сидел за партой, рисуя на полях тетради разных смешных человечков, которые означали разное, но прежде всего то, что он не такой простой, как все, что он еще покажет этому миру, что он не только может спокойно сидеть за партой, дайте ему возможность и он себя проявит, как никто никогда не проявлял. После школы он работал на металлургическом заводе, затем чинил шасси на аэродроме, был лесником и наконец, стал работать в ЖЭУ. Там он свой голос и сорвал.
В дверь позвонили.
-Ждали, - на пороге был сосед. В его руке была бутылка, он прошел в комнату, поздоровался с Митричем ( тот был уже при параде), похлопал его по спине и сказал:
- Давно мы с тобой не виделись.
И действительно гостей старик не принимал давно. Как только с ним произошла эта оказия, от него отвернулись многие, но в основном по причине его замкнутости. Он закрылся, не подходил к телефону, а когда кто-нибудь из его друзей приходил, был холоден и равнодушен. Так постепенно в течение года, он остался один и только дети, которые как вороны кружили над ним, мечтая только об одном. Сосед уважал Митрича. Он часто обращался к нему по поводу ремонта, да и гараж ему удалось выбить опять же с помощью него. Но не поэтому он ценил его. Он говорил, что в нем есть то, что утратили многие люди. Это такое человеческое бескорыстие, которое как золото. И он это золото раздает. Только в последнее время ему тяжелее это делать, но это не значит, что оно в нем поубавилось. Ничуть. Просто теперь ему стало сложнее ходить к людям, но если они сами будут это делать, то другое дело. К нему не ходили – Ирина это знала, поэтому понимала, отчего старик такой хмурый. Когда–то работала на скорой помощи, видела многое и с каждым больным, будь то самый безнадежный, который уже уходил, она разговаривала. Ему остается жить пятнадцать секунд, она ему говорила – то, что чувствовала, то, что ему нужнее. И несколько раз она приводила в чувство своим голосом, обычным прикосновением к руке – пожатием, она словно находила ту самую точку, от которой зависит жизнь человека.
- Сейчас на твоем месте такой лопух сидит, - начал сосед. – Я недавно пошел к нему документы переоформить на гараж, так он говорит, что ему некогда, что нужно будет подождать до следующего квартала. Разве так можно?
Митрич поднял руку и прошептал:
- Я позвоню, если хочешь.
- Правда? Ты это сделаешь. А тот там такие бюрократы нынче сидят. Им же что надо – мзду. Они без нее не могут. Рука не поднимается. Вот люди.
- Странно, я здесь на пятом этаже, а они на первом, подо мной. Получается, что я все равно, выше них сижу.
- Ты всегда был выше.
Митрич ощутил забытое чувство. То самое – с головокружением. С дыркой в горле. Он говорил, а все выплескивалось – то, что они пили, при эмоционально всплеске.. Не смотря на это, он улыбался и был очень счастлив.
Ирина стояла на кухне и наблюдала, как в окне идет через детскую площадку мужчина, держит за руку ребенка, что-то ему приговаривая. Она улыбнулась, мешала пельмени и напевала ту саму песню, которую пел Митрич, только на свой лад:
Мы рождены чтоб сказку сделать…
В комнате продолжалась беседа. Старики говорили об Наполеоне, примеряли на себя его возможности и думали о том, могли бы они сами взять на себя такие полномочия, чтобы управлять страной.
Раздался звонок. Это был его сын. Он вошел в комнату с пакетом, из которого торчали банановые носики и зеленый лук. Эта картина ему явно не понравилась. Сперва он не мог проговорить ни слова. Все стоял, смотрел на своего отца, соседа, искал глазами Ирину.
-Папа, ты что сидишь, - спросил он наконец. – Я не думал, мне казалось…а где…мне нужно…
Сын, этакий долговязый детина, метр девяносто был смешон. Он разводил руками и смотрел на отца, который по его мнению был…тот же улыбался и уминал пельмени, смертельные для него, по их мнению.
- Вы пьете? – продолжал сын.
- Да. Присоединяйся.
- Тебе же нельзя.
- Мне можно
Вошел мальчик. Он ввел в квартиру пса. Фокстерьер. Тот лаял и безостановочно вертел головой. Мальчик его гладил и смотрел на картину маслом. Все застыли. Ирина вышла из кухни. Пес вырвался.
- Дарик, стой, - крикнул ребенок, но пес уже бежал по дому и определил свою цель.
-Нет, - крикнул дед. Пес бросился на него, подмял под себя, со стола слетели тарелки. Дед улыбнулся и этот фокстерьер стал его облизывать. Точнее то место на шее, откуда текла жидкость от пельменей.
- Дедушка, ты жив? – спросил мальчик, осторожно отводя пса. Тот с явным недовольством отошел от старика, посмотрел на него, продолжая облизываться. Как это принято у собак – они могут еще час облизываться после съеденного обеда. Тут был не обед или…
- Жив, дорогие мои. Мне еще хочется на твоей свадьбе погулять.
- Ну, батя сколько можно, - возразил сын.
- Вот так. Они ждут моей смерти, а я…
Этот инцидент окончился печально. Правда внук теперь по-другому взглянул на своего деда. Но сын был непреклонен. Он высказал Ирине много неприятного, закончив свой отчет:
- Эх…Ну, зачем же вы. Мне придется вас уволить.
- Я не могу уйти.
- Я вам заплачу за те дни, что вы у нас отработали…
- Вы не понимаете. Я не могу его оставить.
- Вы не справляетесь.
Старик спал. Около кровати лежала стопка книг. В основном одни детективы. Ирина читала старику, да с таким интересом, что тот внимательно слушал, открыв рот, периодически вздрагивая от сюжетной линии, которая неожиданно вела в темные переулки, выхватывала нож или заставляла кричать от паранойи. Некоторые книги она выделяла. Например, Агату Кристи старик меньше любил, зато Конан Дойля он слушал с таким интересом, что забывал про свое недомогание. Он пытался и сам пересказывать сюжет, пусть у него это с трудом выходило – голос был хриплый и тихий, но он старался и у него порой выходило так натурально, что Ирина аплодировала его упорству.
Сейчас он спал. Сосед ушел, и вроде бы Ирине тоже было пора, она не хотела уходить. Она не знала, что сможет предпринять, чтобы не оставить его, но знала, что точно что-нибудь придумает. Не зря она читала так много детективов.
Современные папаши
Парк Горкого. Полдень. Солнце уже жарит, и мешает движению. Все переходит на более плавный тон. Почти убаюкивающий. На детской площадке оживление. Дети играют в песочные игры, таскают друг друга за волосы и вызывают друг друга на дуэль. «Если ты не трус, ты будешь бороться со мной, - кричит малыш. Второй пытается отстать от назойливого прилипалы и он спасается фразой «я устал». Девочки катают коляски. Мальчуган бежит по самым грязным местам и пытается обновить чистый костюмчик героическими следами.
Изо дня в день приходят разные люди. Они гуляют просто, выгуливают собак, детей. И те, и другие, и третьи находят себе собеседника. Больше всего в этом нуждаются…папаши. Да, все правильно, однажды в один из будних дней в центре самого центрального парка в городе встретились мужчины. И не просто встретились. У каждого была коляска, в которой сидел ребенок. Они пели, разговаривали, лениво смотрели на окружение, пока не произошла встреча.
Первый смотрел на остальных, не желая начать, но понимая, что никто не решается начал говорить:
-У меня есть жена, будет третий ребенок. Но, как ни странно, я уже как третий месяц живу у матери и жду, когда придет срок. Только он что-то не очень торопится.
-Ты ж не холостой.
-Да, я женат. Но, понимаешь, какое дело. У меня жена круглая. В смысле округлилась благодаря мне. Ну, беременная. А я если вижу…так у меня отторжение наступает. И в еде, и во всем. Поэтому на несколько месяцев мы расстаемся
-Не понимаю.
-Да все очень просто. Живем то мы с ней душа в душу. Завидуют нам. Но как только круглые дни я из дому. Тут дело в том, что мама у меня повитухой была и бывало брала меня с собой. Ну, я и дожидался ее. Но как-то раз не выдержал и заглянул за шторку. То, что я увидел, я помню…у нее руки были в крови, а в руках орущий ребенок. Я выбежал и долго не мог надышаться. И вот какая штука, как только я смотрю на жену, на живот, то у меня перед глазами та самая картина.
- А ты перед тем как с женой встретится фильмы определенного содержания посмотри. Помогает.
- Ты думаешь?
-Думаю-думаю. Они тебя зарядят в нужном направлении. И как только ты ее увидишь, то перед тобой будет не та картина из детства, а то, что ты увидел в последнем фильме. Ты меня понимаешь.
- Да, но я сроду таких фильмов не смотрел. И когда же мне это делать? Телевизор большой. Полтора метра. Страшно подумать, что будет, если я включу там. Это же все будет крупно. А перед этим нужно купить диск. А где они продаются, я и не знаю.
- Я тебя скажу где, пойдешь, скажешь от меня и тебе еще сделают скидку.
- Знаешь, я наверное не стану. Ну осталось всего пару месяцев. Это немного. Полгода выдержал, даже больше и эти месяцы…как-нибудь.
- И жена спокойно относится к этому?
- Она все знает. А как же? Я ей все рассказал. Теперь мои проблемы и ее тоже. Она конечно сперва не понимала, говорила, что будет специальную одежду носить, и не могла понять, почему я на первых порах не мог дома жить. А я ей – не могу, уже вижу.
- А ты случаем не гуляешь?
- Да что ты, она у меня первая. До свадьбы только поцелуи были, да и то неумелые какие-то. Она меня всему научила. А я от нее бегаю. И стыдно бывает. Кому расскажешь, не поверят. Но мы и не рассказываем. Если кто спрашивает, что это твоего не видать, говорит, в командировке. Если объявляюсь, мы с ней через окно видимся. Я на улице, она в окне стоит, грустная такая. Я себя такой сволочью чувствую.
- А ты представь приходишь к ней, перед глазами акт соития двух сонных девок с пятым размером груди. Что ты хочешь ей сказать?
-Прости.
- Почему?
- Так я виноват. Изменил пусть мысленно.
- Да какая это измена?
- Самая настоящая. То, что я подумал – это уже предшествие действию. Сегодня я подумал, завтра сказал, послезавтра сделал.
- Но ты же не собираешься снимать двух проституток и пока вы живете отдельно…
- Нет!
- Ты как-то реагируешь бурно.
- Мне кажется, что я впервые изменил жене дважды. Мысленно конечно. Но…
Второй напоминал осьминога. Ребенок у него был крупный. Он обсасывал леденец, пока тот говорил:
-С моей женой что-то не то. Она любит детей. Перед тем как она родила, она читала книжки, смотрела фильмы, слушала детские песенки, насыщалась в общем. А сейчас родила двоих и что? Ей наплевать на маленьких. Она ходит по барам, я кормлю детей сухой смесью и заделался нянькой.
- Так скажи ей «хватит».
- Не могу. Мне кажется, что я тогда расстрою ее. Она же у меня одна. Тем более я еще хочу детей. Двоих как минимум.
- Ты же сам так решил, чтобы она работала, а ты был мамкой бородатой.
- Нет, я с ней разговаривал, но она мне затыкает рот. И детки к ней тянутся. Что я сделаю?
- Детки тянутся почему? Они чувствуют силу. Инстинкт. Вот и получается, что в вашей семье мужик – она.
- Она у меня очень женственная.
- Но ты же не можешь ее на место поставить.
- У нее знаешь какая рука. Она такие сумки носит.
- А ты чего ей не помогаешь?
- Я музыкант и чтобы я носил тяжести - нонсенс. После того, как я больше двух килограммов пронесу, у меня руки дрожать начинают. А это мне вредно. Я вечерами выступаю.
- Где же ты выступаешь?
- В клубе, потом еду в другой. За ночь порядка пяти клубов. Но это не так часто бывает. В лучшем случае два раза в месяц.
- Тебе не в клубах надо выступать, а дома.
- Чего ты?
- Взял жену, поставил на место. Потом поцеловал, Чтобы и кнут и пряник был. То есть после поцелуя – на место.
- Так она же меня не послушает. Она же привыкла по-другому.
- Во-во. По-другому. А ты сделай так, чтобы послушала.
- Мужики и вправду хочется другого отношения. Только я всегда думал, что жена – нос корабля.
- Думай так – ты корабль - и двигатель и внутреннее содержание, а жена – это кок на корабле, ну и юнга конечно.
- Но как ей объяснить?
- Просто. Подходишь и говоришь, может хватит строить из себя президента России…
- При чем тут президент?
- Так у кого кто на примете. Ты можешь Стеньку Разина назвать. Кого предпочитаешь больше, того и называй.
- Тогда я деда своего Руслана. Его можно?
- Запросто. Вот и скажешь, что не надо строить деда…Руслана…
- Так он покойный. Как-то нехорошо о покойнике.
- Это же так просто, чтобы место свое знала.
- Но и деда не будем трогать. Возьмем моего соседа Пашку. Он жив и такой кулак у него, что стену пробить может.
- Ради бога. Сосед так сосед. Пашка, так Пашка. Скажешь ей, что второго Пашку в доме не вынести.
- Э, нет. Она шибко любит болтать с соседями. На площадке и так во дворе. Обязательно донесет до адресата. С Пашкой постой. Не надо его. Он мне как-то дорогу перешел. Синяк три недели не сходил. И из-за чего получилось-то? С женой его заговорил около магазина. Я уже и не помню о чем. О ценах наверное, о повышении. А он и не спрашивал, подошел и хлоп. Я в шоке, его жена как треснет сумкой, а там яйца. По лицу желток течет, он злой, и я тоже. Ну и угораздило мне назвать его «бобром» У него зубки передние вперед, как у….он до сих пор помнит.
- Неважно как ты ее назовешь, что ты скажешь, главное уверенность – тон, от которого она будет идти. Будешь брыкаться, спотыкаться на ровном месте, не станет тебя слушать, а если скажешь твердо – так, как никогда, то увидишь результаты.
- Скорей бы.
- Не гони коней. Москва не сразу строилась.
Третий молчал. Сперва он держал ребенка, тот звенел погремушкой, потом посадил в коляску и укачивая, стал говорить:
- У меня жена в порядке. Она родила и воспитывает. Все нормально. Но она забыла обо мне.
- Понимаю, женщины всегда так.
- Вы еще скажите, что женщины со всеми так.
- Нет, есть счастливые экземпляры. Но мужчины хитрят. Они ставят условия, а женщины их выполняют.
- Какие условия?
- Например он – приносит деньги, она – ему стирает белье, он – выносит ведро, она – ему котлеты жарит. Понимаешь?
- Нет, с котлетами полный порядок. И стирает, и гладит, по дому туда-сюда, крутится. Я же другого хочу.
- Женщины натуры творческие.
- И как это понимать?
- До того, как появился ребенок, ты был тем самым пупсом. Ты не замечал, она с тобой не вела как с младенцем?
- Еще бы. Придумывала мне разные прозвища. Не сказать, что все мне не нравились. Были и ничего.
- Она просто переметнулась. С тебя на него.
- Но я же другой. Я могу больше. Ему еще расти и расти, чтобы стать как я.
- Понимаешь, какая штука. Ты уже стал тем, кем ты являешься, а ему еще это предстоит.
- Ну и что?
- Какая заманчива штука – создать человека по своему образу и подобию. Представляешь, он смотрит на нее и не делает так, как привык, а спрашивает – можно, а как лучше.
- То есть со мной нелегко?
- И да, и нет. Это пройдет. Через год она поймет, что ребенок – это ребенок, что воспитывать одной не самый лучший вариант и она снова переметнется.
- Через год?
- Может и раньше. Но год – это небольшой срок. Что такое год? Так мелочь. Капля в море.
- Капля? Да я двинусь на этой почве.
- Тогда есть один способ, только я его еще не проверял.
- А, какая разница. Если он есть, нужно испробовать. Это как для тяжелобольного, потому что я именно таким себя ощущаю – любое лекарство.
- Хорошо…
- Что делать?
- Сделай вид, что пошел налево.
- Как это?
- Ну, сделай вид, что у тебя есть какая-то тайна.
- Какая тайна? У меня сроду не было никаких тайн.
- Вот. А женщины любят загадки. Будь для нее загадкой, ребусом.
- Что за ересь? Каким ребусом? Она очень проницательная. Может разглядеть все без исключения.
- Но ты же говоришь, что она потеряла интерес.
- Да, но когда смотрит, кажется, раздевает меня. Иной раз хочется сказать, подойди, раздень, что глаза портить, но не решаюсь – в руках ребенок или она его держит, чтобы тот сходил по маленькому, в общем, никакой романтики.
- Значит так. Действуй сразу же. Сейчас приходишь домой, обязательно зайти по пути в парфюмерный магазин. Да немного Гуччи или Мадонны и она почувствует. Спросит, наверняка. Откуда? Скажешь, что встретил знакомую…
- Так она всех моих знакомых знает…
- Одноклассницу, бывшую коллегу, нынешнюю, не знаю, сам придумай. Главное, не говори, что заходил в магазин и надушился.
- Потом?
- При этом надо говорить об этой знакомой больше, вспомнить какую-нибудь общую историю, обязательно комичную. В глаза должно читаться – у меня есть то, что ты не знаешь. Если она не поведется, то она не женщина.
- Я конечно попробую.
- Ты уж конечно попробуй.
Четвертый был самый грустный из этой группы. Он смотрел по сторонам, словно искал кого-то, хотя его ребенок мирно сидел в коляске и жевал печенье.
-Я пришел, чтобы найти друзей. Понимаете, в моем районе я единственный отец, который воспитывает ребенка без матери. Когда я гуляю с ним, то во дворе одни женщины и так хочется поговорить с мужиками
- Отец, отчим, одноклассник, с которым с самого детства. Мало ли…
- Отца нет, всю жизнь женщины воспитывали – мать, три сестры, четыре двоюродные, одноклассники – тоже больше с девушками, я для них был школьный психолог – все приходили за советами, а после школы разлетелись. Я женился на соседке, которой помог выбраться из ямы – бывший муж, свекровь и теперь все хорошо. Ей живется припеваючи, а мне плохо.
- А она что, тебя не отпускает? С мужиками в сауну и прочее.
- Нет, я сауну не очень. Люблю выставки, но туда редко мужиков затащишь.
- Если только не определенной ориентации. Но ты же женатый человек, хотя бывают, что люди ошибаются.
- Это не про меня. Я пусть и люблю искусство, картины, балет, и голос мой изнеженный женским вниманием и воспитанием, но я мужчина – хрупкий, с очень ранимой душой, но мужчина.
- А ты что и футбол не очень?
- Да, я к спорту равнодушен. В шахматы когда-то играл, но потом забросил. Сейчас больше живопись, театр, кино.
- Да, друг попал. Но я могу посоветовать, с детем на выставку. Нормально. Во-первых ребенку бесплатно, во-вторых – с самого детства прививаешь любовь к творчеству. Я вот своего на футбол уже вожу, только моя конечно не в курсе. Зачем ей знать об этом? Не надо.
- Футбол – это очень опасно. Я бы никогда не стал играть в этот жестокий вид спорта. Там же масса народу. Я вообще не люблю массовость. Демонстрации и прочее…Выставка? Звучит вполне безобидно.
Прошло немного времени. День или два, а может и целый месяц. Никто не знает. Главное, что эта встреча повторилась. Погода была такой же жаркой. Детки все также сидели в колясках, а папаши все так же возбуждены.
- Ты чего такой нервный?
- Сплю плохо.
- Твой спиногрыз?
- Нет, хуже. Девки.
- Какие девки?
- Они, бабы. Женщины, чтоб им пусто было.
- Ты что гуляешь?
- Да нет. Да и не знаю даже. Гуляю я или погуливаю. Или это скорее мои домыслы только
- Нет, если гуляешь, так и скажи. Гуляю. Если нет, то нет. Тут все просто.
- А, нет. Не скажите. Я вот вроде бы и гуляю, а вроде как и нет. Со стороны – муж – образцовый семьянин, а в глазах – похотливый самец и главное в душе столько грязи, чтоб ее туды.
- С чего это ты вдруг так себя чувствуешь?
- Сами же посоветовали фильмы определенного содержания, ну я и попробовал, потом еще и еще. Ну и подсел. Забросил все и работу свою и ребенка. О жене своей совсем не думаю. Все занимает мысль, а почему у нас жены такие некрасивые, Со складками в нескольких местах, почему у меня не такая, как там. Я что не заслужил? Мне что не хватило?
-Так она же была у тебя такой. Это только потом раздулась.
- А почему раздулась?
- Ну, родила, успокоилась.
- А почему успокоилась? Разве я не могу себе найти такую же? Могу. Что мне помешает? Ничего.
- А жена?
- Вчера мы должны были увидеться. Я перед этим насмотревшись десяток фильмов, всю ночь не спал, пошел к окну. Постоял, постоял и подумал – а зачем. Не хочу и ушел обратно. А она, наверное, выходила, ждала меня. Потом звонила, спрашивала, я что-то говорил, не помню.
- В следующий раз поднимись по лестнице.
- И что?
- Зайди к ней и все расскажи.
- О чем?
- О том, что все эти дни думал.
- И о том, что думал?
- А вот здесь можно немного слукавить.
Второй держал в руке экспандер и глубоко дышал. Малыш смотрел на папашу и радостно махал ручкой.
- Сказал я своей веское слово. Сказал все же.
- Молодчик!
- Все! Теперь сидит дома она, а я работаю.
- Во, теперь все на своих местах.
- Но душа-то не на своем месте.
- А она-то причем?
- Тут вот какое дело. Тело может быть в одном месте, а душа в другом. Но человек должен идти по зову чего. Не тела же.
- А чего же?
- Души, естественно. И вот я сейчас понимаю, что моя душа дома с детьми. Играет с ними, моет, укачивает. И от этого так плохо. И что делать я не знаю.
- Может быть это только поначалу. Привыкнешь.
- Я тоже так думал, но как-то сижу на работе, проверяю письма и нахожу одно – жена пишет, сейчас говорит «готовили блинчики – все тесто по кухне разметали». Вечером, говорит, блинчики будут на стенах. И мне так горько стало. Я тут ерундой занимаюсь, а там все самое главное происходит. Без меня.
- Но это же нормально. Днем работаешь, вечером в семью. На выходные тоже вместе.
- Да, но у меня работа шестидневный график, а босс по выходным любит строить нас на футбольном поле. Для команды. Он говорит очень смешные слова – мы говорит не просто команда, мы семья. Эти слова, как ножом ударили. Я думаю, разве можно иметь две семьи? Это перебор. Босс дважды разведен, ему проще. Видится с детьми раз в полгода и доволен. Много любовниц, чего еще надо. И всех сотрудников под себя строит. И меня тоже. А дома – дом из кубиков и первые слова. Не эта корпоративная фальшь. Семья!?
- Поменяйся.
- Легко сказать.
- Легко.
- Тебе легко сказать, а как сделать.
- Сделать и все.
- Но так нельзя.
- Как так?
- Просто сделать.
- Поверь мне можно.
Третий снова молчал и ждал, когда его спросят.
- Я сделал в точности так, как вы мне советовали. Но не успел. Она загуляла.
- Как так?
-Понимаете, я заметил как-то, что она каждый вечер гулять идет. В одно и то же время. Гуляет часа два. И что странно в любую погоду. Приходит, ребенок мокрый, а она усталая, как будто стирала руками, по старинке. Да и такая заводная. Просто.
- То есть она после каждой прогулки отправляет ребенка спать и бросается на тебя, как кошка?
- Ага, и не всегда ребенок спит при этом.
- Что, вы делаете это при ребенке?
- Да, это ее заводит.
- О, боже, извращенцы.
- Да, и с ней такого раньше не было. Она была очень скромна в постели.
- Ничего себе скромность. Вы дождетесь, что ваш мальчик будет пихать куклу.
- Не надо, итак тошно.
- Неужели все так плохо?
- Да нет, не все, но откуда такой завод?
- Скажи спасибо, что она уделяет тебе время. Понимаю, что ночью было бы приятнее, добравшись до спальни, а не там, где придется, но я даже тебе, старик, завидую – какая она изощренная.
- Да, но это такое спасибо, после которого начинаешь пеленать ребенка, а он на тебя смотрит, словно хочет сказать – ага, а кто вчера мамку мою на диване…видел, видел. Что скажешь.
- Вот странный человек. То ему не нравилось, что его жена внимания не уделяла, то теперь избыток.
- Да не избыток. Она же совсем со мной не разговаривает. Она идет гуляет, говорит с кем-то о Есенине, приходит сытая от разговоров и я уже нужен только для перепиха. Больно.
- А ты проследи за ней.
- Следил. Она сидит на скамейке, а вокруг нее соседи.
- Мужики?
- Нет, зачем, старушки, женщины с детьми, ну и мужчины есть, но больше просто выходят поговорить.
- Не пробовал выходить?
- Нет, стыдно. Не выходил, не выходил, и тут вышел. Да и разговоры у них. Я же Есенина только в школе проходил.
Четвертый высказался последним. Каждый стоял и ждал своей очереди. Они понимали, что все скажут, получат совет или какой-то толчок, который поможет самому найти выход.
- Вот какая штука. Оказывается, я совсем не одинок в этом. В музее встретил такого же папашу. У него жена работает на стройке, а он сам оценщик. Вот мы с ним сейчас то там то сям.
- То там, то сям?
- Не надо, он нормальной ориентации. Не бойтесь.
- Да кто боится.
- Боитесь. А больше за детей своих боитесь. Ведь неизвестно какими они вырастут. Как они будут воспитывать своих детей. Кем станут.
- Хорошими людьми.
- Это точно. Кем ты своего видишь, тем он и будет. Видишь хулиганом, таким он и станет, как не воспитывай. Кажется, что он по спортивной части пойдет, конечно пойдет. Дай руку, он и пойдет. Мой вон артистом хочет быть. Вчера пел песню. Сперва я ему колыбельную, потом он мне. Так и уснули.
Мужчины разошлись, каждый по своим домам. Они встретятся снова. Непременно. Когда? Не знаю. Может быть завтра или через месяц. Тогда, когда им потребуется помощь. Пока еще дети не выросли и не могут сказать «папа, а почему с другими гуляет мама, а со мной ты». Каждый ответит по своему. А может быть просто скажет
- А почему бы и нет. Я же твой отец.
У нас нет дома
Мужчина в больших ботинках, сандалиях, сапогах – весной, летом, осенью и зимой с неизменными трико с лампасами, почему-то постоянно стоявший в прихожей, был всегда. Примерно раз в месяц, а то и чаще он заходил. Вопрос Вити «почему дядя Слава не заходит» всегда оставался без внимания. По мнению мальчика, ходить в гости так не полагается. Вот бабушка к ним приезжает, например, – так они встречают ее на вокзале, заказывают такси, если большой груз (чаще именно так и бывает) и едут домой. А там уже накрытый стол, домашняя лапша и пирожки. Витя любил принимать гостей. А когда приходили его друзья, то они шли в его комнату, играли, и через некоторое время приходила мама и приносила беляшики и сок. Вот так. А то, что стоит дядя Слава в прихожей, не снимает обувь и при этом обувь не всегда бывает чистой – а он стоит, не снимает, говорит таким басом, словно его не слышно – все это было не понятно юному Вите. Ему казалось, что, если бы тот снял сапоги, куртку, одел тапочки и сел с ними выпить чаю и поговорить о том, о сем, тогда и голос бы его стал другим, да и атмосфера изменилась. Но все было по-прежнему – дядя приходил, стоял в прихожей, о чем-то разговаривал с родителями, иногда спорил, и уходил, приговаривая, что «замки стали плохо делать, вот и у вас вижу расхлебенился». Потом уходил. Отец зачем-то материл его, а мама глубоко вздыхала. Не любили они его что ли, - думал Витя.
Но однажды мальчик узнал причину этой нелюбви. И эта причина прозвучала, как что-то ужасное, за столом во время обеда, так случайно, как чья-то неприятность, которая регулярно происходит с рядом живущими и тебя никогда не трогает. И тут тронула. Молодой неокрепший организм, который только начал понимать вкус жизни в ее непродуктовом понимании. Родители даже и не пытались сказать ему об этом. Он тихо повторил, еще не успев проглотить гречку:
-У нас нет дома, у нас нет.
Ему было страшно. Объяснение то, что квартира съемная и то, что она не принадлежит им, расставило все точки. Витя смотрел на родителей, застыл, но чувствовал, как колотится сердце и какая-то горечь подступает к горлу.
- Успокойся, - говорила мама. – Не волнуйся, это только временно, - бодро говорил папа. Но почему-то эти слова не подействовали на него должным образом. Ему показалось, что все вокруг – скрывали от него еще что-то. Он думал, что это не вся тайна, есть еще и другие нюансы, и родители так просто не скажут. Он конечно спросил:
- Это все?
- Да, - ответили отец с матерью, навсегда поселив в сыне сомнение. Они еще что-то говорили о том, что в следующем году хотят переехать и про район, где все намного дешевле, но он уже ничего не слышал. Он вышел из-за стола и пошел в комнату, которую считал своей. Ночь не была такой долгожданной, потому что комната, которую он так любил, больше не принадлежала ему. Эти стены, на которые он клеил свои любимые плакаты с мультяшными героями, тоже были чужими. Кровать не была такой мягкой. Он присел и стал смотреть из окна – на детскую площадку, которой он всегда гордился, на этот магазин, в котором все было, и он знал, что живет на самом лучшем этаже и виде из окна тоже не сравнится с видом из другого окна.
Он взял в руки коробку с игрушками и почувствовал, что она здесь чужая и эти машинки, конструктор из магнитных шариков, плюшевые игрушки, оставшиеся из прошлого – здесь временно пребывали с ним.
- Эх, бедные, - прошептал он. – И вы тоже без крова.
Он обнял жирафа и, думая о том, сколько времени прошло в неведении, уснул, прямо на полу. Вошла мама и переложила его на кровать. В этот момент он ворочал головой и говорил «это мое, мое». Отец с матерью конечно переживали, но считали, что это пройдет спустя какое-то время.
Так прошла ночь.
Утром он не стал завтракать и любимое времяпровождение в ванной плюс пробежка, которую они с отцом не пропускали, были пропущены. Он просто оделся, не стал даже причесываться и поплелся в известном направлении. Все стало ему чужим. Земля, тропинка, по которой ходил, выходя из подъезда с рекламой и эти дворники, к которым он относился с важным чувством того, что они убирают его дом, сейчас выглядели главнее и выше.
Когда он подошел к школе, ему стало не по себе. Школа выглядела иначе. Если раньше он спокойно относился к тому, что в нее ходит, то сейчас ему казалось, что он здесь чужой и его терпят, потому что у мамы громкий голос и преимущество.
Ему трудно было сидеть уже на первом уроке. Урок истории, тема переселенцев. Он и здесь соотнес себя к ним.
- Мы не на своей земле, - пульсировала мысль, - мы не на своей… Но тогда где же наша родная земля?
Он посмотрел на окно, на силуэты лохматых цветков, думая о том, что те погружены в землю по самый пояс. В основном. Некоторые только по колени. Их пересадили и они тоже никогда не узнают откуда они родом. Так и засохнут в этих горшках и окажутся на помойке вместе со стеклянной и пластмассовой тарой.
Учительница истории, Зоя Карловна, долго вешала карту, которая то и дело сползала из-за сбитого механизма кронштейна, немного ругалась спиной и повернувшись с искусственной улыбкой, продолжала говорить о племенах, о причинах, побудивших их сменить место жительства.
- Я думаю, что еда. Только еда побуждает человека менять место. Это истина. Вам еще это может быть непонятным, но я, уже познавшая некую перевалочную жизнь, имевшая опыт в этой теме, могу с твердостью сказать – мы убегаем из-за куска хлеба с колбасой. Из-за пирожка с ливером и с капустой. Из-за борща, которого всегда хочется по второй порции.
Все засмеялись. Витя не мог это слушать. Он попросился выйти. Зоя Карловна показала на дверь, словно Витя мог выйти как-то иначе. В коридоре никого не было. Ему хотелось протянуть время. Он подошел к окну и увидел машину, из которой выгружали мебель. Он повернулся, подбежал к другому окну. Березы, небо, скворечник, Танк бегает по двору, снова отвязался. Ищет своего хозяина, Ромку Прянина. Тот сидит на истории и слушает про переселенцев.
- Нет, все хватит, - сказал он себе. Зашел в туалет, открыл кран, постоял с минуту, закрыл и вернулся в класс. В тот самый момент, когда рыжий вихрастый мальчуган, Славка Славин, с первой парты, задал вопрос:
- Может быть так, что все переселенцы станут жить в одном месте. А все остальные места опустеют. Да, то есть в других местах, где когда-то и жили люди, будут пустыни, там леса, горы вырастут и прочее-прочее. А одно место заполнится. А?
Учительница улыбнулась и ответила:
-Не может быть. Люди разные и потребности у них соответственно разные.
Витька не выдержал. Он встал. По классу прошел шумок. Сосед, Колька Горностаев стал шептать свои бредовые стихи, которые тому приходили в голову в нестандартные моменты. Это его вдохновляло. Он, глотая слюну, громко, громче, чем его шепот, продекламировал:
Ты встал, чтобы сказать о-го,
Пока вставал забыл причину.
С рифмой у него никогда не было дружбы.
- Ты что-то хотел добавить, - спросила Зоя Карловна.
- Нет, ничего.
Урок подошел к концу, потом еще один. На физкультуре он потянул ногу и заметил, что никто не помог ему. Мысль о том, что весь класс в курсе того, что его семья живет на съемной квартире не покидала его.
- Что с тобой? – спросил Пал Палыч, физрук.
- Так, ногу слегка потянул.
- Так, иди домой, Пусть тебе Лукьянов подсобит. Подставит плечо.
- Я не хочу домой.
- Вот, странный. Все хотят домой, не могут дождаться, когда прозвенит звонок, а он не хочет. Что с тобой?
- Все со мной в порядке.
- Да что с ним? – повторил он вопрос, обращаясь к остальным ребятам. Те лишь пожимали плечами.
На следующем уроке все смотрели на него, посылали записки с вопросами. Он не знал, что ответить. Пытался отшучиваться, но некоторые понимали, что тут все намного серьезнее. Последний урок он не высидел. Он подошел к учительнице, попросил разрешения уйти с урока, так как плохо себя чувствует. Та сказала, чтобы он заглянул в медпункт. Он обещал, что заглянет, даже дошел до кабинета, но свернул в сторону. Он не мог туда пойти. Там работала его мама. Преимущество, которое было у него перед другими – то, что если кто-то ему не понравится, или будет задаваться, он скажет маме и она выпишет лекарство горькое-горькое. Но и показываться ей на глаза сейчас не хотелось – это означает получить вечером очередную взбучку.
Пока он шел к дому, то смотрел на прохожих, которые думали о чем-то своем. Он постарался понять величину своей проблемы, происходила ли она еще с кем, и каково испытывать взрослому, узнав об этом по сравнению с ребенком. Он тщательно всматривался в прохожих, пытаясь определить и выявить отличие коренного жителя от некоренного. Коренные были более спокойные, но, может быть, многие из них не догадываются, что квартиры, в которых они живут – не их. Все спешили по своим делам и вряд ли думали о чем-то подобном, и когда стал смотреть на своих сверстников, то увидел ли глупые усмешки, которые напрашивались сделать только один вывод – он был единственным.
- Мама, а где наш родной дом? – спросил он вечером. Он даже не стал приступать к еде, пока не услышит ответа.
- В Калуге, - спокойно сказала мама.
- Да, но почему мы здесь? – недоумевал Витя. - Если у нас есть дом там, то для чего мы здесь?
- Это Москва, - сказала мама.
- Ну и что.
- Здесь больше возможностей.
- Я не понимаю. Ты работаешь медсестрой, отец - водителем. Разве в Калуге нет водителей?
- Есть, но зарплата - смешная.
- Смешная – это как? Маленькая?
- Да, маленькая, смешная.
- Но зато есть дом, есть близкие, знакомые.
- Уже нет. Дом продали, осталась мама, а знакомых почти нет. Тоже разъехались. А куда. Не найдешь.
Витя сел на диван неизвестного происхождения. Он не понимал.
- Я хочу домой, - сказал он.
- Это наш дом.
- Я хочу в настоящий дом.
- Сейчас это наш дом. Дом – это место, в котором мы живем. Сейчас.
Отец пришел поздно. Этот вопрос он задал и ему.
- Сынок, то, что мы раньше жили там – это скорее наше детство. У нас есть много воспоминаний с родины, друзья, мама, мы же ездили туда прошлым летом.
- Да, я подумал, что бабушке там лучше. Там поспокойнее. Она же не любит метро, да и Москву называет чудовищем.
- А ты родился там, и когда мы переехали, ты был совсем маленьким, так что вряд ли помнишь, как это произошло.
- Не помню.
- Тогда и сожалеть не о чем. Сожалеют о том, чего лишаются сознательно. Когда у тебя отбирают что-то. У тебя все при себе. Никто у тебя не отнимает ни дом, ни друзей. Они всегда останутся твоими друзьями, даже если мы переедем в другой район. Если они конечно твои друзья.
- Да, но почему мы не купим себе новый дом? Пап, давай купим.
- Хорошее предложение и как только появятся возможности, то мы обязательно осуществим это.
Он шел в комнату, в которой не было света. Он не стал зажигать свет, просто лег и когда стучала мама с отцом, не ответил, притворившись спящим. Больше они его не беспокоили. Как только в комнате родителей погас свет и он дождался пока отец перестанет отвечать на женские вопросы и не перевернется на другой бок, откашляется, пройдет минута и они спят, Витя вышел в прихожую, нашел на календаре с фруктами нужный номер, взял телефон, перенес его в детскую, и стал медленно крутить диск. Мальчик насчитал одиннадцать длинных гудков. Ответил детский голос. Мальчик, примерно такого же возраста, что и он.
- Да?
- Могу я поговорить с дядей Славой?
- Нет, не можешь.
- Почему?
- Во-первых, потому что ты слишком поздно звонишь.
Вите хотелось наговорить ему много гадостей, но не стал этого делать, он просто спросил еще раз:
- Почему же?
- Это уже во-вторых…
- Да хоть в-третьих…
- Не надо говорить со мной в таком тоне. Если бы ты стал говорить таким тоном с моим отцом, то он бы не стал с тобой церемониться, просто бы повесил трубку. Что я сейчас и сделаю. Но перед этим все же скажу. Родителей нет дома. Они в гостях. Я один и уже сплю. Так что ты мне снишься.
Последовали короткие гудки. Витя намеренно уронил трубку. Его трясло. Этот мальчик…да как он смеет. Да что он хочет этим сказать? Я ему снюсь. Или он имеет право на это? На то, чтобы говорить так. Может быть, это правильно, что все, кто неместный – они как бы снятся, их нет. Они просто существуют в таком мифическом пространстве, похожее на сон. Пространство, которое невозможно изменить. В него нельзя напустить другого воздуха или поменять структуру, оно всегда останется таким. Эти стены, которые он сейчас не видел, были сформированы не им, а другой семьей и то, что они здесь живут, вбирают в себя эту пыль и чужой воздух, к тому же небесплатный, делает их чужими не только местным, но и самим себе. Они не похожи ни на них, ни на себя.
На утро состоялся такой разговор. Витя встал как и прежде, сел за стол, чтобы позавтракать. Есть не хотелось. Сесть позавтракать – это не означало обязательно съесть тарелку каши и выпить чай с шиповником. Он ожидал какого-то чуда. Все, что было сказано окажется шуткой. Мама улыбнется и скажет, что дядя Слава их друг и приходит к ним, потому что ставил им дверь и беспокоится, когда замок хлябает. А отец улыбнется, так хитро, как он обычно делает, когда долго вынашивает что-то и неожиданно выдает – хохму, в нужном месте, чтобы по-настоящему было смешно или грустно.
- Через неделю у тебя день рождения, - сказала мама.
- Мне не хочется, - равнодушно сказал он.
- Мы хотим тебе сделать сюрприз.
- Какой?
- Но разве он будет сюрпризом?
Он уже пригласил друзей на свой день рождения, не хорошо было отказывать. Пять дней назад он обмолвился. Приходите ко мне, - сказал он, и сейчас это «ко мне» звучало фальшиво. Если перевести это на правдивый язык, то будет звучать примерно так «приходите к дяде Славе» Но сюрприз…что же это? То самое чудо, о котором он думал? Поэтому он в каком-то восторге перед неизвестным кивнул головой. Витя был заинтригован. Он почему-то ждал, что тот вопрос разрешится. «Они купили…купили дом?»
Целую неделю Витя ходил беспокойный. Он плохо спал, ему снилось, как у него отбирают подушку, а потом кровать, и вот уже все отобрали, но потом мама берет его на руки и относит в дом. А там – кровать в три раза больше и сама комната, слона можно держать. Он говорит «спасибо» и просыпается. И смотрит на календарь, но время движется медленно. «Ну скорей бы, скорей бы!»
Настал долгожданный день. Пришли гости. Почти половина класса уместились за столом. Сперва ели салаты, потом сладкое, потом снова, немного танцевали. Потом дарили подарки. Игрушки, альбомы и даже коньки. Родители подарили в последнюю очередь. Это был…ноутбук. И казалось бы такая мечта как свой персональный компьютер наконец-то сбылась, но она не радовала его. Он смотрел на родителей, словно ждал, что они улыбнулся, скажут «шутка» и объявят то, о чем он всю неделю думал. Но они ничего не сказали, поцеловали и ушли на кухню, оставив его онемевшего и упавшего духом с гостями.
Веселье продолжилось. Играли в игры, разгадывали пантомиму и неожиданно Витя сказал:
- Можно я скажу тост?
Все оживились, стали разливать газировку, сок, по бокалам и застыли в ожидании, немного перемигиваясь, надеясь, что это будет весело, иначе и быть не могло. Пришла и мама, последним вышел отец, так как Витя постучал вилкой по хрустальной вазе. Все ждали. Дети – веселья, родители – благодарности за этот вечер. Кто-то уже успел отпить из своего фужера. Витя не решался. Мама кивнула головой, потом отец показал взглядом – мол, давай, скажи все, что ты думаешь. Настал твой час. И мальчик сказал:
-Я хочу поднять бокал за родителей, которые могут дать сыну все, в частности крышу над головой.
Дети с некоторым опозданием засмеялись. Мама опустила голову. Отец серьезно посмотрел на сына. Витя потянулся за бананом. Он хитро посмотрел на родителей, показывая то, что какой он ловкий, что сумел провести их.
Уехать
Девушка не могла пройти через дорогу. Казалось, ей что-то мешает. То ли дог, который занял огромное место под светофором, то ли что-то едва уловимое, передаваемое через неверные движения ног и повороты корпуса.
- Вы бы не могли мне помочь? – спросила она, сперва у девушки – хозяйки этого дога. Та фыркнула, посмотрела по сторонам с видом «что, больше некого?». Затем спросила бабушку с такой большой корзиной, в которой мог уместиться средних размеров крокодил, но наверняка она с ней ходила в магазин, что конечно редкость, но этой пожилой женщине самой нужна была помощь. Пожилая женщина не отреагировала или сделала вид, что не слышит.
Молодой человек сильно нервничал. Он остановился, посмотрел куда-то в сторону, казалось, что кого-то ищет. Одновременно он разговаривал по телефону, который висел у него на указательном пальце, прижатым к виску.
- Это невозможно, - говорил он. – Сейчас уже поздно. У меня осталось всего тридцать минут. Если я не успею? Да почему так скоро. Я уже это слышал. Но разве нельзя перенести хотя бы несколько часов? Кто я? Понял, понял.
Уже горел зеленый и пищал датчик для слепых. А он продолжал стоять и не переходить. Их было двое, кто не мог перейти. Мужчина в солидном костюме с галстуком, девушка в сарафане, на котором полевые цветы и бабочки давали полное представление о ней – детская, наивная особа.
- Я вас не вижу, - но позвольте вас спросить…если вы меня, конечно, слышите и видите. Я вас, конечно, слышу, но с последним как-то не очень.
Это его остановило. Он посмотрел на нее. Она была ниже на две головы – такая дюймовочка в городе-гиганте.
- Спасибо, что остановились, - произнесла она. – Значит, я могу рассчитывать на помощь?
Это не вызвало у него большого энтузиазма. Помогать, пусть слепой девушке. Ради чего? Да где ее родители. Они вообще знают, что она в центре города не только может попасть под машину, но и под дурное влияние.
-Простите, - сказал он, на время отрываясь от телефона, по которому он то ли говорил, то ли ждал кого-то на линии, - но я очень спешу, у меня сегодня встреча, я боюсь, что она может стать последней.
- Ничего, - вздохнула она, и светофор еще продолжал пикать, возвещая о том, что еще можно, правда немного ускоренно, но она не торопилась.
Машина резко остановилась прямо перед ней. Она шагнула дальше, движение была поточным, и никто не собирался давить на тормоз, точнее это было очень сложно сделать.
-Что вы делаете? - сказал он, дернув ее за руку и тем самым спас ее от лихого водителя. Девушка вцепилась в руку, передавая дрожь.
- Меня что чуть не задавили? – испуганно спросила она. Парень был вне себя от злости. Он отцепил от себя ее руку, наклонился и произнес как можно громко:
- Да, чуть и меня не задавили. Ты что ненормальная?
- Простите, - дрожащим голосом вторила девушка. – Я лишь хотела перейти дорогу, я не думала, что он, они…
- Тебя разве не учили? – неистовствовал молодой человек. – Что когда пищит медленно, то пожалуйста, но как только запищит активно, то жди следующего светофора. Если и на этот не успеешь, стой и жди следующий.
- Учили, - виновато сказала она. – Но я не запомнила. У меня хорошая память, вы не думайте. Просто я немного испугалась. А когда пугаешься, то начинаешь путать все. Вот я и…
Он тяжело вздохнул, переводя дух, потом улыбнулся кротко и сказал, сбавив тон на милость:
- Да ладно. Чего уж там. Пойдем, выпьем кофе.
- Я не пью кофе.
- А что ты пьешь?
- Морковный сок.
- Вот те раз. Ну, тогда пошли пить морковный сок.
- Нет, я не пойду с вами. Я вас не знаю. Мне просто нужно было перейти дорогу, а сок я могу и сама выпить.
- Для того, чтобы выпить сок, не нужно переходить дорогу. Кафе на этой стороне, в трех шагах от дороги.
Девушка задумалась. Она смотрела на объект, который уже нарисовала у себя в голове – молодой человек, дорогой парфюм и сигареты – похожий аромат витал дома в прихожей. И что-то знакомое, почти родное подсказало ей. Она сперва кивнула головой, а потом промолвила:
- Пошли. Только вы мне показываете, куда идти.
Они заказали два сока на летней террасе.
- А что морковный сок успокаивает? – спрашивал парень. Его телефон несколько раз звонил, но он не отвечал, губами произнес «подождет», только после понимая, что она этого не может увидеть.
- Да, почему зайцы любят много моркови? А-а. Чтобы не бояться. Они же трусишки.
- Да уж, - согласился он, посмотрел по сторонам, потом на часы и произнес, - Расскажи о себе.
- Что я могу рассказать о себе. Разве что, я катаюсь по Москве и не вижу ее. Бог отобрал у меня такую возможность. Зато я обладаю другими возможностями У меня понимаете слух идеальный. Я знаю, как звучит мой родной город, как падает дождь. Ездила в Питер, слушала его. А вот Москву так и не удалось послушать.
- То есть ты приехала сюда, чтобы послушать, как звучит Москва?
- Да, и мне почти удалось, но возникли проблемы.
- Какие?
- Я осталась одна.
В очередной раз зазвонил телефон.
-Как звучит Москва? – спросил парень, что-то набирая на аппарате. Вероятно, сообщение.
- Я понимаю, что она звучит как-то особенно. Многоголосо, но я не была в том месте, где главный запевала.
- Я знаю это место.
Она была интересной. Парень закусил губу. Он о чем-то думал. Она не могла этого заметить. Единственное она поняла, что от него идет приятный аромат туалетной воды, и голос был тоже не лишен мягкости, немного хриплый баритон говорил о мужественности. Это ей тоже нравилось.
- Хорошо, - наконец, сказал он, - я покажу тебе Москву, точнее дам возможность ее послушать, но перед этим мне нужна помощь.
Девушка захлопала в ладоши, забарабанила по столу, он успел схватить два стакана, чтобы оставить их целыми, но потом она замерла, словно поняла что-то и произнесла очень тихо:
- Я слепа. Неужели я могу быть полезной?
-Еще как.
Она странно хлопала глазами, казалось, что сейчас проморгая, из глаза выпадет та соринка, которая мешает ей видеть, потом кивнула головой. Парень продолжил:
-Понимаешь, босс, с которым мне нужно договориться – особенный человек. Он ходит с палочкой и очень сочувствует всем тем, кто лишен возможности видеть, слышать, ну ты меня понимаешь.
- Он лекарь?
- Можно и так сказать. Он в городе очень известный человек и попасть к нему на прием – очень непросто.
- Я не понимаю.
- Что?
- Ты хочешь помочь мне? Но как же я помогу тебе?
- Сегодня произошло непредвиденное. Я должен был доставить одного пациента к нему в клинику, но так вышло, что этот пациент успел договориться с другим врачом, понимаете ли он друг его жены. Хотя по качеству лечения тот во многом уступает. Но его нельзя было убедить. Он стоял на своем. В результате пациент был потерян, в какой-то степени по моей вине. И доктор поставил условия, чтобы я до часу дня нашел еще одного пациента. Вот я и подумал…
- Он будет меня лечить?
- Сперва, он познакомится с тобой. А там посмотрим. Он не волшебник и если есть надежда, то он помогает. Если же все безнадежно, то он говорит, как есть. Все просто.
- Ну что пойдем?
- Пойдем.
- Меня зовут Феда.
- Феодора?
- Да, но мама зовет Федой.
Они прошли к парковке, в двух шагах от кафе.
- Ну что, Феда, милости просим в мой транспорт, - сказал он. - Да, меня зовут Анатолий.
Они свернули в Плотников переулок, доехали да Гагаринского и остановились.
- Это здесь?
-Нет, пока мы не приехали, хочу тебе сказать, что этот человек очень солидный и желательно, чтобы вы поладили.
- Да ты не волнуйся, я всегда лажу с людьми.
- Прекрасно. Ну все.
Они проехали еще несколько кварталов, пара переулков, короткие по своей продолжительности и остановились.
- Приехали.
- Я тоже хотела сказать, что перед тем как встретить тебя, я собиралась уехать. Да, перед этим меня постигли неприятности с хозяйкой, да и моя помощница срочно выехала в Турцию. В общем, я осталась одна.
Анатолий вышел из машины, обошел, открыл дверь и помог Феде выбраться из машины. Они вошли в заведение, и сразу прошли к столу, парень как будто точно знал, куда нужно идти. Они присели на удобные диванчики. В уголке сидел пожилой мужчина, он наблюдал за игрой света и казалось был очень увлечен этим.
- Привет, - сказал он.
- Здравствуйте, - произнесла девушка и улыбнулась. Она смущалась, поэтому схватила за руку молодого человека. Анатолий смутился, похлопал по ладони и немного отсел.
- Откуда? – продолжал спрашивать мужчина одновременно очень приятным и в то же время слишком уверенным голосом.
- Из Выборга, - ответила Феда.
- Далеко забралась, - засмеялся он.
- Я здесь была у подруги, но я уже рассказывала Анатолию, что она слиняла в Турцию, а я осталась. Что делать? Но я так подумала, пусть я не вижу, но я же соображаю. Ходят же слепые, для них и специальные плитки положили. Все есть. Как-нибудь. Но там на площади я смутилась. Сложно было понять. Так хотелось в кого-нибудь вцепиться и пройти с ним хотя бы дорогу.
- Анатолий…ну что ж…наверное тебе тоже многое объяснил. Правда?
- Да, я все поняла. Вы лечите и даже спасаете безнадежных. Я слышала о таких и даже обращалась. Точнее не я сама, а моя мама. Только у меня все не так плохо. Я в отличие от многих слепых довольна. Мне нравится и вряд ли нуждаюсь в помощи. Да у меня и денег-то нет. Наверное, ваши операции стоят миллионы. Нет, я уж лучше похожу в своем выстроенным моим воображением мире.
Мужчина засмеялся, к нему присоединился парень – это немного смутило девушку и она снова вцепилась в его руку. Тот замер.
- Я думаю, нам нужно обсудить некоторые моменты, - сказал пожилой мужчина. Анатолий кивнул головой и они вышли из-за стола.
Пока они шептались, она улавливала аромат этого клуба. Он был не похож на привычные места, где она бывала. Она не могла видеть, как двое мужчин спорят между собой, что один пытается доказать, второй возразить и в результате босс махнет рукой и пойдет к столику, а за ним поплетется более молодой.
- Итак, юная леди. Мы решили и подумали, что попытаемся помочь тебе.
- И как же вы это поняли? Неужто можно вот так, без инструментов, да и я понимаю здесь нет достаточного освещения, чтобы досконально изучить мой случай.
- Вы забыли, милашка, что я вижу не так как все. Поэтому у меня такие хорошие результаты.
- Ну, не знаю. Я так привыкла к тому, что слепа.
- Я собираюсь помочь тебе. Разве тебе не хочется увидеть все, что тебя окружает. Прекрасные дома, природу, людей, которые с тобой рядом. Неужели тебе не хочется увидеть глаза твоего спасителя. Да, Анатолий нашел тебя и мне кажется это что-то значит. Ты столкнулась не с парнем, который переведя тебя через дорогу, исчез в неизвестном направлении. Ты повстречалась с ангелом, воплощенном в человеке. И этим ангелом оказался Анатолий.
Она крепко вцепилась в руку и то, что она начала перебирать его пальцы, как что-то инородное, неживое было странным.
- Каким образом вы мне хотите помочь?
- Мы сейчас поедем в одно место. Там мы проведем еще одно исследование. Потом проведем ряд процедур, поместим тебя в стационар и если будет все в порядке, то к утру сделаем операцию.
Феда еще сильнее сжала руку Анатолия, тот застыл, лоб покрылся испариной. Пожилой мужчина продолжал говорить:
- Сутки ты будешь спать, и потом ты станешь новым человеком.
- И это совершенно бесплатно?
- Да, для тебя это операция будет бесплатна.
- Но я не понимаю. Почему? Неужели я такая особенная?
- Дело в том, что тот пациент, которого я должен был сегодня лечить, заплатил хороший аванс и наши правила, что если человек внес и отказывается от лечения, то аванс остается у нас.
- Все равно, не понимаю. Я же должна, как и все заплатить.
- Моя репутация. Наша клиника под тщательным наблюдением. Постоянно отсылаются отчеты министру здравоохранения. Наши операционные не должны пустовать. И для нас уже не важно платит человек или нет, главное наша репутация. Она стоит дороже.
- Кажется я начинаю понимать. Если это так, то я согласна.
Мужчина улыбнулся, попросил счет, прошептал:
- А теперь мы можем идти. Спасибо…Анатолий, сегодня твоя помощь уже не понадобится. Ты славно потрудился.
Он взял за руку Феду, та приподнялась, не понимая, что происходит, сказала:
- А Анатолий с нами не поедет?
- Нет, он работает в другом отделе. Там достаточно и других специалистов.
Феда не отпускала руку.
- Я не знаю, - начала она неуверенно, - ты мне скажи, если ты мне скажешь, то мне будет спокойно. Тогда я поеду и не буду бояться. Мне только скажи.
Анатолий смотрел на это крохотное существо, которая пыталась ухватиться за его другую ладонь, но рука скользила по воздуху вхолостую.
- Ты же мне обещал показать…город. Я сама не увижу…или увижу, но все равно мне нужна твоя помощь.
- У моего коллеги сейчас другие дела, - серьезно сказал мужчина. – Он сейчас отправиться к другим тяжелобольным. Ты не представляешь девочка, сколько человек нуждаются в нашей помощи…ты не представляешь.
Анатолий не выдержал:
- Нет, она никуда не поедет.
Мужчина вздрогнул, резко направился к парню, тот отстранился, отошел на значительное расстояние.
- Конечно, поедет, - засмеялся мужчина, и в этом смехе была такая фальшь, которую почувствовала даже Феда. - Что ты такое говоришь? Если ты хочешь подвезти, то не надо. Ты итак сегодня наездил. Машине тоже нужен отдых.
- Я хочу сказать, что ей не нужно ехать, - настойчиво говорил молодой человек.
- Что ты делаешь?
- Я не хочу, чтобы ее использовали.
- Да кто ее использует?
- Вы, доктор.
Он схватил за руку Феду и пошел к выходу.
- Стой, - ты об этом пожалеешь. То, что ты сейчас делаешь для тебя будет самой большой ошибкой.
- Я так не думаю.
- Дурак, ты же не жилец.
- А мне побоку.
Они вышли из ресторана. Сперва очень спокойно, потом участили шаг и наконец побежали.
-Куда мы бежим? Почему не на машине? – задавала вопросы девушка. На что парень отвечал:
- А она не моя. И этот костюм тоже не мой. Кстати мое настоящее имя – Витя.
Она хотела разжать руку, но тот ее слишком крепко держал.
- Отпусти! – кричала она. – Ну, отпусти. Кричать буду.
- Поверь, - сказал он. – Ты должна пойти со мной. – он взял ее за другую руку и эта нежность, которую он вложил в эти слова, была особенной – она подействовала на нее.
- Так куда же? – спросила Феда.
Она задала ему вопрос, на который он не знал ответа. Но он не мог ей сказать, что не знает.
- Мы бежим туда, откуда ты сможешь понять звучание города, - сказал Виктор.
Они были на Красной. Замерли где-то посередине, окружив себя собором, ГУМом, башнями, людьми и песней, которая звучала прямо из сердца города. Запевали где-то в районе Васильевского спуска и поднимались на центральную площадь, где припевом разносились смех и биение часов.
- Неужели я здесь? – восторженно говорила девушка, сделал небольшую паузу и очень тихо произнесла. - А тот человек был не лекарь?
- Нет.
- И значит, он меня не вылечит?
- Нет, извини.
- Ничего, я уже привыкла. Мне кажется, что лучше не видеть, чем видеть такое. Закрой глаза.
Он закрыл глаза, и они прошлись по площади, как два слепых человека, которые видели намного больше, чем им пришлось увидеть до встречи на Арбатских воротах.