Если бы исчезли птицы и ветер, тишина стала бы полной, проникающей во все поры мира, наполняя его спокойствием вместо суеты, подумал Аркадий, глядя на бегущую у его ног реку. Ивы, растущие на берегах, так близко соприкасались кронами, что иногда казалось, будто река течет в огромной пещере. Сквозь ветви струился лунный свет, и, отражаясь от воды, затевал игру с тенями и отблесками мокрой листвы.
Аркадий никак не мог преодолеть свою трусость – попытку удержать расползающиеся мысли и чувства, теряющие связь подобно нитям грязных лохмотьев усталого паломника. Сквозь их слабеющие сети уже была видна пустота, у которой нет имени, нет оков единства жизни и необратимого бега стрелки часов. Ничто, но не пугающее своей темнотой, а завораживающее своей теплой прозрачностью, спокойствие вакуума, готового принять, вобрать в себя ту таинственную борьбу, которая разрушает каждое мгновение, отданное на откуп его ржавой и глупой игре в существование.
Услышав шорох, Аркадий медленно повернув голову, с легкой досадой по сорванному путешествию в свой омут (Омут Рассудка, так он его называл), и увидел белку, уставившуюся на него своими глазами-бусинками. Она была так близко, что он мог потрогать ее рукой. И он знал, что она не убежала бы. Белок – равно как и других зверей – стало в последнее время много, поэтому для белки обходчик представлял собой скорее неожиданное открытие, чем опасность. Некоторое время они в тишине смотрели друг на друга, слушая звуки ночного леса, которые для Аркадия давно уже стали настоящей музыкой, а затем белка бросилась в лес по своим ночным беличьим делам.
Со стороны переезда донесся едва уловимый звук выстрела, а за ним еще одного. Обходчик усмехнулся, осознав, что это первый сотворенный человеком звук за много месяцев, если только волки или зайцы не изобрели порох, что в этом новом волшебном мире было вполне возможным. Ведь на землю вернулись чудеса, и любые причуды фантазии могли стать реальностью. Ему хотелось думать, что стреляли в распоясавшихся в последнее время волков – буквально вчера один из них чуть было не отхватил ему пару пальцев – но маленькое, и вечно злобно хихикающее существо в его голове, которое он называл Тайным Советником, подсказывало, что стреляли в человека. Несмотря на то, что со способностью удивляться чему либо Аркадий, казалось бы, в последнее время покончил, эти выстрелы вызвали в нем едва уловимое чувство грусти. Ничто больше не казалось необычным, даже чудеса могут стать обыденными. Обходчик поднялся, услышав стон досок старого причала , и, ухватившись рукой за ветку, поднял ружье и побрел к дому. Переходя через пути, задумался и чуть было не вытоптал розы, посаженные им между шпал, и дальше шел с особой осторожностью.
Уже подходя к дому, он оглянулся вокруг, но ничего не увидел, кроме звезд и едва уловимых силуэтов деревьев. Во всех направлениях вокруг было погруженное во влажную темноту поле, а за ним лес. Раньше – казалось, тысячу лет назад – в нескольких километрах к югу горели фонари на переезде, а вдалеке за лесом, в который врезалась в прошлом блестящая, а теперь ржавая железная дорога, виднелось зарево огромного города, иногда столь сильное, будто само небо было объято пламенем. Фонари на переезде стали отличными гнездами для аистов, а что бы там ни происходило за лесом, происходило это в темноте.
Закрыв на засов старую массивную дверь, Аркадий, шаркая по полу, поплелся к кровати, положил около нее ружье, и, не раздеваясь, рухнул на кровать и мгновенно уснул.
Ему снился один и тот же сон, каждый раз с небольшими различиями в деталях, иногда с немного перепутанной последовательностью событий. Он сидит в своей комнате, на втором этаже своего домика обходчика, не может уснуть, смотрит в окно на маслянистую белую пелену, почти сразу сменяющуюся непроглядной тьмой, и, сосредоточенно читает дешевый детективный роман, как вдруг слышит хлопок. Такой услышишь, хлопнув в ладоши в пустой комнате, и в то же время он явно прозвучал в доброй сотне километров. Затем туман за окном вспыхнул, взорвался очень ярким, но мертвым светом, который заставил Аркадия закрыть глаза, а когда он их открыл, свет начал понемногу угасать, и появился нарастающий гул. Однажды в детстве Аркадий смотрел передачу о гигантских волнах-цунами, и звук, ими издаваемый, очень походил на этот. «Только вряд ли в паре тысяч километров от моря случилось цунами» – подумал обходчик, а гул тем временем усилился и начала дрожать земля, все сильнее и сильнее, пока с покосившегося шкафа со звоном не упал стоявший там, наверное, лет сто самовар, после чего все вдруг прекратилось. На пол медленно опускалась пыль, поднятая самоваром, а за окном листья старого клена все сильнее трепетали в потоках поднимающегося ветра .
А вот он уже на берегу реки, в полночь, в окружении светящихся человеческих силуэтов, почти прозрачных, словно сотканных из тумана. Они кружатся вокруг него, и он слышит неразборчивый нежный шепот, будто издалека. Он думает, что, скорее всего, шепот звучит у него в голове, и с покорностью принимает эту мысль, которая совершенно не кажется странной. Как и силуэты вокруг, которые он про себя называет дриадами. Их танец так прекрасен, что следить за ним становится мукой, и он закрывает глаза
Река и дриады исчезают. Он стоит на коленях посреди бескрайнего заснеженного поля, его удивляет, что нигде до самого горизонта не видно темного частокола линии электропередач. Он и не подозревал, что на свете бывают подобные места, не разрезанные на кусочки ползущими по опорам проводами, этими суровыми, неусыпными стражами цивилизации, скрепляющими мир подобно невидимой кожуре. Он не чувствует холод, хотя его брюки уже промокли от снега, но чувствует напряжение, звенящее в морозном воздухе. Кажется, даже таинственные и вечные силы, приводящие в движение и Землю, и реки , и его собственное сердце замерли в ожидании. Вдруг ощущение исчезло, и в то же мгновение перед ним на снег упал обгорелый листок бумаги. Кажется, он даже успел заметить огненную полосу тления на краях. Он протянул руку и поднял листок, на удивление еще теплый.
«Зов Ненависти: бой набата в океане
Снежит… Как холодно! Мир утонул…»
Оторвав взгляд от этих тревожных слов, Аркадий увидел, что на поле падают еще несколько кусочков бумаги, затем больше, и вот уже тысячами падают книжные страницы, куски картона, рекламных объявлений, ткани, одежды, некоторые еще горят, другие лишь дымятся, все почерневшие, и вскоре поле до самого бесконечно далекого горизонта становится черным. Ветер создает из падающей дребедени причудливые фигуры, гонит по снегу маленькие вихри из пепла. Обходчик смотрит на эту черно-белую пляску остатков всего того незаметного, легкого и мягкого, что заполняло пустоты между жесткими ребрами окружающей действительности. Романы Джойса и неоплаченные счета, императорские мантии и набивка диванов, инструкции, декларации и конституции – все кружилось в этих пепельных смерчах, веселых, хохочущих над ним, и исчезающих вдали как…
…человек, идущий по железной дороге. Он появился через два дня после Хлопка. Два дня небо было затянуто черным смогом, и иногда Аркадию казалось, что он чувствует его запах – горелая резина и жареное мясо, хотя насчет последнего он не был уверен. Ночами небо пылало. Зарево от гигантского пожара, полыхающего там, где был город, освещало все так сильно, что ночь казалась сумерками.
Аркадий увидел его издалека, и предусмотрительно спрятался в доме, глядя в окно и сжимая в руках ружье. Кто бы это ни был, его следовало опасаться, ведь он пришел оттуда, а там все перевернулась вверх дном, и могли водится чудовища.
Но человек не проявил никакого интереса к жилищу обходчика, как, впрочем, и к чему бы то ни было еще. Издали казалось, что одет он в какую-то пеструю рвань, но когда он оказался ближе, Аркадий понял, что это просто чудовищно грязный и изорванный костюм. У пиджака был оторван рукав, и оголенное плечо человека было единственным относительно чистым участком, который удалось разглядеть. Остатки пиджака и брюк полностью покрывала черно-красная короста. Черным могло быть все что угодно, но темно-красный цвет крови было ни с чем не спутать. Когда человек оказался совсем близко, Аркадий, осторожно выглянув в окно, заметил, что незнакомец что-то говорит. Это было понятно по движениям его рта, но услышать что-либо с такого расстояния, да еще и сквозь стекло, было невозможно. Казалось, этот странный путник бормотал какие-то молитвы или заклинания. Его губы постоянно двигались, а пустой невидящий взгляд не отрывался от шпал под ногами.
Человек удалился, но Аркадий еще какое-то время смотрел ему вслед, дабы удостоверится, что он не вернется. И он не вернулся.
Бормочущий человек был первым, и, как оказалось, последним человеком, которого видел Аркадий за много месяцев. Несколько раз ему казалось, что он видит какие-то черные точки на горизонте, напоминающие людей, но он не был в этом уверен. Первые несколько недель где-то вдалеке довольно часто можно было услышать выстрелы, иногда они не смолкали на протяжении нескольких часов. Гораздо реже можно было услышать звук автомобильного двигателя, а однажды, хотя из-за тумана ничего не удалось разглядеть, над домом Аркадия с грохотом пронесся самолет.
Примерно через два месяца тишину вокруг нарушали только ветер и птицы.
В небе часто появлялись удивительной красоты миражи, напоминавшие фантастические города и населявших их существ. Огромные пурпурные башни, увенчанные шпилями, странные скульптуры, отдаленно напоминавшие многоруких индуистских богинь, увешанных устрашающими ожерельями из черепов, но при этом поразительно красивых и манящих. Иногда они спускались на землю, принимая образ прекрасных девушек, и, когда Аркадий приближался к ним, он видел, что их губы движутся, но в тоже время они не издают ни звука, а под их ногами остается непримятой трава. Их фигуры мерцали и переливались, как и небесные города, из которых они приходили. Иногда они принимали облик страшных, диковинных зверей, от одного вида которых он начинал дрожать, а затем бежал прочь. Бывало, что перед его взором в небе разворачивались сцены, за один лишь пересказ которых многие отдали бы душу. А затем все в один миг исчезало, и Аркадий вдруг ощущал себя крохотной рыбешкой, попавшей в огромный и страшный океан. Страшный не тем, что в нем могла жить рыба покрупнее, а тем, что был совершенно пуст. Тогда Аркадий шел к своим розам, ложился на шпалы и плакал. Но после, когда грусть проходила, он чувствовал себя сопричастным к таинствам, совершавшимся для него одного. И эта дарованная ему привилегия – видеть то, что не полагается видеть смертным – придавала ему сил. А Омут Рассудка помогал избавится от размышлений.
Аркадий сидел на причале, и глядел на медленно несущую свои воды реку. В реке отражался кровоточащий закат, который вскоре поразительно быстро сменит бледный диск луны. В воде игриво плескалась рыба, а лес на другом берегу казался живым от наполнявших его звуков. Уже ощущалось дыхание зимы, легкое, но неумолимо безжалостное.
Из-за изгиба реки выше по течению показалась лодка. Аркадий вскочил, насторожился, и, подхватив ружье, скрылся за стволом ближайшего дерева, и стал наблюдать.
В лодке кто-то был (или что-то), и сидел он на корме, но сказать что-нибудь еще пока не представлялось возможным. Лодка приближалась очень медленно и бесшумно, по-видимому, не имея мотора или весел, во всяком случае, их таинственное существо не использовало. Закат отражавшийся в воде, приобрел такой оттенок, что лодка ,казалось, рассекала море пламени.
Когда до причала оставалось совсем немного, лодка стала приближаться.
– Черт… – сказал Аркадий. Его руки сильнее сжали ружье, костяшки пальцев побелели. Его стала наполнять злоба, подобно воде, наполняющей тонущий корабль. Злоба на эту лодку, настоящую, чужую, неподвластную, каким был весь тот мир где-то там, выше и ниже по течению.
Лодка остановилась, с ее кормы поднялась какая-то груда грязных одеял, увенчанная подобием меховой шапки. «Это чудовище» – подумал Аркадий, и содрогнулся. Одно из тех страшных созданий из города на небе, посланное ему в наказание за то, что он посмел увидеть их тайную пурпурную обитель за облаками, и за другие открывшиеся ему картины. «Но ведь я не просил этого» – подумал он. Из глаз его потекли слезы, а пальцы так сильно сдавили ружье, что металл, казалось, начал прогибаться.
Чудовище тем временем выбралось на причал. Оно двигалось неловко и устало, и вообще было лишено той грации, с которой двигались обитатели пурпурного города или дриады. Взобравшись на причал, странное существо сделало несколько шагов, оставляя мокрые следы на досках. «Если он оставляет следы, то он не из тех кого ты видел в небе или в чаще» – подал голос Тайный Советник, и был, как обычно, прав. «Ну и что» – ответил ему Аркадий. «Если оно из плоти и крови, это не значит что он человек. Они могли подослать кого-то из своих земных слуг. А даже если это не так, даже если он человек, он все рано пришел уничтожить меня, разрушить мой мир, вытоптать мои розы» – пронеслось в голове у Аркадия, когда он выходил навстречу монстру, поднимая ствол. Гора лохмотьев замерла. Аркадий собирался выстрелить сразу, но теперь решил получше рассмотреть страшного пришельца, который, судя по всему, тоже не собирался нападать, во всяком случае, пока. С рвани, в которую был облачен незваный гость, тоненькими струйками стекала вода. Сфокусировав взгляд на лодке, на которой приплыло существо, Аркадий заметил как глубоко та сидит в воде. «Лодка тонула, у него не было выбора, ему нужно было сойти на берег» – подсказал знакомый голос. «К черту!» – мысленно ответил Аркадий, и плотнее прижал приклад к плечу, прищурив глаза. В то же мгновение гора тряпок начала разваливаться на части. Аркадий понимал, что возможно это подготовка к нападению, но любопытство вновь не позволило ему выстрелить. Внезапно он понял, что был настолько готов увидеть перед собой какую-то тварь, что не вполне понимал, что же видит сейчас на самом деле. Он зажмурил глаза, и, с опаской ожидая увидеть нечто по ту сторону век, вновь открыл их.
Перед ним стояла девушка. Чудовищно грязная, окровавленная и промокшая, с глазами затравленного зверя, но, несомненно, обыкновенная девушка. Он даже почувствовал легкое разочарование. Она была одета в нечто, бывшее в прошлой жизни кожаной курткой, и в изодранные в клочья джинсы. Лицо закрывали свалявшиеся волосы и застрявшие в них листья, сквозь которые глядели испуганные глаза.
Еще несколько секунд Аркадий собирался стрелять. Стрелять в этого человека извне, с которым его мир уже никогда не будет прежним. Почему-то он знал, что, если сейчас он не застрелит эту девушку, то небо вновь станет просто небом, а на полночном берегу для него никогда больше не станут танцевать дриады. Его палец начал сильнее давить на курок, а глаза вновь наполнили слезы. Вокруг на несколько мгновений, казалось, замерла сама жизнь, а затем где-то далеко закричала гагара, и, вздохнув, Аркадий опустил ружье.
Записка обходчика
«Я лежал на кровати, смотрел в окно, и небо, заполнявшее его, напоминало оправленную в раму картину. Миражи и странные видения прекратились, и небо казалось таким своим, и в то же время существующим для всех, везде и всегда. В нем не было осуждения, не было метаний от стены к стене, не было желаний, даже возможности желать. Оно было вовсе не пустым, скорее чем-то лишенным ярлыков, которыми я привык отмечать все вокруг, создавая свою жизнь и самого себя. Небо – это противоположность собственности, но странным образом оно было моим. Я думал о глазах той девушки, которая когда-то появилась в лодке. Лодке, плывшей из ниоткуда в никуда, и остановившейся у моего берега. О ее больших, блестящих глазах, подобных водам глубокой, темной реки, которая принесла ее, реки манящей и пугающей теми сокровищами и, быть может, ужасными созданиями, что таятся на ее дне. Эти глаза уже открыли мне один секрет – они не таили в себе мрака, в них не было опасности, и под таинственной водой гладью скрывалось усыпанное мерцающими изумрудами дно.
Во многом я остался подростком – я бы хвастал хозяйкой этих глаз каждому встречному, вот только хвастать в этом новом мире больше некому. Я могу неустанно искать в ней то неосязаемое, что так долго мерещилась мне во всем многообразии открывшихся мне удивительных, фантастических картин, и всей моей жизни, струящейся вокруг меня как стремительный поток, огибающий камень. Когда я смотрю в эти глаза, я чувствую, как течет кровь в моих жилах. Алая, как розы, которые теперь разрослись, и напоминают яркий, шелестящий на ветру ковер. И как только мне начинает казаться, что я знаю все о самых далеких уголках ее души, она разрушает эту иллюзию лишь несколькими словами, или едва уловимым движением бровей, и вновь таинственна, как тени, пляшущие вокруг костра в ночной листве. Почти столь же загадочна она была тогда, на причале, но теперь, глядя на нее, я не чувствую страха. Лишь всепоглощающую добродетель, исходящую от нее, добродетель столь же естественную и незаметную для нее, как дыхание, или как полет для птицы. После ее прибытия мы ни разу не сказали друг другу ни слова, но мы часто подолгу смотрим в глаза друг друга, И за эти глаза, и это молчание стоит отдать все тайны любого из миров».