Задача философа – построить логику
и искривить под нее мир.
Дневник больного № 1366.
12.12.11.
Первое посещение. Пациент Н., 27 лет. Диагноз: наркомания. Последние пол года считался без вести пропавшим. До нашего знакомства не желал идти на контакт с кем-либо. О себе говорить отказывается. На момент посещения внешнее состояние удовлетворительно.
-Здравствуйте, Н., можете присесть, где Вам удобно.
Пациент молча выбирает место. Кресло, стоящее спинкой к окну.
-Интересно, все кабинеты мозгоправов так выглядят?
-А какой ответ Вас больше устроит? Все, я – не мозгоправ, такой– только у меня…?
-Правдивый.
-Понятия не имею, но стереотипы сильны. Если это имеет значение, то кабинет обставляли без меня.
Наступило пятиминутное молчание, пациент осматривал окружающую обстановку.
– Давайте, пожалуй, начнём с чего-нибудь?
– Что-то не особо хочется.
– Но, все же, Вы пришли, а значит хотите для себе помощи?
Отвечает не сразу.
– Да… – дальше речь пациента становилась заметно «тягучей». – ..., только, кажется, не на столько, что бы «с чего-то начинать».
– Вы можете что-то предложить, как альтернативу?
– оставить разговор по душам на следующий раз.
– Нет. Вы слышали о моих правилах.
– Да, «приперся-сиди».
– Можно и так сказать.
Пациент погрузился в размышления.
– Н., для Вас, думаю, у меня есть один вариант. Мы по очереди расскажем о жизни, характере друг друга. Вам это интересно?
– Начните, покажите пример.
– Хорошо, как изволите. Простите, думаю, Ваша история банальна, но классика никогда не выходит из моды.
Выросли Вы в хорошей семье, любящей. Не буду говорить о них подробно, естественно мне многое известно о них, мнение здесь не будет лишь поверхностно. Пошли по накатанной дорожке: «тяжелая» музыка, вскоре, из любопытства, не из душевных исканий, депрессии на разных фонах, наркотики. Вероятно, друзья Вас в этом поддержали. Бросали, начинали…
Пациент прервал меня: «Могу я закурить?».
– Можете, но мне будет неприятно здесь находиться.
Пациент с наслаждением закурил.
– Этого я не зна, но предположу, что у Вас был сердечный приступ. В конце концов, степень безразличия к собственной жизни послужила причиной того, что Вы сейчас сидите здесь. Если позволите, были опущены все интимные подробности. Поправьте, если что не так.
Пациент пристально на меня посмотрел, проговорив монотонным, безразличным голосом: «Исправлять мне Вас не в чем, сами сделаете вывод, где ошиблись, если успеете.
Ас мы с Вами похожи, о Вас тоже не особо интересно говорить. До определенного момента Вы точно знали, что хотите делать в жизни, Вы из тех, кто составляет план на жизнь. Выучились, нашли работу, обзавелись семьёй. Все, как надо, только Вам это перестало быть надо. Работа стала вызывать мазохистскую зависимость. Но мне это даже не удивительно, Ваша профессия предполагает «ненормальность». Ведь человек всегда от чего-то зависим. Знаете, я считаю, что есть 3 степени рабства, все – зависимости. Первая – ты работаешь на кого-то. Работа отнимает все силы. У кого-то не выходит из головы образ начальника-скота. Может образовываться чувство обреченности и постылости. Вторая – ты раб своего дела. Работа отнимает все время. Силы отнимает страх ответственности, как работодателя и собственника. Из головы может не выходить образ работника – лентяя. Третья – Ты – раб себя. Здесь приходиться выносить чувство своей ограниченности. Или как можно понять чего ты хочешь? Как нарисовать собственное «я» в окружающем мире? Это Ваш вариант. Но не расстраивайтесь – мой тоже. Семья Ваша стала прекрасно обходиться без Вас, как и Вы без неё.
Примерно так, я думаю», – закончил пациент.
– Что ж, думаю, вы не откажитесь начинать каждый сеанс с этой игры, – поинтересовался я у Пациента. После паузы, он кивнул головой, сказав, что будет в этом участвовать до тех пор, пока я сам не откажусь, и окончательно потерял интерес к нашей беседе.
За окном дул сильный ветер и незапертое окно внезапно распахнулось. От неожиданного шума Пациент, казалось, подпрыгнул на месте, вцепившись в кресло.
– Извините, совершенно забыл, что оно открыто. Вы всегда так реагируете на…
– А вы всегда ищете проблем?
– То есть?
– Такая пагода стоит с самого утра, Вы знаете из моего дела про нелицеприятные черты моего характера и неустойчивую психику. Тем не менее, не удосужились закрыть окно.
– Если это была угроза, то совершено бездейственная. А окно…в кабинете было очень душно, я не успел проветрить до вашего прихода.
– Врете, я знаю, что оно было открыто пару часов и до моего прихода. Думаете так сложно это заметить со двора больницы?
– Хорошо, пусть так, прошу прощения. Только разговор в таком тоне дальше не пойдет.
– Это от вас зависит, – пациент уже стоял на ногах за спинкой кресла.
Я решил немного сменить тему разговора: «Вам запрещено гулять, интересуетесь у больных о пагоде?»
– Да, жду признаков апокалипсиса. П. из изолятора обещал на той неделе падение звезд небесных на землю, – ироничная фраза была произнесена пациентом равнодушно, в сторону.
Необходимо было поддержать его шутку: «Правда? А в прошлом месяце он уже готовился к приходу Всадников Апокалипсиса. Как – то очередность сценария нарушена».
Пациент слабо улыбнулся, направив взгляд в потолок.
– А это действительно так, мы с Вами похожи. Как мне и говорили.
– Кто, все мои бывшие пациенты выписаны, персонал, уверен, «натаскан» не обсуждать с больными ничего? И в чем же мы схожи?
– Я пойду, Доктор, но обязательно загляну ещё. Надеюсь, вы закроете окна перед моим приходом, – безучастно к моей реплике сказал пациент и вышел из кабинета.
18.12.11.
День прихода Н. Окно закрыто, вернул кресло на место, где оно стояло в прошлый сеанс.
Пациент заходит бесшумно, если б не сидел лицом к двери, то я не узнал бы о его приходе.
– Доброе утро. Как Ваше самочувствие? – произнес, раскинувшись в кресле, Пациент.
Выражение его лица говорило о, вроде-бы, спокойствии, но при этом что-то заставляло меня приди к выводу о том, что вымученность и опустошенность являются причиной такому почти умиротворению.
– Хотите сыграть роль психотерапевта? Прекрасно. А что Вы скажите о своем?
Пациент молчал, при этом смотря «сквозь меня».
– О чем-то задумались? Что Вас беспокоит?
Пациент не двигаясь, можно сказать, даже не шевеля губами произносит: «Не верю. У вас синяки под глазами, Вы не выспались, если подробнее, у вас была продолжительная ссора с женой, после которой Вы не ночевали дома».
– Теперь мне спросить с чего Вы взяли?
– О, окажите милость, – с явным оживлением сказал Пациент.
– Что ж, «…но чёрт возьми, Шерлок! Как?»
Лицо пациента засияло. Он откинулся на спинку, закинул ногу на ногу.
– «Элементарно, Ватсон!». Помимо синяков, Ваш халат застегнут на все пуговицы. На сколько я могу заключить исходя из наших встреч здесь и на обходе, Вы не любите этого делать. Вероятно, стесняетесь показывать, что на Вас два дня подряд одна и та же одежда. Этот диван…, – пациент повернул голову в сторону дивана, стоящего напротив кресла. – Он стоит ближе к торшеру, на много ближе. Вы пришли ночевать сюда. Решили почитать, для этого поставили как Вам удобно торшер. Ну и наконец, кресло. Учитывая, что я первый Пациент сегодня, и мало кто сядет спиной к окну, Вы его передвинули для меня. Сомневаюсь, что Вы стали бы это делать, не будь у Вас времени с утра. Все это в отдельности ни о чем совершенно не говорит, но вместе – напрашивается выше озвученный вывод.
Окинув комнату взглядом, Пациент посмотрел на меня, ожидая реакции.
– Впечатляет ваша склонность к умозаключениям, но мою жизнь оставим без комментариев. Кстати, на этом закончим игру с описанием наших представлений о жизнях друг друга.
Впервые позволяю столь подробные описания в дневнике больного, но Пациент оказался прав, и от этого стало не по себе. В целях сохранения профессионализма, дальше начать описания своего поведения.
– О, игра мне нравиться, её я продолжу. Вижу попадание в точку с моим предположением. Потому, что легко чувствую правду, а затем начинаю искать подтверждения.
В ожидании моей реакции Пациент не отрывает от меня глаз. Впервые вижу, что б он был так сосредоточен, поглощен происходящим. Мне нужно было не подать виду, что он выяснил что-то о моей жизни. Совершенно лишним было позволить обсуждать это.
– Это не важно. Мы здесь пытаемся помочь Вам. Я пришёл к выводу, что Вы зашли сюда в подавленном состоянии, почему?
При этом вопросе Пациент убрал руку, подпиравшую лицо. Исчезла улыбка с лица.
– Понятно, Вы не из тех докторов, которые в целях лечения позволяют обсуждать и его собственную личную жизнь. Жаль, но я еще постараюсь убедить Вас в эффективности подобного общения. А моё состояние было вызвано пребыванием в комнате в одиночестве. Я, понимаете ли, впадаю в раздумья от одиночества, потом долго не могу «вернуться». А что Вы записываете? Учтите, подписываться я нигде не буду, – иронично добавил Пациент.
Мне стоило трудов заставить себя что-либо произнести.
– Как Вас лечить, предоставьте решать мне. Записи нужны мне для анализа и решения, как я могу помочь Вам. А о чем Вы думали? – в этот раз я не стал поддерживать юмористические настроения Пациента.
Тем не менее, Пациент почувствовал психологическое преимущество, о чем говорила его саркастичная улыбка, принятая им поза: тело развёрнуто ко мне, руки лежат на подлокотниках – поза, говорящая об собственной уверенности. Во время моей последней фразы, он подошел к окну, встал в пол оборота, засунув при этом руки в карманы. Выслушав меня, он посмотрел в окно, сказав: «Знаете, не перестаю поражаться людям, которые, как Вы, живут, не смотря на то, что это жизнь их не устраивает. Думаю, каждый день вы сами задаетесь этим вопросом, но боитесь ответить».
Мне приходилось вести разговоры и с больными, возомнившими из себя богов и знавшими все истины этого мира. Только, почему-то именно Н. заставил меня почувствовать себя ничтожным. Это вызвало у меня замешательство. Не смея пошевелиться, я смотрел на него какое-то время.
– Я повторю, что мы здесь должны обсуждать Вашу личность. Нам следует…
-Да сколько можно? – Пациент в один шаг приблизился к столу, за которым я сидел.
– Как Вы мне поможете, если не в состоянии ответить на те же вопросы, что есть у меня? Без касания Вашей личности нельзя обойтись.
Я, еле сдерживая себя от повышенной интонации, попросил Пациента успокоиться и сесть.
– Раз Вы так настаиваете, я скажу следующее: я доволен своей жизнью. У каждого есть проблемы в семье, работе, но они помогают осознать то, что…
– …лишь живешь с проблемами, – перебив меня, Пациент вытащил сигареты из кармана.
– Прошу Вас воздержаться от курения здесь. Иначе, мне придётся попросить Вас уйти.
Он немного посмотрел пачку сигарет и убрал её обратно.
– Ваша жизнь Вас устраивает, но могли бы Вы сказать, что счастливы? Врождённая вера в то, что врать – не хорошо не позволит Вам сейчас сказать неправду. В данном случае, по крайне мере. Потому, что Вас самих это тревожит. Пожалуйста, скажите эту правду, прежде всего самому себе. Обещаю, что после этого буду более откровенна с Вами и на свой собственный счет.
В ожидании ответа Пациент сел в кресло. Мне потребовалось время, что бы найти, что ответить.
– Хорошо, только с условием того, что мы будем обмениваться по очереди своими мыслями. Пациент кивнул головой в знак согласия. Я начал этот фарс: «Мою жизнь нельзя назвать счастливой».
– Не знаю, какое количество попыток было в целях изменения моей жизни, – продолжил Пациент.
– Меня не покидает ощущение, что всё идет по наклонной, причем уже слишком давно.
– Не могу сформулировать за чем я жила. С самого детства с трудом действительность меня пугала. Даже, наверное, скажу, искривлённость её сущности наводила меня на мысли суицидального рода.
Пациент замолчал, переведя взгляд на окно. В этот момент я, пожалуй, впервые, обратил внимание на его пол и внешность. Не смотря на наркотики и далеко не здоровый, в остальном, образ жизни девушка выглядела моложе своих лет. Её худоба не говорила о болезненности или истощенности, скорее о особенностях конституции. Длинные черные волос, которыми она предпочла практически полностью закрыть лицо, формировали образ ребенка. Бледная кожа и тонкие кисти рук, синяки под глазами – единственное, что могло натолкнуть на вывод о проблемах этой девушки.
– Извините, продолжите. – Оторвавшись от созерцания каких-то гнетущих мыслей, сказала она.
– Что ж, вы были правы на счет ссоры. И – нет по поводу кресла. Я люблю там сидеть, читая что-нибудь из-за естественного освещения. – Кивнул я в сторону окна.
– Я же говорила, что мы с Вами похожи, – без тени улыбки сказала она и через несколько секунд добавила: «Я знаю, что можно научиться быть счастливой, только не чувствую сил, что бы стать такой».
– А хотите этого?
– Кажется мы не договаривались задавать вопросы, – казалось, это её расстроило.
– Н., послушайте, без вопросов я не смогу ничем помочь. Поэтому, надеюсь, Вы поймете это как можно быстрее.
Её взгляд был совершенно пуст. Она совершенно меня не слышала.
– А Вы впервые назвали меня по имени. Я понял, что от части прав.
– Должно быть, а вам это неприятно? – поинтересовался я.
– Мне это всё равно. Я устала, голова болит.
Очевидно, пациент находиться в состоянии беспокойства. Похоже, что даже на сеансах живая беседа не полностью занимает её. Необходимо отменить любые лекарственные средства и наблюдать динамику психики.
– Вы хотите прервать сеанс?
– Пожалуй, что нет. Только давайте закончим на сегодня с самокопанием. Поговорим на нейтральные темы. Что вы хотите на новый год? В этот момент она улыбнулась, не пряча при этом взгляда.
– Не знаю, а Вы хотите сделать мне подарок?
– В пределах того, что могу в этой больнице. Хотя, конечно… В общем, говорите, я постараюсь в любом случае.
– С чего Вы собрались делать мне подарок?
– Просто люблю делать людям что-то приятное, видеть их улыбку при этом. Это плохо?
– Нет, плохо то, что Вы спрашиваете чужое мнение на этот счет. Помимо вашего выздоровления мне ничего не надо. Но достаточно будет монолога о Ваших проблемах и жизни в целом.
– Врёте, опять, – с сожалением сказала она.
– Но ничего, время ещё есть, я обязательно выясню Ваши тайные желания. – Она с иронией посмотрела на меня.
– И почему же Вам столь важно меня поздравить, даже точнее – узнать мои желания?
– Просто в этой больнице Вы едва ли не самый интересный человек. Вы мне не безразличны. Больше не спрашивайте, пока я не готова что-либо добавить. – Она опять увела взгляд в сторону.
– Хорошо. О чем ещё сегодня Вы хотели бы поговорить?
– Я слышала, что в этой больнице лечили рок-звезд, художников, писателей. Вы думаете, все так или иначе творческие личности ненормальны?
– Моё мнение, их до этого доводят обстоятельства, близкие, собственные внутренние противоречия. А проблема в отсутствии сил им сопротивляться: они не знаю как, да и не могут перебороть себя для этого, ведь такие люди, как правило, нуждаются в наставлении. Да и такие «наставники» встречаются достаточно часто.
– И почему же творческие личности часто потеряны в жизни?
– Для общества, которое привыкло не задумываясь ставить деньги на первое место, довольно странно выглядят люди, не ищущие первостепенно выгоды из своей деятельности – не нужные люди. Правда есть люди, с которых можно что-то получить, только, если это действительно творческие люди, они не смогут поступиться с собственными чувствами ради денег.
Конечно, есть те, которые изначально хотели стать знаменитыми, на пример. Только они чувствовали для этого талант, а добившись – кончали жизнь самоубийством.
– А я думала всегда, что «гениям» проще к жизни относиться надо. Но проблема в том, что они не могут этого. Ведь ломать себя под систему… согласна с Вами, доктор.
– «Ведь ломать себя под систему…» – Закончите мысль. – Настоял я. Мне показалось, Н. опять начинает уходить в себя, надо было во чтобы – то ни стало не дать ей замкнуться в себе.
– Ничего, просто не все могут это сделать.
– Вы чувствуете, что не принадлежите себе, ломаете себя?
– Может быть, в чём-то.
– И это доставляет неприятные чувства, желание прекратить всё немедленно?
– Пожалуй, никаких агрессивных чувств по этому поводу у меня нет, просто стараюсь не думать об этом много и всё.
– Н., я знаю, что Вы сами – музыкант. То, о чём Вы меня спросили связано лично с Вами?
– Боже, как банально! Доктор, гребёте всех под одну гребёнку? – на её лице выразилась досада разочарования. Она встала и подошла к картинам, что висели на стене напротив неё.
– Нет, потому и спрашиваю Вас об этом, а не делаю поспешных выводов.
– Я никогда не считывала себя творческим, талантливым человеком. Вывод из этого Вам понятен?
– Почему же Вы спросили…
Она не дала мне закончить и с раздражением ответила: «Да просто я была в мире таких людей. Многим из них требовалась помощь. Мне хочется уйти, доктор. До свидания».
Я подбежал к ней и успел остановить: «Подождите минуту, не реагируйте так болезненно. Ваша импульсивность сейчас мешает вам больше всего. Прошу Вас подумать, почему все сеансы заканчивались пока Вашим бегством»
Видно было, что она с трудом стоит на ногах от дрожи, это нечто большее, нежели злость на раздражающие вопросы. Её рука уже была на ручке двери, но потребовалось время, прежде чем она повернёт её, не сказав ни слова.
25.12.11.
Встреча была назначена чуть позже по её просьбе. Всё прошедшее время Н. не обронила ни словом, ни как с персоналом, ни так и с другими больными больницы. Вероятно, отмена лекарственных средств могла быть преждевременной. Необходимо узнать о её прошлом как можно скорее.
Н. вошла в кабинет, взгляд у неё был испуганным.
– Вы опаздываете. Помимо Вас у меня есть ещё люди, которым нужна моя помощь. Постарайтесь быть более пунктуальной.
Она и не собиралась смотреть на меня. Войдя, она села в кресло, будто одна в комнате.
– Извините, я постараюсь.
В течение какого-то времени я пытался понять, в каком она состоянии. Было очевидно уже то, что она подавлена и прячет свой взгляд.
– Что-то гложет Вас, в чем дело?
– Всё нормально, просто голова немного…, – она замолчала, не окончив предложение.
– Болит, почему Вы не обратились к медсестре?
Она закрыла лицо руками и наклонилась вперед.
– Не произносите такую ересь. Вам больше нечего сегодня спросить, в этом случае я пойду, пожалуй?
– Ваше поведение напоминает мне поведение ребёнка, понимаете почему?
– Понятия не имею, хотите поговорить об этом?
Её лицо давало понять, как сильно ей хотелось выводить меня из нормального состояния. Саркастичная улыбка не сходила с её лица.
– Ты можешь свой сарказм засунуть туда, куда душа пожелает, больше не появляйся в этом кабинете, если твоя цель – уничтожение себя.
Именно так было необходимо сказать, Н. не поняла бы серьёзность положения в другом тоне, но чем дальше, тем больнее было на неё смотреть.
Более ровным тоном я добавил, что мне жаль её, и хотел бы помочь найти равновесие, но это возможно только при участии двоих.
Н. выслушала сказанное спокойно, но с интересом. Вероятно, она была обескуражена моими словами, но только несколько секунд.
– Доктор, какие грубые слова, фамильярность, да и какая интонация! Нет слов, Вы просто грубиян. Должна сказать, это немного интригует. Вы со всеми пациентами там общаетесь?
Н. встала и подошла к моему столу и встала, отперевшись обеими руками о его край. Она как – будто пыталась понять что-то, всматриваясь в моё лицо.
– Вы действительно думаете, что смажете мне помочь?
– Да.
– А если я Вам скажу, что лучше бы Вам вовсе не слышать этого, что после того, как я закончу, ни я, ни Вы не будем иметь прежней жизни?
Первый положительный сдвиг, Пациентка заинтересовалась в какой – либо активности.
– Н., если Вам не наплевать на себя, то и мне тоже, я готов Вас выслушать.
Понять её чувства в этот момент было трудно, она была спокойна, но её трудно было ответить что-либо. При этом у неё появилась ироничная улыбка. Она медленно убрала руки со стола, склонив при этом голову.
– Я Вас предупреждала, не говорите, потом, что не желали такого исхода.
Пациентка села в кресло, закрыла глаза, собираясь с духом. После паузы она открыла глаза и посмотрела в окно.
– Сегодня хорошая погода: снег идёт, тепло. Доктор, я обещала Вам подарок. Счастливой я стать никак не смогу, поэтому сегодня хотела сказать всё то, что Вы желали услышать. Но прежде спрошу: после Вашего хамства, Вы опять обращаетесь ко мне на Вы?
– Да, это было сиюминутная фамильярность, но я не имею ничего против того, что бы перейти с Вами на «ты», если пожелаете.
– Желаю, только сделайте это после того, как я спрошу об этом ещё раз.
– Хорошо, – она вновь замолчала, посмотрев в окно.
– Не думала, что говорить о себе будет так трудно, но мне надо сказать всё это Вам. Думаю, теперь пригодиться диктофон, если Вы не надеетесь на память. – При этих словах я включил его.
Причина тому, что я здесь – моя жизнь. Что я несу, это вполне и так понятно. – Она закрыла руками лицо. Затем выпрямившись, запрокинула ногу на ногу и опрокинулась на спинку кресла.
Должно быть, лет до пяти я была счастливой. Моя мама была медсестрой, отец – строитель. Став старше я поняла, что мы жили в достатке, а я была беззаботным, любимым ребёнком.
Банально, как в мелодраме: родители погибли в автокатастрофе, а я осталась жить. Трудно сказать, что я тогда чувствовала, но я прекрасно поняла, что произошло. Поняла, но осознать так и не смогла, видимо, поэтому пугала окружающих. Ведь когда мне сказали, что мама с папой «больше не придут», отчетливо помню, что тогда я сказала, что и так знаю об этом, и повторять такое ребёнку не зачем. Тогда было лето, окна в моей детской были открыты, в тишине, повисшей тогда там, можно было слышать только шум пролетавшей мухи, даже ветер за окном внезапно стих. Я не помню, но могу представить лица моих родственников, из уст которых я и услышала об аварии.
Они меня и удочерили в дальнейшем, иначе мне бы остался путь в детдом. Дядя с тетей ко мне хорошо относились, ни разу, ни дали дать понять, что я для них обуза. Уверена: они меня любили. Так было в детстве. И за это я и благодарна и ненавижу их одновременно. Они дали мне надежду на нормальную жизнь, но по дальнейшим событиям – лучше б сразу убили или отправили в приют.
А пока, я росла на подобии растения с точки зрения человека. То есть, мы уверены, что оно легкоранимо, но, как и что они могут чувствовать, не знаем.
В школе, как ни странно, у меня были друзья. Причем, я думала, что они заботятся обо мне, истинно заинтересованы во мне. Это было очередное заблуждение, как потом станет очевидно.
Моя тётя работала телеведущей новостей. Она была довольно известна, т.к., канал, на котором она работала, вещал на региональном уровне. Всегда мало интересовалась телевидением. Но в пятнадцать, кажется, лет мне стало любопытно, и я поддалась многолетним уговорам тети «посмотреть, где она работает».
Не знаю, чего ожидала, ведь ощущала, что это такое, но всё же пошла. Тетя вела в это время эфир, послушав пару минут её монолог, диктуемый телесуфлёром, мне стало скучно, и я пошла осматривать другие студии. У меня было чувство некого разочарования, т.к. увидела, как тетя говорит вещи, имеющих социальное воздействие, кажется, совершенно ничего об этом не понимая самостоятельно. Тетя всегда говорила, что её нравиться «сообщать людям о том, что происходит в мире». Она не на секунду не задавалась вопросом сколько процентов правды в том, что она сообщает.
В общем, досадно, но доля наивности у меня была, благодаря чему я до конца не понимала реальность масс-медиа. Я поднялась на этаж выше. Мне показалось, что там ремонт, и не ожидала, что услышу чьи-то голоса. Они доносились из какого-то кабинета. По диалогу становилось понятно, что решался вопрос замены новостного сюжета в вечернем эфире. От скуки я стала подслушивать дальше… – Н. на секунду прервалась, на лице опять появилась ироничная улыбка, затем её сменила задумчивое ворожение лица. – … мне следовало понять ещё тогда, что с моим настроем к реальности, везучести необходимо было резать собственное тело лезвием в наказание за любопытство. Это было бы в целях самосохранения, – этими словами она повергла меня в дрожь. Они были сказаны без тени сомнения. – Извиняюсь за лиричное отступление. Так вот, там пошла речь, что «сверху» пришли установки: как и какие новости освещать. Их же проблема состояла в том, как по ним сделать сюжеты: выдумать текст, снять ролики, не забыть подписать «прямой эфир».
В общем, представлять, догадываться о чём-то одно дело, а столкнуться – другое. Я не могла спокойно смотреть на тётю после этого и не могла дождаться окончания школы, что бы уехать учиться в другой город.
В школе я была тише воды, ниже травы, училась спустя рукава, друзей не заводила. Как – то раз со мной пытался подружиться новенький. Он садился со мной за одну парту, пытался разговорить. Мне было интересно, смешно от его шуток. Мне начало казаться, что, наконец, встретился человек, который смотрит на мир трезво. Он был умным парнем, у нас совпадали мнения по поводу многих вопросов. Мы могли все уроки проболтать, не обращая внимания ни на одноклассников, ни на учителей. Но всё это продолжалось до тех пор, пока его друзьям это не надоело. Они просто поинтересовались у него, почему за чем он со мной общается и, я думаю, в конце концов, поставили ультиматум: или я или они. Ясно, что он выбрал, и я не осуждаю его за это.
Как-то так все классы и прошли. Вам известно куда я поступила. Для этого у меня были две причины: отъезд в другой большой город и то, что там хороший медицинский факультет. Я захотела стать доктором. Ничего, конечно, удивительного, ведь моя мама была связана с медициной. Своих идей о том, чем бы мне хотелось заниматься в жизни, у меня не было.
У меня такие были надежды на то большое красивое здание моего факультета. Я мечтала найти в ней людей, со схожими мыслями. Хотелось и рыбку съесть и сковородку не помыть. То есть, не подстраиваться, не претворяться, но найти единомышленников – друзей.
Но с каждым днём я лишь утверждалась во мнении, что людей там интересует: как получить зачёт или хорошую отметку по экзамену без каких – либо усилий, быстрее отсидеть лекцию, если пришёл, где хорошо выпить, и всё прочее в том же духе. Были, конечно, люди увлеченные чем – либо: спорт, КВН и т.д. Меня это также не привлекало.
Тем не менее, я поддерживала товарищеский контакт с сокурсниками. Мы вместе прошли через многие студенческие проблемы. Я не особо хотела зависеть от приёмных родителей, поэтому жила в общежитии. Как понимаете, это способствовало сближению.
После сдачи очередной сессии, мы пошли на концерт в какой – то клуб, там в тот вечер выступали рок – группы. Признаться, до этого меня было очень трудно затащить в такие места. Это было на втором курсе, мне было 18, и было интересно послушать живую музыку. В клубе была нестандартная обстановка. Сцена, напоминающая театральную, но меньших размеров, людям предлагалось сидеть на креслах и диванах, рядом с круглым слом, покрытым скатертью в пол. А в тот вечер еще и добавили свечей, черепов и прочей, по их мнению, рокерской атрибутики. Всё это подняло настроение, если честно. Мы сели на диван, если можно так сказать, во втором ряду.
Как водиться, один из однокурсников знал солиста одной из групп. Вернее сказать – фронтМэна, что бы звучало по рокерски и смешно. Его группа выступала первой. Признаться, мне совершенно тогда она не понравилась. Музыканты выглядели гориллами с гитарами. Если б я, в добавок, могла видеть лица тех, кто на сцене, это привело бы к психической травме. Песни были, как бы это выразится, оркестром перфораторов на электрогитарном фоне. Их выступление снизило мою адекватность на 80 % на полчаса минимум, – Н. остановила рассказ, улыбаясь своим воспоминаниям.
– Похоже, всё же были вещи в вашей жизни, когда Вы были счастливы?
– Да. Были моменты, которые на секунду разжимали удавку одиночества. После того, как эта феерия юношеского самоутверждения закончилась, её главные герои сели к нам, мы познакомились.
Того, кто всё выступление насиловал микрофонную стойку, звали В. Ещё когда он подходил к нашему столу, он так забавно споткнулся на ровном месте, что меня это просто поразило. Его маска крутого рокера спала сразу, после окончания выступления.
Он оказался парнем умным, с чувством юмора. Мы тогда о многом поговорили: музыка, политика, религия. Это был первый раз, когда во мне проснулось ощущение того, что не меня одну выкинули инопланетяне из другой цивилизации в наказание на Землю.
Мы много общались в течении двух, кажеться, лет, ещё год В. потратил на взращивание в моей голове мысли о том, что нам надо быть не только друзьями. У него получилось и, надо признать, мне было незабываемо приятно с ним. За всё это время мы посетили очень много клубов, городов, я узнала музыкальный мир ближе. Учёба начинала уходить на второй план. Когда я научилась играть на гитаре, то постепенно начала подыгрывать многим музыкантам, ещё была на бек – вокале. Меня прельщала показная независимость музыкантов, а также то, какое удовольствие они получали от всего этого. Стереотипы о наркотиках и разнузданном стиле жизни, от части, подтверждались. Но при этом, это никем не воспринималось, как обязательство и не было принято выставлять напоказ.
Мне в голову пришла шальная мысль, что это всё для меня подходит. Также, свою роль сыграл и В., всячески намекая, что бы я больше была с ним в вечных гастролях, и я бросила университет.
В. часто говорил о своей ненависти к политике и политикам. Его отец довольно известный депутат в думе богатого региона. В. был в курсе части махинаций родителя. Но отношения с ним он разорвал после того, как узнал, что детдом, который был построен под надзором отца, обрушился из-за некачественных материалов, убив воспитательницу и ребёнка. Взяточника все последствия обошли стороной. Я разделяла взгляды В.
Что ж так было не долго, около полугода назад его отец, в очередной раз, избежав решетки, видимо расчувствовавшись, вспомнил о сыне. Уже потом я поняла, что начал часто связываться с отпрыском. Тот в свою очередь, не говорил об этом ни слова мне. Он начал под разными предлогами ездить на выступления своей группы один. Я ничего не понимала, тем более, что сама, заведя много знакомств, была постоянно занята на заменах отсутствующих или не хватающих гитаристов и бек – вокалистов.
Но я очень привязалась к этому двуличному подобию человека. Однажды, После очередного выступления он просто подошёл ко мне и сказал, что больше не желает меня ни видеть, ни слышать без объяснений. Он не утрудился как-либо объяснить поступок, т.к. знал, что не в моем характере докучать с вопросами.
Я неделю не выходила из моей спальни квартиры, снятой в аренду, ещё месяц – из самой квартиры. Помог мне барабанщик одной из групп, он был братом моей хорошей знакомой бек – вокалистки. Он покупал продукты, заставлял меня поесть и каким – то чудом разузнал всё. Но долго не решался сказать, что В. продался своему отцу. Тот пообещал недолюбленому, обделенному вниманием ребятёнку, всё наследство и преемство в кресле депутата с единственным условием: он пошлёт меня на все четыре стороны. Я не устраивала «тестя», как сирота и недоучка. Кстати, они когда – поссорились из-за увлечения В. роком, тем не менее папочка помогал группе, финансово, связями, даже авторов песен покупал. Какая прелестная отцовская любовь, не правда ли? – заметила Н., при этом ехидно улыбнувшись. – В общем тогда я и пропала из поля зрения большинства. В. я побывала во всех злачных местах, о каких только слышала, делала всё то, что язык не поворачивается сказать. Не хочу вдаваться в подробности, но результаты моей психической, моральной, физической деградации напечатаны в моей медкарте. Только в этой больнице я не оказалась по своей воле, т.к., хотела сгинуть в «чёрной дыре», просто депутат связался со мной, предупредив, что если я не хочу проблем для моей семьи, я должна всякую связь с обществом, посоветовав при этом данную больницу. Здесь постоянная «гостиница для его друзей». Он боится разглашения всего, что я знаю об их семье. Персонал здесь весь куплен, меня травят наркотой, похлеще, чем я потребляла. Буквально чувствую, как клетки моего мозга отмирают.
Кстати, мои тетя с дядей прекрасно знали, что происходит, знали, где жила те пол года. Просто они пропихивали родного сына на госслужбу, им не нужно такое пятно, как приёмная дочь – опустившаяся наркоманка. Это их объяснение я выслушала по телефону с истерическим смехом. Тогда я уже почувствовала, что если сейчас мне оторвут конечность, я не замечу, т.к. все нервные окончания уже невосприимчивы.
Я сидел, вжавшись в кресло за столом, и не мог до конца понять услышанное. Волосы от ужаса шевелились на голове, если она говорит правду, здесь не её лечить надо, а сделать трепанацию черепа пару индивидумам. Меня пробил пот, когда я вспомнил, что отменял любого рода лекарственные средства, значит…: «Н., Вы говорите, что Вам не прерываясь давали лекарства? После прошлого сеанса я отменил всё».
– Да. Не переживайте так, Вы бы ничего не смогли сделать и не пытайтесь. Я сижу сейчас здесь по недосмотру всех медицинских крыс. А рассказала всё, т.к. Вы устроились не так давно, у меня была надежда, что Вас забыли купить или «надсмотрщики» оказались слишком ленивы, что бы сообщить о Вас. Терять мне давно нечего, поэтому я рискнула. По мере того, что я рассказывала, я следила за вашей реакцией, думаю, будучи эмоциональным человеком, Вы не смогли бы так удивленно, эмоционально всё выслушать.
Я хотел что-то сказать, куда-то бежать, но Н. меня остановила.
– Прошу Вас, выслушайте меня до конца. Это наша последняя встреча, мне не придется дожить до нового года. Я, всё же, боюсь за мою приёмную семью, поэтому в завещании, котором я составила, есть моя воля в том, что бы сделать достоянием широкой общественности все уголовно наказуемые деяния депутата К. после смерти всех моих родственников или самого К. Это будет не актуально, но я всё же хочу, что бы правда была единственно принятой точкой зрения по этому вопросу.
Если я в Вас не ошиблась, то Вы узнаете правду ли я сказала, хотя бы по слухам и проконтролируете, при возможности исход моего желания.
Комок подкатил к горлу, но я открыл рот для того, что бы что-то произнести.
– Прошу ничего не говорите, не лезьте на рожон в это. Это всё. Выключите диктофон.
Она встала, и направилась к выходу. Я хотел остановить её и уже приблизился, когда она сказала, не оборачиваясь: «Я забыла спросить ещё раз. После того, как я рассказала, какую грязь я представляю на самом деле, Вы хотите перейти со мной на «ты»?
Ноги просто вросли в пол. Так не бывает с людьми, такие обстоятельства должны использоваться в качестве наказания осужденным.
– Я больше всего на свете хочу перейти хочу перейти на «ты». Как ты можешь всё это нести с собой?
Время просто престало существовать. Одно имело смысл – спасти это загубленное создание. Я положил руки ей на плечи и почувствовал, как она дрожит.
– Спасибо. С наступающим новым годом, тебя, доктор Л., – после этих слов она в одно мгновение выпорхнула в дверь, прежде чем я подумал её остановить.
Когда я уложил всё в своей голове, я попытался проверить её слова. Я нашёл ту бек – вокалистку и её брата, которые подтвердили ситуацию с В., а в поступках К. я не усомнился, услышав, что он за человек и сколько разбирательств в его отношении было.
Проверить медперсонал оказалось проще простого. Медсестра, смотревшая за Н. без тени сомнения на мой счёт подтвердила, что приём медикаментов не прекращался. Но всё было очень поздно, Н. умерла на следующий день. Но мне уже не дали ни заключение о смерти, ни осмотреть её саму. Я уволился, опасаясь преследования за свой интерес к Н.
Найти адвоката, к которому обратилась Н. или само завещание мне не удалось.
Я описал всё это и храню также, как часть завещания, не оставив ни строчки в больнице.
Прости, Н., я слишком боюсь, что бы идти с твоими словами в полицию. Ты зацепилась за меня как за последнюю надежду, но у меня тоже есть семья. Ты права, Н. – мы чертовски похожи.
и искривить под нее мир.
Дневник больного № 1366.
12.12.11.
Первое посещение. Пациент Н., 27 лет. Диагноз: наркомания. Последние пол года считался без вести пропавшим. До нашего знакомства не желал идти на контакт с кем-либо. О себе говорить отказывается. На момент посещения внешнее состояние удовлетворительно.
-Здравствуйте, Н., можете присесть, где Вам удобно.
Пациент молча выбирает место. Кресло, стоящее спинкой к окну.
-Интересно, все кабинеты мозгоправов так выглядят?
-А какой ответ Вас больше устроит? Все, я – не мозгоправ, такой– только у меня…?
-Правдивый.
-Понятия не имею, но стереотипы сильны. Если это имеет значение, то кабинет обставляли без меня.
Наступило пятиминутное молчание, пациент осматривал окружающую обстановку.
– Давайте, пожалуй, начнём с чего-нибудь?
– Что-то не особо хочется.
– Но, все же, Вы пришли, а значит хотите для себе помощи?
Отвечает не сразу.
– Да… – дальше речь пациента становилась заметно «тягучей». – ..., только, кажется, не на столько, что бы «с чего-то начинать».
– Вы можете что-то предложить, как альтернативу?
– оставить разговор по душам на следующий раз.
– Нет. Вы слышали о моих правилах.
– Да, «приперся-сиди».
– Можно и так сказать.
Пациент погрузился в размышления.
– Н., для Вас, думаю, у меня есть один вариант. Мы по очереди расскажем о жизни, характере друг друга. Вам это интересно?
– Начните, покажите пример.
– Хорошо, как изволите. Простите, думаю, Ваша история банальна, но классика никогда не выходит из моды.
Выросли Вы в хорошей семье, любящей. Не буду говорить о них подробно, естественно мне многое известно о них, мнение здесь не будет лишь поверхностно. Пошли по накатанной дорожке: «тяжелая» музыка, вскоре, из любопытства, не из душевных исканий, депрессии на разных фонах, наркотики. Вероятно, друзья Вас в этом поддержали. Бросали, начинали…
Пациент прервал меня: «Могу я закурить?».
– Можете, но мне будет неприятно здесь находиться.
Пациент с наслаждением закурил.
– Этого я не зна, но предположу, что у Вас был сердечный приступ. В конце концов, степень безразличия к собственной жизни послужила причиной того, что Вы сейчас сидите здесь. Если позволите, были опущены все интимные подробности. Поправьте, если что не так.
Пациент пристально на меня посмотрел, проговорив монотонным, безразличным голосом: «Исправлять мне Вас не в чем, сами сделаете вывод, где ошиблись, если успеете.
Ас мы с Вами похожи, о Вас тоже не особо интересно говорить. До определенного момента Вы точно знали, что хотите делать в жизни, Вы из тех, кто составляет план на жизнь. Выучились, нашли работу, обзавелись семьёй. Все, как надо, только Вам это перестало быть надо. Работа стала вызывать мазохистскую зависимость. Но мне это даже не удивительно, Ваша профессия предполагает «ненормальность». Ведь человек всегда от чего-то зависим. Знаете, я считаю, что есть 3 степени рабства, все – зависимости. Первая – ты работаешь на кого-то. Работа отнимает все силы. У кого-то не выходит из головы образ начальника-скота. Может образовываться чувство обреченности и постылости. Вторая – ты раб своего дела. Работа отнимает все время. Силы отнимает страх ответственности, как работодателя и собственника. Из головы может не выходить образ работника – лентяя. Третья – Ты – раб себя. Здесь приходиться выносить чувство своей ограниченности. Или как можно понять чего ты хочешь? Как нарисовать собственное «я» в окружающем мире? Это Ваш вариант. Но не расстраивайтесь – мой тоже. Семья Ваша стала прекрасно обходиться без Вас, как и Вы без неё.
Примерно так, я думаю», – закончил пациент.
– Что ж, думаю, вы не откажитесь начинать каждый сеанс с этой игры, – поинтересовался я у Пациента. После паузы, он кивнул головой, сказав, что будет в этом участвовать до тех пор, пока я сам не откажусь, и окончательно потерял интерес к нашей беседе.
За окном дул сильный ветер и незапертое окно внезапно распахнулось. От неожиданного шума Пациент, казалось, подпрыгнул на месте, вцепившись в кресло.
– Извините, совершенно забыл, что оно открыто. Вы всегда так реагируете на…
– А вы всегда ищете проблем?
– То есть?
– Такая пагода стоит с самого утра, Вы знаете из моего дела про нелицеприятные черты моего характера и неустойчивую психику. Тем не менее, не удосужились закрыть окно.
– Если это была угроза, то совершено бездейственная. А окно…в кабинете было очень душно, я не успел проветрить до вашего прихода.
– Врете, я знаю, что оно было открыто пару часов и до моего прихода. Думаете так сложно это заметить со двора больницы?
– Хорошо, пусть так, прошу прощения. Только разговор в таком тоне дальше не пойдет.
– Это от вас зависит, – пациент уже стоял на ногах за спинкой кресла.
Я решил немного сменить тему разговора: «Вам запрещено гулять, интересуетесь у больных о пагоде?»
– Да, жду признаков апокалипсиса. П. из изолятора обещал на той неделе падение звезд небесных на землю, – ироничная фраза была произнесена пациентом равнодушно, в сторону.
Необходимо было поддержать его шутку: «Правда? А в прошлом месяце он уже готовился к приходу Всадников Апокалипсиса. Как – то очередность сценария нарушена».
Пациент слабо улыбнулся, направив взгляд в потолок.
– А это действительно так, мы с Вами похожи. Как мне и говорили.
– Кто, все мои бывшие пациенты выписаны, персонал, уверен, «натаскан» не обсуждать с больными ничего? И в чем же мы схожи?
– Я пойду, Доктор, но обязательно загляну ещё. Надеюсь, вы закроете окна перед моим приходом, – безучастно к моей реплике сказал пациент и вышел из кабинета.
18.12.11.
День прихода Н. Окно закрыто, вернул кресло на место, где оно стояло в прошлый сеанс.
Пациент заходит бесшумно, если б не сидел лицом к двери, то я не узнал бы о его приходе.
– Доброе утро. Как Ваше самочувствие? – произнес, раскинувшись в кресле, Пациент.
Выражение его лица говорило о, вроде-бы, спокойствии, но при этом что-то заставляло меня приди к выводу о том, что вымученность и опустошенность являются причиной такому почти умиротворению.
– Хотите сыграть роль психотерапевта? Прекрасно. А что Вы скажите о своем?
Пациент молчал, при этом смотря «сквозь меня».
– О чем-то задумались? Что Вас беспокоит?
Пациент не двигаясь, можно сказать, даже не шевеля губами произносит: «Не верю. У вас синяки под глазами, Вы не выспались, если подробнее, у вас была продолжительная ссора с женой, после которой Вы не ночевали дома».
– Теперь мне спросить с чего Вы взяли?
– О, окажите милость, – с явным оживлением сказал Пациент.
– Что ж, «…но чёрт возьми, Шерлок! Как?»
Лицо пациента засияло. Он откинулся на спинку, закинул ногу на ногу.
– «Элементарно, Ватсон!». Помимо синяков, Ваш халат застегнут на все пуговицы. На сколько я могу заключить исходя из наших встреч здесь и на обходе, Вы не любите этого делать. Вероятно, стесняетесь показывать, что на Вас два дня подряд одна и та же одежда. Этот диван…, – пациент повернул голову в сторону дивана, стоящего напротив кресла. – Он стоит ближе к торшеру, на много ближе. Вы пришли ночевать сюда. Решили почитать, для этого поставили как Вам удобно торшер. Ну и наконец, кресло. Учитывая, что я первый Пациент сегодня, и мало кто сядет спиной к окну, Вы его передвинули для меня. Сомневаюсь, что Вы стали бы это делать, не будь у Вас времени с утра. Все это в отдельности ни о чем совершенно не говорит, но вместе – напрашивается выше озвученный вывод.
Окинув комнату взглядом, Пациент посмотрел на меня, ожидая реакции.
– Впечатляет ваша склонность к умозаключениям, но мою жизнь оставим без комментариев. Кстати, на этом закончим игру с описанием наших представлений о жизнях друг друга.
Впервые позволяю столь подробные описания в дневнике больного, но Пациент оказался прав, и от этого стало не по себе. В целях сохранения профессионализма, дальше начать описания своего поведения.
– О, игра мне нравиться, её я продолжу. Вижу попадание в точку с моим предположением. Потому, что легко чувствую правду, а затем начинаю искать подтверждения.
В ожидании моей реакции Пациент не отрывает от меня глаз. Впервые вижу, что б он был так сосредоточен, поглощен происходящим. Мне нужно было не подать виду, что он выяснил что-то о моей жизни. Совершенно лишним было позволить обсуждать это.
– Это не важно. Мы здесь пытаемся помочь Вам. Я пришёл к выводу, что Вы зашли сюда в подавленном состоянии, почему?
При этом вопросе Пациент убрал руку, подпиравшую лицо. Исчезла улыбка с лица.
– Понятно, Вы не из тех докторов, которые в целях лечения позволяют обсуждать и его собственную личную жизнь. Жаль, но я еще постараюсь убедить Вас в эффективности подобного общения. А моё состояние было вызвано пребыванием в комнате в одиночестве. Я, понимаете ли, впадаю в раздумья от одиночества, потом долго не могу «вернуться». А что Вы записываете? Учтите, подписываться я нигде не буду, – иронично добавил Пациент.
Мне стоило трудов заставить себя что-либо произнести.
– Как Вас лечить, предоставьте решать мне. Записи нужны мне для анализа и решения, как я могу помочь Вам. А о чем Вы думали? – в этот раз я не стал поддерживать юмористические настроения Пациента.
Тем не менее, Пациент почувствовал психологическое преимущество, о чем говорила его саркастичная улыбка, принятая им поза: тело развёрнуто ко мне, руки лежат на подлокотниках – поза, говорящая об собственной уверенности. Во время моей последней фразы, он подошел к окну, встал в пол оборота, засунув при этом руки в карманы. Выслушав меня, он посмотрел в окно, сказав: «Знаете, не перестаю поражаться людям, которые, как Вы, живут, не смотря на то, что это жизнь их не устраивает. Думаю, каждый день вы сами задаетесь этим вопросом, но боитесь ответить».
Мне приходилось вести разговоры и с больными, возомнившими из себя богов и знавшими все истины этого мира. Только, почему-то именно Н. заставил меня почувствовать себя ничтожным. Это вызвало у меня замешательство. Не смея пошевелиться, я смотрел на него какое-то время.
– Я повторю, что мы здесь должны обсуждать Вашу личность. Нам следует…
-Да сколько можно? – Пациент в один шаг приблизился к столу, за которым я сидел.
– Как Вы мне поможете, если не в состоянии ответить на те же вопросы, что есть у меня? Без касания Вашей личности нельзя обойтись.
Я, еле сдерживая себя от повышенной интонации, попросил Пациента успокоиться и сесть.
– Раз Вы так настаиваете, я скажу следующее: я доволен своей жизнью. У каждого есть проблемы в семье, работе, но они помогают осознать то, что…
– …лишь живешь с проблемами, – перебив меня, Пациент вытащил сигареты из кармана.
– Прошу Вас воздержаться от курения здесь. Иначе, мне придётся попросить Вас уйти.
Он немного посмотрел пачку сигарет и убрал её обратно.
– Ваша жизнь Вас устраивает, но могли бы Вы сказать, что счастливы? Врождённая вера в то, что врать – не хорошо не позволит Вам сейчас сказать неправду. В данном случае, по крайне мере. Потому, что Вас самих это тревожит. Пожалуйста, скажите эту правду, прежде всего самому себе. Обещаю, что после этого буду более откровенна с Вами и на свой собственный счет.
В ожидании ответа Пациент сел в кресло. Мне потребовалось время, что бы найти, что ответить.
– Хорошо, только с условием того, что мы будем обмениваться по очереди своими мыслями. Пациент кивнул головой в знак согласия. Я начал этот фарс: «Мою жизнь нельзя назвать счастливой».
– Не знаю, какое количество попыток было в целях изменения моей жизни, – продолжил Пациент.
– Меня не покидает ощущение, что всё идет по наклонной, причем уже слишком давно.
– Не могу сформулировать за чем я жила. С самого детства с трудом действительность меня пугала. Даже, наверное, скажу, искривлённость её сущности наводила меня на мысли суицидального рода.
Пациент замолчал, переведя взгляд на окно. В этот момент я, пожалуй, впервые, обратил внимание на его пол и внешность. Не смотря на наркотики и далеко не здоровый, в остальном, образ жизни девушка выглядела моложе своих лет. Её худоба не говорила о болезненности или истощенности, скорее о особенностях конституции. Длинные черные волос, которыми она предпочла практически полностью закрыть лицо, формировали образ ребенка. Бледная кожа и тонкие кисти рук, синяки под глазами – единственное, что могло натолкнуть на вывод о проблемах этой девушки.
– Извините, продолжите. – Оторвавшись от созерцания каких-то гнетущих мыслей, сказала она.
– Что ж, вы были правы на счет ссоры. И – нет по поводу кресла. Я люблю там сидеть, читая что-нибудь из-за естественного освещения. – Кивнул я в сторону окна.
– Я же говорила, что мы с Вами похожи, – без тени улыбки сказала она и через несколько секунд добавила: «Я знаю, что можно научиться быть счастливой, только не чувствую сил, что бы стать такой».
– А хотите этого?
– Кажется мы не договаривались задавать вопросы, – казалось, это её расстроило.
– Н., послушайте, без вопросов я не смогу ничем помочь. Поэтому, надеюсь, Вы поймете это как можно быстрее.
Её взгляд был совершенно пуст. Она совершенно меня не слышала.
– А Вы впервые назвали меня по имени. Я понял, что от части прав.
– Должно быть, а вам это неприятно? – поинтересовался я.
– Мне это всё равно. Я устала, голова болит.
Очевидно, пациент находиться в состоянии беспокойства. Похоже, что даже на сеансах живая беседа не полностью занимает её. Необходимо отменить любые лекарственные средства и наблюдать динамику психики.
– Вы хотите прервать сеанс?
– Пожалуй, что нет. Только давайте закончим на сегодня с самокопанием. Поговорим на нейтральные темы. Что вы хотите на новый год? В этот момент она улыбнулась, не пряча при этом взгляда.
– Не знаю, а Вы хотите сделать мне подарок?
– В пределах того, что могу в этой больнице. Хотя, конечно… В общем, говорите, я постараюсь в любом случае.
– С чего Вы собрались делать мне подарок?
– Просто люблю делать людям что-то приятное, видеть их улыбку при этом. Это плохо?
– Нет, плохо то, что Вы спрашиваете чужое мнение на этот счет. Помимо вашего выздоровления мне ничего не надо. Но достаточно будет монолога о Ваших проблемах и жизни в целом.
– Врёте, опять, – с сожалением сказала она.
– Но ничего, время ещё есть, я обязательно выясню Ваши тайные желания. – Она с иронией посмотрела на меня.
– И почему же Вам столь важно меня поздравить, даже точнее – узнать мои желания?
– Просто в этой больнице Вы едва ли не самый интересный человек. Вы мне не безразличны. Больше не спрашивайте, пока я не готова что-либо добавить. – Она опять увела взгляд в сторону.
– Хорошо. О чем ещё сегодня Вы хотели бы поговорить?
– Я слышала, что в этой больнице лечили рок-звезд, художников, писателей. Вы думаете, все так или иначе творческие личности ненормальны?
– Моё мнение, их до этого доводят обстоятельства, близкие, собственные внутренние противоречия. А проблема в отсутствии сил им сопротивляться: они не знаю как, да и не могут перебороть себя для этого, ведь такие люди, как правило, нуждаются в наставлении. Да и такие «наставники» встречаются достаточно часто.
– И почему же творческие личности часто потеряны в жизни?
– Для общества, которое привыкло не задумываясь ставить деньги на первое место, довольно странно выглядят люди, не ищущие первостепенно выгоды из своей деятельности – не нужные люди. Правда есть люди, с которых можно что-то получить, только, если это действительно творческие люди, они не смогут поступиться с собственными чувствами ради денег.
Конечно, есть те, которые изначально хотели стать знаменитыми, на пример. Только они чувствовали для этого талант, а добившись – кончали жизнь самоубийством.
– А я думала всегда, что «гениям» проще к жизни относиться надо. Но проблема в том, что они не могут этого. Ведь ломать себя под систему… согласна с Вами, доктор.
– «Ведь ломать себя под систему…» – Закончите мысль. – Настоял я. Мне показалось, Н. опять начинает уходить в себя, надо было во чтобы – то ни стало не дать ей замкнуться в себе.
– Ничего, просто не все могут это сделать.
– Вы чувствуете, что не принадлежите себе, ломаете себя?
– Может быть, в чём-то.
– И это доставляет неприятные чувства, желание прекратить всё немедленно?
– Пожалуй, никаких агрессивных чувств по этому поводу у меня нет, просто стараюсь не думать об этом много и всё.
– Н., я знаю, что Вы сами – музыкант. То, о чём Вы меня спросили связано лично с Вами?
– Боже, как банально! Доктор, гребёте всех под одну гребёнку? – на её лице выразилась досада разочарования. Она встала и подошла к картинам, что висели на стене напротив неё.
– Нет, потому и спрашиваю Вас об этом, а не делаю поспешных выводов.
– Я никогда не считывала себя творческим, талантливым человеком. Вывод из этого Вам понятен?
– Почему же Вы спросили…
Она не дала мне закончить и с раздражением ответила: «Да просто я была в мире таких людей. Многим из них требовалась помощь. Мне хочется уйти, доктор. До свидания».
Я подбежал к ней и успел остановить: «Подождите минуту, не реагируйте так болезненно. Ваша импульсивность сейчас мешает вам больше всего. Прошу Вас подумать, почему все сеансы заканчивались пока Вашим бегством»
Видно было, что она с трудом стоит на ногах от дрожи, это нечто большее, нежели злость на раздражающие вопросы. Её рука уже была на ручке двери, но потребовалось время, прежде чем она повернёт её, не сказав ни слова.
25.12.11.
Встреча была назначена чуть позже по её просьбе. Всё прошедшее время Н. не обронила ни словом, ни как с персоналом, ни так и с другими больными больницы. Вероятно, отмена лекарственных средств могла быть преждевременной. Необходимо узнать о её прошлом как можно скорее.
Н. вошла в кабинет, взгляд у неё был испуганным.
– Вы опаздываете. Помимо Вас у меня есть ещё люди, которым нужна моя помощь. Постарайтесь быть более пунктуальной.
Она и не собиралась смотреть на меня. Войдя, она села в кресло, будто одна в комнате.
– Извините, я постараюсь.
В течение какого-то времени я пытался понять, в каком она состоянии. Было очевидно уже то, что она подавлена и прячет свой взгляд.
– Что-то гложет Вас, в чем дело?
– Всё нормально, просто голова немного…, – она замолчала, не окончив предложение.
– Болит, почему Вы не обратились к медсестре?
Она закрыла лицо руками и наклонилась вперед.
– Не произносите такую ересь. Вам больше нечего сегодня спросить, в этом случае я пойду, пожалуй?
– Ваше поведение напоминает мне поведение ребёнка, понимаете почему?
– Понятия не имею, хотите поговорить об этом?
Её лицо давало понять, как сильно ей хотелось выводить меня из нормального состояния. Саркастичная улыбка не сходила с её лица.
– Ты можешь свой сарказм засунуть туда, куда душа пожелает, больше не появляйся в этом кабинете, если твоя цель – уничтожение себя.
Именно так было необходимо сказать, Н. не поняла бы серьёзность положения в другом тоне, но чем дальше, тем больнее было на неё смотреть.
Более ровным тоном я добавил, что мне жаль её, и хотел бы помочь найти равновесие, но это возможно только при участии двоих.
Н. выслушала сказанное спокойно, но с интересом. Вероятно, она была обескуражена моими словами, но только несколько секунд.
– Доктор, какие грубые слова, фамильярность, да и какая интонация! Нет слов, Вы просто грубиян. Должна сказать, это немного интригует. Вы со всеми пациентами там общаетесь?
Н. встала и подошла к моему столу и встала, отперевшись обеими руками о его край. Она как – будто пыталась понять что-то, всматриваясь в моё лицо.
– Вы действительно думаете, что смажете мне помочь?
– Да.
– А если я Вам скажу, что лучше бы Вам вовсе не слышать этого, что после того, как я закончу, ни я, ни Вы не будем иметь прежней жизни?
Первый положительный сдвиг, Пациентка заинтересовалась в какой – либо активности.
– Н., если Вам не наплевать на себя, то и мне тоже, я готов Вас выслушать.
Понять её чувства в этот момент было трудно, она была спокойна, но её трудно было ответить что-либо. При этом у неё появилась ироничная улыбка. Она медленно убрала руки со стола, склонив при этом голову.
– Я Вас предупреждала, не говорите, потом, что не желали такого исхода.
Пациентка села в кресло, закрыла глаза, собираясь с духом. После паузы она открыла глаза и посмотрела в окно.
– Сегодня хорошая погода: снег идёт, тепло. Доктор, я обещала Вам подарок. Счастливой я стать никак не смогу, поэтому сегодня хотела сказать всё то, что Вы желали услышать. Но прежде спрошу: после Вашего хамства, Вы опять обращаетесь ко мне на Вы?
– Да, это было сиюминутная фамильярность, но я не имею ничего против того, что бы перейти с Вами на «ты», если пожелаете.
– Желаю, только сделайте это после того, как я спрошу об этом ещё раз.
– Хорошо, – она вновь замолчала, посмотрев в окно.
– Не думала, что говорить о себе будет так трудно, но мне надо сказать всё это Вам. Думаю, теперь пригодиться диктофон, если Вы не надеетесь на память. – При этих словах я включил его.
Причина тому, что я здесь – моя жизнь. Что я несу, это вполне и так понятно. – Она закрыла руками лицо. Затем выпрямившись, запрокинула ногу на ногу и опрокинулась на спинку кресла.
Должно быть, лет до пяти я была счастливой. Моя мама была медсестрой, отец – строитель. Став старше я поняла, что мы жили в достатке, а я была беззаботным, любимым ребёнком.
Банально, как в мелодраме: родители погибли в автокатастрофе, а я осталась жить. Трудно сказать, что я тогда чувствовала, но я прекрасно поняла, что произошло. Поняла, но осознать так и не смогла, видимо, поэтому пугала окружающих. Ведь когда мне сказали, что мама с папой «больше не придут», отчетливо помню, что тогда я сказала, что и так знаю об этом, и повторять такое ребёнку не зачем. Тогда было лето, окна в моей детской были открыты, в тишине, повисшей тогда там, можно было слышать только шум пролетавшей мухи, даже ветер за окном внезапно стих. Я не помню, но могу представить лица моих родственников, из уст которых я и услышала об аварии.
Они меня и удочерили в дальнейшем, иначе мне бы остался путь в детдом. Дядя с тетей ко мне хорошо относились, ни разу, ни дали дать понять, что я для них обуза. Уверена: они меня любили. Так было в детстве. И за это я и благодарна и ненавижу их одновременно. Они дали мне надежду на нормальную жизнь, но по дальнейшим событиям – лучше б сразу убили или отправили в приют.
А пока, я росла на подобии растения с точки зрения человека. То есть, мы уверены, что оно легкоранимо, но, как и что они могут чувствовать, не знаем.
В школе, как ни странно, у меня были друзья. Причем, я думала, что они заботятся обо мне, истинно заинтересованы во мне. Это было очередное заблуждение, как потом станет очевидно.
Моя тётя работала телеведущей новостей. Она была довольно известна, т.к., канал, на котором она работала, вещал на региональном уровне. Всегда мало интересовалась телевидением. Но в пятнадцать, кажется, лет мне стало любопытно, и я поддалась многолетним уговорам тети «посмотреть, где она работает».
Не знаю, чего ожидала, ведь ощущала, что это такое, но всё же пошла. Тетя вела в это время эфир, послушав пару минут её монолог, диктуемый телесуфлёром, мне стало скучно, и я пошла осматривать другие студии. У меня было чувство некого разочарования, т.к. увидела, как тетя говорит вещи, имеющих социальное воздействие, кажется, совершенно ничего об этом не понимая самостоятельно. Тетя всегда говорила, что её нравиться «сообщать людям о том, что происходит в мире». Она не на секунду не задавалась вопросом сколько процентов правды в том, что она сообщает.
В общем, досадно, но доля наивности у меня была, благодаря чему я до конца не понимала реальность масс-медиа. Я поднялась на этаж выше. Мне показалось, что там ремонт, и не ожидала, что услышу чьи-то голоса. Они доносились из какого-то кабинета. По диалогу становилось понятно, что решался вопрос замены новостного сюжета в вечернем эфире. От скуки я стала подслушивать дальше… – Н. на секунду прервалась, на лице опять появилась ироничная улыбка, затем её сменила задумчивое ворожение лица. – … мне следовало понять ещё тогда, что с моим настроем к реальности, везучести необходимо было резать собственное тело лезвием в наказание за любопытство. Это было бы в целях самосохранения, – этими словами она повергла меня в дрожь. Они были сказаны без тени сомнения. – Извиняюсь за лиричное отступление. Так вот, там пошла речь, что «сверху» пришли установки: как и какие новости освещать. Их же проблема состояла в том, как по ним сделать сюжеты: выдумать текст, снять ролики, не забыть подписать «прямой эфир».
В общем, представлять, догадываться о чём-то одно дело, а столкнуться – другое. Я не могла спокойно смотреть на тётю после этого и не могла дождаться окончания школы, что бы уехать учиться в другой город.
В школе я была тише воды, ниже травы, училась спустя рукава, друзей не заводила. Как – то раз со мной пытался подружиться новенький. Он садился со мной за одну парту, пытался разговорить. Мне было интересно, смешно от его шуток. Мне начало казаться, что, наконец, встретился человек, который смотрит на мир трезво. Он был умным парнем, у нас совпадали мнения по поводу многих вопросов. Мы могли все уроки проболтать, не обращая внимания ни на одноклассников, ни на учителей. Но всё это продолжалось до тех пор, пока его друзьям это не надоело. Они просто поинтересовались у него, почему за чем он со мной общается и, я думаю, в конце концов, поставили ультиматум: или я или они. Ясно, что он выбрал, и я не осуждаю его за это.
Как-то так все классы и прошли. Вам известно куда я поступила. Для этого у меня были две причины: отъезд в другой большой город и то, что там хороший медицинский факультет. Я захотела стать доктором. Ничего, конечно, удивительного, ведь моя мама была связана с медициной. Своих идей о том, чем бы мне хотелось заниматься в жизни, у меня не было.
У меня такие были надежды на то большое красивое здание моего факультета. Я мечтала найти в ней людей, со схожими мыслями. Хотелось и рыбку съесть и сковородку не помыть. То есть, не подстраиваться, не претворяться, но найти единомышленников – друзей.
Но с каждым днём я лишь утверждалась во мнении, что людей там интересует: как получить зачёт или хорошую отметку по экзамену без каких – либо усилий, быстрее отсидеть лекцию, если пришёл, где хорошо выпить, и всё прочее в том же духе. Были, конечно, люди увлеченные чем – либо: спорт, КВН и т.д. Меня это также не привлекало.
Тем не менее, я поддерживала товарищеский контакт с сокурсниками. Мы вместе прошли через многие студенческие проблемы. Я не особо хотела зависеть от приёмных родителей, поэтому жила в общежитии. Как понимаете, это способствовало сближению.
После сдачи очередной сессии, мы пошли на концерт в какой – то клуб, там в тот вечер выступали рок – группы. Признаться, до этого меня было очень трудно затащить в такие места. Это было на втором курсе, мне было 18, и было интересно послушать живую музыку. В клубе была нестандартная обстановка. Сцена, напоминающая театральную, но меньших размеров, людям предлагалось сидеть на креслах и диванах, рядом с круглым слом, покрытым скатертью в пол. А в тот вечер еще и добавили свечей, черепов и прочей, по их мнению, рокерской атрибутики. Всё это подняло настроение, если честно. Мы сели на диван, если можно так сказать, во втором ряду.
Как водиться, один из однокурсников знал солиста одной из групп. Вернее сказать – фронтМэна, что бы звучало по рокерски и смешно. Его группа выступала первой. Признаться, мне совершенно тогда она не понравилась. Музыканты выглядели гориллами с гитарами. Если б я, в добавок, могла видеть лица тех, кто на сцене, это привело бы к психической травме. Песни были, как бы это выразится, оркестром перфораторов на электрогитарном фоне. Их выступление снизило мою адекватность на 80 % на полчаса минимум, – Н. остановила рассказ, улыбаясь своим воспоминаниям.
– Похоже, всё же были вещи в вашей жизни, когда Вы были счастливы?
– Да. Были моменты, которые на секунду разжимали удавку одиночества. После того, как эта феерия юношеского самоутверждения закончилась, её главные герои сели к нам, мы познакомились.
Того, кто всё выступление насиловал микрофонную стойку, звали В. Ещё когда он подходил к нашему столу, он так забавно споткнулся на ровном месте, что меня это просто поразило. Его маска крутого рокера спала сразу, после окончания выступления.
Он оказался парнем умным, с чувством юмора. Мы тогда о многом поговорили: музыка, политика, религия. Это был первый раз, когда во мне проснулось ощущение того, что не меня одну выкинули инопланетяне из другой цивилизации в наказание на Землю.
Мы много общались в течении двух, кажеться, лет, ещё год В. потратил на взращивание в моей голове мысли о том, что нам надо быть не только друзьями. У него получилось и, надо признать, мне было незабываемо приятно с ним. За всё это время мы посетили очень много клубов, городов, я узнала музыкальный мир ближе. Учёба начинала уходить на второй план. Когда я научилась играть на гитаре, то постепенно начала подыгрывать многим музыкантам, ещё была на бек – вокале. Меня прельщала показная независимость музыкантов, а также то, какое удовольствие они получали от всего этого. Стереотипы о наркотиках и разнузданном стиле жизни, от части, подтверждались. Но при этом, это никем не воспринималось, как обязательство и не было принято выставлять напоказ.
Мне в голову пришла шальная мысль, что это всё для меня подходит. Также, свою роль сыграл и В., всячески намекая, что бы я больше была с ним в вечных гастролях, и я бросила университет.
В. часто говорил о своей ненависти к политике и политикам. Его отец довольно известный депутат в думе богатого региона. В. был в курсе части махинаций родителя. Но отношения с ним он разорвал после того, как узнал, что детдом, который был построен под надзором отца, обрушился из-за некачественных материалов, убив воспитательницу и ребёнка. Взяточника все последствия обошли стороной. Я разделяла взгляды В.
Что ж так было не долго, около полугода назад его отец, в очередной раз, избежав решетки, видимо расчувствовавшись, вспомнил о сыне. Уже потом я поняла, что начал часто связываться с отпрыском. Тот в свою очередь, не говорил об этом ни слова мне. Он начал под разными предлогами ездить на выступления своей группы один. Я ничего не понимала, тем более, что сама, заведя много знакомств, была постоянно занята на заменах отсутствующих или не хватающих гитаристов и бек – вокалистов.
Но я очень привязалась к этому двуличному подобию человека. Однажды, После очередного выступления он просто подошёл ко мне и сказал, что больше не желает меня ни видеть, ни слышать без объяснений. Он не утрудился как-либо объяснить поступок, т.к. знал, что не в моем характере докучать с вопросами.
Я неделю не выходила из моей спальни квартиры, снятой в аренду, ещё месяц – из самой квартиры. Помог мне барабанщик одной из групп, он был братом моей хорошей знакомой бек – вокалистки. Он покупал продукты, заставлял меня поесть и каким – то чудом разузнал всё. Но долго не решался сказать, что В. продался своему отцу. Тот пообещал недолюбленому, обделенному вниманием ребятёнку, всё наследство и преемство в кресле депутата с единственным условием: он пошлёт меня на все четыре стороны. Я не устраивала «тестя», как сирота и недоучка. Кстати, они когда – поссорились из-за увлечения В. роком, тем не менее папочка помогал группе, финансово, связями, даже авторов песен покупал. Какая прелестная отцовская любовь, не правда ли? – заметила Н., при этом ехидно улыбнувшись. – В общем тогда я и пропала из поля зрения большинства. В. я побывала во всех злачных местах, о каких только слышала, делала всё то, что язык не поворачивается сказать. Не хочу вдаваться в подробности, но результаты моей психической, моральной, физической деградации напечатаны в моей медкарте. Только в этой больнице я не оказалась по своей воле, т.к., хотела сгинуть в «чёрной дыре», просто депутат связался со мной, предупредив, что если я не хочу проблем для моей семьи, я должна всякую связь с обществом, посоветовав при этом данную больницу. Здесь постоянная «гостиница для его друзей». Он боится разглашения всего, что я знаю об их семье. Персонал здесь весь куплен, меня травят наркотой, похлеще, чем я потребляла. Буквально чувствую, как клетки моего мозга отмирают.
Кстати, мои тетя с дядей прекрасно знали, что происходит, знали, где жила те пол года. Просто они пропихивали родного сына на госслужбу, им не нужно такое пятно, как приёмная дочь – опустившаяся наркоманка. Это их объяснение я выслушала по телефону с истерическим смехом. Тогда я уже почувствовала, что если сейчас мне оторвут конечность, я не замечу, т.к. все нервные окончания уже невосприимчивы.
Я сидел, вжавшись в кресло за столом, и не мог до конца понять услышанное. Волосы от ужаса шевелились на голове, если она говорит правду, здесь не её лечить надо, а сделать трепанацию черепа пару индивидумам. Меня пробил пот, когда я вспомнил, что отменял любого рода лекарственные средства, значит…: «Н., Вы говорите, что Вам не прерываясь давали лекарства? После прошлого сеанса я отменил всё».
– Да. Не переживайте так, Вы бы ничего не смогли сделать и не пытайтесь. Я сижу сейчас здесь по недосмотру всех медицинских крыс. А рассказала всё, т.к. Вы устроились не так давно, у меня была надежда, что Вас забыли купить или «надсмотрщики» оказались слишком ленивы, что бы сообщить о Вас. Терять мне давно нечего, поэтому я рискнула. По мере того, что я рассказывала, я следила за вашей реакцией, думаю, будучи эмоциональным человеком, Вы не смогли бы так удивленно, эмоционально всё выслушать.
Я хотел что-то сказать, куда-то бежать, но Н. меня остановила.
– Прошу Вас, выслушайте меня до конца. Это наша последняя встреча, мне не придется дожить до нового года. Я, всё же, боюсь за мою приёмную семью, поэтому в завещании, котором я составила, есть моя воля в том, что бы сделать достоянием широкой общественности все уголовно наказуемые деяния депутата К. после смерти всех моих родственников или самого К. Это будет не актуально, но я всё же хочу, что бы правда была единственно принятой точкой зрения по этому вопросу.
Если я в Вас не ошиблась, то Вы узнаете правду ли я сказала, хотя бы по слухам и проконтролируете, при возможности исход моего желания.
Комок подкатил к горлу, но я открыл рот для того, что бы что-то произнести.
– Прошу ничего не говорите, не лезьте на рожон в это. Это всё. Выключите диктофон.
Она встала, и направилась к выходу. Я хотел остановить её и уже приблизился, когда она сказала, не оборачиваясь: «Я забыла спросить ещё раз. После того, как я рассказала, какую грязь я представляю на самом деле, Вы хотите перейти со мной на «ты»?
Ноги просто вросли в пол. Так не бывает с людьми, такие обстоятельства должны использоваться в качестве наказания осужденным.
– Я больше всего на свете хочу перейти хочу перейти на «ты». Как ты можешь всё это нести с собой?
Время просто престало существовать. Одно имело смысл – спасти это загубленное создание. Я положил руки ей на плечи и почувствовал, как она дрожит.
– Спасибо. С наступающим новым годом, тебя, доктор Л., – после этих слов она в одно мгновение выпорхнула в дверь, прежде чем я подумал её остановить.
Когда я уложил всё в своей голове, я попытался проверить её слова. Я нашёл ту бек – вокалистку и её брата, которые подтвердили ситуацию с В., а в поступках К. я не усомнился, услышав, что он за человек и сколько разбирательств в его отношении было.
Проверить медперсонал оказалось проще простого. Медсестра, смотревшая за Н. без тени сомнения на мой счёт подтвердила, что приём медикаментов не прекращался. Но всё было очень поздно, Н. умерла на следующий день. Но мне уже не дали ни заключение о смерти, ни осмотреть её саму. Я уволился, опасаясь преследования за свой интерес к Н.
Найти адвоката, к которому обратилась Н. или само завещание мне не удалось.
Я описал всё это и храню также, как часть завещания, не оставив ни строчки в больнице.
Прости, Н., я слишком боюсь, что бы идти с твоими словами в полицию. Ты зацепилась за меня как за последнюю надежду, но у меня тоже есть семья. Ты права, Н. – мы чертовски похожи.