АЮМ
Когда ты остаёшься дома один, не включаешь телевизор или музыку и сидишь в тишине, то с удивлением обнаруживаешь, что тишина какая-то не полная, не тишина вовсе – нет. В квартире слышны поскрипывания, шорохи, постукивания. Иногда даже лязганья. Хочется верить, что это всего-навсего мыши, но… если ты живёшь на четвёртом этаже, и кушать в твоей квартире абсолютно нечего, то о каких мышах может идти речь? Лично я неоднократно ставил мышеловки, и никаких результатов. Взведённая пружина сработала только один раз, да и то тогда, когда я слишком сильно грохнул по полу ведром с водой. Но шорохи не прекращались никогда. Особенно донимал скрип половиц между кухней и прихожей, который усиливался под утро – именно тогда, когда сон самый сладкий.
Несколько ночей я терпел этого назойливого посетителя. Я уже догадывался, что мыши здесь ни причём, но что предпринять, я не знал. В то утро моё терпение истощилось. Тихонько перевернувшись на диване со спины на живот, на какое-то мгновение замер, а когда звук скрипа стал переходить из кухни в прихожую, я резко вскочил и прыжком оказался в проходе. Увы, я опоздал. Чья-то тень в утреннем полумраке шмыгнула из-под ног, и… всё затихло.
Можно было надеяться, что на этом предрассветные безобразия прекратятся. Не тут-то было. Следующим же утром нахальный скрип разбудил меня. Попыток поймать скриптеррориста я не предпринял, но заснуть больше не удалось.
Весь день я ломал голову как быть, и идея, простая как мир, озарила меня. С вечера, перед тем как отойти ко сну, я натёр пол в проходе парафином. Мне пришлось пойти на эту жертву, хотя я знал, что после этой операции никакая краска не ляжет на это место. Но спать так хотелось, что на такие пустяки, как испорченный пол, не стоило обращать внимание.
Ровно в пять часов утра на кухне что-то грохнуло. Я быстро принял выжидательную позу, и в тот момент, когда шаги со скрипом стали перемещаться в прихожую, я прыгнул. Мой план сработал блестяще! Тень, шмыгнувшая из-под моих ног, поскользнулась на моей ловушке, и я успел зацепить нечто за кусочек материи. Тут же до меня донёсся тихий писк:
– Отпусти!
– Ну уж дудки, – ответил я и поднял свою добычу выше. В руках кто-то отчаянно дёргался, но держал я крепко. Левой рукой (в правой я держал неизвестного) включил бра над диваном.
То, что я увидел, поразило меня больше, чем останкинская башня, когда я в пятилетнем возрасте впервые увидел её в Москве. Мои пальцы держали за холщовую курточку маленького, не больше трёх дюймов, человечка. Ему было абсолютно безразлично моё удивление. Он отчаянно дрыгал ногами и старался вырваться из моих рук.
– Бесполезно, – сказал я.
– Ты у меня за это ещё поплатишься.
– Смотри, как бы ты не поплатился. Вот возьму и прихлопну тебя как муху.
– За меня отомстят.
– Не думал я, что гномы такие злобные.
– Я не гном, – заверещал человечек, – я – эльф. Сразу видно, что ты не из посвящённых, подлый человечишка.
– Почему это я подлый? – возмутился я.
– А разве не подло натирать пол всякой гадостью. Я же мог разбиться.
– Но ты тоже хорош, скрипишь каждую ночь по квартире, спать мешаешь.
– Служба у нас такая. Живём мы здесь.
– Это я здесь живу.
– Ну, это как посмотреть. Мы здесь поселились, когда тебя на свете не было. Молод ты ещё быть хозяином этой квартиры. Я-то помню, как тебя принесли сюда из роддома в куске тряпки большеротого и лупоглазого.
– Прям таки, большеротого и лупоглазого. Не хуже других. Позволь спросить, а тебе-то сколько лет?
– Мне? Больше двух тысяч. Я сказал бы точнее, но когда столько живёшь, то такие мелочи, как дата рождения, забываются. Мать говорила, что я родился в год, когда Спицион разбил войско Ганнибала при Заме.
– Надо же, какой ты старый. И где же такие рождаются?
– Послушай, а тебе не кажется, что разговаривать, вися у тебя в руках, не очень-то удобно. Ты-то сидишь на диване. Не на равных мы.
– А ты не убежишь от меня?
– Не убегу. Чего теперь бежать. Ты меня уже рассмотрел, и тайны для тебя больше не существует.
Я аккуратно поставил эльфа на ладонь, так мне удобнее было видеть его, а главное – слышать. Весь наш дальнейший разговор носил конфиденциальный характер, и я долго мучался сомнениями – передавать его читателям или нет. Мои колебания разрешил сам эльф, когда я, при очередной встрече, попросил у него на это разрешение. Со свойственным ему легкомыслием он ответил: «А-а, валяй, пиши». Этим я и воспользовался, чтобы рассказать вам несколько занимательных историй.
– Давай для начала познакомимся, – предложил я.
– Для начала ты меня подло поймал. Никогда бы не подумал, что ты способен на это.
– Ладно, не обижайся.
– Чего уж теперь обижаться. Меня зовут Аюм, а как тебя зовут, я знаю. Помню, когда тебя, большеротого крикуна, принесли домой из роддома, я долго ухахатывался над твоим именем.
– Снова ты меня задираешь. Чем тебе моё имя не угодило?
– Да тем, что на твоём языке твоё имя ничего не означает. Каждое имя должно нести определяющий смысл.
– А что на твоём языке означает твоё имя?
– Аюм, – протяжно-задумчиво произнёс эльф, после чего хитро посмотрел на меня и пояснил, – непобедимый.
– Даже так.
– А ты как думал.
– То-то я смотрю, что ты сидишь у меня на руке.
– Даже в жизни непобедимых, особенно если они живут очень долго, бывают небольшие недоразумения. А если тебе случайно посчастливилось меня изловить, то это вовсе не значит, что ты меня победил. А будешь хвастать своей подлостью – ничего не расскажу.
– Не обижайся, я вовсе не хвастаю. Я просто расспрашиваю. Расскажи, где твоя родина.
– Мы жили в стране Закатов. Там я появился на свет.
– Где это такая страна Заходов.
– Не заходов, а Закатов. Это ваша страна – страна заходов, и у тебя постоянные заходы. А наша страна называется страной Закатов. Запомни это. А находится она там, где ветер устал драться с океаном в бесконечной борьбе за сушу.
– Сильно объяснил, а главное я сразу «понял», где это находится.
– Ничего ты не понял, глупый человек. Вы привыкли всё измерять конкретными координатами. Тебе даже невдомёк, что время можно измерять количеством распустившихся лепестков, а расстояния – вздохами разлучённых влюблённых. Если бы вы делали так же как и мы, то, наверное, тоже жили бы многие тысячи лет и не старились. Посмотри на себя. Под глазами мешки, на лбу поперечная морщина. Это топор времени стукнул тебя по голове. А сколько раз ещё он будет бить тебя? Прислушайся: «год». Как удар боевой секирой. Лепестки таких следов не оставляют.
– Да я посмотрю, ты философ.
– Я не философ, я просто давно живу, и много повидал на своём веку. Да, кстати, завари свой «философский» чай.
– С чего это ты мой чай называешь «философским»?
– А как же его ещё называть? Завариваешь ты в основном вторяки, пьёшь эту бурду без сахара. За кружкой такого чая только и остаётся, что философствовать. А я вот люблю сладкий чай. Хоть японцы и утверждают, что чай надо пить таким, какой он есть, а я сладкое люблю. Но у тебя дома как всегда пусто. Вот и будем пить то, что есть.
Пришлось мне согласиться. Чайник на газе вскипел быстро, и мы стали чаёвничать, причём Аюм выпил никак не меньше напёрстка. При его росте это было явно много.
– И много вас таких тайных жителей наших квартир?
– Да, почитай, в каждой найдётся хоть один.
– Почему же вы не живёте в стране Закатов?
– Это случилось давно…
…В стране Закатов жило множество народов: божественные асы и всемогущественные ваны, мудрые вельвы и бесстрашные эйнхерии, заботливые валькирии и мы – эльфы, тогда ещё нормального роста, как и все жители. Жизнь наша была сложна и разнообразна. Великие битвы сотрясали нашу страну, но после битв наступал Великий Мир. Земля была молода, и большие страсти кипели на ней.
Однажды на охоте мы гнались за оленем. Мой друг великан Хроун уже почти догнал его. Оставалось только поразить оленя, как вдруг из кустов на Хроуна набросился волк Фенрир. Не удержался от неожиданности великан на ногах, рухнул с обрыва. Только чудом удержался за корень дерева, стоящего у края. Так и повис над бездной. Мне удалось прогнать Фенрира и вытащить великана.
Другой раз я был на рыбалке с асом Тором. Ему удалось подцепить на удочку своего злейшего врага мирового змея Ермунганда. Море вспенилось в семь этажей, и если бы не моя помощь, туго пришлось бы Тору.
Вот такие истории случались у нас. А после всех сражений собирались мы в Асгарде отдохнуть и повеселиться. Так продолжалось много веков. Но появились в Асгарде люди, пришедшие из Мидгарда. Ничего они не умели делать сами. Мельтешат, а толку нет. И был среди них самый хитрый и алчный. Звали его Аршак. Пришёл он однажды к нам на пир и сказал: «Не можете вы никак примириться между собой. Я среди вас недавно. Изберите меня главным, и я буду судить вас и ваши споры». Говорил он так не по своему уму, но научаемый Локи. Этот Локи был отцом волка Фенрира и мирового змея Ермунганда. Не знали мы ещё о коварстве людском. Это сейчас всем известно – дай человеку власть, и ты узнаешь, какой он. И чем меньше власть, тем ярче проявляются человеческие недостатки. К тому же у власти есть одно свойство – её много не бывает. Так же, как и деньги, страсть к власти поглощает человека без остатка.
Как только Аршак получил желаемое, он тут же стал устанавливать новые порядки. Во всех своих начинаниях он прислушивался к советам Локи. Надо ли говорить, что одним из первых указов было изловить меня. Мне пришлось скрываться, так как все подчинялись царским указам. Никто не смел ослушаться. За непослушание грозило жестокое наказание. Единственный, к кому я мог обратиться за помощью, это был мой друг Великан Хроун. Вечером я пришёл к нему в дом. Он дал мне кров и накормил. Но пока я спал, Хроун позвал царскую стражу. Царский указ оказался сильнее дружбы. Великан забыл, кто спас его однажды. Звёзды благоволили ко мне в эту ночь. Мне удалось бежать. И тогда весь мой народ был объявлен вне закона. Нам пришлось уйти в другие страны.
– А у тебя есть подруга или жена?
– Не мог бы ты согнуть свой указательный палец, а то как-то неудобно получается, ты сидишь на диване, а я стою перед тобой у тебя на руке.
Ситуация и правда получилась комичная. Я выполнил просьбу Аюма, согнул палец. Он уселся на мой ноготь и, подперев миниатюрной ручкой подбородок, продолжил свой рассказ.
– У меня было всё: свобода, молодость, любовь…
…Её звали Майюш. Как я тебе уже говорил, каждое имя у нас несёт смысл. На ваш рубящий язык переводится как блистающая. Да, с блеском её красоты не сравняются звёзды. Мы встретились на первом небе Андланге, а ты должен знать, что встречи на небесах дают самые крепкие союзы. Ничто не омрачало нашей жизни. Это вы трудитесь целыми днями, и на любовь у вас не остаётся времени. Когда жизнь обременена думами, где добыть денег на пропитание, любовь быстро умирает. Нельзя днём выслушивать жалобы на катастрофическую нехватку денег, а вечером как ни в чём ни бывало обнимать свою подругу и шептать ей звёздные слова. У нас таких забот не было. Один раз засеянное поле давало три урожая в год. Виноградная лоза приносила урожай на второй год, и её приходилось подрезать, чтобы от гроздей не ломались её ветви.
Любовь проверяется в испытаниях. Когда мой народ объявили вне закона, из Асгарда ушли и асы. Алчный Аршак всех выжил с родных земель. Мы пошли вместе с асами, мимо Местиды, по Трояновой тропе, всё дальше на север. С собой мы взяли только наши легенды. Что ещё надо для жизни? Войлок небесного шатра над головой и любимая, для которой ты сочиняешь свои лучшие песни. Нет такого эльфа, который не сочинял бы стихи и песни. Когда мы иногда, забывшись, декламируем их вслух, то вы, люди, подслушиваете их и выдаёте за свои. Вам кажется, что это на вас снизошло озарение. Вы говорите, что слышите стихи вокруг вас, и даже не подозреваете, как близки к истине, хотя истина вам не известна.
Но я отвлёкся. Когда мы дошли до Янтарного моря, жить нам стало труднее. Мы не роптали, труд не страшил нас.
Однажды я вернулся с поля в свой шатёр. Майюш холодно встретила меня. Обычно она кидалась мне на шею, и не было на Земле никого счастливее нас. А тут…нехотя подставила щёку для поцелуя и отошла. Я спросил: «Что случилось? Уж не заболела ли ты». «Нет, всё в порядке», – ответила Майюш. Я не стал надоедать ей расспросами. Мало ли что бывает на душе. Иногда хочется, чтобы к тебе не приставали. Через некоторое время я попробовал поговорить с моей возлюбленной на отвлечённые темы, чтобы хоть как-то развеять хандру. Но Майюш оставалась замкнутой и отчуждённой.
А потом она неожиданно спросила: «Ты завтра снова уходишь в поле»? «Конечно, надо же добывать пропитание, растить хлеб». «Когда ты вернёшься, меня здесь не будет». «Как это не будет, – удивился я, – что-то случилось»? «Да, – ответила моя возлюбленная, – я больше не люблю тебя».
Свет померк в моих глазах. Я пытался выяснить, что произошло, но всё было бесполезно. Майюш молчала. Напрасно я, как безумный, старался воскресить в её памяти прекраснейшие моменты нашей совместной жизни, в ответ я услышал только: «А может быть этого не было? Ничего не было». «Вспомни клятвы наши. Мы ведь мечтали быть вместе до конца дней наших». «Всё кончилось, я теперь этого не хочу. Ничего не хочу: ни твоих цветов, ни твоих стихов, ни детей от тебя – ничего».
Напрасно я забрасывал её стихами – кому они нужны! Она ушла. Ушла и даже ни разу не оглянулась назад. Для неё растоптать нашу любовь оказалось то же, что пройти босиком по траве. Что оставалось мне делать? Надо было как-то жить без Майюш. А я не мог. Я ходил как призрак, осунувшийся, истощавший. Я всюду искал её, но каждый раз со смехом она отворачивалась от меня. Пришло время, и я узнал часть правды. Рядом с нашим селеньем стояли города лаиев. Я увидел Майюш в гареме князя Альвинуса. Богатство и роскошь окружали его. Я спросил Майюш: «Ты любишь князя»? «Какая разница. Я знаю, что с ним я не буду испытывать нужду. Что ещё нужно? А ещё я поняла, что могу быть с другим мужчиной. Прощай, Аюм. Ты оказался не единственным и не неповторимым».
Прощай, Майюш. Я ушёл. Мне пришлось уйти. До меня никому не было дела. Я издали наблюдал за тем, как она живёт. Я с болью узнавал, что Майюш переходит из одного гарема в другой, И каждый раз она становится богаче и, соответственно, богаче выбирала нового избранника. Что мог ей дать я, кроме своей любви и стихов?
Майюш давно уже нет на свете. Когда начинаешь измерять жизнь звоном монет, дни иссякают быстро. За золото не купишь лишний час у судьбы. Кто пришёл на её могилу в день похорон? Никто! Я был один. Кто тот единственный, который знает неприметный камень, навсегда скрывший Майюш от солнца? Каждую весну я приношу своей возлюбленной первые цветы, но распускающиеся лепестки не могут вернуть к жизни. Всё надо делать вовремя. Рубец на моём сердце не заживает до сих пор. Эта рана будет болеть всю жизнь.
Тут я почувствовал, как что-то капнуло мне на ладонь.
– Я тебя совсем расстроил расспросами, – попытался успокоить его я, – если бы я знал, что ты так расстроишься, то не стал бы задавать глупых вопросов.
– Я не расстроился, – Аюм смахнул слезу, – если ты скажешь, что я распустил нюни, то тебе придётся драться со мной на дуэли.
– Ничего такого я не подумал, так что можешь успокоиться.
– Нет, ты прав. Я действительно расстроился. Ты должен меня понять.
– Конечно, я тебя понимаю. Что может быть страшнее, чем когда уходит возлюбленная.
– А ты неплохой человек. В тебе есть качество, которое очень редко встречается у вас, людей, – ты умеешь слушать. А ещё у вас, у людей, нельзя иметь своего мнения. Стоит честно высказать, что ты думаешь, и тут же ты наживёшь кучу врагов. У вас ценятся только соглашатели. Точнее, я сказал бы, – подхалимы. Всё, я успокоился. Спрашивай ещё, если хочешь.
– А почему вы стали такими маленькими?
– Это самая простая история…
…Асы основали своё государство Свитьод. Мы думали, что по-прежнему будем жить вместе, как в былые времена. Ведь ранее ничто не мешало нашему совместному проживанию. Но асы увлеклись делами земными. Их всё больше стали занимать борьба за главенство и подготовка к большой битве с мировым змеем Ермундандом. Но где этот змей? Они забыли. А мы-то помнили и помним до сих пор, что мировой змей сидит в нас. Пока мы это осознаём, то ведём с ним непрестанную битву. Но как только забудем – змей пожирает нас. Асы перестали терпеть наше соседство. Мы столько тысячелетий жили мирно и дружно бок о бок, что начинать войну с ними мы не хотели, и нам пришлось уйти. Но куда? Вся земля занята и завоёвана. Завоевания идут непрестанно до сих пор. Но, завоёвывая какую-то территорию, уничтожаешь какой-нибудь народ. Мы не могли пойти на это, и потому мы стали скрываться. Поначалу это было трудно делать – попробуй прятаться с большим ростом. Но природа мудра! Ты понаблюдай, как иной человек вроде был сильным и добрым, но в какой-то момент пожадничал, отказал, не уступил, обманул. И так дальше, не заметно, раз за разом. Потом смотришь, а перед тобой мелочный скряга, скрюченный, с трясущимися руками. Вот и мы оттого, что всё время прятались, стали уменьшаться. На это ушло много времени, пока мы не стали такими, как ты видишь.
– Главное не рост, главное сохранить большое сердце, – сказал я.
– Наверное, ты прав, но об этом судить не мне. Со стороны всегда виднее, кто чего стоит.
После этих слов Аюм оглянулся:
– Заболтались мы. Смотри, совсем рассвело. Тебе пора собираться на работу. Да и мне пора заниматься своим хозяйством.
– Ты ещё придёшь?
– А как же. Надо же мне хоть с кем-то болтать о жизни. Теперь ты посвящённый, и от тебя можно не скрываться. Если срочно потребуюсь – позови, – сказал Аюм и ловко спрыгнул с моей ладони.
Я размял затёкший палец и стал одеваться. В тот же день я перекрыл полы и покрасил быстросохнущей краской, чтобы не доставлять неудобств моему новому другу.
На следующий день по случаю ремонта сбежались все соседи. Да не мои, а Аюма. Впрочем, теперь и мои. Ох, и шумный же народец эти эльфы. До утра они устроили танцы под волынку и сурдинку. Было весело и спокойно.
Теперь, каждый раз, когда мне надо с кем-то поделиться жизненными невзгодами, я знаю, что есть существо, которое меня выслушает и поймёт. Надо только позвать:
– Аюм!
ВОРОБЕЙ
Просыпаться никак не хотелось, а уж открывать глаза тем более не было сил. Но ведь надо, надо сделать усилие и оторвать голову от подушки.
Перевернувшись несколько раз, Ольга приподнялась, протянула руку к стоящему на журнальном столике в изголовье будильнику и посмотрела время. Пять минут можно было поваляться. Странно, но будильник ещё не звенел. Так что же разбудило её раньше времени? Замерев на секунду, Ольга услышала, как в окно кто-то стучится.
Откинув одеяло, спустила ноги на покрытый линолеумом бетонный пол. Потянулась, от чего темно-бордовая шёлковая ночнушка скользнула по телу, вверх приоткрывая молодые стройные ноги. Встала и подошла к окну. Отдёрнула занавеску, пропуская в комнату ещё не раскалённый утренний свет.
С той стороны окна, цепляясь за бетонную кромку, сидел воробей и клювом царапался в стекло! На вид воробей, как воробей, только вот на грудке у него было причудливое белое пятнышко.
Ольга приоткрыла створку оконной рамы, чтобы проветрить комнату, но воробей не испугался, как это делают обычно все воробьи, и не улетел. Более того, он попытался протиснуться в открывшуюся щель, на что Ольга, видя такую наглость, сказала ему: «Кыш». Воробей отскочил чуть в сторону, но не улетел.
Но воробей воробьём, а надо собираться на работу. Ольга пошла на кухню, чтобы погреть воды на чай, и с удивлением обнаружила, что воробей перелетел к окну на кухне. «Ну, надо же, – удивлённо подумала Ольга, – какой назойливый», и решила не обращать на него внимание.
Наскоро попив чай, оделась, навела макияж, собрала сумочку и на лифте спустилась вниз. Не успела Ольга сделать несколько шагов, как заметила, что её утренний гость скачет рядом.
– Ну, что тебе надо? Лети своей дорогой, – сказала Ольга, и побежала на маршрутку.
Воробей не отставал от неё, более того, когда маршрутное такси тронулось, воробей полетел за машиной, тщательно выбирая позицию так, чтобы быть ближе к окну, у которого сидела Ольга.
Из маршрутки в метро на станции «Удельная», долгая езда в набитом полусонными людьми вагону, пересадка на станции «Гостиный двор», и дальше к станции «Приморская».
Когда выходишь из метро, то создаётся впечатление, что ты ожил. Волна относительно чистого и прохладного воздуха охватывает тело и тормошит: «Смотри, ты же живой!»
Ольга вышла из вестибюля метрополитена, сбежала по ступенькам, сделала несколько шагов, и вдруг заметила какое-то движение под ногами. Перед ней сидел воробей. Приглядевшись, Ольга увидела, что это тот же самый воробей с белым пятнышком на грудке.
«Немыслимо! От «Удельной» до «Приморской» несколько километров, да к тому же под землёй! Как он смог найти её? Наваждение какое-то, вот навязался», – подумала Ольга и поспешила на работу в сопровождении непрошеного провожатого.
На работе первое время дела отвлекли от утреннего происшествия, и только когда работницы бухгалтерии отвлеклись на небольшой перекур, Ольга посмотрела в окно. Нетрудно догадаться, что воробей сидел снаружи и, казалось, смотрел на Ольгу.
В этот момент её отвлекла приятельница Юлия, которой хотелось просто по-женски поболтать:
– Что-то давно твой жених не звонил.
– Мы расстались, – задумчиво ответила Ольга.
– Как так? У меня сложилось впечатление, что у вас дело идёт к свадьбе. Ты просто расцветала, когда говорила с ним по телефону.
– Так получилось.
– Он бросил тебя?
– Нет, я сама ушла.
– Были к тому причины?
– И да, и нет. Как тебе объяснить, – Ольгу потянуло пооткровенничать, – все были против нас: и друзья, и родители. Не могу я так.
– Ты сдурела! Да кто ж в таких делах слушает кого-нибудь, пусть даже родителей, да хоть самого Господа Бога. Тут только сердцем решать можно. Своим собственным, и только.
– Вот я и решила, что так будет лучше всем. Я прекрасно понимаю, что лучше у меня никого не будет, но уже поздно что-либо менять.
– Что значит поздно? Позвони ему, всё поправить можно.
– Нет, нельзя. У меня уже есть другой, а Миша об этом знает.
– Ты с ума сошла.
– Я сама понимаю, что Бог меня за это накажет, но я так решила.
– И зачем тебе это?
– Надо жизнь устраивать.
– И что, этот новый лучше что ли? Ты его хоть любишь?
– Какая разница. С ним перспектив больше.
– Что ты наделала, Оля, так же нельзя. Только там где любовь, лишь только там будет счастье. Не слушай ты никого.
– Наверно ты права, но поздно. Давай оставим этот разговор. Видишь воробья за окном? Представляешь, от самого моего дома за мной следует, всё утро.
– Ой, Оля, нехорошо это. Мне кажется это дурной знак.
В это время зазвонил телефон. Трубку сняла Юля, и тут же передала её Ольге.
– Тебя.
– Алло, – откликнулась Оля, и через несколько мгновений добавив, – хорошо, встреть меня, – положила трубку.
– Твой новый? – спросила Юля.
– Да.
– Что-то ты с ним коротко поговорила. С Мишей, бывало, долго говоришь, а сама на глазах расцветаешь.
– Зато с этим никаких проблем. Миша далеко, а этот рядом.
– Всё утряслось бы. Ох, будешь ты локти кусать.
– Скорее всего, так и будет, – задумчиво ответила Ольга и замкнулась в себе.
После работы Ольгу ждал её новый парень. Он подъехал на машине, но Ольга предложила пройтись:
– Мне надо на мини-рынок возле метро.
– Хорошо, пройдёмся, хотя я мог бы и подвезти тебя.
– Мне так хочется.
– Ну, это уже твои причуды.
Вдруг под ноги Ольге порхнул воробей.
– Снова ты, дурашка, – обратилась к нему Ольга.
– В чём дело? – поинтересовался её спутник, – ты уже с воробьями разговариваешь?
– Да вот, привязался за мной. С самого утра от моего дома следует. Странный какой-то.
– А ты протяни руку.
Ольга недоверчиво посмотрела на своего спутника и неуверенно протянула перед собой руку. Воробей как будто только этого и ждал. Он тут же взлетел и плавно сел на ладонь.
То, что произошло дальше, произошло мгновенно. Ольгин спутник сказав: – Ну что, приладонился, гад, – схватил воробья и крепко сжал так, что в руке у него захрустело.
Откинув на газон бездыханное тельце, он довольный произнёс:
– Вот и все проблемы, даже чирикнуть не успел. Надо руки помыть. Хорошо хоть без крови обошлось.
Побледневшая Ольга стояла широко раскрыв глаза.
– Ты что наделал, кретин!
– А чего церемониться?
– Идиот, я тебя видеть не могу.
– Так он же тебе мешал.
– Убирайся! Не подходи ко мне, – закричала Ольга, и побежала к метро.
Только в квартире, где снимала комнату, Ольга понемногу стала приходить в себя. В ушах всё стоял хруст ломающихся костей. На душе было муторно, и чтобы хоть как-то снять напряжение, решила позвонить домой сестре. Набрала междугородний код, долго ждала когда соединят. Но вот ответили. Трубку сняла сестра.
– Привет!
– Привет, ты же вчера звонила, что-то случилось?
– Да на душе что-то не спокойно, – решила не вдаваться в подробности Ольга.
– Может быть ты почувствовала, – сбивчиво сказала сестра, – я сама хотела сейчас тебе звонить, но не могла решиться.
– Что-то случилось?
– Как бы тебе сказать… да… ты только не волнуйся…
– Не тяни, говори.
– Миша… его больше нет…
– Не поняла.
– Его нашли сегодня рано утром дома… снотворное… много… было поздно. И самое странное: говорят, когда открыли дверь его квартиры, из неё вылетел воробей с белой грудкой.
Долго, долго ещё смотрела Ольга за окно своей комнаты.
И С Х О Д
Ночь всё крепче сжимала объятья. За окном не стало видно исчезающих сзади деревьев, только некоторые ветки, попадавшие в край конусообразного луча света, изредка мелькали с правой стороны машины. Казалось бы, каких-то полчаса назад красная полоска на горизонте, впереди за ветровым стеклом, освещала дорогу; лес, перемежающийся с полями и кособокими деревеньками; и редкие встречные машины. Теперь приближение машины можно было предугадать по двум слепящим огням, временами исчезающим за спусками дороги.
В кабине тепло и спокойно. Урчание двигателя усыпляет, но лучше не спать. Надо непрестанно говорить с шофёром, иначе в следующий раз этот шофёр не возьмёт на трассе такого же, как и ты, автостопщика. И будет автостопщик стоять на обочине так же, как и ты стоял сегодня.
На гору – под гору. Вверх – вниз. Петли поворотов и белая полоса, приходящая издалека и исчезающая под колёсами.
Впереди, над горизонтом, появилось чуть заметное зарево, отражающееся в чёрном небе. Машина забралась на очередной холм, и взору предстало сверкающее море огней. Каждая "искорка" жила своей жизнью, вливая оконное свечение в общий фон. То тут, то там огни гасли и зажигались, и от этого город казался одним неделимым живым организмом, трепыхающимся в котловине. А ещё он был очень похож на искристое вино, налитое в бокал низины. Что может быть заворожительней, чем зрелище предсонного города, вынырнувшего из темноты на ночной трассе.
Этот город манил меня.
Я попросил тормознуть возле центральной автобусной остановки. Когда мои ноги коснулись асфальта, я краем глаза заметил, что за мной наблюдают. Кто? Разглядеть я не успел. Стоило мне повернуться, чтобы было лучше видно, тень мелькнула за угол. Мой маршрут вёл туда же, где исчезла тень. Я спешным шагом повернул налево и... почувствовал, что мои ноги увязают в песке. А в десяти шагах от меня плескало море.
Море? Здесь? Откуда? До ближайшего моря тысяча километров! Но думать об этом не хотелось. Тёплый морской ветерок расслабляет и полностью выбивает из головы мысли. Я разделся, с разбега нырнул в пенистую волну, отплыл немного от берега и перевернулся на спину. Вода держала тело и, покачивая волной, убаюкивала. Как умиротворяюще спокойно. Только шелестящее урчание солоноватой воды. А вверху звёзды россыпью. Казалось бы, маленькие искринки, но какая мощь и величие. И как мизерен человек пред громадой ночного неба. Никогда небо дневное не сравнится с небом ночным. Днём солнце своей жадностью затмевает звёзды и не позволяет им радовать людей. Выйдите под ночное небо, задерите голову вверх – не отвалится – и вглядитесь. Вон там, быть может возле той звёздочки, летает несколько песчинок-планет, и возле одной из них, быть может, кто-то неизвестный так же задрал голову (или что у них там) к небу и думает о тебе. Ну, пусть не о тебе, но о чём-то подобном, о чём думаешь ты. Да пусть он просто любуется небом. Самое главное, что ты не одинок, и кто-то ещё смотрит в небо.
Я вышел на берег. Моя кожа сверкнула капельками воды. Одежда прильнула к влажному телу. Через пару шагов песок кончился, и я пошёл по асфальту к дому моих друзей.
Жилище, в котором я остановился, трудно отличить от студии художников. Посреди комнаты стоит мольберт; по стенам развешены картины, законченные и не очень; запах краски, чая и анаши. Богема. Игра в изысканность с абсолютной неустроенностью. Выходить на улицу не хочется, лучше общаться с друзьями. Вот так, в неспешной беседе "о величественном" можно не заметить, что проходят дни, недели, годы... Постоянный трёп ни о чём. Куда бы ни приехал – везде одно и то же: о расширении подсознания; о Кастанеде; о нигилистах и Артюре Рембо; последнее время о великом предназначении России (вспомнили).
А за окном толпа гудит, и жизнь несётся на тысячах усталых ног. И обладатели этих ног не подозревают, что астральная сущность отделима от плоти, и не только посредством грибочков, но и путём ежедневных медитаций. И знаете, что более странно, что толпа нисколько не страдает от этого незнания, не вымирает, а, скорее, крепнет, да ещё, к тому же, с интересом наблюдает, как вымирают умники, которым не безразлично, где кончается Вселенная и начинается Мировой Разум. Да и начинается ли? Какая разница. И ведь гудит! Слышите? Гудит и манит раствориться в ней.
Сегодня что-то сильно громко разгуделась...
– Сходи, посмотри, что там происходит, – попросила хозяйка студии, – заодно сигарет принеси. Курить хочется.
Я выскочил из подъезда – передо мною площадь – да не передо мной, а я на площади – народа битком – все в туниках, больше похожих на лохмотья – на трибуне человек, тоже в тунике.
– Вы мой народ! До чего довели вас мои предшественники? Вы голодаете! Кто в этом виноват?!?
– Не знаем! – прокатилось по толпе.
– Вам негде жить, и ваши дети мёрзнут на улице! Кто в этом виноват?!?
– Не знаем! – колыхнулась толпа.
– Вы умираете, и вас нечем лечить! Кто виноват?
– Не знаем!
– Вы слепы, но я поведу вас. Вы пойдёте за мной?
– Веди!
– Вы хотите быть сытыми?
– Да!
– Я укажу вам, кто виноват в ваших бедах. Да вы и сами знаете, но не хотите видеть.
– Покажи! – я так увлёкся, что тоже уже кричал вместе с толпой.
– Все наши беды от умников. Вот один из них! – оратор показал на человека в толпе. – Вы видите, он имел наглость явиться сюда!
– Где, где он!
– Вот он! Бейте его!
Толпа ринулась на человека. Он чудом увернулся и побежал. Я присоединился к преследователям. Меня разбирал азарт, азарт погони за двуногим зверем. Наш вождь всегда прав, он указал нам на источник бед, и этот источник надо уничтожить. Одна ничтожная смерть, и будет лучше. Гони его!
Мешало только ощущение, что за мной кто-то наблюдает, чей-то взгляд сверлит мою спину. Оглядываться бесполезно. За спиной несколько сотен горящих безумием глаз. А может быть, я просто становлюсь мнительным.
К друзьям вернулся возбуждённый и беспомощный. Там, в толпе, было ощущение силы. Я знал, что я не один, что меня не оставят. А теперь появился страх: а что дальше? Ведь никто не поможет. Великая сила отошла в сторону и оставила меня без подпорок.
Я лежал на диване, а внутри образовалась маленькая ниша, ничем не заполненная.
Друзья обеспокоено посматривали на меня.
– Тебе надо развеяться. Одевайся, пройдёмся.
– Я уже прошёлся, – отнекивался я.
– Ничего, пройдёмся ещё. Заодно кое с кем тебя познакомим.
Я всегда не против нового знакомства, хотя и отношусь к ним несколько насторожено. В тот раз я не предчувствовал ничего. Напрасно. Нас впустили в прихожую, где мы переминались с ноги на ногу пару минут.
Она выбежала из кухни. Фарфоровая статуэтка, только живая. Ни грамма косметики и свет в глазах. Для меня перестал существовать остальной мир. С этого момента мы были вместе одно неразделимое целое. Прижимаясь ко мне (а она любила, прижавшись ко мне, гладить меня по волосам, а я норовил поцеловать в этот момент её руки), она часто шептала:
– Я буду всегда любить тебя, несмотря ни на что. Чтобы ни случилось. Ты мой! Я хочу, чтобы у нас были дети, прямо сейчас. Я обязательно рожу. Я очень этого хочу.
И я ей верил. Безоглядно.
Интересно, помнит ли она об этом сейчас?
Но об этом чуть позже. А пока я тонул в любви и, захлёбываясь, хотел большего и большего, хотя любовь наша и без того была безгранична. Обнявшись, мы бродили по маленькому городку, в котором и пойти-то некуда. Но нам никуда и не надо было. Мы просто шли. А когда не шли, то целовались. Впрочем, мы умудрялись целоваться и при ходьбе.
А ещё мы часами валялись в постели, правда у неё дома всегда было холодно. Но когда я прижимался к её телу, холода не чувствовалось. Наоборот – жар испепелял.
– Я предупрежу друзей, чтобы меня не ждали, – сказал я.
– Конечно, сходи и предупреди, – ответила она.
Выбежав из подъезда, краем глаза я заметил, что вслед за мной кто-то выглянул из него же. Я резко оглянулся. Никого. Тогда я быстро повернул обратно и вернулся в подъезд. Никого! Ни шороха. Ну и не надо. Я побежал опять, надо было спешить. Точнее, не "надо было", а я хотел быстрее вернуться к любимой.
Я свернул за угол. Подо мною площадь. "Подо мною", потому что я в тунике стою на трибуне. А внизу толпа, разинув рот, и тысячи глаз, устремлённых на меня. И ждут, что я им скажу. А меня разбирает, я чувствую силу, потому что МИР подо мной, а Я над ним, и этот мир слушает меня:
– Вы– мой народ! – крикнул я и прислушался к дыханию толпы. – До чего довели вас мои предшественники? – дыхание пришло в единый ритм. – Вы голодаете, – толпа вздохнула глубже, а я продолжал. – Кто в этом виноват?
И толпа, повинуясь моему импульсу, выдохнула:
– Не знаем!
– Вам негде жить, – я уже знал, что они пойдут за мной, – и ваши дети мёрзнут на улице! – власть над толпой стала поглощать меня. – Кто в этом виноват?
– Не знаем! – громче колыхнулась толпа.
– Вы слепы, – тут я заметил в толпе человека, который не кричал, – но я поведу вас! – я где-то видел раньше этого человека. – Вы пойдёте за мной?
– Веди, – экстаз толпы накалялся.
– Вы хотите быть сытыми? – человек из толпы иронически посмотрел на меня.
– Да, – ответила толпа, и я уже знал, что делать дальше.
– Я укажу вам, кто виноват в ваших бедах, – человек тоже знал, что будет дальше. – Да вы и сами знаете, но не хотите видеть.
– Покажи! – на другом конце площади я старался найти взглядом ещё одну знакомую личность.
– Все наши беды от умников, – человек попытался уйти. – Вот один из них! – и я показал на него. – Вы видите, он имел наглость явиться сюда!
– Где, где он, – ярость толпы вскипела.
– Вот он! – человек уже бежал. – Бейте его!
Толпа ринулась за человеком, а я сошёл с трибуны. Никто не обратил на меня внимание! Почти никто. Кто-то один-единственный всё же наблюдал за мной, но я даже не пытался выяснить кто.
За углом был её дом. Она ждала меня.
– Идём, – она протянула руку, – я с тобой навсегда.
Что человеку ещё надо? Мне – ничего. Все эти толпы – такая глупость. Ничто. Разве там можно найти хоть частичку того, что я получаю с ней. Веди меня!
Мы шли. Всё время было солнечно.
Только в тот день почему-то солнце не светило.
– Ты мне не нужен. В мире так много ещё будет. С другими будет лучше!
А как же я? Уткнувшись в золотую волну твоих волос, я слышал в твоём голосе вечность нашей любви. Теперь волна отхлынула, и не в силах человека ухватить её руками и держать. Бесполезно, протечёт сквозь пальцы.
Я брёл по улице, ничего не видя вокруг. В ушах пустота, ни один звук снаружи не пробивается, только удары сердца зачем-то ещё бьются друг за другом. Резкий – более протяжный, резкий – более протяжный... И слышится в этих ударах: "уш-ла"...
Какие-то фигуры мелькают перед глазами. Машут руками, что-то объясняют. Фургон перегородил мне дорогу. Дверь приоткрылась. С двух сторон меня подхватили и кинули в машину.
В подземелье полумрак, разрываемый огнём из-под раскалённой жаровни. Возле жаровни хлопочет мужик в кожаном фартуке, надетом на голый торс. Он любовно перебирает какие-то инструменты. Выбрал клещи с длинными ручками и сунул их в огонь.
Я попробовал шевельнуться. Не получилось. Я крепко привязан к деревянному креслу. А мужик вытащил клещи из огня. Губки клещей стали красными от жара. Мужик повернулся ко мне и ущипнул клещами кожу на моей груди. Пахнуло палёным, и тут же плоть моя скрутилась от боли.
– Что вам надо!?!
В ответ только смех. Клещи снова в огонь, чтоб жарче было, чтоб тело горело, чтоб душа кричала и выла, прося пощады.
Пощады не будет.
Никогда.
Только вечная боль до скончания света.
Только красный металл, пронзающий беспомощную плоть.
Я потерял сознание.
Очнулся.
Я у друзей на диване, забившись в угол. Хочется выть и лезть на стены. Но я не шевелюсь. Хочется кричать и рваться неизвестно куда, но я уже откричался. Я как мумия, иссохшая, бледная и бесчувственная. Только под свитером в груди, чуть левее, саднит рана. Это навсегда.
– Тебе плохо? – расслышал я.
– Всё нормально. Всё так, как должно быть.
– Ты похож на покойника.
– А я и есть покойник. Пойду пройдусь, может быть отдышусь.
– Куда ты пойдёшь, на тебе ведь лица нет.
– Всё в порядке.
Улица, ветер... Тёплый ветер кружит и незаметно согревает.
Я свернул за угол. На площади толпа. Все в туниках. Я тоже. И человек на трибуне. Говори, я знаю, что ты скажешь. Ты хочешь власти над толпой. Для чего? Ты хочешь благ за чужой счёт. Ты не хочешь дать, ты хочешь взять. Но ты не получишь меня. Ты ищешь врага? Посмотри мне в глаза. Вот он я, перед тобою, я твой враг. Сейчас ты направишь это стадо на меня. Но тебе не убить меня, потому что всегда найдётся хотя бы один человек, который скажет тебе: "А ты ведь врёшь". И этот человек отныне буду я. Рви меня на части, лови – не поймаешь. Я знаю наперёд, чего ты хочешь. Вот сейчас ты скажешь: "Вы – мой народ!", и толпа сделает вид, что любит тебя. Ей всё равно, кого любить, лишь бы ярмо было крепче. Ну, ищи врага, говори с толпой: "До чего довели вас мои предшественники?" А до чего доведёшь ты? Чем ты отличаешься от таких же, как ты хапуг, дорвавшихся до корыта власти?
"Вы голодаете!" А ты накормишь? Чем? Словесами?
"Кто в этом виноват?" Ты и такие как ты, только признаешься ли ты когда-нибудь в этом. Ни мне, ни толпе, а, хотя бы, самому себе. Хотя бы на одре смертном, пред бездной забвения. Ведь никто не вспомнит тебя. И только один шанс, один единственный шанс останется у тебя в тот миг, чтобы сказать правду. И даже тогда ты соврёшь.
"Не знаем". Да откуда вам знать, если думать вы не хотите.
"Вам негде жить," – так строй же! – "и ваши дети мёрзнут на улице!" – так согрей же. "Кто виноват в этом?" Ты и мы. Потому что мы породили тебя.
"Не знаем". Потому что не хотим знать.
"Вы слепы" – это правда. А ты уже увидел меня. Вижу, что увидел, это я смотрю на тебя в упор и не кричу, потому что вижу. – "Но я поведу вас", – я здесь, на этот краткий миг я твоя цель, и дальше меня ты повести не сможешь.
"Вы пойдёте за мной?" – да, пойдут, куда они денутся. Они только этого и хотят. Слышишь: "Веди!"
"Вы хотите быть сытыми?" – а кто не хочет?
"Да!"
"Я укажу вам, кто виноват в ваших бедах", – ну, укажи на меня. Вот он я, ты уже выбрал меня жертвой. – "Да вы и сами знаете, но не хотите видеть", – убеди их, они поверят в любую чушь.
"Покажи", – ткни пальцем.
"Все наши беды от умников", – а как же, они ведь мешают дурить толпу. – "Вот один из них", – наконец-то ты показал на меня. Но я уже бежал.
Быстрее за угол. Там ждёт меня верный конь.
Я вскочил в седло, пятками ткнул в бок коня и поскакал. Степь. Волосы по ветру. Кожаные латы. Колчан бьёт по ноге с левой стороны. Рядом скачут братья по ратным делам. Наша жизнь – война. Мы ничего больше не умеем и не знаем. Только что закончилась битва. Что может быть упоительней сечи, когда от терпкого густого запаха крови закладывает нос, когда лицо забрызгано липкой жидкостью, некогда шумевшей в венах врага, а теперь перемешавшейся с моим потом.
После битвы воин имеет право веселиться. Мы это право не уступаем никогда. Впереди деревня. Все мужики пали под нашими мечами. Высмотреть помоложе да попригожей. Вот она. На седло её. Не царапайся, бесполезно. Что мне твои ногти после меча. И в поле с ней, и глумиться над испуганной девчонкой. Что ты кричишь, дурёха? Родишь воина, в деревне ведь ни одного мужика не осталось. Я тебе честь оказал. Кто ещё тебя в этой жизни поцелует. Я таких, как ты, после битвы многих объездил. Да оглянись, всех баб наши ребята приласкали. Утри слёзы, жизнь в тебе новая зародилась. И не скули, в этом мире только зверь выживает.
Я на поле оставил коня. Жажда мучает после гулянья. На краю города, спрятавшегося в котловине, я нашёл водопроводную колонку. Солнце в полдне, печёт, духота. На рукоятку колонки я подвесил три кирпича, связанных проволокой, валявшихся здесь же. Из кривой трубы хлынула вода. Я подставил руки. Брызги разлетелись в стороны. Зачерпнув немного, сколько мог удержать, поднёс ко рту. В ладонях сверкали звёзды. Я пил их жадными глотками. Черпал, и пил снова, и ещё черпал...
Вечером я собрал свой походный рюкзак. Рано утром на первом автобусе доехал до моста, с которого серпантином стекают дороги на трассу. Сошёл с автобуса и пошёл вдоль трассы на запад. Дорога в этом месте чуть-чуть поднимается вверх. Впереди асфальт залился красным светом. Только длинная, не естественно растянутая фигура передвигалась передо мной – моя тень. Мне было всё равно, наблюдает ли кто-нибудь сейчас за мной или нет. Я не оглядывался, я только смотрел перед собой и наблюдал, как красный цвет бледнеет, переходя в розовый.
За спиной у меня всходило Солнце.
КРАСНЫЙ МЕРСЕДЕС
1
Снег падал на мокрый асфальт. Рыхлая серая масса чавкала под ногами и разъезжалась в разные стороны, норовя обляпать брюки до колен. Словно мазки Кандинского мелкие точки засохшей грязи разукрасили прохожих. Сапоги разных расцветок; ботинки, преимущественно чёрные; шаркающие калоши мелькали в разных направленьях, на секунду появляясь в поле зрения и тут же исчезая. В отдельные моменты их становилось больше, и движение приобретало хаотический характер. А бывало, что несколько минут лишь одна – две пары обуви мелькали перед глазами.
Иван Сергеевич, задумавшись, стоял посреди улицы и смотрел под ноги. Что он там хотел высмотреть – не знаю. Жизнь для него потеряла осмысленность. Друзья либо ушли в бизнес, либо искали работу. Вот и Иван Сергеевич… да какой там Иван Сергеевич, молод ещё… Ваня думал, куда приложить свои знания инженера технического ВУЗа. Идти в бизнес – слишком хлопотно, искать работу – значит, всю жизнь гнуть выю. А чем-то заниматься надо.
Не знаю, долго ли стоял бы он так, но из раздумий его выдернул сиплый женский голос:
– Подайте, Христа ради. Дай Вам Бог здоровья и благополучия.
Ваня посмотрел на женщину. Синее старое пальто, оранжевый платок вокруг старческого лица. Присмотревшись получше, Ваня понял, что первое впечатление обманчиво, и что женщине на самом деле не больше сорока лет.
– Что, мамаша, выпить хочется?
Женщина осклабилась, обнажая остатки зубов:
– Ага, охота. А есть чем похмелиться?
– Ползи своей дорогой.
Довольная улыбка сползла с лица попрошайки.
– Я тебе ничего не должна, так что не указывай мне, – ответила она и гордо пошла дальше.
На противоположной стороне улицы со стороны перекрёстка появилась маленькая еврейка. Левой рукой она прижимала к груди чёрную хозяйственную сумку, сшитую из потрескавшегося дерматина, которую она качала как маленького ребёнка. Угол подола дырявого плаща она подторкнула под сумку. Еврейка так была увлечена своей ношей, что никого вокруг не замечала. Она что-то громко говорила сама себе, при этом её коротко стриженая курчавая головка раскачивалась из стороны в сторону. Правой свободной рукой еврейка выразительно жестикулировала в такт вырывающимся из кривого рта словам. Что поразило в образе этой полоумной – шла она в обрезанных по щиколотку резиновых сапогах, обутых на голые ноги. От этого зрелища по спине побежали «мурашки».
«Да, делать что-то надо, иначе можно докатиться до такой вот жизни», – подумал Иван и тоже пошёл, приминая тающий снег.
2
За семнадцать лет до описываемых событий, на окраине Джигородска, в той его части, которую в народе зовут Дубровники, в семье Пентюховых родилась дочь. Семьёй, правда, этот брак назвать трудно. Папаша, повинуясь жизненным синусоидальным колебаниям, отбывал срок на киче. Согласно формуле этого тригометрического уравнения подавляющая часть рабочего населения Джигородска половину жизни корячилась на зоне. Вот и сейчас Стёпка отбывал «заслуженный» отдых, который он заработал за мелкую кражу. В Джигородске, как впрочем и везде на необъятных просторах России, за крупные кражи не сажают, а вот за мелкие – сколько угодно.
Анастасия появилась на свет в июне, в самую жару. Через неделю мать с ребёнком выписали, а через пять дней после выписки пришли к ней в гости мужнины дружки-собутыльники, трое самых закадычных.
– Пришли поздравить с пополнением.
– Спасибо, проходите. А Ася спит. Я её только что накормила, она и уснула.
– Надо бы это дело отметить.
– Да на какие деньги я водку покупать буду? У нас и на еду-то денег нет.
– Об этом не беспокойся. Мы сами всё организуем.
Пьянствовали долго, за полночь. Выпито было много. А по пьянке чего не бывает? Всё бывает, особенно, если женщина перепила. В общем, дружки втроём позабавились. Может быть, и прошло бы это никем не узнанным, но срок после родов был маленький, а дружки не чистоплотные. Начался воспалительный процесс, умерла Асина мать. Перед смертью Асю ни на минуту с рук не отпускала. Это она Анастасию стала Асей звать вместо привычного Настя. А о том, что случилось, только лучшей подруге рассказала, чтобы передала мужу, когда тот вернётся. Поболела и умерла. Через четыре месяца после Асиного рождения. Маленькую Асю определили в «Дом малютки».
Оттуда и забрал её отец, когда всего через два месяца вернулся из зоны. Отдавать дочку поначалу не хотели, да нет у нас такого закона, чтобы у родителей, не лишённых прав, ребёнка отнимать.
3
Вниз по центральному проспекту, мимо детской библиотеки имени кумира юных пионеров Максима Горького. А там Иван перешёл перекрёсток и оказался возле стенда с зазывными объявлениями. «Дискотека кому за тридцать» – нет, не то. «Мотокросс» – тем более. «Матч «Динамо II» (Москва) – «Экспресс» (Джигородск)» – можно сходить, поболеть. Тут на глаза попалась от руки писаная бумажка. Буквы, выведенные тушью, расплылись под воздействием непонятного свойства осадков. «Дом работников просвещения приглашает на встречу с архимандритом Сергием».
«Надо же, попа с артистами сравняли. Когда начало? Через час. Надо сходить, – подумал Ваня. – Не представляю, что может поп сказать не с амвона, а с лекторской трибуны».
Ванино врождённое любопытство к всякого рода несуразностям направило его в сторону «Дома работников просвещения». Попасть туда можно несколькими путями, но Ваня выбрал самый, пожалуй, приятный. Пройдя от афиш один квартал, свернул в левую улочку. По правую руку от него оказался типовой «кирпич» кинотеатра «Победа». Это безликое, безоконное здание с торцов обрамляют два ажурных фонарных столба в стиле ампир. При всей контрастности с окружающим ландшафтом, эти столбы не бросаются в глаза. Или я по привычке не обращаю на них внимание?
Зато тут же за кинотеатром, в глубине квартала, появляются медные купола восстановленного собора. Каждое утро изливают из-под куполов на мир колокольную благодать, выдёргивая измученных жильцов близлежащих домов из постелей, заставляя их хвататься за парацетамол и вставлять в уши ватные тампоны. Кому райские напевы, а кому и ад утренний. Всё относительно.
А дальше, мимо бывшей гостиницы «Ленинград», перейдя улицу, оказываешься в скверике, посредине которого стоит лермонтовский бюст. В эту пору деревья обнажены, как невесты в первую брачную ночь, и только на каштанах кое-где болтаются сгнившие лохмотья, чудом не опавшие на землю. И хоть воздух в скверике не наполнен цветочным ароматом, но запахи дерева и коры тонизируют и, через лёгкие, взбадривают тело.
От сквера один квартал, и вот Ваня в гостиной «Дома работников просвещения». В комнате миниатюрным амфитеатром расставлены стулья. На некоторых из них уже сидят слушатели. Среди зрителей преобладают старушки, которым скучно дома, и потому они посещают все бесплатные мероприятия. А ещё Иван обратил внимание на молодую девушку с вьющимися светло-русыми волосами. Она сидела с края и явно стеснялась своего присутствия в этой богадельне.
Ваня сел в самый угол. Он любил спрятаться от глаз. К тому же из угла хорошо наблюдать за остальными. Почти все места заняли. В комнату вошла чопорная дама лет сорока пяти, а за ней, грузно переваливаясь с ноги на ногу, прошествовал поп. Когда батюшка повернулся лицом к публике и сел, стало видно, что одна бровь у него высоко поднята вверх, а другая низко опущена, да так, что глаз под этой бровью почти прищурен. И вот этим-то прищуренным глазом батюшка, сверкнув, обвёл толпу. Зрителям стало немного жутко. Никак этот взгляд не вписывается в представление о благости и кроткой смиренности священников.
– Ну что ж, начнём, пожалуй, – пробасил поп. – Приятно видеть, что в столь тяжёлое время взоры людские обратились к Богу. Так и должно быть – каждый путь человеческий лежит в Храм. Только с Божьей помощью мы спасём Россию от духовного разложения. Запад принёс в нашу жизнь разврат. Только сердца, повернувшиеся к Богу, спасутся и очистятся от скверны. Погоня за деньгами застилает глаза новоявленных бизнесменов. Они забывают, что проще верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому попасть в рай. Смиритесь и покайтесь, ибо в покаянии очищение, а в смирении путь к Богу.
Сказав ещё несколько фраз в этом же духе, поп закончил панегирик. Чопорная дама тут же вскочила:
– Мы благодарим отца Сергия за то, что он посетил нас. Может быть, кто-нибудь из вас, пользуясь случаем, хочет задать вопрос. Не стесняйтесь – спрашивайте.
– Я хочу спросить, – неожиданно для себя Иван раскрыл рот. Никогда ранее он не вылезал из своего угла, а тут что-то подтолкнуло его. Или кто-то? Уж не чёрт ли? А может быть, захотелось, чтобы та девушка обратила на него внимание? Всё равно, чёрт замешан.
– Вот Вы, батюшка, складно говорите, а на деле богатые живут припеваючи, и церковь им грехи отпускает так же, как и остальным смертным, хотя их деньги замешаны на крови.
– Перед церковью все равны. Если человек пришёл в церковь, то мы его обязаны принять. Наша же задача охранять паству.
– Хорошо, – продолжал Иван, – вот сейчас расплодилось множество сект. Народ, особенно молодёжь, потянулся туда. Что же делает церковь? Что предпринимает, чтобы остановить заблудших? Сектантов я вижу на каждом углу. Где в это время находятся попы? Почему Вы не идёте на улицы в народ проповедовать слово Господне?
– Истинно верующий не заблудится и придёт в церковь.
– А остальные как же? Получается так – каждый воюет сам за себя? Для чего же тогда попы? Вы часто хвалитесь, что, вот мол, такой-то креститель привёл к истинной вере такой-то народ. Всё это хорошо. Но почему же вы собственный народ бросаете на произвол судьбы и американских проповедников?
– Окрестить отсталые народы – дело благое.
– Да не надо их крестить. Я так полагаю: все религии утверждают, что Бог един. Хорошо, согласимся. Каждый народ изъявляет ему своё благоволение так, как предписывает ему его религия, так, как это делали его предки. Тоже принимаем. Тогда какая разница, кладёт ли человек кресты, поёт намазы или читает мантры, если он при этом молится одному и тому же Богу. Более того, если человек принимает другую веру, значит, он ставит под сомненье существование Бога, потому что в случае перемены религии получается, что в старой вере Бог не настоящий, а в новой – настоящий. А Бог-то один для всех. Всё на самом деле проще – есть вера предков, сложившиеся веками обряды и традиции. Если ты человек верующий – уважай память своих предков. Это важней сакраментального вопроса, как надо креститься – двумя перстами или щепоткой. Какая разница. Есть вера отцов, и не надо её предавать. И не надо крестить покорённые народы. Этим вы плодите предателей.
– Ваши рассуждения, молодой человек, экуминистические.
– Да оставьте, батюшка. Вы прекрасно поняли, о чём я говорю. И смешно надеяться, что все стали повально верующими после стольких десятилетий безбожия. Если человеку плохо, он ищет всему оправдание.
– Что же, по-Вашему, это и есть Бог?
– Как сказал один очень мудрый человек: «Бог – это мерило нашей боли». Пока Вы это не поймёте – Вам самому проповедовать не стоит.
– Кошмар какой-то, – заверещала хозяйка «Дома работников просвещения». – Вы оскорбляете уважаемого человека.
– Чем же? Я, по-моему, ни разу не коснулся личностей.
– Выйдите вон отсюда.
– Пожалуйста. А я считал, что здесь культурное заведение.
Иван развернулся и, под ропот недовольных старушек, вышел из комнаты.
4
Трудно одинокой женщине воспитывать ребёнка. Ещё труднее мужчине, взявшемуся за воспитание в одиночку. В женщине от природы заложено хлопотать вокруг своего гнезда. Мужчина же – это ветер, на месте не удержишь. Но Степан взялся за дело всерьёз. Словно что-то переключилось в нём. Нельзя сказать, что он полностью исправился – нет. Как говорят в народе: «Коль родился с пятнышком на голове, с ним и умрёшь. И выпить мог как следует, и женщин, случалось, приводил. Но маленькая Ася стала у него на переднем месте.
Степан перестал воровать и пошёл работать. Но прежде, чем Степан нашёл работу, один за другим погибли его дружки. Первый на карьере сорвался в бункер, и его перемололо шнеком; другому на лесопилке отрезало руки, и он умер от потери крови. Случайно никого не оказалось рядом, и его не спасли. А третий просто утонул. Все трое оказались пьяными. На пьянку всё и списали. Только Степан после этого стал более угрюмым и долго озирался и вздрагивал, когда скрипела калитка возле его дома.
Жили Пентюховы в частном доме, в обложенном кирпичом пятистенке. Возле дома пять яблонь, да картошка между ними посажена. Весной яблоневый аромат начинает заполнять все закутки дома, и лепестки сыплются на подоконник. Как не стать романтиком, когда утром к тебе в окно падает лепестковое конфетти.
А выйдешь за калитку – вон сколько этого конфетти насыпано на дорогу. Соберутся соседские девчонки-мальчишки стайкой, играют в чурики или прятки – все лепестки в грязь затопчут. Жалко.
Недалеко от улицы, где жили Пентюховы, старое кладбище. Пройдёшь через арку с намалёванными крылатыми серафимами и попадёшь в мир тишины. Здесь так тихо и умиротворённо, что даже грачиный гай над головами и тот является, как бы, частицей тишины. На кладбище давно не хоронят, и если бы не церковь посреди погоста, то давно его сравняли бы и построили на его месте какой-нибудь комбинатишка.
А ребята всей улицей бегали сюда играть. Им невдомёк ещё, что здесь место печали. А, может быть, так и надо? Жизнь не должна бояться смерти, особенно в таком возрасте.
Ребята шумно бегают среди оград. Одним из облюбованных ими мест стал огромный валун, лежащий недалеко от польских захоронений. Поляки жили в Джигородске в девятнадцатом веке. Жили оседло, потому и хоронили здесь же.
Так вот – этот камень и близлежащие могилы посечены пулями – неизгладимым напоминанием о войне. Прикоснёшься к выщербленной поверхности, и воображение переносится на годы назад; и хочется рвануть с гранатой в бой; и не понимаешь, что война – это не приключение.
Было ещё одно место, куда часто прибегали ребята. Об этом месте в народе молва ходит, мол, святое оно – в бедах помогает. Есть что-то таинственное в этой могиле. В надгробницу воткнут крест с эмалевой фотокарточкой. На овальной жестянке надпись: «Схиигуменья Людмила, настоятельница Вознесенского монастыря …-1942 г.». Даже дата рождения не известна.
А вот за крестом в головах этой «братской» могилы стоит старый мраморный памятник. С четырёх сторон постамента высечены надписи на старорусском языке, ещё с «ятями». Читать можно, как заклинание.
На белом, в крапинках зелёного мха, мраморе начертано:
«На сем мсте погребено тло
Настоятельницы …
Вознесенского двичьяго монастыря
Игуменьи Схимонахини
ПАЛЛАДIИ
урож. Анны Степановны Юревичъ
род. 20 Февр. 1812 г.
поступила въ обитель 10 Февр. 1830 г.
Управляла монастырёмъ 38 л.
сконч. 22 Февр. 1894 г.»
Вон их сколько «ятей», да ещё эта таинственная буква «i» с точкой. В слове «монастыря» буквы «ст» побиты временем. А даты! Родилась до нашествия Наполеона, а умерла в год воцарения последнего императора Российского Николая II. И в каждой дате февраль. Что-то таинственное и знаменательное происходило в жизни затворницы в этот лютый месяц. Словно февральские морозы старались остудить душу, приговорённую скрываться от пожара любви.
С левой стороны надпись сохранилась хуже:
«Господи возлюбихъ
благолпiе дому тво…
и мъсто с…я
славы твоея».
Можно догадаться, что за буквы утрачены временем, но зачем? Так таинственнее. А сзади постамента запечатлено, от кого он поставлен:
«Блаженъ ему же Богъ Iаковль
Помощникъ его,
упованiе его на Господа
Бога своего
Прими неоценимая Настоятельница
Усердiе любящих тебя Сестръ
и не оставляй твоими
Святыми молитвами».
Но самая главная, самая таинственная надпись высечена справа – с той стороны, где вкопана в землю синяя скамейка. Вкопана так, что почти закрывает эту надпись. А зря! Именно в этой небольшой фразе, возможно, скрыт сакральный смысл всего, что связано с игуменьей:
«Прiдите ко мно
вси труждающiися
и обременениiи
и Азъ упокою вы».
Если не поленишься и нагнёшься к памятнику, чтобы прочитать это обращение, сразу спокойней становится на душе, и ты уже во власти незримой благодати, исходящей от заброшенной могилы. «Азъ упокою вы».
Сюда за умиротворением бегала в детстве Ася. Бегала, пряча слёзы, когда было невыносимо грустно. Потому что пожаловаться на жизнь некому. Отец, как бы он не любил своё дитя, мать не заменит.
5
Идея родилась как озарение. Впрочем, на то она и идея, чтобы быть озарением. Для её воплощения, точнее для первого шага её воплощения, пришлось сесть за стол и исписать ворох бумаги. Это была статья. Статья, честно сказать, лживая от первой буквы до последней и никак не соответствующая взглядам Вани на религию. Да-да, статья была о религии и вещала о том, что единственность Бога во всех крупных конфессиях и главенство одного какого-то Бога в политеистических, позволяет объявить все известные нам религии разновидностью одной единственной и единственно правильной, которую Иван, не долго мудрствуя, назвал «религия Просветления». Согласно новому взгляду на столь тёмный вопрос, существует только один единственный правильный способ верить в Бога – это вера через посредство пророка, каковым является он, Иван, потому что ему, и только ему открылась истина и было дано слово Божие. «Ну, он и загнул», – скажите вы. Ничуть – отвечу вам я. Чем он хуже других? Прислушайтесь к словам проповедей любого религиозного учения. Любой, даже самый захудалый сектантишка утверждает, что он и только он правильно поклоняется Богу, а все остальные – служители дьявола. Именно так! Именно все – вне зависимости от отношения к вере, даже если человек в Бога (а значит и в дьявола) не верит – всё равно он дьяволист. И тут самое главное успеть первым обвинить другого в служении нечистой силе, иначе потом за тобой пойдёт чёрная молва, и богомольные старушки будут присматриваться к твоей причёске, а заодно рассматривать сзади твои штаны – не шевельнулся ли хвостик.
Поэтому Иван решил сказать первым и громко: «Все под знамёна истинной веры, не замутнённой догмами, обрядами и сложной иерархической структурой». Есть Бог и единственный пророк его. Здрасьте, вот и познакомились.
Всю эту галиматью, тщательно отпечатанную на машинке в трёх экземплярах, Ваня отнёс редактору «Джигородской правды». Была первоначально идея отослать статью в издания покрупнее, но там без хорошей взятки её не напечатают, да и планы Ивана за черту города пока не распространялись.
Редактор «Джигородской правды» (человек недалёкого ума) принял статью к печати. То ли печатать было нечего, то ли воспринял он эту статью как шутку, но напечатал. Именно это и требовалось Ивану. Нужен был «официальный» документ, фиксирующий рождение новой, просветлённой религии. Сразу же после выхода статьи в свет, в Джигородске начался лёгкий недоумённый переполох. Дошло до того, что Ивану стали звонить домой – кто с осуждением, а кто и с поддержкой.
Выкупив стопку газет, Ваня решил съездить в северную столицу, где находился резидент американского «Братства всех церквей». Перед тем как отправиться в путь, он зашёл в новопостроенный дворец, именуемый банком, и открыл банковский счёт.
Счёт, это хорошо, особенно когда на нём что-то лежит. Что-то хрустящее и нулястое. Но в данный момент о множестве нолей говорить не приходилось, а в кармане так и вовсе ноль. В смысле – один ноль, и ничего более. А ехать надо. Есть способ – даже два. Оба связаны с удачей. До Санкт– Петербурга Иван решил добраться электричками. Рано утром, ещё засветло, уселся на жёсткую деревянную скамейку холодного вагона, и в путь. Билет, конечно, не купил – не за что. Да и зачем? Рядом таких безбилетников, которые кочуют по всей стране, множество. Например, рядом с Ваней у окна сидит бабка. С виду БОМЖ БОМЖом, а сама под скамейкой шалгуны прячет.
Спокойно можно проехать остановок пять, а дальше держись! Вот они, голубчики. Первый быстро прошёл по вагону в другой конец, второй ждёт в дверях. Теперь они сходятся к центру и проверяют билеты. С тех, кто едет зайцем, положен штраф. Но давайте понаблюдаем за действиями контролёров. В хвосте вагона расположилось цыганское семейство. Крик стоит на весь вагон. Манера говорить у них такая – кто громче крикнет, тот солиднее. Вонь (да простят меня цыгане, которые осели и восприняли цивилизацию) стоит неимовернейшая. Грязные цыганята бегают по вагону и попрошайничают. Мамаши, половина из которых брюхаты, не отстают от цыганят. Дай им и всё тут. И тянут грязные руки. Вы думаете, у них нет денег? Но кто бы они были, если бы не попрошайничали.
Что же делает контроль? Правильно! Он быстро проходит мимо табора, не спросив о такой пустяковине, как билет.
Но вот контроль приблизился к нашему герою. Сначала они обратились к старичку, сидящему напротив:
– Ваш билетик.
Старичок вытащил из кармана пенсионное удостоверение. Не раскрывая протянутую книжечку, контролёр переключил внимание на бабку, ту, которая ехала с шалгунами:
– Ваш билетик.
– Нет билетика, – буркнула бабка и отвернулась в сторону окна. Никакой реакции это не вызвало. Опрос продолжился.
– Ваш билетик, молодой человек, – обратился контролёр к Ивану.
– Нет билета.
– Платите штраф.
– Нет денег.
– Хватит шутки шутить. Плати штраф.
– Я же сказал, нет денег. Были бы деньги, я бы билет купил.
– Тогда зачем садился в поезд?
– Ехать-то надо. Не от хорошей жизни еду.
– Если не заплатишь штраф, то пойдёшь со мной.
– Никуда я с Вами не пойду.
– Сейчас я вызову наряд милиции.
– Вызывайте, от этого денег у меня не появится.
– Никуда отсюда не уходи.
Контролёр развернулся и стал проверять билеты дальше. Закончив проверку, оба проверяющих перешли в следующий вагон.
– Они не вернутся, – успокоил Ивана старик.
– Я знаю. Не первый раз езжу.
– Да, довели народ. Раньше, бывало, купишь билет и можешь ехать куда тебе угодно. На карманном бюджете это почти не отражалось. А сейчас – одна поездка, и ты разорён.
– Сейчас всё так.
– Да, это точно. Колонизируют нас потихоньку американцы. А ведь было, мы содержали колонии. Только колонизация у нас была какая-то странная. Колонизация наоборот. Не мы из колоний ресурсы выкачивали да кормились за счёт них, а наоборот, сами кормили свои же колонии. Что внутренние, что внешние. Возьми любую союзную республику – жили лучше нас, а всё недовольны были. А уж про Африку и говорить не приходится. Столько денег вбухано, аж страшно. А в итоге, Африканская союзная республика показала нам свою чёрную жопу. Американцы так нянькаться не будут. Для них прибыль важнее всего. Они уже создали европейские колониальные штаты и нас туда тянут.
Так, начались вагонные пересуды. Это надолго, почитать не дадут. Да и ладно –время быстрее пролетит.
Между тем дедок продолжал философствовать:
– Причина всех бед нашей жизни – жадность. К примеру, наше государство. В семнадцатом взяли власть большевики. По-разному к этому относятся, кто лучше, кто хуже – не важно. Но стояло наше государство на борьбе за власть. Семьдесят лет пытались свергнуть пролетарское правительство. И войной шли, и экономическую блокаду устраивали, и голодом морили, и диверсии совершали. Даже изобрели новый способ борьбы – холодную войну. Идеологическую чистку мозгов делали да на запад эти мозги сманивали. Всё напрасно. Стоял колосс незыблемо. И что вы думаете свергло колосса? Жадность! Не знаю, уж кому удалось втюхать в наши мозги, что можно нахапать побольше под шумок различных реформ, но наиболее деятельная часть населения стала рвать нашу экономику на части, не задумываясь, а что будет дольше. Жадность подломила ноги монстру. А потом эта же жадность разрушила души простых людей, не из тех, которые были у власти и которые всегда жили припеваючи, а самых обыкновенных, что называется корневых. Я расскажу тебе про своего зятька. Работал он в магазине грузчиком. Зарплата – одно название, только что ноги не протягивали, да и то близко к тому было. Сейчас в магазинах как делают? Часть площади используют сами, а часть отдают в аренду частникам. Вот и в его магазине один отдел арендовали бизнесменши под торговлю унитазами. Нравится им это сраное дело, по душе значит. Их хозяйка из, что называется, деревенских, в люди выбившихся. Не моё дело судить, чем выбилась, но посмотреть есть на что. Она в тот день как раз из Америки приехала, куда ездила отдыхать. Значит, деньги рекой текли, иначе не поехала б. Так вот, в тот день, о котором я рассказываю, перетаскивал зятёк со своим напарником оборудование, да получилось так, что открылась дверца у перетаскиваемого шкафа и разбила один унитаз. Кто виноват? По всякому можно подойти к этому вопросу. По идее, раз работа производилась для магазина, то магазин и должен был взять на себя эту проблему. Но директор тут же открестился и даже как-то развеселился. Бизнесменша, естественно, хай подняла и побежала строчить жалобы. Директор жалобу удовлетворил и повесил долг на рабочих, которым и так есть нечего. А бизнесменша ведь только что хвасталась, как она шиковала за океаном, а теперь, мало того, что заскулила о бедности, но более того – оказалось, что она заявила, что ей разбили три унитаза, и предъявила осколки. Директор разбираться не стал. Ему-то что, ему не платить. Вот и отвязались на крайних, на тех, кто не может ничего сделать, разве что взять кистень и в глухую ночь… Эх, жадность. Да чтоб им эти унитазы поперёк жопы стали.
За разговорами прошёл первый переезд. Контролёры не вернулись. Далее пересадка. Вся история повторилась с той лишь разницей, что дедок увязался за Иваном и, когда Ваню стали допрашивать насчёт билета, он громко возмутился и потребовал, чтобы те не приставали к молодым, ибо сейчас трудно живётся всем. Так что от старика, оказалось, есть польза, а не одни разговоры.
Всего от Джигородска до Санкт-Петербурга три таких перегона. Когда последняя электричка стала приближаться к Питеру, в вагонах появились лоточники, бойко рекламирующие свой товар. Продавцов, вне зависимости от пола и возраста, объединяет одно – зычный, хорошо поставленный голос. Откуда только берётся столько народа с артистическими данными? И говорят убедительно, так и попадаешь под их «очарование».
Ходят по вагонам и побирушки.
Среди торгашей очень выделялась одна девчушка лет двенадцати. Она бойко торговала книгами, причём, из всех продавцов она была, пожалуй, самая удачливая. Девчушка шла по вагонам по ходу поезда. Когда она вошла в наш вагон, то с другой стороны, против хода поезда, в вагон вошла другая девочка и стала просить подаяние. У неё на карточке было написано: «Люди добрые, Христа ради, помогите собрать деньги на операцию младшему брату».
Когда девочки поравнялись, книготорговка зыркнула на побирушку и прошипела:
– Ты откуда взялась? Это не твой участок. Ты налог не платишь.
Побирушка никак не отреагировала.
Тогда торговка мрачно добавила:
– Сейчас мы это поправим, – и побежала из вагона. Через несколько минут вслед за побирушкой уже бежали трое парней. Да, ей не позавидуешь.
К вечеру Иван был в северной столице.
6
Сколько лет ей было тогда? По-моему, двенадцать. И, вроде бы, пора перестать верить в сказки, так ведь всё равно поверила. И кому! Папашиному дружку-собутыльнику. Пришёл, незваный, на Асин день рождения, чтобы похмелиться на дармовщинку. Откуда только узнал, когда Ася родилась. Собственно говоря, и день рождения-то не отмечали Пентюховы. А этот всё равно пришёл. Как будто почувствовал, что не сможет Степан обойтись в этот день без рюмашки. И нет, чтобы выпить да уйти. Так нет же, болтать стал – Асю расхваливать, мол, хорошенькая растёт. А та уши развесила. Лестно ведь, когда хвалят. Разговорился пьяный папашин дружок, взял и ляпнул:
– Вот вырастишь красавицей, все парни за тобой бегать будут. Да только не про них ты. Приедет за тобой красный «Мерседес» и увезёт к твоему счастью.
Степан только засмеялся:
– Кто на нашу голытьбу с «Мерседесом» позарится. Мы люди простые. Мне хотя бы выучить её, да за хорошего парня замуж выдать. Жили б дружно, и то хорошо. А всякие «Мерседесы» не про нас.
На том отсмеялись да забыли. А Асина душа добрая и ранимая, запомнила слова пьяного дуралея.
7
Прибыв в Санкт-Петербург, Иван сразу же направился к друзьям. На носу ночь, надо же где-то переночевать. Хорошо, когда есть друзья. Особенно, когда эти друзья тебе рады.
Сели на кухне. Полночи вспоминали да новостями обменивались. Кружка чая, сигарета и компания друзей, время мчится, как комета в тёмном сумраке ночей. Так и стихи начнёшь писать.
– Ты завтра чем собираешься заниматься? – спросила Ивана Марта, хозяйка квартиры.
– Мне надо найти «Братство всех церквей».
– Ты что, в религию ударился?
– Есть мыслишка одна, хочу попробовать, что получится.
– Знаем мы такое. Это рядом с общиной кришнаитов. Завтра туда поедем. Дома у меня, как всегда, есть нечего, так мы у харирамщиков питаемся. У них там бесплатная столовка. Кормят противно, но с голодухи не умрёшь.
– Вот и отлично. Сразу два дела сделаем.
На следующее утро на метро добрались до станции «Гостиный двор». Вышли на Невский проспект. Свернули направо. Как раз подкатил двадцать пятый трамвай. По Садовой улице через Сенную площадь и дальше до площади Тургенева, где трамвайные рельсы делают кольцо. Здесь вылезли на остановке. Прошли через зелёный пятачок в центре железной петли и попали на небольшую улочку. Уже издали Иван с Мартой увидели пляшущую толпу. Друг за другом гуськом подпрыгивали, шатаясь в разные стороны, бритоголовые личности со смешными хохолками на затылке. Из-под болоньевых курток торчали оранжевые сари, или как они там называются у мужиков. Впрочем, были в толпе и женщины. Некоторые из пляшущих людей звякали в маленькие тарелочки, и в такт этому позвякиванию толпа пела:
– Харе Кришна, Харе Кришна, Кришна, Кришна, Харе, Харе, Харе Рама, Харе Рама, Рама, Рама, Харе, Харе.
– Стой, подождём, пока они напрыгаются, – остановила Ивана Марта, – всё равно поесть сейчас не дадут.
Ждать пришлось недолго. Молящиеся пропрыгали в свою столовую.
Марта и Иван отстояли очередь к раздаточному окошку, взяли порцию. Садясь за общий стол, Иван распевно произнёс:
_ Ом, мани падме хом.
– Надо же, помнишь, – удивилась Марта, – только если ты это сказал для них, – подруга Ивана глазами показала на кришнаитов, – то совершенно напрасно. Здесь не спрашивают, кто ты и зачем. Хочешь есть, значит накормят.
То, что находилось в тарелке, едой назвать трудно. Бурая растительная масса, разваренная до такой степени, что стала однородным пюре. Почти безвкусным и вонючим. Но голод утоляет. Надо только не глядеть в тарелку и есть быстро-быстро, пока не остыло, иначе потом никакими силами в рот не запихнёшь. В общем, подкрепились.
После посещения кришнаитской столовой, выйдя на улицу, Марта показала на здание, стоящее на другой стороне.
– Вот здесь, на четвёртом этаже, находится офис американского «Братства всех церквей».
– Что ж, пойдём.
– Нет, меня уволь от таких посещений. Я буду ждать тебя дома. Когда нагуляешься по Питеру, приезжай.
Лифт поднял Ивана на нужный этаж. На лестничной клетке справа от лифта массивная дверь. На двери дощечка с золотыми тиснёными буквами «Братство всех церквей». Нажатие кнопки звонка отозвалось мелодичной трелью. Послышались шаги с тонким цокотом, который бывает от шпилек, и дверь открыла изящная девушка в чёрной мини-юбке и белой блузе. Строгость одеяния только подчёркивала красоту, а глубокое декольте придавало виду девушки шарм.
– По какому вопросу?
– Мне бы увидеться с пастором.
– Вы договаривались заранее?
– Нет, но я приехал издалека, и, если можно, я хотел бы увидеться с пастором сейчас. Мне надо уезжать.
– Хорошо, я доложу о Вашей просьбе. Откуда Вы прибыли?
– Из Джигородска.
– Ожидайте здесь. Присядьте.
Иван оглядел приёмную. Вдоль стены стояло несколько мягких топчанов.
– Спасибо, я постою.
Секретарша скрылась за обитой дерматином дверью. Через пару минут она вернулась:
– Преподобный Говард Хьюм ждёт Вас.
Комната, в которой оказался Иван, была небольшой. Половину её занимал письменный стол. Из-за стола навстречу Ване вскочил плотный мужчина лет пятидесяти. Верхнюю часть лица оккупировали очки, остальная же (нижняя) половина расплылась сыроваренным творением, источая сладостную фальшь.
– Рад Вас видеть, – на чистом русском языке сказал преподобный, – Чем могу быть полезен?
– Я хочу обратиться к Вам за поддержкой. Для начала я попросил бы Вас ознакомиться с этой статьёй, – Иван протянул газету.
Говард Хьюм стал бегать глазами по строчкам. По мере вчитывания глаза стали двигаться медленнее, а лоб преподобного покрылся задумчивыми морщинами. Закончив чтение, он оглядел Ивана:
– Вы автор статьи?
– Да.
– Занятно. Значит, «религия Просветления». И какова была реакция?
– Наши ряды приобрели новых последователей.
– Даже так. Что ж, хорошо. А от нас чего Вы хотите.
– Слово Божие – это хорошо, но движение необходимо поддержать материально. Насколько мне известно, наши взгляды на религию во многом совпадают. Так почему бы ни считать мою религиозную конфессию филиалом Вашего братства?
– Мне необходимо посоветоваться с нашим экономистом. Вы ведь понимаете, что единолично я не могу решить этот вопрос.
– Конечно, понимаю.
– В таком случае я оставлю Вас на несколько минут.
С этими словами Говард Хьюм открыл дверь, расположенную позади его кресла, и вышел из кабинета. В комнате за дверью его поджидал мужчина лет сорока.
– Have you heard everything?* – спросил преподобный.
– Yes, do you have the newspaper?
– Here it is/ Make acquaintance.**
Сцена повторилась, только теперь читал экономист.
– What do you think about this?*** – поинтересовался преподобный.
– It is written thoroughly.
– He asks financial support. Who knows, probably his charter is a screen for extorting money.
– Make a contract with him. After all out fund is for the purpose of buying minds. The followers of this newly prophet will go after him without our financial help? But it is necessary to feed the leader. We buy him.****
* – Вы всё слышали?
** – Да. Газета у Вас с собой?
– Вот она, ознакомьтесь.
*** – Что Вы думаете по этому поводу?
**** – Обстоятельно написана, со знанием дела
– Он просит финансовую поддержку. Кто его знает, быть может, вся его болтовня только прикрытие для вымогания денег.
– Составьте с ним контракт. В конце концов, наш фонд существует для того, чтобы скупать умы. Последователи этого новоявленного пророка пойдут за ним без нашей финансовой помощи, но лидера надо кормить. Мы его покупаем.
8
Шар под потолком расплёскивал блёстки света над танцующей молодёжью. Электронный ритм компьютерных барабанов завораживает и заставляет прыгать вместе с остальными. Дискотека или как её иногда называют в молодёжной среде – потовыжималка.
По выходным дням Ася с подругами ходила сюда. Отличное средство разрядиться и развлечься. Приходишь и словно попадаешь в феерическую сказку, чем-то напоминающую новогоднюю елку с её разноцветными зеркальными шарами и гирляндами лампочек.
Всё хорошо, да только вместо доброго деда Мороза пьяный Ди-джей, а вместо хоровода вокруг ёлки – безудержные «скачки». Ходят сюда каждый за своим: кто развлечься, кто найти себе подругу или друга на ночь, а кто и на всю жизнь. Но обычно такие знакомства долго не длятся. На дискотеке существует своя градация. Ни для кого не секрет, какая девчонка «снимается», а какая – нет. Если ты один раз «засветился», и о твоей доступности пошёл слушок, считай, спокойной жизни у тебя не будет. Каждый «крутой» парень постарается затащить тебя в постель.
Ася это дело поняла сразу. Мужских компаний сторонилась. Нельзя сказать, что совсем уж дичкой была. Нет. Бывало, что и провожали её до дома, и целоваться приходилось, но…. Не более. Всё «Мерседес» ждала.
Попробовали парни расколоть Асю – не получилось. На том и успокоились. Чего связываться с недотрогой, когда доступных девчонок хоть пруд пруди.
9
С двумя тысячами долларов в кармане и с контрактом на получение ежемесячно ещё одной тысячи Ваня вернулся в Джигородск. Назад добирался автостопом. Для не знающих, что это такое, объясню. Выходишь на трассу (дорогу в нужную тебе сторону) и голосуешь. Так ты можешь простоять несколько часов, махая руками. Но если повезёт, а повезти обязательно должно, то какой-нибудь грузовик остановится. Частники на легковушках останавливаются крайне редко, хотя случается, что и среди них находятся сердобольные люди.
Правило первое для автостопщика – никогда не давай денег. Дальнобойщики берут таких, как ты, чтобы скоротать время в дороге за беседой, и потому ты должен уметь трещать без умолку. Частники же в тайне рассчитывают что-нибудь от тебя урвать. Будет лучше, если ты сразу намекнёшь, что денег не дашь.
Раньше уехать проблем не было. Брали почти все. Сейчас на дорогах неспокойно и небезопасно, и отсюда второе правило – не стой на трассе возле кустов. Выбери место с открытым ландшафтом. Ни один шофёр не рискнёт тормознуть возле зарослей. Кто его знает, сколько человек со стволами таится у тебя за спиной. Как говорится – бережёного Бог бережёт. В связи с этим во втором правиле есть подпунктик – фуры с синей табличкой «T.I.R.» тормозить бесполезно. Это, в основном, прибалты, которых часто грабят на российских дорогах. Посмотри, как они идут. Караваном. И ни один из них не рискнёт отбиться от стада.
Плохо берут машины с московскими номерами. Здесь уже срабатывает столичное жлобство. Ну, да Бог им судья. А Вы, если любите странствия, покатайтесь автостопом – хоть раз в жизни. Но при этом соблюдайте третье правило – Вы не должны быть женщиной. Да, женщинам автостоп противопоказан. Есть, конечно, такие, кто рискует выходить на трассу, но всех их принимают за плечевых, и потому путешествие может закончиться плачевно.
Но вернёмся к двум тысячам долларов. Период жизни Ивана от отчаянной безработицы до земного обожествления занял три месяца. Уже выпало яблочное конфетти, и стволы деревьев выстрелили в небо своими зелёными снарядами. Не отставала и земля, покрывшая своё чёрное тело зелёной замшей.
Джигородцы встретили Ивана по-разному – кто с опаской, а кто и восторженно. Самое главное, что встретили, а значит, резонанс от статьи не утихал. Последователей оказалось больше, чем Ваня мог представить в самых кошмарных снах. Дома постоянно звонил телефон; на улице подходили какие-то бабульки… Иван в срочном порядке организовал встречу с собой для всех жаждущих увидеть нового пророка.
Зал клуба «Монтажников» не мог вместить всех желающих. Джигородский пророк вещал со сцены постулаты новой веры. Его несло по волнам философских разглагольствований. Он даже изволил спуститься со сцены и приложить свою святую руку к челам страждущих благословения. Пророк оказался щедрым и никому не отказывал. В зале тут же нашлись исцелившиеся, чему нимало был удивлён сам миссия, потому что ничего такого им не задумывалось. Впрочем, своего удивления Иван ничем не выказал, и последователи восприняли чудо как должное.
После собрания за кулисами к Ване подошла девушка. Он её узнал. Это была та самая девушка, которую он видел в тот слякотный день, когда пришёл в «Дом работников просвещения». Иван немного смутился, ведь эта девчушка, понравившаяся ему ещё тогда, была свидетельницей, как ему, пророку, указали на дверь. А ведь он ещё тогда хотел, чтобы она обратила на него внимание, и ради неё он затеял дискуссию с попом.
Но она держала себя непринуждённо, хотя и отстранённо.
– Вы знаете, – обратилась она к Ване, – я хочу у Вас спросить об одной Вашей цитате.
– Может быть, для начала познакомимся?
– Меня зовут Асей.
Да, мой читатель, Вы давно догадались, что судьба должна была столкнуть наших героев, иначе зачем же я долго описывал их жизнь.
– Так что же Вы хотите у меня спросить? – поинтересовался Иван.
– Вы в беседе с отцом Сергием сказали фразу: «Бог – это мерило нашей боли». Вы ещё добавили, что это сказал один мудрый человек. Я хочу спросить – кто это сказал?
– Проще простого. Этого человека знает весь мир. К сожалению, его нет уже на этом свете. С ним умерла надежда на воскрешение величайшей легенды двадцатого века. А звали этого человека Джон Леннон.
– Надо же! Никогда бы не подумала, что эта фраза может принадлежать ему.
– Над нами довлеют стереотипы. Мы, подчас, отказываем людям в праве к свершениям только потому, что считаем их не способными на это. Но кто дал нам право так считать.
– Наверное, Вы правы.
– Можно тогда я у Вас тоже кое о чём спрошу, точнее, попрошу? – отважился Ваня. – Разрешите мне составить Вам компанию. К примеру, я мог бы проводить Вас домой.
– Спасибо, но я даже не знаю, как быть. Вы вызываете во мне двойственные чувства. С одной стороны меня подкупает Ваша эрудированность и откровенность, с другой – мне непонятно, как Вы можете заниматься такого рода проповедями, подобно сегодняшней. Я боюсь разочароваться. Тогда, в «Доме работников просвещения»», Вы мне понравились больше. Да и Ваши последователи не дадут спокойно уйти.
– Не стоит заострять внимание на моей теософской деятельности. Всё просто,как яйцо – надо что-то есть, вот я и сунулся в эту авантюру. По крайней мере, я не ставлю людей в какие-то жёсткие рамки догматов. Я оставляю людям возможность выбирать. Все, кто приходил сегодня, свободны. Я не навязываю им никаких обязательств. Ну, а если я провожу Вас, Ася, то, думаю, ничего страшного не случится.
– Хорошо. Но сразу предупреждаю, я Вам ничего не обещала. Просто проводите меня и всё!
Ваня и Ася прошли через фойе к центральному выходу. Там, в предбаннике, возле касс стояла та самая маленькая еврейка, убаюкивающая свёрток на левой руке. Несмотря на жару, она была одета в заношенную каракулевую шубку и вязаный оранжевый берет. Она стояла, повернувшись к кассовому окошку лицом, и невнятно гнусаво говорила:
– По два, по три, по два, по три. Продадут, всё продадут. Я вчера зашла в магазин. Цены-то разные. Я там ничего не купила, и там не купила. Я их всех обманула. Ничего мне не надо. Пусть сами жуют свою колбасу.
Поравнявшись с кассой, Иван заглянул в окошко. Оно было закрыто зелёной фанеркой.
На улице пришлось пройти через толпу жаждущих приобщиться к новой вере. Не обошлось и без руковозложений. Когда толпа осталась позади, Ася спросила:
– Ну что, нравится?
– Не очень. Но, в конце концов, если кому-то от этого станет легче, то почему бы и нет? От меня не убудет, если я коснусь кого-нибудь рукой.
От клуба вдоль тротуара стоит длиннющий ряд торговых палаток, лотков и киосков. Между ними ходят покупатели в поисках чего-нибудь подешевле. Но некоторые люди в этой толпе стоят. Поравнявшись с первым из этих людей, Ваня услышал приглушённое обращение:
– Водочка, бренди.
Через три шага обращение повторилось. Так продолжалось на протяжении всего времени, пока Иван с Асей шли вдоль лотков.
– Вот видишь, – сказал Иван, – оказывается, есть альтернатива моему учению. Пожалуйста, сколько угодно и по дешёвке. Тоже своего рода Бог.
– Мне нравится, что Вы не лицемерите и называете вещи своими именами, даже если это касается Вас. Хотелось бы, чтобы слава пророка не убила этой способности.
– Я постараюсь.
В этот момент, когда наши герои собирались перейти центральный проспект, дорогу им преградил длинный кортеж иностранных машин. В смысле западного производства. Ася насчитала тридцать восемь иномарок, с гудками мчавшихся по проспекту. На перекрёстке регулировщик услужливо дал им «зелёный» свет, хотя светофор мигал красным.
– Что это, – удивилась Ася, – в городе какое-то событие?
– А Вы не знаете? Об этом говорит весь город. Сегодня день рождения отцу Сергию. Юбилей – пятьдесят лет. А этот кортеж везёт его в ресторан «Древние стены». Там устраивают для него банкет. В этих машинах весь «цвет» нашего города. Я бы сказал – серый цвет.
– Не может быть, он же батюшка.
– Вы, Ася, забыли, как он сказал в тот вечер: «Мы обязаны принять всех, пришедших в церковь». Вот он и принимает. Угадайте, что ему подарили вот эти прихожане?
– Не знаю. Ну, икону старинную.
Иван рассмеялся:
– Надо же, уморила! Икону! Мыслить надо земными категориями. Они ему подарили «Вольво».
– Кстати, извините, что перебиваю, но нам надо на автобус.
На другой стороне улицы наша пара оказалась возле рекламных щитов, некогда подтолкнувших Ивана к активной деятельности. Здесь находилась центральная остановка Джигородска. Отсюда двухсекционные автобусы развозят джигородчан по районам и пригородам.
– Может быть, прежде, чем мы поедем к Вам, зайдём по мне, посидим?
– Нет-нет, я не по этой части. Сами понимаете, о чём я.
– Понимаю, но я тоже не это имею в виду. У меня самые серьёзные намерения.
– Мы почти не знаем друг друга, а Вы уже делаете далеко идущие предложения.
– А когда люди знают друг друга очень хорошо, то может стать неинтересно.
– Нет, я к этому не готова.
В автобусе давка, которая в такие моменты подчас играет на руку зарождающимся чувствам. Ваня и Ася оказались плотно прижаты лицом к лицу, дыхание к дыханию. Сколько сладостного в этих мгновениях.
А потом была улочка, белая от нависших над асфальтом гроздей соцветий. И эта улочка была так коротка, так быстро закончилась, что даже какое-то подобие обиды появилось в душе.
– Всё, Вам дальше нельзя.
– Почему?
– Отец не поймёт, будет сердиться. К чему мне с ним конфликтовать?
– А мать?
– У меня нет матери.
– Извините.
– Да ничего, Вы ведь не знали. Я её сама не знала. Она умерла почти сразу же после моего рождения.
– Надеюсь, мы ещё увидимся?
– Время покажет…
– …а мы поможем.
10
Два месяца пролетели незаметно. Летняя жара иссушает за день, и только вечер иногда приносит прохладу. Всё это время Ася Ивана не видела – избегала встреч с ним. Она чего-то боялась, хотя не могла разобраться чего. Все попытки уговорить себя, что ничего страшного не происходит, не успокаивали. Но и признаться, что Иван ей нравится, она не решалась.
Ещё было не поздно, но вечер уже начал остужать город, когда Ася собралась на дискотеку. Не отошла она от дома и ста метров, как тормознул возле неё пятисотый «Мерседес». И надо же такому случиться, что он оказался красного цвета. Вот сколько я видел в своей жизни пятисотых «Мерседесов», все они были или белые, или чёрные. А этот красный. Был бы другого цвета, не поверила бы Ася, а тут поверила. Подозвали её парни из машины:
– Поедем, покатаемся.
Не задумываясь, села Ася на заднее сиденье. Рванула с места машина и понеслась за город.
– Да вы что? Куда мы едем? – забеспокоилась Ася.
– Как куда? Кататься.
– Отвезите меня назад.
– Не рыпайся, девочка, хуже будет.
Куда уж хуже. Парней трое, а она одна. Слёзы из глаз.
– Не троньте меня, я вам не шлюха.
– Знаем, нам такая и нужна, – ответил тот, что сидел за рулём, и добавил, обращаясь к дружкам, – отвезём её на дачу, там сегодня сходка, хороший подарок будет для гостя.
11
В тот вечер в квартире Ивана раздался телефонный звонок:
– Ваня, сейчас за тобой заедут. Тебя приглашают на уик-энд за город.
– Это зачем ещё?
– Не беспокойся, небольшой пикник в компании добрых друзей. К тому же, с тобой хочет поговорить один человек. Так что никуда не отлучайся. Мы сейчас приедем.
«Что делать? Делать-то что?» – стучало в висках у Ивана, – «Такие предложения ничего хорошего не сулят. И не сбежишь ведь – эти под землёй найдут. Будет что будет. Только наглее надо держаться. Люди наглость воспринимают как самоуверенность».
Под окнами взвизгнули тормоза, и через минуту в дверь позвонили. Не торопясь, Ваня открыл дверь. В дверном проёме стояли два бритоголовых парня.
– За мной, мальчики? – спросил Иван.
– За Вами, Иван Сергеевич.
– Сейчас я машину выгоню, и поедем.
– Мы могли бы Вас подвести. Пьяному за рулём небезопасно. Впрочем, как хотите. Можете на своей ехать. Если перепьёте, мы и Вас домой доставим, и Вашу машину пригоним.
– Кто хоть со мной поговорить хочет?
– Отец Сергий. А зачем… о чём… сами на месте узнаете.
Фу, отлегло. Значит, дела обстоят не так уж плохо.
12
Небольшим караваном (Ваня пристроил своего «Жигулёнка» в хвост красному «Мерседесу», который показывал путь) выплыли на Революционный проспект, который в южной части Джигородска переходит в трассу. Машина у Вани хоть и не новая, а всё ж приятно, что можно властвовать над скоростью и расстояниями. Доллары эмиссара «Братства всех церквей» нашли достойное применение. Ну не тратить же их на выпуск никому не нужной литературы или строительство молельного дома.
В километрах двадцати от города «Мерседес» свернул с трассы, и ещё через пару километров машины остановились перед высоким забором, окружающим трёхэтажный особняк. Припарковались тут же на небольшой заасфальтированной площадке.
– Не беспокойтесь, – торопливо объяснил один из парней, – у нас здесь ничего не пропадёт. Проходите во двор.
О том, что у этих парней ничего не пропадёт, можно было догадаться и без объяснений.
Пройдя через двор, Иван вошёл во «дворец». Там, посреди гигантского холла, занимающего почти весь первый этаж, был сооружён бассейн. «Зачем бассейн, если озеро рядом? – подумал Ваня, – впрочем, зимой в озере не покупаешься. Но и протопить такое здание нашей холодной зимой не так уж просто».
За столиками возле бассейна кутила компания. Среди голоторсных личностей резко бросался в глаза батюшка – уже знакомый нам отец Сергий. Его ряса диссонировала с этой компанией.
– Подходи, присаживайся, – обратился к Ване атлетического телосложения парень. – Что пить будешь?
– Шампанское.
– Желание гостя для нас закон.
– А я кагором пробавляюсь, – сказал поп. – Святое вино.
– Бог в помощь, батюшка.
– Эк, какой ты вежливый. Садись подле меня, – при этих словах брови попа полезли по лицу в разные стороны – одна вверх, другая вниз. – Что ж ты в храм Божий перестал ходить? Аль возгордился?
– Бог – он в душе человеческой должен быть.
– В душе-то он должен быть, а в церкву ходить надо. А то и сам не ходишь и паству у меня уводишь.
– Паства сама решит, куда ей идти. Вы же сами мне говорили, что человек разберётся, куда ему идти.
– Вера у тебя какая-то не понятная – бесовская.
– Вот-вот. И пошло, и поехало… Не с нами, значит, бес.
– Ты бы в церкву ходил. Я к тебе давно присматриваюсь. Мы бы тебя в дьяконы определили. Ты парень смышлёный – справишься.
– Лестное предложение. Купить хотите? Нет уж, мне и так хорошо.
– Мародер ты, Ваня, к американским долларам пристроился и бездельничаешь.
– Да, уж лучше американцев обдирать, чем свою паству. Я ведь денег с прихожан не беру.
– Мы только на храм деньги собираем и не более.
– Это Вы кому-нибудь другому рассказывайте, а мне не надо. Устроили из церкви торговый двор. Одни деньги выклянчивают, другие – торгуют святыми угодниками. Заповеди Христовы забыли: «Изгоните торгашей из храма моего».
– Не суди, да не судимы будете. Не тебе в церковные дела лезть.
– А я и не лезу. Да только Вы-то в мои лезете. Говорите: «Не суди»? А кто только что меня судить пытался? Уже горазд меня в бесовстве обвинить.
– Не еритикствуй! – но голос отца Сергия стал мягче. Он дружелюбно положил руку на Ванино плечо. – Ох, отлучу я тебя от церкви, Ванька, то-то в аду попляшешь.
– Как же, батюшка, Вы меня от церкви отлучите, когда я к Вашей церкви не имею никакого касательства?
– Дерзок ты, Ваня.
– От Вас, батюшка, понабрался.
– А ещё, к тому же, хам, – поп потянулся. – Что-то я кагора многовато принял, надо пройтись.
Отец Сергий встал из кресла и, пошатываясь, сделал пару неуверенных шагов в сторону бассейна. Кафельный пол был влажен. Поп поскользнулся и бултыхнулся в воду. Бдительный охранник рванулся выручать батюшку, резко вытянул руку, чтобы схватить за одежду, но получилось неловко, и в итоге ухватился за крест, висящий на груди попа. Разбираться было некогда. Охранник потянул за крест барахтающегося в воде отца Сергия. Подоспевшие гости помогли попу выбраться на сушу.
– С крещением Вас, батюшка, – под общий смех поздравил Ваня.
– Тебе только бы ёрничать. Нет, чтобы поддержать лицо духовного звания. Зато ты мог убедиться в силе креста животворящего.
– Переоденьтесь, батюшка, – предложил всё тот же парень, который встретил Ваню в холле. Видимо, он и был хозяином этой дачи.
Через несколько минут поп вернулся, одетый в спортивные штаны и футболку с надписью «I hate this world».
– После такого крещения не грех ещё причаститься. Как подумаю, что я мог утонуть, так озноб прошибает. Бесы балуют. Это они меня подтолкнули, – стал рассуждать отец Сергий.
– Дело хозяйские, батюшка, – сказал хозяин дачи, – а мы для Вас на втором этаже подарочек приготовили.
– Это потом, успеется. Будет настроение, тогда и посмотрим Ваш подарок.
Дальнейшее пребывание в этом полухолле, полубассейне больше походило на безудержную дружескую пьянку, чем на переговоры враждующих конфессий. Ивану стоило многих ухищрений, чтобы не напиться в стельку. Захмелели все, даже охрана. Впрочем, это была скорее всего не охрана, а братки хозяина, которые сами вызвались присмотреть за порядком. Так или иначе, ужрались все. Батюшку отнесли на третий этаж. Когда уносили хозяина, Ивану предложили:
– На втором этаже найдёшь свободную комнату. Где пристроишься, там и спи. А нас уж извини. Сам понимаешь – перебрали. Ты главное, братан, на нас обиду не держи. Мы, если что, поможем.
Ваня поднялся на второй этаж. Коридор вёл в восемь комнат, расположенных по обе стороны. Первая левая дверь оказалась запертой. В первой правой была устроена кладовая. Во второй левой спал один из братков. Ваня открыл вторую правую дверь. В комнате тускло светил ночник. Когда Ваня увидел, что на широкой кровати, стоящей посередине комнаты, кто-то лежит, то он хотел сразу развернуться и уйти. Но в тот момент, когда уже оборачивался, Иван разглядел, что на кровати лежала обнажённая женщина, неестественно широко расставившая ноги. После минутного замешательства Ваня понял, что было неестественным в позе этой женщины. Её руки и ноги были привязаны к спинкам ажурной кровати. Далее в полутьме Ваня разглядел повязку на лице женщины, закрывающую рот. Только тут он услышал тихое полумычание, полустон. Ваня подошёл к кровати и нагнулся над женщиной. Она дёрнулась, но путы не дали сделать движение. На поясе тело женщины было перехвачено широкой алой лентой, завязанной в роскошный бант, который чуть-чуть прикрывал то самое место. Но не на это смотрел Ваня. Он смотрел на заплаканное лицо женщины. Это была Ася.
– Тише, дурёха. Как же тебя угораздило сюда попасть? Не бойся. Я тебе ничего плохого не сделаю, – с этими словами Ваня развязал Асе рот. – Не шуми, а то братки услышат и тебя не выпустят. Я тебя отсюда увезу.
– Ты сам-то здесь что делаешь? Ты такой же, как они.
– Не говори глупостей и говори шёпотом. Я, скорее, нахожусь в твоём положении. Меня привезли для переговоров с попом.
– Как же. А почему ты тогда ходишь свободно?
– Потому что меня привезли на правах гостя, – говоря это, Ваня развязывал Асе ноги и руки.
– Да прикрой же ты меня. Не понимаешь что ли, что мне стыдно.
– Извини, но церемониться некогда. Они над тобой поиздевались?
– Нет, мне сказали, что я подарок для кого-то.
– Тогда понятно, – Ваня отвязал последнюю верёвку. – Вставай аккуратно. Ноги, небось, затекли.
В углу комнаты на стуле лежала Асина одежда. Ваня дал Асе платье. Остальное сгрёб в охапку.
– Оденешься в машине, а теперь тихонечко за мной!
По лестнице спустились вниз. Слава Богу, что братки могут позволить себе шикарную каменную лестницу, иначе деревянная скрипом разодрала бы в клочья напряжённую душу. На первом этаже за одним из столиков в кресле спал браток. Ваня с Асей тихо прошмыгнули мимо него к массивной дубовой двери. Тут их ждало первое разочарование. Дверь была заперта, и открыть её не представлялось возможным. Ваня жестом показал на подсобное помещение. В темноте Ася не разглядела, что показал Иван, и замерла на месте. Тогда Ваня взял её за руку и потянул за собой. О, этот миг, о котором он мечтал последнее время. Миг, когда он сможет взять Асю за руку, ощутить её тепло. И этот сладостный миг произошёл тогда, когда совсем не до него; когда не до наслаждения игрой пальчиками; когда надо спасать свою любимую.
Комната, в которой оказались мои герои, была кухней. К счастью, окна хоть и были зарешёчены, но замок на решётке был открыт. Ваня повернул шпингалеты, открыл окно, подсадил на подоконник Асю. Сам перелез через коробку рамы и тут же спрыгнул вниз. Ася свесила ноги. Ваня ловко подхватил её на руки и понёс к калитке. Ася, хоть и держала Ваню за шею, но, тем не менее, прошептала:
– Может быть, ты меня всё же отпустишь?
– Могу я получить хоть какое-то вознаграждение за то, что вытаскиваю тебя отсюда.
– Ты что не понимаешь? Я же почти голая, мне стыдно.
– Прости, я об этом как-то не подумал, – ответил Иван, ставя Асю возле машины. – Лезь на заднее сиденье, по дороге оденешься.
Машина тихо завелась и через пару минут уже катилась по шоссе.
Ночь! Летняя ночь! Как коротка она в России. Не успевает солнце спрятаться за край горизонта, как уже появляется на другой стороне небосвода. Красная полоска заката так и не исчезает полностью. Она лишь переползает через север на восточную часть неба. Сейчас она алела на востоке, переходя через синий цвет в черноту, на которой мерцают звёзды. Ближе к югу ослепительно сияет Венера. Римляне называли её Люцифер – несущий свет. Может быть и хорошо, что в наше время эту планету называют именем Богини Любви. Так романтичнее. Две подруги Эос и Венера предвещают появление Солнца.
Ася оделась и перебралась на переднее сиденье.
– У тебя будут неприятности из-за меня.
– Ничего, справимся. Ты о себе лучше подумай. Как тебя угораздило сюда попасть?
– Я же не думала, что они такие сволочи, – тут Асю прорвало, и слёзы покатились из глаз, – предложили покататься, я и села в машину.
– А ты такая наивная, что не понимаешь, чем это должно кончиться.
– Ругай меня, ругай. Я и сама понимаю, что я доверчивая дура. Как противно было. Я думала, что они меня сразу хором… Странно, что не тронули. Вот, гады, подарок нашли. Что я – вещь что ли? Я думала, умру от страха. Несколько часов лежала связанная. Руки до сих пор болят, – Ася помолчала с минуту и сказала: – Спасибо тебе, Ваня. Не знаю, чтобы было, если бы не ты.
– А чего тут знать. Утром ребятки очухались бы, тебя б пустили в дело, а потом отпустили. Скорее всего, ещё и денег дали бы. А ещё посоветовали бы помалкивать. И молчала бы.
– Страшно как.
– Жизнь штука не весёлая. Куда едем?
– На кладбище.
– Ну, ты даёшь. Не рановато-ли? Ночь ещё не кончилась, а ты на кладбище.
– Мне надо… надо с детством проститься. Пора взрослеть.
– Хорошо, как скажешь.
Машина притормозила возле арки с парящими серафимами.
– Тебя здесь подождать? – спросил Ваня.
– Пойдём со мной.
Ася взяла его за руку, и они пошли по аллее. У могилы Палладии Ася прижалась к Ивану.
– Холодно. Я погреюсь о тебя.
Ваня обнял её.
– Грейся, мне это приятно. Так бы и стоял всю жизнь, обняв тебя.
За деревьями, там, где между стволов видны крыши деревенских домов, появился край бардово-красного Солнца. Пунцовая волна побежала по Джигородску, окрашивая красным спящий город. Только двое не спали в этот утренний час.
– Пойдём домой? – спросил Иван.
– Ко мне нельзя. Отец не поймёт.
– А я не к тебе зову.
– Ты думаешь, это нормально, чтобы я пошла к тебе домой?
– К нам домой! Пошли?
– Тогда пошли…
ЭПИЛОГ
У меня есть прескверная привычка просыпаться засветло, в полшестого. В тот день я проснулся как обычно, сидел на кухне, чтобы не мешать домочадцам, курил сигарету за сигаретой и смотрел в окно, наблюдая, как меркнут звёзды, и город с утренним ветерком начинает отходить ото сна. Где-то с левой стороны послышалось гудение мотора. Машина скользила по утренним улочкам Джигородска, а по тротуару в этот ранний час шла маленькая еврейка. На левой руке она убаюкивала свою потрескавшуюся сумку. Перекошенные губы безостановочно что-то шептали, и мне почудилось, что еврейка несёт на руках Россию. Несёт неизвестно куда, не обращая внимания на пролетающие мимо ранние машины и на рассвет, несущий новый день.
ВНУТРИ
Лифт никак не хотел подниматься к нам на девятый этаж. За створками дверок в шахте поскрипывали механизмы, а его всё не было. И не потому что слишком высоко (в здании этажей больше), а просто жаждали воспользоваться лифтом слишком многие.
Я переминался в нетерпении с ноги на ногу, поглядывал на благообразного бородатого мужика стоявшего рядом и спокойно ждавшего прибытия кабины, и отчаянно завидовал мужику. Вот ведь, никуда не спешит. А тут проблема на проблеме. К примеру, в сумке у меня кусок батона и круг «Краковской» колбасы. Есть хочется! Но для этого надо скорее выскочить на улицу, а там (на всё плевать) можно и перекусить. Как смачно хрустит «Краковская» на зубах…, а лифта всё нет.
А ещё очень х… В прочем, какая разница. Не эстетично это, да и к рассказу не имеет значения.
Хотя кто знает, что имеет значение, а что не имеет. Вот имеет ли значение как писать «ещё» или «еще»? Карамзин первый стал писать с точками, а Юрий Александрович считает, что точки ставить безграмотно. Куда уж нам с Карамзиным до грамотности. Всё равно буду ставить над «ё» две точки (пусть вымарывают) даже если это никакого отношения к рассказу не имеет. Можно же порассуждать коль лифта всё равно нет.
Уф! Наконец-таки докарабкался до нас. В кабинке уже есть две женщины: одна помоложе насупившаяся, другая – постарше, но весёлая. А насчёт мужика я, кажется, ошибся. Вон как в кабину впрыгнул, чуть женщин не смял. Торопится значит!
Втиснулись мы в кабину. Тут подбежал ещё один мужик. Ан нет, не получилось. Зазвенел сигнал – лишний слазь!
Только лифт облегчился (ассоциация-то какая!) дверцы закрылись и на стене кабины глазок стал вымаргивать зелёные цифры. Это он таким образом подсказывает нам номер этажа. Да только ложь всё это, так как «этаж» – это абстракция, придуманная человеком и человеком же обозванная «этажом». Так же как и лифт, по сути, не лифт, а ящик подвешенный на тросе. А ведь звучит как: «ЛИФТ» – словно фыркает.
Лампочка мырг, мырг – глядишь, вот уже и «семёрка» загорелась (или зажглась?). Какая разница! Вот тут уж точно никакой разницы.
Зато весёлая женщина вышла и вошла ОНА.
Куртка красная, шарф пушистый узлом на груди, волосы завитые собраны в высокий хвост. Во всём (а не «всем») виде вызов. Не явный, а завуалированный: вот, мол, я! И смотрит в сторону, как сейчас принято у девушек – немного в сторону и отрешённо. Чтобы показать независимость: не подступись!
И тут я увидел! Даже не знаю, как это описать. Глаза! Ну, глаза… Как бы это сказать: бывают такие глаза, как будто им места между вками мало, и они сочатся влажной грустью и, в тоже время, неисчерпанной нежностью. На востоке такие глаза назвали бы «как у молодой ослицы». Я тоже рискнул бы их так назвать, но только про себя, потому что на русское восприятие такое сравнение далеко от поэтичности. У нас принято сравнивать с взглядом коровы или телёнка. Но только чем корова лучше или грациознее ослицы? В общем, не важно. Важны глаза, которые я увидел. Такое впечатление, что вот-вот, малейшее дуновение ветерка, и польются слёзы. И хочется, забыв про всё, окружить её всю и согреть…
Но тут лифт остановился, и ОНА вышла.
ЖИЗНЬ
Как страшно. Холодные стены рустики покрыты вечной слизью; высоко в стене зарешёченное окно и железная дверь, которая уже начала со скрипом открываться.
А там, за недоступным из-за высоты окном, слышен гул человеческих голосов, сливающихся в единое целое, безликих в своём однообразии. Я хотел для вас одного – свободы. Но железная дверь скрипит, и руки мои заламывают, и тащат меня по гулким коридорам во двор.
Яркий свет. Яркий ослепительный свет. Я так отвык за эти месяцы от яркого света.
Здравствуй, Солнце! Я счастлив тебя видеть. И хотя с заломанными руками голову не очень-то задерёшь, я всё равно вывернул шею, чтобы увидеть тебя.
Повозка. Меня усадили лицом назад. Руки связали. Ноги растянули и привязали к бортам, чтобы встать не смог. Всё продумано. Телега тронулась. Как больно толчками в голову отдаются неровности булыжников.
Проехали ворота. Толпа окружила повозку. Кричат, смеются, улюлюкают. Вот кто-то плюнул. Я не вижу кто, я ведь сижу спиной вперёд. Вот зачем так сажают. И я весь сжался, плевок оказался не один, с каждым метром их становилось всё больше.
О грудь мою что-то шмякнулось. Помидор. Держись, сейчас будет ещё хуже. Краем глаза я заметил занесённую руку. Резко повернул голову и посмотрел ему в глаза. Ну, что же ты замер, швыряй. Я же беззащитный. Швыряй. Не отводи глаза. Ты ведь свободен. По крайней мере, телесно, ты сейчас свободнее меня. Нет, ты отвёл глаза. Ну кто ещё хочет плюнуть в меня? Посмотри мне в глаза. Это так просто смотреть зрачок в зрачок и вытолкнуть из сложенных трубочкой губ густую слюну. Что стоит попасть в эти глаза. Почему вы становитесь нерешительными? От ваших плевков у меня мокрая спина, но грудь стала просыхать.
Я слышу за спиною площадь. Ещё немного, последние метры. Как гуттаперчево тянутся последние метры, и как хочется тянуть их ещё и ещё, до бесконечности. И как хочется назад в камеру; к такой привычной слизи на выложенных рустикой стенах; к этой милой скрипучей двери; к сквознякам из зарешёченного, но не застеклённого оконного проёма.
Толпа радостно загудела. Что это? Ах да, это меня волокут на эшафот. Им весело, сейчас будет кровь. Жало гильотины, поднятое вверх, звенит на ветру и просится вниз к земле, где ждёт его моя шея.
В-з-з-з…
Фонтан красных брызг. Толпа онемела. Подставляйте руки, что же вы ждёте, вы же этого хотели…
КАПЕЛЬКА
Ларисе исполнилось четырнадцать. Возраст, когда девочки начинают ощущать себя девушками, когда просыпается жажда к нарядам, когда впереди томительная неизвестность. Как хочется, чтобы на тебя обращали внимание… Да кто ж обратит, если у тебя не платье, а старые обноски, доставшиеся от сердобольных тёток. Мать не могла на свою скудную зарплату купить приличную одежду, тем более, что росла Лариса очень быстро, а когда стала распирать грудь, так вообще блузки менять приходилось через три-четыре месяца.
Отца Лариса не помнила. Говорят, околел пьяный на морозе. Да и не были расписаны родители.
Ларису мать по-своему любила, да вот беда – от безысходности тоже пить стала, а за пьянками о дочке иной раз забывала. И день, и два могла не приходить домой. А придёт, дыхнёт перегаром, сунет в руку конфетку, и причитает: какая, мол, у неё дочка сиротинушка.
Лариса материны исчезновения переживала молча. Только иногда бывало скажет: «Ты б перестала пить». Мать сразу в слёзы: вот, родная дочка указывает. Потом клялась, что «завяжет», но обещания не выполняла.
А тут весна пригрела, тебе четырнадцать, девчонки-подружки порхают в лёгких нарядных платьицах, а тебе на улицу выйти не в чем.
Долго не решалась Лариса заговорить об этом с матерью, да ведь приодеться хочется. Выбрала момент, когда та трезвая была, спросила робко:
– Мама, я платье новое хочу.
– Нечто у тебя платьев мало? Погоди, летом тётя Вера приедет, что-нибудь привезёт.
– Не хочу я обноски донашивать, я НОВОЕ платье хочу. У меня ни разу в жизни не было своего нового платья.
– Да где ж я на него денег возьму?
– На пьянки находишь, – ответила Лариса и умолкла.
Пробовала мать разговорить её, да всё бесполезно. Отвечала односложно «Да», «Нет», а говорить отказывалась – замкнулась в себе. До школы добежит и обратно. Гулять не выходит – забьётся в угол и молчит целыми днями. Не на шутку перепугалась мать. Про пьянки забыла. А тут зарплату за три месяца выдали.
В субботу утром разбудила мать Ларису:
– Вставай, доченька, пойдём в магазин платье тебе выбирать.
Вмиг соскочила Лариса с постели. Умылась, расчесала волосы, оделась. Даже есть не стала. Скорее, скорее пойдём!
В магазине глаза разбегаются. Вокруг наряды один другого краше. Да только денег у матери наверняка не много, да и выбрать надо одно-единственное платьице. Такое, чтобы как для Ларисы сшитое. Долго выбирали. Сказать по правде, выбрали платье дешёвое, но нарядное. Из ситца белого в сиреневый цветочек. С оборочками да рюшечками.
Завернула продавщица покупку. Обрадованная, Лариса побежала с ней домой. Вот счастье-то! Платье! Новое! Специально для неё! Целый час примеряла перед зеркалом. Всё крутилась: и так повернётся, и так. Ах, право дело, а ведь и действительно хороша. Расцвела Лариса, как бутон тюльпана в хрустальной вазе. Да и улыбка (как же без улыбки, ведь платье новое!) красит любую девушку. Никогда ведь не было у Ларисы обновки. За четырнадцать лет впервые.
А теперь на улицу, чтобы и другие увидели, какая она теперь стала. Чтобы все знали о новом платье. Смотрите, смотрите, вот я какая! Ветер теребит полол сигналя: посмотри! И кажется, тысячи глаз смотрят в твою сторону. Или это только кажется? Всё равно! Главное, что платье новое…
Вдруг сверху что-то – кап!
Прямо между оборочками, возле сиреневого цветочка пятнышко чёрное… Это мальчишки похулиганили, с балкона на прохожих из пипетки брызнули. И зачем Лариса пошла именно этой улицей, именно в это время. Хотя бы минутой раньше или позже. А так – кап, и пятнышко между оборочками.
Что это, люди?
Почему именно ей, именно в этот день?
Какая-т маленькая капелька возле сиреневого цветочка.
И слёзы из глаз: за что?
Ведь четырнадцать лет, а мир ещё только расцветает для тебя, и впереди много ещё таинственного и прекрасного. А тут первая радость и… капелька – чёрная и маленькая, но такая заметная между оборочек.
Что же вы делаете, люди!
Платьице ведь новое, в первый раз в жизни. Поносить не успела, покрасоваться.
Зачем же так – походя, смеха ради, с балкона из пипетки?
Что за радость такая?
Слёз не остановить.
Страшно и жутко – испорчено платье!
Привели Ларису домой подруги. Да не успокоить её никак. Всё плачет и плачет, да причитает: «Капелька, капелька…». Как только ни уговаривала её мать, что застирает и видно не будет. Не слышала Лариса.
Ночью, то ли от простуды – ведь время-то ещё не летнее, чтобы в лёгком платье расхаживать, то ли от истерики поднялся у неё жар. Когда мать вызвала врача было поздно. Через два дня умерла Лариса.
К тому времени мать платье застирала, высушила и прогладила. Да носить уже было некому. В нём и схоронили Ларису. Когда закрывали гроб, дунул ветер, раздвигая оборки. Возле сиреневого цветочка виднелось поблекшее, чуть заметное пятнышко.
РАБОТА
– Уеду! Всё равно уеду! Здесь делать нечего! Колбу помыл? Тогда давай её сюда. Ну, разве можно здесь жить? Скукатища! Нет, ты только подумай: до какой степени у нас скучно. Ну и что, что я здесь родился? Мало ли кто где родился. Не прозябать же в этой глухомани весь век. А ты колбу прожарил? Стерильно? Вот и хорошо. Представь, город… большой! Людей миллионы. И все бегут. Лица, лица… и ни одного знакомого, не то что у нас в глуши. Дистиллированную воду давай. Вливай в колбу, да осторожнее. И машины мимо вжик-вжик. Нескончаемой чередой… Да всё иномарки. А тут в лучшем случае одна телега за час под окном прошкондыбает. А там, в городе, каждая машина, как игрушка блестит. Так всё и несётся вокруг. И ты в этой толпе. Большой такой. И сила города с тобой, и ты такой же сильный, как город, потому что нельзя быть частицей сильного, а самому оставаться слабым. Алмазной пыли пять граммов отвесь. И вот идёшь ты по большому городу, и дышишь полной грудью. Улицы асфальтом укатаны, ни клочка голой земли. Перед тобою череда дверей. Что ни дверь, то магазин. Теперь мела натолки. Над каждой дверью вывеска огнями переливается. Это тебе не у нас – одна лавка на всю округу. На прилавках товары импортные. Бертолетовой соли добавить надо. И ты выбираешь в магазине всё, что твоей душе угодно. Хошь то, хошь это. Надоело по магазинам ходить – отправляешься в музей. Гипса немного надо, крепче будет. А не хочешь в музей, идёшь на концерт какой-нибудь. Свобода полная. И никому до тебя нет дела. И тебе ни до кого нет дела. Разводи огонь под колбой. Вечером в ресторан сходить можно. В любой, какой захочешь. У нас куда сходишь? А там, не хочешь в ресторан, так можно на дискотеку сходить. Танцы да упаду. У нас так не напляшешься. Закипело? Подливай потихоньку соляную кислоту. Да не торопись, сейчас загореться должна. Уеду, уеду! Душно мне здесь, простора не хватает. У каждого человека должен быть шанс улучшить свою жизнь. И ты сам должен взять этот шанс, и не упустить. Ну что у нас за работа? Одно и тоже: пробирки, мензурки, колбы. Изо дня в день. Нет, я свою профессию люблю, но там перспектив больше для роста. Как там? Готово? Открывай окно. Разбивай колбу. Осторожнее, обожжёшься! Полетела!!! Хорошо получилась…
И на небе зажглась ещё одна звезда.