Алексей Вячеславович ПОПОВ. Автор более десяти книг прозы и двадцати пьес. Повести и рассказы печатались в журналах «Север», «Сельская молодежь», «Наш современник», еженедельнике «Литературная Россия» и в других периодических изданиях. Прозаические произведения и пьесы переведены на марийский, удмуртский, чувашский, коми-пермяцкий, хакасский и другие языки народов России, а так же на финский, французский, болгарский и венгерский. Его рассказы печатались в русскоязычных изданиях Германии и США. Спектакли по его пьесам идут в театрах России и Болгарии. Лауреат Государственной премии Республики Коми в области драматургии и театрального искусства (2000 г.) и премии Правительства Республики Коми в области драматургии (2008 г.). Награжден нагрудным знаком Министерства культуры Российской Федерации «За достижения в культуре». В 2004 году получил Почетное звание «Заслуженный работник Республики Коми». В 2011 году стал Заслуженным работником культуры Российской Федерации. Награжден медалью В.С. Розова «За вклад в отечественную культуру». (2005 г.) Член Союза писателей России. Главный редактор республиканского литературно-художественного детского журнала «Би кинь» («Искорка»).
СТАРЫЙ ВОРОН
Последние годы старый ворон жил на кладбище. Никуда не улетал: у людских жилищ о еде не надо беспокоиться, да и здесь всегда что-нибудь оставляют. Ему хватает, если, конечно, молодые не отнимут. К старости ворон стал сторониться всех. В его сердце кипела едкая кровь сарказма и не давала ему молчать. Тогда он каркал, ругал молодых ворон. Сначала они откаркивались, обзывали его «шизом», а потом дали по шее и выгнали из своей стаи.
Сейчас старый ворон сидел на могильном кресте. Крест был такой же черный, как и он сам. Годы, снег и дождь, холодные ветра погрызли дерево, оно потрескалось. Старый ворон любил сидеть именно на нем. Старость с крестом роднила. Новые могилы он не любил. Возле них люди сооружали какие-то неудобные жесткие столбы, на них прикрепляли что-то остроконечное. Однажды он попробовал сидеть на таком столбе. От дождливой погоды или еще от чего-то ноги его соскользнули, и остроконечная штука ободрала грудь. «Кр-р-реновый кр-р-рест», – прокаркал ворон и после зтого на новых могилах уже не сидел.
Кладбище для ворона было зеркалом жизни людей: как они живут, так их и хоронят. Если много людей на могилу пришло, значит, хороший человек умер или начальник какой-то. Возле могилы хорошего человека всегда плакали. Иного же хоронили громко, но без слез. Если еды много принесут, то, слава богу, ничего жизнь идет у людей, если со скудной едой придут – что-то неладно.
Помнится, сюда привозили покойников только старых или уж совсем молодых. Потом было время, когда привозили, в основном, молодых. Возле них сильно плакали, пили что-то вкусное из прозрачной посудины с узким горлом. И так горевали, что многие падали возле могилы. Ворон, бывало, пугался даже, что и они тоже не встанут. Но земля вытягивала из них горе, и люди, отлежавшись, вставали и ослабевшие, наверное от плача, плелись домой.
Да, всякое видел на своем веку, таком долгом, старый ворон. Сейчас, сидя на кресте, он то ли дремал, то ли мучительно думал. Уж совсем было закрыл белесые от старости глаза, но послышались голоса людей. Они свернули на кладбище. Потом пришла другая стая, третья... Тогда старый ворон догадался, что наступил тот день, когда много людей приходит на кладбище, что-то едят и пьют. Сердце его наполнилось радостью сытого праздника. Много чего оставляют люди в такой день возле могил. Старый ворон не шевельнулся. Он знал, что к его кресту не подойдут. К нему давно никто не приходит...
В небе восторженно кричали собратья, поднялось кладбищенское воронье на дармовую жратву людского горя.
– Кар-р-раульте! Кар-р-раульте! – злобно вырвалось из клюва старого ворона. Это он кричал людям. Но что люди слышат, кроме своей беды? И ворон замолчал. И только когда они уже засобирались уходить, ворон не выдержал: «Кар-р-ртофельные шаньги оставьте!» – рявкнул он во всю дурь своей глотки. Но что людям до голодных птиц?!
Старый ворон первым набросился на жалкие ошметья еды. Сразу же определил – снова люди живут хреново: сладостей – шиш. Он едва нашел конфетку. Оставили ее у небольшой могилки. Торопливо освободил ее от обертки, попробовал. Невкусная.
– Пр-р-рямо скажем, кр-р-реновая.
Склеила клюв. На мыло похожа, но не гopькая. Мыло старый ворон когда-то пробовал, не понравилось.
Вдруг воронья стая ринулась с могил в небо. На кладбище появился человек, в штанах, блестящих, как воронье крыло. Старый ворон узнал его. Больно часто черные штаны заходят сюда. Если люди на кладбище приходили, то после них обязательно этот заглянет. Когда люди приходили сюда с большими сумками, в которых стояло много узкогорлых прозрачных посудин, этот человек приходил на кладбище вместе со всеми. Бросался на первую могилу и начинал реветь. Потом глаза у него целый день не высыхали. И губы тоже. Люди подзывали его к себе, наливали из узкого горлышка воду. Этот человек первым от горя падал возле какой-нибудь могилы. Долго лежал. Вставал, когда все уже уходили. Он поднимался и обходил могилы, опрокидывая в рот оставленную в стаканах воду и снова падал. Старому ворону даже нравился этот человек, особенно после того, как сам попробовал этой воды. Набрал в клюв и тут же выплюнул – такая дрянь. Как не уважать этого человека! Ведь сколько надо в сердце носить горя, чтобы выпить столько глотков этой горькой воды!
Но в последнее время люди не стали подзывать этого человека к себе. Даже каркали, когда он пробовал присоединиться к ним. Жалко было старому ворону этого человека. Его самого воронье обижает и гонит, как люди этого, черноштанного. Тяжко на сердце у ворона. Так же, конечно, плохо и этому человеку. И сейчас, когда человек подошел к одной могиле и стал внимательно что-то искать, старый ворон захотел помочь ему.
– Ка-р! Кар-р! – крикнул он, сообщая, что горькую воду там сегодня не пили, чуть левее могила – там пили. Но только в стакане не оставили. В двух посудинах приносили и обе опустошили. На могилу только несколько капель капнули. Но человек не понял старого ворона. Зло сверкнул глазами, поднял с земли небольшую палку и бросил в его сторону. Старый ворон поднялся невысоко, затем снова сел на свой крест. Кровь кипела от обиды, но Черноштанный больше не смотрел в его сторону. Старый ворон расслабился и сел поудобнее. Сердце его снова потянулось к странному человеку. А тот стал что-то негромко выговаривать.
– Вот тебе, Николай, и причаститься нечем. Ничего не принесли тебе. Нда-а... Но не обижайся на сестру. Она новый дом поднимать взялась. За подвоз леса бутылку дала, строителям тоже... Вот и не осталось.
У старого ворона защемило сердце от этого причитания. Снова ему захотелось помочь бедному человеку.
– В Сыктывкар-р-р съезди, в Сыктывкар-р-р!
– Ты все еще здесь? – снова рассердился человек. – В Сыктывкар отправляешь? Еще дразнишься?! – Он посмотрел вокруг. Потом схватил толстую палку и размахнулся. Старый ворон почему-то не испугался. Может, подумал, что человек, как и в прошлый раз, промахнется. Или же подумал, что сил у него не хватит, чтобы добросить такую большую палку. К несчастью, человек на этот раз был точен и зол. Оглушающий удар сбросил ворона с креста.
– Карр-р-раулl – только и успел он каркнуть. Боль прошла по всему телу. Старый ворон увидел, что человек снова взял в руки палку и с перекошенным от злобы лицом шагнул к нему. Ворон пытался заползти за крест – хоть ты защити!
– На тебе! На! – рявкал человек и бил старого ворона. У ворона потемнело в глазах. Сначала исчезло лицо человека, потом пропали деревья, потом кладбище. Последними ушли злость и обида...
На тебе! – все еще, зло крича, бил человек. Старый ворон катался по земле, молча Он не слышал ни боли сердца своего, ни этого человека, ничеrо. Он был уже не мудр, он был мертв.
СТАРЫЙ ВОРОН
Последние годы старый ворон жил на кладбище. Никуда не улетал: у людских жилищ о еде не надо беспокоиться, да и здесь всегда что-нибудь оставляют. Ему хватает, если, конечно, молодые не отнимут. К старости ворон стал сторониться всех. В его сердце кипела едкая кровь сарказма и не давала ему молчать. Тогда он каркал, ругал молодых ворон. Сначала они откаркивались, обзывали его «шизом», а потом дали по шее и выгнали из своей стаи.
Сейчас старый ворон сидел на могильном кресте. Крест был такой же черный, как и он сам. Годы, снег и дождь, холодные ветра погрызли дерево, оно потрескалось. Старый ворон любил сидеть именно на нем. Старость с крестом роднила. Новые могилы он не любил. Возле них люди сооружали какие-то неудобные жесткие столбы, на них прикрепляли что-то остроконечное. Однажды он попробовал сидеть на таком столбе. От дождливой погоды или еще от чего-то ноги его соскользнули, и остроконечная штука ободрала грудь. «Кр-р-реновый кр-р-рест», – прокаркал ворон и после зтого на новых могилах уже не сидел.
Кладбище для ворона было зеркалом жизни людей: как они живут, так их и хоронят. Если много людей на могилу пришло, значит, хороший человек умер или начальник какой-то. Возле могилы хорошего человека всегда плакали. Иного же хоронили громко, но без слез. Если еды много принесут, то, слава богу, ничего жизнь идет у людей, если со скудной едой придут – что-то неладно.
Помнится, сюда привозили покойников только старых или уж совсем молодых. Потом было время, когда привозили, в основном, молодых. Возле них сильно плакали, пили что-то вкусное из прозрачной посудины с узким горлом. И так горевали, что многие падали возле могилы. Ворон, бывало, пугался даже, что и они тоже не встанут. Но земля вытягивала из них горе, и люди, отлежавшись, вставали и ослабевшие, наверное от плача, плелись домой.
Да, всякое видел на своем веку, таком долгом, старый ворон. Сейчас, сидя на кресте, он то ли дремал, то ли мучительно думал. Уж совсем было закрыл белесые от старости глаза, но послышались голоса людей. Они свернули на кладбище. Потом пришла другая стая, третья... Тогда старый ворон догадался, что наступил тот день, когда много людей приходит на кладбище, что-то едят и пьют. Сердце его наполнилось радостью сытого праздника. Много чего оставляют люди в такой день возле могил. Старый ворон не шевельнулся. Он знал, что к его кресту не подойдут. К нему давно никто не приходит...
В небе восторженно кричали собратья, поднялось кладбищенское воронье на дармовую жратву людского горя.
– Кар-р-раульте! Кар-р-раульте! – злобно вырвалось из клюва старого ворона. Это он кричал людям. Но что люди слышат, кроме своей беды? И ворон замолчал. И только когда они уже засобирались уходить, ворон не выдержал: «Кар-р-ртофельные шаньги оставьте!» – рявкнул он во всю дурь своей глотки. Но что людям до голодных птиц?!
Старый ворон первым набросился на жалкие ошметья еды. Сразу же определил – снова люди живут хреново: сладостей – шиш. Он едва нашел конфетку. Оставили ее у небольшой могилки. Торопливо освободил ее от обертки, попробовал. Невкусная.
– Пр-р-рямо скажем, кр-р-реновая.
Склеила клюв. На мыло похожа, но не гopькая. Мыло старый ворон когда-то пробовал, не понравилось.
Вдруг воронья стая ринулась с могил в небо. На кладбище появился человек, в штанах, блестящих, как воронье крыло. Старый ворон узнал его. Больно часто черные штаны заходят сюда. Если люди на кладбище приходили, то после них обязательно этот заглянет. Когда люди приходили сюда с большими сумками, в которых стояло много узкогорлых прозрачных посудин, этот человек приходил на кладбище вместе со всеми. Бросался на первую могилу и начинал реветь. Потом глаза у него целый день не высыхали. И губы тоже. Люди подзывали его к себе, наливали из узкого горлышка воду. Этот человек первым от горя падал возле какой-нибудь могилы. Долго лежал. Вставал, когда все уже уходили. Он поднимался и обходил могилы, опрокидывая в рот оставленную в стаканах воду и снова падал. Старому ворону даже нравился этот человек, особенно после того, как сам попробовал этой воды. Набрал в клюв и тут же выплюнул – такая дрянь. Как не уважать этого человека! Ведь сколько надо в сердце носить горя, чтобы выпить столько глотков этой горькой воды!
Но в последнее время люди не стали подзывать этого человека к себе. Даже каркали, когда он пробовал присоединиться к ним. Жалко было старому ворону этого человека. Его самого воронье обижает и гонит, как люди этого, черноштанного. Тяжко на сердце у ворона. Так же, конечно, плохо и этому человеку. И сейчас, когда человек подошел к одной могиле и стал внимательно что-то искать, старый ворон захотел помочь ему.
– Ка-р! Кар-р! – крикнул он, сообщая, что горькую воду там сегодня не пили, чуть левее могила – там пили. Но только в стакане не оставили. В двух посудинах приносили и обе опустошили. На могилу только несколько капель капнули. Но человек не понял старого ворона. Зло сверкнул глазами, поднял с земли небольшую палку и бросил в его сторону. Старый ворон поднялся невысоко, затем снова сел на свой крест. Кровь кипела от обиды, но Черноштанный больше не смотрел в его сторону. Старый ворон расслабился и сел поудобнее. Сердце его снова потянулось к странному человеку. А тот стал что-то негромко выговаривать.
– Вот тебе, Николай, и причаститься нечем. Ничего не принесли тебе. Нда-а... Но не обижайся на сестру. Она новый дом поднимать взялась. За подвоз леса бутылку дала, строителям тоже... Вот и не осталось.
У старого ворона защемило сердце от этого причитания. Снова ему захотелось помочь бедному человеку.
– В Сыктывкар-р-р съезди, в Сыктывкар-р-р!
– Ты все еще здесь? – снова рассердился человек. – В Сыктывкар отправляешь? Еще дразнишься?! – Он посмотрел вокруг. Потом схватил толстую палку и размахнулся. Старый ворон почему-то не испугался. Может, подумал, что человек, как и в прошлый раз, промахнется. Или же подумал, что сил у него не хватит, чтобы добросить такую большую палку. К несчастью, человек на этот раз был точен и зол. Оглушающий удар сбросил ворона с креста.
– Карр-р-раулl – только и успел он каркнуть. Боль прошла по всему телу. Старый ворон увидел, что человек снова взял в руки палку и с перекошенным от злобы лицом шагнул к нему. Ворон пытался заползти за крест – хоть ты защити!
– На тебе! На! – рявкал человек и бил старого ворона. У ворона потемнело в глазах. Сначала исчезло лицо человека, потом пропали деревья, потом кладбище. Последними ушли злость и обида...
На тебе! – все еще, зло крича, бил человек. Старый ворон катался по земле, молча Он не слышал ни боли сердца своего, ни этого человека, ничеrо. Он был уже не мудр, он был мертв.