Море давно уже перестало удивлять нас своей
мощью. Оно будто состарилось и впало в старче-
ский маразм. Набеги волн всё чаще напоминали
последние вздохи умирающего сумасшедшего. Я
вслушивалась в их тревожное шипение и с тру-
дом сдерживала слёзы. Море умирало.
Я ощущала боль каждой ракушки на дне этой
бескрайне нелепой лужи посреди огромного ма-
терика, и сердце моё сжималось от боли и досады.
А ведь ещё вчера здесь, на этом самом месте, море
танцевало безумную самбу, веселилось от души,
пело песни и дышало всеми своими лёгкими.
Взглядом я пыталась нащупать дно. Глинистое и
до смешного скользкое дно. Но его не было. В по-
следние минуты жизни море искало утешения у
отдыхающих, беспечно прогуливающихся вдоль
линии прибоя. Оно хватало их за ноги, жалобно
шипя и извиваясь в мучительных конвульсиях.
Но никто не обращал внимания. Внешне вода вы-
глядела совершенно обыкновенно, и поводов для
паники ни у кого не наблюдалось.
Но я знала правду. Уже три часа я сидела на
пирсе, свесив ноги навстречу умирающему морю.
Эти три часа я умирала вместе с ним. Сердце
стучало уже не так ритмично. Дыхание всё чаще
прерывалось. Мы сроднились в этой безумной
агонии всемирной печали и трёхмерного одино-
чества. Мы понимали друг друга, и от этого ды-
шалось немного свободнее.
А ведь ещё вчера я жила и пела вместе с ним.
В моих глазах плясали отражения тысяч лун. Я
была одной из них. Серебряная луна в момент
своего очередного рождения. И голос мой звучал
подобно струящемуся свету. Из самого сердца.
Ещё вчера не было ночи. Не было боли. Вчера и
сегодня. Две отдельно прожитые вечности... А
ещё… Не было страха. Но зачем об этом? Море
умирало. Я слышала жалобную песню обитате-
лей морских глубин. Это был реквием. Возмож-
но, Моцарт. Я плакала, смешивая слёзы с солёной
горечью обречённой воды.
Тысячи голодных чаек клевали его глаза. Чайки
были заодно с миром. Они устраивали дикие ор-
гии на его уставших морщинистых веках. Море
щурилось. Оно прощало их. Каждую секунду оно
прощало своих мучителей и даже иногда улыба-
лось. А я не понимала такой отрешённости. Зли-
лась и впадала в истерику. Рыдала у него на руках
и умоляла проявить хоть немного жесткости. Но
море устало за тысячу лет показывать характер.
Оно ласково шептало мне слова утешения. Уве-
ряло, что всё идёт своим чередом и такова жизнь.
Что чайки так же нуждаются в его глазах, как я –
в свете потухающих лун. А я понимала, что уми-
раю вместе с ним, что мои собственные чайки с
нескрываемым интересом вглядываются в мои
всё ещё широко открытые глаза и ждут момен-
та, когда в них погаснет отражение лун. И страх
сковывал мои движения. Он впивался длинными
скользкими пальцами в горло и вполсилы душил
в изысканном стиле маньяка-эстета.
А люди равнодушно проходили мимо, и даже
собаки с их чувствительностью к человеческой
слабости спешили по своим собачьим делам, едва
проявляя интерес беспрерывным вилянием хво-
стов.
И я поверила в неизбежное. Вдохнув полную
грудь солёного жизненного потока, я смирилась
с отторжением. Бежать было некуда. Всё шло сво-
им чередом. Ещё вчера я смеялась, купаясь в мел-
ких радостях мира, упиваясь улыбками мимолёт-
ных прохожих и танцуя самбу на берегу жизни.
Ещё вчера был день. И он был наполнен смыслом.
И жизнь была другая – новая и совершенно не
похожая на правду. Движения – плавные, слова –
тихие, взгляды – влюблённые…
А сегодня я умирала на берегу уничтоженного
моря. Обитатели моей души пели реквием. Ско-
рее всего, Бетховен. И движения мои стали рез-
кими, слова всё чаще срывались на крик, а взгляд
все чаще устремлялся в небо.
Я поверила в неизбежное. Закрыв глаза и про-
тянув руки в надежде на снисходительные объ-
ятья мира, я сделала первый шаг. И только вол-
ны ответили мне взаимностью. Море поглотило
меня. Приняло жертву и исцелилось. Зашипело и
с не свойственным инвалидам неистовством бро-
силось на ничего не подозревавших людей. Даже
собаки разбегались в разные стороны, едва успев
поджать хвосты.
А я плавно опускалась на глинистое и до смеш-
ного скользкое дно. Обитатели морских глубин
пели мне колыбельную. Я ожидала завтрашне-
го дня. Когда волны вынесут меня на берег, ког-
да возобновятся безумные танцы, и тысячи лун
снова отразятся в моих широко раскрытых гла-
зах. Когда я буду рождена струящимся светом. Из
самого сердца. На берегу самого-самого живого
моря…
мощью. Оно будто состарилось и впало в старче-
ский маразм. Набеги волн всё чаще напоминали
последние вздохи умирающего сумасшедшего. Я
вслушивалась в их тревожное шипение и с тру-
дом сдерживала слёзы. Море умирало.
Я ощущала боль каждой ракушки на дне этой
бескрайне нелепой лужи посреди огромного ма-
терика, и сердце моё сжималось от боли и досады.
А ведь ещё вчера здесь, на этом самом месте, море
танцевало безумную самбу, веселилось от души,
пело песни и дышало всеми своими лёгкими.
Взглядом я пыталась нащупать дно. Глинистое и
до смешного скользкое дно. Но его не было. В по-
следние минуты жизни море искало утешения у
отдыхающих, беспечно прогуливающихся вдоль
линии прибоя. Оно хватало их за ноги, жалобно
шипя и извиваясь в мучительных конвульсиях.
Но никто не обращал внимания. Внешне вода вы-
глядела совершенно обыкновенно, и поводов для
паники ни у кого не наблюдалось.
Но я знала правду. Уже три часа я сидела на
пирсе, свесив ноги навстречу умирающему морю.
Эти три часа я умирала вместе с ним. Сердце
стучало уже не так ритмично. Дыхание всё чаще
прерывалось. Мы сроднились в этой безумной
агонии всемирной печали и трёхмерного одино-
чества. Мы понимали друг друга, и от этого ды-
шалось немного свободнее.
А ведь ещё вчера я жила и пела вместе с ним.
В моих глазах плясали отражения тысяч лун. Я
была одной из них. Серебряная луна в момент
своего очередного рождения. И голос мой звучал
подобно струящемуся свету. Из самого сердца.
Ещё вчера не было ночи. Не было боли. Вчера и
сегодня. Две отдельно прожитые вечности... А
ещё… Не было страха. Но зачем об этом? Море
умирало. Я слышала жалобную песню обитате-
лей морских глубин. Это был реквием. Возмож-
но, Моцарт. Я плакала, смешивая слёзы с солёной
горечью обречённой воды.
Тысячи голодных чаек клевали его глаза. Чайки
были заодно с миром. Они устраивали дикие ор-
гии на его уставших морщинистых веках. Море
щурилось. Оно прощало их. Каждую секунду оно
прощало своих мучителей и даже иногда улыба-
лось. А я не понимала такой отрешённости. Зли-
лась и впадала в истерику. Рыдала у него на руках
и умоляла проявить хоть немного жесткости. Но
море устало за тысячу лет показывать характер.
Оно ласково шептало мне слова утешения. Уве-
ряло, что всё идёт своим чередом и такова жизнь.
Что чайки так же нуждаются в его глазах, как я –
в свете потухающих лун. А я понимала, что уми-
раю вместе с ним, что мои собственные чайки с
нескрываемым интересом вглядываются в мои
всё ещё широко открытые глаза и ждут момен-
та, когда в них погаснет отражение лун. И страх
сковывал мои движения. Он впивался длинными
скользкими пальцами в горло и вполсилы душил
в изысканном стиле маньяка-эстета.
А люди равнодушно проходили мимо, и даже
собаки с их чувствительностью к человеческой
слабости спешили по своим собачьим делам, едва
проявляя интерес беспрерывным вилянием хво-
стов.
И я поверила в неизбежное. Вдохнув полную
грудь солёного жизненного потока, я смирилась
с отторжением. Бежать было некуда. Всё шло сво-
им чередом. Ещё вчера я смеялась, купаясь в мел-
ких радостях мира, упиваясь улыбками мимолёт-
ных прохожих и танцуя самбу на берегу жизни.
Ещё вчера был день. И он был наполнен смыслом.
И жизнь была другая – новая и совершенно не
похожая на правду. Движения – плавные, слова –
тихие, взгляды – влюблённые…
А сегодня я умирала на берегу уничтоженного
моря. Обитатели моей души пели реквием. Ско-
рее всего, Бетховен. И движения мои стали рез-
кими, слова всё чаще срывались на крик, а взгляд
все чаще устремлялся в небо.
Я поверила в неизбежное. Закрыв глаза и про-
тянув руки в надежде на снисходительные объ-
ятья мира, я сделала первый шаг. И только вол-
ны ответили мне взаимностью. Море поглотило
меня. Приняло жертву и исцелилось. Зашипело и
с не свойственным инвалидам неистовством бро-
силось на ничего не подозревавших людей. Даже
собаки разбегались в разные стороны, едва успев
поджать хвосты.
А я плавно опускалась на глинистое и до смеш-
ного скользкое дно. Обитатели морских глубин
пели мне колыбельную. Я ожидала завтрашне-
го дня. Когда волны вынесут меня на берег, ког-
да возобновятся безумные танцы, и тысячи лун
снова отразятся в моих широко раскрытых гла-
зах. Когда я буду рождена струящимся светом. Из
самого сердца. На берегу самого-самого живого
моря…