Тебя жалеть я не умею
И крест свой бережно несу…
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!
Пускай заманит и обманет, -
Не пропадешь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты...
А. БЛОК
Часть первая.
Вендетта.
Илья резко присел за невысокий деревянный забор. На улице, в десяти шагах от них, на выбоине от снаряда, у санитарной машины отвалилось колесо. Автоматчики из двух мотоциклов, сопровождавших машину, кинулись на помощь, засуетились, но сделать было ничего невозможно. Один из мотоциклистов, развернулся и умчался куда-то за помощью.
- Слушай, Семён, - Илья наклонился к самому уху товарища, - у немцев авария. Их там человек семь. Пойдём огородами...
- А чё! В самый раз, как две белые вороны потащимся. Два полицая изучают загроблевские чернозёмы... Нет. Лучше уж пойдём по улице. Не до нас сейчас немчуре...
- У нас аусвайсы сильно липой припахивают. Сказано же – только на крайняк...
Вон сарайчик открытый, - Илья показал рукой в дальний угол двора, - отсидимся там. Через час стемнеет. Тогда можно и огородами.
В густом сумраке сарая пахло навозом и сеном. Скотины не было, никакой.
- Всю живность фрицы вычистили, - Семён смачно плюнул на пол, - не нажрутся никак...
- Ничего, завтра – послезавтра, накормим! Досыта! Как в Тернополе...
- Да, Илюша, был город, а остались развалины да пожарища. Сколько же рук потребуется, чтобы восстановить...
- Восстановим! Вот добьём фрица и восстановим. У нас на Смоленщине разору не меньше... А ты, Семён откуда? Уж, какой раз вместе в разведке, а не знаю из каких ты краёв...
- Да, с Алтая мы. Недалеко от большой сибирской реки Обь с древних лет стоит наше село.
- Надо же у тебя река Обь, а мой городок на реке Вопь...
Неожиданно в проёме двери появилась фигура полицая со шмайсером в руках.
- А, ну! Цыц! Пистолики под порог!
А, ведь не ошибся! Точно землячок! Здорово, Ярцев! Да, не хмурься! Я это, я! Алексей Порасюк, - довольная ухмылка расплылась на круглом лице с маленькими глазками под густыми чёрными бровями. – Ага! Вижу - признал... Вспомнил, как под суд меня определил, пёс легавый?
- Так тебя вроде на Колыму...
- Туда, землячёк, туда! На десять годиков, за три метра ткани с вашего паршивого ХБК. Только разбомбили освободители-то ваш эшелон, а я и ушёл... Ой! Аж в заднице саднит, как охота пришить вас прямо тут. Но если сдам вас в гестапо – мне корысти будет больше, и вы с великими мучениями из этого мира сгинете...
Он шагнул в угол сарая, подобрав пистолеты, и стволом автомата показал на выход. Семён шел следом за Ильёй. У порога он стряхнул в ладонь из рукава нож и, не поворачиваясь, метнул его из-под левой руки в полицая. Тот без звука рухнул на кучу навоза. Через минуту они уже мчались огородами, не оглядываясь, в тени оград и плетней.
Гриня вышел на улицу, посмотреть, что там так долго делает папаня. Уже совсем стемнело, а зажечь керосинку - спички были только у него. Из сарая донёсся стон, а затем слабый голос отца: «Гринька! Бегом за Иваном! Бегом!»
*****
Ей казалось, что она не шла, а скользила, летела над землёй, как Гриновская Фрези над волнами моря. Всё! Всё! Каникулы! Последние каникулы. Ещё год и первый шаг к сцене... От одной мысли об этом всё закружилось, полетело...
Вот он парк замка Фотрингей. Она – гордая Мария Стюарт, с гневом бросает в лицо Елизавете правду о рождении властительницы...
Нет! Нет! Она сыграет это не хуже Ермоловой.... Великий Шиллер написал эту пьесу и эту сцену для неё... Через века... Для неё!
А ещё она непременно сыграет Ассоль... Алые паруса... Благородный капитан Грэй... Неожиданно ощущение радости сменилось тревогой о том, что всё чаще среди старшеклассников стали говорить о грядущей вскоре одиннадцатилетки. При этом ей стало казаться, что улица, как-то «подыгрывает» смене настроения. Она остановилась и огляделась.
Весёлые солнечные зайчики под ногами исчезли. Вместо них на дорожке улеглась, какая-то жутковатая тень. Лида вскинула голову вверх и засмеялась. Просто солнышко спряталось за тучку над башней старой фабрики. Башенные часы показывали полдень.
«Через пятнадцать минут буду дома», - подумала девушка и вдруг почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Осмотревшись, она увидела пожилого мужчину с велосипедом, на противоположной стороне улицы. Он был единственным, среди редких в этот час, прохожих, обратившим на неё внимание. Незнакомец разглядывал её, зло, насупив брови, с перекошенным ртом на крупном, круглом, как блин, лице.
« Я, наверное, слишком легкомысленно себя веду, - подумала будущая десятиклассница, - нехорошо. Надо быть поскромней…». И она пошагала степенно, чуть покачивая своей балеткой со школьными принадлежностями. Беленький сарафанчик делал её похожей на лепесток яблоневого цветка...
Мать встретила, счастливую от предвкушения каникул, дочу у крыльца добротного рубленого дома. Отец построил его за одно лето. Победное лето тысяча девятьсот сорок пятого года. А следующей весной он уже, вместе с молодой женой, посадил в уголке двора две берёзки, и рядом соорудил уютную беседку. Сейчас, подросшие за шестнадцать лет белоствольные красавицы, осеняли благодатной тенью своих зазеленевших ветвей и её, и простенькую деревянную скамеечку с уличной стороны ограды.
- Ну? Отстрадовалась? Свободна? Троек, поди, полная балетка?
- Что ты, мамочка! Какие тройки! У меня и четвёрка-то всего одна... По физике.
- Да, знаю, знаю... И про физика вашего нового знаю, и про то, какой он вредный.... Ну, да Бог с ней, с физикой! В театральный её не сдавать. Ступай, перекуси да сбегай к Холодовым. Татьяна Васильевна просила. В магазине виделись.
Поговаривали, что Алексей Холодов, родной внук того самого московского купца, который в семидесятых годах девятнадцатого века был основателем хлопчатобумажной фабрики. При ней постепенно и выросло поселение. Впервые дни войны Алексей ушёл добровольцем на фронт. Блестящее знание немецкого языка – было почти неминуемым путём в переводчики. Однако штабную жизнь он очень быстро сменил на, полную опасностей и вольностей, непредсказуемость разведки. Демобилизован был, как тогда говорили, вчистую, в конце сорок четвёртого. После контузии удалось вернуть и память, и речь, и слух, а вот зрение часто исчезало почти совсем. Сразу после возвращения с фронта - стал работать учителем истории и немецкого языка в школе. И педагоги, и учащиеся в свободное от уроков время восстанавливали её после, почти полного разрушения отступившей войной. Ярцевы и Холодовы были дружны. Однако, Лида у соседей-учителей в гостях никогда не бывала.
*****
- Проходи, Лидок, проходи, - улыбнулась хозяйка, - выросла у нас по соседству, а никогда не зайдёшь. Хочешь чайку с пряничком? Сама пекла...
- Спасибо, Татьяна Васильевна, я только что из-за стола, - отрицательно покачала головкой гостья.
- Ну, вольному – воля. А у нас проблемка небольшая. Я высоты боюсь, а у Алексея Ивановича опять зрение... Попросил меня почитать ему «Историю государства российского», а она аж на третьей полке. Там у нас всё, что от деда осталось. Он любил собирательство. И эта книжка – прижизненное издание автора. Карамзина Николая Михайловича. Дед родился в тысяча восемьсот восемнадцатом году, и книга тогда же свет увидела. Пойдём, дружок, достанешь... Ты-то высоты не боишься?
- Нет,- засмеялась Лида, - я в лесу приблудила однажды, так забралась на высоченный дуб и с него увидела фабричную башню и рядом трубу. Слезла кое-как, но страшно не было.
Библиотека Холодовых располагалась в большой комнате, служившей одновременно и рабочим кабинетом. Стол, секретер, два стула и кресло – качалка, сделанные, истосковавшимися по домашней работе руками фронтовика, выглядели, как уютный комнатный ансамбль. На большом черном кожаном диване, с круглыми подлокотниками, сидел Алексей Иванович.
- Ну, что остановились, сударыня? - улыбнулся хозяин, определив местоположение гостьи, видимо, по звуку шагов, так-как грустные глаза его смотрели чуть правее девушки. – Присаживайтесь. Сейчас чайку организуем...
- Спасибо. Я из-за стола недавно, - тихо произнесла Лида, смутившись от непривычного обращения к ней на «Вы». – Сколько книг! – восторженно выдохнула она, оглядывая полки от потолка до пола вдоль двух стен.
- Татьяна Васильевна сохранила. Прятала от немцев во время оккупации в подполе под пепелищем соседнего дома...
Между тем, хозяйка внесла в комнату лёгкую деревянную лесенку- стремянку и установила её посреди стеллажа. Книги располагались в два ряда. «История…» находилась во втором, за довольно объёмной книжищей в кожаном переплёте. По центру обложки золотым теснением было крупно написано:
ГАДАНИЯ
И
ПРЕДСКАЗАНИЯ
Ниже – на фоне жёлтой кожи красивой вязью тёмно коричневого оттенка надпись:
«Библиотека купца первой гильдии Ивана Алексеевича Холодова»
- Как интересно! – затаив дыхание произнесла юная исследовательница. – Можно посмотреть? Хоть одним глазком, Татьяна Васильевна!
- Да, можно конечно. Снимай обе...
- Таня! Ты о предании не забыла? – тихо и тревожно спросил Алексей Иванович.
- Это о том, что предсказанная судьба вершится по предсказанию, а не нагаданная по воле Бога? Да, забудь ты об этих суевериях! Каждый человек сам творец своей судьбы...
*****
На первой странице под кожаной обложкой была чёрно-белая гравюра. На ней красавица в красивом царском одеянии, с короной на голове, смотрится в ростовое зеркало. А в отражении чётко повторяется только лицо. Одежда же, вместо царской – монашеская. На обороте страницы такой же вязью, как на обложке старательно выведено:
«Вот в пламень времени печально,
Отброшен твёрдо царский сан,
И сохранив обет молчанья,
В поклоне кротком к небесам
Святая Вера тайны мира
Сокроет, волею Богов,
И тени светлые кумиров,
И тени тёмные врагов
Сольются в сонм поверий древних,
В глухие тайны бытия
Да в чей – то вольный глас напевный,
Народ преданием обаяв…»
- Как интересно! – глаза девушки засияли восторгом. Но, ни чего не понятно... Кто эта Вера? Царица? Монахиня? Она автор этих гаданий?
- Нет, милое дитя, – улыбнулась Татьяна Васильевна, - среди русских цариц, государыни с таким именем не было. И послушница, отражённая в зеркале, просто не могла быть автором этой книги. Христианство отвергает гадания, как бесовские ухищрения. Просто мир полон тайн. И когда они не поддаются разгадкам, вокруг них начинают пчелиным роем виться легенды и сказания, в которых истина может и быть, а может, и нет...
- Гравюра и её стихотворное сопровождение искусно вклеены в книгу значительно позже её издания, - вступил в разговор Алексей Иванович. - С некоторой натяжкой, но всё же, можно эту вклейку принять, как эпиграф к содержанию книги, утверждение веры в гадания. Эта легенда о монахине Вере – Молчальнице закружилась по свету в девятнадцатом столетии.
Связана она с царствующим в начале века российским монархом Александром Первым и его женой Елизаветой Алексеевной. Странная это была парочка. Он – внук Екатерины Великой, образованный, прогрессивно думающий и, как губка впитавший в себя нравы эпохи, взлелеянные его царственной бабушкой.
Она – германская принцесса Луиза Августа, при принятии христианства, получившая имя Елизаветы Алексеевны. Европейская свобода нравов, очаровательная внешность и острый ум. На русском языке научилась говорить за год.
Поженили их в подростковом возрасте, и вначале они были неразлучной парочкой влюблённых. Но чуть повзрослев, государь с головой окунулся в омут любовных приключений. Он почти открыто жил с придворной красавицей Марией Нарышкиной и имел от неё двух дочерей и сына. А вообще известно, что кроме них у Александра было одиннадцать внебрачных детей. При этом в спальне своей законной супруги венценосный муж не появлялся годами.
Красавица – императрица, воспитанная в европейских понятиях либерализма брачных отношений, во всём этом, не видела ни какой трагедии. Она тоже жила своей жизнью. От польского вельможи Адама Чарторыйского, служившего при дворе министром, она родила дочь Марию. От кавалергардского офицера Алексея Охотникова на свет появилась ещё одна наследница монарха – пригожая Елизаветушка. Правда, прожили эти ангелочки не долго. Обе были взяты на небеса через год после рождения. А вот смерть детей не могла не отразиться на матери. Переживания были столь сильными, что здоровье молодой императрицы пошатнулось.
Впрочем, историки точно сказать не могут, что больше повлияло на Елизавету – потеря детей или смерть Алексея от руки убийцы, нанятого братом императора, великим князем Константином. По-видимому, любовь к Охотникову была у ней большой и настоящей. И если первый приступ отчаянья и меланхолии после смерти Марии в 1800 году длился около трёх лет, то потеря второй дочери и любимого человека, оставили неизгладимый след в душе до конца жизни.
Говорят, что ещё во время первой чёрной полосы в своей судьбе, царица пристрастилась к гаданиям. Несколько позже, случилось событие, казалось бы, крайне незначительное, но, как впоследствии оказалось, знаковое в российской истории. Фрейлина Елизаветы - Наталья Плюскова - разбитная, образованная дама, водившая знакомства с Карамзиным, Пушкиным, Жуковским, увидела как-то в руках Василия Андреевича вот эту книгу. В тот же день «Гадания» были в будуаре императрицы. Необходимо отметить, что при дворе, в ближнем кругу обоих супругов, отношения к гаданиям и предсказаниям были не простыми. В 1802 году, некий предсказатель Авель был отправлен Александром в Соловецкий монастырь за то, что предрёк сдачу Москвы врагам и сожжение столицы. Однако, через десять лет белокаменная действительно была отдана французам и сожжена. В результате этих событий царь приказывает освободить предсказателя из Соловков и велит ему прибыть ко двору для беседы.
И вот, в 1813году Авель прибыл в Петербург. Но государя там в ту пору не было. По его поручению, бывший Соловецкий узник, был принят для доверительной беседы князем Александром Николаевичем Голицыным. Странник предрёк судьбу всей династии Романовых до последнего страшного часа семьи Николая второго, поведал о будущем России до восьмисотых годов двадцать первого столетия. От услышанного, у князя перехватило дыхание, и он долго не мог ничего вымолвить. Придя, наконец, в себя, вельможа спросил старца, за что Господь уготовил такую судьбу царствующей семье, стране, и можно ли, что-либо изменить?
В ответ он услышал, что род Романовых пресёкся ещё в царствование Елизаветы Петровны. Тогда, на вопрос царицы о планах на рождение наследника, Екатерина поведала императрице тайну. Оказывается, её муж в течение девяти лет супружества не заглядывает к ней в опочивальню, и она не может, как Матерь божия родить наследника через непорочное зачатие. Государыня намекнула невестке, что зачать можно и не от мужа. И вот, после двух неудачных беременностей, Екатерина, наконец, рождает наследника российского престола. Его отец – Сергей Салтыков. Камергер принцессы. Однако дитя родилось мёртвым. Об этом ещё не знает, измученная родами молодая мать, но об этом уже известно государыне. Решение принимается и исполняется едва ли не мгновенно, с полным использованием вседержавных возможностей. Две неудачные беременности невестки, видимо, озаботили царицу необходимостью подстраховаться от третьей неудачи. И в ту же ночь из крестьянской семьи в ближайшей прибалтийской деревне, забирают новорожденного. Всё население экстренно вывозится на восток Сибири, а деревню стирают с лица земли. Впоследствии финская белокурость юного Павлуши не раз удивляла его мать. Этот цвет волос был не свойственным ни для неё, ни для отца ребёнка.
Рассказав эту историю, Авель напомнил государеву обер-прокурору Святейшего Синода о великой смуте на Руси, в начале семнадцатого века, вызванной ложью Василия Шуйского, породившей бесчисленных Лжедмитриев, и неодолимым желанием подданных, пресечь попытки одурачивания людей. Поэтому ныне царствующая семья, за великую ложь царицы, обречена на небытие, нравственной сущностью России. Кроме того, по его словам, крестьянские войны, неоднократно терзавшие страну, были вызваны жесточайшим угнетением тех, кто кормил и одевал Россию, пренебрежением к их человеческому естеству и достоинству. Именно поэтому, накопившаяся в умах и сердцах злоба, навсегда сметёт с вершин власти само понятие о дворянстве и царе. И впоследствии, народ будет поступать так всегда и со всеми, кто будет относиться к нему неуважительно. Смягчить же участь страны можно послушничеством и покаянием перед богом, ныне царствующей четы.
Беседа велась под запись секретаря князя. Говорят, что по свидетельству писаря, Голицын, отпустив прорицателя, долго прибывал в молчании, а затем, как бы рассуждая сам с собой, произнёс: «Если всё это правда – то кому мы служим?» Неизвестно, сохранился ли этот протокол в архивах до ныне, но Александр-то изучил этот документ основательно. Однако, он никак не отреагировал на прорицания, сомневаясь в их правдивости. И вот Елизавета во время встречи с супругом, рассказывает ему о том, что они с Плюсковой нагадали по этой книге. Нагаданное во многом сходилось с предсказаниями Авеля. Тогда-то, в 1823году, император и отправился к Серафиму Соровскому, а тот подтвердил все пророчества и гадания. С тех пор, венценосную пару стали видеть вместе всё чаще и чаще. Они уединялись от всех и о чём-то подолгу беседовали, как заговорщики. После этого монарх уже открыто стал поговаривать, что собирается сменить царскую мантию на монашеский наряд, ради искупления грехов своих и нравственных ошибок предков.
В 1825 году в Таганроге он, якобы, заболел и умер. Но бытует мнение, что Александр умело, инсценировал свою смерть и ушёл в монахи под именем Фёдора Кузьмича. Елизавета, после коронации Николая Первого, уверовав, что их с супругом заговор развивается по плану, без всяких подозрений, тоже через год после смерти мужа, фиктивно умерла и стала затворницей Сырково – Девичьего монастыря. Она никому никогда не рассказывала о себе, о своих знаниях и называла себя Верой Молчальницей. Умерла она в 1861 году, унеся с собой тайны гаданий и предсказаний.
- Неужели учёные не могут сказать, где здесь правда, где неправда? – горячо вскрикнула Лида, глубоко вздохнув. – А как родственники царя и дворянство могли допустить такую грандиозную аферу, если она была?
- Тайна – она и для учёных тайна, - усмехнулась Татьяна Васильевна, - по крайней мере, пока...
- Возможно, уход царя в монахи, был единственным спасением для Александра, - задумчиво произнёс Алексей Иванович. - На него ведь сановным дворянством готовилось покушение. А заговоры царедворцев – это неминуемый приговор царствующей особе. Уж Александр-то об этом знал получше других... Были и такие, кто на его место предлагал поставить Елизавету. Её родовые корни, по крайней мере, не были крестьянскими. Романовы бы ей этого не простили. Причиной же заговоров, официально, было недовольство политикой царя. Но, кто знает, не стала ли тайна царствующей семьи достоянием высшего дворянства? Во избежание повторения всероссийской смуты, может, решено было, пустить избавление страны от Лжеромановых по другим путям...
- Да, будет уже! – засмеялась Татьяна Васильевна. - Ребёнок на каникулах, а мы опять исторические проблемы на неё загружаем...
- Нет, нет! – замахала руками девушка. – Это всё ужасно интересно... Ну, а мне-то можно погадать?
- Я почти ничего в этих треугольниках, звёздах и других фигурах не понимаю, - нахмурилась хозяйка, открыв книгу. Ты у нас с 1946года? А месяц рождения май? Да. Твоя судьба вот в этой пентаграмме... – неожиданно лицо её побледнело. – Ох! Сколько потерь! Нет... Я ничего не могу. Вот пройдёт приступ у Алексея Ивановича – приходи. Он у нас по этим делам мастер...
*****
- Где трибуна? Где приветственные речи? Разве так встречают отпускников? – шумел Илья Андреевич, широко улыбаясь и отворяя калитку. Где население? Куда все попрятались?
- Да, здесь твои подданные, - смеялась Мария, выходя из беседки, - вот она я, а вон на крылечке ещё одна Ярцева. Весь народ в сборе! Давай, раздевайся, мой руки - да за стол. Какую наливочку на обмывку отпуска доставать? Яблочную, вишнёвую, грушевую?
- Отставить наливочки! – прогремело у калитки, и во двор ввалилась семья сестры Марии. - Отпускников сегодня коньяком обмоем! Привет хозяевам от многодетных Лунёвых!
- Не рано ли возгордились? – засмеялся Илья. – Маловато двоих-то на многодетность.
- Не горюйте! Недолго ждать осталось. Будет и третий...
За столом уже налили по второй, когда хозяйка спохватилась.
- Да, что же это я! Письмо ведь от Павловых пришло!
- Так давай сюда, - потёр руки отпускник. - Вот сейчас и узнаем, чем Сибирь дышит... А чего конверт-то так измяли? На почте либо?
- Да, нет, - махнула рукой Мария, - это авария вышла. Почтальонка мне на улице письмо отдаёт, а тут мужик, какой-то на велосипеде. И прямо в нас. Конверт упал, а он соскочил, поднял, обдул и давай извиняться. Вот и помяли...
- Семён в гости нас зовёт, - задумчиво проговорил Илья, просмотрев письмо, - может и в самом деле...
- Да и поезжайте, - помахала рукой Елена, - Лиду с собой возьмите. Пусть белый свет посмотрит. А то дальше Смоленска и не была нигде. А мы с Дмитрием за домом присмотрим...
- А что, оживилась хозяйка, - они к нам приезжали, а мы хуже что ли?
*****
Лида никогда не думала, как это оказывается захватывающе приятно, смотреть из окна вагона на проплывающую необъятность полей, лесов, ласковую синеву рек, едва заметную суету станций и полустанков... Однако, за этими восторгами, где-то глубоко, в уголке души, прилегло смутное беспокойство. «От чего это? – задумалась девушка. - Ведь всё так хорошо. Каникулы, поездка... Может я просто соскучилась о Шуре и Юре? Ах, какие же они забавные симпатяжки... Нет. Это другое. Ах, да. Гадание... Какие-то потери. А чего я могу потерять? Денег у меня в кошельке три рубля сорок пять копеек. Плохо, конечно, если потеряю... А что ещё? Да нечего вроде больше терять. Нет. Тревожит что-то ещё... Да! Вот! Этот - с велосипедом у фабрики, рассказ матери про почтальонку, конверт и мужика на велосипеде. А ведь вчера на перроне я видела его в толпе у поезда... Почему он кружится возле нас? Что ему надо? Фу! Всё это пустые совпадения. Надо поменьше читать про мисс Марпл...»
Сквозь подступающую дрёму она слышала, как отец с матерью собираются попить чаю, как они решили не тревожить её – пусть, мол, поспит, потому, как устала, наверное, за двое суток день и ночь, смотреть в окошко...
Разбудил её голос проводницы, заглянувшей в купе.
- Подъезжаем, товарищи пассажиры! Встаём, умываемся, сдаём постели. Будьте внимательны! Ничего не забывайте, ничего не оставляйте...
За окном уже покачивался новый день. К вагонному тамбуру потянулись пассажиры с чемоданами и сумками. Поезд всё замедлял и замедлял ход и, наконец, остановился. На перроне из громкоговорителя доносился голос диктора: « Внимание, товарищи пассажиры! На первый путь прибыл скорый поезд Москва – Барнаул»... Диктор говорила что-то ещё, но отец, радостно улыбаясь, стал показывать пальцем в окно.
- Смотрите, смотрите! – басил он. – Видите - вон здоровенный мужик с парнем у входа в вокзал. Это же Семён со своим Женькой. Вырос – то, как парнишка! Не узнать!
Наконец-то под ногами твёрдая земля! Кажется, что она тоже покачивается, как вагон... Мужчины долго хлопали друг друга по плечам, смеялись, шутили...
- Ну, я так понимаю, пора с автобусом сближаться, - проговорил, наконец, отец.
- Неправильно понимаешь, Илюшенька! - весело замотал головой Семён. – Совсем неправильно! Фронтовых друзей встречают не автобусом... А ну, разобрали вещички и марш за мной!
Проведя гостей через вокзал, он остановился у белой красавицы - «Волги» с блестящим оленем в неудержимом прыжке, на капоте.
- Откуда такая красота? – изумился гость. В лотерею выиграл?
- Да нет, - засмеялся Павлов, - какая лотерея! Я работаю на ней. Вожу первого секретаря райкома. Он мне и подсказал, как встретить фронтового друга...
Машина, мягко покачиваясь, неслась между полями пшеницы с пятнами берёзовых колков. Мужики говорили о войне, о Сталине, о Хрущёве, Мария Кузьминична подрёмывала, откинув назад голову.
- А ты здорово подрос, - улыбнулась Лида соседу. – Вы были у нас девять лет назад. Ты тогда ростом был меньше меня.
- Ты тоже времени не теряла,- глянул на неё Женя, - вон какая стала...
- Какая?
- Совсем взрослая.
- А твоя соседка, Люська, кажется? Помнишь, ты про неё рассказывал, всё ещё гоняет с вами футбол?
- Нет. Мы с ребятами сейчас в волейбол играем. На стадионе прошлый год сделали новую площадку. Там взрослые мужики на выбивание играют. Ну, если проиграет команда, то на следующую игру только в последнюю очередь. Вчера мы три команды выставили... А Люська... Она начиталась про Блада. Рисует картины. Море, парусники. Их даже в Барнауле в художественном салоне выставляли.
- А ты, куда после школы собираешься?
- В мореходку хочу.
- Тоже про пиратов начитался?
- Да, читал я, конечно, и Сабатини, и Стивенсона, и Джека Лондона... Но не в этом дело. Море – это не просто. Хочу себя испытать... Ну, и мир посмотреть...
- Кажется, детство незаметно от нас ушло, - тихо, почти шёпотом произнесла Лида.
*****
Они сидели в тенистой аллее на скамейке. Уходящее за горизонт солнце, хоть уже и не сильно, но ещё палило.
- Через пять минут тележку с мороженым закатят в магазин и дверь закроют на замок, - глядя на часы, изрёк Валерка.
- Нашего Юрика только за старостью посылать, - усмехнулся Вовка. - До ста лет молодым будешь.
- Он сейчас где-нибудь, попутно любуется закатом, потом будет вспоминать, зачем пошёл...
- Да, будет вам, остряки! – Антон кивнул головой в сторону входной вертушки. – Вот он. Живой и здоровый. Только без мороженного. Зато с какой-то красивой девчонкой...
- Знакомьтесь, ребятушки! – довольная улыбка на Юркиной физиономии говорила, как минимум, о лотерейном выигрыше. – Это Лида. Она с родителями в гостях у Павловых...
- А Женька-то где? – округлил глаза Антон?
- Они с Люськой тележку с мороженным в магазин помогают закатывать.
- А мороженное где?
- Так сейчас они его и притащат...
Когда подоспело мороженное, Валерка взахлёб рассказывал новой знакомой о местных достопримечательностях.
- Вот эти два дома – здесь с восемнадцатого века. В одном жил Днепров – управляющий заводом, а в другом купец первой гильдии Стругин...
- И он построил тот самый завод? – улыбнулась Лида?
- Нет. Он питейные строил, а завод этот демидовский...
- Ты чего повторяешь россказни старушек? – нахмурился Антон. – Елизавета ещё в 1745 году отобрала у этих удальцов с очень длинными загребущими руками все заводы. А наш - возвели в 1763 году по указу царицы. Казённый он был, то есть значился за государевой казной ...
- Надо же! А в книгах сказано, что она была злющая презлющая старуха, - задумчиво произнёс Вовка, - племянника своего Петра за человека не считала... А гляди ж ты, заводы строила...
- Эта бабулька повоевать любила, - усмехнулся Антон, - а на войну денежки нужны. Вот и приходилось стараться. Завод-то сереброплавильный...
- Всё побольше захватить хотела, - презрительно скривился Юрка.
- Так для России старалась, для нас, - легонько постучал Антон по Юркиному лбу, - не пропивала, не раздавала. Всё при деле...
- За всё кровью русской заплачено, - глядя куда-то вдаль, как бы для себя, прошептала Люська.
- Хватит вам про старину, - поднялся Валерка, - слышите? Оркестр играет. Танцы начались.
Танцплощадка с деревянным полом, огороженная невысоким заборчиком и окружённая густыми зарослями клёнов и акаций, оказалась недалеко. На маленькой сценке – в одном углу сидело несколько музыкантов местного духового оркестра, а в другом – проигрыватель, усилитель, и динамик из кинотеатра. Руководил этим хозяйством Коля - штатный работник Дома культуры, по совмещению, выступавший иногда исполнителем под гитару.
Объявили белый танец. Лида хотела пригласить Антона, но не успела. Внимание её привлёк высокий худощавый парень в красивом синем костюме, белой рубашке с голубеньким шнурочком, повязанным вместо галстука.
- Эй, белобрысая! – он вытянул руку в её сторону и пошевелил пальцем. - Пригласи!
Круглолицый рыжий паренёк, что-то прошептал ему на ухо, и голубенький шнурочек, резко повернулся на девяносто градусов. Теперь рука его оказалась направленной на девчонку, уже пригласившую парня. Оттолкнув его плечом, худощавый опустил свои руки на девичью талию.
- Чего лапаешь! – тихо произнесла девушка, вырываясь. – Отпусти! – уже громко крикнула она.
- Чего скотинишь?- Антон взял его за руку и развернул к себе. - Не лезь к девчонке!
- Не понял! – взвизгнул синий костюмчик. – Кто-то захотел повторить подвиг Александра Матросова? А ну! Давай выйдем...
- Напрасно старушка ждёт сына домой, - замурлыкал рыжий, оказавшись у правой руки заступника.
- Они же его сейчас изобьют, - с тревогой посмотрела Лида на Вовку и Валерку.
- Не горюй, - нагнулся к её уху Юрка, - Тошик левой - шесть раз двухпудовку выжимает, а правой десять.
В это время, Антон резко двинул, согнутой в локте правой рукой, в живот рыжему. В тоже мгновение, подняв над головой худощавого, повернулся с ним пару раз вокруг своей оси.
- Можешь не трудиться выходить! – смеясь, крикнул он. – Счастливого приземления! – и выбросил своего противника за ограду. Хруст кустов и топот убегающих ног вызвал взрыв смеха над притихшей танцплощадкой.
*****
Огромная июньская луна скользила по безоблачному небу, освещая призрачным светом, уставший от дневной суеты, мир. Они шли, взявшись за руки, по дороге вдоль пруда.
- Скажи, Антон, а этот парень, которого ты с танцплощадки... Он кто?
- Да, никто. Приезжает из Барнаула к Рыжему. Погостить. Ну, и показать, нам – деревенской копоти, городской лоск.
- А чего такое прошептал ему Рыжий на ухо, что он так резко изменил свои намерения?
- Понятно чего, - усмехнулся Антон, - ты же в гостях у Павловых. А с дядей Семёном лучше не скандалить.
Года два назад, он купил себе «Ковровец» Но подружиться с ним не смог. Уедет куда-нибудь на нём, а назад катит его в руках. То двигатель заклинит, то ещё что-то случится. Может, дядька просто тяжеловат, оказался для такой машинки... Ну, в общем, однажды, сбросил он её в сердцах с обрыва в речку. И ушёл домой пешком. А Рыжий со своими братьями, мотоцикл нашли, отремонтировали, и стали гонять на нём по селу ночами, отвернув от двигателя глушители. Жуткий рёв, напоминающий стрельбу из автоматической пушки, покоя не давал ни кому. Фёдор Иванович – участковый наш – к Павлову с претензиями. На нём агрегат-то числится.
Ну, дядя Семён пацанов предупредил, что ещё раз без глушаков выскочат на улицу – будут разборки. Но ребяткам неймётся. Тогда он подкараулил их на мосту через Фунтовку. Там у нас собирается молодёжь после танцев. Взял мотик и бросил в воду через перила, как детский велосипед. А речка там глубокая и илистая. И как парни не старались, как не ныряли - ничего не нашли. С тех пор, не только они, но и другие наши ухарики, относятся к Семёну с острасткой.
- Так ты сегодня повторил подвиг дяди Семёна,- смеялась Лида, - р-р-раз и за перила...
- Да, подвиги – их там, на войне мужички совершали. А здесь – баловство...
Они подошли к небольшой плотине, водосток которой уходил под мрачное двухэтажное здание из серого кирпича.
- Это и есть завод, построенный царицей?
- Его остатки, - усмехнулся Антон, - часть корпуса дробильного цеха. Сейчас здесь мельница. Говорят, по ночам, вокруг неё похаживают приведения. Души погибших на заводе, вольнонаёмных и каторжников.
- Так тут были каторжане? А где их содержали?
- Между Фунтовкой и прудом была крепость. Там они и обитали.
В это время со стороны мельницы дунул ветерок. Пахнуло затхлой мельничной пылью и чем-то ещё – неведомым. Из-под крыши по стене стало спускаться серое бесформенное пятно.
- Смотри, Антош, вон оно – приведение, - прошептала Лида, прижавшись к парню.
- Может и приведение, а может просто пыль ветерком сдуло, - тихо, почти шёпотом произнёс Антон в самое ухо девушки. Она щекотливо повернула голову, их губы оказались друг против друга и соприкоснулись в невольном поцелуе. Потом он поцеловал её ещё и ещё, пока она не отпрянула.
- Мы с ума сошли, - ужаснулась девушка, - первый вечер вместе и целуемся...
Всю дорогу до дома Павловых они шли, крепко держась за руки, и молчали. Буря, извержение вулкана, океанский шторм – всё было ничто по сравнению с тем, что творилось в их душах. Из этого вихря чувств и желаний выходить, просто не было сил. Хотелось идти, вот так, взявшись за руки, всегда, в бесконечную даль жизни...
Во дворе, из темноты беседки, её окликнул Евгений.
- Подожди. Вместе ушли – вместе зайдём. Так всем будет спокойней...
*****
Лёгкая утренняя свежесть, зеркальная гладь пруда, пушистая дымка тумана – всё бодрило, радовало и наполняло грудь нежным покоем.
- Слушай, Сёма, а чего мы здесь почти у самого берега и на лодке?
- А вот хоть верь, хоть не верь, а с берега не клюёт.
- Так в броднях же можно...
- А можешь, Илюшенька, попробовать. Бродни вон – в носовом ящике. Только глубина здесь, в пяти метрах от берега, как минимум, метров пятнадцать, а может и больше.
- Да, место здесь презнатнейшее. И часа не сидим, а по полведра у каждого. Вот выйду на пенсию, на целое лето приезжать буду. Может, внучат вместе нянчить будем. Вон цыплятки-то наши чуть не до утра вместе гуляют...
- Это они из дому выходят вместе, и в дом возвращаются вместе. А гуляют они поврозь. Женька от Люськи с малых лет не отходит. Думаю, что и не отойдёт. Да, и правильно. Девчонка неизбалованна. Отец с фронта пришёл, вроде бравым парнем, а потом старые раны начали донимать. И доняли. В десять лет осталась наша Люська без отца. После седьмого класса пошла на наш ремзавод. Токарить выучилась. Учится в вечерней школе.
- Так, а Лидушка-то моя, с кем же гуляет по ночам?
- Судя по следам ботинок у калитки, с Антоном Вороновым.
- Это кто же такой?
- Да не беспокойся. Парень - надёжный. Отец у него вернулся ещё до Победы. Списали по ранению. Понятно, что на работе меньше, чем по госпиталям, да больницам. Ну, Антошка, тоже с мальства на ремзаводе. А когда повзрослел - полгода в учениках у кузнеца проработал, а теперь кузнечит самостоятельно. Учитель его на пенсию ушёл. Мужики на парня не нахвалятся. Говорят, нет такой работы, которую бы он не смог сделать. Через пол годика – в армию...
Неожиданно Илья почувствовал на себе чужой взгляд. Эта способность – чувствовать на себе чужие взгляды – развилась у него ещё в начале войны, под Сталинградом. Свист снайперских пуль приучил. Он поднял голову и увидел на краю берегового обрыва фигуру. Было в ней что-то до того знакомое, что кольнуло под ложечкой. В тоже, мгновение, увидев, что его заметили, незнакомец размахнулся и что-то бросил в их сторону. Перелетев через лодку, предмет плюхнулся в воду в полутора метрах от борта. Почти сразу, взметнулся столбом воды взрыв. Ошарашенные рыбаки расстелились на дне лодки...
*****
Спать мешали. И перестук вагонных колёс, и чьё-то постоянное покашливание в соседнем купе, и храп на соседней полке и вообще - всё!
В конце концов, он понял, что не спит, совсем не от дорожных неудобств. Покоя не давал досадный промах на берегу.
«Ну, почему, - думал Иван, - всегда всё, получается, по мелочам, и почему всегда не везёт в серьёзных делах? И наступит ли когда-либо конец этой бешеной погони за счастьем. Счастьем увидеть смерть своего врага...»
Он повернулся на спину и прикрыл глаза. Нет. Всё это началось далеко не вчера, а ещё тогда – в сорок четвёртом в Загробле. В сарае Алексея.
Брат лежал тихо – без стонов. Дыхание было слабым, но ровным. Иван потянулся к ножу, торчащему затёртой рукояткой из груди.
- Не тронь, - тихо и спокойно промолвил умирающий, - выдернешь – не успею договорить. Тот, что поменьше - из Смоленщины. Это он меня определил на Колыму. А здоровенный из Сибири. Ножичек-то в груди – его. Если кого из них не порешит война – разберись. Гриньку береги. Он последний в нашей ветви рода. Сегодня же уходите за линию фронта, в Смоленск. Там среди торговых найдёшь Елену Красовскую. Скажешь, что я жив, отбываю срок, и передаю ей привет. Пусть поможет с документами, ну, и вообще. Отказать тебе она не посмеет. Мы с ней крепко повязаны. За сараем яма. Я не успел докопать. Ещё лопатный штык и наткнёшься на сундучок. Там запасные документы, золото и камни. Вам с Гринькой хватит надолго. На всю жизнь. Елена поможет со сбытом. За немцами не вяжись. Они всё просрали. Им конец. – Алексей закрыл глаза, судорожно вздохнул и умер.
«Нет. Началось всё не в Загробле, а в тридцатом. Тогда, ночью, после дня рождения матери, он поднялся с постели и прошёл на кухню попить. Взрослые всё ещё были в зале. Мать и Лидия Александровна сидели в дальнем углу на диване и говорили о чём-то совсем не слышно. Отец с Константином Александровичем – за столом».
- Ну, скажи, князь, - задумчиво говорил отец, - как? Как это всё объяснить? Сто тридцать кораблей русского славного флота, на них огромная армия – более ста пятидесяти тысяч. Почти столько же осталось на берегу. Вооружение, боеприпасы – всё при них. Умные, толковые кадровые офицеры – цвет дворянства... И бегут! Да, такой армией князь Кутузов почти миллионное войско Бонапарта по ветру развеял. Войско, поставившее на колени полмира. А эти... Кто они - победители? А быдло сермяжное! Мужики от сохи да пьянь городская! От них или от кого ещё бежали? Почему?
- В этом мире, во всём есть своя логика, Пётр, - с усмешкой отвечал отцу Голицин. - Вот только постичь её могут далеко не все и не всегда. Ты ведь знаешь, как возникает молния. Накапливаются две энергии - на земле и в воздухе. Они противоположны по значению. И когда этих энергий накапливается много – возникает разряд. Кто в состоянии его остановить? А вслед за молнией следуют раскаты грома. Они – результат того, что уже случилось, и заглушить их бессильны как люди, так и сама природа.
В человеческом обществе тоже накапливается две разные энергии. На одном конце огромные богатства и вседозволенность, на другом – бедность и бесправие. И почти всегда проводниками между этими энергиями становятся ложь, пренебрежение к бедности, жестокость. В нашем царстве – государстве всегда народ считался рабочей скотиной и не более. Но со времён Годунова и Шуйского на Русь, из государевых врат, стало выливаться немыслимое количество неправды. Всякой. Грубой и изощренной, мелкой и необъятной – ужасной по содержанию. И мы стали страной страшных смут. Нас пытаются остановить декабристы: не так, мол, кое-что в нашем государстве. А мы их на глаголь, в Сибирь... В девятнадцатом веке писатели нас настойчиво предупреждают, что не может быть мира между мужиком с умирающим от голода или болезни ребёнком и пьяной дурью богатеев на волжском роскошном пароходе. Не могут сосуществовать бедность рабочей лачуги, копеечные зарплаты и великолепные поместья, хозяева, которых в один вечер просаживают в «Яре» три тысячи рублей. А мы их под расстрел, на каторгу, в солдаты... По русской пословице – рыба с головы гниёт. А голова наша – государев двор – всегда жил тайнами и интригами. Были среди них и такие, что приводили наших монархов, кого в монастырь, кого к отречению. А в стране – воровство, неуправляемость, бестолковщина. Понятно - ком бедности и блестящий шар богатства выросли до таких размеров, что разряд между ними стал неотвратимым. А ноябрь девятнадцатого года в Крыму – это уже только раскаты грома, сверкнувшей молнии, которая сожгла Российскую империю.
- Ты, князь, стал говорить, как большевик. Но глянь вокруг. Нас сметают метлой. Вот мы с тобой. Им служим, а ведь и нас сметут... Мы оказались и против своих и против них...
- У большевиков я воевал против поляков. По своим, князь Голицин не сделал ни одного выстрела. А вот красных-то он порубил! И в Донских степях, поручиком, и под Одессой, и под Киевом - штабс-капитаном Добровольческой армии ... И хотя была война, и сражался я с вооружёнными людьми, но они были моими соотечественниками и хотели только одного. Чтобы в них признали людей. И перед ними вина моя очевидна. Таких много. Большинство. А тут, в двадцать восьмом году - приказ господина Врангеля. С неприятным запашком.
«Час падения Советской власти недалёк…»
- Почему неприятным? – усмехнулся отец. – Труп врага всегда приятно пахнет.
- Вот потому нас и метут...
- Надо было тогда в девятнадцатом уходить со всеми. Здесь мы, как были врагами, так и останемся.
- А там? Кем бы мы стали там? Не врагами, не друзьями... Так. Придорожной пылью, мусором, занесённым чужим ветром. Лучше уж на Родине умереть врагом, чем мусором на чужбине...
Этот разговор, подслушанный из кухни, ошеломил тогда пятнадцатилетнего подростка. Оказывается Константин Александрович, близкий друг отца, князь и белый офицер... А отец! Он говорил с ним на равных. И он из дворян... А власть Советов для него враг... Но враги отца – враги его детей. И почему отец с матерью всё это время лгут им с Алёшкой?
Менее, чем через месяц, морозным январским утром 1931 года прибежала Лидия Александровна. Вся в слезах.
- Костю арестовали сегодня ночью, - всхлипывала она, - уезжайте. Они и до Петра доберутся.
После её ухода, родители, уже не прячась от детей, присели на диване.
- Мне уезжать нельзя, - задумчиво сказал отец. Мы с Костей были близкими друзьями. Если я убегу – значит, я враг. Стало быть, и Костя тоже.
- Зачем он тебе, этот князь? У нас дети. Надо бежать из Киева . Куда возможно...
- Перестань, Анна! Он в девятнадцатом спас мне жизнь, а я, спасая свою шкуру, подставлю его под расстрел. Да. Я служу этим мерзавцам, но от этого я не перестал быть не дворянином, не офицером. А вот ты с мальчишками, сегодня же отправишься в Тернополь. Там твоя престарелая тётушка. Она давно говорит, что уже не управляется с хозяйством. Вы там будете кстати.
*****
Отца расстреляли весной. Что стало с Голициным ? А бог его знает. По одним слухам, он бежал из-под самого расстрела. По другим – расстрелян, вместе с другими бывшими офицерами.
В Тернополе мать вышла замуж за престарелого вдовца - заведующего магазином. Вся семья стала носить его фамилию.
Поезд, остановился на каком-то полустанке. Два милиционера провели под руки молодого паренька. Сразу припомнилось, как вели за драку его. Было обидно. Ведь начинал не он. Всё тогда случилось очень быстро. Городской парк, вечер, они с Марией на дорожке, ведущей к аттракционам. Сразу понял, что двое верзил, лениво шаркающих туфлями навстречу, не свернут. Сунул руку в карман и надел на кисть кастет. Да. Один попытался оттолкнуть его, другой схватил за руку девушку. Удар кастетом, именно в висок, получился случайно. Хотел по челюсти, но парень решил увернуться боксёрским нырком. И вот он уже лежит на дорожке с чуть подрагивающими коленями...
Решение суда было кратким. Два года лишения свободы за убийство по неосторожности при превышении необходимой обороны. Нет. Он ни о чём не жалел. Убитый оказался каменщиком какой-то строительной артели. Быдлом. Собаке – собачья смерть. Туда ему и дорога...
«Наверное, и обо мне, тогда в сорок первом сказали бы то же самое, - подумал он с тоской, - не случись чуда...»
Он прикрыл глаза, и жуткая картина его пребывания рядом с собственной смертью снова пронизала колючим холодом всё его тело. Да. Это был конец августа. Еврейские погромы в Тернополе утихали. Он уже почти перестал бояться за себя и свою Марию. Но, скорей всего, кто-то из соседей, донёс о её еврейском происхождении. И вот они оба с женой, ещё одной еврейкой, двумя девчонками – подростками стоят на краю ямы и через минуту – другую всё.... Всё кончится. Его уже не будет. Нет! Этого допустить нельзя! Что угодно! Что угодно...
- Господин офицер! – упал он на колени перед осматривающим яму немцем. – Господин офицер! Я же не еврей. Не убивайте! Моего отца расстреляли большевики. А меня за что! Не убивайте! Я отслужу! Я готов на всё!
- Тебя как звать?- на чистом русском языке спросил его немец.
- Иваном, господин офицер, - с надеждой прохрипел он, - Иван я...
- Все что ли русские Иваны? – засмеялся немец. Встань. На всё готов, говоришь? – он снова засмеялся и что-то сказал стоящему рядом солдату. Тот кинулся к легковушке, на которой приехал его начальник, и принёс наган.
- Если ты на всё готов, Иван, расстреляй их всех из этого нагана, покажи доблесть русского оружия.
Остальное помнилось плохо. Выстрелов он не слышал. Просто в руке вздрагивала маленькая машинка для убийства, а следом, вместо человека, оказывалась пустота. Мария стояла на краю ямы последней. Неожиданно она повернулась к нему лицом и на него глянули её глаза, полные ужаса и презрения. Нет. Рука не дрогнула. Или... Или вместо него тоже останется пустота. Он приставил ствол оружия ко лбу жены и нажал курок....
Поезд снова остановился, на каком-то разъезде, и в наступившей тишине он отчётливо услышал скрип собственных зубов. По обеим щекам текли крупные слёзы...
«Да! Это было непросто! Это больно, даже сейчас! Но ведь я сумел! Сумел! Выскочил живым из этого смертельного ужаса…».
*****
Илья осторожно приподнялся, огляделся и сел. Лодку почти выбросило на берег. В голове стоял гул. Из уха просачивались капли крови.
- Вставай, – оглядел он друга. - Чего разлёгся. Артподготовка окончена.
- Похоже на РГД. Интересно, это кто же нас так не любит?
- Плесни-ка нам из фляжки по сотке боевых, - задумчиво произнёс Илья, - вроде самое время.
- А ты, я гляжу, не сильно напугался?
- Да, не успел... Слушай, Сень, а ведь это был Алёшка Порасюк...
- Хм... Это тот, что в сорок четвёртом на Украине...
- Вижу, вспомнил.
- Это вряд ли, - усмехнулся Павлов, - рука у меня тогда не дрогнула. А веку после этого броска остаётся десять… ну, пятнадцать минут...
- Мог, конечно, и ошибиться, - тряхнул Илья головой, - больше двадцати лет прошло. Но он в памяти у меня ещё с довоенной поры.
- Да, да. Вспомнил. Обида у него на тебя была. Посадил ты его… за три метра ситца...
- Да, не в трёх метрах дело. Вагон он тогда умыкнул. Целый вагон ткани. И, есть вероятность, что не один.
- Это как же такое оказалось возможным? – округлил глаза Семён.
- Этот молодой, но очень не глупый и разбитной деляга, работал на фабрике, после окончания института, заместителем заведующего отделом реализации. Вся продукция, ещё до её выпуска, распределялась по швейным фабрикам и торговым базам. И в принципе, лазеек для воровства там было немного. Но вокруг производства и сбыта наслоилось немыслимое количество всяческой документации. Вот этот бюрократический ком и использовал молодец. Да, как ловко! По документам – вся продукция расходится запланированным путём. Но, вот до Ленинградской фабрики вагон почему-то не дошёл. Что свинтили его через отдел реализации – разобрались кое-как. Но вагон-то ведь так и не нашли... И прямых доказательств, против Порасюка, собрать не удалось. Осудили его не за хищение в крупных размерах, а за халатность, за недосмотр, якобы...
- Ну, тот это полицай, или кто другой, надо Жердеву доложить. Это наш начальник милиции. Тоже, кстати, рыбак и охотник... Ну, и ворон поменьше считать придётся. Не удалось раз – могут и вторично попробовать. Ты, Илюша, дома-то не говори ничего...
- Мог бы и не предупреждать.
Продолжение следует.
И крест свой бережно несу…
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!
Пускай заманит и обманет, -
Не пропадешь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты...
А. БЛОК
Часть первая.
Вендетта.
Илья резко присел за невысокий деревянный забор. На улице, в десяти шагах от них, на выбоине от снаряда, у санитарной машины отвалилось колесо. Автоматчики из двух мотоциклов, сопровождавших машину, кинулись на помощь, засуетились, но сделать было ничего невозможно. Один из мотоциклистов, развернулся и умчался куда-то за помощью.
- Слушай, Семён, - Илья наклонился к самому уху товарища, - у немцев авария. Их там человек семь. Пойдём огородами...
- А чё! В самый раз, как две белые вороны потащимся. Два полицая изучают загроблевские чернозёмы... Нет. Лучше уж пойдём по улице. Не до нас сейчас немчуре...
- У нас аусвайсы сильно липой припахивают. Сказано же – только на крайняк...
Вон сарайчик открытый, - Илья показал рукой в дальний угол двора, - отсидимся там. Через час стемнеет. Тогда можно и огородами.
В густом сумраке сарая пахло навозом и сеном. Скотины не было, никакой.
- Всю живность фрицы вычистили, - Семён смачно плюнул на пол, - не нажрутся никак...
- Ничего, завтра – послезавтра, накормим! Досыта! Как в Тернополе...
- Да, Илюша, был город, а остались развалины да пожарища. Сколько же рук потребуется, чтобы восстановить...
- Восстановим! Вот добьём фрица и восстановим. У нас на Смоленщине разору не меньше... А ты, Семён откуда? Уж, какой раз вместе в разведке, а не знаю из каких ты краёв...
- Да, с Алтая мы. Недалеко от большой сибирской реки Обь с древних лет стоит наше село.
- Надо же у тебя река Обь, а мой городок на реке Вопь...
Неожиданно в проёме двери появилась фигура полицая со шмайсером в руках.
- А, ну! Цыц! Пистолики под порог!
А, ведь не ошибся! Точно землячок! Здорово, Ярцев! Да, не хмурься! Я это, я! Алексей Порасюк, - довольная ухмылка расплылась на круглом лице с маленькими глазками под густыми чёрными бровями. – Ага! Вижу - признал... Вспомнил, как под суд меня определил, пёс легавый?
- Так тебя вроде на Колыму...
- Туда, землячёк, туда! На десять годиков, за три метра ткани с вашего паршивого ХБК. Только разбомбили освободители-то ваш эшелон, а я и ушёл... Ой! Аж в заднице саднит, как охота пришить вас прямо тут. Но если сдам вас в гестапо – мне корысти будет больше, и вы с великими мучениями из этого мира сгинете...
Он шагнул в угол сарая, подобрав пистолеты, и стволом автомата показал на выход. Семён шел следом за Ильёй. У порога он стряхнул в ладонь из рукава нож и, не поворачиваясь, метнул его из-под левой руки в полицая. Тот без звука рухнул на кучу навоза. Через минуту они уже мчались огородами, не оглядываясь, в тени оград и плетней.
Гриня вышел на улицу, посмотреть, что там так долго делает папаня. Уже совсем стемнело, а зажечь керосинку - спички были только у него. Из сарая донёсся стон, а затем слабый голос отца: «Гринька! Бегом за Иваном! Бегом!»
*****
Ей казалось, что она не шла, а скользила, летела над землёй, как Гриновская Фрези над волнами моря. Всё! Всё! Каникулы! Последние каникулы. Ещё год и первый шаг к сцене... От одной мысли об этом всё закружилось, полетело...
Вот он парк замка Фотрингей. Она – гордая Мария Стюарт, с гневом бросает в лицо Елизавете правду о рождении властительницы...
Нет! Нет! Она сыграет это не хуже Ермоловой.... Великий Шиллер написал эту пьесу и эту сцену для неё... Через века... Для неё!
А ещё она непременно сыграет Ассоль... Алые паруса... Благородный капитан Грэй... Неожиданно ощущение радости сменилось тревогой о том, что всё чаще среди старшеклассников стали говорить о грядущей вскоре одиннадцатилетки. При этом ей стало казаться, что улица, как-то «подыгрывает» смене настроения. Она остановилась и огляделась.
Весёлые солнечные зайчики под ногами исчезли. Вместо них на дорожке улеглась, какая-то жутковатая тень. Лида вскинула голову вверх и засмеялась. Просто солнышко спряталось за тучку над башней старой фабрики. Башенные часы показывали полдень.
«Через пятнадцать минут буду дома», - подумала девушка и вдруг почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Осмотревшись, она увидела пожилого мужчину с велосипедом, на противоположной стороне улицы. Он был единственным, среди редких в этот час, прохожих, обратившим на неё внимание. Незнакомец разглядывал её, зло, насупив брови, с перекошенным ртом на крупном, круглом, как блин, лице.
« Я, наверное, слишком легкомысленно себя веду, - подумала будущая десятиклассница, - нехорошо. Надо быть поскромней…». И она пошагала степенно, чуть покачивая своей балеткой со школьными принадлежностями. Беленький сарафанчик делал её похожей на лепесток яблоневого цветка...
Мать встретила, счастливую от предвкушения каникул, дочу у крыльца добротного рубленого дома. Отец построил его за одно лето. Победное лето тысяча девятьсот сорок пятого года. А следующей весной он уже, вместе с молодой женой, посадил в уголке двора две берёзки, и рядом соорудил уютную беседку. Сейчас, подросшие за шестнадцать лет белоствольные красавицы, осеняли благодатной тенью своих зазеленевших ветвей и её, и простенькую деревянную скамеечку с уличной стороны ограды.
- Ну? Отстрадовалась? Свободна? Троек, поди, полная балетка?
- Что ты, мамочка! Какие тройки! У меня и четвёрка-то всего одна... По физике.
- Да, знаю, знаю... И про физика вашего нового знаю, и про то, какой он вредный.... Ну, да Бог с ней, с физикой! В театральный её не сдавать. Ступай, перекуси да сбегай к Холодовым. Татьяна Васильевна просила. В магазине виделись.
Поговаривали, что Алексей Холодов, родной внук того самого московского купца, который в семидесятых годах девятнадцатого века был основателем хлопчатобумажной фабрики. При ней постепенно и выросло поселение. Впервые дни войны Алексей ушёл добровольцем на фронт. Блестящее знание немецкого языка – было почти неминуемым путём в переводчики. Однако штабную жизнь он очень быстро сменил на, полную опасностей и вольностей, непредсказуемость разведки. Демобилизован был, как тогда говорили, вчистую, в конце сорок четвёртого. После контузии удалось вернуть и память, и речь, и слух, а вот зрение часто исчезало почти совсем. Сразу после возвращения с фронта - стал работать учителем истории и немецкого языка в школе. И педагоги, и учащиеся в свободное от уроков время восстанавливали её после, почти полного разрушения отступившей войной. Ярцевы и Холодовы были дружны. Однако, Лида у соседей-учителей в гостях никогда не бывала.
*****
- Проходи, Лидок, проходи, - улыбнулась хозяйка, - выросла у нас по соседству, а никогда не зайдёшь. Хочешь чайку с пряничком? Сама пекла...
- Спасибо, Татьяна Васильевна, я только что из-за стола, - отрицательно покачала головкой гостья.
- Ну, вольному – воля. А у нас проблемка небольшая. Я высоты боюсь, а у Алексея Ивановича опять зрение... Попросил меня почитать ему «Историю государства российского», а она аж на третьей полке. Там у нас всё, что от деда осталось. Он любил собирательство. И эта книжка – прижизненное издание автора. Карамзина Николая Михайловича. Дед родился в тысяча восемьсот восемнадцатом году, и книга тогда же свет увидела. Пойдём, дружок, достанешь... Ты-то высоты не боишься?
- Нет,- засмеялась Лида, - я в лесу приблудила однажды, так забралась на высоченный дуб и с него увидела фабричную башню и рядом трубу. Слезла кое-как, но страшно не было.
Библиотека Холодовых располагалась в большой комнате, служившей одновременно и рабочим кабинетом. Стол, секретер, два стула и кресло – качалка, сделанные, истосковавшимися по домашней работе руками фронтовика, выглядели, как уютный комнатный ансамбль. На большом черном кожаном диване, с круглыми подлокотниками, сидел Алексей Иванович.
- Ну, что остановились, сударыня? - улыбнулся хозяин, определив местоположение гостьи, видимо, по звуку шагов, так-как грустные глаза его смотрели чуть правее девушки. – Присаживайтесь. Сейчас чайку организуем...
- Спасибо. Я из-за стола недавно, - тихо произнесла Лида, смутившись от непривычного обращения к ней на «Вы». – Сколько книг! – восторженно выдохнула она, оглядывая полки от потолка до пола вдоль двух стен.
- Татьяна Васильевна сохранила. Прятала от немцев во время оккупации в подполе под пепелищем соседнего дома...
Между тем, хозяйка внесла в комнату лёгкую деревянную лесенку- стремянку и установила её посреди стеллажа. Книги располагались в два ряда. «История…» находилась во втором, за довольно объёмной книжищей в кожаном переплёте. По центру обложки золотым теснением было крупно написано:
ГАДАНИЯ
И
ПРЕДСКАЗАНИЯ
Ниже – на фоне жёлтой кожи красивой вязью тёмно коричневого оттенка надпись:
«Библиотека купца первой гильдии Ивана Алексеевича Холодова»
- Как интересно! – затаив дыхание произнесла юная исследовательница. – Можно посмотреть? Хоть одним глазком, Татьяна Васильевна!
- Да, можно конечно. Снимай обе...
- Таня! Ты о предании не забыла? – тихо и тревожно спросил Алексей Иванович.
- Это о том, что предсказанная судьба вершится по предсказанию, а не нагаданная по воле Бога? Да, забудь ты об этих суевериях! Каждый человек сам творец своей судьбы...
*****
На первой странице под кожаной обложкой была чёрно-белая гравюра. На ней красавица в красивом царском одеянии, с короной на голове, смотрится в ростовое зеркало. А в отражении чётко повторяется только лицо. Одежда же, вместо царской – монашеская. На обороте страницы такой же вязью, как на обложке старательно выведено:
«Вот в пламень времени печально,
Отброшен твёрдо царский сан,
И сохранив обет молчанья,
В поклоне кротком к небесам
Святая Вера тайны мира
Сокроет, волею Богов,
И тени светлые кумиров,
И тени тёмные врагов
Сольются в сонм поверий древних,
В глухие тайны бытия
Да в чей – то вольный глас напевный,
Народ преданием обаяв…»
- Как интересно! – глаза девушки засияли восторгом. Но, ни чего не понятно... Кто эта Вера? Царица? Монахиня? Она автор этих гаданий?
- Нет, милое дитя, – улыбнулась Татьяна Васильевна, - среди русских цариц, государыни с таким именем не было. И послушница, отражённая в зеркале, просто не могла быть автором этой книги. Христианство отвергает гадания, как бесовские ухищрения. Просто мир полон тайн. И когда они не поддаются разгадкам, вокруг них начинают пчелиным роем виться легенды и сказания, в которых истина может и быть, а может, и нет...
- Гравюра и её стихотворное сопровождение искусно вклеены в книгу значительно позже её издания, - вступил в разговор Алексей Иванович. - С некоторой натяжкой, но всё же, можно эту вклейку принять, как эпиграф к содержанию книги, утверждение веры в гадания. Эта легенда о монахине Вере – Молчальнице закружилась по свету в девятнадцатом столетии.
Связана она с царствующим в начале века российским монархом Александром Первым и его женой Елизаветой Алексеевной. Странная это была парочка. Он – внук Екатерины Великой, образованный, прогрессивно думающий и, как губка впитавший в себя нравы эпохи, взлелеянные его царственной бабушкой.
Она – германская принцесса Луиза Августа, при принятии христианства, получившая имя Елизаветы Алексеевны. Европейская свобода нравов, очаровательная внешность и острый ум. На русском языке научилась говорить за год.
Поженили их в подростковом возрасте, и вначале они были неразлучной парочкой влюблённых. Но чуть повзрослев, государь с головой окунулся в омут любовных приключений. Он почти открыто жил с придворной красавицей Марией Нарышкиной и имел от неё двух дочерей и сына. А вообще известно, что кроме них у Александра было одиннадцать внебрачных детей. При этом в спальне своей законной супруги венценосный муж не появлялся годами.
Красавица – императрица, воспитанная в европейских понятиях либерализма брачных отношений, во всём этом, не видела ни какой трагедии. Она тоже жила своей жизнью. От польского вельможи Адама Чарторыйского, служившего при дворе министром, она родила дочь Марию. От кавалергардского офицера Алексея Охотникова на свет появилась ещё одна наследница монарха – пригожая Елизаветушка. Правда, прожили эти ангелочки не долго. Обе были взяты на небеса через год после рождения. А вот смерть детей не могла не отразиться на матери. Переживания были столь сильными, что здоровье молодой императрицы пошатнулось.
Впрочем, историки точно сказать не могут, что больше повлияло на Елизавету – потеря детей или смерть Алексея от руки убийцы, нанятого братом императора, великим князем Константином. По-видимому, любовь к Охотникову была у ней большой и настоящей. И если первый приступ отчаянья и меланхолии после смерти Марии в 1800 году длился около трёх лет, то потеря второй дочери и любимого человека, оставили неизгладимый след в душе до конца жизни.
Говорят, что ещё во время первой чёрной полосы в своей судьбе, царица пристрастилась к гаданиям. Несколько позже, случилось событие, казалось бы, крайне незначительное, но, как впоследствии оказалось, знаковое в российской истории. Фрейлина Елизаветы - Наталья Плюскова - разбитная, образованная дама, водившая знакомства с Карамзиным, Пушкиным, Жуковским, увидела как-то в руках Василия Андреевича вот эту книгу. В тот же день «Гадания» были в будуаре императрицы. Необходимо отметить, что при дворе, в ближнем кругу обоих супругов, отношения к гаданиям и предсказаниям были не простыми. В 1802 году, некий предсказатель Авель был отправлен Александром в Соловецкий монастырь за то, что предрёк сдачу Москвы врагам и сожжение столицы. Однако, через десять лет белокаменная действительно была отдана французам и сожжена. В результате этих событий царь приказывает освободить предсказателя из Соловков и велит ему прибыть ко двору для беседы.
И вот, в 1813году Авель прибыл в Петербург. Но государя там в ту пору не было. По его поручению, бывший Соловецкий узник, был принят для доверительной беседы князем Александром Николаевичем Голицыным. Странник предрёк судьбу всей династии Романовых до последнего страшного часа семьи Николая второго, поведал о будущем России до восьмисотых годов двадцать первого столетия. От услышанного, у князя перехватило дыхание, и он долго не мог ничего вымолвить. Придя, наконец, в себя, вельможа спросил старца, за что Господь уготовил такую судьбу царствующей семье, стране, и можно ли, что-либо изменить?
В ответ он услышал, что род Романовых пресёкся ещё в царствование Елизаветы Петровны. Тогда, на вопрос царицы о планах на рождение наследника, Екатерина поведала императрице тайну. Оказывается, её муж в течение девяти лет супружества не заглядывает к ней в опочивальню, и она не может, как Матерь божия родить наследника через непорочное зачатие. Государыня намекнула невестке, что зачать можно и не от мужа. И вот, после двух неудачных беременностей, Екатерина, наконец, рождает наследника российского престола. Его отец – Сергей Салтыков. Камергер принцессы. Однако дитя родилось мёртвым. Об этом ещё не знает, измученная родами молодая мать, но об этом уже известно государыне. Решение принимается и исполняется едва ли не мгновенно, с полным использованием вседержавных возможностей. Две неудачные беременности невестки, видимо, озаботили царицу необходимостью подстраховаться от третьей неудачи. И в ту же ночь из крестьянской семьи в ближайшей прибалтийской деревне, забирают новорожденного. Всё население экстренно вывозится на восток Сибири, а деревню стирают с лица земли. Впоследствии финская белокурость юного Павлуши не раз удивляла его мать. Этот цвет волос был не свойственным ни для неё, ни для отца ребёнка.
Рассказав эту историю, Авель напомнил государеву обер-прокурору Святейшего Синода о великой смуте на Руси, в начале семнадцатого века, вызванной ложью Василия Шуйского, породившей бесчисленных Лжедмитриев, и неодолимым желанием подданных, пресечь попытки одурачивания людей. Поэтому ныне царствующая семья, за великую ложь царицы, обречена на небытие, нравственной сущностью России. Кроме того, по его словам, крестьянские войны, неоднократно терзавшие страну, были вызваны жесточайшим угнетением тех, кто кормил и одевал Россию, пренебрежением к их человеческому естеству и достоинству. Именно поэтому, накопившаяся в умах и сердцах злоба, навсегда сметёт с вершин власти само понятие о дворянстве и царе. И впоследствии, народ будет поступать так всегда и со всеми, кто будет относиться к нему неуважительно. Смягчить же участь страны можно послушничеством и покаянием перед богом, ныне царствующей четы.
Беседа велась под запись секретаря князя. Говорят, что по свидетельству писаря, Голицын, отпустив прорицателя, долго прибывал в молчании, а затем, как бы рассуждая сам с собой, произнёс: «Если всё это правда – то кому мы служим?» Неизвестно, сохранился ли этот протокол в архивах до ныне, но Александр-то изучил этот документ основательно. Однако, он никак не отреагировал на прорицания, сомневаясь в их правдивости. И вот Елизавета во время встречи с супругом, рассказывает ему о том, что они с Плюсковой нагадали по этой книге. Нагаданное во многом сходилось с предсказаниями Авеля. Тогда-то, в 1823году, император и отправился к Серафиму Соровскому, а тот подтвердил все пророчества и гадания. С тех пор, венценосную пару стали видеть вместе всё чаще и чаще. Они уединялись от всех и о чём-то подолгу беседовали, как заговорщики. После этого монарх уже открыто стал поговаривать, что собирается сменить царскую мантию на монашеский наряд, ради искупления грехов своих и нравственных ошибок предков.
В 1825 году в Таганроге он, якобы, заболел и умер. Но бытует мнение, что Александр умело, инсценировал свою смерть и ушёл в монахи под именем Фёдора Кузьмича. Елизавета, после коронации Николая Первого, уверовав, что их с супругом заговор развивается по плану, без всяких подозрений, тоже через год после смерти мужа, фиктивно умерла и стала затворницей Сырково – Девичьего монастыря. Она никому никогда не рассказывала о себе, о своих знаниях и называла себя Верой Молчальницей. Умерла она в 1861 году, унеся с собой тайны гаданий и предсказаний.
- Неужели учёные не могут сказать, где здесь правда, где неправда? – горячо вскрикнула Лида, глубоко вздохнув. – А как родственники царя и дворянство могли допустить такую грандиозную аферу, если она была?
- Тайна – она и для учёных тайна, - усмехнулась Татьяна Васильевна, - по крайней мере, пока...
- Возможно, уход царя в монахи, был единственным спасением для Александра, - задумчиво произнёс Алексей Иванович. - На него ведь сановным дворянством готовилось покушение. А заговоры царедворцев – это неминуемый приговор царствующей особе. Уж Александр-то об этом знал получше других... Были и такие, кто на его место предлагал поставить Елизавету. Её родовые корни, по крайней мере, не были крестьянскими. Романовы бы ей этого не простили. Причиной же заговоров, официально, было недовольство политикой царя. Но, кто знает, не стала ли тайна царствующей семьи достоянием высшего дворянства? Во избежание повторения всероссийской смуты, может, решено было, пустить избавление страны от Лжеромановых по другим путям...
- Да, будет уже! – засмеялась Татьяна Васильевна. - Ребёнок на каникулах, а мы опять исторические проблемы на неё загружаем...
- Нет, нет! – замахала руками девушка. – Это всё ужасно интересно... Ну, а мне-то можно погадать?
- Я почти ничего в этих треугольниках, звёздах и других фигурах не понимаю, - нахмурилась хозяйка, открыв книгу. Ты у нас с 1946года? А месяц рождения май? Да. Твоя судьба вот в этой пентаграмме... – неожиданно лицо её побледнело. – Ох! Сколько потерь! Нет... Я ничего не могу. Вот пройдёт приступ у Алексея Ивановича – приходи. Он у нас по этим делам мастер...
*****
- Где трибуна? Где приветственные речи? Разве так встречают отпускников? – шумел Илья Андреевич, широко улыбаясь и отворяя калитку. Где население? Куда все попрятались?
- Да, здесь твои подданные, - смеялась Мария, выходя из беседки, - вот она я, а вон на крылечке ещё одна Ярцева. Весь народ в сборе! Давай, раздевайся, мой руки - да за стол. Какую наливочку на обмывку отпуска доставать? Яблочную, вишнёвую, грушевую?
- Отставить наливочки! – прогремело у калитки, и во двор ввалилась семья сестры Марии. - Отпускников сегодня коньяком обмоем! Привет хозяевам от многодетных Лунёвых!
- Не рано ли возгордились? – засмеялся Илья. – Маловато двоих-то на многодетность.
- Не горюйте! Недолго ждать осталось. Будет и третий...
За столом уже налили по второй, когда хозяйка спохватилась.
- Да, что же это я! Письмо ведь от Павловых пришло!
- Так давай сюда, - потёр руки отпускник. - Вот сейчас и узнаем, чем Сибирь дышит... А чего конверт-то так измяли? На почте либо?
- Да, нет, - махнула рукой Мария, - это авария вышла. Почтальонка мне на улице письмо отдаёт, а тут мужик, какой-то на велосипеде. И прямо в нас. Конверт упал, а он соскочил, поднял, обдул и давай извиняться. Вот и помяли...
- Семён в гости нас зовёт, - задумчиво проговорил Илья, просмотрев письмо, - может и в самом деле...
- Да и поезжайте, - помахала рукой Елена, - Лиду с собой возьмите. Пусть белый свет посмотрит. А то дальше Смоленска и не была нигде. А мы с Дмитрием за домом присмотрим...
- А что, оживилась хозяйка, - они к нам приезжали, а мы хуже что ли?
*****
Лида никогда не думала, как это оказывается захватывающе приятно, смотреть из окна вагона на проплывающую необъятность полей, лесов, ласковую синеву рек, едва заметную суету станций и полустанков... Однако, за этими восторгами, где-то глубоко, в уголке души, прилегло смутное беспокойство. «От чего это? – задумалась девушка. - Ведь всё так хорошо. Каникулы, поездка... Может я просто соскучилась о Шуре и Юре? Ах, какие же они забавные симпатяжки... Нет. Это другое. Ах, да. Гадание... Какие-то потери. А чего я могу потерять? Денег у меня в кошельке три рубля сорок пять копеек. Плохо, конечно, если потеряю... А что ещё? Да нечего вроде больше терять. Нет. Тревожит что-то ещё... Да! Вот! Этот - с велосипедом у фабрики, рассказ матери про почтальонку, конверт и мужика на велосипеде. А ведь вчера на перроне я видела его в толпе у поезда... Почему он кружится возле нас? Что ему надо? Фу! Всё это пустые совпадения. Надо поменьше читать про мисс Марпл...»
Сквозь подступающую дрёму она слышала, как отец с матерью собираются попить чаю, как они решили не тревожить её – пусть, мол, поспит, потому, как устала, наверное, за двое суток день и ночь, смотреть в окошко...
Разбудил её голос проводницы, заглянувшей в купе.
- Подъезжаем, товарищи пассажиры! Встаём, умываемся, сдаём постели. Будьте внимательны! Ничего не забывайте, ничего не оставляйте...
За окном уже покачивался новый день. К вагонному тамбуру потянулись пассажиры с чемоданами и сумками. Поезд всё замедлял и замедлял ход и, наконец, остановился. На перроне из громкоговорителя доносился голос диктора: « Внимание, товарищи пассажиры! На первый путь прибыл скорый поезд Москва – Барнаул»... Диктор говорила что-то ещё, но отец, радостно улыбаясь, стал показывать пальцем в окно.
- Смотрите, смотрите! – басил он. – Видите - вон здоровенный мужик с парнем у входа в вокзал. Это же Семён со своим Женькой. Вырос – то, как парнишка! Не узнать!
Наконец-то под ногами твёрдая земля! Кажется, что она тоже покачивается, как вагон... Мужчины долго хлопали друг друга по плечам, смеялись, шутили...
- Ну, я так понимаю, пора с автобусом сближаться, - проговорил, наконец, отец.
- Неправильно понимаешь, Илюшенька! - весело замотал головой Семён. – Совсем неправильно! Фронтовых друзей встречают не автобусом... А ну, разобрали вещички и марш за мной!
Проведя гостей через вокзал, он остановился у белой красавицы - «Волги» с блестящим оленем в неудержимом прыжке, на капоте.
- Откуда такая красота? – изумился гость. В лотерею выиграл?
- Да нет, - засмеялся Павлов, - какая лотерея! Я работаю на ней. Вожу первого секретаря райкома. Он мне и подсказал, как встретить фронтового друга...
Машина, мягко покачиваясь, неслась между полями пшеницы с пятнами берёзовых колков. Мужики говорили о войне, о Сталине, о Хрущёве, Мария Кузьминична подрёмывала, откинув назад голову.
- А ты здорово подрос, - улыбнулась Лида соседу. – Вы были у нас девять лет назад. Ты тогда ростом был меньше меня.
- Ты тоже времени не теряла,- глянул на неё Женя, - вон какая стала...
- Какая?
- Совсем взрослая.
- А твоя соседка, Люська, кажется? Помнишь, ты про неё рассказывал, всё ещё гоняет с вами футбол?
- Нет. Мы с ребятами сейчас в волейбол играем. На стадионе прошлый год сделали новую площадку. Там взрослые мужики на выбивание играют. Ну, если проиграет команда, то на следующую игру только в последнюю очередь. Вчера мы три команды выставили... А Люська... Она начиталась про Блада. Рисует картины. Море, парусники. Их даже в Барнауле в художественном салоне выставляли.
- А ты, куда после школы собираешься?
- В мореходку хочу.
- Тоже про пиратов начитался?
- Да, читал я, конечно, и Сабатини, и Стивенсона, и Джека Лондона... Но не в этом дело. Море – это не просто. Хочу себя испытать... Ну, и мир посмотреть...
- Кажется, детство незаметно от нас ушло, - тихо, почти шёпотом произнесла Лида.
*****
Они сидели в тенистой аллее на скамейке. Уходящее за горизонт солнце, хоть уже и не сильно, но ещё палило.
- Через пять минут тележку с мороженым закатят в магазин и дверь закроют на замок, - глядя на часы, изрёк Валерка.
- Нашего Юрика только за старостью посылать, - усмехнулся Вовка. - До ста лет молодым будешь.
- Он сейчас где-нибудь, попутно любуется закатом, потом будет вспоминать, зачем пошёл...
- Да, будет вам, остряки! – Антон кивнул головой в сторону входной вертушки. – Вот он. Живой и здоровый. Только без мороженного. Зато с какой-то красивой девчонкой...
- Знакомьтесь, ребятушки! – довольная улыбка на Юркиной физиономии говорила, как минимум, о лотерейном выигрыше. – Это Лида. Она с родителями в гостях у Павловых...
- А Женька-то где? – округлил глаза Антон?
- Они с Люськой тележку с мороженным в магазин помогают закатывать.
- А мороженное где?
- Так сейчас они его и притащат...
Когда подоспело мороженное, Валерка взахлёб рассказывал новой знакомой о местных достопримечательностях.
- Вот эти два дома – здесь с восемнадцатого века. В одном жил Днепров – управляющий заводом, а в другом купец первой гильдии Стругин...
- И он построил тот самый завод? – улыбнулась Лида?
- Нет. Он питейные строил, а завод этот демидовский...
- Ты чего повторяешь россказни старушек? – нахмурился Антон. – Елизавета ещё в 1745 году отобрала у этих удальцов с очень длинными загребущими руками все заводы. А наш - возвели в 1763 году по указу царицы. Казённый он был, то есть значился за государевой казной ...
- Надо же! А в книгах сказано, что она была злющая презлющая старуха, - задумчиво произнёс Вовка, - племянника своего Петра за человека не считала... А гляди ж ты, заводы строила...
- Эта бабулька повоевать любила, - усмехнулся Антон, - а на войну денежки нужны. Вот и приходилось стараться. Завод-то сереброплавильный...
- Всё побольше захватить хотела, - презрительно скривился Юрка.
- Так для России старалась, для нас, - легонько постучал Антон по Юркиному лбу, - не пропивала, не раздавала. Всё при деле...
- За всё кровью русской заплачено, - глядя куда-то вдаль, как бы для себя, прошептала Люська.
- Хватит вам про старину, - поднялся Валерка, - слышите? Оркестр играет. Танцы начались.
Танцплощадка с деревянным полом, огороженная невысоким заборчиком и окружённая густыми зарослями клёнов и акаций, оказалась недалеко. На маленькой сценке – в одном углу сидело несколько музыкантов местного духового оркестра, а в другом – проигрыватель, усилитель, и динамик из кинотеатра. Руководил этим хозяйством Коля - штатный работник Дома культуры, по совмещению, выступавший иногда исполнителем под гитару.
Объявили белый танец. Лида хотела пригласить Антона, но не успела. Внимание её привлёк высокий худощавый парень в красивом синем костюме, белой рубашке с голубеньким шнурочком, повязанным вместо галстука.
- Эй, белобрысая! – он вытянул руку в её сторону и пошевелил пальцем. - Пригласи!
Круглолицый рыжий паренёк, что-то прошептал ему на ухо, и голубенький шнурочек, резко повернулся на девяносто градусов. Теперь рука его оказалась направленной на девчонку, уже пригласившую парня. Оттолкнув его плечом, худощавый опустил свои руки на девичью талию.
- Чего лапаешь! – тихо произнесла девушка, вырываясь. – Отпусти! – уже громко крикнула она.
- Чего скотинишь?- Антон взял его за руку и развернул к себе. - Не лезь к девчонке!
- Не понял! – взвизгнул синий костюмчик. – Кто-то захотел повторить подвиг Александра Матросова? А ну! Давай выйдем...
- Напрасно старушка ждёт сына домой, - замурлыкал рыжий, оказавшись у правой руки заступника.
- Они же его сейчас изобьют, - с тревогой посмотрела Лида на Вовку и Валерку.
- Не горюй, - нагнулся к её уху Юрка, - Тошик левой - шесть раз двухпудовку выжимает, а правой десять.
В это время, Антон резко двинул, согнутой в локте правой рукой, в живот рыжему. В тоже мгновение, подняв над головой худощавого, повернулся с ним пару раз вокруг своей оси.
- Можешь не трудиться выходить! – смеясь, крикнул он. – Счастливого приземления! – и выбросил своего противника за ограду. Хруст кустов и топот убегающих ног вызвал взрыв смеха над притихшей танцплощадкой.
*****
Огромная июньская луна скользила по безоблачному небу, освещая призрачным светом, уставший от дневной суеты, мир. Они шли, взявшись за руки, по дороге вдоль пруда.
- Скажи, Антон, а этот парень, которого ты с танцплощадки... Он кто?
- Да, никто. Приезжает из Барнаула к Рыжему. Погостить. Ну, и показать, нам – деревенской копоти, городской лоск.
- А чего такое прошептал ему Рыжий на ухо, что он так резко изменил свои намерения?
- Понятно чего, - усмехнулся Антон, - ты же в гостях у Павловых. А с дядей Семёном лучше не скандалить.
Года два назад, он купил себе «Ковровец» Но подружиться с ним не смог. Уедет куда-нибудь на нём, а назад катит его в руках. То двигатель заклинит, то ещё что-то случится. Может, дядька просто тяжеловат, оказался для такой машинки... Ну, в общем, однажды, сбросил он её в сердцах с обрыва в речку. И ушёл домой пешком. А Рыжий со своими братьями, мотоцикл нашли, отремонтировали, и стали гонять на нём по селу ночами, отвернув от двигателя глушители. Жуткий рёв, напоминающий стрельбу из автоматической пушки, покоя не давал ни кому. Фёдор Иванович – участковый наш – к Павлову с претензиями. На нём агрегат-то числится.
Ну, дядя Семён пацанов предупредил, что ещё раз без глушаков выскочат на улицу – будут разборки. Но ребяткам неймётся. Тогда он подкараулил их на мосту через Фунтовку. Там у нас собирается молодёжь после танцев. Взял мотик и бросил в воду через перила, как детский велосипед. А речка там глубокая и илистая. И как парни не старались, как не ныряли - ничего не нашли. С тех пор, не только они, но и другие наши ухарики, относятся к Семёну с острасткой.
- Так ты сегодня повторил подвиг дяди Семёна,- смеялась Лида, - р-р-раз и за перила...
- Да, подвиги – их там, на войне мужички совершали. А здесь – баловство...
Они подошли к небольшой плотине, водосток которой уходил под мрачное двухэтажное здание из серого кирпича.
- Это и есть завод, построенный царицей?
- Его остатки, - усмехнулся Антон, - часть корпуса дробильного цеха. Сейчас здесь мельница. Говорят, по ночам, вокруг неё похаживают приведения. Души погибших на заводе, вольнонаёмных и каторжников.
- Так тут были каторжане? А где их содержали?
- Между Фунтовкой и прудом была крепость. Там они и обитали.
В это время со стороны мельницы дунул ветерок. Пахнуло затхлой мельничной пылью и чем-то ещё – неведомым. Из-под крыши по стене стало спускаться серое бесформенное пятно.
- Смотри, Антош, вон оно – приведение, - прошептала Лида, прижавшись к парню.
- Может и приведение, а может просто пыль ветерком сдуло, - тихо, почти шёпотом произнёс Антон в самое ухо девушки. Она щекотливо повернула голову, их губы оказались друг против друга и соприкоснулись в невольном поцелуе. Потом он поцеловал её ещё и ещё, пока она не отпрянула.
- Мы с ума сошли, - ужаснулась девушка, - первый вечер вместе и целуемся...
Всю дорогу до дома Павловых они шли, крепко держась за руки, и молчали. Буря, извержение вулкана, океанский шторм – всё было ничто по сравнению с тем, что творилось в их душах. Из этого вихря чувств и желаний выходить, просто не было сил. Хотелось идти, вот так, взявшись за руки, всегда, в бесконечную даль жизни...
Во дворе, из темноты беседки, её окликнул Евгений.
- Подожди. Вместе ушли – вместе зайдём. Так всем будет спокойней...
*****
Лёгкая утренняя свежесть, зеркальная гладь пруда, пушистая дымка тумана – всё бодрило, радовало и наполняло грудь нежным покоем.
- Слушай, Сёма, а чего мы здесь почти у самого берега и на лодке?
- А вот хоть верь, хоть не верь, а с берега не клюёт.
- Так в броднях же можно...
- А можешь, Илюшенька, попробовать. Бродни вон – в носовом ящике. Только глубина здесь, в пяти метрах от берега, как минимум, метров пятнадцать, а может и больше.
- Да, место здесь презнатнейшее. И часа не сидим, а по полведра у каждого. Вот выйду на пенсию, на целое лето приезжать буду. Может, внучат вместе нянчить будем. Вон цыплятки-то наши чуть не до утра вместе гуляют...
- Это они из дому выходят вместе, и в дом возвращаются вместе. А гуляют они поврозь. Женька от Люськи с малых лет не отходит. Думаю, что и не отойдёт. Да, и правильно. Девчонка неизбалованна. Отец с фронта пришёл, вроде бравым парнем, а потом старые раны начали донимать. И доняли. В десять лет осталась наша Люська без отца. После седьмого класса пошла на наш ремзавод. Токарить выучилась. Учится в вечерней школе.
- Так, а Лидушка-то моя, с кем же гуляет по ночам?
- Судя по следам ботинок у калитки, с Антоном Вороновым.
- Это кто же такой?
- Да не беспокойся. Парень - надёжный. Отец у него вернулся ещё до Победы. Списали по ранению. Понятно, что на работе меньше, чем по госпиталям, да больницам. Ну, Антошка, тоже с мальства на ремзаводе. А когда повзрослел - полгода в учениках у кузнеца проработал, а теперь кузнечит самостоятельно. Учитель его на пенсию ушёл. Мужики на парня не нахвалятся. Говорят, нет такой работы, которую бы он не смог сделать. Через пол годика – в армию...
Неожиданно Илья почувствовал на себе чужой взгляд. Эта способность – чувствовать на себе чужие взгляды – развилась у него ещё в начале войны, под Сталинградом. Свист снайперских пуль приучил. Он поднял голову и увидел на краю берегового обрыва фигуру. Было в ней что-то до того знакомое, что кольнуло под ложечкой. В тоже, мгновение, увидев, что его заметили, незнакомец размахнулся и что-то бросил в их сторону. Перелетев через лодку, предмет плюхнулся в воду в полутора метрах от борта. Почти сразу, взметнулся столбом воды взрыв. Ошарашенные рыбаки расстелились на дне лодки...
*****
Спать мешали. И перестук вагонных колёс, и чьё-то постоянное покашливание в соседнем купе, и храп на соседней полке и вообще - всё!
В конце концов, он понял, что не спит, совсем не от дорожных неудобств. Покоя не давал досадный промах на берегу.
«Ну, почему, - думал Иван, - всегда всё, получается, по мелочам, и почему всегда не везёт в серьёзных делах? И наступит ли когда-либо конец этой бешеной погони за счастьем. Счастьем увидеть смерть своего врага...»
Он повернулся на спину и прикрыл глаза. Нет. Всё это началось далеко не вчера, а ещё тогда – в сорок четвёртом в Загробле. В сарае Алексея.
Брат лежал тихо – без стонов. Дыхание было слабым, но ровным. Иван потянулся к ножу, торчащему затёртой рукояткой из груди.
- Не тронь, - тихо и спокойно промолвил умирающий, - выдернешь – не успею договорить. Тот, что поменьше - из Смоленщины. Это он меня определил на Колыму. А здоровенный из Сибири. Ножичек-то в груди – его. Если кого из них не порешит война – разберись. Гриньку береги. Он последний в нашей ветви рода. Сегодня же уходите за линию фронта, в Смоленск. Там среди торговых найдёшь Елену Красовскую. Скажешь, что я жив, отбываю срок, и передаю ей привет. Пусть поможет с документами, ну, и вообще. Отказать тебе она не посмеет. Мы с ней крепко повязаны. За сараем яма. Я не успел докопать. Ещё лопатный штык и наткнёшься на сундучок. Там запасные документы, золото и камни. Вам с Гринькой хватит надолго. На всю жизнь. Елена поможет со сбытом. За немцами не вяжись. Они всё просрали. Им конец. – Алексей закрыл глаза, судорожно вздохнул и умер.
«Нет. Началось всё не в Загробле, а в тридцатом. Тогда, ночью, после дня рождения матери, он поднялся с постели и прошёл на кухню попить. Взрослые всё ещё были в зале. Мать и Лидия Александровна сидели в дальнем углу на диване и говорили о чём-то совсем не слышно. Отец с Константином Александровичем – за столом».
- Ну, скажи, князь, - задумчиво говорил отец, - как? Как это всё объяснить? Сто тридцать кораблей русского славного флота, на них огромная армия – более ста пятидесяти тысяч. Почти столько же осталось на берегу. Вооружение, боеприпасы – всё при них. Умные, толковые кадровые офицеры – цвет дворянства... И бегут! Да, такой армией князь Кутузов почти миллионное войско Бонапарта по ветру развеял. Войско, поставившее на колени полмира. А эти... Кто они - победители? А быдло сермяжное! Мужики от сохи да пьянь городская! От них или от кого ещё бежали? Почему?
- В этом мире, во всём есть своя логика, Пётр, - с усмешкой отвечал отцу Голицин. - Вот только постичь её могут далеко не все и не всегда. Ты ведь знаешь, как возникает молния. Накапливаются две энергии - на земле и в воздухе. Они противоположны по значению. И когда этих энергий накапливается много – возникает разряд. Кто в состоянии его остановить? А вслед за молнией следуют раскаты грома. Они – результат того, что уже случилось, и заглушить их бессильны как люди, так и сама природа.
В человеческом обществе тоже накапливается две разные энергии. На одном конце огромные богатства и вседозволенность, на другом – бедность и бесправие. И почти всегда проводниками между этими энергиями становятся ложь, пренебрежение к бедности, жестокость. В нашем царстве – государстве всегда народ считался рабочей скотиной и не более. Но со времён Годунова и Шуйского на Русь, из государевых врат, стало выливаться немыслимое количество неправды. Всякой. Грубой и изощренной, мелкой и необъятной – ужасной по содержанию. И мы стали страной страшных смут. Нас пытаются остановить декабристы: не так, мол, кое-что в нашем государстве. А мы их на глаголь, в Сибирь... В девятнадцатом веке писатели нас настойчиво предупреждают, что не может быть мира между мужиком с умирающим от голода или болезни ребёнком и пьяной дурью богатеев на волжском роскошном пароходе. Не могут сосуществовать бедность рабочей лачуги, копеечные зарплаты и великолепные поместья, хозяева, которых в один вечер просаживают в «Яре» три тысячи рублей. А мы их под расстрел, на каторгу, в солдаты... По русской пословице – рыба с головы гниёт. А голова наша – государев двор – всегда жил тайнами и интригами. Были среди них и такие, что приводили наших монархов, кого в монастырь, кого к отречению. А в стране – воровство, неуправляемость, бестолковщина. Понятно - ком бедности и блестящий шар богатства выросли до таких размеров, что разряд между ними стал неотвратимым. А ноябрь девятнадцатого года в Крыму – это уже только раскаты грома, сверкнувшей молнии, которая сожгла Российскую империю.
- Ты, князь, стал говорить, как большевик. Но глянь вокруг. Нас сметают метлой. Вот мы с тобой. Им служим, а ведь и нас сметут... Мы оказались и против своих и против них...
- У большевиков я воевал против поляков. По своим, князь Голицин не сделал ни одного выстрела. А вот красных-то он порубил! И в Донских степях, поручиком, и под Одессой, и под Киевом - штабс-капитаном Добровольческой армии ... И хотя была война, и сражался я с вооружёнными людьми, но они были моими соотечественниками и хотели только одного. Чтобы в них признали людей. И перед ними вина моя очевидна. Таких много. Большинство. А тут, в двадцать восьмом году - приказ господина Врангеля. С неприятным запашком.
«Час падения Советской власти недалёк…»
- Почему неприятным? – усмехнулся отец. – Труп врага всегда приятно пахнет.
- Вот потому нас и метут...
- Надо было тогда в девятнадцатом уходить со всеми. Здесь мы, как были врагами, так и останемся.
- А там? Кем бы мы стали там? Не врагами, не друзьями... Так. Придорожной пылью, мусором, занесённым чужим ветром. Лучше уж на Родине умереть врагом, чем мусором на чужбине...
Этот разговор, подслушанный из кухни, ошеломил тогда пятнадцатилетнего подростка. Оказывается Константин Александрович, близкий друг отца, князь и белый офицер... А отец! Он говорил с ним на равных. И он из дворян... А власть Советов для него враг... Но враги отца – враги его детей. И почему отец с матерью всё это время лгут им с Алёшкой?
Менее, чем через месяц, морозным январским утром 1931 года прибежала Лидия Александровна. Вся в слезах.
- Костю арестовали сегодня ночью, - всхлипывала она, - уезжайте. Они и до Петра доберутся.
После её ухода, родители, уже не прячась от детей, присели на диване.
- Мне уезжать нельзя, - задумчиво сказал отец. Мы с Костей были близкими друзьями. Если я убегу – значит, я враг. Стало быть, и Костя тоже.
- Зачем он тебе, этот князь? У нас дети. Надо бежать из Киева . Куда возможно...
- Перестань, Анна! Он в девятнадцатом спас мне жизнь, а я, спасая свою шкуру, подставлю его под расстрел. Да. Я служу этим мерзавцам, но от этого я не перестал быть не дворянином, не офицером. А вот ты с мальчишками, сегодня же отправишься в Тернополь. Там твоя престарелая тётушка. Она давно говорит, что уже не управляется с хозяйством. Вы там будете кстати.
*****
Отца расстреляли весной. Что стало с Голициным ? А бог его знает. По одним слухам, он бежал из-под самого расстрела. По другим – расстрелян, вместе с другими бывшими офицерами.
В Тернополе мать вышла замуж за престарелого вдовца - заведующего магазином. Вся семья стала носить его фамилию.
Поезд, остановился на каком-то полустанке. Два милиционера провели под руки молодого паренька. Сразу припомнилось, как вели за драку его. Было обидно. Ведь начинал не он. Всё тогда случилось очень быстро. Городской парк, вечер, они с Марией на дорожке, ведущей к аттракционам. Сразу понял, что двое верзил, лениво шаркающих туфлями навстречу, не свернут. Сунул руку в карман и надел на кисть кастет. Да. Один попытался оттолкнуть его, другой схватил за руку девушку. Удар кастетом, именно в висок, получился случайно. Хотел по челюсти, но парень решил увернуться боксёрским нырком. И вот он уже лежит на дорожке с чуть подрагивающими коленями...
Решение суда было кратким. Два года лишения свободы за убийство по неосторожности при превышении необходимой обороны. Нет. Он ни о чём не жалел. Убитый оказался каменщиком какой-то строительной артели. Быдлом. Собаке – собачья смерть. Туда ему и дорога...
«Наверное, и обо мне, тогда в сорок первом сказали бы то же самое, - подумал он с тоской, - не случись чуда...»
Он прикрыл глаза, и жуткая картина его пребывания рядом с собственной смертью снова пронизала колючим холодом всё его тело. Да. Это был конец августа. Еврейские погромы в Тернополе утихали. Он уже почти перестал бояться за себя и свою Марию. Но, скорей всего, кто-то из соседей, донёс о её еврейском происхождении. И вот они оба с женой, ещё одной еврейкой, двумя девчонками – подростками стоят на краю ямы и через минуту – другую всё.... Всё кончится. Его уже не будет. Нет! Этого допустить нельзя! Что угодно! Что угодно...
- Господин офицер! – упал он на колени перед осматривающим яму немцем. – Господин офицер! Я же не еврей. Не убивайте! Моего отца расстреляли большевики. А меня за что! Не убивайте! Я отслужу! Я готов на всё!
- Тебя как звать?- на чистом русском языке спросил его немец.
- Иваном, господин офицер, - с надеждой прохрипел он, - Иван я...
- Все что ли русские Иваны? – засмеялся немец. Встань. На всё готов, говоришь? – он снова засмеялся и что-то сказал стоящему рядом солдату. Тот кинулся к легковушке, на которой приехал его начальник, и принёс наган.
- Если ты на всё готов, Иван, расстреляй их всех из этого нагана, покажи доблесть русского оружия.
Остальное помнилось плохо. Выстрелов он не слышал. Просто в руке вздрагивала маленькая машинка для убийства, а следом, вместо человека, оказывалась пустота. Мария стояла на краю ямы последней. Неожиданно она повернулась к нему лицом и на него глянули её глаза, полные ужаса и презрения. Нет. Рука не дрогнула. Или... Или вместо него тоже останется пустота. Он приставил ствол оружия ко лбу жены и нажал курок....
Поезд снова остановился, на каком-то разъезде, и в наступившей тишине он отчётливо услышал скрип собственных зубов. По обеим щекам текли крупные слёзы...
«Да! Это было непросто! Это больно, даже сейчас! Но ведь я сумел! Сумел! Выскочил живым из этого смертельного ужаса…».
*****
Илья осторожно приподнялся, огляделся и сел. Лодку почти выбросило на берег. В голове стоял гул. Из уха просачивались капли крови.
- Вставай, – оглядел он друга. - Чего разлёгся. Артподготовка окончена.
- Похоже на РГД. Интересно, это кто же нас так не любит?
- Плесни-ка нам из фляжки по сотке боевых, - задумчиво произнёс Илья, - вроде самое время.
- А ты, я гляжу, не сильно напугался?
- Да, не успел... Слушай, Сень, а ведь это был Алёшка Порасюк...
- Хм... Это тот, что в сорок четвёртом на Украине...
- Вижу, вспомнил.
- Это вряд ли, - усмехнулся Павлов, - рука у меня тогда не дрогнула. А веку после этого броска остаётся десять… ну, пятнадцать минут...
- Мог, конечно, и ошибиться, - тряхнул Илья головой, - больше двадцати лет прошло. Но он в памяти у меня ещё с довоенной поры.
- Да, да. Вспомнил. Обида у него на тебя была. Посадил ты его… за три метра ситца...
- Да, не в трёх метрах дело. Вагон он тогда умыкнул. Целый вагон ткани. И, есть вероятность, что не один.
- Это как же такое оказалось возможным? – округлил глаза Семён.
- Этот молодой, но очень не глупый и разбитной деляга, работал на фабрике, после окончания института, заместителем заведующего отделом реализации. Вся продукция, ещё до её выпуска, распределялась по швейным фабрикам и торговым базам. И в принципе, лазеек для воровства там было немного. Но вокруг производства и сбыта наслоилось немыслимое количество всяческой документации. Вот этот бюрократический ком и использовал молодец. Да, как ловко! По документам – вся продукция расходится запланированным путём. Но, вот до Ленинградской фабрики вагон почему-то не дошёл. Что свинтили его через отдел реализации – разобрались кое-как. Но вагон-то ведь так и не нашли... И прямых доказательств, против Порасюка, собрать не удалось. Осудили его не за хищение в крупных размерах, а за халатность, за недосмотр, якобы...
- Ну, тот это полицай, или кто другой, надо Жердеву доложить. Это наш начальник милиции. Тоже, кстати, рыбак и охотник... Ну, и ворон поменьше считать придётся. Не удалось раз – могут и вторично попробовать. Ты, Илюша, дома-то не говори ничего...
- Мог бы и не предупреждать.
Продолжение следует.
