* * *
Лежит роса на местных древесах.
Гусь на пролёте радостно гогочет.
Сосед с утра выгуливает пса,
Держа в руке пакетик и совочек.
Пострижена газонная трава.
Пёс молчалив, вальяжен и ухожен.
Он понимает все свои права
И знает о правах гусей и кошек.
А мне бы без ошейника – стремглав!
Но от пустых желаний мало проку,
Хоть у меня ничуть не меньше прав.
Но, думаю, не больше, чем у дога.
Ну что ж? Прочту «Другие берега»,
Перетасую старых карт колоду.
Свобода правил, догм и поводка
Скучна.
Но это всё– таки, свобода.
* * *
Когда чувствуешь кожей случайность машин и прохожих,
И орёт детвора на асфальтовом теле двора,
Как себя ни неволь, поневоле на завтра отложишь
То, что можно сегодня, и было возможно вчера.
Нужно было сегодня. Тем более – вечер нас сблизил
Недопитым вином, недописанной сладкой строкой.
Календарь подтверждает случайность начертанных чисел
И тягучесть мгновенья, текущее в вечный покой.
На семь бед есть ответ, одинокий, как пень у дороги.
Взаперти – бред запретов и ложность народных примет.
Не для нас диалоги, и слоги в старинной эклоге :
Мы с тобою случайны, как молния. Как рикошет.
Значит, всё позабудем и будем смотреть как в окошке
Окунаются улицы в зыбкость вечерних огней.
И забросим на завтра звонки, суету, «неотложку».
Утро будет мудрёней, затейливей и мудреней.
* * *
Зависает Амур стрекозой над водою и млеет от вида.
И девицы спешат к зеркалам, словно кони идут к водопою.
Лето. Травы налиты любовью и так духовиты,
Что не дышишь, а плаваешь в этом целебном настое.
Ах, Амур! Ах, подлец! Он нарочно творит что попало.
И, похоже, ему всё равно, что ни кожи, ни рожи.
Что упало – пропало и вряд ли возникнет сначала:
Ведь, нельзя в одну реку. Но если захочется – можно.
Жаль, что прошлое слазит змеиной тиснёною кожей,
Только странно, что вопли оставленных спален азартны.
В доме ставни прикрыты, как веки, и ножницы ножек
У наложниц, у жён, у невест до смешного стандартны.
Только память-старуха, скребёт и скребёт по сусекам.
На щеках вызревают прыщи, и черешня до срока поспела.
Наставления мамы заброшены камушком в реку,
Чтоб летать по ночам и не знать от кого «залетела».
* * *
Как вечерняя заря горяча!
Птицы – к югу. Облака – на восток.
Облетает Млечный путь по ночам
Мириадами кленовых листов.
Под влюблёнными вздыхают скамьи,
Что в озёрах почернела вода,
И уходят зимовать муравьи
В укреплённые свои города.
Только всё это не важно теперь.
Круглый год полно работы у свах,
Чтобы утром тихо скрипнула дверь
С необсохшим поцелуем в губах.
Ж А Р К О
После ночного краткого дождя
Бульвары остро пахнут перегаром.
Бумагой шелушатся тротуары,
Как кожа золотушного дитя.
Была тревожно-мягкою зима,
И вот сбылись народные приметы :
Недужит город. Город болен летом,
И в градуснике ртуть сошла с ума
В домах из кранов – тёплая вода,
В автобусах у женщин локти липки,
И шепчутся молоденькие липки,
Что осень не наступит никогда.
* * *
Я хотел написать твоё имя по белому белым
И пришёл на поляну, покрытую девственным снегом.
Только белому было щекотно от пальчиков мела,
Заливалась поляна водою и радостным смехом.
Что ж. Тогда напишу всё, что знаю, по чёрному чёрным:
Полог ночи раскинется, чёрными нитками выткан.
Черный уголь в руке захрустит и вздохнёт обречённо,
Словно смертник, услышав команду конвоя: «На выход!»
Значит нужно по красному красным. Бояться не стоит,
Что закат истощится, и море покажется синим,
Что сердечко твоё в предвкушеньи ненастья застонет.
Красный – это красиво. Особенно если курсивом.
Так и быть. Но сначала найду твоё имя средь бликов
Свежевымытых окон, в озоне прошедшего ливня.
Надо просто раскрыть телефонную умную книгу.
Позвонить наугад:
»Назовите, пожалуйста, имя.»
* * *
Если выпадет снег и прикроет листвяную падаль,
Хрупкость первого льда и дорог комковатую мглу.
Если выпадет случай из рук чашкой чая и – на пол,
То, конечно, мы встретимся возле часов на углу.
Если выпадет дама бубён, непременно приедем,
Но сперва не узнаем друг друга в толпе у метро,
В окнах жадных троллейбусов, в лицах собак и соседей,
В неуютности липкой гостиничных номеров.
Если ляжет крестовая, буду ходить неприметно,
Озираясь тревожно, как изгнанный из дому пёс.
И давать объявления странные в местных газетах:
Одинокий брюнет... хочет встретить... Кого? – вот вопрос.
Станет вечер и выйдет из комнат червонная дама,
Нарисует сердечко помадой губной на стекле.
Будет осень упряма, бумагой заклеены рамы,
Чтобы ноги в тепле, а колода на нашем столе.
Открывай же пиковую! Ветер на улице взвоет.
Будут карты нам врать про любовь. И всю ночь напролёт
Будет снег бинтовать наши раны, чтоб не было крови.
Вот тогда непременно хоть кто-нибудь в гости придёт.
* * *
Загадай мне загадку. Всё равно я отгадку не знаю.
Погадай по руке и ответишь сама на вопрос.
Начинается осень промозглая, злая-презлая,
Исподлобья смотрящая в мир, как обиженный пёс.
Начинается осень. Холодные капли – за ворот.
За воротами грязь. Я сегодня слегка подшофе.
Мнут машины шоссе. Мокнет где-то непонятый город.
В нём с весны остывает невыпитый кофе в кафе.
Жаль, что я неприучен держать себя в рамках. А в рамах
Отражён позапрошлой любви неприрученный быт.
Там постель холодна, словно в морге шлифованный мрамор,
И прозектор в перчатках резиновых рядом стоит.
Что ж на завтра загадывать? Без толку книги на полку
Не клади, не грусти, новогодних подарков не жди.
А спроси меня лучше про ножницы, зайца и ёлку.
Я придумал ответы: Депрессия. Осень. Дожди.
* * *
Песок плюс сода, плюс огонь – вот формула стекла.
Слова в агонии – в огонь! Вот формула стиха.
Трепещет нужная строка на кончике стила.
Она давно бы вниз стекла, прозрачна и легка,
Она б давно легла в строфу, о вечности звеня,
Но, к счастью, вечность коротка и весь исписан лист,
И открывается камин в язычество огня.
Он пышет жаром от любви, нахален и речист.
Он верит: формула любви – случайные слова,
В которых звуки сплетены без смысла. Наугад.
Без смысла падают дожди и ветер в деревах
Без смысла шелестит листвой, одушевляя сад.
Огонь совсем не формалист. А то, что пылко врёт,
То это к делу не подшить и не вменить в вину.
Он позабытые слова в объятиях сожмёт,
И форму даст им, как бокал игристому вину.
Я не солдат и не швейцар. Мне форма не нужна.
Возьму – по древу растекусь, мифический Боян.
Но вот строка в строфу легла. Ночь. В доме тишина.
Огонь в камине догорел и опустел стакан.
* * *
Уже который век подряд стоит погода скверная.
Срывают хмурые ветра одежду с тополей,
И город горло обмотал аллеями и скверами.
Конечно, это не кашне, но всё же потеплей.
А город горло обмотал, и мы с тобой замотаны
По улицам, по лестницам, по проходным дворам.
И некогда поговорить за нашими заботами,
Но позвонить и встретиться давным– давно пора.
А день – стеклянным шариком. Ах, ёлочки-иголочки!
От ожиданья праздника захватывает дух!
Хотел припомнить всю тебя до кнопочек на кофточке,
Но вечер, вспыхнув окнами, смутился и потух.
А как теперь мне выбиться из путаницы пуговиц,
Забыв глаза и запахи? Хотя не в этом суть.
Возьму, скажу: "распутица" и улицы распустятся,
Как старый свитер, ежели за ниточку тянуть.
А может, лучше обождать? Что толку в адюльтере?
А там, глядишь, и Новый год, и запах пирога,
Шампанское, постылый тост, салат, филе форели.
И вынет пьяный Дед Мороз подарок из мешка.
* * *
Скитальцы – по скитам, а я по поездам,
По самолётам да по пароходам,
Я – телефонный гам по чёрным проводам,
Я – след от журавлиного полёта.
Бредут бродяги вброд, а я наоборот.
Есть мост – на мост! А нет – так в скрип уключин!
Ведь я же не Христос, чтобы по лону вод.
Тем более, что плавать не обучен.
Скитальцы по скитам весь год блюдут посты,
Бродяги у Байкала ищут бочку,
А я сижу, смотрю на чистые листы:
Они, словно невеста, непорочны.
И слово написать – как в полночь снять фату,
На карте отыскать чужих дорог мороки.
Качает на ветру Полярную звезду,
И сердце замирает от тревоги.
* * *
Лежит роса на местных древесах.
Гусь на пролёте радостно гогочет.
Сосед с утра выгуливает пса,
Держа в руке пакетик и совочек.
Пострижена газонная трава.
Пёс молчалив, вальяжен и ухожен.
Он понимает все свои права
И знает о правах гусей и кошек.
А мне бы без ошейника – стремглав!
Но от пустых желаний мало проку,
Хоть у меня ничуть не меньше прав.
Но, думаю, не больше, чем у дога.
Ну что ж? Прочту «Другие берега»,
Перетасую старых карт колоду.
Свобода правил, догм и поводка
Скучна.
Но это всё– таки, свобода.
* * *
Когда чувствуешь кожей случайность машин и прохожих,
И орёт детвора на асфальтовом теле двора,
Как себя ни неволь, поневоле на завтра отложишь
То, что можно сегодня, и было возможно вчера.
Нужно было сегодня. Тем более – вечер нас сблизил
Недопитым вином, недописанной сладкой строкой.
Календарь подтверждает случайность начертанных чисел
И тягучесть мгновенья, текущее в вечный покой.
На семь бед есть ответ, одинокий, как пень у дороги.
Взаперти – бред запретов и ложность народных примет.
Не для нас диалоги, и слоги в старинной эклоге :
Мы с тобою случайны, как молния. Как рикошет.
Значит, всё позабудем и будем смотреть как в окошке
Окунаются улицы в зыбкость вечерних огней.
И забросим на завтра звонки, суету, «неотложку».
Утро будет мудрёней, затейливей и мудреней.
* * *
Зависает Амур стрекозой над водою и млеет от вида.
И девицы спешат к зеркалам, словно кони идут к водопою.
Лето. Травы налиты любовью и так духовиты,
Что не дышишь, а плаваешь в этом целебном настое.
Ах, Амур! Ах, подлец! Он нарочно творит что попало.
И, похоже, ему всё равно, что ни кожи, ни рожи.
Что упало – пропало и вряд ли возникнет сначала:
Ведь, нельзя в одну реку. Но если захочется – можно.
Жаль, что прошлое слазит змеиной тиснёною кожей,
Только странно, что вопли оставленных спален азартны.
В доме ставни прикрыты, как веки, и ножницы ножек
У наложниц, у жён, у невест до смешного стандартны.
Только память-старуха, скребёт и скребёт по сусекам.
На щеках вызревают прыщи, и черешня до срока поспела.
Наставления мамы заброшены камушком в реку,
Чтоб летать по ночам и не знать от кого «залетела».
* * *
Как вечерняя заря горяча!
Птицы – к югу. Облака – на восток.
Облетает Млечный путь по ночам
Мириадами кленовых листов.
Под влюблёнными вздыхают скамьи,
Что в озёрах почернела вода,
И уходят зимовать муравьи
В укреплённые свои города.
Только всё это не важно теперь.
Круглый год полно работы у свах,
Чтобы утром тихо скрипнула дверь
С необсохшим поцелуем в губах.
Ж А Р К О
После ночного краткого дождя
Бульвары остро пахнут перегаром.
Бумагой шелушатся тротуары,
Как кожа золотушного дитя.
Была тревожно-мягкою зима,
И вот сбылись народные приметы :
Недужит город. Город болен летом,
И в градуснике ртуть сошла с ума
В домах из кранов – тёплая вода,
В автобусах у женщин локти липки,
И шепчутся молоденькие липки,
Что осень не наступит никогда.
* * *
Я хотел написать твоё имя по белому белым
И пришёл на поляну, покрытую девственным снегом.
Только белому было щекотно от пальчиков мела,
Заливалась поляна водою и радостным смехом.
Что ж. Тогда напишу всё, что знаю, по чёрному чёрным:
Полог ночи раскинется, чёрными нитками выткан.
Черный уголь в руке захрустит и вздохнёт обречённо,
Словно смертник, услышав команду конвоя: «На выход!»
Значит нужно по красному красным. Бояться не стоит,
Что закат истощится, и море покажется синим,
Что сердечко твоё в предвкушеньи ненастья застонет.
Красный – это красиво. Особенно если курсивом.
Так и быть. Но сначала найду твоё имя средь бликов
Свежевымытых окон, в озоне прошедшего ливня.
Надо просто раскрыть телефонную умную книгу.
Позвонить наугад:
»Назовите, пожалуйста, имя.»
* * *
Если выпадет снег и прикроет листвяную падаль,
Хрупкость первого льда и дорог комковатую мглу.
Если выпадет случай из рук чашкой чая и – на пол,
То, конечно, мы встретимся возле часов на углу.
Если выпадет дама бубён, непременно приедем,
Но сперва не узнаем друг друга в толпе у метро,
В окнах жадных троллейбусов, в лицах собак и соседей,
В неуютности липкой гостиничных номеров.
Если ляжет крестовая, буду ходить неприметно,
Озираясь тревожно, как изгнанный из дому пёс.
И давать объявления странные в местных газетах:
Одинокий брюнет... хочет встретить... Кого? – вот вопрос.
Станет вечер и выйдет из комнат червонная дама,
Нарисует сердечко помадой губной на стекле.
Будет осень упряма, бумагой заклеены рамы,
Чтобы ноги в тепле, а колода на нашем столе.
Открывай же пиковую! Ветер на улице взвоет.
Будут карты нам врать про любовь. И всю ночь напролёт
Будет снег бинтовать наши раны, чтоб не было крови.
Вот тогда непременно хоть кто-нибудь в гости придёт.
* * *
Загадай мне загадку. Всё равно я отгадку не знаю.
Погадай по руке и ответишь сама на вопрос.
Начинается осень промозглая, злая-презлая,
Исподлобья смотрящая в мир, как обиженный пёс.
Начинается осень. Холодные капли – за ворот.
За воротами грязь. Я сегодня слегка подшофе.
Мнут машины шоссе. Мокнет где-то непонятый город.
В нём с весны остывает невыпитый кофе в кафе.
Жаль, что я неприучен держать себя в рамках. А в рамах
Отражён позапрошлой любви неприрученный быт.
Там постель холодна, словно в морге шлифованный мрамор,
И прозектор в перчатках резиновых рядом стоит.
Что ж на завтра загадывать? Без толку книги на полку
Не клади, не грусти, новогодних подарков не жди.
А спроси меня лучше про ножницы, зайца и ёлку.
Я придумал ответы: Депрессия. Осень. Дожди.
* * *
Песок плюс сода, плюс огонь – вот формула стекла.
Слова в агонии – в огонь! Вот формула стиха.
Трепещет нужная строка на кончике стила.
Она давно бы вниз стекла, прозрачна и легка,
Она б давно легла в строфу, о вечности звеня,
Но, к счастью, вечность коротка и весь исписан лист,
И открывается камин в язычество огня.
Он пышет жаром от любви, нахален и речист.
Он верит: формула любви – случайные слова,
В которых звуки сплетены без смысла. Наугад.
Без смысла падают дожди и ветер в деревах
Без смысла шелестит листвой, одушевляя сад.
Огонь совсем не формалист. А то, что пылко врёт,
То это к делу не подшить и не вменить в вину.
Он позабытые слова в объятиях сожмёт,
И форму даст им, как бокал игристому вину.
Я не солдат и не швейцар. Мне форма не нужна.
Возьму – по древу растекусь, мифический Боян.
Но вот строка в строфу легла. Ночь. В доме тишина.
Огонь в камине догорел и опустел стакан.
* * *
Уже который век подряд стоит погода скверная.
Срывают хмурые ветра одежду с тополей,
И город горло обмотал аллеями и скверами.
Конечно, это не кашне, но всё же потеплей.
А город горло обмотал, и мы с тобой замотаны
По улицам, по лестницам, по проходным дворам.
И некогда поговорить за нашими заботами,
Но позвонить и встретиться давным– давно пора.
А день – стеклянным шариком. Ах, ёлочки-иголочки!
От ожиданья праздника захватывает дух!
Хотел припомнить всю тебя до кнопочек на кофточке,
Но вечер, вспыхнув окнами, смутился и потух.
А как теперь мне выбиться из путаницы пуговиц,
Забыв глаза и запахи? Хотя не в этом суть.
Возьму, скажу: "распутица" и улицы распустятся,
Как старый свитер, ежели за ниточку тянуть.
А может, лучше обождать? Что толку в адюльтере?
А там, глядишь, и Новый год, и запах пирога,
Шампанское, постылый тост, салат, филе форели.
И вынет пьяный Дед Мороз подарок из мешка.
* * *
Скитальцы – по скитам, а я по поездам,
По самолётам да по пароходам,
Я – телефонный гам по чёрным проводам,
Я – след от журавлиного полёта.
Бредут бродяги вброд, а я наоборот.
Есть мост – на мост! А нет – так в скрип уключин!
Ведь я же не Христос, чтобы по лону вод.
Тем более, что плавать не обучен.
Скитальцы по скитам весь год блюдут посты,
Бродяги у Байкала ищут бочку,
А я сижу, смотрю на чистые листы:
Они, словно невеста, непорочны.
И слово написать – как в полночь снять фату,
На карте отыскать чужих дорог мороки.
Качает на ветру Полярную звезду,
И сердце замирает от тревоги.