Цифры, конечно, несоизмеримы: здесь - сорок тысяч, там - миллионы. Но в общественном сознании - искуссно и навсегда – обе эти исторические трагедии составлены рядом:
Холохост – как одно из преступлений бесноватого фашистского фюрера.
Катынь – как одно из злодеяний кремлевского кровожадного вождя.
(В.П. Терехов)
***
Впервые про катынские расстрелы я узнал в году 88-м из случайной радиоинформации. Но вместо названия «Катынь» услыхал – Хатынь и, в событиях совершенно запутавшись, позвонил эрудированному приятелю.
- Это, конечно же, ты просто ослышался, - приятель, не задумываясь, отвечал. - А твое радио сказало все правильно. А случилось все под Смоленском. В апреле сорокового. Еще до войны.
***
Катыские разоблачения настолько органично вписались в общий перестроечный пафос, что попервоначалу не вызвали у меня никаких вообще сомнений. Однако чем детальней осмысливал я трагедию под Смоленском, чем скрупулезней вглядывался в общеизвестные факты, тем все больше обнаруживал здесь неувязок и нестыковок, пока истинные причины и суть событий не заслонились от меня окончательно сплошным частоколом из недосказанностей и несуразностей.
И тогда у того же приятеля я спросил:
- А что за конкретная выгода была Сталину в убийстве стольких тысяч польских офицеров? В чем для СССР заключалась неотвратная необходимость их всех обязательно расстрелять?
***
Приятель мой – заядлый демократ – выслушал с улыбкой мои вопросы, кивал каждому слову, а затем - набычился по-бойцовски и провозгласил:
- А, собственно Сталину что еще осталось делать? Ведь он абсолютно не мог распустить гуманно и безоглядно их всех по домам, потому что какой из него гуманист? – приятель тут прервался, бросил на меня гордый, горящий взгляд, выдержал торжественную паузу и торжествующе продолжил. - Во-вторых, вспомни тогдашнюю международную обстановку. Европа в сентябре 39-го уже разродилась очередным разделом Польши и теперь беременна большой войной. Сталин и Гитлер – соучастники. Но Сталин понимает, что альянс их непрочен, что СССР – по-прежнему в неразрывном кольце врагов. А здесь - польские офицеры. Голубая кровь, белая кость, т.е. закоренелые матерые, а главное - классовые враги. Так почему же было их всех не уничтожить и на ниве классовой борьбы не одержать очередную победу?
В-третьих - вопрос: вот вернулись бы они в свою Польшу и что тогда дальше? Ты над этим хоть раз задумывался? Да ведь тут же из них была бы реанимирована польская буржуазная армия. Да ведь тут же лондонское правительство Сикорского вооружило бы их на деньги Запада и в непосредственной близости от нас создало еще один очаг напряженности. Эти офицеры превратились бы в костяк новых и непосредственно нам вражеских войсковых соединений, стали бы новым звеном линии Маннергейма. Пресечь, уничтожить таковую возможность – вот, в чем заключалась для СССР неотвратимая необходимость, и вот, в чем состояла для Сталина конкретная выгода.
Засим приятель вновь одарил меня гордым торжествующим взглядом и всем видом своим показал, что тема - исчерпана.
***
Однако справные его объяснения не объяснили мне ничего.
И сколько ни пытался я (на объяснения эти опершись) разобраться хоть в чем-то, расставить по полочкам, рассортировать сообразно со здравым смыслом и исторической логикой, но лишь все дальше уводил сам себя от общепризнанного столбового шляха и увязал все глубже и все беспроглядней в нелогичных каверзных рассуждениях и тупиковых вопросах.
***
Озадачился я, к примеру, сталинским гуманизмом и в этой связи решил сопоставить катынские судьбы с послевоенными судьбами пленных немцев.
И что получилось?
В 39-м поляки с нами практически не воевали, сдавались к нам в плен добровольно, и зачастую – организованно, (т.е. отделениями, ротами и т.д.) и даже (чтобы сдаться именно нам, а не гитлеровцам) совершали подчас специальные переходы в несколько дней.
В 39-м поляки не запятнали себя перед нами ни в чем и, конечно, ничуть не посягали на нашу государственность. Поляки – и тогда, и всегда – были, есть и навсегда останутся нашими братьями-славянами, народом, близким нам по крови, по языку, по духу и по культуре.
Напротив – немцы для нас (и, при чем, все без исключения) были только поработителями и единственно палачами.
Так почему же, по каким-таким причинам мы безжалостно расстреляли безвинных братьев-поляков, зато убийцам и насильникам даровали – сердобольно и человеколюбиво – жизнь и рачительно направили их на стройки народного хозяйства? (Помните у Высоцкого: «На стройке немцы пленные на хлеб меняли ножики»?)
Где логика?
Получается, что Сталин был-таки гуманистом, но его гуманизм проявлялся чересчур скособочено, избирательно, безрассудно и бесчеловечно.
***
Попробовал я изыскать хоть один случай, чтоб у нас хоть однажды в Великой Отечественной войне хоть кого-либо из военнопленных (причем, не только немцев, но кого-либо из итальянцев, румын и т.д.) расстреляли за «не те» погоны и неугодный послужной список. Но ничего подобного не раскопал ни в памяти своей и вообще нигде в истории.
Получается, что в Катыни («поставив к стенке» исключительно офицеров) мы произвели акт, противоречащий, абсолютно всей нашей прочей практике.
Получается, что в Катыни мы изобрели невиданную доселе разновидность – классовую борьбу по национальному признаку, противоречащую абсолютно всем постулатам марксизма-ленинизма, поскольку ни Маркс, ни Ленин ни о чем подобном даже не догадывались никогда.
Где логика?
***
На протяжении столетий «офицерье», конечно, было исключительно «голубых кровей». Но ко второй четверти XX в. социальный его состав повсеместно и коренным образом уже изменился, и видеть по-прежнему в каждом лейтенанте, майоре или даже полковнике безвариантно классового врага стало впредь невозможным.
Подобная информация (буквально планетарного масштаба) не являлась ни для советского руководства, ни для кого из тогдашних политтехнологов отнюдь никаким секретом. Никем и ни у кого не выспрашивалось социальное происхождение, не вызнавались ничьи классовые козни, являющиеся всегда, обязательно и наиглавнейшее доминантой в любой классовой борьбе?
Где логика?
***
На мой взгляд, любые попытки сопрясти катынские расстрелы с теорией классовой борьбы не выдерживают вообще никакой критики. Вся история революционного движения в России, вся история советской власти изобилует фактами и реалиями обратного толка.
Вспомните российское студенчество, которое практически поголовно принадлежало к одному из наиболее революционно-активных слоев населения, но при этом каждый выпускник каждого университета получал одновременно с дипломом также – личное дворянство.
Ленин был дворянином. Маркс был женат на баронессе. Энгельс - так и вовсе (!) – владел фабрикой (т.е. самолично принадлежал к частнособственническим классам).
Вспомните царских офицеров, принявших сторону большевиков и дослужившихся в Красной Армии до высших должностей и званий. Количество их исчислялось многими сотнями, но при этом все они были обязательно и именно «голубая кровь, белая кость».
Бессмысленно здесь называть кого-либо поименно. Таковым примерам – «несть числа» Однако высшее (т.е. принимавшее судьбоносные решения) советское руководство никогда не определяло в том ничего подсудного и даже не узревало что-либо хоть сколько-нибудь предусудительное.
Так почему же конкретно для польских офицеров было сделано столь ужасающее исключение?
Где логика?
***
Опять же не выдерживает никакой критики версия о возможной реанимации польской буржуазной армии с целью развертывания против нас партизанских или иных военных действий.
Поляки стали бы биться за свою Польшу, а Западная Украина, Западная Белоруссия, а тем паче Прибалтика – все это для них чужие и не более, чем соседские земли.
Мы в 39-м воссоединили исторические наши народы (восточных и западных украинцев, восточных и западных белорусов. Именно – наши, поскольку менее четверти века минуло с момента развала и передела Российской империи, и человеческое мировосприятие еще не переделалось на новый лад.) Мы вернули именно наши исторические области, утраченные в 20-м после разгрома Тухачевского.
Но поляки-то здесь при чем? Чего им с нами тягаться да меряться, когда у самих Варшава под немцем?
Где логика?
***
Кстати, в конечном итоге польская (буржуазная) армия была-таки реанимирована и именно на деньги Запада. Называлась она - Армия Краева. История ее – это отдельная страница в истории Второй Мировой войны, и к нашему повествованию она никакого касательства не имеет, но здесь не могу не подчеркнуть: Армия Краева никогда не воевала против нас, но исключительно – против гитлеровцев.
Так существовала ли для СССР в 40-м году хоть какая-нибудь опасность именно с польской стороны? Имелась ли хоть какая-то неотвратимая необходимость, чтобы наплевать на международные нормы, похерить весь и всякий гуманизм и обязательно расстрелять десятки тысяч безвинных и безоружных людей?
Где логика?
***
Кстати, реальную партизанщину или иные против нас военные действия нам следовало ждать от каких-нибудь «жовто-блакитних», которые за свою «незалежность» конфликтовали перманентно со всеми подряд правительствами молодой независимой Польши, а позже - остервенело - партизанили против нас (Степан Бандера).
Казалось бы, для Сталина было куда целесообразней, оправданней и рассудочней выявить и расстрелять именно «незалежников».
Но расстреляли-то польских офицеров.
Где логика?
***
Кстати, при поверхностном рассмотрении самым логичным из всех расхожих представляется мнение, что Катынь – это месть за 20-й год, за позорный разгром Тухачевского, за многие десятки тысяч красноармейцев, заморенных голодом, загубленных, замученных в польском плену.
Однако в большой политике нет и не может быть никогда места ни для страстей, ни для каких-либо эмоций (а значит – и для всякой мести). Тем паче, что к 40-му году Тухачевский уже был репрессирован, а столь бесприцедентная и вопиюще преступная ( с точки зрения международного права) месть за давнишнее поражение разоблаченного врага народа - согласитесь стало бы верхом и алогичности, и абсурда.
***
Едва речь заходит речь о поражении Тухачевского, как тотчас и всякий раз возникает определенно резонный вопрос: а где и когда погибло, собственно, больше – поляков в 40-м под Смоленском или наших в 20-м в концлагерях под Варшавой?
Но тут же обязательно слышим, о Муравьеве-Вешателе, о восстании Костюшко (1830г.) и жесточайшем тогдашнем усмирении польских воеводств.
А мы немедленно вспоминаем про польских легионеров, сражавшихся против нас под штандартами Бонапарта.
А нам парируют тремя разделами Речи Посполитой и утратой национальной государственности.
А мы – про смутное время, про интервенцию и Лжедмитриев на престоле в Кремле…
Однако при этом никто и никогда не вспомянет про Грюндвальскую битву, про войско Ягеллы и дружину смолян – бок о бок, плечо к плечу – разгромивших Тевтонский орден.
Мы – сопредельные народы. Мы – народы-братья.
Так свершилось по воле Господа и до скончания веков тому быть неизменно и именно так.
Мы – христиане. И жить друг с другом нам должно по-христиански.
Мне к этим словам добавить нечего.
***
Три игрока сошлись за карточным столиком. Их многоопытность и одержимость победой не вызывают ни в ком сомнений. (Рубеж сороковых.) На кону – судьба грядущей Европы и, пожалуй, на тот момент невозможно представить ставку огромней.
Весь мир безотрывно следит за каждым здесь ходом. Весь мир затаил дыханье и взглядом прикован единственно к европейской игре. И потому никого и ничуть не волнуют и даже нисколько не занимают ни судьбы, ни жизни, ни трагедия каких-то поляков в далеком русском плену.
К тому же вскоре лихолетье войны нагромоздило столько трагедий, что, казалось, Катынь среди них затерялась бесследно и забыта в большой политике напрочь и навсегда.
Однако в большой политике ничто и никто не забываются навсегда. И едва Тегеран-43 отгремел дружной овацией, как тотчас (как ни парадоксально прозвучит здесь мое утверждение) пробил час напомнить нам о Катыни.
Напоминанье, причем, случилось настолько предвзятым и жестким, настолько напропалую гроза грянула средь ясного неба, что вопреки всем насущным нуждам пришлось в спешном порядке формировать комиссию Бурденко, раскапывать захоронения, производить эксгумации и скоропалительно формулировать убогие и ущербные выводы: мол, расстреливали из пистолетов «Вальтер» германского производства, а значит – стреляли немцы.
Уверен: об этих выводах Сталин в дальнейшем пожалел не раз, но было недосягаемо поздно переиначить хоть что-либо.
Уверен: нам в 44-м не хватило элементарного времени, чтобы скрупулезно выработать и всеохватно скрепить все аргументы и достойно ответить на все вопросы.
К тому же в самом конце самой глобальной войны мир признавал конкретно две краски: черную и белую. И никакие иные цвета (а тем паче - полутона) не допускались ни в общественное сознание, ни на политическую палитру.
Мы, конечно, могли с плеча рубануть, бросить всю правду-матку в лицо всему миру и навсегда оправдаться. Но любое (даже самое правдивое) оправдание – есть навсегда признание проигрыша, констатация собственной слабины.
А разве в самом конце самой глобальной войны (в преддверье войны холодной) могли мы хотя бы на миг продемонстрировать всему миру свою слабину?
***
Напротив - в 40-м никто не задавал нам вопросов и не ждал никаких ответов. Никто не нуждался ни в наших аргументах, ни в нашей правде.
В 40-м, в разгромленной Европе не существовало другой правды, кроме правды Адольфа Гитлера. И единственно фигура фюрера олицетворяла собой всю политическую палитру вкупе с общественным сознанием.
Поэтому нам тогда не пришлось готовить загодя аргументы и составлять развернутые ответы. Никто не задавал нам вопросов и поэтому от нас не ждал оправданий.
И, конечно, в 40-м никто даже представить не мог, что пять лет спустя труп нынешнего победителя будет сожжен во дворе рейсхканцелярии, что все нынешние реалии будут сметены безвозвратно, а сам нынешний мир станет завтра диаметрально другим.
И вот если бы в самом конце самой глобальной войны диаметральному новому миру открылась настоящая правда о Катыни, то разве на ТАКУЮ правду согласился бы этот мир?
Уверен: никакой тогдашний Запад никакую настоящую правду не принял бы нисколько и ни за что, как в 83-м тот же Запад не пожелал признать и принять настоящую правду о южнокорейском «Боинге».
***
Лига Наций создавалась Антантой.
ООН должна была стать очередным «нашим ответом лорду Чемберлену» и в послевоенном диаметральном мире являть собой наиглавнейший наивысший надправительственный орган.
Именно в Тегеране-43 вызрело окончательно и даже проговаривалось в отдельных деталях решение о безотлагательном создании Организации Объединенных Наций.
***
Послевоенный диаметральный мир себя во всем противопоставлял поверженному гитлеровскому тоталитаризму. Отныне и впредь «демократия» становится ключевым словом всего прогрессивного человечества.
СССР создает в Восточной Европе лагерь стран народной демократии. Запад объявляет себя оплотом свободы и – опять-таки (!) - демократии.
Отныне историю (впервые в истории) вершат не правители и не политики, но – вездесущие mass media. Отныне международное общественное мнение давлеет над мнением любого конгрессмена, премьер-министра или президента любой страны.
***
Число игроков за карточным столиком вот-вот и вне всяких сомнений должно сократиться на одного. (Рубеж Победы.) На кону – мировое господство. И еще никогда не было ставки глобальней, чем в самом конце самой глобальной войны.
Карты ложатся молниеносно. Ходы – внезапны и непредсказуемы.
Запад, как франт-ловелас перед податливой хохотушкой, расшаркивается и лебезит перед мировым общественным мнением. Цель Запада – сорвать весь банк в одиночку. А посему наиважнейшая на текущий момент задача – очернить, дискредитировать, оставить нас в кабинетах, кулуарах и на ассамблеях ООН (если не в изоляции, то) в немощном меньшинстве.
***
Катынь оказалась забыта на целых четыре года. Катынь будто исчезла, растворилась бесследно. Ее будто бы не было никогда. (Даже «катынские разоблачения д-ра Геббельса в первые месяцы Великой Отечественной не вызвали у наших партнеров по антигитлеровской коалиции вообще никакой реакции).
И вдруг – едва Тегеран-43 отгремел дружной сплоченной овацией – Катынь вдруг разразилась из неведомого небытия и средь победных парадов и парадных сводок ворвалась в эфир и на страницы газет.
Нам о Катыни напомнили не только жестко, не просто предвзято, но - как никогда, сплоченно.
***
Сколь угодно и с пеной у рта мне могут доказывать, что причины и суть тогдашней шумихи вокруг Катыни заключены сугубо в святой справедливости, в заботе о светлой и скорбной памяти убиенных безвинно.
Но справедливость, скорбь и прочие святые светлые чувства невозможны в большой политике, как невозможно во время спортивной рыбалки лить слезы над каждым уловом.
Зато (и – напротив) для очернения, для дискредитации, для решенья наиважнейшей задачи и достиженья глобальной цели сгодится в строку любое лыко.
Так почему же настолько долго не вспоминали ни про какую память? Зачем затаились на целых четыре года?
Или, может быть, поджидали фартовый момент, чтобы польскую карту разыграть по полной программе?
***
Однако здесь мне следует хронологически перескочить чуть вперед чуть вперед и читателям подчеркнуть особо и обособленно:
В самый первый состав ООН вошли шесть государств: США, Великобритания, Франция, КНР, СССР и - (!)Украина. Каждое, соответственно, обладало правом вето. Украина – и тогда, и многие годы затем - никаким суверенным государством не являлась. Украина входила в состав СССР в качестве одной из пятнадцати союзных республик. Однако у наших противников не хватило ни настоящей мощи, ни действительного авторитета, чтобы нам действенно возразить.
Три на три.
Сокрушительная победа сталинской дипломатии.
***
Выводы комиссии Бурденко были на Западе легко и запросто опровергнуты. Тем паче, что факт закупки нами в Германии во второй половине 30-х партии пистолетов «Вальтер» не удалось сохранить хоть в какой-нибудь тайне. Тем паче, что даже мельчайшие подробности проработки, принятия и подписания расстрельного Постановления стали в конечном итоге достоянием широкой общественности.
Скоропалительные, убогие и ущербные выводы сыграли на руку только нашим врагам. А наше упрямое в этих выводах упорство лишило нас навсегда всякой инициативы в катынском вопросе.
***
Нисколько не сомневаюсь, что во второй половине 30-х нами для оснащения спецчастей НКВД были закуплены пистолеты «Вальтер» германского производства. Наши «ТТ» били слишком сильно, и поэтому пули слишком часто рикошетили при расстрелах.
Нисколько не сомневаюсь, что катынские расстрелы производились именно из этих пистолетов, и были они в руках бойцов именно этих частей.
Но даже если мы сейчас назовем пофамильно каждого исполнителя, что это даст нам конкретно в нашем конкретном стремлении знать конкретную правду?
Каждый исполнитель – навсегда (!) – остается единственно и не более, чем исполнителем, исполняющим приказ командира.
***
Нисколько не сомневаюсь, что именно Берия было поручено подготовить доклад и на том заседании Политбюро озвучить предложение о катынских расстрелах. Но все тогдашнее делопроизводство единственно зиждилось на непролазном коллективизме. Все тогдашние протоколы - непролазно – являли собой стереотипные «слушали – постановили», зафиксированные покорной рукой стенографистки.
И поэтому мы сейчас и с уверенностью можем единственно утверждать, что конкретно Берия назначили докладчиком по таковому конкретному вопросу. А уж выступал ли он лично с докладом или в тот момент находился за тысячи верст от Москвы – обо всех подобных деталях нам остается только гадать.
Покорная рука стенографистки была опять же рукой исполнителя, исполняющего приказ командира.
***
Нисколько не сомневаюсь, что расстрельное Постановление существует в действительности, что Сталин подписал его красным карандашом, а Молотов – синими чернилами.
Наверное, подробности эти должны леденить кровь. Наверное, при каждом их оглашении должна греметь барабанная дробь, а в ушах – звучать жуткая музыка.
Но что изменилось бы для нас, если б эти подробности сгинули навсегда, а само Постановление было каверзно уничтожено? И что изменилось бы для истории, если б чернила оказались зелеными, а в руках подписантов скрипели гусиные перья?
А для убиенных безвинно ЧТО изменилось, если б под текстом Постановления стояли не подписи членов Политбюро, а – безликая закорючка тогдашнего смоленского прокурора? (Или же в таком случае стало возможным всю вину свалить на безвестного – опять же (!) – исполнителя?)
По моему глубочайшему убеждению, реальная сохранность в архивной глубинке, само до сих пор существование расстрельного Постановления и наличие под ним подлинных подписей единственно свидетельствуют об убежденности кремлевских вождей в собственной правоте.
***
И, конечно, нисколько и ни с какой стороны не интересует меня сам текст того Постановления. Уверен: оно абсолютно соответствует всем общепринятым на текущий момент юридическим нормам.
***
И, наконец, нисколько и ни с какой стороны не интересует меня аутентичность (подлинность) расстрельного Постановления.
Уверен: уж если расстрелы были, то и Постановление было издано обязательно.
***
Кому-то, вероятно, покажется, что я слишком увлекся, слишком растянул эту свою первую общую часть, слишком детально и подробно перечисляю вспомогательные моменты, детали, подробности и излишне стараюсь читателя убедить, что официальная версия трагедии под Смоленском насквозь соткана из недосказанностей, нестыковок и т.д.
Но невозможно воспринять и понять настоящую правду и истинную суть событий апреля сорокового, не осознав предварительно, убежденно и искренне, что сами по себе катынские расстрелы шли однозначно вразрез с интересами Советского государства, однако при этом производились однозначно нами. А без такового осознания невозможно(!) убежденно и искренне задаться, наконец-то, главным вопросом:
Так, если не нам, то – КОМУ все это было действительно выгодно и в чем эта выгода действительно заключалась?
***
Политическая карта Европы образца 40-го года проста настолько, что почти примитивна.
Реально действуют здесь три силы (три полюса, три игрока): это - Германия (плюс сателлиты, протектораты и прочие содружественные территории), это – СССР (во вражеском кольце выживания) и, наконец, это – Англия вкупе со слабодышащими Францией и Бенилюксом (Швейцария не в счет, будто не в Европе находится).
(Примечание. Страны БЕНИЛЮКСа – Бельгия, Нидерланды, Люксембург.)
На декабрь 39-го Гитлер уже подчинил себе всю центральную Европу, разделил межу собой и Сталиным всю Польшу и всю Прибалтику и начал усиленно готовиться к походу на Париж. Достижение и установление полного контроля над западной материковой частью континента – вот главная стратегическая задача на весну-лето 40-го, поставленная фюрером перед германским Генштабом.
Во всем же касательно тактики Гитлер оставался сам себе навсегда неизменен и ко всяким здесь инновациям и прочим дипломатическим изящным изыскам относился с крайней нетерпимостью.
Каждая его кампания начиналась мощным внезапным ударом по всей линии намеченного фронта. Но неизменно из раза в раз каждый таковой удар предварялся созданием мощной системы гарантированной безопасности всех тылов.
К примеру, прежде, чем озаботиться судьбами судетских немцев, фюрер режиссирует Мюнхенский сговор (т.е. получает от Запада гарантию на безопасность на весь период вторжения в Чехоставакия, а заодно – и на раздел Польши).
Прежде, чем развернуться уже на запад и начать поход на Париж, заключает Пакт Риббентроп-Молотов, охмуряет Сталина ворохом долговременных и подсовывает Москве жирную кость в виде Прибалтики и «схидных» Украины и Белоруссии (т.е. заполучает Сталина во временные союзники, заполучает гарантию на нейтралитет Кремля на весь период броска к Ла-Маншу, а заодно – посредством присоединения к СССР новых областей и республик - «разжижает» обороноспособность наших западных рубежей).
На мой взгляд, сюда же, именно в этот ряд следует отнести также «миссию Гесса». Именно в ней наиярчайшим образом обозначилось тогдашнее стремление Гитлера следовать во всем и везде путями проторенными и неизменными. Именно в ней, как никогда наглядно, проявилась его способность устраивать (ради собственных тайных планов) масштабные спектакли, в которых гибли тысячи безвинных людей.
Однако – обо всем по порядку.
***
По завершении победоносного похода на Париж, фюрер выступил перед своим Генеральным штабом с очередной пламенной речью.
«Британские острова!» – объявил он категорично. - «Вот следующая цель вермахта, а в качестве способа для ее достижения вам следует избрать массированные жесточайшие бомбардировки»,- и резюмировал, заходясь ярой ненавистью, – «Мы разбомбим их настолько и однозначно, что они, как миленькие, приползут к нам на коленях и сами запросят мира!»
Развернувшаяся вслед за тем многомесячная кампания (август 40-го – апрель 41-го) вошла в историю Второй Мировой войны под гордым названием – «Битва за Англию».
Впрочем, при любом – даже самом беглом и поверхностном – рассмотрении «битва» эта производит, мягко говоря, странное впечатление.
К примеру, численность ВВС Германии превосходила в разы количество британских боевых машин, однако потери немцев - опять же(!) - в разы превышали потери англичан, словно за штурвалами «люфтваффе» сидели неопытные стажеры.
Немецкая авиация совершала до 1000 самолетовылетов в день, однако график бомбометаний был дерганным и бессистемным (три дня густо, две недели - пусто), а направления самих ударов менялись то и дело и опять же бессистемно, словно их планировали и верстали не многоопытные, сверхпедантичные германские генштабисты, а случайная школьница в день самой первой в жизни менструации.
Суммарно за девять месяцев было сброшено около шестидесяти тысяч тонн авиабомб, однако урон от огненной этой лавины оказался на удивление невелик и незначителен, словно под видом бомбежек устраивались показательные выступления.
Единственным примером смертоносной действенности немецкой авиации оказалось почти полное уничтожение городка Ковентри, но в стратегическом отношении жуткий этот акт вандализма и бесчеловечности не имел вообще никакого смысла.
***
Как-то раз задумался:
А что если «Битва за Англию» была – пусть трагичным, но не более, чем помпезным – фарсом? А что если все потуги германских генштабистов, их копошенье и кабинетная суета были нужны лишь для отвода глаз?
И тогда получается, что единственным человеком, издававшим во весь тот период действительные приказы, был рейхсмаршал – конкретно - авиации Герман Геринг («мой верный Герман», как его всегда называл фюрер), а все сроки, мощь и направления ударов решал и регламентировал самолично Адольф Гитлер.
И тогда получается, что всерьез никем и никогда не намечался никакой захват Островов. А девятимесячную «Битву за Англию» (оконченную аккурат накануне вторжение в СССР) нам следует рассматривать в качестве «операции по устрашению», как – артподготовку перед чем-то более глобальным и главным.
***
Гесс вылетел 10 мая 1941г. в 17.45 и пересек Ла-манш, соответственно, в светлое время суток. Англичане располагали на тот момент наисовременнейшей системой береговой ПВО (призванной обнаруживать и атаковывать каждого воздушного нарушителя), но именно этот самолет был пропущен вглубь территории беспрепятственно, т.е. визит согласовывался детально и загодя.
Гесс не имел при себе никаких документов (только несколько семейных фотокарточек) и одет был в форму капитана германских ВВС, т.е. при возникновении любых неблагоприятных обстоятельств настоящие имя, должность и т.д. визитера должны остаться никому неизвестны.
Оказавшись в небе над Шотландией, Гесс спрыгнул с парашютом. Ряд историков утверждают, что спрыгнул он в заранее оговоренном квадрате, но промахнулся.
Гесс приземлился во двор случайной фирмы, где – не успев ничего предпринять и ни с кем связаться – был арестован силами местной самообороны. К тому же несколько свидетелей наблюдали его прыжок и позвонили в полицию, т.е. сохранить визит в тайне не удалось, незапланированные неблагоприятные обстоятельства однозначно возникли, а значит, над репутацией и служебным положением всех тех, кто ждал визитера, нависла прямая и чрезвычайная угроза.
Самым первым, кто допрашивал Гесса, оказался инспектор сыскной полиции. Затем арестованного передали на попечение армейской разведки, и здесь допросы следовали один за другим, состав допрошающих постоянно менялся, а их численность иногда доходила до двадцати человек. Т.е. история получила сверх нежелательную огласку и для стабилизации событий потребовались сверхкардинальные меры.
***
В разное время и в разных источниках миссия Гесса называлась то экстравагантной выходкой, то внезапной случайностью. Однако случайностью в ней было, на мой взгляд, приземление во дворе случайной фермы, арест силами местной самообороны, допросы в сыскной полиции и в армейской разведке. Но сама миссия и все с ней связанное готовились досконально, скрупулезно и на самом высоком государственном уровне. Даже кандидатура Гесса на роль визитера была выбрана отнюдь не случайно, поскольку Гесс являясь одним из ближайших и старейших соратников Гитлера и будучи заместителем фюрера по партии, пользовался особым доверием и имел доступ к самым сокровенным тайнам.
Геббельсовские Mass Media Третьего Рейха упорно выставляли Гесса невменяемым параноиком, но навряд ли столько следователей и профессиональных разведчиков стали бы тратить столько стараний и времени на обыкновенного душевнобольного.
Напротив – заключение в тюрьму и тщательное сокрытие Гесса от любых сторонних контактов бесспорно указывают, что миссия его для всей Европы (а значит – и для всего мира) имела судьбоносное значение.
***
Уверен: Гесс провел переговоры блистательно и поставил англичан ультимативно перед дилеммой – либо никакой второй фронт ни при каких обстоятельствах никогда не будет открыт, либо незамедлительно и теперь самым жесточайшим образом будут возобновлены массированные бомбовые удары.
«Мы вас щадили», - сказал тогда Гесс. – «Мы устраивали тренировочные полеты. Мы обкатывали новые модели наших боевых машин. Мы все эти месяцы демонстрировали наши возможности и дали вам время подумать. Но теперь это время истекло. Теперь за штурвалы наших самолетов сядут наши прославленные ассы и в случае любого вашего отказа мы нанесем жесточайший удар невиданной мощи. Вспомните судьбу несчастного Ковентри. Вы хотите, чтобы вся Англия превратилась в сплошной Ковентри?»
***
(Замечу в скобках:
Ковентри и Катынь схожи друг с другом.
Однажды внезапная эта догадка обескуражила меня настолько, что я сообразил отнюдь не сразу, в чем таковая схожесть, собственно, состоит? Будто кто-то неведомый бросил мостки в неизвестно каком направлении, а те – короткие и непутевые – оборвались через несколько первых шагов.
Несколько и так, и этак пытался я осмыслить свою догадку, пока, наконец-то, не понял, не ощутил с безвариантной уверенностью, что в обеих этих трагедиях словно присутствует за кадром, словно сквозь туман узревается высшая, направляющая рука, сеющая неотвратимую смерть. Именно массовость смерти вдруг объединила в моем сознании Ковентри и Катынь, как звенья одной цепи, как неразделимые части одного замысла. Как Дахау и Бабий Яр.
Но в СССР – ведь (!) никогда при Сталине – не вершились массовые убийства и казни. Ведь даже в самую страшную пору массового террора, который мы, как неразумные хазары, зовем до сих пор сталинским – даже тогда обязательно заседали пресловутые тройки, и каждый приговор определялся поименно.
Смоленщина, Катынь, апрель сорокового, десятки тысяч безвинных и бессудных жертв – все это в тогдашнюю энкавэдэщную страду не вписывается ни при каком желании и ни с какой стороны!
Однако здесь мостки мои безапелляционно оборвались, и все мои рассужденья безнадежно зависли, как малохольный компьютер.)
***
Второй фронт был открыт 6 июня 1944 г., когда число игроков за карточным столиком – вот-вот и вне всяких сомнений -должно было сократиться на одного, когда дальнейшее затягиванье сроков и прочие проволочки с высадкой десанта в Нормандии стали бы для союзников равнозначны затягиванию петли на собственной шее, а судьба грядущей Европы всецело зависела от нескольких ближайших ходов.
Тягучая волокита, запредельная забюрокраченность всех вопросов, связанных с открытием Второго фронта, доказывают нам неопровержимо, что миссия Гесса увенчалась неопровержимым успехом.
Гитлер – торжествовал.
Гитлер все рассчитал точно и правильно, как всегда: мощная система гарантированной безопасности всех тылов была перед вторжением в СССР создана опять образцово.
***
Многажды в перестройку мне приходилось слышать расхожее мнение, что Сталин согласился на подписание Пакта Риббентроп-Молотов исключительно в пику Западу за мюнхенский сговор. Мысль, в общем-то, интересная и даже правдоподобная, но уж больно куцая и однобокая.
Конечно, Сталин как творческая личность, как романтик и талантливый поэт мог в отдельных случаях и в какой-то степени (вопреки правилам большой политики) руководствоваться эмоциями. Однако в данном случае никакие эмоции ни при чем. А чтобы уяснить и понять изначальную мотивацию решений и поступков Сталина на московских переговорах, необходимо вспомнить тогдашнюю международную обстановку (т.е. в который раз последовать рекомендации моего эрудированного приятеля).
Итак – во второй половине 30-х трехполюсная Европа (где СССР был одним из полюсов, а Сталин – одним из игроков) уже не просто сползала или шаг за шагом приближалась, но – вприпрыжку бежала, мчалась на всех парах к большой войне. А т.к. невозможно воевать всем и со всеми, то самый стратегически-главный и самый континентально-масштабный на тот момент вопрос звучал жестко и предельно лаконично:
КТО ЧЕЙ СОЮЗНИК?
При этом никакие рассуждения и пустопорожние разглагольствования, никакие дипломатические экивоки не допускались категорически. Время подгоняло, как безжалостный надсмотрщик. А всех вариантов у Сталина было всего-то два.
Во-первых, Англия.
Но Англия – одна из стран–участниц Антанты, одна из стран-интервентов в годы Гражданской войны, непримиримая соперница России на протяжении веков и ярый враг советской власти.
Во-вторых – Германия, где еще не чадят крематории в концлагерях, где гонения на коммунистов и процесс над Димитровым (пусть с натяжками, пусть с оговорками, но все равно ведь можно) отнести к издержкам борьбы за власть, и где у руля стоит (пусть не марксистская, но бесспорно и однозначно) РАБОЧАЯ партия.
Так какой же из этих двух вариантов был для Сталина предпочтительней?
***
Сталин в 38-м, конечно же, обманулся, но в большой политике не бывает абсолютного доверии, а значит, нет места для абсолютного обмана.
Конечно же, вопрос о походе вермахта на Париж не обсуждался на московских переговорах ни разу и ни с какой стороны, но я уверен, что Риббентроп и в Кремле, и в МИД`е – прозрачно, навязчиво и неоднократно (особенно в кулуарных беседах) проговаривался о вероятном броске к Ла-Маншу и гипотетическом захвате Британских островов.
К тому же достигнутые в Москве долговременные договоренности представлялись хоть какой-то передышкой, отсрочкой, означали хоть какой-то выигрыш во времени. А для Сталина в 38-м не было ничего важнее, чем каждый сегодняшний выигрыш во времени, потому что любая передышка, любая отсрочка вносили свою обязательную лепту в укреплении обороноспособности страны, а значит решали судьбу СССР в завтрашней глобальной войне.
***
Гитлер осенью 39-го исполнил в точности все пункты соглашений по Польше и Прибалтике, чем щепетильно – подтвердил искренность своих союзнических намерений.
А вскоре (конец 39-го – начало 40-го) к Сталину напрямую стали поступать сведения о концентрации германских войск вдоль западных границ Рейха, что неукоснительно убеждало, что планы, декларируемые немцами, и их действительные планы не расходятся друг с другом ни в чем.
Убежденность прорастала уверенностью. Уверенность превращалась в эйфорию. Казалось, что выигрыш во времени получен воочию и теперь долгосрочные проблемы стало возможным решать обстоятельно (особенно после поражений белофиннов).
Однако именно теперь (к началу марта 40-го) Гитлеру пришло время вспомнить о поляках в далеком русском плену, о десятках тысяч выученных, вымуштрованных и (пусть сейчас безоружных, но) готовых в любой момент «под ружье».
***
Уверен: Гитлер, о тех поляках не забывал ни на день и ни на день не выпускал их из виду (не в его это было правилах).
Уверен: донесения о них шли к нему постоянно и из разных источников (любое и каждое донесение требует обязательной и перекрестной перепроверки).
Но именно теперь настало время о пленных поляках вспомнить конкретно.
***
Почему теперь, а не в декабре, не в январе или в апреле?
Да потому что именно к началу марта 40-го финская кампания категорично продемонстрировала всему миру (и Сталину – всего прежде) всю безнадежную неподготовленность, всю вопиющую слабость Красной Армии и ее неизбежную неспособность ни на какой ответный удар.
Потому что именно теперь, когда считанные недели остаются до выступления на Париж, вопрос о создании мощной системы гарантированной безопасности всех тылов встал перед Гитлером со всей возможной остротой и радикальностью.
***
Моя мама рассказывала, что в оккупированном Симферополе перед входом в здание гестапо были разбиты цветочные клумбы, расставлены скамеечки, а из репродуктора лилась прекрасная классическая музыка. Любой прохожий мог присесть на любую скамеечку и безмятежно отдохнуть средь всеобщей гармонии.
Именно всеобщая гармония была главной и конечной целью Гитлера. А единственный к этой гармонии путь пролегал через всеобщую, всепоглащающую, всепронизывающую систему. Все, что мешало гармонии, все, что мешало всеобщей системе – все это подлежало незамедлительному и неукоснительному уничтожению.
Гестапо уничтожает врагов гармонии, а музыка из репродуктора – как взывающий к раскаянию крест, что перед казнью подносят к губам приговоренного.
***
Система гарантированной безопасности всех тылов является неотъемлемой частью всеобщей системы.
***
К началу 40-го вся Восточная Европа в представлении Гитлера превратилась в единый тотальный тыл. Германские исконные земли, территории, присоединенные совсем недавно, и даже любые пространства, не входящие в Рейх – все к востоку от Берлина и вплоть до Урала отныне воспринимается фюрером как неразделимые равнозначные части, как совокупность единой системы гарантированной безопасности всех тылов. А посему отныне и впредь все здесь, что мешает вдохновенному арийскому стремлению к прекрасной всеобщей гармонии, должно быть незамедлительно уничтожано.
***
Как любой искушенный предатель, Гитлер ждал предательства отовсюду и в любую минуту.
Как любой изощренный лжец, Гитлер не верил ничьему и ни единому слову…
… и поэтому Сталин мог сколько угодно заверять: мол, поляки в Сибири. Мол, рассредоточены по лесоповалам.
Но чтоб досконально проверить все эти заверенья, необходимо к каждому «пшеку» приставить круглосуточно по немецкому автоматчику, а таковое в принципе невозможно.
***
Безукоризненный его талант не подвел Гитлера и на этот раз. Фюрер легко и даже играючи разгадал всю сталинскую хитрость, а весь сталинский план прочувствовал вплоть до мельчайших подробностей.
Впрочем, вся хваленая горская хитрость сводилась к примитивному удару в спину, а в основе плана лежал скудоумный расчет на сиюминутную, на временную и вынужденную оголенность восточных границ Третьего Рейха.
И пока основные немецкие силы развернуты в сторону Франции и Бенилюкса, большевики в предельно сжатые сроки вооружат пленных поляков, снабдят их техникой, укомплектуют военспецами и (в обстановке сверхполной секретности, т.е. не нарушая внешне никаких договоренностей) перебросят их хоть в Польшу, хоть в Пруссию.
Гитлер знал: оголенность восточных границ Третьего Рейха способна в период похода на Париж сыграть фатальную роль.
Именно в этот период именно перед поляками откроются все дороги, и станет возможным вероломный удар по указке Кремля нанести и по Варшаве и по Кенигсбергу.
***
Всю зиму 40-го Гитлера мучил один и тот же ночной кошмар: польские офицеры, польские солдаты - розовощекие и веселые – на улицах поверженного Берлина. Пехота, танки, мотострелковые части, славянская речь.
А в каждом окне – скорбные безутешные лица немецких детей и женщин, оплакивающих гибель гармонии.
И проснувшись наутро, и все еще лежа с закрытыми глазами, Гитлер из раза в раз повторял – убежденно и медленно, почти по слогам – одну и ту же фразу: «Поляки подлежат незамедлительному уничтожению».
***
В истории все и навсегда взаимосвязано. В истории всегда и все без исключения дополняет друг друга, и одно из другого неизбежно проистекает. И поэтому любую историческую деталь – затерявшуюся, стершуюся, утраченную – всегда и навсегда возможно просчитать, открыть и выявить как любой недостающий элемент в периодической системе Менделеева.
***
Конечно, приведенные мной выше рассуждения Гитлера, его умозаключения, выводы и ночные ужасы – все это не более, чем плод моего писательского воображения. А дальше мне придется и вовсе ступить на зыбкую почву сплошных догадок и домыслов, поскольку никому из ныне живущих не могут быть доподлинно известны реальные факты, конкретные формулировки или хотя бы формат тех отчаянных переговоров.
Неизвестно – был ли это обмен депешами под грифом «сов. секретно» (а значит: курьеры, пакеты, запечатанные сургучом, и самолетные спецрейсы) или же - телефонные диалоги (а значит: через самых преданных, самых проверенных до седьмого колена переводчиков и непременно среди ночи, а вдоль всего телефонного кабеля через каждую сотню метров – энкавэдэшники или эсэсовцы берегут сов.секретную связь).
Зато я абсолютно уверен, что эти (именно – отчаянные) переговоры Гитлер провел с отчаянной молниеносностью. В противном случае внезапность любого (даже самого мощного) удара была бы поставлена под удар и испарилась, как лужа в полденный зной. В противном случае от переговоров этих остались бы хоть какие-то документы, свидетельства или (на худой конец) случайные улики. Но любые «следы» были здесь абсолютно недопустимы.
Гитлер – уже тогда, в начале марта 40-го – знал, что через год с небольшим даст поручение доктору Геббельсу, и тот представит всей мировой общественности, всему прогрессивному человечеству катынские расстрелы как еще одно зверство кремлевского кровожадного вождя и еще одну вопиющую причину для справедливого вторжения в СССР.
***
Конечно, с первых же фраз тех отчаянных переговоров был выдвинут – безвариантный, бескомпромиссный и прямо в лоб – ультиматум: или незамедлительное и поголовное уничтожение всех польских военнопленных или немедленный разрыв всех дипломатических отношений, торговых соглашений и т.д. А эшелоны с войсками и техникой, развернутые на Париж, будут сейчас же переориентированы на Москву и перегнаны к нашим границам. А эскадрильи бомбардировщиков будут сейчас же подняты в воздух с приказом тотальных бомбардировок всех населенных пунктов СССР.
***
Сталин слишком владел информацией, чтобы хоть на секунду усомниться в реальности прозвучавших угроз. Тем паче, что «разжиженная» обороноспособность наших новых западных рубежей не была тайной ни для кого. (Думаю, Сталин именно в эту ночь отчаянных переговоров осознал окончательно всю гибельность лукавой ловушки, сокрытой в бравурном разделе Польши.)
К тому же финская кампания слишком наглядно и даже обескураживающе продемонстрировала всю безвариантную неспособность Красной Армии к любой (даже самой малой) сегодняшней войне.
Уж если в 41-м «План Барбаросса» поставил нас на грань катастрофы, то – начнись война в 40-м, и – катастрофа была бы неминуема.
Нам для создания новых укрепрайонов в западных военных округах, для их оснащения современной техникой и укомплектации личным составом понадобятся если не годы, то многие месяцы. А Гитлеру для переброски войск к нашим границам достаточно двух-трех недель.
***
Разгром Красной Армии. Разбомбленные города. Гибель миллионов мирных граждан. Падение республиканских столиц. Взятие Москвы. Потеря государственности.
Вот, что с неотвратимой прямотой и абсолютной ясностью представлялось в ту ночь Сталину.
***
Ни один наш поступок, ни одно деяние не свершаются без душевных переживаний, без участия нашей человеческой сути. Всякая наша мораль и нравственность материализуется нами посредством добра и зла, творимыми нами во всей нашей жизни. И поэтому мне сейчас предстоит смочь невозможное – представить читателю моральный аспект катынской трагедии, нравственную подоплеку расстрела сорока с лишним тысяч безвинных людей.
Каждая человеческая жизнь есть дар Божий. Каждое убийство есть преступление заповеди.
Я непреложно уверен и незыблимо убежден, что Сталин был искренним и истинным христианином и свет Веры пронес в сердце своем сквозь всю свою жизнь.
Катынский выбор для него как для христианина означал поступок, преступление против собственной веры. Но огульный отказ от выбора стал бы для лидера, ответственного за судьбу страны и жизни многих десятков миллионов граждан, равносилен деянию, восстанию против Бога.
Бессмысленно заключать в слова и протоколировать шаг за шагом переживания христианина, переступающего в силу обстоятельств через собственную суть.
Безрассудно, беспроглядно и бесчеловечно описывать и исследовать преисподню чувств, все то, что в ту ночь творилось и взрывалось в сталинской душе.
Но чтобы в угоду азартному любопытству представить все это, пусть досужий читатель посекундно представить, ЧТО познал бесстрастный Отец, когда единственный Сын Его, не преступивший в себе человека, преклонил колена Свои и вознес к Нему Моление о Чаше.
***
Не думал я, что перед завершением повествованием повествования придется отвлекаться куда-либо в сторону, но вдруг один мой знакомый (прочитавши предыдущую страницу) воскликнул:
- Не верю! Не мог Сталин испытывать подобные чувства. Откуда было взяться в его бездушном организме таким душевным переживаниям?
Вопрос этот сразу же вверг меня в замешательство. Ответить на него односложно и с кавалерийского наскока невозможно никак, как невозможно окинуть Вселенную одним взглядом. Но оставить вообще без ответа невозможно ничуть не меньше.
Все наши представления о личности Сталина зиждятся на трех китах: ленинском «Письме к съезду», хрущевском «Закрытом докладе» и горбачевских «разоблачениях». Однако Сталин был «державником» (и то, насколько он укрепил нашу державу не вызывает, думаю, ни в ком никаких сомнений), а Ленин, Хрущев и Горбачев относятся к ярчайшим «разрушителям» (что молниеносно видно по любым результатам их деятельности). На протяжении семи с половиной десятилетий Советской власти между державниками и разрушителями шла латентная, непримиримая и нескончаямая Гражданская война. В 91-м году, доведя страну до разрухи и экспроприировав, награбив триллионы трудовых сбережений, разрушители одержали пафосную победу.
А теперь представьте:
Если бы в истории победили Каифа и Анна ( но - не Евангелие), то каким бы нам всем сейчас виделся Иисус? Каким бы нам виделся образ Спасителя, если бы все наши впечатления о Нем складывались с подачи первосвященников, приговоривших Его к распятию.
***
И еще два слова о моральном аспекте.
Представьте генерала-фельдмаршала Кутузова, который (уже будучи больной раком) после совета в Филях принимает решение о сдаче Москвы и после проплачет всю ночь, а затем вовремя московского пожара в госпиталях заживо сгорят двадцать тысяч русских раненных, привезенных сюда из Бородино и с поле других битв.
Представьте полководца, перед которым война, поле брани и враг. А за спиной – государство, страна и миллионы людей, женщин, мужчин, юношей, девушек, стариков и детей. Как поступить полководцу? Исполнить свой долг и тем самым отправить своих солдат на неминуемую гибель? Или – их пожалеть, спасти, увести в безопасное место, но – навсегда предать тем самым всех остальных? Что благородней подчиниться абстрактному эфемерному долгу или восстать против зримой, конкретной смерти?
Читатель!
Отложи в сторону мое повествование, поставь себя на место Невского, Донского, Суворова, Ушакова, Кутузова, Нахимова, Жукова, Сталина и соверши свой гражданский выбор.
***
Гитлер – торжествовал.
Сталин и Советы были оболганы навсегда. Система гарантированной безопасности всех тылов была перед походом на Париж, как всегда, на высоте.
План фюрера сработал.
***
В большой политике понятие «гуманизм» совершенно отлично от того, как слово это толкуется во всех толковых словарях.
Большая политика ориентирована на неблизкий результат, и, соответственно, гуманизм ее (или – антигуманизм) проявляются зачастую лишь годы спустя.
Поэтому – единственный акт реального гуманизма в ночь отчаянных переговоров (хотя эту свою догадку я не могу опять же ничем ни подтвердить, ни доказать): Сталин, будучи вождем мирового пролетариата, отстоял у вождя Германской Рабочей Партии жизни польских солдат как классово близких.
***
Офицеры были обречены.
***
Поход на Париж начался ровно за год до миссии Гесса - 10 мая 1940 г.
Если отчаянные переговоры мы отнесем к первым числам марта, а расстрелы – к первым числам апреля (как, впрочем, все было в действительности), то даже даты у нас упорядочатся с чисто немецким педантизмом. (Месяц между Катынью и началом похода на Париж оставлен явно и все с тем же педантизмом для форс-мажорных ситуаций.)
***
30 июля 1941 г. в Лондоне между правительством Советского Союза и польским правительством в изгнании (премьер-министр В. Сикорский) был заключен Договор о создании польской армии на территории СССР.
В новейшую военную история армия эта вошла попервоначалу под названием «Армии Андерса» (в честь возглавлявшего ее польского генерала Владислава Андерса), а затем – и уже на весь период Второй Мировой - была переименована в Армию Людову и имя это носила во все годы существования Польской Народной Республики.
***
Согласно записки Л. Берия, количество польских граждан, содержавшихся в советских концлагерях на момент подписания Соглашения об «Армии Андерса» составляло более четырехсот тысяч. В большинстве своем это были военнопленные солдаты 39-года. Именно они составили костяк польской армии на территории СССР и именно их жизни отстоял Сталин в ночь отчаянных переговоров.
Героический путь Армии Людовой – это тоже и несомненно месть истинным убийцам за катынские жертвы.
***
И – последнее.
Никого из убиенных безвинно не вернуть никогда, но каждый из них – Герой России.
Они за год до Брестской крепости положили жизни свои на алтарь нашей общей Победы и тем самым от гибели спасли десятки миллионов живых.
Мы, ныне живущие, должны возвести храм на Смоленской земле. Храм этот величием своим должен ни в чем не уступать величию Храма Христа Спасителя.
Мы, ныне живущие, должны в этом храме выбить в мраморе имя каждого офицера Катыни.
P.S. Храм Христа Спасителя был построен к столетию победы в войне с Наполеоном. Катынский храм стал бы нашим возблагодарением Господу за победу в самой страшной войне.
Тем более, что в ознаменование Великой Победы до сих пор не воздвигнут ни один храм.
Не часовенка, не церковка, но именно – Храм.
Холохост – как одно из преступлений бесноватого фашистского фюрера.
Катынь – как одно из злодеяний кремлевского кровожадного вождя.
(В.П. Терехов)
***
Впервые про катынские расстрелы я узнал в году 88-м из случайной радиоинформации. Но вместо названия «Катынь» услыхал – Хатынь и, в событиях совершенно запутавшись, позвонил эрудированному приятелю.
- Это, конечно же, ты просто ослышался, - приятель, не задумываясь, отвечал. - А твое радио сказало все правильно. А случилось все под Смоленском. В апреле сорокового. Еще до войны.
***
Катыские разоблачения настолько органично вписались в общий перестроечный пафос, что попервоначалу не вызвали у меня никаких вообще сомнений. Однако чем детальней осмысливал я трагедию под Смоленском, чем скрупулезней вглядывался в общеизвестные факты, тем все больше обнаруживал здесь неувязок и нестыковок, пока истинные причины и суть событий не заслонились от меня окончательно сплошным частоколом из недосказанностей и несуразностей.
И тогда у того же приятеля я спросил:
- А что за конкретная выгода была Сталину в убийстве стольких тысяч польских офицеров? В чем для СССР заключалась неотвратная необходимость их всех обязательно расстрелять?
***
Приятель мой – заядлый демократ – выслушал с улыбкой мои вопросы, кивал каждому слову, а затем - набычился по-бойцовски и провозгласил:
- А, собственно Сталину что еще осталось делать? Ведь он абсолютно не мог распустить гуманно и безоглядно их всех по домам, потому что какой из него гуманист? – приятель тут прервался, бросил на меня гордый, горящий взгляд, выдержал торжественную паузу и торжествующе продолжил. - Во-вторых, вспомни тогдашнюю международную обстановку. Европа в сентябре 39-го уже разродилась очередным разделом Польши и теперь беременна большой войной. Сталин и Гитлер – соучастники. Но Сталин понимает, что альянс их непрочен, что СССР – по-прежнему в неразрывном кольце врагов. А здесь - польские офицеры. Голубая кровь, белая кость, т.е. закоренелые матерые, а главное - классовые враги. Так почему же было их всех не уничтожить и на ниве классовой борьбы не одержать очередную победу?
В-третьих - вопрос: вот вернулись бы они в свою Польшу и что тогда дальше? Ты над этим хоть раз задумывался? Да ведь тут же из них была бы реанимирована польская буржуазная армия. Да ведь тут же лондонское правительство Сикорского вооружило бы их на деньги Запада и в непосредственной близости от нас создало еще один очаг напряженности. Эти офицеры превратились бы в костяк новых и непосредственно нам вражеских войсковых соединений, стали бы новым звеном линии Маннергейма. Пресечь, уничтожить таковую возможность – вот, в чем заключалась для СССР неотвратимая необходимость, и вот, в чем состояла для Сталина конкретная выгода.
Засим приятель вновь одарил меня гордым торжествующим взглядом и всем видом своим показал, что тема - исчерпана.
***
Однако справные его объяснения не объяснили мне ничего.
И сколько ни пытался я (на объяснения эти опершись) разобраться хоть в чем-то, расставить по полочкам, рассортировать сообразно со здравым смыслом и исторической логикой, но лишь все дальше уводил сам себя от общепризнанного столбового шляха и увязал все глубже и все беспроглядней в нелогичных каверзных рассуждениях и тупиковых вопросах.
***
Озадачился я, к примеру, сталинским гуманизмом и в этой связи решил сопоставить катынские судьбы с послевоенными судьбами пленных немцев.
И что получилось?
В 39-м поляки с нами практически не воевали, сдавались к нам в плен добровольно, и зачастую – организованно, (т.е. отделениями, ротами и т.д.) и даже (чтобы сдаться именно нам, а не гитлеровцам) совершали подчас специальные переходы в несколько дней.
В 39-м поляки не запятнали себя перед нами ни в чем и, конечно, ничуть не посягали на нашу государственность. Поляки – и тогда, и всегда – были, есть и навсегда останутся нашими братьями-славянами, народом, близким нам по крови, по языку, по духу и по культуре.
Напротив – немцы для нас (и, при чем, все без исключения) были только поработителями и единственно палачами.
Так почему же, по каким-таким причинам мы безжалостно расстреляли безвинных братьев-поляков, зато убийцам и насильникам даровали – сердобольно и человеколюбиво – жизнь и рачительно направили их на стройки народного хозяйства? (Помните у Высоцкого: «На стройке немцы пленные на хлеб меняли ножики»?)
Где логика?
Получается, что Сталин был-таки гуманистом, но его гуманизм проявлялся чересчур скособочено, избирательно, безрассудно и бесчеловечно.
***
Попробовал я изыскать хоть один случай, чтоб у нас хоть однажды в Великой Отечественной войне хоть кого-либо из военнопленных (причем, не только немцев, но кого-либо из итальянцев, румын и т.д.) расстреляли за «не те» погоны и неугодный послужной список. Но ничего подобного не раскопал ни в памяти своей и вообще нигде в истории.
Получается, что в Катыни («поставив к стенке» исключительно офицеров) мы произвели акт, противоречащий, абсолютно всей нашей прочей практике.
Получается, что в Катыни мы изобрели невиданную доселе разновидность – классовую борьбу по национальному признаку, противоречащую абсолютно всем постулатам марксизма-ленинизма, поскольку ни Маркс, ни Ленин ни о чем подобном даже не догадывались никогда.
Где логика?
***
На протяжении столетий «офицерье», конечно, было исключительно «голубых кровей». Но ко второй четверти XX в. социальный его состав повсеместно и коренным образом уже изменился, и видеть по-прежнему в каждом лейтенанте, майоре или даже полковнике безвариантно классового врага стало впредь невозможным.
Подобная информация (буквально планетарного масштаба) не являлась ни для советского руководства, ни для кого из тогдашних политтехнологов отнюдь никаким секретом. Никем и ни у кого не выспрашивалось социальное происхождение, не вызнавались ничьи классовые козни, являющиеся всегда, обязательно и наиглавнейшее доминантой в любой классовой борьбе?
Где логика?
***
На мой взгляд, любые попытки сопрясти катынские расстрелы с теорией классовой борьбы не выдерживают вообще никакой критики. Вся история революционного движения в России, вся история советской власти изобилует фактами и реалиями обратного толка.
Вспомните российское студенчество, которое практически поголовно принадлежало к одному из наиболее революционно-активных слоев населения, но при этом каждый выпускник каждого университета получал одновременно с дипломом также – личное дворянство.
Ленин был дворянином. Маркс был женат на баронессе. Энгельс - так и вовсе (!) – владел фабрикой (т.е. самолично принадлежал к частнособственническим классам).
Вспомните царских офицеров, принявших сторону большевиков и дослужившихся в Красной Армии до высших должностей и званий. Количество их исчислялось многими сотнями, но при этом все они были обязательно и именно «голубая кровь, белая кость».
Бессмысленно здесь называть кого-либо поименно. Таковым примерам – «несть числа» Однако высшее (т.е. принимавшее судьбоносные решения) советское руководство никогда не определяло в том ничего подсудного и даже не узревало что-либо хоть сколько-нибудь предусудительное.
Так почему же конкретно для польских офицеров было сделано столь ужасающее исключение?
Где логика?
***
Опять же не выдерживает никакой критики версия о возможной реанимации польской буржуазной армии с целью развертывания против нас партизанских или иных военных действий.
Поляки стали бы биться за свою Польшу, а Западная Украина, Западная Белоруссия, а тем паче Прибалтика – все это для них чужие и не более, чем соседские земли.
Мы в 39-м воссоединили исторические наши народы (восточных и западных украинцев, восточных и западных белорусов. Именно – наши, поскольку менее четверти века минуло с момента развала и передела Российской империи, и человеческое мировосприятие еще не переделалось на новый лад.) Мы вернули именно наши исторические области, утраченные в 20-м после разгрома Тухачевского.
Но поляки-то здесь при чем? Чего им с нами тягаться да меряться, когда у самих Варшава под немцем?
Где логика?
***
Кстати, в конечном итоге польская (буржуазная) армия была-таки реанимирована и именно на деньги Запада. Называлась она - Армия Краева. История ее – это отдельная страница в истории Второй Мировой войны, и к нашему повествованию она никакого касательства не имеет, но здесь не могу не подчеркнуть: Армия Краева никогда не воевала против нас, но исключительно – против гитлеровцев.
Так существовала ли для СССР в 40-м году хоть какая-нибудь опасность именно с польской стороны? Имелась ли хоть какая-то неотвратимая необходимость, чтобы наплевать на международные нормы, похерить весь и всякий гуманизм и обязательно расстрелять десятки тысяч безвинных и безоружных людей?
Где логика?
***
Кстати, реальную партизанщину или иные против нас военные действия нам следовало ждать от каких-нибудь «жовто-блакитних», которые за свою «незалежность» конфликтовали перманентно со всеми подряд правительствами молодой независимой Польши, а позже - остервенело - партизанили против нас (Степан Бандера).
Казалось бы, для Сталина было куда целесообразней, оправданней и рассудочней выявить и расстрелять именно «незалежников».
Но расстреляли-то польских офицеров.
Где логика?
***
Кстати, при поверхностном рассмотрении самым логичным из всех расхожих представляется мнение, что Катынь – это месть за 20-й год, за позорный разгром Тухачевского, за многие десятки тысяч красноармейцев, заморенных голодом, загубленных, замученных в польском плену.
Однако в большой политике нет и не может быть никогда места ни для страстей, ни для каких-либо эмоций (а значит – и для всякой мести). Тем паче, что к 40-му году Тухачевский уже был репрессирован, а столь бесприцедентная и вопиюще преступная ( с точки зрения международного права) месть за давнишнее поражение разоблаченного врага народа - согласитесь стало бы верхом и алогичности, и абсурда.
***
Едва речь заходит речь о поражении Тухачевского, как тотчас и всякий раз возникает определенно резонный вопрос: а где и когда погибло, собственно, больше – поляков в 40-м под Смоленском или наших в 20-м в концлагерях под Варшавой?
Но тут же обязательно слышим, о Муравьеве-Вешателе, о восстании Костюшко (1830г.) и жесточайшем тогдашнем усмирении польских воеводств.
А мы немедленно вспоминаем про польских легионеров, сражавшихся против нас под штандартами Бонапарта.
А нам парируют тремя разделами Речи Посполитой и утратой национальной государственности.
А мы – про смутное время, про интервенцию и Лжедмитриев на престоле в Кремле…
Однако при этом никто и никогда не вспомянет про Грюндвальскую битву, про войско Ягеллы и дружину смолян – бок о бок, плечо к плечу – разгромивших Тевтонский орден.
Мы – сопредельные народы. Мы – народы-братья.
Так свершилось по воле Господа и до скончания веков тому быть неизменно и именно так.
Мы – христиане. И жить друг с другом нам должно по-христиански.
Мне к этим словам добавить нечего.
***
Три игрока сошлись за карточным столиком. Их многоопытность и одержимость победой не вызывают ни в ком сомнений. (Рубеж сороковых.) На кону – судьба грядущей Европы и, пожалуй, на тот момент невозможно представить ставку огромней.
Весь мир безотрывно следит за каждым здесь ходом. Весь мир затаил дыханье и взглядом прикован единственно к европейской игре. И потому никого и ничуть не волнуют и даже нисколько не занимают ни судьбы, ни жизни, ни трагедия каких-то поляков в далеком русском плену.
К тому же вскоре лихолетье войны нагромоздило столько трагедий, что, казалось, Катынь среди них затерялась бесследно и забыта в большой политике напрочь и навсегда.
Однако в большой политике ничто и никто не забываются навсегда. И едва Тегеран-43 отгремел дружной овацией, как тотчас (как ни парадоксально прозвучит здесь мое утверждение) пробил час напомнить нам о Катыни.
Напоминанье, причем, случилось настолько предвзятым и жестким, настолько напропалую гроза грянула средь ясного неба, что вопреки всем насущным нуждам пришлось в спешном порядке формировать комиссию Бурденко, раскапывать захоронения, производить эксгумации и скоропалительно формулировать убогие и ущербные выводы: мол, расстреливали из пистолетов «Вальтер» германского производства, а значит – стреляли немцы.
Уверен: об этих выводах Сталин в дальнейшем пожалел не раз, но было недосягаемо поздно переиначить хоть что-либо.
Уверен: нам в 44-м не хватило элементарного времени, чтобы скрупулезно выработать и всеохватно скрепить все аргументы и достойно ответить на все вопросы.
К тому же в самом конце самой глобальной войны мир признавал конкретно две краски: черную и белую. И никакие иные цвета (а тем паче - полутона) не допускались ни в общественное сознание, ни на политическую палитру.
Мы, конечно, могли с плеча рубануть, бросить всю правду-матку в лицо всему миру и навсегда оправдаться. Но любое (даже самое правдивое) оправдание – есть навсегда признание проигрыша, констатация собственной слабины.
А разве в самом конце самой глобальной войны (в преддверье войны холодной) могли мы хотя бы на миг продемонстрировать всему миру свою слабину?
***
Напротив - в 40-м никто не задавал нам вопросов и не ждал никаких ответов. Никто не нуждался ни в наших аргументах, ни в нашей правде.
В 40-м, в разгромленной Европе не существовало другой правды, кроме правды Адольфа Гитлера. И единственно фигура фюрера олицетворяла собой всю политическую палитру вкупе с общественным сознанием.
Поэтому нам тогда не пришлось готовить загодя аргументы и составлять развернутые ответы. Никто не задавал нам вопросов и поэтому от нас не ждал оправданий.
И, конечно, в 40-м никто даже представить не мог, что пять лет спустя труп нынешнего победителя будет сожжен во дворе рейсхканцелярии, что все нынешние реалии будут сметены безвозвратно, а сам нынешний мир станет завтра диаметрально другим.
И вот если бы в самом конце самой глобальной войны диаметральному новому миру открылась настоящая правда о Катыни, то разве на ТАКУЮ правду согласился бы этот мир?
Уверен: никакой тогдашний Запад никакую настоящую правду не принял бы нисколько и ни за что, как в 83-м тот же Запад не пожелал признать и принять настоящую правду о южнокорейском «Боинге».
***
Лига Наций создавалась Антантой.
ООН должна была стать очередным «нашим ответом лорду Чемберлену» и в послевоенном диаметральном мире являть собой наиглавнейший наивысший надправительственный орган.
Именно в Тегеране-43 вызрело окончательно и даже проговаривалось в отдельных деталях решение о безотлагательном создании Организации Объединенных Наций.
***
Послевоенный диаметральный мир себя во всем противопоставлял поверженному гитлеровскому тоталитаризму. Отныне и впредь «демократия» становится ключевым словом всего прогрессивного человечества.
СССР создает в Восточной Европе лагерь стран народной демократии. Запад объявляет себя оплотом свободы и – опять-таки (!) - демократии.
Отныне историю (впервые в истории) вершат не правители и не политики, но – вездесущие mass media. Отныне международное общественное мнение давлеет над мнением любого конгрессмена, премьер-министра или президента любой страны.
***
Число игроков за карточным столиком вот-вот и вне всяких сомнений должно сократиться на одного. (Рубеж Победы.) На кону – мировое господство. И еще никогда не было ставки глобальней, чем в самом конце самой глобальной войны.
Карты ложатся молниеносно. Ходы – внезапны и непредсказуемы.
Запад, как франт-ловелас перед податливой хохотушкой, расшаркивается и лебезит перед мировым общественным мнением. Цель Запада – сорвать весь банк в одиночку. А посему наиважнейшая на текущий момент задача – очернить, дискредитировать, оставить нас в кабинетах, кулуарах и на ассамблеях ООН (если не в изоляции, то) в немощном меньшинстве.
***
Катынь оказалась забыта на целых четыре года. Катынь будто исчезла, растворилась бесследно. Ее будто бы не было никогда. (Даже «катынские разоблачения д-ра Геббельса в первые месяцы Великой Отечественной не вызвали у наших партнеров по антигитлеровской коалиции вообще никакой реакции).
И вдруг – едва Тегеран-43 отгремел дружной сплоченной овацией – Катынь вдруг разразилась из неведомого небытия и средь победных парадов и парадных сводок ворвалась в эфир и на страницы газет.
Нам о Катыни напомнили не только жестко, не просто предвзято, но - как никогда, сплоченно.
***
Сколь угодно и с пеной у рта мне могут доказывать, что причины и суть тогдашней шумихи вокруг Катыни заключены сугубо в святой справедливости, в заботе о светлой и скорбной памяти убиенных безвинно.
Но справедливость, скорбь и прочие святые светлые чувства невозможны в большой политике, как невозможно во время спортивной рыбалки лить слезы над каждым уловом.
Зато (и – напротив) для очернения, для дискредитации, для решенья наиважнейшей задачи и достиженья глобальной цели сгодится в строку любое лыко.
Так почему же настолько долго не вспоминали ни про какую память? Зачем затаились на целых четыре года?
Или, может быть, поджидали фартовый момент, чтобы польскую карту разыграть по полной программе?
***
Однако здесь мне следует хронологически перескочить чуть вперед чуть вперед и читателям подчеркнуть особо и обособленно:
В самый первый состав ООН вошли шесть государств: США, Великобритания, Франция, КНР, СССР и - (!)Украина. Каждое, соответственно, обладало правом вето. Украина – и тогда, и многие годы затем - никаким суверенным государством не являлась. Украина входила в состав СССР в качестве одной из пятнадцати союзных республик. Однако у наших противников не хватило ни настоящей мощи, ни действительного авторитета, чтобы нам действенно возразить.
Три на три.
Сокрушительная победа сталинской дипломатии.
***
Выводы комиссии Бурденко были на Западе легко и запросто опровергнуты. Тем паче, что факт закупки нами в Германии во второй половине 30-х партии пистолетов «Вальтер» не удалось сохранить хоть в какой-нибудь тайне. Тем паче, что даже мельчайшие подробности проработки, принятия и подписания расстрельного Постановления стали в конечном итоге достоянием широкой общественности.
Скоропалительные, убогие и ущербные выводы сыграли на руку только нашим врагам. А наше упрямое в этих выводах упорство лишило нас навсегда всякой инициативы в катынском вопросе.
***
Нисколько не сомневаюсь, что во второй половине 30-х нами для оснащения спецчастей НКВД были закуплены пистолеты «Вальтер» германского производства. Наши «ТТ» били слишком сильно, и поэтому пули слишком часто рикошетили при расстрелах.
Нисколько не сомневаюсь, что катынские расстрелы производились именно из этих пистолетов, и были они в руках бойцов именно этих частей.
Но даже если мы сейчас назовем пофамильно каждого исполнителя, что это даст нам конкретно в нашем конкретном стремлении знать конкретную правду?
Каждый исполнитель – навсегда (!) – остается единственно и не более, чем исполнителем, исполняющим приказ командира.
***
Нисколько не сомневаюсь, что именно Берия было поручено подготовить доклад и на том заседании Политбюро озвучить предложение о катынских расстрелах. Но все тогдашнее делопроизводство единственно зиждилось на непролазном коллективизме. Все тогдашние протоколы - непролазно – являли собой стереотипные «слушали – постановили», зафиксированные покорной рукой стенографистки.
И поэтому мы сейчас и с уверенностью можем единственно утверждать, что конкретно Берия назначили докладчиком по таковому конкретному вопросу. А уж выступал ли он лично с докладом или в тот момент находился за тысячи верст от Москвы – обо всех подобных деталях нам остается только гадать.
Покорная рука стенографистки была опять же рукой исполнителя, исполняющего приказ командира.
***
Нисколько не сомневаюсь, что расстрельное Постановление существует в действительности, что Сталин подписал его красным карандашом, а Молотов – синими чернилами.
Наверное, подробности эти должны леденить кровь. Наверное, при каждом их оглашении должна греметь барабанная дробь, а в ушах – звучать жуткая музыка.
Но что изменилось бы для нас, если б эти подробности сгинули навсегда, а само Постановление было каверзно уничтожено? И что изменилось бы для истории, если б чернила оказались зелеными, а в руках подписантов скрипели гусиные перья?
А для убиенных безвинно ЧТО изменилось, если б под текстом Постановления стояли не подписи членов Политбюро, а – безликая закорючка тогдашнего смоленского прокурора? (Или же в таком случае стало возможным всю вину свалить на безвестного – опять же (!) – исполнителя?)
По моему глубочайшему убеждению, реальная сохранность в архивной глубинке, само до сих пор существование расстрельного Постановления и наличие под ним подлинных подписей единственно свидетельствуют об убежденности кремлевских вождей в собственной правоте.
***
И, конечно, нисколько и ни с какой стороны не интересует меня сам текст того Постановления. Уверен: оно абсолютно соответствует всем общепринятым на текущий момент юридическим нормам.
***
И, наконец, нисколько и ни с какой стороны не интересует меня аутентичность (подлинность) расстрельного Постановления.
Уверен: уж если расстрелы были, то и Постановление было издано обязательно.
***
Кому-то, вероятно, покажется, что я слишком увлекся, слишком растянул эту свою первую общую часть, слишком детально и подробно перечисляю вспомогательные моменты, детали, подробности и излишне стараюсь читателя убедить, что официальная версия трагедии под Смоленском насквозь соткана из недосказанностей, нестыковок и т.д.
Но невозможно воспринять и понять настоящую правду и истинную суть событий апреля сорокового, не осознав предварительно, убежденно и искренне, что сами по себе катынские расстрелы шли однозначно вразрез с интересами Советского государства, однако при этом производились однозначно нами. А без такового осознания невозможно(!) убежденно и искренне задаться, наконец-то, главным вопросом:
Так, если не нам, то – КОМУ все это было действительно выгодно и в чем эта выгода действительно заключалась?
***
Политическая карта Европы образца 40-го года проста настолько, что почти примитивна.
Реально действуют здесь три силы (три полюса, три игрока): это - Германия (плюс сателлиты, протектораты и прочие содружественные территории), это – СССР (во вражеском кольце выживания) и, наконец, это – Англия вкупе со слабодышащими Францией и Бенилюксом (Швейцария не в счет, будто не в Европе находится).
(Примечание. Страны БЕНИЛЮКСа – Бельгия, Нидерланды, Люксембург.)
На декабрь 39-го Гитлер уже подчинил себе всю центральную Европу, разделил межу собой и Сталиным всю Польшу и всю Прибалтику и начал усиленно готовиться к походу на Париж. Достижение и установление полного контроля над западной материковой частью континента – вот главная стратегическая задача на весну-лето 40-го, поставленная фюрером перед германским Генштабом.
Во всем же касательно тактики Гитлер оставался сам себе навсегда неизменен и ко всяким здесь инновациям и прочим дипломатическим изящным изыскам относился с крайней нетерпимостью.
Каждая его кампания начиналась мощным внезапным ударом по всей линии намеченного фронта. Но неизменно из раза в раз каждый таковой удар предварялся созданием мощной системы гарантированной безопасности всех тылов.
К примеру, прежде, чем озаботиться судьбами судетских немцев, фюрер режиссирует Мюнхенский сговор (т.е. получает от Запада гарантию на безопасность на весь период вторжения в Чехоставакия, а заодно – и на раздел Польши).
Прежде, чем развернуться уже на запад и начать поход на Париж, заключает Пакт Риббентроп-Молотов, охмуряет Сталина ворохом долговременных и подсовывает Москве жирную кость в виде Прибалтики и «схидных» Украины и Белоруссии (т.е. заполучает Сталина во временные союзники, заполучает гарантию на нейтралитет Кремля на весь период броска к Ла-Маншу, а заодно – посредством присоединения к СССР новых областей и республик - «разжижает» обороноспособность наших западных рубежей).
На мой взгляд, сюда же, именно в этот ряд следует отнести также «миссию Гесса». Именно в ней наиярчайшим образом обозначилось тогдашнее стремление Гитлера следовать во всем и везде путями проторенными и неизменными. Именно в ней, как никогда наглядно, проявилась его способность устраивать (ради собственных тайных планов) масштабные спектакли, в которых гибли тысячи безвинных людей.
Однако – обо всем по порядку.
***
По завершении победоносного похода на Париж, фюрер выступил перед своим Генеральным штабом с очередной пламенной речью.
«Британские острова!» – объявил он категорично. - «Вот следующая цель вермахта, а в качестве способа для ее достижения вам следует избрать массированные жесточайшие бомбардировки»,- и резюмировал, заходясь ярой ненавистью, – «Мы разбомбим их настолько и однозначно, что они, как миленькие, приползут к нам на коленях и сами запросят мира!»
Развернувшаяся вслед за тем многомесячная кампания (август 40-го – апрель 41-го) вошла в историю Второй Мировой войны под гордым названием – «Битва за Англию».
Впрочем, при любом – даже самом беглом и поверхностном – рассмотрении «битва» эта производит, мягко говоря, странное впечатление.
К примеру, численность ВВС Германии превосходила в разы количество британских боевых машин, однако потери немцев - опять же(!) - в разы превышали потери англичан, словно за штурвалами «люфтваффе» сидели неопытные стажеры.
Немецкая авиация совершала до 1000 самолетовылетов в день, однако график бомбометаний был дерганным и бессистемным (три дня густо, две недели - пусто), а направления самих ударов менялись то и дело и опять же бессистемно, словно их планировали и верстали не многоопытные, сверхпедантичные германские генштабисты, а случайная школьница в день самой первой в жизни менструации.
Суммарно за девять месяцев было сброшено около шестидесяти тысяч тонн авиабомб, однако урон от огненной этой лавины оказался на удивление невелик и незначителен, словно под видом бомбежек устраивались показательные выступления.
Единственным примером смертоносной действенности немецкой авиации оказалось почти полное уничтожение городка Ковентри, но в стратегическом отношении жуткий этот акт вандализма и бесчеловечности не имел вообще никакого смысла.
***
Как-то раз задумался:
А что если «Битва за Англию» была – пусть трагичным, но не более, чем помпезным – фарсом? А что если все потуги германских генштабистов, их копошенье и кабинетная суета были нужны лишь для отвода глаз?
И тогда получается, что единственным человеком, издававшим во весь тот период действительные приказы, был рейхсмаршал – конкретно - авиации Герман Геринг («мой верный Герман», как его всегда называл фюрер), а все сроки, мощь и направления ударов решал и регламентировал самолично Адольф Гитлер.
И тогда получается, что всерьез никем и никогда не намечался никакой захват Островов. А девятимесячную «Битву за Англию» (оконченную аккурат накануне вторжение в СССР) нам следует рассматривать в качестве «операции по устрашению», как – артподготовку перед чем-то более глобальным и главным.
***
Гесс вылетел 10 мая 1941г. в 17.45 и пересек Ла-манш, соответственно, в светлое время суток. Англичане располагали на тот момент наисовременнейшей системой береговой ПВО (призванной обнаруживать и атаковывать каждого воздушного нарушителя), но именно этот самолет был пропущен вглубь территории беспрепятственно, т.е. визит согласовывался детально и загодя.
Гесс не имел при себе никаких документов (только несколько семейных фотокарточек) и одет был в форму капитана германских ВВС, т.е. при возникновении любых неблагоприятных обстоятельств настоящие имя, должность и т.д. визитера должны остаться никому неизвестны.
Оказавшись в небе над Шотландией, Гесс спрыгнул с парашютом. Ряд историков утверждают, что спрыгнул он в заранее оговоренном квадрате, но промахнулся.
Гесс приземлился во двор случайной фирмы, где – не успев ничего предпринять и ни с кем связаться – был арестован силами местной самообороны. К тому же несколько свидетелей наблюдали его прыжок и позвонили в полицию, т.е. сохранить визит в тайне не удалось, незапланированные неблагоприятные обстоятельства однозначно возникли, а значит, над репутацией и служебным положением всех тех, кто ждал визитера, нависла прямая и чрезвычайная угроза.
Самым первым, кто допрашивал Гесса, оказался инспектор сыскной полиции. Затем арестованного передали на попечение армейской разведки, и здесь допросы следовали один за другим, состав допрошающих постоянно менялся, а их численность иногда доходила до двадцати человек. Т.е. история получила сверх нежелательную огласку и для стабилизации событий потребовались сверхкардинальные меры.
***
В разное время и в разных источниках миссия Гесса называлась то экстравагантной выходкой, то внезапной случайностью. Однако случайностью в ней было, на мой взгляд, приземление во дворе случайной фермы, арест силами местной самообороны, допросы в сыскной полиции и в армейской разведке. Но сама миссия и все с ней связанное готовились досконально, скрупулезно и на самом высоком государственном уровне. Даже кандидатура Гесса на роль визитера была выбрана отнюдь не случайно, поскольку Гесс являясь одним из ближайших и старейших соратников Гитлера и будучи заместителем фюрера по партии, пользовался особым доверием и имел доступ к самым сокровенным тайнам.
Геббельсовские Mass Media Третьего Рейха упорно выставляли Гесса невменяемым параноиком, но навряд ли столько следователей и профессиональных разведчиков стали бы тратить столько стараний и времени на обыкновенного душевнобольного.
Напротив – заключение в тюрьму и тщательное сокрытие Гесса от любых сторонних контактов бесспорно указывают, что миссия его для всей Европы (а значит – и для всего мира) имела судьбоносное значение.
***
Уверен: Гесс провел переговоры блистательно и поставил англичан ультимативно перед дилеммой – либо никакой второй фронт ни при каких обстоятельствах никогда не будет открыт, либо незамедлительно и теперь самым жесточайшим образом будут возобновлены массированные бомбовые удары.
«Мы вас щадили», - сказал тогда Гесс. – «Мы устраивали тренировочные полеты. Мы обкатывали новые модели наших боевых машин. Мы все эти месяцы демонстрировали наши возможности и дали вам время подумать. Но теперь это время истекло. Теперь за штурвалы наших самолетов сядут наши прославленные ассы и в случае любого вашего отказа мы нанесем жесточайший удар невиданной мощи. Вспомните судьбу несчастного Ковентри. Вы хотите, чтобы вся Англия превратилась в сплошной Ковентри?»
***
(Замечу в скобках:
Ковентри и Катынь схожи друг с другом.
Однажды внезапная эта догадка обескуражила меня настолько, что я сообразил отнюдь не сразу, в чем таковая схожесть, собственно, состоит? Будто кто-то неведомый бросил мостки в неизвестно каком направлении, а те – короткие и непутевые – оборвались через несколько первых шагов.
Несколько и так, и этак пытался я осмыслить свою догадку, пока, наконец-то, не понял, не ощутил с безвариантной уверенностью, что в обеих этих трагедиях словно присутствует за кадром, словно сквозь туман узревается высшая, направляющая рука, сеющая неотвратимую смерть. Именно массовость смерти вдруг объединила в моем сознании Ковентри и Катынь, как звенья одной цепи, как неразделимые части одного замысла. Как Дахау и Бабий Яр.
Но в СССР – ведь (!) никогда при Сталине – не вершились массовые убийства и казни. Ведь даже в самую страшную пору массового террора, который мы, как неразумные хазары, зовем до сих пор сталинским – даже тогда обязательно заседали пресловутые тройки, и каждый приговор определялся поименно.
Смоленщина, Катынь, апрель сорокового, десятки тысяч безвинных и бессудных жертв – все это в тогдашнюю энкавэдэщную страду не вписывается ни при каком желании и ни с какой стороны!
Однако здесь мостки мои безапелляционно оборвались, и все мои рассужденья безнадежно зависли, как малохольный компьютер.)
***
Второй фронт был открыт 6 июня 1944 г., когда число игроков за карточным столиком – вот-вот и вне всяких сомнений -должно было сократиться на одного, когда дальнейшее затягиванье сроков и прочие проволочки с высадкой десанта в Нормандии стали бы для союзников равнозначны затягиванию петли на собственной шее, а судьба грядущей Европы всецело зависела от нескольких ближайших ходов.
Тягучая волокита, запредельная забюрокраченность всех вопросов, связанных с открытием Второго фронта, доказывают нам неопровержимо, что миссия Гесса увенчалась неопровержимым успехом.
Гитлер – торжествовал.
Гитлер все рассчитал точно и правильно, как всегда: мощная система гарантированной безопасности всех тылов была перед вторжением в СССР создана опять образцово.
***
Многажды в перестройку мне приходилось слышать расхожее мнение, что Сталин согласился на подписание Пакта Риббентроп-Молотов исключительно в пику Западу за мюнхенский сговор. Мысль, в общем-то, интересная и даже правдоподобная, но уж больно куцая и однобокая.
Конечно, Сталин как творческая личность, как романтик и талантливый поэт мог в отдельных случаях и в какой-то степени (вопреки правилам большой политики) руководствоваться эмоциями. Однако в данном случае никакие эмоции ни при чем. А чтобы уяснить и понять изначальную мотивацию решений и поступков Сталина на московских переговорах, необходимо вспомнить тогдашнюю международную обстановку (т.е. в который раз последовать рекомендации моего эрудированного приятеля).
Итак – во второй половине 30-х трехполюсная Европа (где СССР был одним из полюсов, а Сталин – одним из игроков) уже не просто сползала или шаг за шагом приближалась, но – вприпрыжку бежала, мчалась на всех парах к большой войне. А т.к. невозможно воевать всем и со всеми, то самый стратегически-главный и самый континентально-масштабный на тот момент вопрос звучал жестко и предельно лаконично:
КТО ЧЕЙ СОЮЗНИК?
При этом никакие рассуждения и пустопорожние разглагольствования, никакие дипломатические экивоки не допускались категорически. Время подгоняло, как безжалостный надсмотрщик. А всех вариантов у Сталина было всего-то два.
Во-первых, Англия.
Но Англия – одна из стран–участниц Антанты, одна из стран-интервентов в годы Гражданской войны, непримиримая соперница России на протяжении веков и ярый враг советской власти.
Во-вторых – Германия, где еще не чадят крематории в концлагерях, где гонения на коммунистов и процесс над Димитровым (пусть с натяжками, пусть с оговорками, но все равно ведь можно) отнести к издержкам борьбы за власть, и где у руля стоит (пусть не марксистская, но бесспорно и однозначно) РАБОЧАЯ партия.
Так какой же из этих двух вариантов был для Сталина предпочтительней?
***
Сталин в 38-м, конечно же, обманулся, но в большой политике не бывает абсолютного доверии, а значит, нет места для абсолютного обмана.
Конечно же, вопрос о походе вермахта на Париж не обсуждался на московских переговорах ни разу и ни с какой стороны, но я уверен, что Риббентроп и в Кремле, и в МИД`е – прозрачно, навязчиво и неоднократно (особенно в кулуарных беседах) проговаривался о вероятном броске к Ла-Маншу и гипотетическом захвате Британских островов.
К тому же достигнутые в Москве долговременные договоренности представлялись хоть какой-то передышкой, отсрочкой, означали хоть какой-то выигрыш во времени. А для Сталина в 38-м не было ничего важнее, чем каждый сегодняшний выигрыш во времени, потому что любая передышка, любая отсрочка вносили свою обязательную лепту в укреплении обороноспособности страны, а значит решали судьбу СССР в завтрашней глобальной войне.
***
Гитлер осенью 39-го исполнил в точности все пункты соглашений по Польше и Прибалтике, чем щепетильно – подтвердил искренность своих союзнических намерений.
А вскоре (конец 39-го – начало 40-го) к Сталину напрямую стали поступать сведения о концентрации германских войск вдоль западных границ Рейха, что неукоснительно убеждало, что планы, декларируемые немцами, и их действительные планы не расходятся друг с другом ни в чем.
Убежденность прорастала уверенностью. Уверенность превращалась в эйфорию. Казалось, что выигрыш во времени получен воочию и теперь долгосрочные проблемы стало возможным решать обстоятельно (особенно после поражений белофиннов).
Однако именно теперь (к началу марта 40-го) Гитлеру пришло время вспомнить о поляках в далеком русском плену, о десятках тысяч выученных, вымуштрованных и (пусть сейчас безоружных, но) готовых в любой момент «под ружье».
***
Уверен: Гитлер, о тех поляках не забывал ни на день и ни на день не выпускал их из виду (не в его это было правилах).
Уверен: донесения о них шли к нему постоянно и из разных источников (любое и каждое донесение требует обязательной и перекрестной перепроверки).
Но именно теперь настало время о пленных поляках вспомнить конкретно.
***
Почему теперь, а не в декабре, не в январе или в апреле?
Да потому что именно к началу марта 40-го финская кампания категорично продемонстрировала всему миру (и Сталину – всего прежде) всю безнадежную неподготовленность, всю вопиющую слабость Красной Армии и ее неизбежную неспособность ни на какой ответный удар.
Потому что именно теперь, когда считанные недели остаются до выступления на Париж, вопрос о создании мощной системы гарантированной безопасности всех тылов встал перед Гитлером со всей возможной остротой и радикальностью.
***
Моя мама рассказывала, что в оккупированном Симферополе перед входом в здание гестапо были разбиты цветочные клумбы, расставлены скамеечки, а из репродуктора лилась прекрасная классическая музыка. Любой прохожий мог присесть на любую скамеечку и безмятежно отдохнуть средь всеобщей гармонии.
Именно всеобщая гармония была главной и конечной целью Гитлера. А единственный к этой гармонии путь пролегал через всеобщую, всепоглащающую, всепронизывающую систему. Все, что мешало гармонии, все, что мешало всеобщей системе – все это подлежало незамедлительному и неукоснительному уничтожению.
Гестапо уничтожает врагов гармонии, а музыка из репродуктора – как взывающий к раскаянию крест, что перед казнью подносят к губам приговоренного.
***
Система гарантированной безопасности всех тылов является неотъемлемой частью всеобщей системы.
***
К началу 40-го вся Восточная Европа в представлении Гитлера превратилась в единый тотальный тыл. Германские исконные земли, территории, присоединенные совсем недавно, и даже любые пространства, не входящие в Рейх – все к востоку от Берлина и вплоть до Урала отныне воспринимается фюрером как неразделимые равнозначные части, как совокупность единой системы гарантированной безопасности всех тылов. А посему отныне и впредь все здесь, что мешает вдохновенному арийскому стремлению к прекрасной всеобщей гармонии, должно быть незамедлительно уничтожано.
***
Как любой искушенный предатель, Гитлер ждал предательства отовсюду и в любую минуту.
Как любой изощренный лжец, Гитлер не верил ничьему и ни единому слову…
… и поэтому Сталин мог сколько угодно заверять: мол, поляки в Сибири. Мол, рассредоточены по лесоповалам.
Но чтоб досконально проверить все эти заверенья, необходимо к каждому «пшеку» приставить круглосуточно по немецкому автоматчику, а таковое в принципе невозможно.
***
Безукоризненный его талант не подвел Гитлера и на этот раз. Фюрер легко и даже играючи разгадал всю сталинскую хитрость, а весь сталинский план прочувствовал вплоть до мельчайших подробностей.
Впрочем, вся хваленая горская хитрость сводилась к примитивному удару в спину, а в основе плана лежал скудоумный расчет на сиюминутную, на временную и вынужденную оголенность восточных границ Третьего Рейха.
И пока основные немецкие силы развернуты в сторону Франции и Бенилюкса, большевики в предельно сжатые сроки вооружат пленных поляков, снабдят их техникой, укомплектуют военспецами и (в обстановке сверхполной секретности, т.е. не нарушая внешне никаких договоренностей) перебросят их хоть в Польшу, хоть в Пруссию.
Гитлер знал: оголенность восточных границ Третьего Рейха способна в период похода на Париж сыграть фатальную роль.
Именно в этот период именно перед поляками откроются все дороги, и станет возможным вероломный удар по указке Кремля нанести и по Варшаве и по Кенигсбергу.
***
Всю зиму 40-го Гитлера мучил один и тот же ночной кошмар: польские офицеры, польские солдаты - розовощекие и веселые – на улицах поверженного Берлина. Пехота, танки, мотострелковые части, славянская речь.
А в каждом окне – скорбные безутешные лица немецких детей и женщин, оплакивающих гибель гармонии.
И проснувшись наутро, и все еще лежа с закрытыми глазами, Гитлер из раза в раз повторял – убежденно и медленно, почти по слогам – одну и ту же фразу: «Поляки подлежат незамедлительному уничтожению».
***
В истории все и навсегда взаимосвязано. В истории всегда и все без исключения дополняет друг друга, и одно из другого неизбежно проистекает. И поэтому любую историческую деталь – затерявшуюся, стершуюся, утраченную – всегда и навсегда возможно просчитать, открыть и выявить как любой недостающий элемент в периодической системе Менделеева.
***
Конечно, приведенные мной выше рассуждения Гитлера, его умозаключения, выводы и ночные ужасы – все это не более, чем плод моего писательского воображения. А дальше мне придется и вовсе ступить на зыбкую почву сплошных догадок и домыслов, поскольку никому из ныне живущих не могут быть доподлинно известны реальные факты, конкретные формулировки или хотя бы формат тех отчаянных переговоров.
Неизвестно – был ли это обмен депешами под грифом «сов. секретно» (а значит: курьеры, пакеты, запечатанные сургучом, и самолетные спецрейсы) или же - телефонные диалоги (а значит: через самых преданных, самых проверенных до седьмого колена переводчиков и непременно среди ночи, а вдоль всего телефонного кабеля через каждую сотню метров – энкавэдэшники или эсэсовцы берегут сов.секретную связь).
Зато я абсолютно уверен, что эти (именно – отчаянные) переговоры Гитлер провел с отчаянной молниеносностью. В противном случае внезапность любого (даже самого мощного) удара была бы поставлена под удар и испарилась, как лужа в полденный зной. В противном случае от переговоров этих остались бы хоть какие-то документы, свидетельства или (на худой конец) случайные улики. Но любые «следы» были здесь абсолютно недопустимы.
Гитлер – уже тогда, в начале марта 40-го – знал, что через год с небольшим даст поручение доктору Геббельсу, и тот представит всей мировой общественности, всему прогрессивному человечеству катынские расстрелы как еще одно зверство кремлевского кровожадного вождя и еще одну вопиющую причину для справедливого вторжения в СССР.
***
Конечно, с первых же фраз тех отчаянных переговоров был выдвинут – безвариантный, бескомпромиссный и прямо в лоб – ультиматум: или незамедлительное и поголовное уничтожение всех польских военнопленных или немедленный разрыв всех дипломатических отношений, торговых соглашений и т.д. А эшелоны с войсками и техникой, развернутые на Париж, будут сейчас же переориентированы на Москву и перегнаны к нашим границам. А эскадрильи бомбардировщиков будут сейчас же подняты в воздух с приказом тотальных бомбардировок всех населенных пунктов СССР.
***
Сталин слишком владел информацией, чтобы хоть на секунду усомниться в реальности прозвучавших угроз. Тем паче, что «разжиженная» обороноспособность наших новых западных рубежей не была тайной ни для кого. (Думаю, Сталин именно в эту ночь отчаянных переговоров осознал окончательно всю гибельность лукавой ловушки, сокрытой в бравурном разделе Польши.)
К тому же финская кампания слишком наглядно и даже обескураживающе продемонстрировала всю безвариантную неспособность Красной Армии к любой (даже самой малой) сегодняшней войне.
Уж если в 41-м «План Барбаросса» поставил нас на грань катастрофы, то – начнись война в 40-м, и – катастрофа была бы неминуема.
Нам для создания новых укрепрайонов в западных военных округах, для их оснащения современной техникой и укомплектации личным составом понадобятся если не годы, то многие месяцы. А Гитлеру для переброски войск к нашим границам достаточно двух-трех недель.
***
Разгром Красной Армии. Разбомбленные города. Гибель миллионов мирных граждан. Падение республиканских столиц. Взятие Москвы. Потеря государственности.
Вот, что с неотвратимой прямотой и абсолютной ясностью представлялось в ту ночь Сталину.
***
Ни один наш поступок, ни одно деяние не свершаются без душевных переживаний, без участия нашей человеческой сути. Всякая наша мораль и нравственность материализуется нами посредством добра и зла, творимыми нами во всей нашей жизни. И поэтому мне сейчас предстоит смочь невозможное – представить читателю моральный аспект катынской трагедии, нравственную подоплеку расстрела сорока с лишним тысяч безвинных людей.
Каждая человеческая жизнь есть дар Божий. Каждое убийство есть преступление заповеди.
Я непреложно уверен и незыблимо убежден, что Сталин был искренним и истинным христианином и свет Веры пронес в сердце своем сквозь всю свою жизнь.
Катынский выбор для него как для христианина означал поступок, преступление против собственной веры. Но огульный отказ от выбора стал бы для лидера, ответственного за судьбу страны и жизни многих десятков миллионов граждан, равносилен деянию, восстанию против Бога.
Бессмысленно заключать в слова и протоколировать шаг за шагом переживания христианина, переступающего в силу обстоятельств через собственную суть.
Безрассудно, беспроглядно и бесчеловечно описывать и исследовать преисподню чувств, все то, что в ту ночь творилось и взрывалось в сталинской душе.
Но чтобы в угоду азартному любопытству представить все это, пусть досужий читатель посекундно представить, ЧТО познал бесстрастный Отец, когда единственный Сын Его, не преступивший в себе человека, преклонил колена Свои и вознес к Нему Моление о Чаше.
***
Не думал я, что перед завершением повествованием повествования придется отвлекаться куда-либо в сторону, но вдруг один мой знакомый (прочитавши предыдущую страницу) воскликнул:
- Не верю! Не мог Сталин испытывать подобные чувства. Откуда было взяться в его бездушном организме таким душевным переживаниям?
Вопрос этот сразу же вверг меня в замешательство. Ответить на него односложно и с кавалерийского наскока невозможно никак, как невозможно окинуть Вселенную одним взглядом. Но оставить вообще без ответа невозможно ничуть не меньше.
Все наши представления о личности Сталина зиждятся на трех китах: ленинском «Письме к съезду», хрущевском «Закрытом докладе» и горбачевских «разоблачениях». Однако Сталин был «державником» (и то, насколько он укрепил нашу державу не вызывает, думаю, ни в ком никаких сомнений), а Ленин, Хрущев и Горбачев относятся к ярчайшим «разрушителям» (что молниеносно видно по любым результатам их деятельности). На протяжении семи с половиной десятилетий Советской власти между державниками и разрушителями шла латентная, непримиримая и нескончаямая Гражданская война. В 91-м году, доведя страну до разрухи и экспроприировав, награбив триллионы трудовых сбережений, разрушители одержали пафосную победу.
А теперь представьте:
Если бы в истории победили Каифа и Анна ( но - не Евангелие), то каким бы нам всем сейчас виделся Иисус? Каким бы нам виделся образ Спасителя, если бы все наши впечатления о Нем складывались с подачи первосвященников, приговоривших Его к распятию.
***
И еще два слова о моральном аспекте.
Представьте генерала-фельдмаршала Кутузова, который (уже будучи больной раком) после совета в Филях принимает решение о сдаче Москвы и после проплачет всю ночь, а затем вовремя московского пожара в госпиталях заживо сгорят двадцать тысяч русских раненных, привезенных сюда из Бородино и с поле других битв.
Представьте полководца, перед которым война, поле брани и враг. А за спиной – государство, страна и миллионы людей, женщин, мужчин, юношей, девушек, стариков и детей. Как поступить полководцу? Исполнить свой долг и тем самым отправить своих солдат на неминуемую гибель? Или – их пожалеть, спасти, увести в безопасное место, но – навсегда предать тем самым всех остальных? Что благородней подчиниться абстрактному эфемерному долгу или восстать против зримой, конкретной смерти?
Читатель!
Отложи в сторону мое повествование, поставь себя на место Невского, Донского, Суворова, Ушакова, Кутузова, Нахимова, Жукова, Сталина и соверши свой гражданский выбор.
***
Гитлер – торжествовал.
Сталин и Советы были оболганы навсегда. Система гарантированной безопасности всех тылов была перед походом на Париж, как всегда, на высоте.
План фюрера сработал.
***
В большой политике понятие «гуманизм» совершенно отлично от того, как слово это толкуется во всех толковых словарях.
Большая политика ориентирована на неблизкий результат, и, соответственно, гуманизм ее (или – антигуманизм) проявляются зачастую лишь годы спустя.
Поэтому – единственный акт реального гуманизма в ночь отчаянных переговоров (хотя эту свою догадку я не могу опять же ничем ни подтвердить, ни доказать): Сталин, будучи вождем мирового пролетариата, отстоял у вождя Германской Рабочей Партии жизни польских солдат как классово близких.
***
Офицеры были обречены.
***
Поход на Париж начался ровно за год до миссии Гесса - 10 мая 1940 г.
Если отчаянные переговоры мы отнесем к первым числам марта, а расстрелы – к первым числам апреля (как, впрочем, все было в действительности), то даже даты у нас упорядочатся с чисто немецким педантизмом. (Месяц между Катынью и началом похода на Париж оставлен явно и все с тем же педантизмом для форс-мажорных ситуаций.)
***
30 июля 1941 г. в Лондоне между правительством Советского Союза и польским правительством в изгнании (премьер-министр В. Сикорский) был заключен Договор о создании польской армии на территории СССР.
В новейшую военную история армия эта вошла попервоначалу под названием «Армии Андерса» (в честь возглавлявшего ее польского генерала Владислава Андерса), а затем – и уже на весь период Второй Мировой - была переименована в Армию Людову и имя это носила во все годы существования Польской Народной Республики.
***
Согласно записки Л. Берия, количество польских граждан, содержавшихся в советских концлагерях на момент подписания Соглашения об «Армии Андерса» составляло более четырехсот тысяч. В большинстве своем это были военнопленные солдаты 39-года. Именно они составили костяк польской армии на территории СССР и именно их жизни отстоял Сталин в ночь отчаянных переговоров.
Героический путь Армии Людовой – это тоже и несомненно месть истинным убийцам за катынские жертвы.
***
И – последнее.
Никого из убиенных безвинно не вернуть никогда, но каждый из них – Герой России.
Они за год до Брестской крепости положили жизни свои на алтарь нашей общей Победы и тем самым от гибели спасли десятки миллионов живых.
Мы, ныне живущие, должны возвести храм на Смоленской земле. Храм этот величием своим должен ни в чем не уступать величию Храма Христа Спасителя.
Мы, ныне живущие, должны в этом храме выбить в мраморе имя каждого офицера Катыни.
P.S. Храм Христа Спасителя был построен к столетию победы в войне с Наполеоном. Катынский храм стал бы нашим возблагодарением Господу за победу в самой страшной войне.
Тем более, что в ознаменование Великой Победы до сих пор не воздвигнут ни один храм.
Не часовенка, не церковка, но именно – Храм.