Окончание. Начало в №93.
11. ЖЕНЯ МЕЩЕРЯКОВ
И ЗИНА МАСЛОВА
Спрыгнув с танка и путаясь во ржи, Мещеряков
выхватил пистолет и, спотыкаясь и что-то крича
(он кричал «ура!», но голос срывался и получался
не этот мужественный выкрик, а что-то сиплое
и неразборчивое, как «ар-ар»), побежал вперёд.
Бежать во ржи было трудно; рожь стояла стеной,
одни головы солдат метались над нею, и вскоре,
задохнувшись, Женька перешёл на шаг. Он соо-
бразил, что бежать надо не ломая стену ржи, а по
промятым следам гусениц – их было много, и они
шли в нужном направлении – и он так и сделал.
Теперь опять можно было бежать. Он оглянул-
ся. Головы бойцов метались кругом; совсем рядом
пыхтели Акимов и Сотников; танки громыха-
ли на территории пенькозавода, с ходу захватив
его; в раскинувшихся внизу Озёрках суетились
какие-то тёмные человеческие фигурки; мчались
по улицам машины; там гремело, ухало, рвалось.
Ничего страшного пока не было.
– Вперёд! За мной! – размахивая пистолетом,
крикнул Женька.
Подбежали к какой-то канаве. Рожь кончи-
лась, и открылось чистое пространство метров
в сто-двести. Впереди блестела речка, и темнели
шапки кустов. За ними, на другом берегу, были
дома.
Вдруг Женька почувствовал, что что-то изме-
нилось.
Бежавший впереди боец охнул и упал. Пере-
летев через него и не успев отвернуть в сторону,
Женька тоже упал, он ещё подумал: «Зашиб бой-
ца!» – и хотел встать, но упавший рядом Сотни-
ков, с налитыми кровью глазами, перекосив рот,
закричал:
– Ротный, лежи!.. Ползком, за мной!.. ползком!..
в канаву!=
Извиваясь ужом, Сотников скрылся в кана-
ве. Женька пополз за ним. В канаве их уже ждал
Акимов.
Отдышавшись, они осмотрелись.
Подвзвыкивали пули. Впереди по-прежнему всё
ухало и громыхало. Тяжёлые «КВ», прячась за по-
стройками завода, резко, со звоном, били из пу-
шек по селу. «Тридцать четвёрки» частью завязли
на лугу, частью горели, а частью уходили вдоль
реки, к югу. В Озёрках горели машины и хаты.
– Ну вот, теперь можно! – выглядывая из кана-
вы и настороженно посматривая по сторонам,
будто боясь кого-то спугнуть, прошептал Аки-
мов. – Накрыли гада.=
Что «можно» и какого «гада» Мещеряков не по-
нял.
– Лейтенант! – крикнул Акимов, подымаясь. – К
речке... за мной... перебежками... бегом...=
Он выскочил из канавы и, прыгая и держа вин-
товку наперевес, молча побежал вниз, к речке.
Женька, а за ним и Сотников, и другие бойцы,
прятавшиеся в канаве, тоже вприпрыжку, сажен-
ками, и молча, как бы и впрямь боясь спугнуть
криком что-то страшное и неведомое, что затаи-
лось там, впереди, за речкой, и что вот-вот сей-
час встретит их огненным шквалом, кинулись за
Акимовым.
«Нельзя отставать, нельзя отставать!» – коло-
тилось сердце. И справа, и слева бежали бойцы
(и сзади, чувствовал Женька). Бежать было очень
легко.
Акимов крикнул: «Перебежками!», но сам бе-
жал, не падая, и Женька тоже не стал падать. Они
благополучно миновали открытое пространство,
скатились в речку и, прошлёпав по воде – воды
было воробью по колено – затаились у правого,
обрывистого берега. То же самое проделало ещё
несколько бойцов.
– Теперь посмотрим! – сказал Акимов, улыб-
нувшись потрескавшимися губами и облизывая
их, присевшему рядом с ним Мещерякову.
– Не спеши, дай опомниться! – сказал Сотни-
ков.
– Опоминайся! – Акимов снял пилотку, вытер
ею мокрый лоб и, поддев на штык, высунул над
обрывом.
– Цела! – улыбнулся он. – Ну теперь не бегать!..
Осторожно!.. Ты, Сотников, прикрывай, а мы мо-
тнём к первым домам. Потом и ты всех гони туда.
Там решим, что дальше.=
Акимов вылез из-под обрыва и – винтовка на-
перевес – через огород зашагал к стоявшему
рядом дому. Кто-то уже бежал впереди. Женька
тоже вскочил. Он хотел крикнуть: «Вперёд!» – но
тут опять зацвенькали пули. Их тупые удары чув-
ствовались вокруг; рикошетя, они с надрывом,
уносились вдаль. Стало страшно.
Военная проза
2016 год № 5 (94) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
Из-под обрыва сыпанул горохом нестройный
залп винтовок.
– Ура! – закричал Женька. Впереди бежали ка-
кие-то фигуры; непонятно было, наши это или
немцы, и, боясь застрелить своего, Женька начал
стрелять чуть выше, для острастки, чтобы только
не стреляли в него.
Шедший впереди Акимов остановился, присел
на колено, прицелился. Плечо у него дернулось.
Бежавшая впереди фигура споткнулась и свали-
лась. «Немцы!» – понял Женька и начал стрелять
по убегавшим. Он стрелял, а немцы убегали и не
падали. Быстро кончились патроны. «Надо пере-
зарядить!» – подумал он.
На бегу набивать барабан было невозможно:
патроны не входили в барабан, падали и в тра-
ве их нельзя было найти. «А, чёртова пукалка!»
– со злостью подумал Женька про «наган». Мель-
кнула мысль: «В бою и без оружия». Он побежал
к дому, присел под стеной и начал лихорадочно
щёлкать барабаном.
К нему подскочил Акимов.
– Хватай, лейтенант! – бросил он Женьке авто-
мат, подобранный у убитого немца. – Вещь!
– Обращаться умеешь? – тут же спросил он. –
Показать? – и опять, как под обрывом, улыбнулся
обветренными, запёкшимися губами, облизывая
их скользким, слюнявым языком. Женька нако-
нец справился с револьвером.
– Умею, – устало ответил он.
– Ну и порядок!.. Теперь и вы с оружием.=
Подбегали и останавливались у стены отстав-
шие бойцы. Женьке стало неловко.
– Вперёд! – приказал он.
Прячась за домами, они дошли до ручья. Нем-
цы, всё бросив, бежали. Но за ручьем, от колхоз-
ных построек, опять зачастили выстрелы, ударил
пулемёт.
– Сейчас я ему устрою! – сказал Акимов. –
Вы только отвлеките его, товарищ лейтенант!
– он спрыгнул в ручей, заросший лозняком, и
захлюпав по воде, побежал к колхозной конюш-
не, откуда бил пулемёт.
– А вон там моя невеста живёт! – указывая на
видневшуюся за ручьем улицу кирпичных домов,
сказал Женька Сотникову, приготовившемуся
стрелять по конюшне. – Вон, третий дом... три
окна, видишь? – уточнил он. – Зина Маслова.
– Так ты что, здешний? – удивился Сотников и
выстрелил.
– Нет, я из соседнего села... туда, дальше! –
Женька махнул на юг, где были немцы. – Десять
километров отсюда... Мы вместе учились.
– Так там тоже немцы? Твои – у немцев? – дога-
дался Сотников. – У, гад, тарахтит! – матюкнулся
тут же он, имея в виду задержавший их пулемёт,
и начал раз за разом бить в сторону конюшни, как
о том просил Акимов.
Расстреляв обойму и перезарядив винтовку, он
сказал: – Бесполезно. Ноль внимания на нас.
– Да ты не того, ротный, к вечеру, глядишь, мы
не только невесту отобьем, а и папу с мамой вы-
ручим. Не одни же мы бухаем! – заметив расстро-
енное лицо Женьки, сказал Сотников, прилажи-
ваясь опять стрелять.
Он думал подбодрить Женьку, но у того всё
больше нарастало чувство неловкости, своей
ненужности в бою, которое он ощутил, когда
Акимов бросил ему немецкий автомат; какой он
желторотик, какой он ротный! где она, его рота?!
– дошло до его сознания. – Они зря теряют вре-
мя, они зря здесь остановились! – вдруг прожгло
Женьку неудержимой ясностью.
По сердцу прошёл озноб.
– А! – закричал вдруг Женька, смелея. – За мной!
Вперёд! – и, спрыгнув в ручей, перескочил через
него и побежал прямо, через огороды, к улице, к
дому Зины. Он не оглядывался, бежал и знал, что
бойцы бегут за ним.
Действительно, Сотников и остатки второй
роты бежали за своим ротным.
Свистели пули, кто-то, охая, падал; вот они
проскочили улицу; впереди опять замелькали
тёмные, непонятные фигуры удирающих врагов;
Женька нажал на спусковой крючок и плавно по-
вёл задёргавшимся автоматом вдоль домов. Фи-
гуры начали падать.
– Ага! гады! – крикнул, торжествуя, Женька.
В глазах у него сверкнули молнии; его давануло
чем-то тяжёлым; он почувствовал, как он разле-
тается на куски.
– Что с ним? – подбежал к Сотникову боец, при-
стреливший немца, бросившего в Женьку грана-
ту. – Жив?..
– Жив... Ноги и бок... – заскрипел зубами Сот-
ников. – Как я его упустил?..
Он сокрушенно помотал головой.
– Санитары! – закричал он.
– Какие санитары? – крикнул боец. – Вот пакет...
Немцы! – тут же закричал он и, увидев Женькин
немецкий автомат, бросил винтовку и начал в
упор бить короткими очередями по набегавшим
фашистам. – Уноси! – закричал он Сотникову.
Тот, подхватив Женьку и не замечая его тяже-
сти, юркнул за угол дома.
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 5 (94) 2016 год
– Надо уходить! – положив немцев, подскочил к
Сотникову боец. – Помочь?..
– Что – помочь?! Кровью изойдёт! – наклонил-
ся над бесчувственным Женькой Сотников. – Ты
стреляй, я перевяжу...
Боец, из-за угла, резанул короткими очередями
вдоль улицы.
– Скоро? – он опять подскочил к Сотникову. С
бойца градом катился пот; он отдувался и возду-
хом, выдыхая, сбивал набегавшие струйки с губ.
– У него в том вон доме невеста! Он – здешний,
сам говорил, – сказал Сотников.
– Что ж ты молчал?! – матюкнулся боец. – С ним
нам не уйти... не проскочишь... Быстро!.. Я при-
крываю!..
Сотников подхватил Женьку и дворами, поч-
ти в упор сталкиваясь с наседавшими немцами,
заскочил к Масловым. В доме никого не было.
«В погребе!» – мелькнула судорожная мысль. Не
бросая Женьку, он выскочил во двор.
Подкашивались ноги. Чтоб заглянуть в погреб,
надо было открыть творило; Сотников бережно
положил Женьку к стене, освобождая руки. В
погребе никого не было. «В саду, в окопе!» – до-
гадался он; он уже знал, что жители в погребах
не прятались, боялись сгореть вместе с домом, и
отрывали щели по садам. В саду он сразу увидел
щель. Отбросив крышку, Сотников, сбиваясь,
сглатывая слова, торопливо зашептал:
– Скорее, кто тут? Вы – Масловы?
Из полутьмы показалось измазанное, какое-то
перекошенное, испуганное лицо русской бабы.
– Не бойтесь, не бойтесь! – шептал Сотников.
– У вас во дворе... командир... раненый... Меще-
ряков... Женя... Вы – Масловы?.. быстрее!.. бы-
стрее!!.
Баба только испуганно помотала головой...
– Женечка! – вдруг крикнул кто-то в глубине
окопа. – Женечка! – это был звонкий девичий го-
лос; как стон раненого лебедя прозвенел он, пе-
рекрывая участившуюся вокруг стрельбу. Немцы
бежали сбоку, впереди; Сотников прыгнул в за-
росли вишни и, не стреляя, грядками картошки
пополз к ручью.
За ручьём он наткнулся на Гогладзе, пытавше-
гося остановить смятый немцами и отходивший
батальон, и присоединился к нему.
По-видимому, в это время я выглянул из око-
па – наверху будто полегчало и выглянуть можно
было. Кругом всё трещало, стреляло, ухало; но
главная тяжесть боя – не знаю, как я ощущал это,
но я ощущал это – уходила в сторону, к югу.
В окопе стояла страшная духота. Нас было в
нём что-то человек двадцать: мы шестеро, тётка
Донька, которую немцы выгнали из окопа, заняв
его, с целым выводком ребятишек мал мала мень-
ше, и те соседи, которые посчитали, что у деда
Феди окоп надёжнее, а уж если умирать придётся,
так на миру и смерть красна.
Небо крыли космы коричневого дыма; солнце
пряталось за ними и выглядело рассерженным
и потусторонним. Будто бесконечное затмение
опустилось на землю. Зелёные, нереальные, пе-
ребегали от куста к кусту бойцы, падали, стре-
ляли; вот только что были здесь немцы; только
что насмерть перепуганный фриц тянул из око-
па Колю, моего девятилетнего братишку, чтоб
мы уматывали из окопа: им, фрицам спасаться
нужно; а бабушка ухватила внука за ноги и не
давала выбросить Колю из окопа; рванул снаряд,
и фриц, с распоротым животом, дико взвыв, по-
бежал вдоль огорода; и вот они – наши. Сердце
радостно заколотилось. «Наши», – заплакал я, не
поверив самому себе. Бойцы, кучкой, бежали к
горну, волоча подпрыгивающий «максим». «Пух!
пух!» – почему-то беззвучно встали по огородам
чёрные взрывы; что-то надрывно скрежетало, и
небо резали огненные стрелы.
Осколок, дзинькнув, дымясь, прожёг у меня над
головой доску творила.
Я опять юркнул в окоп, в последний миг отме-
тив, как с юга, волнами, шли «юнкерсы».
12. ЗИНА МАСЛОВА
И ЖЕНЯ МЕЩЕРЯКОВ
Зина выскочила из окопа и, пригнувшись, по-
бежала к дому. В дом она заскочила с улицы – ни-
какого Женьки не было. Тогда, чувствуя сердцем,
что боец не врал, не мог врать, она выскочила
во двор: Женька, без сознания, окровавленный,
лежал под стеной. Рядом валялись надорванные
индивидуальные пакеты; ноги были перетянуты
окровавленными бинтами.
– Женечка! – ахнула Зина. – Милый!..
Она торопливо начала ощупывать его; кровь,
густея, сочилась из-под бинтов; сочилась она и из
разодранного правого бока.
– Женечка! – повторила Зина, торопливо раз-
рывая кем-то кстати брошенные пакеты (а это
специально бросил Сотников: свой и тот, что ему
сунул незнакомый боец). Зина умела делать пе-
ревязки, их этому учили в педучилище, но у неё
2016 год № 5 (94) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
тряслись руки, и она боялась, что не успеет сде-
лать всё вовремя, и Женя изойдёт кровью. Она
страшно спешила, но как всегда в таких случаях,
у неё ничего не получалось.
– Мама, жгут! – крикнула она матери, прибе-
жавшей за ней следом и боявшейся оставить дочь
одну.
– Какой жгут? – не поняла Маслиха. – Володь-
ка, Катька, – крикнула она прискочившим следом
меньшим. – На поставце – йод, скорее!.. – а сама
уже срывала с себя кофту, чтобы, разорвав её, пе-
рехватить жгутом кровоточащие ноги Женьки Ме-
щерякова – это был он, угадала она, она его знала.
И в это время во двор заскочил немец.
– Рус зольдат? – удивился он, ошалело остано-
вившись у сгрудившейся кучки Маслят. – Рус зо-
льдат? – повторил он и поднял автомат.
Зина увидела, что он сейчас выстрелит.
– Ты что?!. ты что?!. Брат!.. брат!.. – закричала
она, забыв, что знала немецкий и могла бы объяс-
нить по-немецки, сказать бы – это её, её брат; но
она увидела, что немец сейчас выстрелит, и кошкой
кинулась к нему. Тот дёрнулся, автомат тыркнул –
и Зина, сразу обмякнув, упала ему под ноги.
– А-а! – неистово завопила Маслиха, увидев,
как, обмякнув, кувыркнулась дочь, и материн-
ским чутьём поняв всё... всё... растрёпанная, в
разорванной кофте... теряя разум... вцепилась в
фашиста. – А – а!..
Немец грубо оттолкнул её – ногой, ударом в жи-
вот – и ещё раз выстрелил очередью.
– Мамка!.. мамка! – кинулись на немца Володь-
ка и Катька. Он их разметал ударом сапога.
Он, наверное, выругался, подымая вновь авто-
мат; «ферфлюхт!» – зашипел он; но его кто-то тя-
жело ударил сзади, сбил с ног, вырвал автомат и
за шиворот поволок со двора.
Маслята потом говорили, что это был тоже не-
мец, второй, добрый; ну что ж, может, так оно и
было, но только Катьке с Володькой в то время ни-
кто не поверил, и все считали, что спас их не насто-
ящий немец, а переодетый наш, советский боец.
Да, это было в то самое время, когда я выглянул
из окопа и когда чувствовалось, что тяжесть боя
уходит откатывается в сторону Перекоповки, к югу.
Я ещё не знал, что там атака наших танков ока-
залась удачнее; они прорвались и выходили нем-
цам, занимавшим наше село, в тыл. И хоть немцы
навалились на нас авиацией и контратаковали,
они уже сами торопливо гнали свои машины к
югу, к Солнцево – и тяжесть боя смещалась туда.
13. Г И Т Л Е Р
Проснулся сегодня Гитлер очень рано – в девять
часов. Он вёл странный, необычный для нормаль-
но человека образ жизни: всю ночь напролёт он
болтал в кругу своих секретарш и адъютантов о
разной возвышенной мистической чепухе, ло-
жился спать где-то на рассвете и вставал в пол-
день. Он втайне гордился этой своей многолетней
привычкой вести ненормальный, нечеловеческий
образ жизни – сила воли проявляется в этом, счи-
тал он – и никогда не изменял этой привычке. Но
это было в Берлине; сегодня же он находился да-
леко, чуть ли не в глубине России, в непривычной
обстановке, да и слушателей обычных, кому он
хоть немного доверял, с ним не было, и Гитлер не
мог не лечь рано и не проснуться рано.
День был светлый и радостный, дивный день
щедрого русского (а вернее – украинского) лета;
солнце горячо било в зашторенные окна; стояла
благостная тишина; дела на фронте последнее
время опять пошли хорошо; нельзя сказать, что-
бы хорошо так, как думалось год назад; но Вайс
стоял у Воронежа, Паулюса можно было нацели-
вать на Волгу – и проснулся Гитлер сегодня с ощу-
щением какой-то былой, праздничной радости,
уверенности в себе, утраченной им после про-
шедшей зимы, после несуразиц русского фронта,
когда всё трещало по швам и нельзя было преду-
гадать, что же будет дальше. Такая уверенность у
Гитлера была в сороковом, когда он громил Фран-
цию, да год назад, в июле сорок первого.
Нужно только отбросить все сомнения, думал
Гитлер. Май, Харьков дали силы, а «Синяя» укре-
пила дух. Вера и твёрдость – главное, что при-
носит успех идее. Нельзя сомневаться; величие
не терпит сомнения; нужно всегда держаться до
конца. Бить и бить в одну точку. Через все испы-
тания, отбросив сомнения – к одной цели. Вот
яркий пример тому – его жизнь. Если б он хоть
раз усомнился, заколебался (как и все люди его
склада, склонные к непредвиденным, сиюминут-
ным поступкам, трусливые и коварные, он не мог
не сомневаться, не колебаться), если б он не шёл
наперекор всем препятствиям и не был велик ду-
хом, если б он был, как все эти черви, окружаю-
щие его, – разве бы он мог стать тем, чем он есть
сейчас?! Мир содрогается при имени фюрера!
Пусть мир ненавидит его – немцы в изумлении
склонили головы перед гением своего фюрера.
Немцы – высшая раса, его народ, его любовь. Луч-
шее творение природы и разума. Владыки мира.
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 5 (94) 2016 год
Гитлер усмехнулся. Народ, любовь!.. Высшая
раса!.. Если б знала эта высшая раса, как он её
презирает... И Гитлер от удовольствия даже потёр
грудь. Пусть верят!..
Гитлеру стало совсем хорошо – так хорошо, как
бывает хорошо шулеру, который передёрнул не-
заметно карту и сорвал невероятно жирный куш.
Ухмылка блуждала по его лицу. Если б Гитлер мог
со стороны видеть себя ухмыляющимся и так
же трезво, как посторонний, оценить себя не-
предвзято – он бы избегал ухмыляться. Не очень
удачный вообще его облик, с этими торчащими
крысиными усиками, с мутными, сверлящими
глазками, с небрежной, кажущейся грязной чёл-
кой, утиным носом и полнеющими щёками живу-
щего в холе пожилого человека, при ухмылке об-
ретал физическую неприязнь. Неприязнь, какая
появляется при виде серой, жирной, самодоволь-
ной нахальной крысы. Гитлер лучше выглядел,
когда был чем-то рассержен. Это была его стихия.
Властность, злоба делали его собраннее, вырази-
тельнее; меча громы и молнии, он обретал свой
истинный облик – а человеку всегда идёт то, что
ему свойственно. Но такие пустяки теперь уже не
тревожили Гитлера. Позёрство, актёрская игра
важны были раньше, сейчас уже можно было не
думать, что ты кому-то не нравишься, что надо
смотреть за своей внешностью: то, что он делал,
как он выглядел – всё было хорошо. День был
солнечный, радостный; вести радовали; «Синяя»
хотя и не давала ошеломляющих прошлогодних
цифр русских потерь, но проходила успешно; спа-
лось в этом лёгком, дачного типа домишке среди
свежего и тоже по летнему радостного лесочка
без снов; охрана, он знал, была надёжна, никто из
непосвящённых не догадывался, что в самой се-
редине Украины, здесь, под Винницей, его ставка;
пели птицы, блестела роса, ласкало солнышко – и
почему было не радоваться и не ухмыляться?
«Надо сюда позвать Еву? – подумал Гитлер. –
Нет! – опять усмехнулся он. – Женщина мужчи-
не нужна в двадцать, тридцать, ну в сорок лет! –
оправдал он свою телесную беспомощность. Он
вспомнил, как в шестнадцать ему мучительно хо-
телось женщины и как любая, чуть-чуть смазли-
вая бабёнка вызывала у него своими прелестями
необузданное вожделение, которое ночью прихо-
дилось укрощать самым постыдным образом. –
После пятидесяти мужчине женщина не нужна...»
Воспоминания переметнулись к нескольким
случаям немощного позора, когда даже молодое,
горячее, ладное тело Евы не разгорячило его – и
Гитлер отмахнулся от них.
«Какая чушь! – упрекнул себя Гитлер. – Такие
мелочи!.. Он чувствовал, что это портит ему на-
строение и поэтому просто хотел не думать об
этом. – А вот Геббельс и Риббентроп – бычки... По-
зорят...» – новое направление той же продолжаю-
щейся мысли опять искривило его лицо в ухмылке
– и уже подчиняясь радостному ощущению ново-
го начинающегося хорошего дня, с которым он
встал, он сбежал по свежевыкрашенным ладным
ступенькам чуть прогибающегося дощатого кры-
лечка и, оставляя росистый след на подстрижен-
ной мягкой травке, начал топать туда-сюда, делая
пробежку и размахивая руками, хлопая ладонями
себя по бедрам, груди, наклоняясь вправо, влево,
вперёд (назад он наклоняться боялся, так как бо-
ялся упасть навзничь от прилива крови к голове)
– делал зарядку. Для занимающегося настоящей
утренней зарядкой эти топтания и наклоны не
были бы зарядкой; но для того, кто в действитель-
ности любит себя холить и только понуждает себя
к тому, что должно быть полезно, и такая зарядка
была заслугой и самоутверждением, и Гитлер, ког-
да выпадал вот такой радующий день, под хоро-
шее настроение топтался и наклонялся.
Вдруг он увидел застывшего как изваяние часо-
вого, охранявшего его домик, и второго – с дру-
гой стороны. «Ведь они же наблюдают за мной!
– мелькнуло у Гитлера в голове. – Не смешон ли
я в их глазах?.. И зачем они здесь, у дома? На кой
чёрт их сюда поставили?! – что-то неприятное
кольнуло Гитлера в сердце. – Магазин автомата,
запасные диски... Это ж надо додуматься! Мало
что ли их там, у колючей проволоки!..»
Заметив часовых, Гитлер ещё потоптался взад-
вперёд у крыльца, наклонился туда, сюда и опять
вперёд, развёл руками и, боднув головой в сторо-
ну правого, рослого рыжеватого парня, поднял
руку в приветствии, так, как он один умел это де-
лать – назад, в небрежном кивке – хайль!
Часовой щёлкнул каблуками и сделал артикль.
– Хорош денёк! – щурясь от поднимающегося
над лесом, умытого утренней свежестью и росой,
уже горячего, но всё ещё ласкового, искрящегося
солнышка, сказал Гитлер.
Парень снова щёлкнул каблуками.
«Вот ему бы Еву!» – позавидовал Гитлер могу-
чей, ладной выправке часового.
– Хорош денёк! – повторил он. – Сейчас бы в
лесок да под кусток... с милашкой...
Парень опять ничего не ответил.
Тогда Гитлер обратился к другому:
– А? что?.. с милашкой?..
2016 год № 5 (94) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
Он подмигнул часовому, и это как бы значило,
что он, фюрер, знает о них всё, так как и сам стра-
дает тем же, чем и они, вот и у него тоже нет жен-
щины, война, дела, голова кругом, некогда даже
зарядкой как следует заняться. Да им-то что! стой
себе на посту, видишь какая погодка, одно удо-
вольствие, а тут...
Это было лицемерие.
Но Гитлер был убеждён в том, что все люди ли-
цемеры. На вид, посмотришь, такой уж он – во-
площённая честность; копни – и откроется без-
донная помойная яма; и поэтому оттого, что он
лицемерил, ему не могло быть стыдно.
Второй часовой тоже щёлкнул каблуками и
промолчал.
– А!.. Молодцы! – сказал Гитлер. – Молодцы!
– сказал он и первому, чуть полуобернувшись.
Он ещё раз забросил правую руку вверх и назад.
«Какой олух их поставил сюда? У каждого – по
сотне патронов!!. Не забыть – приказать убрать,
– твёрдо решил он, раздражаясь. – Хватит их и у
ограды».
Часовые в который раз щёлкнули каблуками.
Будто что-то вспомнив и сразу меняя выраже-
ние лица на задумчивое, Гитлер сделал какой-то
многозначительный отсекающий жест, теперь
уже не правой, а левой, ещё более немощной ру-
кой, и, оформив гримасу, соответствующую яко-
бы осенившему его и тут же принятому очень
важному решению, пошёл к ванной. Как и всякий
лицемерный человек, живущий в плену иллюзор-
ных лицемерных представлений и побуждений,
и уже сжившийся с ними, считающий это насто-
ящей нормой поведения, Гитлер очерчивал себе
круг поступков, которые он, якобы для пользы и
к благу личного здоровья должен был делать еже-
дневно, – и в этом кругу поступков особое место
занимала горячая ванна. Если зарядку он не лю-
бил и часто, несмотря на усиленные рекоменда-
ции личного врача, «забывал» её делать, особенно
зимой или в плохие, с плохими вестями дни, то
ванна для него была наслаждением. Горячий душ
успокаивал, расслаблял тело, уносил запах воню-
чего пота; полезен был и массаж; и эти утренние
минуты, когда совершалось это таинство, были
по-настоящему ему желанны. Он никогда не по-
казывался голым; разве родная мать знала все его
физические недостатки, но матери, слава богу,
давно не было на свете; а доктор и массажист
знали лишь то, что хотел им показать сам Гитлер.
Ну Ева кое о чём догадывалась. Что Ева? Как со-
бачка бегает она за ним, покорная и безгласная, и
не каждой женщине дано такое счастье. Шевель-
ни только пальцем он – и миллионы этих тварей
лягут к нему в постель, хотя и будут знать, что ло-
житься не за чем.
У входа в ванную его уже ждали камердинер и
доктор.
– Доброе утро! – буркнул им Гитлер. – Доброе
утро! – отозвались они.
– А... что это у тебя? – заметив у доктора в ру-
ках какую-то узкую книжицу, вдруг спросил его
Гитлер. Он знал, что Морель страшно боится по-
терять место (потеря места у Гитлера означала
смертный приговор), что это продувная бестия
каждый день чем-то пытается угодить патрону,
но Гитлер ценил его за профессиональное умение
и менять его не хотел. Он не хотел его менять, по-
тому что не хотел, чтобы ещё один человек знал
его тело.
– Как спалось, мой фюрер? – ответив на при-
ветствие и уловив хорошее настроение Гитлера,
заулыбался Морель. – Русские русалки не трево-
жили?
– Что ты, мой друг! – покривился Гитлер. –
Спал, как Гектор после победы над Ахиллом! (Он
подумал: не Ахилл ли победил Гектора? и дрались
ли они вообще, эта греческая падаль?!) – Правда,
снилась одна... да и та – Ева...
Ева ему не снилась; но на всякий случай, поду-
мал он, пусть считают, что ему ещё может сниться
Ева – и только Ева, вот вам образчик благочестия.
Нет, на русскую, даже на русалку, его не потянет.
– А что, среди русских скотов тоже русалки
есть? – с насмешкой спросил Гитлер.
– Нет, что вы, мой фюрер, нам и немецких не-
когда видеть, – поняв, что он попал впросак, по-
пытался загладить свою вину Морель. – Чистоту
арийской крови я чту свято.
– Как святая Магдалена! – чувствуя, что он бьёт
в точку, буркнул Линге, недолюбливавший Море-
ля.
– А Ева снилась! – опять сказал Гитлер. «Пусть
это передадут Еве, – подумал он. – Пусть прие-
дет, может потребуется; и неплохо, когда за тобой
бегает красивая женщина, пусть все думают, что
он ещё силен», – и уже доброжелательно, опять
обращаясь к Морелю, спросил:
– Так что там у тебя, доктор?
– Так, пустяки, не стоит время тратить, мой фю-
рер, – подавая узкую, как блокнот, книжицу и делая
вид, что ему от этого неловко, засиял Морель, по-
няв, что его простили. – Так... пустяки... – повторил
он, делаясь ещё более неловким и застенчивым.
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 5 (94) 2016 год
Книжица-блокнот была сборником листовок-
пропусков, обращённых к русским солдатам; та-
кие листовки выпускались давно, ещё с тридцать
девятого года и обращались они ко многим сол-
датам: полякам, французам, англичанам, теперь
вот – к русским; но это была новинка – не отдель-
ная листовка с неизменным призывом: «Штыки в
землю!», а сборничек в шесть-восемь листов, вы-
полненных не одной чёрной краской, а цветной
гаммой. Выполненных примитивно и грубо.
– А, творение Иозефа! – догадался Гитлер. – Как
это: творец – от слова тварь? – скаламбурил он.
– Ну, ну, посмотрим... Ты пока ослушивай меня,
доктор, – поднимая левой рукой подол гимна-
стёрки и поворачиваясь спиной к Морелю, сказал
Гитлер. – А ты, Линге, покажи мне эту глупость,
коль время есть, – брезгливо отмахиваясь от про-
тянутой книжицы, продолжил он. – Надо же оце-
нить... творца... – опять с намёком продолжал он.
Геббельса он презирал. Он бы давно турнул его
от себя подальше, но Геббельс был колченог, и
этот его физический недостаток как бы заслонял
физическую неполноценность самого Гитлера, и
Гитлер терпел его.
Линге услужливо перехватил книжицу и раз-
вернул её перед Гитлером. Под картинками были
подписи на русском языке. С русским алфавитом
Гитлер был знаком; мог свободно, так же, как и
другой на его месте, прочитать по-русски, уродуя
произношение и не понимая смысла, так как не
знал русского языка; но последнее время у Гит-
лера портилось зрение и читать ему становилось
трудно, и он спросил:
– Что это?
– Скуём Сталину... – начал объяснять одну кар-
тинку Линге. Выслушав объяснение, Гитлер бур-
кнул:
– Грубо! Подделка! Хотя мысль верна: Сталин
самый опасный наш враг. Враг – номер один. Его
давно пора обуздать. А заокеанские евреи... целу-
ются с ним. Какая тупость! Он же им страшнее,
чем мы... Но мы выполним свою миссию!..
– А это – про колхозную республику, – перевер-
нул страничку Линге.
– Чушь!..
– А это... «Пролетарии всех стран, соединяй-
тесь!» – видите, они соединились: в одном строю
– немец, австриец, венгр, финн... и даже хорват...
словак... Как ловко чеканят шаг!.. какое един-
ство!.. и форма, и оружие – наше!..
– Ну... хорвата с словаком... зря сюда всунули...
ублюдки... – покривился Гитлер. – Великое дело
немецкой нации велико чистотой расы! А впро-
чем... – он понял, что возвышенный пафос не
соответствует этой грязной поделке, и сразу пе-
ременил тон. – Это даёт русскому Ивану возмож-
ность подумать о том, что защищать цивилиза-
цию от варварства евреев-большевиков он может
так же успешно вместе с нами, как эти его братья
по классу...
«Святая Мария! Правая рука фюрера не ведает,
что творит его левая!..» – подумал Морель, уловив
несоответствие логики в высказываниях Гитлера;
зная его патологическую ненависть к славянам,
презрение к простым людям, Морель с удивлени-
ем услышал последнюю фразу и испугался: а не
увидел ли Гитлер этого мимолетного удивления,
пробежавшего по лицу доктора? – Можете при-
нимать ванну, мой фюрер, состояние ваше... пре-
восходное! – сразу же справился Морель.
– Хорошо! – отмахиваясь от следующей картин-
ки, сказал Гитлер. – Пусть печатают!.. Поздравьте
Иозефа. Молодец! Как всегда – на высоте!
– Что удивительно – это рисовали дети! – при-
нимая маску невозмутимости и окончательно
стирая с своего лица всё, что могло бы скомпро-
метировать его, то есть выражение подлинности,
искренности, сказал Морель. – По-моему, есть
рисунки просто талантливые.
– Может быть, может быть, – Гитлер когда-то
крупно горел со своей амбицией живописца и те-
перь боялся делать в этой области категорические
утверждения.
– Пусть печатают. Нужное дело, – ушёл он от
прямого ответа.
(Листовки эти были уже отпечатаны и уже не-
нужным хламом устилали поля Придонья. К этому
времени русские солдаты знали из первых рук, что
такое немецкий плен, и загнать их туда не то что
листовкой, а и самим танком было невозможно).
– Ну, теперь пойдём принимать омовение! –
сказал Гитлер, удаляясь в ванную и захлопывая за
собой дверь.
Через полчаса он вышел освежённым и рас-
красневшимся.
– Завтракать – ко мне! – почти тоном приказа
сделал он приглашение всё ещё ожидавшим его
в прихожей Морелю и Линге. Это была великая
честь – кушать вместе в фюрером. Обычно он ел
один, ел много, потому что ел овощные блюда, не
употребляя ни вина, ни мяса; это была легкая, не
калорийная еда и качество её нужно было заме-
нить количеством; все знали его неприхотливость
в еде, обеды его не пользовались славой, потому
что, обедая, нужно было хвалить то, что не лезло
2016 год № 5 (94) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
в горло, и требовать себе добавки, видя, как мно-
го поедает патрон; требовать добавки и давиться
ею только потому, чтобы не вызвать неудоволь-
ствия хозяина. И делать это тогда, когда можно
было в усладу покушать свежих мясных блюд и
запить прекрасным вином дорогих сортов. Но за-
втракать, обедать или ужинать с фюрером была
великая честь, и все желали этой чести.
Столовая размещалась в одном строении со
спальней, это была просторная комната в не-
сколько окон; но обстановка, как и всё вокруг в
этом волчьем логове под Винницей, была про-
ста, мрачновата, под дуб и орех, иногда, правда,
с замысловатыми украшениями в виде головок
львов, змей, орлов и разинутых пастей совсем
уж неправдоподобных чудищ, но всё добротное,
прочное и с некоторой долей удобства. Прочно-
стью вещей Гитлер как бы утверждал прочность
своего положения и дела; впрочем, может быть,
всё это шло от завидной прочности и пунктуаль-
ности прославленной немецкой хозяйственно-
сти, от характера мастеров, сработавших эту ме-
бель. Вот у русских это не принято. Иметь такие
богатства – и тяп-ляп, жить под соломенными
крышами. Само провидение повелевает смести с
лица земли эту вырождающуюся нацию!
– Что там у вас? – проходя в столовую, спросил
Гитлер у Кейтеля и Йодля, почтительно ожидаю-
щих фюрера у входа.
Йодль был намного выше Кейтеля; он очень по-
ходил на цаплю, был осторожен и умён, как эта
болотная птица, и хотя по праву в ставке он дол-
жен был играть первую – после Гитлера – скрип-
ку, первым считался этот туповатый лизоблюд
Кейтель. Гитлер давно определил им истинную
цену; но интуитивно он понимал, что выдвигать
на первую роль умного, осторожного и такого
цепкого, как Йодль, человека, опасно (подвернись
случай, и Йодль не упустит своего, даст самому
фюреру фору), а вот Кейтель, из-за трусости, из-за
самодовольного сознания, что он самый главный
генерал, генерал генералов, будет верой-правдой
служить до гроба, так как самому стать у кормила
власти ума не хватит. И Кейтель, и Йодль на своих
местах. Всё, что надо, сделает Йодль; но прыгнуть
выше – мешает ступенька, Кейтель.
Тупое, самодовольное лицо Кейтеля озарилось
улыбкой.
– Хорошие новости, мой фюрер, – попривет-
ствовав Гитлера поднятием руки и выкриком
«хайль!», сказал Кейтель – Вайс захватил Воро-
неж. Руки свободны.
Поворачиваем на юг.
– Как Воронеж? – это трудное для произноше-
ния русское название города заставило Гитлера
остановиться. – Весь... Воронеж? – он опять едва
не выговорил это проклятое скифское название.
– Воронеж! – трудно проговорил он в третий раз
и что-то кольнуло его: с детства он был суеверен.
– Весь?.. Полностью?.. Двадцать четвёртый кор-
пус вышел на оперативный простор?..
– Да, части переправились на левый берег. Но
сопротивление противника ужесточилось. Рус-
ские дерутся, как дьяволы, – выдвинулся вперёд
Йодль.
– Трофеи?.. Пленные?.. Где данные?
– Уточняются, мой фюрер. К докладу будет всё
готово.
– Тогда завтракать – и за дела!
– Мой фюрер! – не уступил дороги Йодль. – Фон
Бок сообщает – Вайса атакуют крупные силы рус-
ских. По нашим данным – танковая армия. Гене-
рал Лизюков. Нацелены на северный фас Вайса.
Задача – выход в тыл войскам, захватившим Во-
ронеж. Мы рассмотрели сложившуюся там об-
становку. Район Землянска. Брянский фронт.
– Район Землянска?.. Землянска? Ну так и сме-
шайте их там с землёй! – отталкивая Йодля, ска-
ламбурил Гитлер. – Где Геринг? Прикажите ему
бросить авиацию! И не пускайте в штаны! Вы что,
сами мыслить не можете? Завтракать, господа, за-
втракать!..
Было десять часов утра 7 июля 1942 года. Тан-
ковая армия Лизюкова в это время атаковала
отборные части немцев, занимавших старинные
русские села Озёрки, Ломово, Солнцево, Пере-
коповку, Ивановку и десятки других, что в со-
рока-пятидесяти километрах северо-западнее
Воронежа. Гудела земля, гудело небо, горели тан-
ки, горели машины, горели хаты, и выли, и выли
«юнкерсы» – и гибли тысячи юношей и мужчин,
и совершалось какое-то Безумие... да, Безумие,
потому что в это время двенадцатилетний автор
этих строк сидел в одном из окопов в «районе
Землянска», и хотя он не был трусом и никогда не
уступал в драках с ребятишками, дрожал от стра-
ха, так как от страха дрожала ЗЕМЛЯ, и прощал-
ся с ЖИЗНЬЮ, потому что вокруг свирепствова-
ла СМЕРТЬ.
Мальчишка не верил в бога, но тогда он про-
клинал этого неуемного старикашку и молил
его хоть чем-нибудь, ну хоть чем-нибудь помочь
нашим. Бога не оказалось. Богом оказался мой
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 5 (94) 2016 год
родной боец – такой родной, такой прекрасный:
в изорванной гимнастёрке, пыльный, чумазый, в
обмотках...
Прекраснее его нет. Он бежал, спотыкался, па-
дал... а на штыке у него сияло ЧУДО... это была
моя ЖИЗНЬ... и была эта ЖИЗНЬ таким ЧУДОМ,
что его хватало на всю ПЛАНЕТУ... для всех ЛЮ-
ДЕЙ!
14. РЯДОВОЙ СОТНИКОВ,
КОМБАТ ГОГЛАДЗЕ
И ДЕД КРЫСАНОК
Сотников, остановленный капитаном Гогладзе,
пытавшимся удержать отход своего смятого нем-
цами батальона, чувствовал себя очень неловко.
Когда он опомнился, он понял, что совершил ка-
кое-то страшное преступление. Видимого значе-
ния этого преступления не было; свидетелей тоже
не было; но Сотникова жгло сознание невольного
предательства, совершённого им по отношению к
Мещерякову, брошенного, как он теперь ясно по-
нимал, на произвол врага, и ему было не по себе.
«Теперь с меня Акимов шкуру сдерёт! – в трево-
ге размышлял Сотников, и его пробирал озноб. –
И что я скажу в оправдание? Как же я не удержал
его!.. Мальчишка!.. Ура! ура! вот тебе и ура!.. Да
и что страшного? – тут же начинал утешать себя
Сотников. Как и всякому человеку, попавшему в
подобное положение, Сотникову тоже хотелось,
чтобы вина его не была виной, а имела оправда-
ние. – Я же не бросил его... Что ж это за невеста?..
Что ж это за невеста, если не спасёт любимого?!»
Но это не оправдывало.
«Невеста! – тут же укорял он себя. – Может, и
нет невесты... А я бросил... Должны же к вечеру
немцев выбить! Не выбьют, ночью проберусь к
ним, вынесу!» – решил он наконец.
Гогладзе собрал группу бойцов – были здесь и
из второй роты, но незнакомые Сотникову сол-
даты – и приказав Сотникову выполнять при нём
роль связного, организовал у последних домов
заслон. Немцы через ручей не полезли; Гогладзе, а
за ним и Сотников, вошли в хату и пристроились
у окна.
– Теперь надо понаблюдать! – осторожно вы-
глядывая из окна, сказал комбат.
В хате стоял полумрак. Пол был земляной и весь
в осколках битого стекла. Хотя окна смотрели на
юг, но их закрывали развесистые, густые раки-
ты, и чтобы в комнате было светло, нужно было
светить солнцу, а солнца как раз и не было: оно
потусторонним видением бежало в космах ко-
ричневого, тяжёлого дыма и выглядело бледным
пятном, каким оно бывает, когда на него смо-
тришь сквозь закопчённое стекло. Именно таким
увидел его Сотников, выглянув в окно вслед за
Гогладзе.
– Фрицы, кажется, выдыхаются! – не отходя от
окна, сказал комбат.
Сотникову говорить не хотелось, и он промол-
чал.
Под примостом кто-то завозился.
– Хозяин? – заглядывая под лавку примоста,
спросил Гогладзе.
– Хозяин, мать вашу так!.. – забурчал, лежав-
ший там дед. – Был да вышел!.. До вчерашнего
вечера был... И ведь скажи, сволочуга, небось там
у себя в Германии тоже такой же, как и мы, рабо-
тяга, а тут корчит из себя господина, а мы вроде
не люди. За одно утро по миру пустил...
– Что, страшно, дедок? – опять выглядывая в
окно, улыбнулся Гогладзе.
– А вы нас не сдадите, товарищ командир? – вы-
ползая из-под лавки, спросил дед. – Ух! – размял-
ся он. – На старости лет, грешным делом, трухнул
маленько... страху нагнали, было дело...
– Ничего, отец! Мы и им тоже в штаны всыпа-
ли! – уже не улыбаясь и не отходя от окна, отве-
тил капитан.
– Ну если не сдадите, это хорошо!.. А страху, да,
трухнули и они. Как танки подскочили, так смех
– из речки голые выпрыгивали... купались, ви-
дишь ли, курорт им... Не поверил бы, сам видел...
Бежит голенький, пацан ещё... Через загородку
прыг, прыг... нога как-то между кольев затисну-
лась, ни туда, ни сюда. Хотел я его колом долба-
нуть, да уж больно молод он... и в плен, куда его,
голого... пришлось отпускать! – дед улыбнулся. –
Вот не поверили ведь, а истинный крест!.. Не стал
я его в плен брать... может и мой внук где-нибудь
так. Ребёнок ещё... А страху тут бы и ещё кое-ко-
му всыпать надо...
– Кому же это?
– Да вот, понимаешь, сосед тут у меня... не боит-
ся! Годок. Дом их вон рядом, по левую руку. Кры-
санок, по уличному. Не успели нас опоганить, а
он ночью... с ними... с немцами... гульбу устроил.
Не боялся, спирт лакал, – сказал хозяин. Гогладзе
повернулся к нему. – Истинный крест! – уловив
недоверие во взгляде капитана, перекрестился
дед. – Тоже бы не поверил – сам видел. Русский
человек и, погань, с немцами лизался.
2016 год № 5 (94) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
– Ты что... в ссоре с ним? Не поделили что? –
резко спросил Гогладзе. – Это, отец, смотри!..
Счёты сводишь?
– Какие счёты!.. Мы мирно жили. Как все сосе-
ди. С соседом ссориться нельзя – это не жизнь.
Это дураки да подлые с соседями ссорятся. Но он
же – нож в спину! Как Иуда! За сребреник своих
предал, – начал объяснять хозяин. – Да и что ещё
– ночь одну под немцем. А если вы уйдёте?.. Наши
люди гибнут... а он, падаль... видишь, и спирт
приберег для дорогих гостечков... Специально!..
Где он его только надыбал? – удивился дед. – Не
успели немцы обосноваться, а он... Запасливый!..
– Боец! – не стал больше слушать хозяина Го-
гладзе. Он не знал фамилии Сотникова и назвал
его просто: боец. – Проводи хозяина, пусть ука-
жет этого... Крысанка... И не очень там рассусоли-
вай. Если факт, тут без жалости! Понял?!
– Что... Расстрелять? – испугался Сотников.
– Ты что, кацо? – посмотрел на него оцениваю-
ще Гогладзе. – Ты мне не дури!.. за самосуд, знаешь
что!.. Найди Крысанка, спроси у соседей, как, что,
что это за люди... и в Большую Поляну в трибу-
нал... Если какие сомненья – и хозяина прихвати.
– Какие сомненья! – вспылил дед. – Я что вам
– брешу? Я на соседа никогда поклёпа не наведу.
Как же жить потом? А тут я его и сам под винтов-
кой отведу.
– Ладно, ладно, отец, верим. Но ты, – Гогладзе
посуровел, – сам пойми, этим не шутят!
Он опять обратился к Сотникову:
– Разберись!
– Но... – замялся Сотников. – Весь день не везёт!
– зло подумал он. – И лейтенант... и этот ещё чёрт
лохматый на мою голову отыскался... веди чело-
века на расстрел. – Он с неприязнью посмотрел
на хозяина. – Ведь всё, небось выдумываешь! –
буркнул он.
– Товарищ боец, выполняй приказание! – Го-
гладзе не терпел возражений, и голос его обрел
звенящую твёрдость. – Сдашь по назначению, и
сюда! И расписку прихвати!
– Есть! – козырнул Сотников. – Ну, пошли! –
толкнул он прикладом деда. – Законник.
Дед ничего не ответил.
– Человека к стенке по его милости поставят,
а он... – буркнул Сотников и опять толкнул его
прикладом. Дед молча направился к двери.
«Как не повезёт, так уж не повезёт!» – думал
Сотников, направляясь вслед за хозяином в про-
ём двери. И ему действительно казалось, что ему
опять не повезло, опять он попал в переплёт, от
него независящий, хотя, отвлечённо посмотрев
на этот последний переплёт, можно было сказать,
что Сотникову-то как раз и повезло. Своим «Вы-
полняй приказание!» – капитан дарил Сотнико-
ву сутки жизни, а Сотников злился и чувствовал
себя очень неловко.
Деда Крысанка под винтовкой куда-то ведут! –
сообщил я, юркнув в окоп, испугавшись дымяще-
гося осколка.
Мне не поверили.
Бабушка, сидевшая рядом, осторожно выгляну-
ла.
– Ох, господи, и правда! – перекрестилась она. –
Чегой-то натворил, дурак старый. Под винтовкой
повели...
15. ДЕД КРЫСАНОК
И БОЕЦ СОТНИКОВ
Дед Крысанок не стал отрицать, что пил с нем-
цами спирт.
– Правду кум говорит, пил, – сказал Крысанок,
когда узнал зачем пришёл к нему Сотников. – Кум
лгать не будет. И яичницу ещё жарил, – говорил
он, совсем не понимая свалившейся на него беды.
– А как же, милушки, тут уж ничего не подела-
ешь. И пить пришлось, и жарить пришлось.
Был это древний, но крепкий русский дед, с чуд-
ным именем Крысанок. В паспорте он бы значился:
Пашков Крысан Ефремович, рождения... года ка-
кого-то доисторического, он и сам толком не знал,
какого, так как паспортов тогда по селам не дава-
ли, и славился Крысанок скорее не возрастом и
именем, а своей исключительной выносливостью.
Русского человека выносливостью не удивишь, а
перед выносливостью Крысанка удивлялись: ему
было за восемьдесят, а он, утром встав с восходом,
ходил в Воронеж мягкими полевыми тропами на
ярмарку (пятьдесят километров от Озёрок) и ве-
чером, в густеющих сумерках возвращался домой.
Долог путь в сотню километров! Но и день лет-
ний долог! Можно, конечно, не верить, но это был
установленный факт, на спор проверенный одно-
сельчанами, и никто в этом не сомневался. Чем он
ещё был знаменит? Была у него чёрная, во всё лицо
нечёсанная борода, могучие плечи (при среднем
росте) и заскорузлые мозолистые руки. Несмотря
на свой преклонный возраст, в сенокосную пору
он становился первым в ряду косцов, и не один
мужик тогда вспоминал его недобрым словом, из-
немогая от заданного Крысанком темпа косьбы.
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 5 (94) 2016 год
– Так что, милушки, собираться? – приветливо
спросил он Сотникова, установившего факт вы-
пивки Крысанка с немцами. – Я вам всё объясню.
Надо было. Значит, надо...
– Там разберутся! – угрюмо буркнул Сотников.
– Пил, значит пил.
– Кум лгать не будет! – не отрицал Крысанок.
– Пил, пропади они пропадом. На чёрный день
бутылочку припас, да уж куда ещё черней может
быть! И яичницу жарил... что греха таить, кум не
обманывает...
Кум стоял молча. Он был тоже, как и Крысанок,
очень древний дед – такой же лохматый и чёр-
ный. Были они в хате Крысанка – тоже захлам-
ленной битым стеклом, мрачной и пыльной; на
улице рвались снаряды, трещали выстрелы, но
здесь, за старинной кладью каменных стен было
безопасно, и деды вели себя невозмутимо. Крыса-
нок не торопился.
– И чего же мне брать? – не меняя приветливо-
го тона, обращался он к Сотникову. – Документы
какие?.. У меня благодарности от колхоза есть. А
может ещё чего потребуется?..
– Какие документы! Тебе что – немцы справку
выдали, что ты целовался с ними? – совсем разо-
злился Сотников. – Чего брать! Не виновен – к
вечеру отпустят, виновен – тоже ничего не надо!
– зло бросил Сотников Крысанку.
«Ишь, лисой прикидывается, кулак прокля-
тый!» – подумал он, окончательно поверив в
виновность Крысанка. Кулаки в представлении
Сотникова были именно такими: кряжистыми,
заросшими. Хитрыми.
Если б Сотников не чувствовал за собой страш-
ной, сосущей вины, которая лежала у него на
сердце, как только он опомнился и увидел, как он
подло поступил с Мещеряковым, он бы наверное,
выслушав Крысанка, увидел, что это наш, совет-
ский, честный дед, это просто хороший человек,
и предателем он не может быть, но Сотников был
сам сейчас предателем – он чувствовал, что он
предал в себе что-то самое святое, бросив ране-
ного ротного – и, злясь на себя, злился на всех и
подозревал всех.
Наконец они вышли из хаты.
Был уже полдень. Но солнце, укрывшись в кос-
мах гари, совсем не грело.
Держась к кустам, огородами, Крысанок и Сот-
ников направились к Большой Поляне.
– Так, милушка, там говоришь, разберутся и к
вечеру отпустят? – начал, не меняя благодушно-
го тона, Крысанок, когда они с Сотниковым ото-
шли от Озёрок и прятаться за кусты им не стало
необходимостью. Они шли теперь логом, здесь
не дзинькали пули и не рвались снаряды; отсюда
утром танки выходили на исходный рубеж атаки,
а сейчас здесь было совсем безопасно; и только
низкие космы гари беззвучно бежали над голо-
вою, да кругом виднелись следы танковых гусе-
ниц, и с юга наплывал тревожный гул неутихаю-
щего боя. Сотников взял винтовку на ремень, и
они шагали нога в ногу с Крысанком.
– А где же это меня будут устанавливать? – до-
гадался наконец спросить дед.
– Где! Известно! – буркнул Сотников.
– В трибунале? – Крысанок даже приостановил-
ся. – Ты что, милушка, с ума спятил?! Я ж бойцов
спасал! Нет, я не пойду! – совсем остановился дед
Крысанок. – Тоже мне называется – ведёт и не го-
ворит куда!.. В трибунал! Знаю я эти трибуналы!..
Там разберутся! – передразнил Крысанок Сотни-
кова.
– Ты, дед, не дури! – оторопел от такой строп-
тивости Крысанка Сотников. Он взял винтовку с
плеча. – Какие ещё бойцы? Пил с немцами – факт!
– Факт! А ты знаешь, какой это факт? Я, может,
этим фактом геройство совершал! – Крысанок не
двигался с места... – Я с немцами пил и геройство
совершал... Какие бойцы! А наши! И не такие ещё,
как ты! У тебя вон в петличках шито-крыто, а у
них треугольнички и кубики! А политрук даже в
шевровую гимнастёрку был одет. Его бойцы спа-
сали, у него нога подбита была.
– Ну, ты! – Сотников взял винтовку наперевес.
– «А что... а может быть... – мелькнуло у него в го-
лове: так дед был невозмутим. – А он ведёт чело-
века в трибунал. Это ж верный расстрел! – ужас-
нулся Сотников. – И за что?»
– Ты не загинаешь, отец? – приставив винтовку
к ноге, остановился Сотников. – Ты расскажи по
путю, а то и правда чёрт те что! – Сотников вдруг
понял, что он совершает ещё одно преступление,
и ему захотелось узнать правду. Он потоптался на
месте и предложил: – Давай посидим. Спешить-то
куда?.. А ты всё и расскажи по порядку. Ты куришь?
– Ну, садись, я и расскажу, раз Фома неверую-
щий, – дед поискал поудобнее местечко и при-
сел прямо на траву. – Нет, не курю! – отмахнулся
он от предложенного Сотниковым кисета. – Это
только охломоны курят!
– Кто? – не понял Сотников и присел рядом.
– Охломоны!.. Без понятия!.. Тоже мне – ведёшь
деда на расстрел и утешаешь: разберутся, раз-
берутся! – тяжело вздохнул дед. – Как же – раз-
берутся! Кто подтвердит? Знаю-то я один! Ну,
ребята те. А где они? и как их звать? А раз деда
2016 год № 5 (94) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
привели, значит – не зря. Это ж тебе трибунал,
не гражданский суд, что да как. Привели – вино-
вен... Кто ж ещё видел... один я знаю.
– Ты расскажи толком, я буду знать, – Сотников
свернул цигарку, прилаживаясь выбивать креса-
лом огонь. Дед опять вздохнул.
– Да что рассказывать... – начал он. – Ты же
Фома неверующий. А всё просто. Как вы драпа-
нули вчера, и немцы кругом, бежит ко мне боец,
помоложе тебя, лицо серое, глаза вертятся: отец
родной, спасай, уйти не можем, политрук в ногу
подбит. «Где? Скорее!» А они у меня в малиннике,
из последних. Стреляли, стреляли, дострелялись
– патроны все, политрук ранен, и немцы кру-
гом. С политруком ещё один, в треугольничках,
сержант, кажись. Я их – куда? В погреб. Твори-
ло сеном скорее, дерюжку на неё, вроде и не по-
греб-курень, думаю, вроде постель, спать буду,
покараулю, а ночью, видно будет, может, в Камен-
ку переправлю, к своим.
Лежу, не сплю. А фрицы – вот они. Увидели
постель, сено, геть, старый хрен, на ночлег рас-
полагаются. Ну что делать? Вот старый дурак, до-
думался – фрицев привлек. Оборот, пропади про-
падом! «Пан, говорю, гут, гут фриц, прошу, пан, в
хату, шнапс, говорю, спирт!» Немцы рот разину-
ли, заржали – поняли.
К столу пригласил, бутылку поставил, сало, яйца
подаю – чин чином, по русскому обычаю, гостечки
дорогие! А сам выскочу к погребу, шепчу: «Ребятки,
гут тут! Тихо». Сидят, ни звука. Вылакали немцы
спирт, шнапсу добавили своего, меня угощают – им
в диковинку, какой русский дед хороший, немцев
ждал! Налакались, песни орут, я с ними, за полночь
проваландались. Баюшки, баюшки, говорю. Они, па-
разиты, опять на погреб. Вот сволочи! спирт даром
пропал! хана, вижу. И что ты думаешь – и догадать-
ся не догадаешься! – Крысанок улыбнулся. – Заняли
они постель, притихать начали – а на них блохи! Как
начали жилять! как начали! – смех прямо!
Фрицы мои в сад. Ну, слава богу! И не подума-
ешь, откуда помощь придёт. Мы политрука на
носилки и по кустам, по кустам, до Каменки. Я
домой к рассвету возвернулся.
Сотников хохотнул.
– Ну вот, не поверил, – засомневался Крысанок.
– А ведь всё как на духу...
– Блохи, значит...
– Да уж они, наверное, попонятливее, – обидел-
ся дед.
– Да верю я, отец, верю! – хохотнул опять Сот-
ников. – Ты не обижайся! Блохи, значит, – повто-
рил он.
– Блохи! Не они бы и не знаю, как выкрутился
бы, – увидев, что ему верят, Крысанок опять стал
благодушен. – Дома стены помогают. А ты меня –
под расстрел...
– Разве ж я? Кум твой! – продолжая улыбаться,
сказал Сотников. – Я б такого кума – вилы ему
в бок! Прожить столько лет! Бок о бок! и – под
расстрел!
– Нет, кум не лгал, он не знал, я ему ещё не рас-
сказывал, вот он и ошибся, – сказал Крысанок.
– Ничего себе – ошибся! А нам теперь что де-
лать? – откашливая последнюю затяжку, спросил
Сотников. Взяв окурок на ноготь, он щелчком от-
бросил его в сторону. – Мне ведь за тебя расписку
надо комбату представить.
– Что делать? Я домой побегу.
– Домой!.. А я? Меня же самого без расписки к
стенке поставят. Предателя, скажут, отпустил.
– А мы вернёмся и всё комбату твоему расска-
жем. Я-то при тебе буду.
– Так нам и поверили. Где свидетели?
– Ну и что? Ты вот поверил, и командир пове-
рит. Он, что не советский человек? И кум под-
твердит. Я расскажу – и кум подтвердит.
– Уже подтвердил!.. Нет, тут что-то не то... – за-
сомневался Сотников: ему живо представился
Гогладзе и внутренним чутьем он понял, что воз-
вращение назад с Крысанком – не решение во-
проса, невиновность Крысанка не доказывалась.
– Знаешь что? – вдруг догадался он. – Давай мед-
санбат поищем? Ты говоришь, у твоего политру-
ка нога была прострелена? Может он ещё здесь, в
медсанбате, в госпиталь не успели отправить?
– Надо, так давай.
– А ты фамилию его не знаешь? Не спросил?
– Какую фамилию? До того ли было!.. Бойцы
только: товарищ старший политрук! товарищ
старший политрук! – и то шёпотом. Фамилий не
знаю. И бойцов не спрашивал. Какие фамилии!?
Крысанок промолчал.
– Но угадать бы я их сразу угадал. Молодые та-
кие ребята, бравые. И политрук тоже – ни разу не
застонал... Наши, русские. А может, хохлы.
– Ну, двигаем! – подымаясь, сказал Сотников. –
Без расписки... без свидетелей мне сегодня нель-
зя! – твёрдо сказал он.
– Бабушка, а Крысанок-то вон назад идёт! – ска-
зал я, увидев шагающего по дороге из Каменки
деда Крысанка. Дело шло к вечеру, бой затихал,
и дед шёл домой, не прячась. – Один почему-то.
– Видно, простили, – сказала бабушка.
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 5 (94) 2016 год
16. РЯДОВОЙ СОТНИКОВ
Им с Крысанком повезло. В медсанбате они на-
шли спасённого дедом старшего политрука Боло-
това, ещё не отправленного в госпиталь, и тот на-
писал Сотникову подробную записку, что и как,
для Гогладзе. История с Крысанком Болотова рас-
строила; в записке он объяснял, почему дед пил
с немцами, и попросил начальника медсанбата
заверить её. Начальник был пожилой, добродуш-
ный хохол; узнав дедовы приключения, он при-
казал сестре-хозяйке возместить Крысанку его
потери; а так как всё окончилось благополучно,
то и отметить такое не мешало бы, и, получив со-
гласие Крысанка, попросил ту же сестру-хозяйку
позаботиться и о закуске... Сотников понял, что
он здесь не только третий, а уж и четвёртый лиш-
ний, и чтоб не нарушать зарок, данный себе на
всю войну не пить спиртного, незаметно ретиро-
вался.
Шел он в Озёрки старым следом. Его никто не
гнал, спешить в пекло не хотелось, и только тай-
ная мысль, что он, поспешая, как-то выкрутится
из истории с Мещеряковым, заставляла ускорять
шаги.
Третий раз в этот день шествовал он одним и
тем же логом. И третий раз он почти не замечал
прелести, которую сотворила природа в этот год.
После обильных июньских дождей в логу до по-
яса поднялся травостой; цвели буйным ковром
некошенные сочные травы; жужжали пчёлы;
лохматые крупные шмели неторопливо отлетали
из-под ног; цвенькали овсянки; а в вышине зали-
вались жаворонки. Природе было недосуг: она
праздновала свой летний праздник; и хотя где-то
за чертой отвала все ещё трещало и ухало, здесь,
в логу, шла своя привычная, извечная, по своим
законам созидающая жизнь. Из-за отвала, с юга,
низко прорываясь, бежали тяжёлые дымные кос-
мы гари; они набегали на солнце, и тогда солнце
хмурилось, гневалось на ненужные, сотворенные
глупостью людей помехи, мешающие обозревать
сотворённую его лучам радость жизни; свет мерк;
зловещими, потусторонними казались окрестно-
сти; но дым рассеивался, и мир опять становился
праздничным.
У Сотникова были часы. Он вынул их из карма-
на, поглядел и увидел: шёл шестой час пополудни,
а ему казалось, что было утро. Столько отмотал
за день – километров тридцать, не меньше; ни
крошки не было во рту после завтрака – и он не
устал и не вспомнил о еде. «Силён человек!» – по-
думал он. Пошарив по карманам и не найдя в них
ничего, кроме кисета, он с сожалением вспомнил
вторую свою заповедь: никогда ничего не дер-
жать в вещмешке лишнего. Даже съестного. Сол-
дату надо съедать всё сразу, чтоб не терять силы,
думал он. Не съешь – через минуту и есть не при-
дётся. «А вот теперь бы сухарик не помешал, – ух-
мыльнулся он. – И что в нём весу!?»
Курить не хотелось.
Сунув кисет поглубже в карман, Сотников огля-
делся по сторонам, соображая, чем же утолить
проснувшийся зверский аппетит; как истинный
уралец, он знал, что летом на природе с голоду
умереть невозможно. И впрямь – он шёл и мял
клубнику. Из-за дождей, в густой траве она была
ещё незрела; но сочная, крупная, она и незрелая
пошла за лакомство. «Только не объедаться!» –
приказал он себе, так как знал, что зелени на то-
щий желудок есть много нельзя. По кромке лога
колосилась рожь. Он выбрался в поле; зерно было
ещё нетвердое, молочное; но оно тоже было вкус-
ное. «А если колосок слегка поджарить на огне,
так и вообще пальчики оближешь!» – удовлетво-
ренно потёр он ладони, пробуя вышелушенное
зерно на вкус: оно было с привкусом молока и
тягучее, как кедровая смола. Но тут же его опять
прожгла страшная боль – «а Мещеряков?!» – он
здесь блаженствует, время тянет, а что с ротным?!
– и Сотников, подправив на плече ремень вин-
товки и выбрав примятый танком след во ржи,
заспешил в Озёрки.
Если б не случай с ротным, Сотников вообще
был бы сейчас самым устойчивым солдатом на
земле. Из дома пишут, там всё в порядке; дочка не
болеет, жена – умная, честная женщина, он и на
минуту не мог представить, что б она ему изме-
нила; если он, на грани жизни и смерти, он, кото-
рому может уже отлита пуля, не изменяет ей, как
же она может изменить своему мужу?!
Здесь было всё крепко. И голодать они на Урале
не голодают – у коренников хоть картошка, а про
запас найдётся.
Сотникову вдруг представилось, как какой-ни-
будь задрыпанный тыловичок начинает ухажи-
вать за его Ольгой, как он хорохорится – война,
каждый мужик на вес золота! – и как ощипанным
гусем убирается не солоно хлебавши (молодец,
жёнушка!) – и Сотников улыбнулся. Чтоб его
Ольга отдалась кому-то! чтоб самое святое пору-
шилось на земле! Смешно подумать даже.
Тёплая волна радости, счастья заполнила серд-
це, когда Сотников всё это представил. Другое
дело – он. Смертен человек, и никто от смерти
2016 год № 5 (94) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
не заговорен. Какое это будет горе! Как это пе-
ренести Ольге? дочке? Не могут его убить! Ранят,
искалечат – это да. Но чтоб уйти совсем из этого
мира, уйти, прожив меньшую половину ему отпу-
щенного, уйти в цвете сил, здоровья – как же это
несправедливо, подло! Этого не могло быть! Не
могло быть хотя бы потому, что будут жить какие
-то сволочи, выблюдки, Гитлеры – а его не будет.
Простого, честного, хорошего мужика. Не сделав-
шего никому зла, жившего по законам справед-
ливости. Они же его ногтя не стоят, все эти мня-
щие себя великими. Заварить такое БЕЗУМИЕ!
Заставить миллионы людей страдать! Миллионы
убить! Звери! Нет, он всех переживет, он, простой
солдат, очистит землю от скверны! Он ещё и по-
сле войны будет наслаждаться солнцем, полем,
семьёй – это ли не главное в жизни? Они будут
тлеть, как черви, их никто не помянет добром, а
он, простой русский солдат будет жить.
Так справедливо.
Страшное дело – война!
В чистом виде, как ни крутись, не осмыслить
её. Подлость, безумие! Стрелять в человека, уби-
вать... не оправдаешь ничем! Но что же нам-то де-
лать, русским? Разве можно нашу войну назвать
БЕЗУМИЕМ? Пока есть Гитлеры – не безумие
это, самое святое, самое человечное! Безумие –
бросить войну, струсить, испугаться смерти. Как
французы в сороковом, как... да, как все, кто ду-
мает только о себе. Но почему, почему должны
ежедневно, ежечасно умирать тысячи и тысячи
юношей, мальчиков, отцов, как он – Сотников,
идти в атаку, на пулемёты, под разрывы снарядов,
в дикий ад, теряя человеческий облик – почему
должны умирать люди? Тот же немец. Он же чело-
век. А он, пожевав колбасы, смачно икнув, берёт
пулемёт и... расстреливает... сестрёнку Ванюшки.
Розовую девчушку! Что же это такое! Ну как же
это не БЕЗУМИЕ!? Такой великий, трудолюби-
вый народ! Гёте, Шиллер... Не Гитлер же, в самом
деле, берёт пулемёт и расстреливает Майку?! Что
Гитлер без солдата?!
Почему солдат не поймёт это?! Ах, люди! да ког-
да ж мы будем умными?..
Как больно!
Нет! Сотников не умрёт! Он честно выполнит
свой долг – и не умрёт, это закон природы. Фа-
шисты не победят! Война Сотникову не нужна,
война, чем ни оправдывай её – безумие; но если
простого мужика поставили к стенке, он не стру-
сит, он утвердит справедливость. Фашизм будет
раздавлен; и крупинка его труда, его страданий,
страданий рядового русского солдата, весомой
долей ляжет на чашу справедливости. Кто ещё
может поднять эту ношу? Нет никого в мире ино-
го... Только он, Сотников, он один.
И бояться нечего. Страшен враг, когда он посу-
лит пряник. А припрёт к стенке – и начнёт кну-
том хлестать. А тебе бежать некуда. Фашизм об-
речён. Он сам себе роет могилу: он сразу берёт
за горло – без забрала – а ноша не по плечу. Не
страхом единым жив человек: Свиридовы не ста-
ли сдаваться в плен!
Чудно устроен мир!
Вот он, рядовой солдат, пушечное мясо – не
побежит в атаку, заартачится – и его пристрелит
любой командир, любой, кто сочтёт этот нуж-
ным. У него никакой реальной власти – а в дей-
ствиях своих, в действительности, в чистоте от-
влечённости, он свободнее, чем любой властелин
мира. Гитлер шагу не ступит без охраны; Гитлер,
от одного слова которого летят головы, прежде
чем куда-то пойти, что-то сделать, думает – а не
пристрелят ли его там? – а Сотников идёт, ветер
ему в лицо, и сам чёрт ему брат. Перед Гитлером
содрогаются миллионы, ему заискивают – а он
в туалет идёт с охраной. В туалет! – и Сотников
рассмеялся. Сотников на любой кочке присядет
и справит нужду. У Сотникова – солнце, вот это
поле, вот это небо, вот этот ветер. И клубника,
и жаворонки. Самое дорогое, самое святое, чем
жив человек. Только дурак мечтает о другом, о
каких-то иных благах. Что может сравниться с
цветущим ковром травы, простором волнующе-
гося поля, свежим ветерком, ясным небом?! Прав
один властитель, сказавший пришедшим вновь
звать его на трон: «Вы посмотрите, какую капусту
я вырастил!»
Но... Сотникова загнали в окоп, а Гитлер в ши-
карном кабинете, у Сотникова – сухаря несчаст-
ного нет, а у Гитлера – что ни захочет, всё к его
услугам, Сотников сам у всех на побегушках, а
Гитлер только моргнёт – и миллионы готовы ис-
полнить его повеление...
Двойственность мира!.. Не один умный человек
был загнан ею в угол. Сотникова давно занимал
этот философский вопрос; он сам часто удивлял-
ся тому, как иное явление высветлялось своей
обратной стороной; но как всякий русский му-
жик, склонный к философствованию, умный и
практичный, он в любом случае, самом мрачном
и тяжёлом, мог увидеть светлую сторону. Причём
этот вопрос Сотников решил так: есть зло – зна-
чит есть добро; мир существует (мир, жизнь –
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 5 (94) 2016 год
благо) – значит добро довлеет над злом; пусть до-
бро довлеет самую малость – но всё же добро, а не
зло довлеет; поэтому можно быть уверенным, что
добро всегда выкрутится в любом страшном слу-
чае: фашизм – зло, не быть фашизму! Но жизнь
– движение, вне движения – смерть; смерть – зло,
жизнь – добро, то есть добро – движение, борь-
ба, труд: значит – надо бороться! Надо бить, бить
фашистов!
Русский народ велик! Не зря же он дал Пушки-
на, Толстого. Какой народ ещё назовет такие име-
на? А пигмеи гитлеры, не понимая сути его, пыта-
ются нас превратить в скотов. Против природы,
против её законов.
А немцы? А разве немцы не великий народ?
Гёте, Шиллер! Тот же Гегель!.. И – фашисты...
Ах, люди, люди! Когда же мы поумнеем!
Это же БЕЗУМИЕ – война!
Разве не Безумие, что немецкий рабочий стре-
ляет в меня, а я стреляю в него, нам же нужно по-
ломать оружие, нет, не поломать, а вместе с этим
немецким парнем обняться и перестрелять всех,
кто заставляет нас стрелять друг в друга – унич-
тожить все военные заводы и никогда, никог-
да не строить танки, пушки, военные самолёты
и убивать тех, кто задумает их строить – это же
аксиома, это – одно разумно. Не строить орудия
убийств, не быть убийцей!
Не ставить меня в положение, когда я чувствую
сам, что я должен убить. Как не убить фашиста –
не убив его, я предам самое святое: и это солнце,
и это поле, и это небо, и этот ветер. Я предам пра-
во жизни, я предам свой народ, я предам самого
себя. Я должен убить немца (и, скорее всего, не
того, кого бы надо).
Но кто же виноват в этом? Есть же преступ-
ник, который поставил меня в такое положение?
До каких же пор мы, люди, разумные, всё пони-
мающие, всё умеющие, будем позволять диким
глупцам ставить себя к стенке?! Ведь всё в нас,
всё дело наших рук. Если мы убиваем друг дру-
га, рушим города, сжигаем сёла – делаем зло, мы
ведь и добро можем делать: строить, созидать – и
не убивать. Добро делать легче. Это же приятно –
созидание от природы: это высшее счастье, при-
звание человека разумного – созидать.
А мы безумствуем. Воюем.
Велик будет человек, понявший – война безу-
мие. Расцветёт тогда планета.
А двойственность?!
Может, и Земли как таковой не будет? Будет пу-
стыня – Марс, Венера? Человек выпустит из бу-
тылки злого духа и не совладает с ним?
Но материя вечна, разум – высшее её проявле-
ние, вечен и разум.
Разум – добро.
Фашизм – неразумно, зло. Фашисты не могут
победить! Русский мужик будет жить.
Так, философствуя и витая в облаках и спуска-
ясь на грешную землю, Сотников, забыв про го-
лод и только на ходу срывая и растирая колоски
в ладонях и тут же отправляя молочное зерно в
рот, спустился к пенькозаводу, на территории
которого горели деревянные постройки, чадили
подбитые наши танки, а в тяжёлом «КВ» внутри
что-то трещало и изредка ухало – видимо рвались
оставшиеся патроны и снаряды. На селе тоже го-
рели и чадили хаты; за речкой, у домов, видно
было, как полосовали языки зловещего пламени
над разбитыми немецкими машинами; там тоже
трещало и ухало; но бой уже затихал, и никого
вокруг не было видно.
Сотников зашёл за уцелевшую каменную по-
стройку завода и решил понаблюдать за селом.
Его тут же окликнули:
– Пехота, топай сюда! – крикнул кто-то ему из
здания, и хотя говорили по-русски, Сотников со-
рвал винтовку с плеча и юркнул за угол.
– Да ты что, вояка, своих стал бояться? – рас-
смеялся кто-то внутри здания. – Иди сюда, тут
немцев теперь кругом за сто вёрст с огнём не сы-
щешь!
– Ты откуда? – спросил Сотникова танкист, ког-
да Сотников, опомнившись, перелез через разби-
тое окно внутрь задания.
– Да всё оттуда, – двусмысленно протянул Сот-
ников.
– Ты, браток, помоги мне, раненых надо по тан-
кам пошукать... не один же я остался, – показал
танкист на свою раненую руку, неумело забинто-
ванную и тяжёлую от запёкшейся чёрной крови.
– Да и убитых не грех, глядя на ночь, прибрать...
– Немцы, что – смотались?..
– Не стреляют, гады. Мы им врезали по самое...
самое... Закурить есть? – спросил пересохшими
губами танкист.
Сотников достал кисет.
– Врезал! что и курево бросил! – с намёком, в
отместку за то, как его встретил танкист, сказал
Сотников. – Ишь как ухают...
– Мой... – мотнул головой танкист в сторону
опять ухнувшего «КВ». – И ребят всех... наповал...
– А вон в том, на лугу, живы! – показал он тут
же в сторону «тридцатьчетвёрки», увязнувшей по
самую башню в трясине луга, метрах в двухстах
от завода. – И за ними – тоже живы. Всё время
2016 год № 5 (94) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
шпарили. Давали фрицам прикурить! Пока сна-
ряды не расшвыряли. А может, увидели, что стре-
лять уже не в кого.
– Ну-ка, браток, закури цигарку! – повертев ки-
сет и не зная, как к нему приступить одной рукой,
попросил танкист Сотникова. – Не привык ещё,
– слабо усмехнулся он, мотнув раненой, правой.
– У, чёрт, шевельнуть нельзя, болит... пальцы как
бы не пришлось отсобачивать...
– Ты хорошо перетянул, а то кровью изойдёшь?
– свёртывая цигарку, спросил участливо Сотни-
ков. – Счастье такое, если правда одни пальцы,
вчистую пойдёшь, после войны посмотришь, ка-
кая она будет, жизнь. Люди поумнеть должны.
Танкист болезненно поморщился.
– А счастье!.. В первом бою и... счастье... кале-
кой быть. Хоть бы гадов подавить пришлось. А то
видишь, как они нас... Ну да и им всыпали! – по-
медлив и жадно затягиваясь свёрнутой Сотнико-
вым цигаркой, сказал танкист. – Эти... с луга... на
выбор... машины жгли. И пушку – видишь? – он
показал за речку, – так кувыркнули, одни шматья
там.
Сотников посмотрел, куда ему указали. Кроме
чёрной, взрытой воронками земли и какого-то
искорёженного металла, там ничего не было вид-
но. Вдаль шла улица с чадящими и кое-где ещё го-
ревшими ярким пламенем домами. И Сотников
вдруг увидел хату, где он оставил Мещерякова.
– Немцев правда нет? – торопливо спросил он
танкиста; он собирался закурить за компанию, но
заторопился и, скомкав кисет, сунул его в карман.
– Мне надо туда. Давеча, во время атаки, у нас
ротный там остался, может жив? Мальчишка
ещё... Я побёг! – перехватив винтовку с плеча в
правую руку, выпрыгнул из окна Сотников и,
пригибаясь, прыжками помчался к реке.
– Осторожнее! – крикнул ему вслед танкист. –
Как бы тебя наши, с луга, не подстрелили. Ну да
я их сейчас предупрежу! – и танкист осторож-
но, боясь зашибить раненую руку, выпрыгнул из
окна вслед за Сотниковым и увалисто ковыляя,
направился к танкам, застрявшим на лугу.
Сотников его предупреждения не расслышал.
Он перешёл речку, осмотрелся у разбитого на до-
роге «Т-34» и направился к крайнему дому. Даль-
ше, через улицу, были Масловы. «Да, вот там,
– отметил про себя Сотников, просматривая ули-
цу. – Из-за того вон дома немец бросил гранату».
Проверив наличие патронов в обойме, Сотни-
ков перебежал улицу. На дворе у Масловых были
лужи чёрной спёкшейся крови. Сотников шагнул
в сенцы. Из открытой двери комнаты до него до-
неслись тихие надрывные всхлипывания; кто-то
причитал по покойнику надрывно, жутко. Вече-
рело, и в комнате было сумрачно. Но Сотников с
порога сразу увидел в святом углу на составлен-
ных скамейках тела двух женщин, одной очень
молоденькой, другой средних лет, и его поразила
их строгая и неестественная красота. Смерть буд-
то не тронула их лиц: они были покойны – ничего
теперь не тревожило их. В полумраке густеющих
сумерек тени расплывались, и всё казалось нере-
альным и умиротворённым.
У изголовья покойниц стояли два ребёнка – де-
вочка и мальчик. Это их надрывные всхлипыва-
ния шли из комнаты, хватая за сердце. Расплыв-
чатыми тенями виднелись ещё какие-то люди.
Сотникову стало страшно. Он попятился назад
– и опять очутился на дороге.
Запёкшаяся чёрная кровь опять бросилась ему
в глаза, поразив своим обилием.
Его вдруг озарила смутная догадка.
– Ты что, солдатик? – вышла следом за ним ка-
кая-то старушка. – Не раненого ищешь? Тут мы
командира одного спрятали... Женечку... жениш-
ка вот той... молоденькой... Зиночки... – старушка
всхлипнула и перекрестилась.
– Царствие ей небесное. Из-за него, бедная,
свету не увидела... Вместе с мамою. Двое сиро-
ток осталось... А Женечка цел. Доктор наш был...
старый, но ничего... фельдшер... лечит. Только от
немцев, говорит, спрячьте, а командир ничего,
жив будет. Осколками его посекло, а кости целы.
Если его ищешь, я укажу...
Сотников почувствовал, как у него подкашива-
ются ноги, становятся ватными.
Оседая и приваливаясь спиной к стене, он вдруг
стал рвать ворот гимнастёрки, железным обру-
чем сдавившей ему горло.
Вечерело. Бой стихал. Измученные, постарев-
шие за день на года, мы вылезали из окопов и с
удивлением оглядывали друг друга: бледные, как
привидения, мы не верили, что остались живы.
Горели кострами хаты; за ручьём, у моста, горе-
ли колхозные амбары и риги; горели постройки
пенькозавода; чадили подбитые танки; у Корню-
хиных, у сгоревшей хаты трещали пачки патро-
нов на горящих немецких машинах. Весь луг и
огороды были изрыты чёрными воронками ра-
зорвавшихся снарядов. Косматые клубы корич-
невого дыма крыли землю; солнце бежало сквозь
них, гневное, рассерженное, багряное; у порога
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 5 (94) 2016 год
соседей лежал убитый рыжий немец, и на отки-
нутой руке его тикали исправные, позолоченные
(а может, и золотые) часы.
Мы, пяток двенадцатилетних одногодков, со-
брались кучкой и, чувствуя, что совершилось в
нашей жизни что-то необычное и радостное, что
мы живы, и немцев нет, и не в силах одолеть жи-
вотной радости живущего, укрываясь за домами,
кинулись к речке, к подбитым нашим танкам. Что
нас влекло туда?
Может быть, там есть раненые танкисты и им
нужна помощь? Может, оружие брошено? подо-
брать неплохо. Может... Трудно сказать, что влек-
ло нас. Самый отчаянный, самый безрассудный
народ – двенадцатилетние огольцы.
У Пачиных, у самой речки, под окнами дома, зи-
яла большая воронка, а вокруг валялись остатки
нашего самолёта, сбитого немцами. Из воронки
торчала кабина. Мы начали в ней копаться; ка-
кой-то острый запах бил в нос; вдруг Колька Ба-
тищев отпрянул прочь, перепугав нас.
– Ты чего? – спросил я, отскочив от кабины са-
молёта следом за ним и испуганно озираясь по
сторонам.
– Ты посмотри! – Колька указал на что-то вну-
три кабины, не решаясь подходить близко.
– Что? – удивился я, не понимая причины Коль-
киного испуга.
– Посмотри!..
Я начал обследовать кабину. Всё было смято,
изуродовано – вдруг среди скрюченного метал-
ла я увидел кисть руки: обыкновенную кисть
взрослого человека, но только отдельно ото все-
го. Правда, клочок коричневатого светлого рука-
ва пуловера ещё был на ней – и больше ничего.
Колька тихо подошёл ко мне. И тут мы увидели
оголённое предплечье: кость была раздроблена,
и из раны сочилась сукровица. Смерть витала в
этой кабине.
Мы тихо отошли.
За речкой стоял с размотанной гусеницей танк.
«Т-34» – определили мы.
Совсем невредимый. Расстрелянные в упор
немцами лежали примолкшими тёмными бугор-
ками танкисты. «Зачем же они выскакивали из
танка! Ах, бедные, бедные», – подумал каждый из
нас, и мы, молча, сторонкой, не подходя близко к
танку, как бы боясь нарушить священный покой
отдавших за нас жизнь бойцов, двинулись к заво-
ду. Там виднелась группа танков. Мы начали их
считать. Подбитых и застрявших на лугу в тряси-
не было тринадцать. «Т-34» и «КВ», и два лёгких
«Т-60».
Из-за основного заводского кирпичного здания
нас окликнули:
– Орлы! Ну-ка марш сюда!
Мы подбежали.
Звал нас какой-то молоденький танкист-лейте-
нант.
Бывший тут же капитан-грузин приказал:
– Кацо! Быстро по домам – за лопатами! Не ле-
жать же ребятам, – он указал на убитых танки-
стов, – на ночь глядя, под открытым небом!
17. ВАНЮШКА ПОЛЬЧЕНКО
Вернувшись из разведки, Свиридов и Поль-
ченко доложили комбату о результатах ночного
поиска и оказались свободными. Акимов накор-
мил их припасённым с вечера, уже остывшим,
но не утратившим аромата, гороховым супом и
чуть привянувшим, но тоже духовитым чёрным
хлебом – и вот теперь, когда рота ушла в бой, Ва-
нюшка и дядя Ваня блаженствовали, разбросав
шинели под кустами, на том месте, где ночевала
рота. Свиридов сразу же уснул. Он лежал, ут-
кнувшись головой в вещмешок, и тоненько, сус-
ликом, посвистывал; губы его слегка трепетали;
по лицу у него бегал быстрый чёрный муравей-
чик, несколько раз подбиравшийся к носу и в
недоумении возвращавшийся всякий раз назад,
на край верхней губы, когда из ноздрей на него
шла тёплая волна выдыхаемого воздуха. Губа
трепетала; муравейчик бежал к носу; дядя Ваня
делал выдох – и муравейчик убирался назад. Это
сперва было развлекло Ванюшку; он хотел уже
осторожно прогнать муравья, чтоб дядя Ваня не
мучился, так как ему и сквозь сон было щекот-
но; но дядя Ваня вдруг всхлипнул и чему-то ра-
достно улыбнулся; безмятежная улыбка светлой
полосой прошла по его лицу – и это резануло Ва-
нюшку по сердцу. Видеть улыбающихся, радую-
щихся людей, даже самых близких и уважаемых,
он не мог. Всякая радость, чьё-то счастье теперь у
него вызывало обратное действие; ему станови-
лось больно; резкая тоска пронзала сердце. Пока
люди были хмуры, пока им было тяжело, пока
они были озабочены и заняты своим делом, Ва-
нюшка не отделялся от них и тоже как-то жил,
будто и он, как и все, был нужен в жизни; но сто-
ило ему увидеть улыбку, услышать смех – и к гор-
лу подкатывал тяжёлый ком. Человек смеялся – а
МАЙКА. МАЙКА... сестрёнка... милая... милая...
крохотная... лежала во рву... в крови... и глазки её
2016 год № 5 (94) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
остановились на ужасе... а... мамочка... она их за-
слоняет... она их заслоняет... в последний момент
прижимает к себе... вот брызжет огонь...
И Ванюшка давился слезами.
Как можно было после этого кому-то смеяться!?
И как же они не смогли уберечься!?
Ведь нужно было только убежать. Убежать из
города. А мамка тогда одела их потеплее, во всё
самое лучшее. Майка была пухленькая, оживлён-
ная, она всему радовалась и ничего, совсем ещё
ничего не понимала. И мамка, и Ванюшка в пер-
вый день тоже ничего не понимали. Кругом были
люди; и немцы походили на людей; и красивые
среди них были; только какие-то все надменные,
строгие, не улыбающиеся, а так – тоже люди.
Вот когда их продержали в сквере всю ночь под
открытым небом; когда Майка начинала плакать,
так как у неё стыли ножки, и она вся дрожала, а
мамка прижимала её к себе и грела её своим те-
лом, а Ванюшка тоже жался к мамке – тогда что-
то Ванюшка и мамка начали понимать. Что-то не-
доброе было в том, что людей держали холодной
сентябрьской ночью под открытым небом и не
пускали домой. За оградой вышагивали часовые
с автоматами, с овчарками на поводу; за ночь не-
сколько раз трещали автоматные очереди, рвали
кого-то остервенелые, спущенные с цепи соба-
ки, и кто-то дико кричал, отбиваясь от них – вот
тогда мамке и Ванюшке стало ясно, что они зря
пошли сюда. Но ведь сюда шли не одни они, шли
многие – а как же многие могли ошибиться?
Прошла ночь.
Днём они немного приободрились, даже поку-
шали, что взяли с собой; по скверу ходили люди,
таинственно перешёптываясь; были пущены ка-
кие-то неясные слухи, что их скоро отправят – с
утра же формировались партии и куда-то уходи-
ли.
День прошёл в бестолковой сутолоке.
Запомнился он Ванюшке только тем, что ему
мучительно хотелось сходить по нужде, а кру-
гом были люди, скрыться было некуда, и когда
он присел за какой-то куст, а его все видели – ему
было очень стыдно.
Вторая ночь была ещё ужаснее.
Бил озноб; Майка во сне вздрагивала и жадно
хваталась за мамку, будто боясь, что её оставят
одну. Мамка молчала – окаменела; за оградой не-
сколько раз начиналась дикая оргия озверевших
овчарок; спасения, понял Ванюшка, не было.
В полдень их увели, раздели...
Майка шептала: «Мамка, боюсь... мамка, бо-
юсь...». Чёрные глаза её, в пушистых ресницах,
как бабочки, трепетали испугом... пухленькие ру-
чонки судорожно хватались за мамку... она иска-
ла защиты.
А рядом были взрослые дяди.
Один из них подошёл к пулемёту... прожевал...
икнул... молодой мордатый немец... во френче,
в сапогах с короткими голенищами – как все. С
фигурой человека, с головой, с руками, с ногами.
Как все.
Брызнул огонь.
Теперь, когда Ванюшка видел людей во френ-
чах, в сапогах с короткими голенищами – когда
он видел немцев, они все сливались у него в одно
лицо: мордатая, жующая фигура, – и он должен
был что-то делать. Бездействие, одиночество
было для него состоянием, когда он не мог жить.
Перед глазами вставала Майка... всегда почему-то
сперва Майка... может потому, что она была со-
всем беззащитная... крохотная, пухленькая... ба-
бочки-ресницы... Потом уже мамка... такие они
красивые!.. живые!..
Их теперь не было.
Были люди во френчах, в сапогах с короткими
голенищами, все – на одно лицо. Нелюди.
Ванюшка теперь их совсем не боялся.
Уткнувшись лицом в землю, Ванюшка почув-
ствовал, как к горлу привалил тяжёлый ком, как
к сердцу прихлынула горячая волна, разрывая
грудь. Явились Майка и мамка.
Ванюшка встал, зарядил карабин и пошёл туда,
где громыхали взрывы.
Познакомились мы с Ванюшкой немного позже,
после того, как бои у нас успокоились. Недели че-
рез две, за которые мы ещё два раза побывали у
немцев: вечером они занимали село, а утром сле-
дующего дня или через день с треском вышвыри-
вали их наши – за селом пролегала линия фронта,
обосновавшись здесь на целых шесть месяцев.
Мы оказались в относительном тылу. Хотя и бом-
били, и обстреливали нас из орудий безбожно,
жизнь вошла в какое-то определённое русло: мы
теперь были мы, а не пустое место. Всё человече-
ское стало наше: мы обрели право быть людьми.
В нашем саду однажды расположились бойцы,
среди которых оказался подросток, наш одного-
док. Мы с ним быстро подружились (и как было
не подружиться, когда он разрешал нам стрелять
из своего карабина по немецким самолётам, иду-
щим на бомбежку!?).
Это был Ванюшка Польченко.
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 5 (94) 2016 год
18. ДЯДЯ ВАНЯ
Спал Свиридов долго. Ему снилось что-то боль-
шое и приятное; неясное, но как это бывает во
сне, очень понятное и хорошее, хорошее для всех
и потому особенно приятное; часть этого при-
ятного касается и его лично, будто всему народу
стало хорошо, война, что ли, кончилась или кто-
то твёрдо сказал и даже не сказал, а показал, что
война кончилась, и немцев на нашей земле нет – и
всем хорошо. По его лицу бегали светлые полосы
необыкновенного свершившегося счастья, так ре-
занувшие Ванюшку – и когда Свиридов проснул-
ся, то он просветлённый, лежал и боялся спугнуть
своё радостное настроение и, наслаждаясь теплом
устоявшейся застойной летней истомы, царившей
под кустами, где он лежал – не шевелился.
В такие минуты человек улетает из реально-
сти. Ему всё ясно, всё доступно, тайны доступ-
ны; жизнь не за замками – и если что-то раньше
мучало неразрешимостью и сложностью – теперь
открыто.
Убежав из плена, он долго мучался над загад-
кой: зачем немцам нужно издеваться над плен-
ными? Собрать тысячи за колючую проволоку и
морить голодом и холодом? А вокруг неубранные
поля и еды – хоть обжирайся?
Неразумность такого поведения немцев была
очевидна. Ведь если б они хотели, чтоб им сдава-
лись в плен, то есть, чтоб развалилась армия про-
тивника, то они бы должны действовать добром.
Зачем загонять за колючую проволоку, держать
охрану? Да закрепи всех по селам, скажи – уби-
райте поле и кормитесь, и многие клюнули бы
на эту удочку: разве хуже в тёплой хате, чем во
вшивом окопе? А потом, когда... потом и кнутом
можно хлестать, дуракам поздно было бы назад
пятиться.
А это – издеваются над людьми, вызывают
злобу и думают, что им от этого польза (всякое
дело делается для какой-то пользы, для чьей-то
выгоды, знал Свиридов). Это же абсурд: вызвать
у своего противника жгучую ненависть. Где тут
польза: русские стали ненавидеть всех немцев (и
не только русские)?
Свиридов усмехнулся: а что, если б его самого
в плену посадили на тёплую печку и набили бы
брюхо (он бы ведь сам его набил, только не за-
гоняйте за колючую проволоку, не запрещайте
ему) – убежал бы он из плена? Ну, по-честному?
Ему стало страшно... Ох, может, потом и одумал-
ся, понял бы, что враг – всё равно враг, чем он ни
действует, кнутом или пряником, но чтоб сразу,
после всех страхов и ужасов боя, после кроваво-
го человечьего месива из твоих товарищей, после
смотревшей тебе в лицо смерти – сразу бы... нет,
он бы сперва погрелся на печке. Это ведь гово-
рить легко: жизнь за Родину, а пока не припечёт,
жить хочется.
Такие мысли, конечно, не выскажешь вслух,
но внутри-то они у всех. И хоть и стыдные это
мысли, а когда у тебя выбор – смерть или тёплая
печка, полезешь на печку. Под бок какой-нибудь
вдовушки.
Свиридов улыбнулся: вот что его радовало во
сне!
Теперь и мыслей таких нет, их перечеркнула
сама жизнь; немец перечеркнул. Ах, сволочь, ах,
молодец! Теперь я тебе сдамся в плен!
Вон оно, для чего они нас мучают!
Их верховная сволочь боится, что и у немца, у
рядового, такие «стыдные» мысли появятся (и
солдаты начнут в плен сдаваться), вот они и вя-
жут всех одной верёвочкой, вызывают злобу, чтоб
солдаты боялись нас, пощады не ждали – разве
можно простить Конотоп или Ванюшкин Бабий
Яр?! Гитлер, сволочь, всех одной верёвочкой вя-
жет! А что же ты – ты, стреляющий? В детишек? в
женщин? в стариков? Пусть Гитлер – сволочь, но
ты... ты – не человек, что ли? Как же это можно
детей ко рву ставить?! Как же жить после этого
можно?!
Нет тебе прощенья!
Кровавыми слезами завопишь – не простим!
И не злу торжествовать – добро торжествует!
Тёплая волна радости, захлестнувшая после сна
всё существо Свиридова, долго не покидала его.
Он лежал – и будто ни о чём не думал, и думал
о таком большом и значительном, что касалось
всех, всех, без исключения, и даже самих немцев;
оно было неотчётливо, необъяснимо словами,
но прочно и уверенно. Не было ясных деталей –
как и немцам будет хорошо; нам будет хорошо; а
раз нам будет хорошо, то и немцам хорошо; это
неправда, что если кому-то хорошо, то друго-
му должно быть плохо, это глупцы так думают;
хорошо по-настоящему, до конца хорошо тогда,
когда всем хорошо. Всем. А если кому-то хорошо,
а где-то люди мрут с голоду, стреляют, убивают
друг друга – разве это хорошо? Нет, мы переду-
шим всех сволочей, всех нелюдей, они не имеют
право жить, а труженик никогда труженику зла
не сделает. И ещё жить-то будем! И немцы людь-
ми будут.
2016 год № 5 (94) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
Вот оно что снилось.
Люди людьми стали. Зверьё к стенке поставили.
Ни Конотоп, ни Бабий Яр не простили. Как это
можно – загнать за колючую проволоку и есть не
давать? За колючей проволокой люди – а ты си-
дишь на вышке, держишь пулемёт и никого не
выпускаешь. Ты же видишь... всё ты видишь... и
выполняешь волю изверга... изувера... и считаешь
его великим. Да ты посмотри на один его облик...
на эту крысу, на ублюдка... тебе стыдно станет!
Свиридова передёрнуло.
Он вдруг увидел, что он сам на месте немца –
там, в Конотопе. Что бы он сделал?
Нет! Нет! Нет!
Он бы сейчас же пристрелил этого второго –
Свиридова. И разодрал бы колючую проволоку.
Какое счастье, что он настоящий Свиридов, и
судьба не уготовила ему долю немца.
Но неужели простой немец не такой же, как и
он, простой русский...
Бог ты мой!..
Дядя Ваня встрепенулся.
Он вдруг увидел, что он под кустом один – ни-
кого кругом. «Где же Ванюшка? – удивился он,
озираясь. – Что же случилось? Уж не случилось
ли чего? – пронзило дядю Ваню ознобом, – поче-
му он один? Может, наши ушли и в спешке забы-
ли про него, потом ещё пришьют дезертира?!»
И ознобом защемило сердце.
«Да нет, нет, ничего плохого не могло случить-
ся, – тут же пришло успокоение. – Так было хоро-
шо, так ясно было. Нет, Ванюшка бы в беде его не
бросил. Всё хорошо... Конечно, хорошо, – увидел
он наконец группу командиров и бойцов, копо-
шившихся в соседнем саду, через огород. – Но где
же Ванюшка? Вот чертёнок, удрал и не сказал!»
Дядя Ваня скатал шинель, бочком посмотрел на
солнце – за полдень, определил он – вскинул ре-
мень винтовки на плечо и зашагал в поле, туда, в
сторону Озёрок, где, он знал, сейчас вела бой его
рота.
А какие, правда, тогда были немцы? Надмен-
ные, высокомерные, за людей они нас тогда не
считали.
19. СЕРЖАНТ АКИМОВ
Пробежав по ручью до колхозных построек,
откуда бил немецкий пулемёт, Акимов, переве-
дя и задерживая дыхание, чтоб не выдать себя,
осторожно выполз по отвалу и сориентировался.
Немец-пулемётчик был не один; вместе со вто-
рым номером он лежал за углом конюшни и бил
через лужок по улице, которую только что заня-
ли наши. Бил он короткими очередями; видно
было, как лента торопливо вздрагивала, тряслась
тренога, и резкий веер огненных брызг шёл от
пулемёта над лугом. «Машиненгевеер, прокля-
тый!» – выругался шёпотом Акимов, соображая,
как лучше поступить. Винтовка тут не годилась.
Акимов нащупал в кармане лимонку и бережно
потянул её наружу. В ладонях ощущалась шеро-
ховатая твёрдость кожуха. «РГД бы» – мелькнуло
в голове Акимова. – От этой самому достанется.
И пулемёт искорёжит. Он зубами рванул чеку,
привскочил и, бросив гранату и услышав щелчок,
чуть катнулся по отвалу, тут же готовясь делать
рывок. Ухнул взрыв. Акимов рванулся вверх, к
углу конюшни; немцы корчились; один, сжимая
бок, дико визжал, пытаясь привстать на колени;
Акимов в упор выстрелил в него. Второй немец
уже трясся в судорогах; рядом валялся покорё-
женный «машиненгевеер». Акимов перехватил
его, поставил на треногу, передёрнул затвор. Но
ленту заело, пулемет не действовал. Чертыхаясь,
Акимов вновь схватил винтовку и, расстреляв
оставшиеся в обойме четыре патрона в набегав-
ших немцев, кинулся за стеной конюшни к ручью.
Выскочил он теперь с другой стороны – ближе
к речке, и это спасло его. По протоке он пробе-
жал к речке – там по берегу громыхали и горе-
ли наши танки, и немцы отстали. Прижавшись
к обрыву берега и учащённо дыша и не замечая
ничего вокруг, лишь интуитивно соображая, что
и как лучше сделать, Акимов перебежал к тому
месту, откуда они только что выскакивали, отби-
вая улицу. Он несколько раз срывался с обрыва в
воду, весь вымок, но глубины большой не было, и
Акимов свободно выбирался на берег. Все это де-
лалось им как-то само собою, вне сознания. Там,
откуда они выскакивали с Мещеряковым и Сот-
никовым, он остановился; почти на голову ему
свалился какой-то запыхавшийся молодой боец,
с размотанной обмоткой. Обмотка змеёй вилась
следом за ним, мешая бежать; боец скатился к
воде и, чертыхаясь, начал торопливо скатывать,
срывать обмотку.
– Ух... дают! – сорвав обмотку и отбросив её в
сторону, присел у кромки воды боец. Это был
желторотый юнец; его веснушчатое лицо было
грязно, в потёках пота, но искрилось испуганной
виноватой и потому добродушной улыбкой.
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 5 (94) 2016 год
– Чуть было за обмотку не поймали! – пошутил
он.
– Ты обмотку не бросай, ноги пока все целы! –
буркнул Акимов, которому совсем не хотелось
шутить. – Патроны есть? – спросил он.
– Должны быть!..
Ну так быстрей сюда! А то и без обмотки сца-
пают!
Он расстегнул патронташ и достал обойму.
Щёлкнув затвором, начал досылать патроны.
Боец тоже передёрнул затвором и, карабкаясь по
обрыву, полез наверх.
– Куда ты! – хотел предупредить его Акимов; но
боец уже высматривал из-за обрыва, прилаживая
винтовку. «Дзык! Дзык!» – резанула автоматная
очередь. Тяжело охнув, боец крутанулся книзу и,
хрипя и кровавя воду, плашмя упал в поток.
– Ах, чёрт! – кинулся к парнишке Акимов, отта-
скивая его от воды. – Ух, сволочи! – увидев, как из
головы бьёт чёрная густая, перемешанная с чем-
то серым кровь, бросил Акимов бойца. Выхватив
лимонку, он зло дёрнул чеку и пустил гранату
вверх, стараясь вложить в бросок всё, на что был
способен.
Не дожидаясь взрыва, опять отвалом, он побе-
жал вдоль речки, к видневшимся недалеко домам
соседнего села Каменки, где он знал, были наши.
Вдруг он подумал: а что если паренёк жив, а
он его бросил – и наверное головой в воду, и он
захлебнётся – и Акимова передёрнуло от страха.
Он, сползая по глине откоса в воду, резко остано-
вился, выхватил их кармана последнюю лимонку
и, на ходу срывая чеку, побежал, хлюпая, прямо
по воде назад.
Паренёк лежал на берегу. Теперь Акимов вспом-
нил, что он его вытащил из воды; лежал он, без-
вольно обмякнув, уткнувшись лицом в землю;
под головой было мокро, красно; Акимов устало
вздохнул, снял пилотку, вытер ею лицо и, повер-
нувшись, тихо пошлёпал по воде, держась ближе
к круче берега по течению речушки.
К Каменке, где он знал, были свои.
Наши огороды были последней точкой, куда
докатилась мутная волна фашистского наше-
ствия.
В войне назревал кризис. Кризис всегда тяжёл.
Тут было так: или – или. Мы сейчас говорим: мы
верили в то, что мы победим. Да, мы верили. Мы
страстно желали этого. Без ПОБЕДЫ нам не было
жизни. Но шло лето страшного 42-го.
Немцы тоже были уверены, что они победят. Я
видел, как они воевали. Они ни во что не ставили
нас. Они были очень сильны – а мы только об-
ретали силу. Поэтому наша вера в ПОБЕДУ в то
время была скорее страстным желанием, для ко-
торого мы ничего не жалели.
Озёрки мои попали на острие. Шесть месяцев
громыхал здесь фронт. Несколько раз занимали
нас немцы, но всегда их с треском вышвыривали
вон. Поля были усеяны трупами – но фашисты
здесь не продвинулись на восток ни на шаг.
Правда, это было потом. А сейчас, к полуд-
ню, немцы, отбив нашу атаку и бросив на наши
танки авиацию, торопливо угоняли уцелевшую
технику из села – к югу, в сторону Землянска, и
бой затихал. День 7-го июля, отполыхав, уходил
в небытие, оставляя о себе жгучую, незабывае-
мую память – навсегда, на жизнь – во всём своём
величии и со всеми своими мелочами и так, что
каждая мелочь встанет потом чёткой подробно-
стью, сколько ты ни живи.
К вечеру у нас ни немцев, ни наших – не было
никого.
11. ЖЕНЯ МЕЩЕРЯКОВ
И ЗИНА МАСЛОВА
Спрыгнув с танка и путаясь во ржи, Мещеряков
выхватил пистолет и, спотыкаясь и что-то крича
(он кричал «ура!», но голос срывался и получался
не этот мужественный выкрик, а что-то сиплое
и неразборчивое, как «ар-ар»), побежал вперёд.
Бежать во ржи было трудно; рожь стояла стеной,
одни головы солдат метались над нею, и вскоре,
задохнувшись, Женька перешёл на шаг. Он соо-
бразил, что бежать надо не ломая стену ржи, а по
промятым следам гусениц – их было много, и они
шли в нужном направлении – и он так и сделал.
Теперь опять можно было бежать. Он оглянул-
ся. Головы бойцов метались кругом; совсем рядом
пыхтели Акимов и Сотников; танки громыха-
ли на территории пенькозавода, с ходу захватив
его; в раскинувшихся внизу Озёрках суетились
какие-то тёмные человеческие фигурки; мчались
по улицам машины; там гремело, ухало, рвалось.
Ничего страшного пока не было.
– Вперёд! За мной! – размахивая пистолетом,
крикнул Женька.
Подбежали к какой-то канаве. Рожь кончи-
лась, и открылось чистое пространство метров
в сто-двести. Впереди блестела речка, и темнели
шапки кустов. За ними, на другом берегу, были
дома.
Вдруг Женька почувствовал, что что-то изме-
нилось.
Бежавший впереди боец охнул и упал. Пере-
летев через него и не успев отвернуть в сторону,
Женька тоже упал, он ещё подумал: «Зашиб бой-
ца!» – и хотел встать, но упавший рядом Сотни-
ков, с налитыми кровью глазами, перекосив рот,
закричал:
– Ротный, лежи!.. Ползком, за мной!.. ползком!..
в канаву!=
Извиваясь ужом, Сотников скрылся в кана-
ве. Женька пополз за ним. В канаве их уже ждал
Акимов.
Отдышавшись, они осмотрелись.
Подвзвыкивали пули. Впереди по-прежнему всё
ухало и громыхало. Тяжёлые «КВ», прячась за по-
стройками завода, резко, со звоном, били из пу-
шек по селу. «Тридцать четвёрки» частью завязли
на лугу, частью горели, а частью уходили вдоль
реки, к югу. В Озёрках горели машины и хаты.
– Ну вот, теперь можно! – выглядывая из кана-
вы и настороженно посматривая по сторонам,
будто боясь кого-то спугнуть, прошептал Аки-
мов. – Накрыли гада.=
Что «можно» и какого «гада» Мещеряков не по-
нял.
– Лейтенант! – крикнул Акимов, подымаясь. – К
речке... за мной... перебежками... бегом...=
Он выскочил из канавы и, прыгая и держа вин-
товку наперевес, молча побежал вниз, к речке.
Женька, а за ним и Сотников, и другие бойцы,
прятавшиеся в канаве, тоже вприпрыжку, сажен-
ками, и молча, как бы и впрямь боясь спугнуть
криком что-то страшное и неведомое, что затаи-
лось там, впереди, за речкой, и что вот-вот сей-
час встретит их огненным шквалом, кинулись за
Акимовым.
«Нельзя отставать, нельзя отставать!» – коло-
тилось сердце. И справа, и слева бежали бойцы
(и сзади, чувствовал Женька). Бежать было очень
легко.
Акимов крикнул: «Перебежками!», но сам бе-
жал, не падая, и Женька тоже не стал падать. Они
благополучно миновали открытое пространство,
скатились в речку и, прошлёпав по воде – воды
было воробью по колено – затаились у правого,
обрывистого берега. То же самое проделало ещё
несколько бойцов.
– Теперь посмотрим! – сказал Акимов, улыб-
нувшись потрескавшимися губами и облизывая
их, присевшему рядом с ним Мещерякову.
– Не спеши, дай опомниться! – сказал Сотни-
ков.
– Опоминайся! – Акимов снял пилотку, вытер
ею мокрый лоб и, поддев на штык, высунул над
обрывом.
– Цела! – улыбнулся он. – Ну теперь не бегать!..
Осторожно!.. Ты, Сотников, прикрывай, а мы мо-
тнём к первым домам. Потом и ты всех гони туда.
Там решим, что дальше.=
Акимов вылез из-под обрыва и – винтовка на-
перевес – через огород зашагал к стоявшему
рядом дому. Кто-то уже бежал впереди. Женька
тоже вскочил. Он хотел крикнуть: «Вперёд!» – но
тут опять зацвенькали пули. Их тупые удары чув-
ствовались вокруг; рикошетя, они с надрывом,
уносились вдаль. Стало страшно.
Военная проза
2016 год № 5 (94) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
Из-под обрыва сыпанул горохом нестройный
залп винтовок.
– Ура! – закричал Женька. Впереди бежали ка-
кие-то фигуры; непонятно было, наши это или
немцы, и, боясь застрелить своего, Женька начал
стрелять чуть выше, для острастки, чтобы только
не стреляли в него.
Шедший впереди Акимов остановился, присел
на колено, прицелился. Плечо у него дернулось.
Бежавшая впереди фигура споткнулась и свали-
лась. «Немцы!» – понял Женька и начал стрелять
по убегавшим. Он стрелял, а немцы убегали и не
падали. Быстро кончились патроны. «Надо пере-
зарядить!» – подумал он.
На бегу набивать барабан было невозможно:
патроны не входили в барабан, падали и в тра-
ве их нельзя было найти. «А, чёртова пукалка!»
– со злостью подумал Женька про «наган». Мель-
кнула мысль: «В бою и без оружия». Он побежал
к дому, присел под стеной и начал лихорадочно
щёлкать барабаном.
К нему подскочил Акимов.
– Хватай, лейтенант! – бросил он Женьке авто-
мат, подобранный у убитого немца. – Вещь!
– Обращаться умеешь? – тут же спросил он. –
Показать? – и опять, как под обрывом, улыбнулся
обветренными, запёкшимися губами, облизывая
их скользким, слюнявым языком. Женька нако-
нец справился с револьвером.
– Умею, – устало ответил он.
– Ну и порядок!.. Теперь и вы с оружием.=
Подбегали и останавливались у стены отстав-
шие бойцы. Женьке стало неловко.
– Вперёд! – приказал он.
Прячась за домами, они дошли до ручья. Нем-
цы, всё бросив, бежали. Но за ручьем, от колхоз-
ных построек, опять зачастили выстрелы, ударил
пулемёт.
– Сейчас я ему устрою! – сказал Акимов. –
Вы только отвлеките его, товарищ лейтенант!
– он спрыгнул в ручей, заросший лозняком, и
захлюпав по воде, побежал к колхозной конюш-
не, откуда бил пулемёт.
– А вон там моя невеста живёт! – указывая на
видневшуюся за ручьем улицу кирпичных домов,
сказал Женька Сотникову, приготовившемуся
стрелять по конюшне. – Вон, третий дом... три
окна, видишь? – уточнил он. – Зина Маслова.
– Так ты что, здешний? – удивился Сотников и
выстрелил.
– Нет, я из соседнего села... туда, дальше! –
Женька махнул на юг, где были немцы. – Десять
километров отсюда... Мы вместе учились.
– Так там тоже немцы? Твои – у немцев? – дога-
дался Сотников. – У, гад, тарахтит! – матюкнулся
тут же он, имея в виду задержавший их пулемёт,
и начал раз за разом бить в сторону конюшни, как
о том просил Акимов.
Расстреляв обойму и перезарядив винтовку, он
сказал: – Бесполезно. Ноль внимания на нас.
– Да ты не того, ротный, к вечеру, глядишь, мы
не только невесту отобьем, а и папу с мамой вы-
ручим. Не одни же мы бухаем! – заметив расстро-
енное лицо Женьки, сказал Сотников, прилажи-
ваясь опять стрелять.
Он думал подбодрить Женьку, но у того всё
больше нарастало чувство неловкости, своей
ненужности в бою, которое он ощутил, когда
Акимов бросил ему немецкий автомат; какой он
желторотик, какой он ротный! где она, его рота?!
– дошло до его сознания. – Они зря теряют вре-
мя, они зря здесь остановились! – вдруг прожгло
Женьку неудержимой ясностью.
По сердцу прошёл озноб.
– А! – закричал вдруг Женька, смелея. – За мной!
Вперёд! – и, спрыгнув в ручей, перескочил через
него и побежал прямо, через огороды, к улице, к
дому Зины. Он не оглядывался, бежал и знал, что
бойцы бегут за ним.
Действительно, Сотников и остатки второй
роты бежали за своим ротным.
Свистели пули, кто-то, охая, падал; вот они
проскочили улицу; впереди опять замелькали
тёмные, непонятные фигуры удирающих врагов;
Женька нажал на спусковой крючок и плавно по-
вёл задёргавшимся автоматом вдоль домов. Фи-
гуры начали падать.
– Ага! гады! – крикнул, торжествуя, Женька.
В глазах у него сверкнули молнии; его давануло
чем-то тяжёлым; он почувствовал, как он разле-
тается на куски.
– Что с ним? – подбежал к Сотникову боец, при-
стреливший немца, бросившего в Женьку грана-
ту. – Жив?..
– Жив... Ноги и бок... – заскрипел зубами Сот-
ников. – Как я его упустил?..
Он сокрушенно помотал головой.
– Санитары! – закричал он.
– Какие санитары? – крикнул боец. – Вот пакет...
Немцы! – тут же закричал он и, увидев Женькин
немецкий автомат, бросил винтовку и начал в
упор бить короткими очередями по набегавшим
фашистам. – Уноси! – закричал он Сотникову.
Тот, подхватив Женьку и не замечая его тяже-
сти, юркнул за угол дома.
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 5 (94) 2016 год
– Надо уходить! – положив немцев, подскочил к
Сотникову боец. – Помочь?..
– Что – помочь?! Кровью изойдёт! – наклонил-
ся над бесчувственным Женькой Сотников. – Ты
стреляй, я перевяжу...
Боец, из-за угла, резанул короткими очередями
вдоль улицы.
– Скоро? – он опять подскочил к Сотникову. С
бойца градом катился пот; он отдувался и возду-
хом, выдыхая, сбивал набегавшие струйки с губ.
– У него в том вон доме невеста! Он – здешний,
сам говорил, – сказал Сотников.
– Что ж ты молчал?! – матюкнулся боец. – С ним
нам не уйти... не проскочишь... Быстро!.. Я при-
крываю!..
Сотников подхватил Женьку и дворами, поч-
ти в упор сталкиваясь с наседавшими немцами,
заскочил к Масловым. В доме никого не было.
«В погребе!» – мелькнула судорожная мысль. Не
бросая Женьку, он выскочил во двор.
Подкашивались ноги. Чтоб заглянуть в погреб,
надо было открыть творило; Сотников бережно
положил Женьку к стене, освобождая руки. В
погребе никого не было. «В саду, в окопе!» – до-
гадался он; он уже знал, что жители в погребах
не прятались, боялись сгореть вместе с домом, и
отрывали щели по садам. В саду он сразу увидел
щель. Отбросив крышку, Сотников, сбиваясь,
сглатывая слова, торопливо зашептал:
– Скорее, кто тут? Вы – Масловы?
Из полутьмы показалось измазанное, какое-то
перекошенное, испуганное лицо русской бабы.
– Не бойтесь, не бойтесь! – шептал Сотников.
– У вас во дворе... командир... раненый... Меще-
ряков... Женя... Вы – Масловы?.. быстрее!.. бы-
стрее!!.
Баба только испуганно помотала головой...
– Женечка! – вдруг крикнул кто-то в глубине
окопа. – Женечка! – это был звонкий девичий го-
лос; как стон раненого лебедя прозвенел он, пе-
рекрывая участившуюся вокруг стрельбу. Немцы
бежали сбоку, впереди; Сотников прыгнул в за-
росли вишни и, не стреляя, грядками картошки
пополз к ручью.
За ручьём он наткнулся на Гогладзе, пытавше-
гося остановить смятый немцами и отходивший
батальон, и присоединился к нему.
По-видимому, в это время я выглянул из око-
па – наверху будто полегчало и выглянуть можно
было. Кругом всё трещало, стреляло, ухало; но
главная тяжесть боя – не знаю, как я ощущал это,
но я ощущал это – уходила в сторону, к югу.
В окопе стояла страшная духота. Нас было в
нём что-то человек двадцать: мы шестеро, тётка
Донька, которую немцы выгнали из окопа, заняв
его, с целым выводком ребятишек мал мала мень-
ше, и те соседи, которые посчитали, что у деда
Феди окоп надёжнее, а уж если умирать придётся,
так на миру и смерть красна.
Небо крыли космы коричневого дыма; солнце
пряталось за ними и выглядело рассерженным
и потусторонним. Будто бесконечное затмение
опустилось на землю. Зелёные, нереальные, пе-
ребегали от куста к кусту бойцы, падали, стре-
ляли; вот только что были здесь немцы; только
что насмерть перепуганный фриц тянул из око-
па Колю, моего девятилетнего братишку, чтоб
мы уматывали из окопа: им, фрицам спасаться
нужно; а бабушка ухватила внука за ноги и не
давала выбросить Колю из окопа; рванул снаряд,
и фриц, с распоротым животом, дико взвыв, по-
бежал вдоль огорода; и вот они – наши. Сердце
радостно заколотилось. «Наши», – заплакал я, не
поверив самому себе. Бойцы, кучкой, бежали к
горну, волоча подпрыгивающий «максим». «Пух!
пух!» – почему-то беззвучно встали по огородам
чёрные взрывы; что-то надрывно скрежетало, и
небо резали огненные стрелы.
Осколок, дзинькнув, дымясь, прожёг у меня над
головой доску творила.
Я опять юркнул в окоп, в последний миг отме-
тив, как с юга, волнами, шли «юнкерсы».
12. ЗИНА МАСЛОВА
И ЖЕНЯ МЕЩЕРЯКОВ
Зина выскочила из окопа и, пригнувшись, по-
бежала к дому. В дом она заскочила с улицы – ни-
какого Женьки не было. Тогда, чувствуя сердцем,
что боец не врал, не мог врать, она выскочила
во двор: Женька, без сознания, окровавленный,
лежал под стеной. Рядом валялись надорванные
индивидуальные пакеты; ноги были перетянуты
окровавленными бинтами.
– Женечка! – ахнула Зина. – Милый!..
Она торопливо начала ощупывать его; кровь,
густея, сочилась из-под бинтов; сочилась она и из
разодранного правого бока.
– Женечка! – повторила Зина, торопливо раз-
рывая кем-то кстати брошенные пакеты (а это
специально бросил Сотников: свой и тот, что ему
сунул незнакомый боец). Зина умела делать пе-
ревязки, их этому учили в педучилище, но у неё
2016 год № 5 (94) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
тряслись руки, и она боялась, что не успеет сде-
лать всё вовремя, и Женя изойдёт кровью. Она
страшно спешила, но как всегда в таких случаях,
у неё ничего не получалось.
– Мама, жгут! – крикнула она матери, прибе-
жавшей за ней следом и боявшейся оставить дочь
одну.
– Какой жгут? – не поняла Маслиха. – Володь-
ка, Катька, – крикнула она прискочившим следом
меньшим. – На поставце – йод, скорее!.. – а сама
уже срывала с себя кофту, чтобы, разорвав её, пе-
рехватить жгутом кровоточащие ноги Женьки Ме-
щерякова – это был он, угадала она, она его знала.
И в это время во двор заскочил немец.
– Рус зольдат? – удивился он, ошалело остано-
вившись у сгрудившейся кучки Маслят. – Рус зо-
льдат? – повторил он и поднял автомат.
Зина увидела, что он сейчас выстрелит.
– Ты что?!. ты что?!. Брат!.. брат!.. – закричала
она, забыв, что знала немецкий и могла бы объяс-
нить по-немецки, сказать бы – это её, её брат; но
она увидела, что немец сейчас выстрелит, и кошкой
кинулась к нему. Тот дёрнулся, автомат тыркнул –
и Зина, сразу обмякнув, упала ему под ноги.
– А-а! – неистово завопила Маслиха, увидев,
как, обмякнув, кувыркнулась дочь, и материн-
ским чутьём поняв всё... всё... растрёпанная, в
разорванной кофте... теряя разум... вцепилась в
фашиста. – А – а!..
Немец грубо оттолкнул её – ногой, ударом в жи-
вот – и ещё раз выстрелил очередью.
– Мамка!.. мамка! – кинулись на немца Володь-
ка и Катька. Он их разметал ударом сапога.
Он, наверное, выругался, подымая вновь авто-
мат; «ферфлюхт!» – зашипел он; но его кто-то тя-
жело ударил сзади, сбил с ног, вырвал автомат и
за шиворот поволок со двора.
Маслята потом говорили, что это был тоже не-
мец, второй, добрый; ну что ж, может, так оно и
было, но только Катьке с Володькой в то время ни-
кто не поверил, и все считали, что спас их не насто-
ящий немец, а переодетый наш, советский боец.
Да, это было в то самое время, когда я выглянул
из окопа и когда чувствовалось, что тяжесть боя
уходит откатывается в сторону Перекоповки, к югу.
Я ещё не знал, что там атака наших танков ока-
залась удачнее; они прорвались и выходили нем-
цам, занимавшим наше село, в тыл. И хоть немцы
навалились на нас авиацией и контратаковали,
они уже сами торопливо гнали свои машины к
югу, к Солнцево – и тяжесть боя смещалась туда.
13. Г И Т Л Е Р
Проснулся сегодня Гитлер очень рано – в девять
часов. Он вёл странный, необычный для нормаль-
но человека образ жизни: всю ночь напролёт он
болтал в кругу своих секретарш и адъютантов о
разной возвышенной мистической чепухе, ло-
жился спать где-то на рассвете и вставал в пол-
день. Он втайне гордился этой своей многолетней
привычкой вести ненормальный, нечеловеческий
образ жизни – сила воли проявляется в этом, счи-
тал он – и никогда не изменял этой привычке. Но
это было в Берлине; сегодня же он находился да-
леко, чуть ли не в глубине России, в непривычной
обстановке, да и слушателей обычных, кому он
хоть немного доверял, с ним не было, и Гитлер не
мог не лечь рано и не проснуться рано.
День был светлый и радостный, дивный день
щедрого русского (а вернее – украинского) лета;
солнце горячо било в зашторенные окна; стояла
благостная тишина; дела на фронте последнее
время опять пошли хорошо; нельзя сказать, что-
бы хорошо так, как думалось год назад; но Вайс
стоял у Воронежа, Паулюса можно было нацели-
вать на Волгу – и проснулся Гитлер сегодня с ощу-
щением какой-то былой, праздничной радости,
уверенности в себе, утраченной им после про-
шедшей зимы, после несуразиц русского фронта,
когда всё трещало по швам и нельзя было преду-
гадать, что же будет дальше. Такая уверенность у
Гитлера была в сороковом, когда он громил Фран-
цию, да год назад, в июле сорок первого.
Нужно только отбросить все сомнения, думал
Гитлер. Май, Харьков дали силы, а «Синяя» укре-
пила дух. Вера и твёрдость – главное, что при-
носит успех идее. Нельзя сомневаться; величие
не терпит сомнения; нужно всегда держаться до
конца. Бить и бить в одну точку. Через все испы-
тания, отбросив сомнения – к одной цели. Вот
яркий пример тому – его жизнь. Если б он хоть
раз усомнился, заколебался (как и все люди его
склада, склонные к непредвиденным, сиюминут-
ным поступкам, трусливые и коварные, он не мог
не сомневаться, не колебаться), если б он не шёл
наперекор всем препятствиям и не был велик ду-
хом, если б он был, как все эти черви, окружаю-
щие его, – разве бы он мог стать тем, чем он есть
сейчас?! Мир содрогается при имени фюрера!
Пусть мир ненавидит его – немцы в изумлении
склонили головы перед гением своего фюрера.
Немцы – высшая раса, его народ, его любовь. Луч-
шее творение природы и разума. Владыки мира.
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 5 (94) 2016 год
Гитлер усмехнулся. Народ, любовь!.. Высшая
раса!.. Если б знала эта высшая раса, как он её
презирает... И Гитлер от удовольствия даже потёр
грудь. Пусть верят!..
Гитлеру стало совсем хорошо – так хорошо, как
бывает хорошо шулеру, который передёрнул не-
заметно карту и сорвал невероятно жирный куш.
Ухмылка блуждала по его лицу. Если б Гитлер мог
со стороны видеть себя ухмыляющимся и так
же трезво, как посторонний, оценить себя не-
предвзято – он бы избегал ухмыляться. Не очень
удачный вообще его облик, с этими торчащими
крысиными усиками, с мутными, сверлящими
глазками, с небрежной, кажущейся грязной чёл-
кой, утиным носом и полнеющими щёками живу-
щего в холе пожилого человека, при ухмылке об-
ретал физическую неприязнь. Неприязнь, какая
появляется при виде серой, жирной, самодоволь-
ной нахальной крысы. Гитлер лучше выглядел,
когда был чем-то рассержен. Это была его стихия.
Властность, злоба делали его собраннее, вырази-
тельнее; меча громы и молнии, он обретал свой
истинный облик – а человеку всегда идёт то, что
ему свойственно. Но такие пустяки теперь уже не
тревожили Гитлера. Позёрство, актёрская игра
важны были раньше, сейчас уже можно было не
думать, что ты кому-то не нравишься, что надо
смотреть за своей внешностью: то, что он делал,
как он выглядел – всё было хорошо. День был
солнечный, радостный; вести радовали; «Синяя»
хотя и не давала ошеломляющих прошлогодних
цифр русских потерь, но проходила успешно; спа-
лось в этом лёгком, дачного типа домишке среди
свежего и тоже по летнему радостного лесочка
без снов; охрана, он знал, была надёжна, никто из
непосвящённых не догадывался, что в самой се-
редине Украины, здесь, под Винницей, его ставка;
пели птицы, блестела роса, ласкало солнышко – и
почему было не радоваться и не ухмыляться?
«Надо сюда позвать Еву? – подумал Гитлер. –
Нет! – опять усмехнулся он. – Женщина мужчи-
не нужна в двадцать, тридцать, ну в сорок лет! –
оправдал он свою телесную беспомощность. Он
вспомнил, как в шестнадцать ему мучительно хо-
телось женщины и как любая, чуть-чуть смазли-
вая бабёнка вызывала у него своими прелестями
необузданное вожделение, которое ночью прихо-
дилось укрощать самым постыдным образом. –
После пятидесяти мужчине женщина не нужна...»
Воспоминания переметнулись к нескольким
случаям немощного позора, когда даже молодое,
горячее, ладное тело Евы не разгорячило его – и
Гитлер отмахнулся от них.
«Какая чушь! – упрекнул себя Гитлер. – Такие
мелочи!.. Он чувствовал, что это портит ему на-
строение и поэтому просто хотел не думать об
этом. – А вот Геббельс и Риббентроп – бычки... По-
зорят...» – новое направление той же продолжаю-
щейся мысли опять искривило его лицо в ухмылке
– и уже подчиняясь радостному ощущению ново-
го начинающегося хорошего дня, с которым он
встал, он сбежал по свежевыкрашенным ладным
ступенькам чуть прогибающегося дощатого кры-
лечка и, оставляя росистый след на подстрижен-
ной мягкой травке, начал топать туда-сюда, делая
пробежку и размахивая руками, хлопая ладонями
себя по бедрам, груди, наклоняясь вправо, влево,
вперёд (назад он наклоняться боялся, так как бо-
ялся упасть навзничь от прилива крови к голове)
– делал зарядку. Для занимающегося настоящей
утренней зарядкой эти топтания и наклоны не
были бы зарядкой; но для того, кто в действитель-
ности любит себя холить и только понуждает себя
к тому, что должно быть полезно, и такая зарядка
была заслугой и самоутверждением, и Гитлер, ког-
да выпадал вот такой радующий день, под хоро-
шее настроение топтался и наклонялся.
Вдруг он увидел застывшего как изваяние часо-
вого, охранявшего его домик, и второго – с дру-
гой стороны. «Ведь они же наблюдают за мной!
– мелькнуло у Гитлера в голове. – Не смешон ли
я в их глазах?.. И зачем они здесь, у дома? На кой
чёрт их сюда поставили?! – что-то неприятное
кольнуло Гитлера в сердце. – Магазин автомата,
запасные диски... Это ж надо додуматься! Мало
что ли их там, у колючей проволоки!..»
Заметив часовых, Гитлер ещё потоптался взад-
вперёд у крыльца, наклонился туда, сюда и опять
вперёд, развёл руками и, боднув головой в сторо-
ну правого, рослого рыжеватого парня, поднял
руку в приветствии, так, как он один умел это де-
лать – назад, в небрежном кивке – хайль!
Часовой щёлкнул каблуками и сделал артикль.
– Хорош денёк! – щурясь от поднимающегося
над лесом, умытого утренней свежестью и росой,
уже горячего, но всё ещё ласкового, искрящегося
солнышка, сказал Гитлер.
Парень снова щёлкнул каблуками.
«Вот ему бы Еву!» – позавидовал Гитлер могу-
чей, ладной выправке часового.
– Хорош денёк! – повторил он. – Сейчас бы в
лесок да под кусток... с милашкой...
Парень опять ничего не ответил.
Тогда Гитлер обратился к другому:
– А? что?.. с милашкой?..
2016 год № 5 (94) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
Он подмигнул часовому, и это как бы значило,
что он, фюрер, знает о них всё, так как и сам стра-
дает тем же, чем и они, вот и у него тоже нет жен-
щины, война, дела, голова кругом, некогда даже
зарядкой как следует заняться. Да им-то что! стой
себе на посту, видишь какая погодка, одно удо-
вольствие, а тут...
Это было лицемерие.
Но Гитлер был убеждён в том, что все люди ли-
цемеры. На вид, посмотришь, такой уж он – во-
площённая честность; копни – и откроется без-
донная помойная яма; и поэтому оттого, что он
лицемерил, ему не могло быть стыдно.
Второй часовой тоже щёлкнул каблуками и
промолчал.
– А!.. Молодцы! – сказал Гитлер. – Молодцы!
– сказал он и первому, чуть полуобернувшись.
Он ещё раз забросил правую руку вверх и назад.
«Какой олух их поставил сюда? У каждого – по
сотне патронов!!. Не забыть – приказать убрать,
– твёрдо решил он, раздражаясь. – Хватит их и у
ограды».
Часовые в который раз щёлкнули каблуками.
Будто что-то вспомнив и сразу меняя выраже-
ние лица на задумчивое, Гитлер сделал какой-то
многозначительный отсекающий жест, теперь
уже не правой, а левой, ещё более немощной ру-
кой, и, оформив гримасу, соответствующую яко-
бы осенившему его и тут же принятому очень
важному решению, пошёл к ванной. Как и всякий
лицемерный человек, живущий в плену иллюзор-
ных лицемерных представлений и побуждений,
и уже сжившийся с ними, считающий это насто-
ящей нормой поведения, Гитлер очерчивал себе
круг поступков, которые он, якобы для пользы и
к благу личного здоровья должен был делать еже-
дневно, – и в этом кругу поступков особое место
занимала горячая ванна. Если зарядку он не лю-
бил и часто, несмотря на усиленные рекоменда-
ции личного врача, «забывал» её делать, особенно
зимой или в плохие, с плохими вестями дни, то
ванна для него была наслаждением. Горячий душ
успокаивал, расслаблял тело, уносил запах воню-
чего пота; полезен был и массаж; и эти утренние
минуты, когда совершалось это таинство, были
по-настоящему ему желанны. Он никогда не по-
казывался голым; разве родная мать знала все его
физические недостатки, но матери, слава богу,
давно не было на свете; а доктор и массажист
знали лишь то, что хотел им показать сам Гитлер.
Ну Ева кое о чём догадывалась. Что Ева? Как со-
бачка бегает она за ним, покорная и безгласная, и
не каждой женщине дано такое счастье. Шевель-
ни только пальцем он – и миллионы этих тварей
лягут к нему в постель, хотя и будут знать, что ло-
житься не за чем.
У входа в ванную его уже ждали камердинер и
доктор.
– Доброе утро! – буркнул им Гитлер. – Доброе
утро! – отозвались они.
– А... что это у тебя? – заметив у доктора в ру-
ках какую-то узкую книжицу, вдруг спросил его
Гитлер. Он знал, что Морель страшно боится по-
терять место (потеря места у Гитлера означала
смертный приговор), что это продувная бестия
каждый день чем-то пытается угодить патрону,
но Гитлер ценил его за профессиональное умение
и менять его не хотел. Он не хотел его менять, по-
тому что не хотел, чтобы ещё один человек знал
его тело.
– Как спалось, мой фюрер? – ответив на при-
ветствие и уловив хорошее настроение Гитлера,
заулыбался Морель. – Русские русалки не трево-
жили?
– Что ты, мой друг! – покривился Гитлер. –
Спал, как Гектор после победы над Ахиллом! (Он
подумал: не Ахилл ли победил Гектора? и дрались
ли они вообще, эта греческая падаль?!) – Правда,
снилась одна... да и та – Ева...
Ева ему не снилась; но на всякий случай, поду-
мал он, пусть считают, что ему ещё может сниться
Ева – и только Ева, вот вам образчик благочестия.
Нет, на русскую, даже на русалку, его не потянет.
– А что, среди русских скотов тоже русалки
есть? – с насмешкой спросил Гитлер.
– Нет, что вы, мой фюрер, нам и немецких не-
когда видеть, – поняв, что он попал впросак, по-
пытался загладить свою вину Морель. – Чистоту
арийской крови я чту свято.
– Как святая Магдалена! – чувствуя, что он бьёт
в точку, буркнул Линге, недолюбливавший Море-
ля.
– А Ева снилась! – опять сказал Гитлер. «Пусть
это передадут Еве, – подумал он. – Пусть прие-
дет, может потребуется; и неплохо, когда за тобой
бегает красивая женщина, пусть все думают, что
он ещё силен», – и уже доброжелательно, опять
обращаясь к Морелю, спросил:
– Так что там у тебя, доктор?
– Так, пустяки, не стоит время тратить, мой фю-
рер, – подавая узкую, как блокнот, книжицу и делая
вид, что ему от этого неловко, засиял Морель, по-
няв, что его простили. – Так... пустяки... – повторил
он, делаясь ещё более неловким и застенчивым.
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 5 (94) 2016 год
Книжица-блокнот была сборником листовок-
пропусков, обращённых к русским солдатам; та-
кие листовки выпускались давно, ещё с тридцать
девятого года и обращались они ко многим сол-
датам: полякам, французам, англичанам, теперь
вот – к русским; но это была новинка – не отдель-
ная листовка с неизменным призывом: «Штыки в
землю!», а сборничек в шесть-восемь листов, вы-
полненных не одной чёрной краской, а цветной
гаммой. Выполненных примитивно и грубо.
– А, творение Иозефа! – догадался Гитлер. – Как
это: творец – от слова тварь? – скаламбурил он.
– Ну, ну, посмотрим... Ты пока ослушивай меня,
доктор, – поднимая левой рукой подол гимна-
стёрки и поворачиваясь спиной к Морелю, сказал
Гитлер. – А ты, Линге, покажи мне эту глупость,
коль время есть, – брезгливо отмахиваясь от про-
тянутой книжицы, продолжил он. – Надо же оце-
нить... творца... – опять с намёком продолжал он.
Геббельса он презирал. Он бы давно турнул его
от себя подальше, но Геббельс был колченог, и
этот его физический недостаток как бы заслонял
физическую неполноценность самого Гитлера, и
Гитлер терпел его.
Линге услужливо перехватил книжицу и раз-
вернул её перед Гитлером. Под картинками были
подписи на русском языке. С русским алфавитом
Гитлер был знаком; мог свободно, так же, как и
другой на его месте, прочитать по-русски, уродуя
произношение и не понимая смысла, так как не
знал русского языка; но последнее время у Гит-
лера портилось зрение и читать ему становилось
трудно, и он спросил:
– Что это?
– Скуём Сталину... – начал объяснять одну кар-
тинку Линге. Выслушав объяснение, Гитлер бур-
кнул:
– Грубо! Подделка! Хотя мысль верна: Сталин
самый опасный наш враг. Враг – номер один. Его
давно пора обуздать. А заокеанские евреи... целу-
ются с ним. Какая тупость! Он же им страшнее,
чем мы... Но мы выполним свою миссию!..
– А это – про колхозную республику, – перевер-
нул страничку Линге.
– Чушь!..
– А это... «Пролетарии всех стран, соединяй-
тесь!» – видите, они соединились: в одном строю
– немец, австриец, венгр, финн... и даже хорват...
словак... Как ловко чеканят шаг!.. какое един-
ство!.. и форма, и оружие – наше!..
– Ну... хорвата с словаком... зря сюда всунули...
ублюдки... – покривился Гитлер. – Великое дело
немецкой нации велико чистотой расы! А впро-
чем... – он понял, что возвышенный пафос не
соответствует этой грязной поделке, и сразу пе-
ременил тон. – Это даёт русскому Ивану возмож-
ность подумать о том, что защищать цивилиза-
цию от варварства евреев-большевиков он может
так же успешно вместе с нами, как эти его братья
по классу...
«Святая Мария! Правая рука фюрера не ведает,
что творит его левая!..» – подумал Морель, уловив
несоответствие логики в высказываниях Гитлера;
зная его патологическую ненависть к славянам,
презрение к простым людям, Морель с удивлени-
ем услышал последнюю фразу и испугался: а не
увидел ли Гитлер этого мимолетного удивления,
пробежавшего по лицу доктора? – Можете при-
нимать ванну, мой фюрер, состояние ваше... пре-
восходное! – сразу же справился Морель.
– Хорошо! – отмахиваясь от следующей картин-
ки, сказал Гитлер. – Пусть печатают!.. Поздравьте
Иозефа. Молодец! Как всегда – на высоте!
– Что удивительно – это рисовали дети! – при-
нимая маску невозмутимости и окончательно
стирая с своего лица всё, что могло бы скомпро-
метировать его, то есть выражение подлинности,
искренности, сказал Морель. – По-моему, есть
рисунки просто талантливые.
– Может быть, может быть, – Гитлер когда-то
крупно горел со своей амбицией живописца и те-
перь боялся делать в этой области категорические
утверждения.
– Пусть печатают. Нужное дело, – ушёл он от
прямого ответа.
(Листовки эти были уже отпечатаны и уже не-
нужным хламом устилали поля Придонья. К этому
времени русские солдаты знали из первых рук, что
такое немецкий плен, и загнать их туда не то что
листовкой, а и самим танком было невозможно).
– Ну, теперь пойдём принимать омовение! –
сказал Гитлер, удаляясь в ванную и захлопывая за
собой дверь.
Через полчаса он вышел освежённым и рас-
красневшимся.
– Завтракать – ко мне! – почти тоном приказа
сделал он приглашение всё ещё ожидавшим его
в прихожей Морелю и Линге. Это была великая
честь – кушать вместе в фюрером. Обычно он ел
один, ел много, потому что ел овощные блюда, не
употребляя ни вина, ни мяса; это была легкая, не
калорийная еда и качество её нужно было заме-
нить количеством; все знали его неприхотливость
в еде, обеды его не пользовались славой, потому
что, обедая, нужно было хвалить то, что не лезло
2016 год № 5 (94) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
в горло, и требовать себе добавки, видя, как мно-
го поедает патрон; требовать добавки и давиться
ею только потому, чтобы не вызвать неудоволь-
ствия хозяина. И делать это тогда, когда можно
было в усладу покушать свежих мясных блюд и
запить прекрасным вином дорогих сортов. Но за-
втракать, обедать или ужинать с фюрером была
великая честь, и все желали этой чести.
Столовая размещалась в одном строении со
спальней, это была просторная комната в не-
сколько окон; но обстановка, как и всё вокруг в
этом волчьем логове под Винницей, была про-
ста, мрачновата, под дуб и орех, иногда, правда,
с замысловатыми украшениями в виде головок
львов, змей, орлов и разинутых пастей совсем
уж неправдоподобных чудищ, но всё добротное,
прочное и с некоторой долей удобства. Прочно-
стью вещей Гитлер как бы утверждал прочность
своего положения и дела; впрочем, может быть,
всё это шло от завидной прочности и пунктуаль-
ности прославленной немецкой хозяйственно-
сти, от характера мастеров, сработавших эту ме-
бель. Вот у русских это не принято. Иметь такие
богатства – и тяп-ляп, жить под соломенными
крышами. Само провидение повелевает смести с
лица земли эту вырождающуюся нацию!
– Что там у вас? – проходя в столовую, спросил
Гитлер у Кейтеля и Йодля, почтительно ожидаю-
щих фюрера у входа.
Йодль был намного выше Кейтеля; он очень по-
ходил на цаплю, был осторожен и умён, как эта
болотная птица, и хотя по праву в ставке он дол-
жен был играть первую – после Гитлера – скрип-
ку, первым считался этот туповатый лизоблюд
Кейтель. Гитлер давно определил им истинную
цену; но интуитивно он понимал, что выдвигать
на первую роль умного, осторожного и такого
цепкого, как Йодль, человека, опасно (подвернись
случай, и Йодль не упустит своего, даст самому
фюреру фору), а вот Кейтель, из-за трусости, из-за
самодовольного сознания, что он самый главный
генерал, генерал генералов, будет верой-правдой
служить до гроба, так как самому стать у кормила
власти ума не хватит. И Кейтель, и Йодль на своих
местах. Всё, что надо, сделает Йодль; но прыгнуть
выше – мешает ступенька, Кейтель.
Тупое, самодовольное лицо Кейтеля озарилось
улыбкой.
– Хорошие новости, мой фюрер, – попривет-
ствовав Гитлера поднятием руки и выкриком
«хайль!», сказал Кейтель – Вайс захватил Воро-
неж. Руки свободны.
Поворачиваем на юг.
– Как Воронеж? – это трудное для произноше-
ния русское название города заставило Гитлера
остановиться. – Весь... Воронеж? – он опять едва
не выговорил это проклятое скифское название.
– Воронеж! – трудно проговорил он в третий раз
и что-то кольнуло его: с детства он был суеверен.
– Весь?.. Полностью?.. Двадцать четвёртый кор-
пус вышел на оперативный простор?..
– Да, части переправились на левый берег. Но
сопротивление противника ужесточилось. Рус-
ские дерутся, как дьяволы, – выдвинулся вперёд
Йодль.
– Трофеи?.. Пленные?.. Где данные?
– Уточняются, мой фюрер. К докладу будет всё
готово.
– Тогда завтракать – и за дела!
– Мой фюрер! – не уступил дороги Йодль. – Фон
Бок сообщает – Вайса атакуют крупные силы рус-
ских. По нашим данным – танковая армия. Гене-
рал Лизюков. Нацелены на северный фас Вайса.
Задача – выход в тыл войскам, захватившим Во-
ронеж. Мы рассмотрели сложившуюся там об-
становку. Район Землянска. Брянский фронт.
– Район Землянска?.. Землянска? Ну так и сме-
шайте их там с землёй! – отталкивая Йодля, ска-
ламбурил Гитлер. – Где Геринг? Прикажите ему
бросить авиацию! И не пускайте в штаны! Вы что,
сами мыслить не можете? Завтракать, господа, за-
втракать!..
Было десять часов утра 7 июля 1942 года. Тан-
ковая армия Лизюкова в это время атаковала
отборные части немцев, занимавших старинные
русские села Озёрки, Ломово, Солнцево, Пере-
коповку, Ивановку и десятки других, что в со-
рока-пятидесяти километрах северо-западнее
Воронежа. Гудела земля, гудело небо, горели тан-
ки, горели машины, горели хаты, и выли, и выли
«юнкерсы» – и гибли тысячи юношей и мужчин,
и совершалось какое-то Безумие... да, Безумие,
потому что в это время двенадцатилетний автор
этих строк сидел в одном из окопов в «районе
Землянска», и хотя он не был трусом и никогда не
уступал в драках с ребятишками, дрожал от стра-
ха, так как от страха дрожала ЗЕМЛЯ, и прощал-
ся с ЖИЗНЬЮ, потому что вокруг свирепствова-
ла СМЕРТЬ.
Мальчишка не верил в бога, но тогда он про-
клинал этого неуемного старикашку и молил
его хоть чем-нибудь, ну хоть чем-нибудь помочь
нашим. Бога не оказалось. Богом оказался мой
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 5 (94) 2016 год
родной боец – такой родной, такой прекрасный:
в изорванной гимнастёрке, пыльный, чумазый, в
обмотках...
Прекраснее его нет. Он бежал, спотыкался, па-
дал... а на штыке у него сияло ЧУДО... это была
моя ЖИЗНЬ... и была эта ЖИЗНЬ таким ЧУДОМ,
что его хватало на всю ПЛАНЕТУ... для всех ЛЮ-
ДЕЙ!
14. РЯДОВОЙ СОТНИКОВ,
КОМБАТ ГОГЛАДЗЕ
И ДЕД КРЫСАНОК
Сотников, остановленный капитаном Гогладзе,
пытавшимся удержать отход своего смятого нем-
цами батальона, чувствовал себя очень неловко.
Когда он опомнился, он понял, что совершил ка-
кое-то страшное преступление. Видимого значе-
ния этого преступления не было; свидетелей тоже
не было; но Сотникова жгло сознание невольного
предательства, совершённого им по отношению к
Мещерякову, брошенного, как он теперь ясно по-
нимал, на произвол врага, и ему было не по себе.
«Теперь с меня Акимов шкуру сдерёт! – в трево-
ге размышлял Сотников, и его пробирал озноб. –
И что я скажу в оправдание? Как же я не удержал
его!.. Мальчишка!.. Ура! ура! вот тебе и ура!.. Да
и что страшного? – тут же начинал утешать себя
Сотников. Как и всякому человеку, попавшему в
подобное положение, Сотникову тоже хотелось,
чтобы вина его не была виной, а имела оправда-
ние. – Я же не бросил его... Что ж это за невеста?..
Что ж это за невеста, если не спасёт любимого?!»
Но это не оправдывало.
«Невеста! – тут же укорял он себя. – Может, и
нет невесты... А я бросил... Должны же к вечеру
немцев выбить! Не выбьют, ночью проберусь к
ним, вынесу!» – решил он наконец.
Гогладзе собрал группу бойцов – были здесь и
из второй роты, но незнакомые Сотникову сол-
даты – и приказав Сотникову выполнять при нём
роль связного, организовал у последних домов
заслон. Немцы через ручей не полезли; Гогладзе, а
за ним и Сотников, вошли в хату и пристроились
у окна.
– Теперь надо понаблюдать! – осторожно вы-
глядывая из окна, сказал комбат.
В хате стоял полумрак. Пол был земляной и весь
в осколках битого стекла. Хотя окна смотрели на
юг, но их закрывали развесистые, густые раки-
ты, и чтобы в комнате было светло, нужно было
светить солнцу, а солнца как раз и не было: оно
потусторонним видением бежало в космах ко-
ричневого, тяжёлого дыма и выглядело бледным
пятном, каким оно бывает, когда на него смо-
тришь сквозь закопчённое стекло. Именно таким
увидел его Сотников, выглянув в окно вслед за
Гогладзе.
– Фрицы, кажется, выдыхаются! – не отходя от
окна, сказал комбат.
Сотникову говорить не хотелось, и он промол-
чал.
Под примостом кто-то завозился.
– Хозяин? – заглядывая под лавку примоста,
спросил Гогладзе.
– Хозяин, мать вашу так!.. – забурчал, лежав-
ший там дед. – Был да вышел!.. До вчерашнего
вечера был... И ведь скажи, сволочуга, небось там
у себя в Германии тоже такой же, как и мы, рабо-
тяга, а тут корчит из себя господина, а мы вроде
не люди. За одно утро по миру пустил...
– Что, страшно, дедок? – опять выглядывая в
окно, улыбнулся Гогладзе.
– А вы нас не сдадите, товарищ командир? – вы-
ползая из-под лавки, спросил дед. – Ух! – размял-
ся он. – На старости лет, грешным делом, трухнул
маленько... страху нагнали, было дело...
– Ничего, отец! Мы и им тоже в штаны всыпа-
ли! – уже не улыбаясь и не отходя от окна, отве-
тил капитан.
– Ну если не сдадите, это хорошо!.. А страху, да,
трухнули и они. Как танки подскочили, так смех
– из речки голые выпрыгивали... купались, ви-
дишь ли, курорт им... Не поверил бы, сам видел...
Бежит голенький, пацан ещё... Через загородку
прыг, прыг... нога как-то между кольев затисну-
лась, ни туда, ни сюда. Хотел я его колом долба-
нуть, да уж больно молод он... и в плен, куда его,
голого... пришлось отпускать! – дед улыбнулся. –
Вот не поверили ведь, а истинный крест!.. Не стал
я его в плен брать... может и мой внук где-нибудь
так. Ребёнок ещё... А страху тут бы и ещё кое-ко-
му всыпать надо...
– Кому же это?
– Да вот, понимаешь, сосед тут у меня... не боит-
ся! Годок. Дом их вон рядом, по левую руку. Кры-
санок, по уличному. Не успели нас опоганить, а
он ночью... с ними... с немцами... гульбу устроил.
Не боялся, спирт лакал, – сказал хозяин. Гогладзе
повернулся к нему. – Истинный крест! – уловив
недоверие во взгляде капитана, перекрестился
дед. – Тоже бы не поверил – сам видел. Русский
человек и, погань, с немцами лизался.
2016 год № 5 (94) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
– Ты что... в ссоре с ним? Не поделили что? –
резко спросил Гогладзе. – Это, отец, смотри!..
Счёты сводишь?
– Какие счёты!.. Мы мирно жили. Как все сосе-
ди. С соседом ссориться нельзя – это не жизнь.
Это дураки да подлые с соседями ссорятся. Но он
же – нож в спину! Как Иуда! За сребреник своих
предал, – начал объяснять хозяин. – Да и что ещё
– ночь одну под немцем. А если вы уйдёте?.. Наши
люди гибнут... а он, падаль... видишь, и спирт
приберег для дорогих гостечков... Специально!..
Где он его только надыбал? – удивился дед. – Не
успели немцы обосноваться, а он... Запасливый!..
– Боец! – не стал больше слушать хозяина Го-
гладзе. Он не знал фамилии Сотникова и назвал
его просто: боец. – Проводи хозяина, пусть ука-
жет этого... Крысанка... И не очень там рассусоли-
вай. Если факт, тут без жалости! Понял?!
– Что... Расстрелять? – испугался Сотников.
– Ты что, кацо? – посмотрел на него оцениваю-
ще Гогладзе. – Ты мне не дури!.. за самосуд, знаешь
что!.. Найди Крысанка, спроси у соседей, как, что,
что это за люди... и в Большую Поляну в трибу-
нал... Если какие сомненья – и хозяина прихвати.
– Какие сомненья! – вспылил дед. – Я что вам
– брешу? Я на соседа никогда поклёпа не наведу.
Как же жить потом? А тут я его и сам под винтов-
кой отведу.
– Ладно, ладно, отец, верим. Но ты, – Гогладзе
посуровел, – сам пойми, этим не шутят!
Он опять обратился к Сотникову:
– Разберись!
– Но... – замялся Сотников. – Весь день не везёт!
– зло подумал он. – И лейтенант... и этот ещё чёрт
лохматый на мою голову отыскался... веди чело-
века на расстрел. – Он с неприязнью посмотрел
на хозяина. – Ведь всё, небось выдумываешь! –
буркнул он.
– Товарищ боец, выполняй приказание! – Го-
гладзе не терпел возражений, и голос его обрел
звенящую твёрдость. – Сдашь по назначению, и
сюда! И расписку прихвати!
– Есть! – козырнул Сотников. – Ну, пошли! –
толкнул он прикладом деда. – Законник.
Дед ничего не ответил.
– Человека к стенке по его милости поставят,
а он... – буркнул Сотников и опять толкнул его
прикладом. Дед молча направился к двери.
«Как не повезёт, так уж не повезёт!» – думал
Сотников, направляясь вслед за хозяином в про-
ём двери. И ему действительно казалось, что ему
опять не повезло, опять он попал в переплёт, от
него независящий, хотя, отвлечённо посмотрев
на этот последний переплёт, можно было сказать,
что Сотникову-то как раз и повезло. Своим «Вы-
полняй приказание!» – капитан дарил Сотнико-
ву сутки жизни, а Сотников злился и чувствовал
себя очень неловко.
Деда Крысанка под винтовкой куда-то ведут! –
сообщил я, юркнув в окоп, испугавшись дымяще-
гося осколка.
Мне не поверили.
Бабушка, сидевшая рядом, осторожно выгляну-
ла.
– Ох, господи, и правда! – перекрестилась она. –
Чегой-то натворил, дурак старый. Под винтовкой
повели...
15. ДЕД КРЫСАНОК
И БОЕЦ СОТНИКОВ
Дед Крысанок не стал отрицать, что пил с нем-
цами спирт.
– Правду кум говорит, пил, – сказал Крысанок,
когда узнал зачем пришёл к нему Сотников. – Кум
лгать не будет. И яичницу ещё жарил, – говорил
он, совсем не понимая свалившейся на него беды.
– А как же, милушки, тут уж ничего не подела-
ешь. И пить пришлось, и жарить пришлось.
Был это древний, но крепкий русский дед, с чуд-
ным именем Крысанок. В паспорте он бы значился:
Пашков Крысан Ефремович, рождения... года ка-
кого-то доисторического, он и сам толком не знал,
какого, так как паспортов тогда по селам не дава-
ли, и славился Крысанок скорее не возрастом и
именем, а своей исключительной выносливостью.
Русского человека выносливостью не удивишь, а
перед выносливостью Крысанка удивлялись: ему
было за восемьдесят, а он, утром встав с восходом,
ходил в Воронеж мягкими полевыми тропами на
ярмарку (пятьдесят километров от Озёрок) и ве-
чером, в густеющих сумерках возвращался домой.
Долог путь в сотню километров! Но и день лет-
ний долог! Можно, конечно, не верить, но это был
установленный факт, на спор проверенный одно-
сельчанами, и никто в этом не сомневался. Чем он
ещё был знаменит? Была у него чёрная, во всё лицо
нечёсанная борода, могучие плечи (при среднем
росте) и заскорузлые мозолистые руки. Несмотря
на свой преклонный возраст, в сенокосную пору
он становился первым в ряду косцов, и не один
мужик тогда вспоминал его недобрым словом, из-
немогая от заданного Крысанком темпа косьбы.
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 5 (94) 2016 год
– Так что, милушки, собираться? – приветливо
спросил он Сотникова, установившего факт вы-
пивки Крысанка с немцами. – Я вам всё объясню.
Надо было. Значит, надо...
– Там разберутся! – угрюмо буркнул Сотников.
– Пил, значит пил.
– Кум лгать не будет! – не отрицал Крысанок.
– Пил, пропади они пропадом. На чёрный день
бутылочку припас, да уж куда ещё черней может
быть! И яичницу жарил... что греха таить, кум не
обманывает...
Кум стоял молча. Он был тоже, как и Крысанок,
очень древний дед – такой же лохматый и чёр-
ный. Были они в хате Крысанка – тоже захлам-
ленной битым стеклом, мрачной и пыльной; на
улице рвались снаряды, трещали выстрелы, но
здесь, за старинной кладью каменных стен было
безопасно, и деды вели себя невозмутимо. Крыса-
нок не торопился.
– И чего же мне брать? – не меняя приветливо-
го тона, обращался он к Сотникову. – Документы
какие?.. У меня благодарности от колхоза есть. А
может ещё чего потребуется?..
– Какие документы! Тебе что – немцы справку
выдали, что ты целовался с ними? – совсем разо-
злился Сотников. – Чего брать! Не виновен – к
вечеру отпустят, виновен – тоже ничего не надо!
– зло бросил Сотников Крысанку.
«Ишь, лисой прикидывается, кулак прокля-
тый!» – подумал он, окончательно поверив в
виновность Крысанка. Кулаки в представлении
Сотникова были именно такими: кряжистыми,
заросшими. Хитрыми.
Если б Сотников не чувствовал за собой страш-
ной, сосущей вины, которая лежала у него на
сердце, как только он опомнился и увидел, как он
подло поступил с Мещеряковым, он бы наверное,
выслушав Крысанка, увидел, что это наш, совет-
ский, честный дед, это просто хороший человек,
и предателем он не может быть, но Сотников был
сам сейчас предателем – он чувствовал, что он
предал в себе что-то самое святое, бросив ране-
ного ротного – и, злясь на себя, злился на всех и
подозревал всех.
Наконец они вышли из хаты.
Был уже полдень. Но солнце, укрывшись в кос-
мах гари, совсем не грело.
Держась к кустам, огородами, Крысанок и Сот-
ников направились к Большой Поляне.
– Так, милушка, там говоришь, разберутся и к
вечеру отпустят? – начал, не меняя благодушно-
го тона, Крысанок, когда они с Сотниковым ото-
шли от Озёрок и прятаться за кусты им не стало
необходимостью. Они шли теперь логом, здесь
не дзинькали пули и не рвались снаряды; отсюда
утром танки выходили на исходный рубеж атаки,
а сейчас здесь было совсем безопасно; и только
низкие космы гари беззвучно бежали над голо-
вою, да кругом виднелись следы танковых гусе-
ниц, и с юга наплывал тревожный гул неутихаю-
щего боя. Сотников взял винтовку на ремень, и
они шагали нога в ногу с Крысанком.
– А где же это меня будут устанавливать? – до-
гадался наконец спросить дед.
– Где! Известно! – буркнул Сотников.
– В трибунале? – Крысанок даже приостановил-
ся. – Ты что, милушка, с ума спятил?! Я ж бойцов
спасал! Нет, я не пойду! – совсем остановился дед
Крысанок. – Тоже мне называется – ведёт и не го-
ворит куда!.. В трибунал! Знаю я эти трибуналы!..
Там разберутся! – передразнил Крысанок Сотни-
кова.
– Ты, дед, не дури! – оторопел от такой строп-
тивости Крысанка Сотников. Он взял винтовку с
плеча. – Какие ещё бойцы? Пил с немцами – факт!
– Факт! А ты знаешь, какой это факт? Я, может,
этим фактом геройство совершал! – Крысанок не
двигался с места... – Я с немцами пил и геройство
совершал... Какие бойцы! А наши! И не такие ещё,
как ты! У тебя вон в петличках шито-крыто, а у
них треугольнички и кубики! А политрук даже в
шевровую гимнастёрку был одет. Его бойцы спа-
сали, у него нога подбита была.
– Ну, ты! – Сотников взял винтовку наперевес.
– «А что... а может быть... – мелькнуло у него в го-
лове: так дед был невозмутим. – А он ведёт чело-
века в трибунал. Это ж верный расстрел! – ужас-
нулся Сотников. – И за что?»
– Ты не загинаешь, отец? – приставив винтовку
к ноге, остановился Сотников. – Ты расскажи по
путю, а то и правда чёрт те что! – Сотников вдруг
понял, что он совершает ещё одно преступление,
и ему захотелось узнать правду. Он потоптался на
месте и предложил: – Давай посидим. Спешить-то
куда?.. А ты всё и расскажи по порядку. Ты куришь?
– Ну, садись, я и расскажу, раз Фома неверую-
щий, – дед поискал поудобнее местечко и при-
сел прямо на траву. – Нет, не курю! – отмахнулся
он от предложенного Сотниковым кисета. – Это
только охломоны курят!
– Кто? – не понял Сотников и присел рядом.
– Охломоны!.. Без понятия!.. Тоже мне – ведёшь
деда на расстрел и утешаешь: разберутся, раз-
берутся! – тяжело вздохнул дед. – Как же – раз-
берутся! Кто подтвердит? Знаю-то я один! Ну,
ребята те. А где они? и как их звать? А раз деда
2016 год № 5 (94) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
привели, значит – не зря. Это ж тебе трибунал,
не гражданский суд, что да как. Привели – вино-
вен... Кто ж ещё видел... один я знаю.
– Ты расскажи толком, я буду знать, – Сотников
свернул цигарку, прилаживаясь выбивать креса-
лом огонь. Дед опять вздохнул.
– Да что рассказывать... – начал он. – Ты же
Фома неверующий. А всё просто. Как вы драпа-
нули вчера, и немцы кругом, бежит ко мне боец,
помоложе тебя, лицо серое, глаза вертятся: отец
родной, спасай, уйти не можем, политрук в ногу
подбит. «Где? Скорее!» А они у меня в малиннике,
из последних. Стреляли, стреляли, дострелялись
– патроны все, политрук ранен, и немцы кру-
гом. С политруком ещё один, в треугольничках,
сержант, кажись. Я их – куда? В погреб. Твори-
ло сеном скорее, дерюжку на неё, вроде и не по-
греб-курень, думаю, вроде постель, спать буду,
покараулю, а ночью, видно будет, может, в Камен-
ку переправлю, к своим.
Лежу, не сплю. А фрицы – вот они. Увидели
постель, сено, геть, старый хрен, на ночлег рас-
полагаются. Ну что делать? Вот старый дурак, до-
думался – фрицев привлек. Оборот, пропади про-
падом! «Пан, говорю, гут, гут фриц, прошу, пан, в
хату, шнапс, говорю, спирт!» Немцы рот разину-
ли, заржали – поняли.
К столу пригласил, бутылку поставил, сало, яйца
подаю – чин чином, по русскому обычаю, гостечки
дорогие! А сам выскочу к погребу, шепчу: «Ребятки,
гут тут! Тихо». Сидят, ни звука. Вылакали немцы
спирт, шнапсу добавили своего, меня угощают – им
в диковинку, какой русский дед хороший, немцев
ждал! Налакались, песни орут, я с ними, за полночь
проваландались. Баюшки, баюшки, говорю. Они, па-
разиты, опять на погреб. Вот сволочи! спирт даром
пропал! хана, вижу. И что ты думаешь – и догадать-
ся не догадаешься! – Крысанок улыбнулся. – Заняли
они постель, притихать начали – а на них блохи! Как
начали жилять! как начали! – смех прямо!
Фрицы мои в сад. Ну, слава богу! И не подума-
ешь, откуда помощь придёт. Мы политрука на
носилки и по кустам, по кустам, до Каменки. Я
домой к рассвету возвернулся.
Сотников хохотнул.
– Ну вот, не поверил, – засомневался Крысанок.
– А ведь всё как на духу...
– Блохи, значит...
– Да уж они, наверное, попонятливее, – обидел-
ся дед.
– Да верю я, отец, верю! – хохотнул опять Сот-
ников. – Ты не обижайся! Блохи, значит, – повто-
рил он.
– Блохи! Не они бы и не знаю, как выкрутился
бы, – увидев, что ему верят, Крысанок опять стал
благодушен. – Дома стены помогают. А ты меня –
под расстрел...
– Разве ж я? Кум твой! – продолжая улыбаться,
сказал Сотников. – Я б такого кума – вилы ему
в бок! Прожить столько лет! Бок о бок! и – под
расстрел!
– Нет, кум не лгал, он не знал, я ему ещё не рас-
сказывал, вот он и ошибся, – сказал Крысанок.
– Ничего себе – ошибся! А нам теперь что де-
лать? – откашливая последнюю затяжку, спросил
Сотников. Взяв окурок на ноготь, он щелчком от-
бросил его в сторону. – Мне ведь за тебя расписку
надо комбату представить.
– Что делать? Я домой побегу.
– Домой!.. А я? Меня же самого без расписки к
стенке поставят. Предателя, скажут, отпустил.
– А мы вернёмся и всё комбату твоему расска-
жем. Я-то при тебе буду.
– Так нам и поверили. Где свидетели?
– Ну и что? Ты вот поверил, и командир пове-
рит. Он, что не советский человек? И кум под-
твердит. Я расскажу – и кум подтвердит.
– Уже подтвердил!.. Нет, тут что-то не то... – за-
сомневался Сотников: ему живо представился
Гогладзе и внутренним чутьем он понял, что воз-
вращение назад с Крысанком – не решение во-
проса, невиновность Крысанка не доказывалась.
– Знаешь что? – вдруг догадался он. – Давай мед-
санбат поищем? Ты говоришь, у твоего политру-
ка нога была прострелена? Может он ещё здесь, в
медсанбате, в госпиталь не успели отправить?
– Надо, так давай.
– А ты фамилию его не знаешь? Не спросил?
– Какую фамилию? До того ли было!.. Бойцы
только: товарищ старший политрук! товарищ
старший политрук! – и то шёпотом. Фамилий не
знаю. И бойцов не спрашивал. Какие фамилии!?
Крысанок промолчал.
– Но угадать бы я их сразу угадал. Молодые та-
кие ребята, бравые. И политрук тоже – ни разу не
застонал... Наши, русские. А может, хохлы.
– Ну, двигаем! – подымаясь, сказал Сотников. –
Без расписки... без свидетелей мне сегодня нель-
зя! – твёрдо сказал он.
– Бабушка, а Крысанок-то вон назад идёт! – ска-
зал я, увидев шагающего по дороге из Каменки
деда Крысанка. Дело шло к вечеру, бой затихал,
и дед шёл домой, не прячась. – Один почему-то.
– Видно, простили, – сказала бабушка.
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 5 (94) 2016 год
16. РЯДОВОЙ СОТНИКОВ
Им с Крысанком повезло. В медсанбате они на-
шли спасённого дедом старшего политрука Боло-
това, ещё не отправленного в госпиталь, и тот на-
писал Сотникову подробную записку, что и как,
для Гогладзе. История с Крысанком Болотова рас-
строила; в записке он объяснял, почему дед пил
с немцами, и попросил начальника медсанбата
заверить её. Начальник был пожилой, добродуш-
ный хохол; узнав дедовы приключения, он при-
казал сестре-хозяйке возместить Крысанку его
потери; а так как всё окончилось благополучно,
то и отметить такое не мешало бы, и, получив со-
гласие Крысанка, попросил ту же сестру-хозяйку
позаботиться и о закуске... Сотников понял, что
он здесь не только третий, а уж и четвёртый лиш-
ний, и чтоб не нарушать зарок, данный себе на
всю войну не пить спиртного, незаметно ретиро-
вался.
Шел он в Озёрки старым следом. Его никто не
гнал, спешить в пекло не хотелось, и только тай-
ная мысль, что он, поспешая, как-то выкрутится
из истории с Мещеряковым, заставляла ускорять
шаги.
Третий раз в этот день шествовал он одним и
тем же логом. И третий раз он почти не замечал
прелести, которую сотворила природа в этот год.
После обильных июньских дождей в логу до по-
яса поднялся травостой; цвели буйным ковром
некошенные сочные травы; жужжали пчёлы;
лохматые крупные шмели неторопливо отлетали
из-под ног; цвенькали овсянки; а в вышине зали-
вались жаворонки. Природе было недосуг: она
праздновала свой летний праздник; и хотя где-то
за чертой отвала все ещё трещало и ухало, здесь,
в логу, шла своя привычная, извечная, по своим
законам созидающая жизнь. Из-за отвала, с юга,
низко прорываясь, бежали тяжёлые дымные кос-
мы гари; они набегали на солнце, и тогда солнце
хмурилось, гневалось на ненужные, сотворенные
глупостью людей помехи, мешающие обозревать
сотворённую его лучам радость жизни; свет мерк;
зловещими, потусторонними казались окрестно-
сти; но дым рассеивался, и мир опять становился
праздничным.
У Сотникова были часы. Он вынул их из карма-
на, поглядел и увидел: шёл шестой час пополудни,
а ему казалось, что было утро. Столько отмотал
за день – километров тридцать, не меньше; ни
крошки не было во рту после завтрака – и он не
устал и не вспомнил о еде. «Силён человек!» – по-
думал он. Пошарив по карманам и не найдя в них
ничего, кроме кисета, он с сожалением вспомнил
вторую свою заповедь: никогда ничего не дер-
жать в вещмешке лишнего. Даже съестного. Сол-
дату надо съедать всё сразу, чтоб не терять силы,
думал он. Не съешь – через минуту и есть не при-
дётся. «А вот теперь бы сухарик не помешал, – ух-
мыльнулся он. – И что в нём весу!?»
Курить не хотелось.
Сунув кисет поглубже в карман, Сотников огля-
делся по сторонам, соображая, чем же утолить
проснувшийся зверский аппетит; как истинный
уралец, он знал, что летом на природе с голоду
умереть невозможно. И впрямь – он шёл и мял
клубнику. Из-за дождей, в густой траве она была
ещё незрела; но сочная, крупная, она и незрелая
пошла за лакомство. «Только не объедаться!» –
приказал он себе, так как знал, что зелени на то-
щий желудок есть много нельзя. По кромке лога
колосилась рожь. Он выбрался в поле; зерно было
ещё нетвердое, молочное; но оно тоже было вкус-
ное. «А если колосок слегка поджарить на огне,
так и вообще пальчики оближешь!» – удовлетво-
ренно потёр он ладони, пробуя вышелушенное
зерно на вкус: оно было с привкусом молока и
тягучее, как кедровая смола. Но тут же его опять
прожгла страшная боль – «а Мещеряков?!» – он
здесь блаженствует, время тянет, а что с ротным?!
– и Сотников, подправив на плече ремень вин-
товки и выбрав примятый танком след во ржи,
заспешил в Озёрки.
Если б не случай с ротным, Сотников вообще
был бы сейчас самым устойчивым солдатом на
земле. Из дома пишут, там всё в порядке; дочка не
болеет, жена – умная, честная женщина, он и на
минуту не мог представить, что б она ему изме-
нила; если он, на грани жизни и смерти, он, кото-
рому может уже отлита пуля, не изменяет ей, как
же она может изменить своему мужу?!
Здесь было всё крепко. И голодать они на Урале
не голодают – у коренников хоть картошка, а про
запас найдётся.
Сотникову вдруг представилось, как какой-ни-
будь задрыпанный тыловичок начинает ухажи-
вать за его Ольгой, как он хорохорится – война,
каждый мужик на вес золота! – и как ощипанным
гусем убирается не солоно хлебавши (молодец,
жёнушка!) – и Сотников улыбнулся. Чтоб его
Ольга отдалась кому-то! чтоб самое святое пору-
шилось на земле! Смешно подумать даже.
Тёплая волна радости, счастья заполнила серд-
це, когда Сотников всё это представил. Другое
дело – он. Смертен человек, и никто от смерти
2016 год № 5 (94) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
не заговорен. Какое это будет горе! Как это пе-
ренести Ольге? дочке? Не могут его убить! Ранят,
искалечат – это да. Но чтоб уйти совсем из этого
мира, уйти, прожив меньшую половину ему отпу-
щенного, уйти в цвете сил, здоровья – как же это
несправедливо, подло! Этого не могло быть! Не
могло быть хотя бы потому, что будут жить какие
-то сволочи, выблюдки, Гитлеры – а его не будет.
Простого, честного, хорошего мужика. Не сделав-
шего никому зла, жившего по законам справед-
ливости. Они же его ногтя не стоят, все эти мня-
щие себя великими. Заварить такое БЕЗУМИЕ!
Заставить миллионы людей страдать! Миллионы
убить! Звери! Нет, он всех переживет, он, простой
солдат, очистит землю от скверны! Он ещё и по-
сле войны будет наслаждаться солнцем, полем,
семьёй – это ли не главное в жизни? Они будут
тлеть, как черви, их никто не помянет добром, а
он, простой русский солдат будет жить.
Так справедливо.
Страшное дело – война!
В чистом виде, как ни крутись, не осмыслить
её. Подлость, безумие! Стрелять в человека, уби-
вать... не оправдаешь ничем! Но что же нам-то де-
лать, русским? Разве можно нашу войну назвать
БЕЗУМИЕМ? Пока есть Гитлеры – не безумие
это, самое святое, самое человечное! Безумие –
бросить войну, струсить, испугаться смерти. Как
французы в сороковом, как... да, как все, кто ду-
мает только о себе. Но почему, почему должны
ежедневно, ежечасно умирать тысячи и тысячи
юношей, мальчиков, отцов, как он – Сотников,
идти в атаку, на пулемёты, под разрывы снарядов,
в дикий ад, теряя человеческий облик – почему
должны умирать люди? Тот же немец. Он же чело-
век. А он, пожевав колбасы, смачно икнув, берёт
пулемёт и... расстреливает... сестрёнку Ванюшки.
Розовую девчушку! Что же это такое! Ну как же
это не БЕЗУМИЕ!? Такой великий, трудолюби-
вый народ! Гёте, Шиллер... Не Гитлер же, в самом
деле, берёт пулемёт и расстреливает Майку?! Что
Гитлер без солдата?!
Почему солдат не поймёт это?! Ах, люди! да ког-
да ж мы будем умными?..
Как больно!
Нет! Сотников не умрёт! Он честно выполнит
свой долг – и не умрёт, это закон природы. Фа-
шисты не победят! Война Сотникову не нужна,
война, чем ни оправдывай её – безумие; но если
простого мужика поставили к стенке, он не стру-
сит, он утвердит справедливость. Фашизм будет
раздавлен; и крупинка его труда, его страданий,
страданий рядового русского солдата, весомой
долей ляжет на чашу справедливости. Кто ещё
может поднять эту ношу? Нет никого в мире ино-
го... Только он, Сотников, он один.
И бояться нечего. Страшен враг, когда он посу-
лит пряник. А припрёт к стенке – и начнёт кну-
том хлестать. А тебе бежать некуда. Фашизм об-
речён. Он сам себе роет могилу: он сразу берёт
за горло – без забрала – а ноша не по плечу. Не
страхом единым жив человек: Свиридовы не ста-
ли сдаваться в плен!
Чудно устроен мир!
Вот он, рядовой солдат, пушечное мясо – не
побежит в атаку, заартачится – и его пристрелит
любой командир, любой, кто сочтёт этот нуж-
ным. У него никакой реальной власти – а в дей-
ствиях своих, в действительности, в чистоте от-
влечённости, он свободнее, чем любой властелин
мира. Гитлер шагу не ступит без охраны; Гитлер,
от одного слова которого летят головы, прежде
чем куда-то пойти, что-то сделать, думает – а не
пристрелят ли его там? – а Сотников идёт, ветер
ему в лицо, и сам чёрт ему брат. Перед Гитлером
содрогаются миллионы, ему заискивают – а он
в туалет идёт с охраной. В туалет! – и Сотников
рассмеялся. Сотников на любой кочке присядет
и справит нужду. У Сотникова – солнце, вот это
поле, вот это небо, вот этот ветер. И клубника,
и жаворонки. Самое дорогое, самое святое, чем
жив человек. Только дурак мечтает о другом, о
каких-то иных благах. Что может сравниться с
цветущим ковром травы, простором волнующе-
гося поля, свежим ветерком, ясным небом?! Прав
один властитель, сказавший пришедшим вновь
звать его на трон: «Вы посмотрите, какую капусту
я вырастил!»
Но... Сотникова загнали в окоп, а Гитлер в ши-
карном кабинете, у Сотникова – сухаря несчаст-
ного нет, а у Гитлера – что ни захочет, всё к его
услугам, Сотников сам у всех на побегушках, а
Гитлер только моргнёт – и миллионы готовы ис-
полнить его повеление...
Двойственность мира!.. Не один умный человек
был загнан ею в угол. Сотникова давно занимал
этот философский вопрос; он сам часто удивлял-
ся тому, как иное явление высветлялось своей
обратной стороной; но как всякий русский му-
жик, склонный к философствованию, умный и
практичный, он в любом случае, самом мрачном
и тяжёлом, мог увидеть светлую сторону. Причём
этот вопрос Сотников решил так: есть зло – зна-
чит есть добро; мир существует (мир, жизнь –
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 5 (94) 2016 год
благо) – значит добро довлеет над злом; пусть до-
бро довлеет самую малость – но всё же добро, а не
зло довлеет; поэтому можно быть уверенным, что
добро всегда выкрутится в любом страшном слу-
чае: фашизм – зло, не быть фашизму! Но жизнь
– движение, вне движения – смерть; смерть – зло,
жизнь – добро, то есть добро – движение, борь-
ба, труд: значит – надо бороться! Надо бить, бить
фашистов!
Русский народ велик! Не зря же он дал Пушки-
на, Толстого. Какой народ ещё назовет такие име-
на? А пигмеи гитлеры, не понимая сути его, пыта-
ются нас превратить в скотов. Против природы,
против её законов.
А немцы? А разве немцы не великий народ?
Гёте, Шиллер! Тот же Гегель!.. И – фашисты...
Ах, люди, люди! Когда же мы поумнеем!
Это же БЕЗУМИЕ – война!
Разве не Безумие, что немецкий рабочий стре-
ляет в меня, а я стреляю в него, нам же нужно по-
ломать оружие, нет, не поломать, а вместе с этим
немецким парнем обняться и перестрелять всех,
кто заставляет нас стрелять друг в друга – унич-
тожить все военные заводы и никогда, никог-
да не строить танки, пушки, военные самолёты
и убивать тех, кто задумает их строить – это же
аксиома, это – одно разумно. Не строить орудия
убийств, не быть убийцей!
Не ставить меня в положение, когда я чувствую
сам, что я должен убить. Как не убить фашиста –
не убив его, я предам самое святое: и это солнце,
и это поле, и это небо, и этот ветер. Я предам пра-
во жизни, я предам свой народ, я предам самого
себя. Я должен убить немца (и, скорее всего, не
того, кого бы надо).
Но кто же виноват в этом? Есть же преступ-
ник, который поставил меня в такое положение?
До каких же пор мы, люди, разумные, всё пони-
мающие, всё умеющие, будем позволять диким
глупцам ставить себя к стенке?! Ведь всё в нас,
всё дело наших рук. Если мы убиваем друг дру-
га, рушим города, сжигаем сёла – делаем зло, мы
ведь и добро можем делать: строить, созидать – и
не убивать. Добро делать легче. Это же приятно –
созидание от природы: это высшее счастье, при-
звание человека разумного – созидать.
А мы безумствуем. Воюем.
Велик будет человек, понявший – война безу-
мие. Расцветёт тогда планета.
А двойственность?!
Может, и Земли как таковой не будет? Будет пу-
стыня – Марс, Венера? Человек выпустит из бу-
тылки злого духа и не совладает с ним?
Но материя вечна, разум – высшее её проявле-
ние, вечен и разум.
Разум – добро.
Фашизм – неразумно, зло. Фашисты не могут
победить! Русский мужик будет жить.
Так, философствуя и витая в облаках и спуска-
ясь на грешную землю, Сотников, забыв про го-
лод и только на ходу срывая и растирая колоски
в ладонях и тут же отправляя молочное зерно в
рот, спустился к пенькозаводу, на территории
которого горели деревянные постройки, чадили
подбитые наши танки, а в тяжёлом «КВ» внутри
что-то трещало и изредка ухало – видимо рвались
оставшиеся патроны и снаряды. На селе тоже го-
рели и чадили хаты; за речкой, у домов, видно
было, как полосовали языки зловещего пламени
над разбитыми немецкими машинами; там тоже
трещало и ухало; но бой уже затихал, и никого
вокруг не было видно.
Сотников зашёл за уцелевшую каменную по-
стройку завода и решил понаблюдать за селом.
Его тут же окликнули:
– Пехота, топай сюда! – крикнул кто-то ему из
здания, и хотя говорили по-русски, Сотников со-
рвал винтовку с плеча и юркнул за угол.
– Да ты что, вояка, своих стал бояться? – рас-
смеялся кто-то внутри здания. – Иди сюда, тут
немцев теперь кругом за сто вёрст с огнём не сы-
щешь!
– Ты откуда? – спросил Сотникова танкист, ког-
да Сотников, опомнившись, перелез через разби-
тое окно внутрь задания.
– Да всё оттуда, – двусмысленно протянул Сот-
ников.
– Ты, браток, помоги мне, раненых надо по тан-
кам пошукать... не один же я остался, – показал
танкист на свою раненую руку, неумело забинто-
ванную и тяжёлую от запёкшейся чёрной крови.
– Да и убитых не грех, глядя на ночь, прибрать...
– Немцы, что – смотались?..
– Не стреляют, гады. Мы им врезали по самое...
самое... Закурить есть? – спросил пересохшими
губами танкист.
Сотников достал кисет.
– Врезал! что и курево бросил! – с намёком, в
отместку за то, как его встретил танкист, сказал
Сотников. – Ишь как ухают...
– Мой... – мотнул головой танкист в сторону
опять ухнувшего «КВ». – И ребят всех... наповал...
– А вон в том, на лугу, живы! – показал он тут
же в сторону «тридцатьчетвёрки», увязнувшей по
самую башню в трясине луга, метрах в двухстах
от завода. – И за ними – тоже живы. Всё время
2016 год № 5 (94) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
шпарили. Давали фрицам прикурить! Пока сна-
ряды не расшвыряли. А может, увидели, что стре-
лять уже не в кого.
– Ну-ка, браток, закури цигарку! – повертев ки-
сет и не зная, как к нему приступить одной рукой,
попросил танкист Сотникова. – Не привык ещё,
– слабо усмехнулся он, мотнув раненой, правой.
– У, чёрт, шевельнуть нельзя, болит... пальцы как
бы не пришлось отсобачивать...
– Ты хорошо перетянул, а то кровью изойдёшь?
– свёртывая цигарку, спросил участливо Сотни-
ков. – Счастье такое, если правда одни пальцы,
вчистую пойдёшь, после войны посмотришь, ка-
кая она будет, жизнь. Люди поумнеть должны.
Танкист болезненно поморщился.
– А счастье!.. В первом бою и... счастье... кале-
кой быть. Хоть бы гадов подавить пришлось. А то
видишь, как они нас... Ну да и им всыпали! – по-
медлив и жадно затягиваясь свёрнутой Сотнико-
вым цигаркой, сказал танкист. – Эти... с луга... на
выбор... машины жгли. И пушку – видишь? – он
показал за речку, – так кувыркнули, одни шматья
там.
Сотников посмотрел, куда ему указали. Кроме
чёрной, взрытой воронками земли и какого-то
искорёженного металла, там ничего не было вид-
но. Вдаль шла улица с чадящими и кое-где ещё го-
ревшими ярким пламенем домами. И Сотников
вдруг увидел хату, где он оставил Мещерякова.
– Немцев правда нет? – торопливо спросил он
танкиста; он собирался закурить за компанию, но
заторопился и, скомкав кисет, сунул его в карман.
– Мне надо туда. Давеча, во время атаки, у нас
ротный там остался, может жив? Мальчишка
ещё... Я побёг! – перехватив винтовку с плеча в
правую руку, выпрыгнул из окна Сотников и,
пригибаясь, прыжками помчался к реке.
– Осторожнее! – крикнул ему вслед танкист. –
Как бы тебя наши, с луга, не подстрелили. Ну да
я их сейчас предупрежу! – и танкист осторож-
но, боясь зашибить раненую руку, выпрыгнул из
окна вслед за Сотниковым и увалисто ковыляя,
направился к танкам, застрявшим на лугу.
Сотников его предупреждения не расслышал.
Он перешёл речку, осмотрелся у разбитого на до-
роге «Т-34» и направился к крайнему дому. Даль-
ше, через улицу, были Масловы. «Да, вот там,
– отметил про себя Сотников, просматривая ули-
цу. – Из-за того вон дома немец бросил гранату».
Проверив наличие патронов в обойме, Сотни-
ков перебежал улицу. На дворе у Масловых были
лужи чёрной спёкшейся крови. Сотников шагнул
в сенцы. Из открытой двери комнаты до него до-
неслись тихие надрывные всхлипывания; кто-то
причитал по покойнику надрывно, жутко. Вече-
рело, и в комнате было сумрачно. Но Сотников с
порога сразу увидел в святом углу на составлен-
ных скамейках тела двух женщин, одной очень
молоденькой, другой средних лет, и его поразила
их строгая и неестественная красота. Смерть буд-
то не тронула их лиц: они были покойны – ничего
теперь не тревожило их. В полумраке густеющих
сумерек тени расплывались, и всё казалось нере-
альным и умиротворённым.
У изголовья покойниц стояли два ребёнка – де-
вочка и мальчик. Это их надрывные всхлипыва-
ния шли из комнаты, хватая за сердце. Расплыв-
чатыми тенями виднелись ещё какие-то люди.
Сотникову стало страшно. Он попятился назад
– и опять очутился на дороге.
Запёкшаяся чёрная кровь опять бросилась ему
в глаза, поразив своим обилием.
Его вдруг озарила смутная догадка.
– Ты что, солдатик? – вышла следом за ним ка-
кая-то старушка. – Не раненого ищешь? Тут мы
командира одного спрятали... Женечку... жениш-
ка вот той... молоденькой... Зиночки... – старушка
всхлипнула и перекрестилась.
– Царствие ей небесное. Из-за него, бедная,
свету не увидела... Вместе с мамою. Двое сиро-
ток осталось... А Женечка цел. Доктор наш был...
старый, но ничего... фельдшер... лечит. Только от
немцев, говорит, спрячьте, а командир ничего,
жив будет. Осколками его посекло, а кости целы.
Если его ищешь, я укажу...
Сотников почувствовал, как у него подкашива-
ются ноги, становятся ватными.
Оседая и приваливаясь спиной к стене, он вдруг
стал рвать ворот гимнастёрки, железным обру-
чем сдавившей ему горло.
Вечерело. Бой стихал. Измученные, постарев-
шие за день на года, мы вылезали из окопов и с
удивлением оглядывали друг друга: бледные, как
привидения, мы не верили, что остались живы.
Горели кострами хаты; за ручьём, у моста, горе-
ли колхозные амбары и риги; горели постройки
пенькозавода; чадили подбитые танки; у Корню-
хиных, у сгоревшей хаты трещали пачки патро-
нов на горящих немецких машинах. Весь луг и
огороды были изрыты чёрными воронками ра-
зорвавшихся снарядов. Косматые клубы корич-
невого дыма крыли землю; солнце бежало сквозь
них, гневное, рассерженное, багряное; у порога
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 5 (94) 2016 год
соседей лежал убитый рыжий немец, и на отки-
нутой руке его тикали исправные, позолоченные
(а может, и золотые) часы.
Мы, пяток двенадцатилетних одногодков, со-
брались кучкой и, чувствуя, что совершилось в
нашей жизни что-то необычное и радостное, что
мы живы, и немцев нет, и не в силах одолеть жи-
вотной радости живущего, укрываясь за домами,
кинулись к речке, к подбитым нашим танкам. Что
нас влекло туда?
Может быть, там есть раненые танкисты и им
нужна помощь? Может, оружие брошено? подо-
брать неплохо. Может... Трудно сказать, что влек-
ло нас. Самый отчаянный, самый безрассудный
народ – двенадцатилетние огольцы.
У Пачиных, у самой речки, под окнами дома, зи-
яла большая воронка, а вокруг валялись остатки
нашего самолёта, сбитого немцами. Из воронки
торчала кабина. Мы начали в ней копаться; ка-
кой-то острый запах бил в нос; вдруг Колька Ба-
тищев отпрянул прочь, перепугав нас.
– Ты чего? – спросил я, отскочив от кабины са-
молёта следом за ним и испуганно озираясь по
сторонам.
– Ты посмотри! – Колька указал на что-то вну-
три кабины, не решаясь подходить близко.
– Что? – удивился я, не понимая причины Коль-
киного испуга.
– Посмотри!..
Я начал обследовать кабину. Всё было смято,
изуродовано – вдруг среди скрюченного метал-
ла я увидел кисть руки: обыкновенную кисть
взрослого человека, но только отдельно ото все-
го. Правда, клочок коричневатого светлого рука-
ва пуловера ещё был на ней – и больше ничего.
Колька тихо подошёл ко мне. И тут мы увидели
оголённое предплечье: кость была раздроблена,
и из раны сочилась сукровица. Смерть витала в
этой кабине.
Мы тихо отошли.
За речкой стоял с размотанной гусеницей танк.
«Т-34» – определили мы.
Совсем невредимый. Расстрелянные в упор
немцами лежали примолкшими тёмными бугор-
ками танкисты. «Зачем же они выскакивали из
танка! Ах, бедные, бедные», – подумал каждый из
нас, и мы, молча, сторонкой, не подходя близко к
танку, как бы боясь нарушить священный покой
отдавших за нас жизнь бойцов, двинулись к заво-
ду. Там виднелась группа танков. Мы начали их
считать. Подбитых и застрявших на лугу в тряси-
не было тринадцать. «Т-34» и «КВ», и два лёгких
«Т-60».
Из-за основного заводского кирпичного здания
нас окликнули:
– Орлы! Ну-ка марш сюда!
Мы подбежали.
Звал нас какой-то молоденький танкист-лейте-
нант.
Бывший тут же капитан-грузин приказал:
– Кацо! Быстро по домам – за лопатами! Не ле-
жать же ребятам, – он указал на убитых танки-
стов, – на ночь глядя, под открытым небом!
17. ВАНЮШКА ПОЛЬЧЕНКО
Вернувшись из разведки, Свиридов и Поль-
ченко доложили комбату о результатах ночного
поиска и оказались свободными. Акимов накор-
мил их припасённым с вечера, уже остывшим,
но не утратившим аромата, гороховым супом и
чуть привянувшим, но тоже духовитым чёрным
хлебом – и вот теперь, когда рота ушла в бой, Ва-
нюшка и дядя Ваня блаженствовали, разбросав
шинели под кустами, на том месте, где ночевала
рота. Свиридов сразу же уснул. Он лежал, ут-
кнувшись головой в вещмешок, и тоненько, сус-
ликом, посвистывал; губы его слегка трепетали;
по лицу у него бегал быстрый чёрный муравей-
чик, несколько раз подбиравшийся к носу и в
недоумении возвращавшийся всякий раз назад,
на край верхней губы, когда из ноздрей на него
шла тёплая волна выдыхаемого воздуха. Губа
трепетала; муравейчик бежал к носу; дядя Ваня
делал выдох – и муравейчик убирался назад. Это
сперва было развлекло Ванюшку; он хотел уже
осторожно прогнать муравья, чтоб дядя Ваня не
мучился, так как ему и сквозь сон было щекот-
но; но дядя Ваня вдруг всхлипнул и чему-то ра-
достно улыбнулся; безмятежная улыбка светлой
полосой прошла по его лицу – и это резануло Ва-
нюшку по сердцу. Видеть улыбающихся, радую-
щихся людей, даже самых близких и уважаемых,
он не мог. Всякая радость, чьё-то счастье теперь у
него вызывало обратное действие; ему станови-
лось больно; резкая тоска пронзала сердце. Пока
люди были хмуры, пока им было тяжело, пока
они были озабочены и заняты своим делом, Ва-
нюшка не отделялся от них и тоже как-то жил,
будто и он, как и все, был нужен в жизни; но сто-
ило ему увидеть улыбку, услышать смех – и к гор-
лу подкатывал тяжёлый ком. Человек смеялся – а
МАЙКА. МАЙКА... сестрёнка... милая... милая...
крохотная... лежала во рву... в крови... и глазки её
2016 год № 5 (94) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
остановились на ужасе... а... мамочка... она их за-
слоняет... она их заслоняет... в последний момент
прижимает к себе... вот брызжет огонь...
И Ванюшка давился слезами.
Как можно было после этого кому-то смеяться!?
И как же они не смогли уберечься!?
Ведь нужно было только убежать. Убежать из
города. А мамка тогда одела их потеплее, во всё
самое лучшее. Майка была пухленькая, оживлён-
ная, она всему радовалась и ничего, совсем ещё
ничего не понимала. И мамка, и Ванюшка в пер-
вый день тоже ничего не понимали. Кругом были
люди; и немцы походили на людей; и красивые
среди них были; только какие-то все надменные,
строгие, не улыбающиеся, а так – тоже люди.
Вот когда их продержали в сквере всю ночь под
открытым небом; когда Майка начинала плакать,
так как у неё стыли ножки, и она вся дрожала, а
мамка прижимала её к себе и грела её своим те-
лом, а Ванюшка тоже жался к мамке – тогда что-
то Ванюшка и мамка начали понимать. Что-то не-
доброе было в том, что людей держали холодной
сентябрьской ночью под открытым небом и не
пускали домой. За оградой вышагивали часовые
с автоматами, с овчарками на поводу; за ночь не-
сколько раз трещали автоматные очереди, рвали
кого-то остервенелые, спущенные с цепи соба-
ки, и кто-то дико кричал, отбиваясь от них – вот
тогда мамке и Ванюшке стало ясно, что они зря
пошли сюда. Но ведь сюда шли не одни они, шли
многие – а как же многие могли ошибиться?
Прошла ночь.
Днём они немного приободрились, даже поку-
шали, что взяли с собой; по скверу ходили люди,
таинственно перешёптываясь; были пущены ка-
кие-то неясные слухи, что их скоро отправят – с
утра же формировались партии и куда-то уходи-
ли.
День прошёл в бестолковой сутолоке.
Запомнился он Ванюшке только тем, что ему
мучительно хотелось сходить по нужде, а кру-
гом были люди, скрыться было некуда, и когда
он присел за какой-то куст, а его все видели – ему
было очень стыдно.
Вторая ночь была ещё ужаснее.
Бил озноб; Майка во сне вздрагивала и жадно
хваталась за мамку, будто боясь, что её оставят
одну. Мамка молчала – окаменела; за оградой не-
сколько раз начиналась дикая оргия озверевших
овчарок; спасения, понял Ванюшка, не было.
В полдень их увели, раздели...
Майка шептала: «Мамка, боюсь... мамка, бо-
юсь...». Чёрные глаза её, в пушистых ресницах,
как бабочки, трепетали испугом... пухленькие ру-
чонки судорожно хватались за мамку... она иска-
ла защиты.
А рядом были взрослые дяди.
Один из них подошёл к пулемёту... прожевал...
икнул... молодой мордатый немец... во френче,
в сапогах с короткими голенищами – как все. С
фигурой человека, с головой, с руками, с ногами.
Как все.
Брызнул огонь.
Теперь, когда Ванюшка видел людей во френ-
чах, в сапогах с короткими голенищами – когда
он видел немцев, они все сливались у него в одно
лицо: мордатая, жующая фигура, – и он должен
был что-то делать. Бездействие, одиночество
было для него состоянием, когда он не мог жить.
Перед глазами вставала Майка... всегда почему-то
сперва Майка... может потому, что она была со-
всем беззащитная... крохотная, пухленькая... ба-
бочки-ресницы... Потом уже мамка... такие они
красивые!.. живые!..
Их теперь не было.
Были люди во френчах, в сапогах с короткими
голенищами, все – на одно лицо. Нелюди.
Ванюшка теперь их совсем не боялся.
Уткнувшись лицом в землю, Ванюшка почув-
ствовал, как к горлу привалил тяжёлый ком, как
к сердцу прихлынула горячая волна, разрывая
грудь. Явились Майка и мамка.
Ванюшка встал, зарядил карабин и пошёл туда,
где громыхали взрывы.
Познакомились мы с Ванюшкой немного позже,
после того, как бои у нас успокоились. Недели че-
рез две, за которые мы ещё два раза побывали у
немцев: вечером они занимали село, а утром сле-
дующего дня или через день с треском вышвыри-
вали их наши – за селом пролегала линия фронта,
обосновавшись здесь на целых шесть месяцев.
Мы оказались в относительном тылу. Хотя и бом-
били, и обстреливали нас из орудий безбожно,
жизнь вошла в какое-то определённое русло: мы
теперь были мы, а не пустое место. Всё человече-
ское стало наше: мы обрели право быть людьми.
В нашем саду однажды расположились бойцы,
среди которых оказался подросток, наш одного-
док. Мы с ним быстро подружились (и как было
не подружиться, когда он разрешал нам стрелять
из своего карабина по немецким самолётам, иду-
щим на бомбежку!?).
Это был Ванюшка Польченко.
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 5 (94) 2016 год
18. ДЯДЯ ВАНЯ
Спал Свиридов долго. Ему снилось что-то боль-
шое и приятное; неясное, но как это бывает во
сне, очень понятное и хорошее, хорошее для всех
и потому особенно приятное; часть этого при-
ятного касается и его лично, будто всему народу
стало хорошо, война, что ли, кончилась или кто-
то твёрдо сказал и даже не сказал, а показал, что
война кончилась, и немцев на нашей земле нет – и
всем хорошо. По его лицу бегали светлые полосы
необыкновенного свершившегося счастья, так ре-
занувшие Ванюшку – и когда Свиридов проснул-
ся, то он просветлённый, лежал и боялся спугнуть
своё радостное настроение и, наслаждаясь теплом
устоявшейся застойной летней истомы, царившей
под кустами, где он лежал – не шевелился.
В такие минуты человек улетает из реально-
сти. Ему всё ясно, всё доступно, тайны доступ-
ны; жизнь не за замками – и если что-то раньше
мучало неразрешимостью и сложностью – теперь
открыто.
Убежав из плена, он долго мучался над загад-
кой: зачем немцам нужно издеваться над плен-
ными? Собрать тысячи за колючую проволоку и
морить голодом и холодом? А вокруг неубранные
поля и еды – хоть обжирайся?
Неразумность такого поведения немцев была
очевидна. Ведь если б они хотели, чтоб им сдава-
лись в плен, то есть, чтоб развалилась армия про-
тивника, то они бы должны действовать добром.
Зачем загонять за колючую проволоку, держать
охрану? Да закрепи всех по селам, скажи – уби-
райте поле и кормитесь, и многие клюнули бы
на эту удочку: разве хуже в тёплой хате, чем во
вшивом окопе? А потом, когда... потом и кнутом
можно хлестать, дуракам поздно было бы назад
пятиться.
А это – издеваются над людьми, вызывают
злобу и думают, что им от этого польза (всякое
дело делается для какой-то пользы, для чьей-то
выгоды, знал Свиридов). Это же абсурд: вызвать
у своего противника жгучую ненависть. Где тут
польза: русские стали ненавидеть всех немцев (и
не только русские)?
Свиридов усмехнулся: а что, если б его самого
в плену посадили на тёплую печку и набили бы
брюхо (он бы ведь сам его набил, только не за-
гоняйте за колючую проволоку, не запрещайте
ему) – убежал бы он из плена? Ну, по-честному?
Ему стало страшно... Ох, может, потом и одумал-
ся, понял бы, что враг – всё равно враг, чем он ни
действует, кнутом или пряником, но чтоб сразу,
после всех страхов и ужасов боя, после кроваво-
го человечьего месива из твоих товарищей, после
смотревшей тебе в лицо смерти – сразу бы... нет,
он бы сперва погрелся на печке. Это ведь гово-
рить легко: жизнь за Родину, а пока не припечёт,
жить хочется.
Такие мысли, конечно, не выскажешь вслух,
но внутри-то они у всех. И хоть и стыдные это
мысли, а когда у тебя выбор – смерть или тёплая
печка, полезешь на печку. Под бок какой-нибудь
вдовушки.
Свиридов улыбнулся: вот что его радовало во
сне!
Теперь и мыслей таких нет, их перечеркнула
сама жизнь; немец перечеркнул. Ах, сволочь, ах,
молодец! Теперь я тебе сдамся в плен!
Вон оно, для чего они нас мучают!
Их верховная сволочь боится, что и у немца, у
рядового, такие «стыдные» мысли появятся (и
солдаты начнут в плен сдаваться), вот они и вя-
жут всех одной верёвочкой, вызывают злобу, чтоб
солдаты боялись нас, пощады не ждали – разве
можно простить Конотоп или Ванюшкин Бабий
Яр?! Гитлер, сволочь, всех одной верёвочкой вя-
жет! А что же ты – ты, стреляющий? В детишек? в
женщин? в стариков? Пусть Гитлер – сволочь, но
ты... ты – не человек, что ли? Как же это можно
детей ко рву ставить?! Как же жить после этого
можно?!
Нет тебе прощенья!
Кровавыми слезами завопишь – не простим!
И не злу торжествовать – добро торжествует!
Тёплая волна радости, захлестнувшая после сна
всё существо Свиридова, долго не покидала его.
Он лежал – и будто ни о чём не думал, и думал
о таком большом и значительном, что касалось
всех, всех, без исключения, и даже самих немцев;
оно было неотчётливо, необъяснимо словами,
но прочно и уверенно. Не было ясных деталей –
как и немцам будет хорошо; нам будет хорошо; а
раз нам будет хорошо, то и немцам хорошо; это
неправда, что если кому-то хорошо, то друго-
му должно быть плохо, это глупцы так думают;
хорошо по-настоящему, до конца хорошо тогда,
когда всем хорошо. Всем. А если кому-то хорошо,
а где-то люди мрут с голоду, стреляют, убивают
друг друга – разве это хорошо? Нет, мы переду-
шим всех сволочей, всех нелюдей, они не имеют
право жить, а труженик никогда труженику зла
не сделает. И ещё жить-то будем! И немцы людь-
ми будут.
2016 год № 5 (94) С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА
Вот оно что снилось.
Люди людьми стали. Зверьё к стенке поставили.
Ни Конотоп, ни Бабий Яр не простили. Как это
можно – загнать за колючую проволоку и есть не
давать? За колючей проволокой люди – а ты си-
дишь на вышке, держишь пулемёт и никого не
выпускаешь. Ты же видишь... всё ты видишь... и
выполняешь волю изверга... изувера... и считаешь
его великим. Да ты посмотри на один его облик...
на эту крысу, на ублюдка... тебе стыдно станет!
Свиридова передёрнуло.
Он вдруг увидел, что он сам на месте немца –
там, в Конотопе. Что бы он сделал?
Нет! Нет! Нет!
Он бы сейчас же пристрелил этого второго –
Свиридова. И разодрал бы колючую проволоку.
Какое счастье, что он настоящий Свиридов, и
судьба не уготовила ему долю немца.
Но неужели простой немец не такой же, как и
он, простой русский...
Бог ты мой!..
Дядя Ваня встрепенулся.
Он вдруг увидел, что он под кустом один – ни-
кого кругом. «Где же Ванюшка? – удивился он,
озираясь. – Что же случилось? Уж не случилось
ли чего? – пронзило дядю Ваню ознобом, – поче-
му он один? Может, наши ушли и в спешке забы-
ли про него, потом ещё пришьют дезертира?!»
И ознобом защемило сердце.
«Да нет, нет, ничего плохого не могло случить-
ся, – тут же пришло успокоение. – Так было хоро-
шо, так ясно было. Нет, Ванюшка бы в беде его не
бросил. Всё хорошо... Конечно, хорошо, – увидел
он наконец группу командиров и бойцов, копо-
шившихся в соседнем саду, через огород. – Но где
же Ванюшка? Вот чертёнок, удрал и не сказал!»
Дядя Ваня скатал шинель, бочком посмотрел на
солнце – за полдень, определил он – вскинул ре-
мень винтовки на плечо и зашагал в поле, туда, в
сторону Озёрок, где, он знал, сейчас вела бой его
рота.
А какие, правда, тогда были немцы? Надмен-
ные, высокомерные, за людей они нас тогда не
считали.
19. СЕРЖАНТ АКИМОВ
Пробежав по ручью до колхозных построек,
откуда бил немецкий пулемёт, Акимов, переве-
дя и задерживая дыхание, чтоб не выдать себя,
осторожно выполз по отвалу и сориентировался.
Немец-пулемётчик был не один; вместе со вто-
рым номером он лежал за углом конюшни и бил
через лужок по улице, которую только что заня-
ли наши. Бил он короткими очередями; видно
было, как лента торопливо вздрагивала, тряслась
тренога, и резкий веер огненных брызг шёл от
пулемёта над лугом. «Машиненгевеер, прокля-
тый!» – выругался шёпотом Акимов, соображая,
как лучше поступить. Винтовка тут не годилась.
Акимов нащупал в кармане лимонку и бережно
потянул её наружу. В ладонях ощущалась шеро-
ховатая твёрдость кожуха. «РГД бы» – мелькнуло
в голове Акимова. – От этой самому достанется.
И пулемёт искорёжит. Он зубами рванул чеку,
привскочил и, бросив гранату и услышав щелчок,
чуть катнулся по отвалу, тут же готовясь делать
рывок. Ухнул взрыв. Акимов рванулся вверх, к
углу конюшни; немцы корчились; один, сжимая
бок, дико визжал, пытаясь привстать на колени;
Акимов в упор выстрелил в него. Второй немец
уже трясся в судорогах; рядом валялся покорё-
женный «машиненгевеер». Акимов перехватил
его, поставил на треногу, передёрнул затвор. Но
ленту заело, пулемет не действовал. Чертыхаясь,
Акимов вновь схватил винтовку и, расстреляв
оставшиеся в обойме четыре патрона в набегав-
ших немцев, кинулся за стеной конюшни к ручью.
Выскочил он теперь с другой стороны – ближе
к речке, и это спасло его. По протоке он пробе-
жал к речке – там по берегу громыхали и горе-
ли наши танки, и немцы отстали. Прижавшись
к обрыву берега и учащённо дыша и не замечая
ничего вокруг, лишь интуитивно соображая, что
и как лучше сделать, Акимов перебежал к тому
месту, откуда они только что выскакивали, отби-
вая улицу. Он несколько раз срывался с обрыва в
воду, весь вымок, но глубины большой не было, и
Акимов свободно выбирался на берег. Все это де-
лалось им как-то само собою, вне сознания. Там,
откуда они выскакивали с Мещеряковым и Сот-
никовым, он остановился; почти на голову ему
свалился какой-то запыхавшийся молодой боец,
с размотанной обмоткой. Обмотка змеёй вилась
следом за ним, мешая бежать; боец скатился к
воде и, чертыхаясь, начал торопливо скатывать,
срывать обмотку.
– Ух... дают! – сорвав обмотку и отбросив её в
сторону, присел у кромки воды боец. Это был
желторотый юнец; его веснушчатое лицо было
грязно, в потёках пота, но искрилось испуганной
виноватой и потому добродушной улыбкой.
С О В Р ЕМ Е Н НА Я ВСЕМИРНАЯ ЛИТЕРАТУРА № 5 (94) 2016 год
– Чуть было за обмотку не поймали! – пошутил
он.
– Ты обмотку не бросай, ноги пока все целы! –
буркнул Акимов, которому совсем не хотелось
шутить. – Патроны есть? – спросил он.
– Должны быть!..
Ну так быстрей сюда! А то и без обмотки сца-
пают!
Он расстегнул патронташ и достал обойму.
Щёлкнув затвором, начал досылать патроны.
Боец тоже передёрнул затвором и, карабкаясь по
обрыву, полез наверх.
– Куда ты! – хотел предупредить его Акимов; но
боец уже высматривал из-за обрыва, прилаживая
винтовку. «Дзык! Дзык!» – резанула автоматная
очередь. Тяжело охнув, боец крутанулся книзу и,
хрипя и кровавя воду, плашмя упал в поток.
– Ах, чёрт! – кинулся к парнишке Акимов, отта-
скивая его от воды. – Ух, сволочи! – увидев, как из
головы бьёт чёрная густая, перемешанная с чем-
то серым кровь, бросил Акимов бойца. Выхватив
лимонку, он зло дёрнул чеку и пустил гранату
вверх, стараясь вложить в бросок всё, на что был
способен.
Не дожидаясь взрыва, опять отвалом, он побе-
жал вдоль речки, к видневшимся недалеко домам
соседнего села Каменки, где он знал, были наши.
Вдруг он подумал: а что если паренёк жив, а
он его бросил – и наверное головой в воду, и он
захлебнётся – и Акимова передёрнуло от страха.
Он, сползая по глине откоса в воду, резко остано-
вился, выхватил их кармана последнюю лимонку
и, на ходу срывая чеку, побежал, хлюпая, прямо
по воде назад.
Паренёк лежал на берегу. Теперь Акимов вспом-
нил, что он его вытащил из воды; лежал он, без-
вольно обмякнув, уткнувшись лицом в землю;
под головой было мокро, красно; Акимов устало
вздохнул, снял пилотку, вытер ею лицо и, повер-
нувшись, тихо пошлёпал по воде, держась ближе
к круче берега по течению речушки.
К Каменке, где он знал, были свои.
Наши огороды были последней точкой, куда
докатилась мутная волна фашистского наше-
ствия.
В войне назревал кризис. Кризис всегда тяжёл.
Тут было так: или – или. Мы сейчас говорим: мы
верили в то, что мы победим. Да, мы верили. Мы
страстно желали этого. Без ПОБЕДЫ нам не было
жизни. Но шло лето страшного 42-го.
Немцы тоже были уверены, что они победят. Я
видел, как они воевали. Они ни во что не ставили
нас. Они были очень сильны – а мы только об-
ретали силу. Поэтому наша вера в ПОБЕДУ в то
время была скорее страстным желанием, для ко-
торого мы ничего не жалели.
Озёрки мои попали на острие. Шесть месяцев
громыхал здесь фронт. Несколько раз занимали
нас немцы, но всегда их с треском вышвыривали
вон. Поля были усеяны трупами – но фашисты
здесь не продвинулись на восток ни на шаг.
Правда, это было потом. А сейчас, к полуд-
ню, немцы, отбив нашу атаку и бросив на наши
танки авиацию, торопливо угоняли уцелевшую
технику из села – к югу, в сторону Землянска, и
бой затихал. День 7-го июля, отполыхав, уходил
в небытие, оставляя о себе жгучую, незабывае-
мую память – навсегда, на жизнь – во всём своём
величии и со всеми своими мелочами и так, что
каждая мелочь встанет потом чёткой подробно-
стью, сколько ты ни живи.
К вечеру у нас ни немцев, ни наших – не было
никого.