Мазари-Шариф кипел вокруг самого мазара. Отдаляясь от мазара, город беднел, тускнел и замедлялся. Переходил в пыльные кишлаки. В пустынные улицы и улочки. В глинобитные одно-, реже двухэтажные дома с плоскими крышами. В глиняные же, изжеванные сменой погоды дороги. Пока я шел в центр города, к мазару, через эти кишлаки, видел черные броневики с немецкими флагами на бортах. На одной из улочек. Броневики закупорили улочку. Немецкие солдаты проводили "зачистку". Афганцы проходили мимо по своим делам. Спокойные, обыденные. "Зачистка" – обычное дело для них. Привычная царапина на буднях.
Ближе к мазару дороги обрастали гравием, потом и асфальтом. Появлялись трех-, четырех– и даже пятиэтажные здания. Кирпичные, блочные, случались здания и со стенами из стеклопластика.
Полдень, в парке с северной стороны мазара отдыхали или прогуливались афганцы. Полицейские, обнимаясь с "калашниковыми", сидели на лавках – охраняли общественный порядок. Нищие тянули руки и скороговорки за милостыней. Мальчики с кружками и термосами предлагали чай отдыхающим. Мальчики с черными по локоть руками и щетками предлагали почистить обувь.
К западу от мазара разбухал базар. Главный городской базар. Те, кому не досталось места в павильонах или не было собственных магазинчиков, выставили прилавки на тротуары, перегородили прилавками тротуары. Те, у кого не было денег на собственный прилавок, выставили телеги с товарами на проезжую часть или просто разложили товары на измызганном ковре или куске материи.
Перед входом в базар сидели менялы. Сидели за прозрачными ящиками: из стекла или пластика, – за аквариумами, накрытыми деревянными крышками. В аквариумах доллары, евро, афгани, узбекские сумы и таджикские сомони.
Стоило мне остановиться перед прилавком или магазином и тут же торговцы начинали предлагать свой товар. На смеси дари, русского и английского. Торговец гранатовым соком показывал россыпь алых бусин на ладони. Бросал бусины в миксер и из жужжания лился пенистый сок. Торговец протягивал мне стаканчик с только что сделанным соком. В ковровой лавке бородатый старик в чалме гладил висящий ковер, нежно вел по нему рукой. Просил и меня прикоснуться к ковру, убедиться в его достоинствах. "Хуб, good, хорошо", – говорил бородатый старик в чалме. В музыкальном магазине молодой продавец вертел в руках кассеты, ставил в магнитофон то одну, то другую, то третью. И афганские вязкие песни в сопровождении дудок и барабанов заслоняли шум базара.
Стоило мне где-нибудь остановиться и тут же собиралось несколько зевак. Зеваки спрашивали меня: "Как дела?", "Хуб хасти?" или "How are you?". Бородатые, в основном, старики. Мужчины среднего возраста и молодежь – безбородые. Женщины в голубых или черных паранджах. Промелькнули лишь несколько девушек с открытыми лицами, но в платках и униформе. Наверное, студентки.
... До 2008-ого в Мазари-Шарифе стояли военные части лишь европейцев: немцы и скандинавы. Он считался самым безопасным городом в Афганистане. В 2008-ом американцы ввели сюда свои войска. Стали происходить перестрелки в пригородах и окрестностях Мазари-Шарифа. Иностранцы – и военные, и сотрудники гуманитарных или дипломатических миссий – передвигались по городу исключительно в бронированных автомобилях. Военные колонны иностранцев проходили обязательно в сопровождении афганских военных. Два-три джипа с афганцами в авангарде, затем иностранцы на броневиках, в конце колонны снова несколько джипов с афганскими военными.
За базаром на улице-дороге в сторону города Балх стояла крепость российского генерального консульства. Трехметровая стена, по внешнему периметру ее охраняли афганские полицейские, они сидели за мешками с песком. За стеной крохотный особняк с уже русскими охранниками. С улицы виднелась только крыша особняка. В 2005-ом, мне рассказывали те, кто ездил тогда в Афганистан, российское генконсульство размещалось в особняке на одной из кишлачных окраин города. Никаких высоких стен. Без афганской охраны. Я посмотрел на нашу крепость, послушал русских охранников – они говорили, что в Афганистане путешественнику делать совершенно нечего, это нищая и опасная страна, что лучше бы я поехал в Индию или Иран – и повернул обратно, к бледно-салатовому мазару.
Мазари-Шариф значит "священная гробница". В переводе с дари. Одно из главных священных мест для шиитов. В бледно-салатовом мазаре, то есть гробнице, захоронен пророк Али, зять Магомета и первый шиитский имам. В это верят шииты. Хотя некоторые историки уверены, что в гробнице лежат кости Заратустры. Заратустра родился в 20 км от Мазари-Шарифа. В городе Балх. Это один из древнейших городов на Земле. От самогодревнего Балха остались немногочисленные руины в пригороде современного Балха.
Мне очень хотелось посмотреть воюющую 30 лет страну. Я хотел залезть в кишлаки, стреляющие в американских и европейских солдат. Да, у меня очень странные, сумасшедшие интересы. Но я пишу эти строки и слышу, как завывает мулла из желтого минарета мечети Ид-Ках. Главной, построенной еще в 1442 году, мечети уйгурского города Кашгара. Вокруг нее старая часть города. Глинобитные домишки с плоскими крышами, прилепившиеся друг к другу, словно частицы паззла. Точно такие же домишки здесь строили в Средние века, когда Кашгар был важнейшим пунктом на Великом шелковом пути. Из этого города выходили караваны в Ферганскую долину, в Джамму и Кашмир, в Турфан и Урумчи. Уйгурские женщины – они одеваются по мусульманским канонам в длиннополые платья, волосы закрывают платками или вообще накрывают головы кусками плотной черной или коричневой материи, не видно даже глаз – мягко растягивают гласные, словно мед льют. Можно слушать их и запивать чаем, потом есть не захочешь, будешь сыт. "Эй, Нуримаан, карас бар маа?" – обращается одна к другой. Но звуки "чкх" и "бр" торчат из уйгурской речи сухими деревьями на весеннем лугу, – легко и подавиться с непривычки. А вы жуете магазинные пельмени после проклятого рабочего дня, не так ли? Вкус пельменей убит заморозкой, все равно что мокрый картон жевать, правда же?
... но на случай, если меня задержат афганцы или иностранные солдаты, у меня имелся "официальный план путешествия". Я хочу съездить в Балх, потому что там родился Заратустра, "Зардаш" на дари, и осмотреть остатки городских древностей. Потому что учусь на историка. Изучаю Среднюю Азию. Вот и справка на русском и английском языках с печатью несуществующего института, подтверждающая, что я учусь там на историка. Еще собираюсь съездить в Кабул. Ну, потому что столица. Оттуда самолетом вылететь в Душанбе. Нет, авиабилета еще нет. Куплю в Кабуле.
... Над бледно-салатовым мазаром взлетали и плавно опадали десятки белых голубей. Прохожие в свободных, волнующихся при каждом движении одеждах. И замутненное пылью, бледно-голубое небо над городом. Толпы автомобилей. Советские "Москвичи" и "КамАЗы", украшенные, как новогодние елки. Строгие, без лишних украшений и рисунков, современные Тоуot'ы и Nissan'ы. Песочного цвета пикапы Ford с вольно развалившимися в кузовах афганскими солдатами. Заунывная вязкая музыка, надсадные сигналы автомобилей на перекрестках и поворотах, клокотание базара, хлопот голубиных крыльев, шипение жарящихся шашлыков... Полицейский свистнул, движение на мгновение замерло, и через образовавшуюся пустоту пошла с тяжелым ревом колонна хорватской бронетехники. Хорваты держались за черные пулеметы, осматривались через них по сторонам. Колонна прошла, и афганский город опять забурлил, смывая ее следы.
Я зашел в чайхану на базаре. Поперек входа стелился дым от жарившихся тут же шашлыков. 7 афгани за один шампур. Чай и лепешка бесплатно. Посетители сидели на широких кроватях, накрытых коврами, перед низкими столиками. Руками ели плов или шашлыки. Но меня, европейца, усадили на стул за обычный, по европейским меркам, стол. Другие посетители пристально разглядывали меня, но есть своими вопросами не мешали. Разглядывали и улыбались. Обнажали очень белые в сравнении с коричневыми лицами зубы.
Я спросил хозяина чайханы, можно ли у него остаться ночевать. В соседних Узбекистане и Таджикистане, если ты поел в чайхане, то можешь в ней же переночевать. Бесплатно. Хозяин сказал, что можно, если с моим паспортом все в порядке. Показал ему паспорт и афганскую визу. Хозяин часто закивал, повторяя русское "хорошо". Объяснил ему, что погуляю еще и вернусь часам к восьми. "Хорошо, хорошо, хорошо".
Быстро темнело. Фонари загорались лишь вокруг мазара и на нескольких самых широких улицах. Центр города быстро менялся. Рассасывался, дробился, испепелялся до углов зданий, провалов темноты между ними и струпьев мусора. Прилавки исчезли, закрылись двери магазинов, уезжали телеги, скатывались ковры и уносились на плечах. Буйная жаркая дневная жизнь уходила из центра города, истекала по капиллярам улиц и переулков. Обнажался каменный скелет.
По контурам мазара пульсировали голубые и зеленые огоньки гирлянд. Походило на супермаркет в сезон распродаж. Из всех зданий только мазар был расцвечен гирляндами.
Я свернул с широкой освещенной улицы в черноту переулков. В немногих домах тускло горел свет. Вот разинул зев низкий сарай и исторгал жужжание шлифовальной машинки и древесную пыль. Бородачи в тюрбанах разглаживали огромные рамы, готовили их к продаже. На углу в таком же сарае магазинчик. Продавец сидел на табурете у порога. Смотрел то ли перед собой, то ли внутрь себя. Прохожих не было. Спросил продавца, есть ли у него сигареты. По-русски и по-английски спросил. Продавец оглядывался на свой товар и пожимал плечами.
– Can I help you? – вопрос мне в спину. Молодой кудрявый афганец. В темном спортивном костюме.
– Yes, – отвечаю, – can you ask he sales ciggaret's or not?
– "Pine" and "Seven star". What you want? – Перевел ответ продавца кучерявый.
– "Pine". Кимат а чандас? – как спросить "сколько стоит?" на дари я знал, – Thank you, – говорю молодому афганцу.
– Something else? – спрашивает он.
– Now, thank you.
И он ушел. Утонул во тьме. Я утонул во тьме вслед за ним. Шел почти наощупь. Спотыкался, наступал в жидкую грязь. Других прохожих не было. Некому было удивляться моим бранным вскрикам по-русски.
Выпал из переулков в свет широкой улицы. Направился в сторону мазара. Он был для меня основным ориентиром. Я помнил, как относительно мазара располагалась чайхана, в которой мне можно переночевать.
Металлическая ограда парка. Голубые и зеленые пульсирующие отсветы на черных решетках. Ни единой живой души в парке. Даже полицейские куда-то пропали. Хотя время-то – около 8 часов.
– How are you? – вопрос мне в спину. Спрашивал молодой сухощавый афганец.
– I'm OK.
– Are you need help?
– No.
– Where are you going?
– Я иду в чайхану. Буду там спать. У меня правда все в порядке.
– Я хотел бы поговорить с тобой. Я думаю, что тебе нужна помощь.
– Почему ты так думаешь?
– Я видел тебя. Ты ходил по парку днем. Сейчас ты вернулся. Почему?
– Так получилось.
– Где ты будешь спать сегодня ночью?
– В чайхане. Она рядом с парком.
– Почему в чайхане?
– Потому что в гостинице очень дорого.
– Ты можешь переночевать у меня дома.
– Твой дом далеко отсюда?
– Нет. Рядом.
– Почему ты приглашаешь меня к себе в гости?
– Потому что я считаю тебя своим другом.
– Давай посидим и покурим и пойдем к тебе домой.
– Хорошо.
– Будешь курить?
– Буду.
Я не верил, что со мной случится что-то плохое, если пойду домой к этому парню. Я не предчувствовал этого. Возле меня на лавке сидел сухощавый с медлительными движениями афганец лет 25-ти. В джинсах, просторной кофте с длинными рукавами и черно-белым платком вокруг шеи. И шрам его через левую щеку вовсе не вызывал опасений. Обычный любопытный афганец. Желающий помочь гостю-иностранцу, потому что так его научила его многовековая культура. Но и желающий узнать больше об этом иностранце. О его жизни, жизни его страны. Ведь другие иностранцы прячутся за броней и прицелами. Но даже если Абдулхаким, так звали моего нового знакомого, один из повстанцев, воюющих с иностранными оккупантами, – разве не ради них я сюда приехал? Поэтому я отправился с Абдулхакимом к нему домой.
Вышли из парка. Завернули туда, потом сюда. Обошли мусорные кучи. Абдулхаким сказал, что сейчас позвонит дяде и предупредит его о визите гостя. Он быстро поговорил по телефону. "Ты – счастливчик. Мой дядя будет рад тебя увидеть".
За очередным поворотом оказалась стоянка такси. В свете фар водители зазывали клиентов или помогали им уложить свой багаж и усесться. Мы сели в "Москвич". Втолкнулись туда – там уже сидели четверо пассажиров: трое сзади, один спереди. Я втолкался на переднее, Абдулхаким на заднее сиденье. Салон был обит коврами, приборная панель украшена дополнительными разноцветными огоньками. Водитель сел на свое место и врубил музыку.
Мы недолго ехали по асфальту и свернули на изжеванную глиняную дорогу – без фонарей, тротуаров, дорожных знаков и пешеходов. Прыгали между глинобитных с черными окнами и закрытыми дверями домов. Абдулхаким периодически спрашивал меня: "Are you OK?"
Где-то через полчаса остановились перед домом, у дверей которого стояли несколько мужчин. Выгрузились все пассажиры кроме меня и Абдулхакима. Мы еще минут 10 виляли по узким улочкам и мой новый знакомый счастливо объявил: "Here is my home". У дверей его дома стояли несколько мужчин. Только вылез из автомобиля, и они заторопились мне навстречу. Пожимали мою руку двумя руками. Подхватили мой рюкзак и понесли в дом. В доме темно. Абдулхаким освещал мне путь мобильным телефоном. Прошли в просторную комнату. Ни мебели, ни полок, ни бытовой техники. Только матрасы вдоль стен, а в центре комнаты горела керосиновая лампа. И лишь одно окно, незанавешенное.
– Это нормально, что у тебя нет электричества? – спросил Абдулхакима.
– Обычно оно есть, но бывает, что отключают. Не знаю почему.
Все расселись на матрасы. Мне указали, куда я должен сесть. Дядя Абдулхакима напротив меня. Рядом со мной Абдулхаким и еще трое молодых ребят. Рядом с дядей – его ровесник. У самой дальней от входа стены, "во главе стола" двое старичков.
– Хочешь есть? – перевел вопрос дяди Абдулхаким.
– Да, очень хочу есть.
Вошел мальчик лет десяти, внес блестящие чайник и тазик. Лил воду из чайника в тазик, а я мыл руки под струей. Абдулхаким вышел и вернулся, уже переодевшись в традиционный афганский наряд – свободно-облегающие длинная рубаха и брюки, все белое. Тоже вымыл руки.
Тот же мальчик расстелил клеенку-дастархан и выставил на нее плов и вареные овощи.
Ели руками. Афганцы ловко подхватывали пищу тремя пальцами. У меня так не получалось, поэтому ел дольше остальных. По ходу дела Абдулхаким представил собравшихся. Первым – дядю. Потом – старичков. И дальше по старшинству. Все – родственники. Брат мужа сестры – Рахмет – говорил по-английски, работал в школе учителем английского.
– It's fantastic that you are in my home, – сказал Рахмет.
Родственники говорили, что при русских в Афганистане было гораздо лучше. Русские много строили, бесплатно обучали местное население. Построили в Мазари-Шарифе металлургический завод. Американцы построили только дороги, чтобы быстрее перемещать свои войска, убивают много мирных, ни в чем не повинных жителей. При русских на металлургическом заводе работали 3000 человек. Сейчас – 300.
– Русские придут снова в Афганистан? – спросил Рахмет.
– Нет... не знаю.
– Пусть русские приходят. Русские – хорошо. Американцы – плохо.
Меня спрашивали о моей семье, о ее жизни, вообще о России, которая представлялась им неким подобием рая на земле.
За стеной негромко переговаривались женщины.
Разговоры, будто зеленый тростник быстрым ударом ножа, срезал грохот в металлическую дверь, первую дверь в дом. Прогрохотали несколько раз. Дядя и старички отправились открывать.
Вошли двое. Усатые, но без бород. В деловых костюмах. С выпирающими из-под расстегнутых пиджаков животами. До того я видел пузатых афганцев – по пальцам одной руки можно пересчитать. С вошедшими каждый поздоровался и что-то еще сказал. Дядя предложил им свое место, а сам сел рядом.
– They are from National security of Afghanistan, – объяснил Рахмет.
Мальчик внес еще еды. Но чекисты, поморщившись, отказались от угощения. Им нужен был мой паспорт. Показал. Старший, судя по поведению, вертел паспорт в руках и задавал вопросы. На дари. Абдулхаким и Рахмет переводили их вопросы и мои ответы.
– Что делаешь в Афганистане?
– Я – историк. Приехал, чтобы посетить Балх. Столицу древнего государства Бактрия и родину Зардаша. И в Кабул заехать хочу – столица все-таки.
– Ты знаешь, какая сейчас обстановка в Афганистане?
– Афганский консул в Душанбе, который выдавал мне визу, сказал, что на севере, кроме провинции Кундуз, обстановка вполне спокойная.
– Консул в Душанбе не знает, какая обстановка на самом деле. Как ты попал в этот дом?
– Мне сказать, что ты пригласил в гости? (Абдулхакиму)
– Говори, как считаешь правильно.
– Меня в гости пригласил Абдулхаким. В моей стране это нормально: ходить в гости, когда тебя приглашают.
– Ты давно знаешь Абдулхакима?
– Сегодня познакомились.
– Где?
– Возле мазара, в парке. – Почему ты пошел к нему в гости?
– Говорю же, в моей стране это нормально: ходить в гости, когда тебя приглашают.
Без стука вошел старичок с ухоженной короткой бородой. На нем обычная афганская одежда. Но свежая, еще не потускневшая от пыли и солнца. На правой руке толстый, из желтого металла (может и золото, не проверял) перстень. Старичок, как само собой разумеющееся, уселся "во главе стола". Он говорил по-русски. Переводил вопросы и ответы, которые уже переводил Абдулхаким и Рахмет.
Женщины за стеной молчали.
Чекисты переписали всех присутствующих мужчин. Сказали, что мне, Абдулхакиму и Рахмету нужно проехать с ними и чтобы взял все свои вещи.
В чекистской Toyot'e дожидался вооруженный "калашниковым" солдат. Мы набились в салон, прижали солдата к двери.
Приехали в центр города. В переулке, вблизи мазара находилось местное отделение National security of Afghanistan. На входе шлагбаум и за ним солдаты. Меня и двух молодых афганцев обыскали, прощупали металлоискателем. Осмотрели мой рюкзак. Провели в небольшое, видимо, дежурное помещение. Там, развалившись на кроватях, полулежали-полусидели офицеры-чекисты. Смотрели телевизор. Не меняя поз, офицеры стали задавать мне вопросы. Опять вопросы, на которые я уже дважды отвечал. Но на этот раз чекисты добавляли к вопросам предложения про "Талибан" и показывали, как режут горло. Я отвечал, что я историк, поэтому нафиг никакому "Талибану" не нужен, я для них не опасен... Российские чекисты назвали бы мое поведение "включить дурака".
– Ты не можешь ночевать у местных жителей.
– Почему?
– Это небезопасно для тебя. Ты должен ночевать в гостинице.
– В гостинице дорого, лучше я переночую в чайхане.
– Нет, в чайхане тоже небезопасно. Там тебя могут обворовать или вообще убьют. Там и талибы ночуют. Перережут тебе горло, – чекист провел большим пальцем по своему горлу.
– Но в гостинице действительно дорого для меня.
– Сколько у тебя денег?
Меня предупреждали знающие люди, что самые дешевые гостиницы для иностранцев в Афганистане стоят от 50 долларов, то есть от 2300 афгани в сутки.
– Хорошо, мы отвезем тебя в дешевую гостиницу. Там ты и будешь ночевать, там для тебя безопасно.
– Тебе надо сделать так, как они говорят, – настаивал Абдулхаким. Рахмет нервничал, у него дергалось веко.
Меня отвезли в гостиницу "Барат" – самую дорогую в городе, русские охранники из генконсульства рассказывали о ней. Чекисты договорились, чтобы меня поселили на ночь за 1500 афгани. Чекисты осмотрели номер, в который меня поселили, и уехали. Забрали паспорт, обещали вернуться утром.
Я остался один. Балкон в номере выходил в сторону мазара. По парку бегали собаки, лаяли. Проезжих и прохожих не было. Я курил и смотрел на супермаркетовское освещение гробницы пророка Али и Заратустры. Гробница походила на живое сердце, бьющееся в омертвелом теле. Небо дырявили сотни звезд. Над Владивостоком, Москвой, Кашгаром, Сианем... над городом, не окруженным войной, не видно по ночам звезд. Там небо заслоняют мегаватты рекламы, вывесок, фонарей, фар, ресторанов, клубов... Война приближает человека к Космосу, мир – отдаляет, прячет Космос от человека.
Еще я постирал вещи, помылся и лег спать.
Проснулся уже в свете утра. От гомона под балконом. Это вновь наливался соком центр города. К югу от города карабкались над горами вертолеты. Позвонил Абдулхаким. Рассказал, что его рано утром вновь отвезли в отделение National security of Afghanistan. Угрожали арестовать за то, что хотел "вписать" незнакомого иностранца. В Афганистане, как оказалось, простым гражданам нельзя "вписывать" иностранцев без предварительного согласования с властями. Абдулхаким этого не знал. Его дядя дал взятку чекистам, 2000 афгани, чтобы племянника не арестовали. Ко мне чекисты собираются приехать во второй половине дня. "Be attention" – сказал афганец.
Приехали вчерашние чекисты. С Абдулхакимом. Он – в роли переводчика. Опять вопросы, как и почему я оказался в доме Абдулхакима. В присутствии чекистов я расплатился с персоналом.
– Теперь, они говорят, я должен ехать домой. Тебя отвезут в местное отделение афганского МИД. Я, правда, должен ехать домой. Дядя очень зол на меня. Он побил меня. Извини, что так получилось. Я, правда, хотел помочь тебе, – сказал молодой афганец.
Начальник отделения МИД – оно походило на крепость российского генконсульства и при входе меня опять обыскали – отлично говорил по-русски. В последние дни в кишлаках вокруг Мазари-Шарифа появились талибы. Два дня назад они обстреляли американскую колонну возле Балха. Ситуация сейчас очень неспокойная. Я должен простить чекистов, они вынуждены были задержать меня. Для моей же безопасности. Ситуация вокруг города вынуждает чекистов на такие меры. Говорил начальник отделения МИД. Не спеша курил таджикские сигареты "Pine". Мне не следует ехать в Балх. Для моей же безопасности. Мне следует уехать из Мазари-Шарифа, как можно скорее. Чекисты мне помогут. Говорил начальник отделения МИД. Слова его капали из дыма, как капает расплавленный металл – поперек не встанешь.
В сопровождении вооруженного солдата меня отправили на стоянку такси. Солдат договорился с водителем, чтобы тот меня отвез в Хайротон, дал денег и записал номер водителя.
Город Хайротон – 110 км севернее Мазари-Шарифа. Два города соединяет отличная асфальтовая дорога через пустыню. Хайротон стоял на левом берегу Амударьи. На правом Узбекистан, город Термез. Афганский берег входил в реку, как умелый купальщик – безмятежно, запуская пальцы причалов в воду, примериваясь к дистанции заплыва. На узбекской стороне имперская, еще советская граница: несколько рядов колючей проволоки, глубокие окопы, оскал наблюдательных вышек, патрули и укрепленные заставы. Узбекский берег был готов к длительной обороне. Между Хайротоном и Термезом "Мост Дружбы".
Таксист высадил меня перед погранпереходом. Три дня назад я перешел "Мост Дружбы" в Афганистан. И вот теперь вынужден был возвращаться в Узбекистан. Таксист стоял возле автомобиля и наблюдал, как я иду к погранпереходу.