Джек сидел за большим деревянным столом и курил. В его кабинете всегда пахло терпким табаком, и те времена, когда едкие клубы дыма не вырывались из его легких, остались где-то далеко за бортом прожитых лет. Но в этот раз, дым казался особенно едким.
– Джин опять попросил у тебя в долг. – Думал он о своем брате, дверь за которым хлопнула пять минут назад.
Он пылко любил своего брата, и не когда не отказывал ему в деньгах. Но дело было вовсе не в них. Чувство вины – вот что проедало душу Джека изнутри. И каждый раз, когда Джин приходил просить подачку, Джек ненавидел себя.
Он был успешным врачом. Единственным в Городе, детским педиатром. “Целитель детских душ” – наградила его шутливым прозвищем супруга. Кроме милой Елены, у него было двое замечательных детей – и даже это терзало сердце Джека.
– Мари вот-вот родит ребенка. – Вспомнил он о жене Джина. – И как же им быть. Прозябать, только уже втроем?
Выпустив последний клубок серого дыма, Джек затушил сигарету и достал из стола несколько ампул.
– Ты делаешь это ради него. – Сжав зубы, напоминал себе Джек, наполняя шприц прозрачной жидкостью.
Родители Джека и Джина, не были богаты. Отец – клерк, мать – кассир. И судьба повернулась таким ребром, что средств на образование хватило только на старшего – Джека. Эта и была, та самая вина, которую так болезненно переживал он всю свою жизнь. Окончив медицинский, его жизнь пошла в гору. Джин же все больше тянулся к бутылке. Несколько лет назад, когда бытие брата висело на волоске, Джек придумал чудовищный план. В то время, отчаявшись, его братишка попробовал поприще гробовщика. Но и там дела у него не завязались.
– А если ты поступишь хитрей? Если выберешь более узкий профиль? – Спросил его Джек одним вечером, когда братец вновь попросил взаймы.
– Более узкий? По-моему уже не куда. – Отмахнулся тогда от него Джин. – Что, трупы животных хоронить?
– Ну, зачем животных? Детишек почивших, ведь и такое случается.
И тем вечером, страшный план был рожден. Подобно склизкому монстру, он выбрался из самых темных недр души Джека, с другой же стороны – его родителем была любовь.
Джин принялся сколачивать маленькие гробики, и раз в две-три недели, Джек делал “волшебный укол” – отправляя тем самым крохотную душонку на небеса. Для своих промыслов, выбирал он бедняков и уличных шлюх, приходивших со своими кричащими чадами к нему на прием. Схема была проста: Джек вводил препарат, дите засыпало вечными снами, Джин сколачивал гроб, а социальная служба оплачивала его работу. Со временем дела его брата поправились, но вот моральность совсем уж изводила Джека. Конечно же, про черные его дела, кроме него самого никто не знал. И брату своему он объяснял, что детская смертность – не такое уж и редкое явление, однако собственной душе соврать не получалось.
– Бедняки себя прокормить не могут, так зачем же им дети. – Старался он цинично обрезать впивающиеся в сердце ростки совести.
Шприц с ядом лег на стол. Каждый раз ему давалось это не легко. Через минуту придет посетитель, какая-то бедняга из гетто, и его руки оборвут еще одну жизнь.
– Здравствуйте. Проходите. – Где-то говорил его голос, но мысли его были далеки.
Лож давалась ему хорошо, и порой ему казалось, что черные мысли рождаются тем, другим Джеком – порождением искренней любви к брату.
– Ваш малыш смертельно болен. Простите. – Добавил он, когда жидкость из стеклянного шприца потекла по венам младенца.
– Но? Как? Как такое может быть? – В сотый раз слышал он удивление несчастной матери.
– Простите, мне очень жаль. – И в сожаление его не было притворства.
– Да нет, вы не понимаете. Это не мой ребенок. – Вдруг произнесла женщина.
– А чей же? – Непонимающе уставился на бродягу Джек.
– Мари, жена гробовщика, вашего брата. Она хотела провести независимый осмотр.
Роковые слова еще долго висели в надломившемся разуме Джека. Еще долго – до самой его смерти в белых палатах, он слышал их, эхом отражающихся от гладких стен.
– Джин опять попросил у тебя в долг. – Думал он о своем брате, дверь за которым хлопнула пять минут назад.
Он пылко любил своего брата, и не когда не отказывал ему в деньгах. Но дело было вовсе не в них. Чувство вины – вот что проедало душу Джека изнутри. И каждый раз, когда Джин приходил просить подачку, Джек ненавидел себя.
Он был успешным врачом. Единственным в Городе, детским педиатром. “Целитель детских душ” – наградила его шутливым прозвищем супруга. Кроме милой Елены, у него было двое замечательных детей – и даже это терзало сердце Джека.
– Мари вот-вот родит ребенка. – Вспомнил он о жене Джина. – И как же им быть. Прозябать, только уже втроем?
Выпустив последний клубок серого дыма, Джек затушил сигарету и достал из стола несколько ампул.
– Ты делаешь это ради него. – Сжав зубы, напоминал себе Джек, наполняя шприц прозрачной жидкостью.
Родители Джека и Джина, не были богаты. Отец – клерк, мать – кассир. И судьба повернулась таким ребром, что средств на образование хватило только на старшего – Джека. Эта и была, та самая вина, которую так болезненно переживал он всю свою жизнь. Окончив медицинский, его жизнь пошла в гору. Джин же все больше тянулся к бутылке. Несколько лет назад, когда бытие брата висело на волоске, Джек придумал чудовищный план. В то время, отчаявшись, его братишка попробовал поприще гробовщика. Но и там дела у него не завязались.
– А если ты поступишь хитрей? Если выберешь более узкий профиль? – Спросил его Джек одним вечером, когда братец вновь попросил взаймы.
– Более узкий? По-моему уже не куда. – Отмахнулся тогда от него Джин. – Что, трупы животных хоронить?
– Ну, зачем животных? Детишек почивших, ведь и такое случается.
И тем вечером, страшный план был рожден. Подобно склизкому монстру, он выбрался из самых темных недр души Джека, с другой же стороны – его родителем была любовь.
Джин принялся сколачивать маленькие гробики, и раз в две-три недели, Джек делал “волшебный укол” – отправляя тем самым крохотную душонку на небеса. Для своих промыслов, выбирал он бедняков и уличных шлюх, приходивших со своими кричащими чадами к нему на прием. Схема была проста: Джек вводил препарат, дите засыпало вечными снами, Джин сколачивал гроб, а социальная служба оплачивала его работу. Со временем дела его брата поправились, но вот моральность совсем уж изводила Джека. Конечно же, про черные его дела, кроме него самого никто не знал. И брату своему он объяснял, что детская смертность – не такое уж и редкое явление, однако собственной душе соврать не получалось.
– Бедняки себя прокормить не могут, так зачем же им дети. – Старался он цинично обрезать впивающиеся в сердце ростки совести.
Шприц с ядом лег на стол. Каждый раз ему давалось это не легко. Через минуту придет посетитель, какая-то бедняга из гетто, и его руки оборвут еще одну жизнь.
– Здравствуйте. Проходите. – Где-то говорил его голос, но мысли его были далеки.
Лож давалась ему хорошо, и порой ему казалось, что черные мысли рождаются тем, другим Джеком – порождением искренней любви к брату.
– Ваш малыш смертельно болен. Простите. – Добавил он, когда жидкость из стеклянного шприца потекла по венам младенца.
– Но? Как? Как такое может быть? – В сотый раз слышал он удивление несчастной матери.
– Простите, мне очень жаль. – И в сожаление его не было притворства.
– Да нет, вы не понимаете. Это не мой ребенок. – Вдруг произнесла женщина.
– А чей же? – Непонимающе уставился на бродягу Джек.
– Мари, жена гробовщика, вашего брата. Она хотела провести независимый осмотр.
Роковые слова еще долго висели в надломившемся разуме Джека. Еще долго – до самой его смерти в белых палатах, он слышал их, эхом отражающихся от гладких стен.