Живёшь-живешь, привыкаешь к раз и навсегда заведенному порядку настолько, что перестаешь замечать этот будничный в печенках сидящий уклад, и вдруг однажды – бац! – случается такое, что никак невозможно предугадать. Враз понимаешь, насколько случайно и зависимо от тысяч мелочей наше существование, эта, так называемая, жизнь. И если раскрыть глаза пошире и оглядеться повнимательнее по сторонам, как знать, не увидим ли мы проявления непостижимого, сигналы из иных миров, существующих наряду с нашей микроскопической вселенной?
День словно померк внезапно, когда из-за угла дома показалось темное облако. Будто кто-то разлил черную тушь не на плоском листе, а в трехмерном пространстве. Так осьминог прячется в воде от угрозы. Но это облако само явилось ожившей угрозой, воплощением ночного страха, от которого не только маленькие дети кричат по ночам и писают в кроватки. Облако клубилось и расползалось, поднимаясь до полуметра над тротуаром, иногда выстреливая вверх свои протуберанцы, абсолютно непрозрачное сосредоточие мрака.
Едва взглянув на него, становилось ясно, что это именно и есть воплощение ужаса. Откуда оно взялось, прилетело, проистекло, выползло? За углом оказался тот же мрак, его продолжение, а, может, начало.
Сначала думали, что это какой-то ядовитый газ, но нет, газоподобная субстанция походила своими движениями на гигантскую амебу или гусеницу. Нелепая, враждебная клякса в нашем светлом мире, позади которой мгновенно пожухла на газоне зеленая до того трава.
Оказавшиеся вблизи, впервые увидевшие живой мрак, тут же сошли с ума от ужаса, ощутив такой же мрак внутри себя. Очевидно, это облако, назовeм его всe же так, появилось сразу, внезапно. А спустя какой-то миг у всех видевших его вырвался душераздирающий вопль. Матери кинулись забирать детей с улицы, хлопали закрываемые окна и двери, крики и визг не умолкали, и только чeрная мгла бесшумно выползала из-за угла.
Если не считать моментальной паники в ближайших ста-ста пятидесяти метрах и нескольких сумасшедших, иного ущерба облако не причинило. Только у всех видевших его, хотя бы издалека, кратковременный ужас сменился позже стойким чувством уныния и подавленности. Облако проклубилось меж домов прямо по асфальтовой дорожке, встретило на своeм пути открытый канализационный люк и быстренько втянулось в него без остатка, словно всосанное вытяжной трубой. И всe это – бесшумно и без следа, за исключением испорченного упомянутого газона.
А потом машины скорой помощи увезли тех, кто нуждался в ней после испытанного шока, и представители санэпидстанции, горгаза и прочих подобных им служб покинули место действия, погрузив таинственные, недоступные простым смертным приборы в ведомственные фургоны. Перед своим убытием они громогласно возвестили, что никакой угрозы здоровью и, тем более, оснований для паники не обнаружено. И хотя им не очень-то поверили, имелось на то немало причин, начиная с Чернобыля, первые смельчаки вскоре заглядывали в развeрзтую пасть канализационного хода. Увы, ничего необычного в притопленном отходами колодце им разглядеть не удалось.
Никакие официальные сообщения в средствах массовой информации так и не появились, слухи зарождались самые фантастические, они росли, множились, расходились, как круги от брошенного в воду камня, во все стороны и со скоростью звука достигли столицы.
Если уж ни одного факта полтергейста или приземления летающих тарелок столичные журналисты старались не упустить, то что же говорить о появлении неведомого доселе облака мрака? Они откликнулись oперативно. Но, странно, улов прибывших по горячим следам остался небольшим. Очевидцы уклонялись от расспросов назойливых чужаков, слишком живым оказался страх, угнездившийся в них при одном виде черного облака.
Самые главные свидетели по-прежнему пребывали в психиатрической лечебнице, но доберись до них корреспонденты – результат был бы тем же. Они полностью ушли в себя после пережитого, перестав реагировать на окружающее, и возможность возвращения их в нормальное состояние оставалась неясной. Лишь один из них мог кое-что порассказать журналистам, спроси они его, но слушать сейчас, кроме медперсонала и таких же запертых в отделении бедолаг, было некому.
Звали его Пeтр Павлович Петрухин, исполнилось ему недавно тридцать два года, а за год до этой памятной в его жизни даты он развeлся с женой. В тот день, когда чeрное облако накрыло Петрухина с головой, он испытал нечто вроде шока, живые воспоминания о внезапно пережитом ужасе до сих пор бросали его в дрожь. Но в отличие от прочих жертв небывалого явления, Петрухин сравнительно быстро пришел в себя, продолжая чувствовать свою неразрывную связь с окружающим миром.
Наблюдения за другими жертвами мрака в лечебнице не могли не навести на вопрос, чем же объясняется такая его исключительность? У него родился ряд гипотез, одну из которых он решился изложить лечащему врачу в обмен на обещание свободы переписки. Бедный Петр Павлович не имел до того дела с психиатрами и не знал действительную цену их твердому слову.
Однако вот вкратце суть гипотезы Петрухина, физика по образованию. Известно, что все молекулы колеблются с определенной частотой. Не являются исключением и клетки мозга человеческого. Но если частота и амплитуда этих колебаний обусловлена природными параметрами, то имеют место еще и неподдающиеся измерению колебания психики. Причем, колебания эти имеют индивидуальные особенности, образно говоря, у каждого человека в голове как бы мерно качается его персональный психический маятник. Чем зауряднее, внешне спокойнее и уравновешеннее выглядит человек в глазах общества, тем меньше амплитуда этих колебаний. У него меньше перепады настроения, интересов и прочего, и обусловлено это незначительной величиной отклонения от нулевой точки его маятника, то есть, тем более он нормален. И наоборот, чем выше амплитуда его колебаний, тем заметнее это бросается в глаза окружающим, по меньшей мере, этот человек незауряден.
И, как ни парадоксально, уравновешенные, нормальные с виду люди быстрее могут сойти с ума, так как любой достаточно сильный внешний толчок выбивает их из колеи. Те же, чей «маятник» и без того в обычных условиях сильнее отклоняется, легче переносят внешние невзгоды, маловероятно, чтобы дополнительные толчки совпали с их собственными. Явление ужасного облака мрака, таким образом, явилось блестящим доказательством правоты Петрухина, назвавшего свои постулаты «Tеорией психического резонанса».
Психиатр внимательно выслушал Петра Павловича и еще раз клятвенно пообещал передавать его письма на волю. Лечащий врач Петрухину попался терпеливый и без предрассудков. Если вначале он, как и большинство его коллег, посчитал кратковременное явление чeрного облака массовой индуцированной галлюцинацией, то в результате многодневного общения с доставленными в клинику пострадавшими уверился в более сложной природе феномена. Особый интерес у него, естественно, вызывал Петрухин, более других товарищей по несчастью доступный для контакта. Они подолгу обсуждали все возможные и невозможные причины происшедшего – от инопланетного вмешательства до зловредных поползновений иномира. Мечтательный Пeтр Павлович излагал свои теории психиатру, хмурящему густые сросшиеся брови, пронзительно сверкавшему глазами так, что от подчеркнутого внимания даже нос заострялся.
Но однажды психиатр понял суть дела сам, без посторонней подсказки: облако мрака явилось материализацией злобы и страха человеческого. Именно в точке его появления образовался центр сложения отрицательных психодислептических сил, психопространственный континуум, позволивший принять накопленным чувствам соответствующее им реальное выражение в нашем трехмерном мире. А если так, понял с тревогой психиатр, то чудовище не могло взять и снова исчезнуть, бесследно раствориться, распасться на исходные составляющие. Оно наверняка затаилось, накапливая энергию, и готово вылезти на поверхность в любой момент.
Из рассказов потерпевших он знал, куда скрылось черное образование. Даже глубокой безлунной ночью найти открытый канализационный люк не составило большого труда. Удушающие миазмы поднимались из темного круглого отверстия, на дне колодца журчал грязный ручей. Психиатр заглянул внутрь, зажег спичку и отпрянул, ощутив столько раз описанный пациентами первобытный ужас, ему почудилось, что внизу шевелится нечто огромное и черное, страшное в своей непостижимости. Огонек спички испуганно погас, куснув напоследок пальцы. Полуночник подул на них, помахал кистью руки, огляделся по сторонам и торопливо придвинул темнеющую рядом тяжелую крышку. Только после этого действа он ощутил облегчение: то, внизу, оказалось отрезано от поверхности. Психиатр вернулся домой и заснул спокойным сном.
Но утром по дороге на работу совершенно в другом месте он заметил открытый канализационный лаз. Снова к нему вернулась тревога, ведь облако могло выбраться наружу именно здесь. Не обращая внимания на прохожих, он плотно закрыл крышку и только тогда продолжил путь в клинику. Разговор с пациентами усилил его опасения. После работы он долго бродил по городу в настойчивых поисках открытых ходов подземных коммуникаций.
С тех пор это занятие стало его насущной потребностью. Если ему удавалось теперь обнаружить зияющий люк, доктор спешил наглухо затворить его, ощущая с глубоким удовлетворением, что, таким образом, пусть на время, он спасает окружающих от рожденного людской злобой и ненавистью мрака, ушедшего под землю и грозящего вырваться наверх, захлестывая все вокруг. Сознание исполненного долга придавало ему новые силы выслушивать с непроницаемым лицом бред своих пациентов. Иногда, придя на работу после очередного затворения канализации, он лукаво смотрел на говорившего с чувством собственного превосходства, сознавая, что именно он только что не дал мраку злобы и страха добраться до души подопечного. И тогда психиатр тихонько посмеивался и потирал руки, испытывая про себя двойное удовлетворение от неплохо проделанной работы.
Так продолжалось с полгода. Но однажды, задвигая очередную крышку, он с ужасом ощутил, что частица мрака проникла в него. И поскольку избавиться от страшной ноши не удалось, психиатр по странному стечению обстоятельств угодил именно на место давно выписавшегося Петра Павловича Петрухина.
– Закройте люк! – молил он всех, кого встречал в клинике за день.
– Закройте люк! – шептал он перед сном засыпающими губами, полный тревоги перед возможным выходом воплощенного ужаса из-за чьей-то небрежности.
– Как там? – спрашивал он по утрам проснувшихся соседей, забывая, что мрак, прихода которого он боялся, гнездится в нем самом.
Конечно, его вылечили, как и Петрухина, отечественная психиатрия неплохо умеет возвращать отклонившихся к социальной норме. Доктор перестал закрывать открытые люки. Больше того, он стал старательно обходить их стороной, хотя и не мог объяснить, почему так поступает.
О мраке никто не вспоминал, – зачем, если он больше не появлялся? Проблем хватало и без того.