Продолжение.
Начало в №№101-103
84. Вера Павловна возвращается и уходит.
Я был приятно удивлен возвращением Веры Павловны. Что было, то прошло. Она по-прежнему суетлива, но голоса, голоса не узнать; хрипит. Наши кабинеты на одном этаже. Мы говорим в прежнем, откровенном духе.
– Никто не хочет служить людям, все служат только себе, – как-то устало, безразлично произносит она очередную сентенцию.
– А вы? Почему вы ушли с завода?
– Работать где-то надо. Вы слышите, как я хриплю.
– Почему же вы ушли, я так и не понял.
– Директор – самодур. Не знает и знать не хочет законов. Я написала юридический документ, он перечеркнул, я второй раз – он перечеркнул и написал сам.
– А вы?
– Приходится подчиняться. Если хотите, я вам первому признаюсь, по секрету, я скоро ухожу из училища, уже заявление написала.
И тут я поступаю неожиданно сам для себя. Мимо проходил директор, и я приобщаю его к разговору.
– Как можно такого человека от нас отпускать?
Он взглянул на меня своим быстрым, бегающим взглядом и, выжав улыбку, ответил.
– Может, Вера Павловна еще одумается? Директор ушел.
– Зачем вы?
– Извините, вырвалось.
Согласен, получилось глупо. Может быть, я хотел как-то скрыть свою неприязнь к ней в этом внутренне отталкивающем поступке, но внешне вполне скрывающем истинное положение. Как принято, как ведется. Зачем?
85. Свинопас.
Я начал сколачивать театр ...
Мне надо было вести при кабинете какой-либо кружок. Например, "В мире прекрасного", а как же быть с остальным миром? Альбомы, газеты? Неопределенно. Театр. Я люблю театр, я даже незаметно для себя стал коллекционировать программы спектаклей, концертов, где я был ...
Москва, Смоктуновский, Ленинград, Тбилиси, Рихтер ... как-то на секции мне (по моему согласию) предложили написать рекомендацию для посещения театров. Я написал, но когда вышла рекомендация управления, в ней почти ничего не осталось от моих предложений: на первом месте стояли кассовые спектакли.
Впрочем, подобное отношение к искусству рождается от незнания что же такое искусство.
Однажды я был на открытом уроке "что такое искусство". Там было все, вернее, чего только там не было, но преподаватель так и не сказала четко и ясно, что же такое искусство.
Плохой, но хорошо обставленный урок, похожий на плохую пьесу в хорошо обставленном спектакле. И так, я хотел создать театр.
Юра, маленький, худенький мальчик, похож на только что вылупившегося птенца, но с очень серьезными мыслями. Я радовался. Пока из двадцати записавшихся пришел он один. Начали подбирать пьесу. Андерсен "Свинопас". Я опять начал записывать, напоминать.
– Если придут два человека, и то будет хорошо, – скептически заметил он.
– Посмотрим, – ответил я, кажется, бросая вызов.
86. Жорж Санд.
Она занималась в группе Люды и Володи, выделялась своим упорством во всем, смелостью. Она сидела всегда в углу и читала, читала несмотря ни на что. Я иногда выходил из себя.
– Читать надо в свободное время!
Она молча закрывала книгу, прятала, я улыбался, видя, как она опять ее доставала, открывала и продолжала читать.
– Что ты читаешь?
– Жорж Санд.
После урока я подозвал ее. Я рассказал ей о театре, она отказалась, тогда я предложил написать маленькую пьесу из жизни учащихся для театра. Она, я почему-то в этом не сомневался, согласилась, но попросила написать ей задание. Я оторвал листочек, я тайно радовался и назвал ее про себя "Жорж Санд", на листочке я написал: "Показать зло ради добра, чтобы научить других людей видеть зло и добро".
Она прочитала и согласилась.
– Мастер жалуется на тебя: ты сбиваешь группу и Люду.
– Я не сбиваю, я не виновата, что они за мной ходят.
– А где Люда?
– Больна.
– Иди. Пусть выздоравливает. А тебе все понятно?
Она вся была какая-то светлая, чистая. Я превратился в ожидание. Что-то напишет "Жорж Санд".
87. Комиссия.
Я их уже не замечал, я научился держаться спокойно, как будто их и нет. "Урок, – радовался я, – кажется, удался". Но рано радовался. Плохим может оказаться и хорошее. Мой урок оказался "слишком научным". Эта фраза стала бичом. Я обратился к Валентину, забыв его ораторские принципы: не пожалеть ради словца и родного отца.
Тема урока была "творчество". "Творчество – это новое"... что и вызвало сомнения, нарекания и... Он смеялся вместе со мной.
– Не обращай внимания.
Но на педсовете он все-таки прошелся этим бичом по мне, я чуть ли не вскочил со стула, Валентин сделал жест рукой, как бы угадывая мою реакцию.
– На ошибках надо учиться, а не лезть в бутылку.
Если я куда-то лез, то не в бутылку, в бутылку лез он…
– Надо исправлять ошибки.
Ошибки должны, как всегда, исправлять другое ...
88. По совместительству.
Я читал эстетику по совместительству на фабрике, в группах техобразования, две группы, "десятка – на книги", как сказала мама.
Читал я с увлечением, какое-то разнообразие.
Однажды ко мне подошла девушка из группы:
– Вы не смогли бы подойти к кинотеатру, я хотела с Вами поговорить.
– Хорошо.
"О чем, – думал я, – о любви, конечно же." Я вспомнил встречу с двумя выпускницами, после двух лет, девушки остановили меня сами.
– Можно задать вам один вопрос?
– Да.
– Что такое любовь?
– Любовь – это когда любишь другого человека.
Они рассмеялись.
– А не себя, – добавил я.
Объяснял я это им и себе, ведь мне тоже не везло.
89. Из записей...
На уроках я иногда записываю удачные мысли учеников, свои мысли. Я читаю и улыбаюсь. "История болотной жизни."
Почему я пишу об этом? Желание осознать болото – это значит выйти из него. В детстве, я помню, шел по болоту, по едва означенной тропинке, я ощущал невыразимый страх оступиться ... Я жил в мечтах. Болотное существование – это болото в человеке. Я понял в конце моего пятилетнего преподавания.
Идея ниже жизни.
Я живу так, как живется, по-другому не могу, но все время чувствую, что не так надо жить, не так ...
Поднять руки, кто не любит себя? Нет таких. Так вот, как себя, вы должны полюбить Некрасова.
"Курение – времяпрепровождение дикарей."
"Сколько лет я преподаю? Пять! Сейчас я вспоминаю эти годы. Что это такое? Эти годы, эти воспоминания о них, мне кажется, что я вглядываюсь в какую-то очень узкую щель и ничего там не вижу, возможно, ничего там и нет, ничего не сделано ..."
90. Итоги.
Действительно, я работаю уже пять лет, даже не верится, их нет, как и не было, да и всех лет, что я живу на свете.
Человек всегда думает, что он будет жить всегда, а ведь ...
Лучше не думать о том, что знаешь, но не в этом ли причина всех бед ...
Я хочу дать название этому периоду, но ведь дело не в названии, дело в жизни, которую надо не только жить, но и делать.
Итоги... Как назвать? Зачем?.. Нет, впрочем, все имеет свое лицо и должно иметь имя. Но какое? Для некоторых людей тирания – это демократия, для других демократия – это тирания. Что я достиг? Усовершенствовал свое профессиона-льное мастерство: во-первых, научился входить в класс, во-вторых, открыл в себе способность вести беседу, в-третьих, впрочем, не знаю, итоги я не умею подводить или не нужно ...
Я вспоминаю разговор с учеником.
– Я хочу быть рабочим,… художником ...
Лучше всех, точнее ответил на этот вопрос, иначе подвел итог, Л.Н. Толстой в ответе пятнадцатилетнему мальчику, который захотел стать писателем:
"Надо стремиться стать хорошим человеком" Может быть, хватит об этом писать, надо жить.
91. Суд.
Я прикрепленный преподаватель к группе Кузнецовой, именно это меня радует. Впрочем, мальчики напились, двое, Гончаров и Лукьяненко. Мастер добрый, тихий, стеснительный и суетливый человек подходит ко мне и тычет бумаги. Я читаю: страшно и странно, не верится, не хочется верить, что эти люди, которых я видел и считал людьми, у себя дома, в селе, напились, выдернули колья из забора, дрались, потеряв облик человека ...
– Сегодня, в обед, примером, мы будем их разбирать. Я пригласил комсорга, зам.директора и вас.
– Мы же их разбирали.
– Как видите, не поняли.
– Я буду.
Когда я зашел, группа уже собралась в кабинете, собрание началось. Я поздоровался и сел. Вела собрание Люда. "Надо будет спросить их, ходят ли они в студию?" – подумал я, затем нашел глазами Кузнецову, она, как обычно, на своем месте читала. Гончаров и Лукьяненко сидели на первой парте. Мастер посматривал все время на меня.
– Встать! – вдруг услышал я сзади какой-то дикий крик, я едва не подпрыгнул.
– Мерзавцы, негодяи. Они еще сидят. Вы позорите училище. Встать.
Это был комсорг, он неслышно вошел в класс, сейчас шел в президиум, размахивая руками. В классе наступила тишина. Зашел Сидоров.
– Где эти негодяи? Молчать.
В эти мгновения я почувствовал себя учеником, хотелось вскочить и бежать куда-то от этих криков, взглядов, и надо было что-то говорить и мне, но в голове не было ни одной мысли.
"Что скажет Кузнецова?" – подумал я, смотря на ее спокойное лицо. И кажется, эта мысль о ней воскресила меня. Я ожил, и сразу пришло сравнение: пьяненький Сидоров с бородкой и ученик на уроке, задающий мне вопрос: "Почему пьют те, кто говорит нам, что не надо пить?"
Я смотрю на Сидорова, комсорга, словно вглядываюсь, хочу понять, как эти люди винят других людей в том, в чем виновны сами? Почему так происходит?
– Я уже разбирал этих мерзавцев. Отщепенцы. Было? А? Ну чего вы молчите? Здесь вы молчите, прикидываетесь невинными ягнятами. Дело обстоит так: передать их в суд, исключив из училища, или оставить.
Он говорит в сторону учеников, а глаза смотрят на меня, в прищуре, видна затаенная ирония, и я вспоминаю его слова: "Постращать надо, а выгнать мы не имеем права. Надо выполнять план набора. И девать куда их?"
Действительно, куда выгнать? Я молчу, меня интересует, как же выйдет из этой ситуации Валентин и что скажет Кузнецова.
И Кузнецова берет слово. Ни тени смущения, как будто она давно знала этих людей, поняла все: она предлагает простить их и обещает лично контролировать.
Сидоров и секретарь уходят, они выполнили свою задачу.
Я же не могу раскрыть рта, потому что второй вариант повторил первый, а они не изменились. Верить или не верить? Вопрос для меня сейчас неразрешим, все ведь идет по-старому.
Но по Кузнецовой я чувствую, что все окружающие, в том числе и я сам, оживают, чувствуют себя лучше, веселее.
– Смотри, Кузнецова, не подведи, – говорю я. Все смеются, знают, что я люблю повторять эту фамилию много раз на уроке, она смущенно улыбается.
Собрание заканчивается.
– Володя, Люда, – зову я ребят. Они как-то грустно подходят ко мне.
– Что? – спрашивает Люда, и ее два колючих глаза сверлят меня.
– Нет, это я вас хочу спросить, что? – отвечаю я.
– У меня нет времени, ни секунды, – быстро отвечает она.
– Почему?
– Я занимаюсь в цирковой студии, потом – борьбой.
– А ты, Володя?
– Я раз съездил, там никого не было. Да и времени на втором году стало меньше.
– А как же ...
Они пожимают плечами, а я вспоминаю их горящие глаза, верящие в свои силы, желание; сейчас взгляды потускнели, какие-то суетливые... Они просто ждут, выжидают, когда я уйду. Я не люблю принуждать, нельзя стать великим художником по желанию другого человека, но я знаю, что они могли бы стать ими, мне передавал свой отзыв художник ...
– А вы не забыли?
– Что?
– Принести рисунки.
– Нет.
– А ты?
– У меня времени не было, так, одни наброски.
– Хорошо, давайте договоримся. Я звоню художнику, вы едете, кстати, прихватите с собой Колю, из новеньких. Договорились?
– Договорились.
Они убегают.
Я мысленно для себя определяю месячный срок, а потом я спрошу, почему же они охладели?.. Может быть, Коля?
92. Итак, она звалась ...
Мы встретились у кинотеатра. Она спросила, что делать, если любишь человека, а он тебя нет. Я пытался по возможности обстоятельно все ей объяснить, но она, кажется, не слушала. Потом ... она призналась, что "я буду ее делом". Это великая мысль. В это мгновение я был поражен, да, кажется, всем вместе: и мыслью, и ею, и Пушкиным, и жизнью. Мы расстались ...
93. Тройка
Оказывается, двойка – это значит "мало оптимизма". Так сказала мне одна проверяющая, смотря на двойки в журнале, "тем более по эстетике". Здесь она права, двойка по эстетике это не просто двойка по предмету, это двойка за способность мыслить, за твое отношение к себе, к людям, к... проверяющим тоже. И зачем жизни ложный оптимизм?
Мне казалось, что я живу так, как хочу, но я почувствовал, как какая-то невидимая сила, нет, не необходимость, а ненужная сила давит и создает ложную необходимость...
– Процент успеваемости у преподавателя эстетики низкий, надо подумать о соответствии преподавателя занима-емой должности, – так выступает директор по итогам проверки. Другими словами, он мне просто говорил: "Все равно поставишь тройку".
Да, судят о работе преподавателя по оценкам, он должен добиваться тройки, но двойку надо ставить, если ученик заслуживает, ведь двойка – это критика в человеке эгоизма и его, и всех.
"Все равно тройку поставите," – говорят и учащиеся… Они все видят и знают. Тройка – это щит и для учеников, особенно, и для проверяющих и подавно.
Педсовет заканчивается. Я чувствую какое-то безразличие, бесполезность дел, бессилие слов. Если не я, то поставят другие. Хватит! Надо взять себя в руки.
94. Микеланджело, Или письмо к ученикам.
Когда я возвращаюсь из отпуска, мне страшно заходить в кабинет, открывать шкафы, но приходится, и сразу я замечаю, что пропали сказки Андерсена ... Черт с ними, это книга не моя, с другом я разберусь, да и не ученики ее взяли. Пусть читает... своему ребенку, может быть, этот ребенок когда-нибудь из гадкого утенка превратится в прекрасного лебедя.
Я пересматриваю диафильмы и отбираю пустые коробочки: "Тициан", "Рафаэль". О, господи! А книг пропало море: "Школа изобразительного искусства", "Микеланджело" ... И пластинки ... Это ученики ... Я негодую, я помню, в каких группах я показывал, помню эту... невоспитанную, что ли, реакцию. Что делать? Письмо к ученикам: вернуть... Почти что на деревню дедушке. Надо идти в библиотеку, но в библиотеку лучше не ходить, не к кому, наша библиотекарь – не библиотекарь, она, оказывается, устроилась временно, потому что ее дочь заканчивает десятый класс, а муж какой-то начальник, и ее взяли... Она пришла увольняться, надо сдавать книги. Она списывает устаревшие книги, порой сюда попадают и книги, изданные в этом же году, их никто не берет, а Микеланджело? Не списывает, не устарел, я радуюсь хоть этому.
95. Почему они курят и пьют.
Взрослость – это та видимость, которой обманываются дети. Они подражают... курят, пьют, ругаются, разговаривают о девочках... и о мальчиках: Они подражают. А ведь взрослость – это еще не гарантия ума. Они подражают и этому.
И требовать уважения надо не к взрослости, а к разуму, тогда начинающий человек поймет, за что же надо действительно уважать человека, и станет таким.
Некоторые так входят в роль подражания, что еще в детстве становятся взрослыми и ...до самой старости остаются ... детьми.
– А если бы деревья курили? – задаю я иногда им вопрос. Они смеются, природа их иногда убеждает, но они подражают ...
96. Илиада и Одиссея.
Я учу их русской литературе, но чтобы учить, надо самому учиться. Я учусь у книг, у учебников, у Кузнецовой, у Юрочки ... Я продолжал учиться и по собственной программе, я перечитывал, дочитывал, конспектировал. Я головой ушел в жизнь, смотрел, задавал вопросы себе, другим и не находил на них ответы, я читал и улыбался, ведь и сейчас встречаются самодуры нового толка. Откуда? Не из наших ли оптимисти-ческих троек?
Я сам вышел из школы, я помню увлечение "шпионами", фантастикой, и мне самому приходилось фантазировать на темы пропусков, как и учителя фантазировали мои тройки для своих процентов. А ведь дети чаще таковы, каковы их отцы.
Мы их учим строить новые дома, но ведь "дома новые, а предрассудки старые", надо еще учить бороться с предрас-судками и в них, и в нас.
Читаю всего Толстого, Тургенева, Некрасова, Золя, Бальзака ...
С ними я чувствую в себе силы бороться несмотря ни на каких Сидоровых...
"Историю" Ключевского, которую я привез из Ленин-града, я прочел залпом, прочел и Гусева – Оренбургского, Скитальца, Тынянова. 'Труд" Золя был откровением. Оставались еще "Илиада" в переводе Гнедича и Платон. Их я читал у отца, в селе, лежа в тени деревьев; я смотрел на огород, как дозревают картошка, подсолнухи, яблоки. То было золотое время – дикие, эпические страсти так сочетались с тем, что я видел, знал, чувствовал сам, а вокруг стояла такая благодатная сельская тишина. Я был счастлив.
Я забыл об Одиссее моего невезения, но отец постоянно напоминал. Я слушал тишину, Гомера и Платона и как будто ни о чем не думал, но, кажется, зрело что-то во мне так же, как зреет залитый солнцем огород, чтобы дать урожай.
Земля дает плоды, а людские души – мысли и действия.
97. О материализме и об идеализме.
Перед очередной проверкой Валентин всегда подбегал ко мне и говорил: "Если спросят, был ли я у тебя на уроках, скажи, что был, а я запишу". Вот тебе и история? Неужели она идет, чтобы повторяться?
Приходил-то он ко мне всего лишь два раза, один раз с Сашей, в прошлом году и с проверяющим в этом. Все тихо, смирно было до педсовета. Я в общем-то с каким-то содро-ганием ждал выступления Сидорова и не ошибся, он не критиковал, он хотел сразу уничтожить меня, но за что...
Заявление
"Прошу рассмотреть на бюро мое заявление. На заседании педсовета по итогам проверки тов. Сидоров обвинил меня в идеализме на том основании, что приведенные мною слова Маркса о труде были не точны, по его мнению. На самом деле можно проверить у самого Маркса в "Капитале" т.1. стр.184. В своем выступлении тов. Сидоров говорил и о том, что у меня якобы и раньше были подобные ошибки. Эти "подобные ошибки" строились на подобных "точных" выводах, в чем легко убедиться, подняв материалы проверки, где он утверждает, что я ошибся, говоря, что содержание является главным определяющим по отношению к форме."
Я не выдержал, может быть, жизнь требует все-таки чистоты, а не позорного молчания.
А может быть, он свой идеалистический подход к руководству, исходящий от сознания к бытию, считал материализмом, а мой и всех материализм – от бытия к сознанию – считал поэтому идеализмом...
98. Письмо
Летом я получил письмо от Люды, смешное, наивное письмо, она интересовалась моими делами, делами училища. Оно было написано большими буквами, похожими на ее глаза. Я ответил, игра это или инерция игры, или мое невезение, но я ответил.
99. Дома.
Я и мама живем в небольшой комнате, очередь наша в райисполкоме движется вместе со временем. Скоро соседке должны дать комнату, мать строит планы, "зачем идти к черту на кулички", хоть с одним соседом останемся, зато в центре, но завтра она уже не хочет жить с соседом, послезавтра опять хочет в центре. Зачем она говорит, очевидно, подгоняет или заполняет время, чтобы легче было ожидать.
– От Люды опять письмо, – сообщает она и начинает приблизительно так же и потому же говорить, но теперь уж на тему Люда, Люды, Люд...
100. Сфинкс.
Сфинкс – это ученики или учитель? Сначала на него молятся, боятся, поклоняются ему, верят, восторгаются. Но приходят и другие времена. А что если заглянуть внутрь? Что там внутри?
101. Время без событий.
Вера Павловна ушла. Ее место занял новый преподаватель Моргун Виталий Юрьевич: невысокого роста, плотный мужчина в очках, вежлив, здоровается. Но кто он?
Мастер Молодеченко, никогда не стареющий, железная ручка, по-прежнему "отпускал" по шее всем опаздывающим.
Ученики рассказывали о расправах в кабинете комсорга, замполита. Валентин попивал.
Разве это события.
Я ждал очереди, приходили поздравления от Люды. Почему, зачем? Время шло.
Я заметил: факт, поступок становятся событием тогда, когда мы о нем знаем, но что я знал о Сидорове, Ковалевском...
Комиссии шли за комиссиями, но ни одна из них почему-то так ничего и не обнаружила. Люди не молчали, говорили и на собраниях, и в кулуарах, писали письма даже в БХСС, но все шло по-прежнему.
Очередной акт о проверке столовой, директора столовой директор училища положил под сукно – свои люди.
И я никак не мог связать всю эту жизнь училища, педагогов с жизнью учащихся, я думал, что они как-то должны быть связаны: жизнь педагогов с жизнью учеников, но нигде не находил этой связи.
А может быть, отсутствие этой связи и говорило о том, что эта связь есть: каждый человек живет своей жизнью.
102. Неизменный Юра.
Театр был, и в то же время его не было. С трудом я собирал их в неделю раз. И то, когда приходили одни, не было других, и наоборот. Неизменным был только Юра. "Юрочка" - как я называл его. Люды и Володи не было, Коля ходил редко.
Я ждал Кузнецову.
103. Что такое реальный блат? И оборотка.
Чему будет посвящено экстренное собрание, я не знал. Разве что итогам проверки.
Я, как всегда, не ждал ничего хорошего, но раз на раз не приходится. Оказывается, попался завуч. Я вспоминал его урок, вспоминал и признания учеников, что он на уроках ест, спит.
Рябоштан рассвирепел. Он не признавал ни одного факта. Его пожурили, но в его адрес не прозвучало: "Наказать".
"Материализм это или идеализм?" – думал я.
Мое заявление так и не получило ход. Да, материализм – это не идеализм. С Сидоровым я помирился на волейбольной площадке, мы опять разговаривали, как будто ничего не случилось.
– Почему Рябоштана не попросят? – спросил я у Валентина.
– Наивный ты человек. Ты что не знаешь?
– Слыхал.
– У него рука, а то бы его и духу здесь давно не было. Понятно, философ?
– Но, и...
– Э, бе, ме... Директор его сам боится трогать. А ему все проверки до лампочки.
– Тогда зачем шумите?
– Так, для порядку – ему наука.
Это был уже не разговор о блате, а реальный блат... Я показал пятнадцатой группе диафильм. Алкоголь и борьба с ним.
– А почему Сидоров пьет, завуч...
На собрании Сидоров и завуч отчитывали мастера пятнадцатой группы за то, что пять человек из его группы напились... Это была уже оборотка...
104. Поездка в Румынию, или Отзвуки прошлого.
Прошел слух, что к нам приезжают зарубежные гости из Румынии, и мы, т.е. представители нашего училища, нанесут им ответный визит. Сразу посыпались вопросы: кто поедет? Посыпались и предложения. Каждому хотелось поехать, я бы тоже не отказался, но все знали, кто поедет: свои люди Ковалевского, люди из его группы. И совершенно неожиданно в группу был включен преподаватель иностранного языка и истории Иванов, стройный, худощавый пожилой мужчина с очень умным, интеллигентным лицом, делающим его как-то моложе, привлекательней, по натуре он был необычайно добрым, ласковым человеком. Почему-то сразу завуч не поладил с ним, придирался. Однажды Иванов вбежал ко мне в кабинет и рыдающим голосом начал жаловаться: "Сил нет никаких, ест меня поедом, к каждой мелочи придирается. Вы же помните Протчеву"? Я помнил... Рябоштан откровенно требовал проценты, она не подчинилась, и он, как говорится, "ушел ее", куда мы ни писали, что ни говорили.
Я помнил Протчеву, жалел Иванова и посоветовал ему не воспринимать Рябоштана, раз навсегда поняв, что это за человек. Но он плакал, человеческая гордость, порядочность требуют защиты, а защитить он себя не мог, а может быть, как и я, не знал как.
И вдруг его брали в поездку как переводчика.
Я радовался за него и надеялся, что, может быть, в поездке они поладят.
После приезда сразу состоялось собрание, где директор делился своими впечатлениями и, между прочим, осуждал недостойное поведение Иванова.
Иванов сидел бледный, ни жив ни мертв. На следующий день я подошел к нему.
– Бессовестные люди. Я был не рад этой поездку. Если бы видели, чем они там занимались. Пьянствовали в открытую, не стесняясь учеников. Я отказался с ними пить. И вы слыхали резюме. А сегодня, идя на работу, сказал жене: "Готовь смену белья".
– Зачем? – спросил я, и на меня вдруг дохнуло каким-то
страшным, цепенеющим холодом, как из погреба.
– Я знал подобных товарищей.
Это были отзвуки прошлого, вызванные сходной ситуацией, но времена изменились.
Через неделю, другую он как-то пропал с глаз, я узнал, что он заболел и лежит в больнице, потом появился с палочкой, а через год уволился.
Ездила в Румынию и Кузнецова. Да, новое время действительно было, жило во мне, в ней, но почему его не было в других, везде, в каждом?
105. Причины и последствия.
Я думал, что ей будет стыдно мне смотреть в глаза, потом думал, что мне будет стыдно смотреть на нее, когда я узнал, что ее взяли "по блату".
Когда я иду из училища домой, на остановку автобуса, особенно вечером, один, мне становится грустно, я считаю автобусы, пустые, проходящие мимо, и начинаю вспоминать - в памяти, как на экране, меняются кадры, и память, гениальный режиссер, создает причудливый монтаж мыслей, чувств.
Сидоров, говорящий с трибуны, бородка клином делает его худощавое лицо почему-то смешным, быть может, от усердия выглядеть всегда значительным и внешне, и в речах; он, кажется, разыгрывает в жизни роль говорящего философа, он говорит много, долго, жестикулирует, да, можно речами обмануть людей, но нельзя обмануть себя, ведь он же знает, что ничего не делает, он много говорит о деле, но ничего не делает сам.
Потом появляется директор. Я воспринимаю его как бы Мишей, через Мишу. Почему он не отпустил Мишу на сессию? Этот загоняющий в угол вопрос имеет много ответов или ни одного. Я не знаю.
Рябоштана я вижу спящим на уроке, во всех стадиях засыпания, просыпания и ведения урока, затем... получающим деньги, сгребающим их со стола с сияющими из - под очков глазами...
Автобуса нет, точнее, два прошли и не остановились, пронеслись мимо.
А она? Я думал, что ей будет стыдно смотреть всем в глаза, но идут годы, все утихомирилось, я даже забыл, что это именно она заняла мое место преподавателя русской литературы.
Теперь я рассматриваю эту связь между проносящимися пустыми автобусами и ею, эта связь где-то есть, имеет начала и последствия. Она такова, каковы люди, устраивающие ее, ее хвалят на каждом собрании, она оформляет альбомы, схемы, а я видел и слышал от нее другое: "Болваны".
И вот эти "болваны" сейчас проезжают в пустых автобусах мимо, не замечая людей ни в других, ни в себе. Они получают свои тройки в аттестатах, они работают хорошо, а вечерами...
Я вспоминаю сцену из времен моей работы в общежитии. В комнате на кровати лежал в одежде полупьяный парень с гитарой.
– Что ты делаешь?
– Балдею.
Прошло сорок минут, автобус все-таки приехал, жизнь продолжается, как трудно дается в жизни добро, хватит ли его, чтобы искупить то зло людей, которые сами же они производят.
А может быть, я плохо знаю жизнь?
106. На следующий день через год.
Прошел год, как две капли воды похожий на предыдущий. Мое лето – это книги, Грузия, море. И опять: часы, расписание и разговоры о новых методах преподавания...
Приехав, я застал письмо Люды, она назначила свидание, а я приехал позже, я ответил ей, объяснив все, и назначил сам свидание, но теперь не пришла она…
107. Почему изменяются ученики?
Приближается первый выпуск группы со средним образованием. Уходят ученики, к которым привык, сжился, которые хорошо знаешь и которые изменяются, как говорят, прямо на твоих глазах; прямо на твоих глазах означает три года.
Почему изменяются ученики? Говорят, они переходят из одной жизненной категории – подросток – в другую – юноши, но они давно уже взрослые, нет ничего невиданного для них, они знают и будущее: армия, работа, заработки на жизнь.
Особенно изменяются девочки: наивные, восторженные, красивые. Как хорошо, когда человек такой, я уверен, он должен быть таким, изменятся не надо, человек всегда должен быть человеком.
Однажды вечером я возвращался домой и, не дожидаясь автобуса, пошел на трамвай. В трамвае я увидал своих учениц и испугался. Я не узнал эти милые, наивные мордашки, на них были одеты маски: розовые щеки, синие, черные, зеленые тени, а одежда...
Они уже многое знали. Меня, вместо уехавшего на переподготовку Олейника, прикрепили к пятой группе.
Продолжение следует.
Начало в №№101-103
84. Вера Павловна возвращается и уходит.
Я был приятно удивлен возвращением Веры Павловны. Что было, то прошло. Она по-прежнему суетлива, но голоса, голоса не узнать; хрипит. Наши кабинеты на одном этаже. Мы говорим в прежнем, откровенном духе.
– Никто не хочет служить людям, все служат только себе, – как-то устало, безразлично произносит она очередную сентенцию.
– А вы? Почему вы ушли с завода?
– Работать где-то надо. Вы слышите, как я хриплю.
– Почему же вы ушли, я так и не понял.
– Директор – самодур. Не знает и знать не хочет законов. Я написала юридический документ, он перечеркнул, я второй раз – он перечеркнул и написал сам.
– А вы?
– Приходится подчиняться. Если хотите, я вам первому признаюсь, по секрету, я скоро ухожу из училища, уже заявление написала.
И тут я поступаю неожиданно сам для себя. Мимо проходил директор, и я приобщаю его к разговору.
– Как можно такого человека от нас отпускать?
Он взглянул на меня своим быстрым, бегающим взглядом и, выжав улыбку, ответил.
– Может, Вера Павловна еще одумается? Директор ушел.
– Зачем вы?
– Извините, вырвалось.
Согласен, получилось глупо. Может быть, я хотел как-то скрыть свою неприязнь к ней в этом внутренне отталкивающем поступке, но внешне вполне скрывающем истинное положение. Как принято, как ведется. Зачем?
85. Свинопас.
Я начал сколачивать театр ...
Мне надо было вести при кабинете какой-либо кружок. Например, "В мире прекрасного", а как же быть с остальным миром? Альбомы, газеты? Неопределенно. Театр. Я люблю театр, я даже незаметно для себя стал коллекционировать программы спектаклей, концертов, где я был ...
Москва, Смоктуновский, Ленинград, Тбилиси, Рихтер ... как-то на секции мне (по моему согласию) предложили написать рекомендацию для посещения театров. Я написал, но когда вышла рекомендация управления, в ней почти ничего не осталось от моих предложений: на первом месте стояли кассовые спектакли.
Впрочем, подобное отношение к искусству рождается от незнания что же такое искусство.
Однажды я был на открытом уроке "что такое искусство". Там было все, вернее, чего только там не было, но преподаватель так и не сказала четко и ясно, что же такое искусство.
Плохой, но хорошо обставленный урок, похожий на плохую пьесу в хорошо обставленном спектакле. И так, я хотел создать театр.
Юра, маленький, худенький мальчик, похож на только что вылупившегося птенца, но с очень серьезными мыслями. Я радовался. Пока из двадцати записавшихся пришел он один. Начали подбирать пьесу. Андерсен "Свинопас". Я опять начал записывать, напоминать.
– Если придут два человека, и то будет хорошо, – скептически заметил он.
– Посмотрим, – ответил я, кажется, бросая вызов.
86. Жорж Санд.
Она занималась в группе Люды и Володи, выделялась своим упорством во всем, смелостью. Она сидела всегда в углу и читала, читала несмотря ни на что. Я иногда выходил из себя.
– Читать надо в свободное время!
Она молча закрывала книгу, прятала, я улыбался, видя, как она опять ее доставала, открывала и продолжала читать.
– Что ты читаешь?
– Жорж Санд.
После урока я подозвал ее. Я рассказал ей о театре, она отказалась, тогда я предложил написать маленькую пьесу из жизни учащихся для театра. Она, я почему-то в этом не сомневался, согласилась, но попросила написать ей задание. Я оторвал листочек, я тайно радовался и назвал ее про себя "Жорж Санд", на листочке я написал: "Показать зло ради добра, чтобы научить других людей видеть зло и добро".
Она прочитала и согласилась.
– Мастер жалуется на тебя: ты сбиваешь группу и Люду.
– Я не сбиваю, я не виновата, что они за мной ходят.
– А где Люда?
– Больна.
– Иди. Пусть выздоравливает. А тебе все понятно?
Она вся была какая-то светлая, чистая. Я превратился в ожидание. Что-то напишет "Жорж Санд".
87. Комиссия.
Я их уже не замечал, я научился держаться спокойно, как будто их и нет. "Урок, – радовался я, – кажется, удался". Но рано радовался. Плохим может оказаться и хорошее. Мой урок оказался "слишком научным". Эта фраза стала бичом. Я обратился к Валентину, забыв его ораторские принципы: не пожалеть ради словца и родного отца.
Тема урока была "творчество". "Творчество – это новое"... что и вызвало сомнения, нарекания и... Он смеялся вместе со мной.
– Не обращай внимания.
Но на педсовете он все-таки прошелся этим бичом по мне, я чуть ли не вскочил со стула, Валентин сделал жест рукой, как бы угадывая мою реакцию.
– На ошибках надо учиться, а не лезть в бутылку.
Если я куда-то лез, то не в бутылку, в бутылку лез он…
– Надо исправлять ошибки.
Ошибки должны, как всегда, исправлять другое ...
88. По совместительству.
Я читал эстетику по совместительству на фабрике, в группах техобразования, две группы, "десятка – на книги", как сказала мама.
Читал я с увлечением, какое-то разнообразие.
Однажды ко мне подошла девушка из группы:
– Вы не смогли бы подойти к кинотеатру, я хотела с Вами поговорить.
– Хорошо.
"О чем, – думал я, – о любви, конечно же." Я вспомнил встречу с двумя выпускницами, после двух лет, девушки остановили меня сами.
– Можно задать вам один вопрос?
– Да.
– Что такое любовь?
– Любовь – это когда любишь другого человека.
Они рассмеялись.
– А не себя, – добавил я.
Объяснял я это им и себе, ведь мне тоже не везло.
89. Из записей...
На уроках я иногда записываю удачные мысли учеников, свои мысли. Я читаю и улыбаюсь. "История болотной жизни."
Почему я пишу об этом? Желание осознать болото – это значит выйти из него. В детстве, я помню, шел по болоту, по едва означенной тропинке, я ощущал невыразимый страх оступиться ... Я жил в мечтах. Болотное существование – это болото в человеке. Я понял в конце моего пятилетнего преподавания.
Идея ниже жизни.
Я живу так, как живется, по-другому не могу, но все время чувствую, что не так надо жить, не так ...
Поднять руки, кто не любит себя? Нет таких. Так вот, как себя, вы должны полюбить Некрасова.
"Курение – времяпрепровождение дикарей."
"Сколько лет я преподаю? Пять! Сейчас я вспоминаю эти годы. Что это такое? Эти годы, эти воспоминания о них, мне кажется, что я вглядываюсь в какую-то очень узкую щель и ничего там не вижу, возможно, ничего там и нет, ничего не сделано ..."
90. Итоги.
Действительно, я работаю уже пять лет, даже не верится, их нет, как и не было, да и всех лет, что я живу на свете.
Человек всегда думает, что он будет жить всегда, а ведь ...
Лучше не думать о том, что знаешь, но не в этом ли причина всех бед ...
Я хочу дать название этому периоду, но ведь дело не в названии, дело в жизни, которую надо не только жить, но и делать.
Итоги... Как назвать? Зачем?.. Нет, впрочем, все имеет свое лицо и должно иметь имя. Но какое? Для некоторых людей тирания – это демократия, для других демократия – это тирания. Что я достиг? Усовершенствовал свое профессиона-льное мастерство: во-первых, научился входить в класс, во-вторых, открыл в себе способность вести беседу, в-третьих, впрочем, не знаю, итоги я не умею подводить или не нужно ...
Я вспоминаю разговор с учеником.
– Я хочу быть рабочим,… художником ...
Лучше всех, точнее ответил на этот вопрос, иначе подвел итог, Л.Н. Толстой в ответе пятнадцатилетнему мальчику, который захотел стать писателем:
"Надо стремиться стать хорошим человеком" Может быть, хватит об этом писать, надо жить.
91. Суд.
Я прикрепленный преподаватель к группе Кузнецовой, именно это меня радует. Впрочем, мальчики напились, двое, Гончаров и Лукьяненко. Мастер добрый, тихий, стеснительный и суетливый человек подходит ко мне и тычет бумаги. Я читаю: страшно и странно, не верится, не хочется верить, что эти люди, которых я видел и считал людьми, у себя дома, в селе, напились, выдернули колья из забора, дрались, потеряв облик человека ...
– Сегодня, в обед, примером, мы будем их разбирать. Я пригласил комсорга, зам.директора и вас.
– Мы же их разбирали.
– Как видите, не поняли.
– Я буду.
Когда я зашел, группа уже собралась в кабинете, собрание началось. Я поздоровался и сел. Вела собрание Люда. "Надо будет спросить их, ходят ли они в студию?" – подумал я, затем нашел глазами Кузнецову, она, как обычно, на своем месте читала. Гончаров и Лукьяненко сидели на первой парте. Мастер посматривал все время на меня.
– Встать! – вдруг услышал я сзади какой-то дикий крик, я едва не подпрыгнул.
– Мерзавцы, негодяи. Они еще сидят. Вы позорите училище. Встать.
Это был комсорг, он неслышно вошел в класс, сейчас шел в президиум, размахивая руками. В классе наступила тишина. Зашел Сидоров.
– Где эти негодяи? Молчать.
В эти мгновения я почувствовал себя учеником, хотелось вскочить и бежать куда-то от этих криков, взглядов, и надо было что-то говорить и мне, но в голове не было ни одной мысли.
"Что скажет Кузнецова?" – подумал я, смотря на ее спокойное лицо. И кажется, эта мысль о ней воскресила меня. Я ожил, и сразу пришло сравнение: пьяненький Сидоров с бородкой и ученик на уроке, задающий мне вопрос: "Почему пьют те, кто говорит нам, что не надо пить?"
Я смотрю на Сидорова, комсорга, словно вглядываюсь, хочу понять, как эти люди винят других людей в том, в чем виновны сами? Почему так происходит?
– Я уже разбирал этих мерзавцев. Отщепенцы. Было? А? Ну чего вы молчите? Здесь вы молчите, прикидываетесь невинными ягнятами. Дело обстоит так: передать их в суд, исключив из училища, или оставить.
Он говорит в сторону учеников, а глаза смотрят на меня, в прищуре, видна затаенная ирония, и я вспоминаю его слова: "Постращать надо, а выгнать мы не имеем права. Надо выполнять план набора. И девать куда их?"
Действительно, куда выгнать? Я молчу, меня интересует, как же выйдет из этой ситуации Валентин и что скажет Кузнецова.
И Кузнецова берет слово. Ни тени смущения, как будто она давно знала этих людей, поняла все: она предлагает простить их и обещает лично контролировать.
Сидоров и секретарь уходят, они выполнили свою задачу.
Я же не могу раскрыть рта, потому что второй вариант повторил первый, а они не изменились. Верить или не верить? Вопрос для меня сейчас неразрешим, все ведь идет по-старому.
Но по Кузнецовой я чувствую, что все окружающие, в том числе и я сам, оживают, чувствуют себя лучше, веселее.
– Смотри, Кузнецова, не подведи, – говорю я. Все смеются, знают, что я люблю повторять эту фамилию много раз на уроке, она смущенно улыбается.
Собрание заканчивается.
– Володя, Люда, – зову я ребят. Они как-то грустно подходят ко мне.
– Что? – спрашивает Люда, и ее два колючих глаза сверлят меня.
– Нет, это я вас хочу спросить, что? – отвечаю я.
– У меня нет времени, ни секунды, – быстро отвечает она.
– Почему?
– Я занимаюсь в цирковой студии, потом – борьбой.
– А ты, Володя?
– Я раз съездил, там никого не было. Да и времени на втором году стало меньше.
– А как же ...
Они пожимают плечами, а я вспоминаю их горящие глаза, верящие в свои силы, желание; сейчас взгляды потускнели, какие-то суетливые... Они просто ждут, выжидают, когда я уйду. Я не люблю принуждать, нельзя стать великим художником по желанию другого человека, но я знаю, что они могли бы стать ими, мне передавал свой отзыв художник ...
– А вы не забыли?
– Что?
– Принести рисунки.
– Нет.
– А ты?
– У меня времени не было, так, одни наброски.
– Хорошо, давайте договоримся. Я звоню художнику, вы едете, кстати, прихватите с собой Колю, из новеньких. Договорились?
– Договорились.
Они убегают.
Я мысленно для себя определяю месячный срок, а потом я спрошу, почему же они охладели?.. Может быть, Коля?
92. Итак, она звалась ...
Мы встретились у кинотеатра. Она спросила, что делать, если любишь человека, а он тебя нет. Я пытался по возможности обстоятельно все ей объяснить, но она, кажется, не слушала. Потом ... она призналась, что "я буду ее делом". Это великая мысль. В это мгновение я был поражен, да, кажется, всем вместе: и мыслью, и ею, и Пушкиным, и жизнью. Мы расстались ...
93. Тройка
Оказывается, двойка – это значит "мало оптимизма". Так сказала мне одна проверяющая, смотря на двойки в журнале, "тем более по эстетике". Здесь она права, двойка по эстетике это не просто двойка по предмету, это двойка за способность мыслить, за твое отношение к себе, к людям, к... проверяющим тоже. И зачем жизни ложный оптимизм?
Мне казалось, что я живу так, как хочу, но я почувствовал, как какая-то невидимая сила, нет, не необходимость, а ненужная сила давит и создает ложную необходимость...
– Процент успеваемости у преподавателя эстетики низкий, надо подумать о соответствии преподавателя занима-емой должности, – так выступает директор по итогам проверки. Другими словами, он мне просто говорил: "Все равно поставишь тройку".
Да, судят о работе преподавателя по оценкам, он должен добиваться тройки, но двойку надо ставить, если ученик заслуживает, ведь двойка – это критика в человеке эгоизма и его, и всех.
"Все равно тройку поставите," – говорят и учащиеся… Они все видят и знают. Тройка – это щит и для учеников, особенно, и для проверяющих и подавно.
Педсовет заканчивается. Я чувствую какое-то безразличие, бесполезность дел, бессилие слов. Если не я, то поставят другие. Хватит! Надо взять себя в руки.
94. Микеланджело, Или письмо к ученикам.
Когда я возвращаюсь из отпуска, мне страшно заходить в кабинет, открывать шкафы, но приходится, и сразу я замечаю, что пропали сказки Андерсена ... Черт с ними, это книга не моя, с другом я разберусь, да и не ученики ее взяли. Пусть читает... своему ребенку, может быть, этот ребенок когда-нибудь из гадкого утенка превратится в прекрасного лебедя.
Я пересматриваю диафильмы и отбираю пустые коробочки: "Тициан", "Рафаэль". О, господи! А книг пропало море: "Школа изобразительного искусства", "Микеланджело" ... И пластинки ... Это ученики ... Я негодую, я помню, в каких группах я показывал, помню эту... невоспитанную, что ли, реакцию. Что делать? Письмо к ученикам: вернуть... Почти что на деревню дедушке. Надо идти в библиотеку, но в библиотеку лучше не ходить, не к кому, наша библиотекарь – не библиотекарь, она, оказывается, устроилась временно, потому что ее дочь заканчивает десятый класс, а муж какой-то начальник, и ее взяли... Она пришла увольняться, надо сдавать книги. Она списывает устаревшие книги, порой сюда попадают и книги, изданные в этом же году, их никто не берет, а Микеланджело? Не списывает, не устарел, я радуюсь хоть этому.
95. Почему они курят и пьют.
Взрослость – это та видимость, которой обманываются дети. Они подражают... курят, пьют, ругаются, разговаривают о девочках... и о мальчиках: Они подражают. А ведь взрослость – это еще не гарантия ума. Они подражают и этому.
И требовать уважения надо не к взрослости, а к разуму, тогда начинающий человек поймет, за что же надо действительно уважать человека, и станет таким.
Некоторые так входят в роль подражания, что еще в детстве становятся взрослыми и ...до самой старости остаются ... детьми.
– А если бы деревья курили? – задаю я иногда им вопрос. Они смеются, природа их иногда убеждает, но они подражают ...
96. Илиада и Одиссея.
Я учу их русской литературе, но чтобы учить, надо самому учиться. Я учусь у книг, у учебников, у Кузнецовой, у Юрочки ... Я продолжал учиться и по собственной программе, я перечитывал, дочитывал, конспектировал. Я головой ушел в жизнь, смотрел, задавал вопросы себе, другим и не находил на них ответы, я читал и улыбался, ведь и сейчас встречаются самодуры нового толка. Откуда? Не из наших ли оптимисти-ческих троек?
Я сам вышел из школы, я помню увлечение "шпионами", фантастикой, и мне самому приходилось фантазировать на темы пропусков, как и учителя фантазировали мои тройки для своих процентов. А ведь дети чаще таковы, каковы их отцы.
Мы их учим строить новые дома, но ведь "дома новые, а предрассудки старые", надо еще учить бороться с предрас-судками и в них, и в нас.
Читаю всего Толстого, Тургенева, Некрасова, Золя, Бальзака ...
С ними я чувствую в себе силы бороться несмотря ни на каких Сидоровых...
"Историю" Ключевского, которую я привез из Ленин-града, я прочел залпом, прочел и Гусева – Оренбургского, Скитальца, Тынянова. 'Труд" Золя был откровением. Оставались еще "Илиада" в переводе Гнедича и Платон. Их я читал у отца, в селе, лежа в тени деревьев; я смотрел на огород, как дозревают картошка, подсолнухи, яблоки. То было золотое время – дикие, эпические страсти так сочетались с тем, что я видел, знал, чувствовал сам, а вокруг стояла такая благодатная сельская тишина. Я был счастлив.
Я забыл об Одиссее моего невезения, но отец постоянно напоминал. Я слушал тишину, Гомера и Платона и как будто ни о чем не думал, но, кажется, зрело что-то во мне так же, как зреет залитый солнцем огород, чтобы дать урожай.
Земля дает плоды, а людские души – мысли и действия.
97. О материализме и об идеализме.
Перед очередной проверкой Валентин всегда подбегал ко мне и говорил: "Если спросят, был ли я у тебя на уроках, скажи, что был, а я запишу". Вот тебе и история? Неужели она идет, чтобы повторяться?
Приходил-то он ко мне всего лишь два раза, один раз с Сашей, в прошлом году и с проверяющим в этом. Все тихо, смирно было до педсовета. Я в общем-то с каким-то содро-ганием ждал выступления Сидорова и не ошибся, он не критиковал, он хотел сразу уничтожить меня, но за что...
Заявление
"Прошу рассмотреть на бюро мое заявление. На заседании педсовета по итогам проверки тов. Сидоров обвинил меня в идеализме на том основании, что приведенные мною слова Маркса о труде были не точны, по его мнению. На самом деле можно проверить у самого Маркса в "Капитале" т.1. стр.184. В своем выступлении тов. Сидоров говорил и о том, что у меня якобы и раньше были подобные ошибки. Эти "подобные ошибки" строились на подобных "точных" выводах, в чем легко убедиться, подняв материалы проверки, где он утверждает, что я ошибся, говоря, что содержание является главным определяющим по отношению к форме."
Я не выдержал, может быть, жизнь требует все-таки чистоты, а не позорного молчания.
А может быть, он свой идеалистический подход к руководству, исходящий от сознания к бытию, считал материализмом, а мой и всех материализм – от бытия к сознанию – считал поэтому идеализмом...
98. Письмо
Летом я получил письмо от Люды, смешное, наивное письмо, она интересовалась моими делами, делами училища. Оно было написано большими буквами, похожими на ее глаза. Я ответил, игра это или инерция игры, или мое невезение, но я ответил.
99. Дома.
Я и мама живем в небольшой комнате, очередь наша в райисполкоме движется вместе со временем. Скоро соседке должны дать комнату, мать строит планы, "зачем идти к черту на кулички", хоть с одним соседом останемся, зато в центре, но завтра она уже не хочет жить с соседом, послезавтра опять хочет в центре. Зачем она говорит, очевидно, подгоняет или заполняет время, чтобы легче было ожидать.
– От Люды опять письмо, – сообщает она и начинает приблизительно так же и потому же говорить, но теперь уж на тему Люда, Люды, Люд...
100. Сфинкс.
Сфинкс – это ученики или учитель? Сначала на него молятся, боятся, поклоняются ему, верят, восторгаются. Но приходят и другие времена. А что если заглянуть внутрь? Что там внутри?
101. Время без событий.
Вера Павловна ушла. Ее место занял новый преподаватель Моргун Виталий Юрьевич: невысокого роста, плотный мужчина в очках, вежлив, здоровается. Но кто он?
Мастер Молодеченко, никогда не стареющий, железная ручка, по-прежнему "отпускал" по шее всем опаздывающим.
Ученики рассказывали о расправах в кабинете комсорга, замполита. Валентин попивал.
Разве это события.
Я ждал очереди, приходили поздравления от Люды. Почему, зачем? Время шло.
Я заметил: факт, поступок становятся событием тогда, когда мы о нем знаем, но что я знал о Сидорове, Ковалевском...
Комиссии шли за комиссиями, но ни одна из них почему-то так ничего и не обнаружила. Люди не молчали, говорили и на собраниях, и в кулуарах, писали письма даже в БХСС, но все шло по-прежнему.
Очередной акт о проверке столовой, директора столовой директор училища положил под сукно – свои люди.
И я никак не мог связать всю эту жизнь училища, педагогов с жизнью учащихся, я думал, что они как-то должны быть связаны: жизнь педагогов с жизнью учеников, но нигде не находил этой связи.
А может быть, отсутствие этой связи и говорило о том, что эта связь есть: каждый человек живет своей жизнью.
102. Неизменный Юра.
Театр был, и в то же время его не было. С трудом я собирал их в неделю раз. И то, когда приходили одни, не было других, и наоборот. Неизменным был только Юра. "Юрочка" - как я называл его. Люды и Володи не было, Коля ходил редко.
Я ждал Кузнецову.
103. Что такое реальный блат? И оборотка.
Чему будет посвящено экстренное собрание, я не знал. Разве что итогам проверки.
Я, как всегда, не ждал ничего хорошего, но раз на раз не приходится. Оказывается, попался завуч. Я вспоминал его урок, вспоминал и признания учеников, что он на уроках ест, спит.
Рябоштан рассвирепел. Он не признавал ни одного факта. Его пожурили, но в его адрес не прозвучало: "Наказать".
"Материализм это или идеализм?" – думал я.
Мое заявление так и не получило ход. Да, материализм – это не идеализм. С Сидоровым я помирился на волейбольной площадке, мы опять разговаривали, как будто ничего не случилось.
– Почему Рябоштана не попросят? – спросил я у Валентина.
– Наивный ты человек. Ты что не знаешь?
– Слыхал.
– У него рука, а то бы его и духу здесь давно не было. Понятно, философ?
– Но, и...
– Э, бе, ме... Директор его сам боится трогать. А ему все проверки до лампочки.
– Тогда зачем шумите?
– Так, для порядку – ему наука.
Это был уже не разговор о блате, а реальный блат... Я показал пятнадцатой группе диафильм. Алкоголь и борьба с ним.
– А почему Сидоров пьет, завуч...
На собрании Сидоров и завуч отчитывали мастера пятнадцатой группы за то, что пять человек из его группы напились... Это была уже оборотка...
104. Поездка в Румынию, или Отзвуки прошлого.
Прошел слух, что к нам приезжают зарубежные гости из Румынии, и мы, т.е. представители нашего училища, нанесут им ответный визит. Сразу посыпались вопросы: кто поедет? Посыпались и предложения. Каждому хотелось поехать, я бы тоже не отказался, но все знали, кто поедет: свои люди Ковалевского, люди из его группы. И совершенно неожиданно в группу был включен преподаватель иностранного языка и истории Иванов, стройный, худощавый пожилой мужчина с очень умным, интеллигентным лицом, делающим его как-то моложе, привлекательней, по натуре он был необычайно добрым, ласковым человеком. Почему-то сразу завуч не поладил с ним, придирался. Однажды Иванов вбежал ко мне в кабинет и рыдающим голосом начал жаловаться: "Сил нет никаких, ест меня поедом, к каждой мелочи придирается. Вы же помните Протчеву"? Я помнил... Рябоштан откровенно требовал проценты, она не подчинилась, и он, как говорится, "ушел ее", куда мы ни писали, что ни говорили.
Я помнил Протчеву, жалел Иванова и посоветовал ему не воспринимать Рябоштана, раз навсегда поняв, что это за человек. Но он плакал, человеческая гордость, порядочность требуют защиты, а защитить он себя не мог, а может быть, как и я, не знал как.
И вдруг его брали в поездку как переводчика.
Я радовался за него и надеялся, что, может быть, в поездке они поладят.
После приезда сразу состоялось собрание, где директор делился своими впечатлениями и, между прочим, осуждал недостойное поведение Иванова.
Иванов сидел бледный, ни жив ни мертв. На следующий день я подошел к нему.
– Бессовестные люди. Я был не рад этой поездку. Если бы видели, чем они там занимались. Пьянствовали в открытую, не стесняясь учеников. Я отказался с ними пить. И вы слыхали резюме. А сегодня, идя на работу, сказал жене: "Готовь смену белья".
– Зачем? – спросил я, и на меня вдруг дохнуло каким-то
страшным, цепенеющим холодом, как из погреба.
– Я знал подобных товарищей.
Это были отзвуки прошлого, вызванные сходной ситуацией, но времена изменились.
Через неделю, другую он как-то пропал с глаз, я узнал, что он заболел и лежит в больнице, потом появился с палочкой, а через год уволился.
Ездила в Румынию и Кузнецова. Да, новое время действительно было, жило во мне, в ней, но почему его не было в других, везде, в каждом?
105. Причины и последствия.
Я думал, что ей будет стыдно мне смотреть в глаза, потом думал, что мне будет стыдно смотреть на нее, когда я узнал, что ее взяли "по блату".
Когда я иду из училища домой, на остановку автобуса, особенно вечером, один, мне становится грустно, я считаю автобусы, пустые, проходящие мимо, и начинаю вспоминать - в памяти, как на экране, меняются кадры, и память, гениальный режиссер, создает причудливый монтаж мыслей, чувств.
Сидоров, говорящий с трибуны, бородка клином делает его худощавое лицо почему-то смешным, быть может, от усердия выглядеть всегда значительным и внешне, и в речах; он, кажется, разыгрывает в жизни роль говорящего философа, он говорит много, долго, жестикулирует, да, можно речами обмануть людей, но нельзя обмануть себя, ведь он же знает, что ничего не делает, он много говорит о деле, но ничего не делает сам.
Потом появляется директор. Я воспринимаю его как бы Мишей, через Мишу. Почему он не отпустил Мишу на сессию? Этот загоняющий в угол вопрос имеет много ответов или ни одного. Я не знаю.
Рябоштана я вижу спящим на уроке, во всех стадиях засыпания, просыпания и ведения урока, затем... получающим деньги, сгребающим их со стола с сияющими из - под очков глазами...
Автобуса нет, точнее, два прошли и не остановились, пронеслись мимо.
А она? Я думал, что ей будет стыдно смотреть всем в глаза, но идут годы, все утихомирилось, я даже забыл, что это именно она заняла мое место преподавателя русской литературы.
Теперь я рассматриваю эту связь между проносящимися пустыми автобусами и ею, эта связь где-то есть, имеет начала и последствия. Она такова, каковы люди, устраивающие ее, ее хвалят на каждом собрании, она оформляет альбомы, схемы, а я видел и слышал от нее другое: "Болваны".
И вот эти "болваны" сейчас проезжают в пустых автобусах мимо, не замечая людей ни в других, ни в себе. Они получают свои тройки в аттестатах, они работают хорошо, а вечерами...
Я вспоминаю сцену из времен моей работы в общежитии. В комнате на кровати лежал в одежде полупьяный парень с гитарой.
– Что ты делаешь?
– Балдею.
Прошло сорок минут, автобус все-таки приехал, жизнь продолжается, как трудно дается в жизни добро, хватит ли его, чтобы искупить то зло людей, которые сами же они производят.
А может быть, я плохо знаю жизнь?
106. На следующий день через год.
Прошел год, как две капли воды похожий на предыдущий. Мое лето – это книги, Грузия, море. И опять: часы, расписание и разговоры о новых методах преподавания...
Приехав, я застал письмо Люды, она назначила свидание, а я приехал позже, я ответил ей, объяснив все, и назначил сам свидание, но теперь не пришла она…
107. Почему изменяются ученики?
Приближается первый выпуск группы со средним образованием. Уходят ученики, к которым привык, сжился, которые хорошо знаешь и которые изменяются, как говорят, прямо на твоих глазах; прямо на твоих глазах означает три года.
Почему изменяются ученики? Говорят, они переходят из одной жизненной категории – подросток – в другую – юноши, но они давно уже взрослые, нет ничего невиданного для них, они знают и будущее: армия, работа, заработки на жизнь.
Особенно изменяются девочки: наивные, восторженные, красивые. Как хорошо, когда человек такой, я уверен, он должен быть таким, изменятся не надо, человек всегда должен быть человеком.
Однажды вечером я возвращался домой и, не дожидаясь автобуса, пошел на трамвай. В трамвае я увидал своих учениц и испугался. Я не узнал эти милые, наивные мордашки, на них были одеты маски: розовые щеки, синие, черные, зеленые тени, а одежда...
Они уже многое знали. Меня, вместо уехавшего на переподготовку Олейника, прикрепили к пятой группе.
Продолжение следует.